Страница:
.., ну хоть минуту..., ну хотя бы тридцать секунд!... Генерал-полковник его осёк и слова не дал. Вопрос о модернизации МиГ-23 в лице "МЛД" был решён отрицательно. В каком состоянии примчался Федотов на лётную станцию в Жуковский, догадаться несложно. Его внешняя сдержанность, приветственные улыбки не отражали того, что на самом деле творилось в душе. Он, кликнув своего штурмана-оператора Валерия Зайцева, сразу же пошёл переодеваться на полёт, словно хотел быстрее найти в родном ему небе утешение от испытанных унижений на земле. ... Огромный запас топлива на МиГ-тридцать первом, тяжёлом мощном перехватчике, предназначенном для длительных полётов на сверхзвуковых скоростях, контролируется с тройным резервированием. Шкала расходомера выставляется перед началом полёта на значение фактически заправленного в самолёт количества топлива. Она указывает остаток керосина путём вычитания из исходных показаний регистрируемого количество топлива, ушедшего по расходной магистрали в двигатель. Преимущества этого способа измерения в том, что показания никак не зависят от маневрирования самолёта, недостаток же один: если вдруг образуется течь топлива перед датчиком расходомера, скажем - из-за разрушения топливного трубопровода, то прибор это никак не отразит и будет показывать постоянно завышаемый остаток. К несчастью, подобная ситуация утечки керосина из разрушенного топливопровода на МиГ-31 до того на фирме уже была. Тогда экипаж в составе лётчиков-испытателей Валерия Евгеньевича Меницкого и Виктора Васильевича Рындина чудом посадил самолёт с двумя остановившимися двигателями, даже не дотянув считанные метры до полосы. Тот полёт был очень и очень близок к трагическому завершению... Вторым, считавшимся самым надёжным, контуром контроля остатка топлива на МиГ-31, является дискретная сигнализация выработки керосина по бакам. Соответствующая лампочка загорается каждый раз тогда, когда тот или иной бак оказывается пуст. Каждому из таких сигнализаторов с очень небольшой "разбежкой" соответствуют строго определённые показания расходомера, при их расхождениях лётчик всегда может диагностировать неисправность в топливной системе и, прекратив задание, в кратчайшее время произвести посадку. Третий же контур контроля - топливомер. Он замеряет фактический суммарный остаток топлива в баках, независимо от того, каким образом и с каким темпом оно оттуда уходит. Но показания топливомера верны только начиная со сравнительно небольших величин остатка, примерно одной трети от полной заправки всех внутренних емкостей самолёта. На большинстве же микояновских машин до МиГ-31 контура топливомера вообще не было: контроль по расходомеру в сочетании с сигнализацией побачной выработки считался вполне достаточным. На пилотируемой экипажем Федотов-Зайцев машине этот контур был отключен от кабинных приборов и подсоединён к специальной бортовой контрольно-записывающей аппаратуре. И это, говоря научным языком, нарушало принцип "кворумирования": при возможном отказе одной из двух систем, вследствие отсутствия третьего "критерия истины" невозможно точно определить, какое из двух показаний верно... ... Меньше, чем через две минуты после взлёта вдруг высветился сигнал выработки бака, который должен был проходить значительно позже, при остатке меньше половины от исходной полной заправки. Так быстро топливо вырабатываться не может ни при каких условиях. Значит - то ли неверная работа сигнализаторов, то ли течь... На шкале же расходомера - очень приличное значение количества топлива, вполне соответствующее израсходованному за время взлёта на форсажах и набора высоты. Чему верить? Топливомер отключен, контур побачных сигнализаторов считается значительно надёжней контура расходомера. Да и случай Меницкого с Рындиным наводит на вполне определённые подозрения: скорее всего, топливо где-то вытекает, а, следовательно, верить показаниям расходомера нельзя. Сразу же прекращено задание и запрошен заход на посадку сходу! Но на коротком обратном пути на аэродром как будто ничего тревожного больше не произошло. Расходомер исправно, размеренным темпом отсчитывал медленно убывающее топливо. А если он прав? Ведь в случае, если в баках действительно ещё больше дюжины тонн керосина, то посадка с таким огромным весом выйдет далеко за пределы лётных ограничений, это может привести к серьёзному повреждению шасси. Нужно разобраться... Вместо экстренной посадки запрошен проход над аэродромом. Но на всякий случай - повыше, на высоте около двух километров. Запрос руководителю полётов: "Не видно ли за мной шлейфа?" Нет, из-за дымки на такой высоте с земли толком не видно ничего. Ну, а тогда, чтобы во всём разобраться, нужен ещё один проход, пониже... Но - нет! Срочно на посадку! ... На пятой минуте полёта, при показаниях расходомером остатка топлива двенадцать тонн, вдруг загорелась лампочка аварийного остатка. На исправном самолёте этого запаса хватило бы, чтобы летать ещё с полчаса. Ну а при такой течи, когда в первые же две минуты "вылилась" половина всей заправки, а всего за пять минут - больше десятка тонн, баки могут остаться пустыми в любой момент! Именно это и происходило тогда в воздухе у Меницкого с Рындиным. Сомнения в неправильности показаний расходомера, а следовательно - в наличии течи топлива, у Шефа в тот момент, похоже, растаяли... Иначе зачем бы он стал так энергично и круто загибать свой последний заход? А расходомер-то ведь и не врал! Отказ произошёл в считавшейся более надёжной системе сигнализации побачной выработки. И топлива в машине в тот момент были ещё полны баки. И, соответственно, вес машины был запредельным для таких маневров! Эх, если бы на самолёте был указатель угла атаки...! Его показания тут же проясняли бы Федотову, каков же истинный текущий вес самолёта. Но по поводу его необходимости на этой машине до того уже было много споров. И, как то ни горько, не без активной помощи шеф-пилота фирма отстаивала точку зрения: на столь ограниченно маневренном самолёте в этом для строевых пилотов необходимости нет... Сваливание тяжёлой машины на маневре произошло на четвёртом развороте, в районе дальнего привода. Характер его, видимо, был типичен для этого типа - самолёт резко повело носом и он начал круто заваливаться по крену и тангажу. Лишь в первые доли секунды лётчик, очевидно не ожидавший такого, пытался парировать развивавшийся крен. Затем он проделал то, на что действительно был способен лишь пилот экстра-класса, с подобным федотовскому опытом: он, в мгновение сообразив, что же всё-таки происходит, дал ручку управления вбок до упора именно по крену, а педаль до упора против. Такой сверхэффективный на закритических углах атаки метод вывода из сваливания тут же остановил боковое движение самолёта! Но полная топлива тяжеленная машина уже сильно зарылась. И той высоты было недостаточно, чтобы вывести её из пикирования... Четвёртое катапультирование Александра Васильевича Федотова стало последним. Слишком поздно были вытянуты красные держки катапульты. При значительной вертикальной скорости падения его МиГ-тридцать первого, развившейся к моменту столкновения с землёй, высоты для спасения не хватило ни ему, ни его штурману-оператору Валерию Сергеевичу Зайцеву...
КОГДА СТАНОВЯТСЯ ЛИЧНОСТЬЮ ?
Вопрос - отнюдь не праздный! При первой попытке подать документы в Управление лётной службы Министерства авиационной промышленности СССР для поступления в Школу лётчиков-испытателей, мне едва перевалило за двадцать четыре. Тогда со мной внимательно побеседовали многие должностные лица, с удовлетворением отметили успехи в службе и лётной подготовке и... отказали! Отказали со стандартным утешительным напутствием: "В следующий набор - непременно..." Было обидно до слёз. Обидно потому, что непонятно - из-за чего? О своём уровне лётной подготовки, по всем параметрам соответствовавшем требованиям для поступления в Школу лётчиков-испытателей, хотелось ходить и рассказывать чуть ли не каждому в министерстве, от вахтёра до министра: и налёт, и класс, и уровень допусков были строго регламентированы и соответствовали нормативным документам. Но, помимо показателей профессиональных, было ещё одно ограничение возрастное. Тогда кандидат, высокоподготовленный военный лётчик, не должен был быть старше двадцати восьми лет. И очень многие достойные парни не успевали достичь к этому сроку требуемого уровня. Максимальное возрастное ограничение лишь подливало масла в огонь моей обиды - ведь в данном-то случае всё совсем наоборот! Все требования уже выполнены к небывало раннему сроку! Прошёл ещё почти год службы в полку, кстати, в отношении профессионального совершенствования - очень плодотворный. И, к удивлению, сбылись все казавшиеся изначально лицемерными прогнозы. Попытка поступления в следующий набор в Школу лётчиков-испытателей легко завершилась успехом. А оказавшись в среде разномастных профессионалов испытательной работы, автор начал узнавать уже совершенно иные аспекты в рассматриваемой проблеме, ставить и перед собой, и перед коллегами вопросы из этой темы в совершенно иной плоскости. Оказалось, что "скороспелы" были практически во всех поколениях испытателей. Позже их довелось наблюдать и в последовавших наборах. Такие ребята всегда вызывали повышенное внимание окружающих. Почему? Профессиональная карьера, да и вся судьба молодо-зелёных "вундеркиндов" в нашем деле оказывалась априори обречена на неординарность. Прежде всего претензией на повышенную успешность в работе. Нужно сразу заметить, что порой это оправдывалось. И среди нынешних - и маститых, и не очень лётно-испытательных авторитетов есть те, кто "разменял" военную карьеру на свидетельство лётчика-испытателя третьего или четвёртого класса в возрасте лет двадцати пяти, а то и чуть меньше. "Стандартная" же стезя "простого" лётчика-испытателя такого рода скороспелым асам удавалась редко, хотя и такие примеры есть. А рассказывать о случаях малых и больших срывов в данной категории можно много и долго, но в этом труде не имеет смысла. Не эта здесь цель. Всё можно обобщить одним выводом: на каждом жизненном этапе Профессионал и Личность должны гармонично постичь определённый набор сведений, навыков и качеств. И в случае, если по воле фортуны или какого-то иного фактора, кому-то в чём-то удастся перескочить по лестнице жизни через ступеньку-другую, то в будущем это непременно скажется гораздо большими затруднениями и потерями. Так, к примеру, сама система Школы лётчиков-испытателей не была изначально рассчитана на первоначальное лётное обучение. И когда туда попадали недоученные "лапушники", то потом они не могли быстро добрать нехватающего профессионального багажа. Они были обречены либо по многу-многу лет ползти по выбранной стезе на вторых-третьих ролях "на подсосе" у своих "толкателей", мучая себя и окружающих, либо уйти. Хорошо, если просто уйти с работы в другую сферу деятельности. Хуже, если уйти на кладбище. Совсем плохо - если туда же, но прихватив с собой кого-то ещё... С личностными качествами дело обстоит, пожалуй, сложнее. Здесь невозможно предложить точные формулировки требуемых норм, да и быстро проверить, соответствует ли им кандидат, было бы непросто. И в случае подобного несоответствия специалист, не ставший в положенное время Личностью, точно так же, как и в случае профессиональной недоученности, начинает подолгу "добирать" непостигнутое в своё время. И ещё больше мучить непониманием окружающих (правда, "к удивлению", мучая при этом раздумьями себя намного меньше). Тогда поневоле и вырисовался вопрос: в случае удовлетворения всем официальным профессиональным нормам, каков минимально допустимый возраст кандидата в лётчики-испытатели? Вопрос оказался весьма спорным. Относительно типичного в то время пути кандидата из числа военных лётчиков, ответ дебатировался в районе четырёх-пяти лет лётной службы после окончания училища. Но в рассматривавшихся "крайних" примерах индивидуальный разброс личностных качеств оказывался слишком велик: то вдруг "лётчик-вундеркинд" быстро перерастал ещё и в сильную Личность, а то вроде и прошедший огни и воды "старик" так и оставался пацан-пацаном... Но этот же вопрос о личностных качествах членов лётного экипажа всегда, без исключения, был и будет одним из центральных при анализе всех видов авиационных инцидентов - от мелкого нарушения или предпосылки к лётному происшествию, вплоть до аварии или катастрофы. Как уже было отмечено, объективные критерии для такого рода суждений выработать затруднительно. Каждый авторитет может лишь полагаться на собственный жизненный опыт - а это, к сожалению, всегда остаётся субъективным. Претендовать в той или иной мере на объективность, как это ни странно звучит, можно только через количество. Количество проделанных авторитетом жизненных проб и совершённых ошибок, тех переломных - и в малом, и в большом - судьбоносных ситуаций, которые, будучи сперва вымученными, а позже осмысленными, продвигали отдельную Судьбу на пути становления Личности. О мере собственной "продвинутости" на этом пути автор судить не хочет. Он сам окончил Школу лётчиков-испытателей в "нежном" двадцатишестилетнем возрасте. И его порой не миновали срывы. А вот припомнить пару переломных эпизодов из собственной биографии считает целесообразным. Потому, что предполагает: именно в тех случаях, когда обстоятельства явно сильнее тебя, когда ты не видишь источника подсказки, когда принятие собственного решения затруднено необратимостью последствий, могущих поставить крест на всех жизненных планах - именно в таких случаях правильно принятое и осуществлённое решение оказывается очередной ступенькой вверх на пути становления Личности.
Самый большой психологический барьер пришлось преодолеть в училище на первом курсе, ещё до того, как начал летать. "Медвежью услугу" сыграли высокие показатели на вступительных экзаменах и тестах. Плюс подмеченные "тонким взором" строевых командиров намётки в характере на стремление к лидерству. В итоге - сразу после курса молодого бойца на курсантских погонах появились сержантские лычки. И началась каторга!... Вместо того, чтобы с головой уйти в заботы о собственном обучении лётному делу "настоящим образом", каждодневно и ежечасно приходилось играть роль буфера между офицерским составом и рядовыми курсантами. От подъёма до отбоя. Если любой офицер видел у курсанта отклонение от воинских требований - будь то несвежий подворотничок, нечищенные сапоги, неуставной элемент формы одежды или поведения - он тут же призывал к ответу сержанта. Но в идеале до того дело доходить было не должно. Сержант сам был обязан постоянно контролировать подчинённых: от внешнего вида до успеваемости, от выполнения элементов распорядка дня и до полного соответствия всем уставным требованиям. Эта ответственность, как хомут, висела на шее все двадцать четыре часа в сутки. Как правило, первоначально сержантами назначали поступивших в училище из числа уже послуживших солдат срочной службы. Им все эти требования были не в диковинку. Был в этом и другой расчёт: в возрасте позднего "тинэйджера" у юношей очень быстро идёт развитие: и физическое, и интеллектуальное, и личностное. Разница в возрасте даже в один год уже несёт существенные различия. Что уж говорить об умудрённых службой "дедах", закалённых казармами и общеармейским комплексом физических нормативов? Каково же было оказаться в роли сержанта щуплому семнадцатилетнему вчерашнему десятикласснику, хоть и со значком спортсмена-парашютиста на гимнастёрке? Но главная трудность была даже не во всём вышеописанном. Это теперь, со смехом сквозь слёзы, оглядываясь назад, становятся столь очевидными те грабли, на которые ни в коем случае нельзя было наступать. А тогда... Полное отсутствие жизненного опыта никак не позволяло понять, что отношения с людьми - пускай даже и с военными - никогда не могут строиться на одних только голых требованиях, возведенных в абсолютную степень. Что можно гораздо проще, а главное - эффективнее добиваться выполнения тех же самых требований, допуская порой компромиссы, проявляя упорство не в сиюминутном принуждении, а в регулярности, в более или менее настойчивом повторении. В итоге между мальчиком-сержантом и "личным составом" классного отделения начала расти стена отчуждения... Но были в курсантской среде и иные, опытные лидеры. Как уже было сказано, это положение легко давалось вчерашним солдатам, пришедшим со срочной службы. В курсантской роте самая большая величина этой категории ярко проявилась с первых же дней. Назовём его "Носок". Это был бравый, волевой сержант, развитый физически, с громким командным голосом - старшина роты. Даже без формы на фоне массы первокурсников-пацанов он выделялся всеми статями зрелого мужика. (В этой части повествования будут затронуты порой очень чувствительные струнки из жизни реальных людей. Поэтому автор всеми возможными способами хотел бы избежать указания подлинных имён и фамилий.) В каждом воинском подразделении всегда кроется скопированная с необычайной точностью модель того общества, в котором оно создано и которому коллективно служит. Тогда сильный лидер немедленно обрастал "нукерами" и "холуями" с чётко разделёнными ролями, а также своим отдельным микромиром, доступ в который прочей людской массе был ограничен. Ну и, естественно, он имел весь возможный в тех условиях набор привилегий. Как это ни парадоксально, но такое вполне возможно даже внутри одной казармы. Роль нукера досталась другому сержанту - "Нечаю". Он тоже успел послужить, но при этом совсем не сумел развить силу - ни воли, ни физическую. И холуй тоже нашёлся классический. По кличке, скажем, "Чёрный", в армии до училища он не служил, но сразу сориентировался: куда примкнуть и как себя проявить. В результате он получил должность ротного каптенармуса, попросту - "каптёрщика". Требуется пояснение. Каптёрка - это отдельное помещение в казарме, где в строгом порядке должны храниться личные вещи военнослужащих (не повседневного пользования), парадная форма одежды и т.п. Во избежание беспорядка, путаницы, пропаж вход-выход туда может осуществляться только в присутствии ответственного лица в определённые часы. В остальное время каптёрка должна быть заперта. Хранение ключа и поддержание порядка в этом помещении - обязанность каптенармуса. Само собой разумеется, что эта самая, отдельно запирающаяся, перегороженная шкафами и стеллажами, просторная комната, стала в казарме и "привилегированной территорией" для "надстоящего сообщества", и источником пополнения... Ну куда ещё курсантик спрячет поднакопленные или присланные из дома рублики? Сам бог велел - в потайные кармашки кителей и рубашечек парадной формы, аккуратно развешанных в шкафах запирающейся каптёрки. А куда отнесёт коробку из-под посылочки с недоеденным загашником в пару-тройку баночек тушёнки, варенья или сгущёнки? Ясное дело - туда же. А что он сделает, не найдя через несколько дней запрятанного на своём месте? А ничего - пусть только попробует вякнуть. Даже если и провякает сдуру всё равно: ясно же, кому старшие командиры поручат разбираться. И заранее известно, чем эти разборки закончатся... Чем не точная модель-копия нашего общества? ... Так бы тихо-мирно и дожил этот микромирок до логичного завершения. Окончился бы курс теоретического обучения, рванули бы вчерашние пацаны на свою первую лётную практику, вразброс по учебным и лагерным аэродромам. На свежий воздух, навстречу всем ветрам!... Но вся беда свелась к тому, что из тех троих двое, Носок и Чёрный, были местными, кубанскими казачками. И ничего бы в этом плохого не было, даже наоборот: ребята лучше нас, "северян", ориентировались за забором училища, и тут всегда искренне готовы были помочь - советом ли, ещё чем-то... Но в отличие от большинства окружающих, им с детства было знакомо слово "план" - и совсем не в том значении, в котором оно общеупотребительно. В южнороссийских регионах "планом" издавна называли приготовляемую из пыльцы конопли анашу - курительный наркотик. В то время папироски с планом являлись на Кубани нередким атрибутом любой развесёлой молодёжной вечеринки. Ох, как не сразу дошло до молоденького принципиального сержантика, строящего личный состав на вечернюю поверку, почему у некоторых, никуда не отлучавшихся из казармы курсантов, совсем неадекватное поведение. Вроде и не пьяны, запаха алкоголя нет и в помине, а зрачки глаз сужены, словно иголочки... Благо, что среди будущих лётчиков таковых оказались единицы. И вдруг... Те же зрачки-иголочки. Тот же беспричинно льющийся по лицу пот. То же шатание в строю вечерней поверки после безотлучного из части дня... Всё то же - но только у своего настоящего друга! Как тут быть? Кому пожаловаться? С кем посоветоваться? Дело не шуточное, зашло далеко. Самому в одиночку не справиться. Помощи ждать неоткуда... Тут опять требуется пояснение. У каждой общественной группы, или, скажем, категории внутри общества в целом, всегда вырабатывается своя система специфических понятий, норм, правил, неписаных законов. И порой неписаные нормы идут вразрез с писаными, общепринятыми, а механизмы ответственности за их нарушение внутри данной категории становятся гораздо жёстче официально узаконенных. Утрированный, но очень наглядный пример в этом плане - воровской мир. По его правилам, воровство вообще не является преступлением. Это - профессия, стиль и способ жизни. Но то же самое деяние, совершённое ворами по отношению к своим коллегам, считается тягчайшим преступлением, караемым в большинстве случаев неадекватно смертью. Подобные же неписаные нормы были и у курсантов. Гипертрофированно прививаемое им чувство Чести имело побочный эффект. Более тяжкий проступок, чем "стукачество", трудно было представить. Повинный в нём в любой ситуации терял понимание, сочувствие и защиту у своих коллег. Он становился просто "стукачом", и больше никем. И как же было поступить сержантику в сложившейся ситуации? Самому полезть на рожон и огрести в лоб? Стать стукачом - к тому же ещё и "по уголовке"? ... И то и другое означало практически верный конец ещё не начавшейся лётной карьере, цели всей жизни. Ну, значит остаётся терпеть и молчать. Пусть они там тихо тонут в своём омуте! (Забежим вперёд - они после и "утонули". Из той троицы лётчиком не стал никто, свободы лишились двое. Но это всё было потом...) Но а как же друг, и ещё несколько таких ребят, как он? Они что, тоже пускай тонут? Нет! ... После отбоя иду в каптёрку. Выпаливаю в лоб навстречу вопрошающе-издевательским улыбкам: - Носок, с этим делом завязывайте. Навсегда! - С каким это делом? ... Ну конечно, для начала он "включает дурака"... - Сам знаешь с каким! - А ты откуда знаешь? - Оттуда! Знаю! Завязывай! И отвяжись от парня. - Это чи-иво ещё за базар? - Последний раз говорю: завязывай! Будет хуже! - А кому будет хуже? - Всем! Но вперёд всех - тебе! - Это как? - ... Вложу! Последние слова - словно подписанный самому себе приговор. И всё "каптёрское" собрание в это моментом "врубилось". Каждый из них превышает меня на две-три весовые категории... - Ну-у... это - другой базар. Не место ему здесь. Пошли, погуляем... Мы выходим за казарму втроём. Собственно, Носку сопровождающий ни к чему он меня, щуплого пацана, и так одним ударом "уроет". Заходим за угол казармы. Тишина. Половина четвёртого утра, еле брезжит рассвет. Носок присаживается на угол металлоконструкции, сваренной из арматуры как подставка для чистки сапог. - Ну, так чи-иво это ты там базарил? - Ты всё слышал. Повторять не буду. - Так что, будем биться? - Будем! Насмерть!.. Вся эта дискуссия, конечно же, воспроизведена не дословно. Близко к тексту. Но за историческую достоверность последней фразы автор ручается. Слишком ярко она впечаталась в мозг. Наверное, потому, что в ней не было ни капли бравады или фальши. Тогда казалось, что мы действительно будем биться насмерть: у обоих не оставалось путей к отступлению. Впереди Носку светила тюряга, мне же - крест на мечте летать. А уж за этим всё равно, что и как там сложится... Он сразу не встал... Медленно-медленно достал папиросу. Разжёг спичку. Закурил. Глубоко вздохнул. Затянулся. Долго глядел вдаль. Опять затянулся... Докурил. Бычок долго старательно растирал подошвой об асфальт в мелкую пыль. Рассветало... И вдруг он заговорил... О том... что в роте нет порядка..., что только он, старшина, бьётся за него день и ночь, а от нас, сержантов, - никакой помощи..., что командир роты пьёт и сам не всегда приходит на построения, а всё скидывает на него... Я с удивлением смотрел на казавшегося мне до того гигантом, и вдруг ставшего таким мелким Носка. Смотрел и молча слушал. Молча до тех пор, пока на весь гарнизон в радиорепродукторах не пробили Кремлёвские куранты шесть часов утра, и не заиграл Гимн Советского Союза! Мы оба тотчас встали, молча вошли в казарму и там вместе с дежурным по роте с остервенением гаркнули: - Ро-ота, подъём! Построили роту и погнали "лупить" сапогами по бетону обязательную беговую дистанцию утренней зарядки... К этому разговору мы больше никогда не возвращались. Зрачков-иголочек я больше не видел, по крайней мере, у тех из курсантов, кто меня действительно волновал. Чёрный вовремя сориентировался и довольно рано, курсе на третьем, "соскочил на нелётку". Выпустился он как "ОБУ" (нелетающий офицер боевого управления). Надеюсь, дальше его судьба сложилась неплохо - дай бог ему здоровья. Носок и Нечай в разное время, при разных обстоятельствах отчислялись из училища, восстанавливались повторно на второй год, отчислялись опять... Уже после нашего выпуска говорили, что в разное время, в разных местах каждый из них сел...
КОГДА СТАНОВЯТСЯ ЛИЧНОСТЬЮ ?
Вопрос - отнюдь не праздный! При первой попытке подать документы в Управление лётной службы Министерства авиационной промышленности СССР для поступления в Школу лётчиков-испытателей, мне едва перевалило за двадцать четыре. Тогда со мной внимательно побеседовали многие должностные лица, с удовлетворением отметили успехи в службе и лётной подготовке и... отказали! Отказали со стандартным утешительным напутствием: "В следующий набор - непременно..." Было обидно до слёз. Обидно потому, что непонятно - из-за чего? О своём уровне лётной подготовки, по всем параметрам соответствовавшем требованиям для поступления в Школу лётчиков-испытателей, хотелось ходить и рассказывать чуть ли не каждому в министерстве, от вахтёра до министра: и налёт, и класс, и уровень допусков были строго регламентированы и соответствовали нормативным документам. Но, помимо показателей профессиональных, было ещё одно ограничение возрастное. Тогда кандидат, высокоподготовленный военный лётчик, не должен был быть старше двадцати восьми лет. И очень многие достойные парни не успевали достичь к этому сроку требуемого уровня. Максимальное возрастное ограничение лишь подливало масла в огонь моей обиды - ведь в данном-то случае всё совсем наоборот! Все требования уже выполнены к небывало раннему сроку! Прошёл ещё почти год службы в полку, кстати, в отношении профессионального совершенствования - очень плодотворный. И, к удивлению, сбылись все казавшиеся изначально лицемерными прогнозы. Попытка поступления в следующий набор в Школу лётчиков-испытателей легко завершилась успехом. А оказавшись в среде разномастных профессионалов испытательной работы, автор начал узнавать уже совершенно иные аспекты в рассматриваемой проблеме, ставить и перед собой, и перед коллегами вопросы из этой темы в совершенно иной плоскости. Оказалось, что "скороспелы" были практически во всех поколениях испытателей. Позже их довелось наблюдать и в последовавших наборах. Такие ребята всегда вызывали повышенное внимание окружающих. Почему? Профессиональная карьера, да и вся судьба молодо-зелёных "вундеркиндов" в нашем деле оказывалась априори обречена на неординарность. Прежде всего претензией на повышенную успешность в работе. Нужно сразу заметить, что порой это оправдывалось. И среди нынешних - и маститых, и не очень лётно-испытательных авторитетов есть те, кто "разменял" военную карьеру на свидетельство лётчика-испытателя третьего или четвёртого класса в возрасте лет двадцати пяти, а то и чуть меньше. "Стандартная" же стезя "простого" лётчика-испытателя такого рода скороспелым асам удавалась редко, хотя и такие примеры есть. А рассказывать о случаях малых и больших срывов в данной категории можно много и долго, но в этом труде не имеет смысла. Не эта здесь цель. Всё можно обобщить одним выводом: на каждом жизненном этапе Профессионал и Личность должны гармонично постичь определённый набор сведений, навыков и качеств. И в случае, если по воле фортуны или какого-то иного фактора, кому-то в чём-то удастся перескочить по лестнице жизни через ступеньку-другую, то в будущем это непременно скажется гораздо большими затруднениями и потерями. Так, к примеру, сама система Школы лётчиков-испытателей не была изначально рассчитана на первоначальное лётное обучение. И когда туда попадали недоученные "лапушники", то потом они не могли быстро добрать нехватающего профессионального багажа. Они были обречены либо по многу-многу лет ползти по выбранной стезе на вторых-третьих ролях "на подсосе" у своих "толкателей", мучая себя и окружающих, либо уйти. Хорошо, если просто уйти с работы в другую сферу деятельности. Хуже, если уйти на кладбище. Совсем плохо - если туда же, но прихватив с собой кого-то ещё... С личностными качествами дело обстоит, пожалуй, сложнее. Здесь невозможно предложить точные формулировки требуемых норм, да и быстро проверить, соответствует ли им кандидат, было бы непросто. И в случае подобного несоответствия специалист, не ставший в положенное время Личностью, точно так же, как и в случае профессиональной недоученности, начинает подолгу "добирать" непостигнутое в своё время. И ещё больше мучить непониманием окружающих (правда, "к удивлению", мучая при этом раздумьями себя намного меньше). Тогда поневоле и вырисовался вопрос: в случае удовлетворения всем официальным профессиональным нормам, каков минимально допустимый возраст кандидата в лётчики-испытатели? Вопрос оказался весьма спорным. Относительно типичного в то время пути кандидата из числа военных лётчиков, ответ дебатировался в районе четырёх-пяти лет лётной службы после окончания училища. Но в рассматривавшихся "крайних" примерах индивидуальный разброс личностных качеств оказывался слишком велик: то вдруг "лётчик-вундеркинд" быстро перерастал ещё и в сильную Личность, а то вроде и прошедший огни и воды "старик" так и оставался пацан-пацаном... Но этот же вопрос о личностных качествах членов лётного экипажа всегда, без исключения, был и будет одним из центральных при анализе всех видов авиационных инцидентов - от мелкого нарушения или предпосылки к лётному происшествию, вплоть до аварии или катастрофы. Как уже было отмечено, объективные критерии для такого рода суждений выработать затруднительно. Каждый авторитет может лишь полагаться на собственный жизненный опыт - а это, к сожалению, всегда остаётся субъективным. Претендовать в той или иной мере на объективность, как это ни странно звучит, можно только через количество. Количество проделанных авторитетом жизненных проб и совершённых ошибок, тех переломных - и в малом, и в большом - судьбоносных ситуаций, которые, будучи сперва вымученными, а позже осмысленными, продвигали отдельную Судьбу на пути становления Личности. О мере собственной "продвинутости" на этом пути автор судить не хочет. Он сам окончил Школу лётчиков-испытателей в "нежном" двадцатишестилетнем возрасте. И его порой не миновали срывы. А вот припомнить пару переломных эпизодов из собственной биографии считает целесообразным. Потому, что предполагает: именно в тех случаях, когда обстоятельства явно сильнее тебя, когда ты не видишь источника подсказки, когда принятие собственного решения затруднено необратимостью последствий, могущих поставить крест на всех жизненных планах - именно в таких случаях правильно принятое и осуществлённое решение оказывается очередной ступенькой вверх на пути становления Личности.
Самый большой психологический барьер пришлось преодолеть в училище на первом курсе, ещё до того, как начал летать. "Медвежью услугу" сыграли высокие показатели на вступительных экзаменах и тестах. Плюс подмеченные "тонким взором" строевых командиров намётки в характере на стремление к лидерству. В итоге - сразу после курса молодого бойца на курсантских погонах появились сержантские лычки. И началась каторга!... Вместо того, чтобы с головой уйти в заботы о собственном обучении лётному делу "настоящим образом", каждодневно и ежечасно приходилось играть роль буфера между офицерским составом и рядовыми курсантами. От подъёма до отбоя. Если любой офицер видел у курсанта отклонение от воинских требований - будь то несвежий подворотничок, нечищенные сапоги, неуставной элемент формы одежды или поведения - он тут же призывал к ответу сержанта. Но в идеале до того дело доходить было не должно. Сержант сам был обязан постоянно контролировать подчинённых: от внешнего вида до успеваемости, от выполнения элементов распорядка дня и до полного соответствия всем уставным требованиям. Эта ответственность, как хомут, висела на шее все двадцать четыре часа в сутки. Как правило, первоначально сержантами назначали поступивших в училище из числа уже послуживших солдат срочной службы. Им все эти требования были не в диковинку. Был в этом и другой расчёт: в возрасте позднего "тинэйджера" у юношей очень быстро идёт развитие: и физическое, и интеллектуальное, и личностное. Разница в возрасте даже в один год уже несёт существенные различия. Что уж говорить об умудрённых службой "дедах", закалённых казармами и общеармейским комплексом физических нормативов? Каково же было оказаться в роли сержанта щуплому семнадцатилетнему вчерашнему десятикласснику, хоть и со значком спортсмена-парашютиста на гимнастёрке? Но главная трудность была даже не во всём вышеописанном. Это теперь, со смехом сквозь слёзы, оглядываясь назад, становятся столь очевидными те грабли, на которые ни в коем случае нельзя было наступать. А тогда... Полное отсутствие жизненного опыта никак не позволяло понять, что отношения с людьми - пускай даже и с военными - никогда не могут строиться на одних только голых требованиях, возведенных в абсолютную степень. Что можно гораздо проще, а главное - эффективнее добиваться выполнения тех же самых требований, допуская порой компромиссы, проявляя упорство не в сиюминутном принуждении, а в регулярности, в более или менее настойчивом повторении. В итоге между мальчиком-сержантом и "личным составом" классного отделения начала расти стена отчуждения... Но были в курсантской среде и иные, опытные лидеры. Как уже было сказано, это положение легко давалось вчерашним солдатам, пришедшим со срочной службы. В курсантской роте самая большая величина этой категории ярко проявилась с первых же дней. Назовём его "Носок". Это был бравый, волевой сержант, развитый физически, с громким командным голосом - старшина роты. Даже без формы на фоне массы первокурсников-пацанов он выделялся всеми статями зрелого мужика. (В этой части повествования будут затронуты порой очень чувствительные струнки из жизни реальных людей. Поэтому автор всеми возможными способами хотел бы избежать указания подлинных имён и фамилий.) В каждом воинском подразделении всегда кроется скопированная с необычайной точностью модель того общества, в котором оно создано и которому коллективно служит. Тогда сильный лидер немедленно обрастал "нукерами" и "холуями" с чётко разделёнными ролями, а также своим отдельным микромиром, доступ в который прочей людской массе был ограничен. Ну и, естественно, он имел весь возможный в тех условиях набор привилегий. Как это ни парадоксально, но такое вполне возможно даже внутри одной казармы. Роль нукера досталась другому сержанту - "Нечаю". Он тоже успел послужить, но при этом совсем не сумел развить силу - ни воли, ни физическую. И холуй тоже нашёлся классический. По кличке, скажем, "Чёрный", в армии до училища он не служил, но сразу сориентировался: куда примкнуть и как себя проявить. В результате он получил должность ротного каптенармуса, попросту - "каптёрщика". Требуется пояснение. Каптёрка - это отдельное помещение в казарме, где в строгом порядке должны храниться личные вещи военнослужащих (не повседневного пользования), парадная форма одежды и т.п. Во избежание беспорядка, путаницы, пропаж вход-выход туда может осуществляться только в присутствии ответственного лица в определённые часы. В остальное время каптёрка должна быть заперта. Хранение ключа и поддержание порядка в этом помещении - обязанность каптенармуса. Само собой разумеется, что эта самая, отдельно запирающаяся, перегороженная шкафами и стеллажами, просторная комната, стала в казарме и "привилегированной территорией" для "надстоящего сообщества", и источником пополнения... Ну куда ещё курсантик спрячет поднакопленные или присланные из дома рублики? Сам бог велел - в потайные кармашки кителей и рубашечек парадной формы, аккуратно развешанных в шкафах запирающейся каптёрки. А куда отнесёт коробку из-под посылочки с недоеденным загашником в пару-тройку баночек тушёнки, варенья или сгущёнки? Ясное дело - туда же. А что он сделает, не найдя через несколько дней запрятанного на своём месте? А ничего - пусть только попробует вякнуть. Даже если и провякает сдуру всё равно: ясно же, кому старшие командиры поручат разбираться. И заранее известно, чем эти разборки закончатся... Чем не точная модель-копия нашего общества? ... Так бы тихо-мирно и дожил этот микромирок до логичного завершения. Окончился бы курс теоретического обучения, рванули бы вчерашние пацаны на свою первую лётную практику, вразброс по учебным и лагерным аэродромам. На свежий воздух, навстречу всем ветрам!... Но вся беда свелась к тому, что из тех троих двое, Носок и Чёрный, были местными, кубанскими казачками. И ничего бы в этом плохого не было, даже наоборот: ребята лучше нас, "северян", ориентировались за забором училища, и тут всегда искренне готовы были помочь - советом ли, ещё чем-то... Но в отличие от большинства окружающих, им с детства было знакомо слово "план" - и совсем не в том значении, в котором оно общеупотребительно. В южнороссийских регионах "планом" издавна называли приготовляемую из пыльцы конопли анашу - курительный наркотик. В то время папироски с планом являлись на Кубани нередким атрибутом любой развесёлой молодёжной вечеринки. Ох, как не сразу дошло до молоденького принципиального сержантика, строящего личный состав на вечернюю поверку, почему у некоторых, никуда не отлучавшихся из казармы курсантов, совсем неадекватное поведение. Вроде и не пьяны, запаха алкоголя нет и в помине, а зрачки глаз сужены, словно иголочки... Благо, что среди будущих лётчиков таковых оказались единицы. И вдруг... Те же зрачки-иголочки. Тот же беспричинно льющийся по лицу пот. То же шатание в строю вечерней поверки после безотлучного из части дня... Всё то же - но только у своего настоящего друга! Как тут быть? Кому пожаловаться? С кем посоветоваться? Дело не шуточное, зашло далеко. Самому в одиночку не справиться. Помощи ждать неоткуда... Тут опять требуется пояснение. У каждой общественной группы, или, скажем, категории внутри общества в целом, всегда вырабатывается своя система специфических понятий, норм, правил, неписаных законов. И порой неписаные нормы идут вразрез с писаными, общепринятыми, а механизмы ответственности за их нарушение внутри данной категории становятся гораздо жёстче официально узаконенных. Утрированный, но очень наглядный пример в этом плане - воровской мир. По его правилам, воровство вообще не является преступлением. Это - профессия, стиль и способ жизни. Но то же самое деяние, совершённое ворами по отношению к своим коллегам, считается тягчайшим преступлением, караемым в большинстве случаев неадекватно смертью. Подобные же неписаные нормы были и у курсантов. Гипертрофированно прививаемое им чувство Чести имело побочный эффект. Более тяжкий проступок, чем "стукачество", трудно было представить. Повинный в нём в любой ситуации терял понимание, сочувствие и защиту у своих коллег. Он становился просто "стукачом", и больше никем. И как же было поступить сержантику в сложившейся ситуации? Самому полезть на рожон и огрести в лоб? Стать стукачом - к тому же ещё и "по уголовке"? ... И то и другое означало практически верный конец ещё не начавшейся лётной карьере, цели всей жизни. Ну, значит остаётся терпеть и молчать. Пусть они там тихо тонут в своём омуте! (Забежим вперёд - они после и "утонули". Из той троицы лётчиком не стал никто, свободы лишились двое. Но это всё было потом...) Но а как же друг, и ещё несколько таких ребят, как он? Они что, тоже пускай тонут? Нет! ... После отбоя иду в каптёрку. Выпаливаю в лоб навстречу вопрошающе-издевательским улыбкам: - Носок, с этим делом завязывайте. Навсегда! - С каким это делом? ... Ну конечно, для начала он "включает дурака"... - Сам знаешь с каким! - А ты откуда знаешь? - Оттуда! Знаю! Завязывай! И отвяжись от парня. - Это чи-иво ещё за базар? - Последний раз говорю: завязывай! Будет хуже! - А кому будет хуже? - Всем! Но вперёд всех - тебе! - Это как? - ... Вложу! Последние слова - словно подписанный самому себе приговор. И всё "каптёрское" собрание в это моментом "врубилось". Каждый из них превышает меня на две-три весовые категории... - Ну-у... это - другой базар. Не место ему здесь. Пошли, погуляем... Мы выходим за казарму втроём. Собственно, Носку сопровождающий ни к чему он меня, щуплого пацана, и так одним ударом "уроет". Заходим за угол казармы. Тишина. Половина четвёртого утра, еле брезжит рассвет. Носок присаживается на угол металлоконструкции, сваренной из арматуры как подставка для чистки сапог. - Ну, так чи-иво это ты там базарил? - Ты всё слышал. Повторять не буду. - Так что, будем биться? - Будем! Насмерть!.. Вся эта дискуссия, конечно же, воспроизведена не дословно. Близко к тексту. Но за историческую достоверность последней фразы автор ручается. Слишком ярко она впечаталась в мозг. Наверное, потому, что в ней не было ни капли бравады или фальши. Тогда казалось, что мы действительно будем биться насмерть: у обоих не оставалось путей к отступлению. Впереди Носку светила тюряга, мне же - крест на мечте летать. А уж за этим всё равно, что и как там сложится... Он сразу не встал... Медленно-медленно достал папиросу. Разжёг спичку. Закурил. Глубоко вздохнул. Затянулся. Долго глядел вдаль. Опять затянулся... Докурил. Бычок долго старательно растирал подошвой об асфальт в мелкую пыль. Рассветало... И вдруг он заговорил... О том... что в роте нет порядка..., что только он, старшина, бьётся за него день и ночь, а от нас, сержантов, - никакой помощи..., что командир роты пьёт и сам не всегда приходит на построения, а всё скидывает на него... Я с удивлением смотрел на казавшегося мне до того гигантом, и вдруг ставшего таким мелким Носка. Смотрел и молча слушал. Молча до тех пор, пока на весь гарнизон в радиорепродукторах не пробили Кремлёвские куранты шесть часов утра, и не заиграл Гимн Советского Союза! Мы оба тотчас встали, молча вошли в казарму и там вместе с дежурным по роте с остервенением гаркнули: - Ро-ота, подъём! Построили роту и погнали "лупить" сапогами по бетону обязательную беговую дистанцию утренней зарядки... К этому разговору мы больше никогда не возвращались. Зрачков-иголочек я больше не видел, по крайней мере, у тех из курсантов, кто меня действительно волновал. Чёрный вовремя сориентировался и довольно рано, курсе на третьем, "соскочил на нелётку". Выпустился он как "ОБУ" (нелетающий офицер боевого управления). Надеюсь, дальше его судьба сложилась неплохо - дай бог ему здоровья. Носок и Нечай в разное время, при разных обстоятельствах отчислялись из училища, восстанавливались повторно на второй год, отчислялись опять... Уже после нашего выпуска говорили, что в разное время, в разных местах каждый из них сел...