Гарнетт Джулиана. Леди и горец

   — Я не забыл, как в прошлый раз ты прокусила мне руку, — пробормотал Ангус и, обхватив ее за шею, притиснул к попоне своего жеребца. — Следы твоих зубов отпечатались у меня на руке навечно. Веди себя тихо, не то мой кулак отпечатается на твоем хорошеньком личике.
   Джудит нисколько в этом не сомневалась.
   Беспомощная и скованная страхом, она наблюдала за тем, как всадники, которыми командовал Роб, взяв отряд лэрда Лохви в полукольцо, остановились на расстоянии двадцати ярдов от него.
   — Отпусти женщину, — раздался хорошо знакомый Джудит голос, и она едва не разрыдалась от печали и отчаяния.
   — Черта с два я ее отпущу! — взревел Ангус, демонстрируя всем своим видом, что без борьбы не уступит. — Попробуй-ка ее у меня отобрать.
   Выхватив из ножен кинжал, лэрд Лохви приставил его к горлу полумертвой от ужаса Джудит. Роб выругался. В ответ лэрд Лохви хрипло рассмеялся.
   — Конечно, с перерезанным горлом вид у нее будет уже далеко не такой ангельский, как прежде, но тебе придется винить в этом лишь собственную горячность.
   — Полагаю, граф Аргилл тоже будет не в восторге от ее вида, если ты перережешь ей горло! — взревел Роб.
   — Ну, Аргилл не столь чувствителен. Уэйкфилд — другое дело, тот может малость покочевряжиться, однако никто и не обещал ему доставить дочь в целости и сохранности. Сказано было только, что дочь ему доставят, а живой или мертвой — об этом разговора не было.
   — Господь всеблагой! — воскликнул Роб, сдерживая рвущегося вперед коня. — Да ты, Лохви, стал таким же мерзавцем и предателем, как Аргилл!
   — Странно слышать такие слова от человека, который нарушил слово, данное своему сеньору!
   — А ты хоть раз спросил у меня, почему я отказался служить Аргиллу? — Роб дернул поводья и подъехал чуть ближе. Снова грянул гром, уже ближе, следом черное небо прорезали молнии. Ветер взлохматил длинные волосы Роба, бросив прядь ему на глаза. Вытащенный им наполовину из ножен меч зловеще сверкал при вспышках молнии. — Неужели это тебя не заинтересовало?
   Ангус Кэпмбелл крепче притиснул Джудит к седлу и вплотную прижал к ее горлу кинжал.
   — Будь у тебя на это важная причина, ты бы мне рассказал.
   — Причина есть, и немаловажная. Я просидел три года в английской тюрьме исключительно по милости Аргилла — он меня предал, хуже того — продал.
   — Аргалл мне кое-что об этом рассказывал. Говорил, что ситуация сложилась отчаянная и выбора у него не было — англичане наступали так стремительно и с такими большими силами, что ему пришлось поспешно отойти.
   — Ха! И это все, что он рассказал тебе? — Вырвавшийся из уст Роба смех был таким мрачным и зловещим, что у Джудит по спине побежали мурашки. — Ну так он солгал. Все, что он говорит, — ложь, от начала до конца.
   — Ты уверен, что это ложь?
   — Уверен. — Роб вытащил из ножен меч и указал его острием на Джудит. — Но сейчас не время об этом говорить. Лучше отпусти эту женщину.
   По тому, как ослабла хватка Лохви, Джудит поняла, что он заколебался. Но в следующее мгновение сжал ее с новой силой.
   — Не отпущу.
   Над вершиной Бен-Лорза громыхнуло с такой силой, что люди вздрогнули и начали креститься; испуганные лошади прядали ушами, ржали, беспокойно переступали на месте. Ангусу Кэмпбеллу стоило немалого труда сдержать своего жеребца. В этот момент небо прорезала огромная сиреневая молния, и началось настоящее светопреставление: казалось, небо обрушилось на землю. Подул ураганный ветер, хлынул проливной дождь, беспрерывные вспышки молний озаряли бледные, встревоженные лица, отражались в полных ужаса глазах лошадей. Раскаты грома перекрывали все остальные звуки. Джудит, однако, казалось, что сквозь шум бури прорывается звон мечей. Над самым ухом Джудит раздался громовой голос лэрда, отдавший приказ к отступлению; всадники неуверенно задвигались, переходя с шага на неспешную рысь. Лэрд тащил Джудит за собой, словно куль с мукой, и ей, чтобы не попасть под копыта коней, приходилось изо всех сил цепляться за его мускулистую руку. А потом произошло чудо: она ощутила сильный толчок и неожиданно очутилась на свободе. Коснувшись ногами земли и заскользив тонкими ботинками по грязи, Джудит стала съезжать вниз по склону в чернильную темноту ночи. Потом, споткнувшись об острый камень, упала на мокрую, грязную землю и некоторое время лежала на спине, разевая рот, словно рыба, чтобы набрать в грудь побольше воздуха. Но вместо воздуха она то и дело ловила ртом тугие дождевые струи и едва не захлебнулась.
   Неожиданно кто-то дотронулся до ее руки, и она услышала голос Роба:
   — Ни слова, Джудит. Лежи тихо…
   А в следующее мгновение над головой у нее прозвучал другой голос — громкий, скрипучий, исполненный торжества:
   — Попались, птенчики. Оба! То-то граф Аргилл обрадуется!

Глава 24

   Унизительное поражение и крах всех его планов. Вот как бы Роб охарактеризовал свое нынешнее положение. Да, совсем не так ему хотелось въехать в ворота замка графа Аргилла. Хотя лошадь ему оставили, ноги связали переброшенной под животом жеребца толстой веревкой. Ангус Кэмпбелл очень постарался, чтобы его изменивший присяге сын не ускользнул от графского правосудия. Роб прислонился к осклизлой каменной стене камеры и задумался. Предпринимать что-либо было бы бессмысленно. Замок Иннисконнел располагался на острове посреди большого, глубокого озера, и сбежать оттуда было почти невозможно. Быть может, ему написано на роду сидеть в этой камере? И все его деяния были направлены лишь на то, чтобы отсрочить неизбежное, хотя он этого и не осознавал. Как иначе объяснить роковое стечение событий и обстоятельств, приведших его к столь печальному концу? А Джудит? Бедняжка! Уж лучше бы ей с ним никогда не встречаться. Рок, бросивший их друг другу в объятия, привел ее в это зловещее логово, где властвовал злобный кровопийца граф Ар-гилл. Где она сейчас? Что с ней? Вернули ли ее семье? Или граф Аргилл отдал ее на поругание и позорную смерть своему верному прихвостню Ангусу Кэмпбеллу? Он вспомнил, как ее зеленые глаза наполнились слезами, когда его уводили. До этого Роб видел ее плачущей всего раз, когда они оказались вдвоем в комнате замка Лохви. Железное смотровое окошко в двери темницы озарилось тусклым, трепетным светом. Уж лучше бы здесь всегда царил мрак, подумал Роб. Луч света подает надежду, но в замке Иннисконнел узнику надеяться не на что. Поежившись от пронизывающего холода, Роб попытался определить, как долго он здесь находится. Две недели? Три? Но это оказалось невозможным, поскольку здесь всегда царил мрак. Только смена караула помогала Робу хоть как-то ориентироваться во времени. Тюрьма Аргилла оказалась куда больше, нежели Роб мог себе представить, и до его слуха то и дело доносились отдаленные стоны, ругань и крики, свидетельствовавшие о том, что таких несчастных, как он, в застенках у графа много. В узком коридоре, который вел к его камере, послышались шаги, приглушенные голоса и звон оружия. Похоже, пришло время очередной смены караула, а это означало, что миновал еще день. У Роба засосало под ложечкой. Скоро принесут еду, если вообще можно назвать едой то, чем кормят узников. Давали ровно столько, чтобы не умереть от голода. Роб машинально провел рукой по подбородку. Щетина у него основательно отросла и превратилась в подобие небольшой бородки. Единственным утешением здесь были воспоминания. Роб перебирал в памяти события своей не столь уж долгой жизни, продумывая линию защиты на тот случай, если ему доведется предстать перед судом Аргилла. А в том, что это случится и против него будут выдвинуты многочисленные обвинения, он не сомневался. Даже Аргилл не мог обойтись без видимости суда, прежде чем вздернуть на виселицу человека, которого сам король возвел в рыцарское достоинство после сражения у Саттон-Бэнка. Ах, король, король! Роб не верил, что Брюсу могло прийти в голову издать указ, направленный против Роберта Гленлиона, его преданного слуги. Значит, указ поддельный и изготовлен каким-нибудь пройдохой по заказу графа Аргилла или, что еще хуже, — Ангуса Кэмпбелла. Что ж, фальшивку можно будет использовать, чтобы добавить еще один пункт к длинному списку его прегрешений, представленному сиятельному графу Аргиллу, хотя, если разобраться, чтобы послать его, Роба, на виселицу, достаточно и одного-единственного обвинения в измене. По обвинению в измене кого хочешь можно на виселицу или на плаху послать — даже самого графа Аргилла. А уж склонность графа к предательству стала притчей во языцах. Он присягал и английскому королю, и шотландскому и предал обоих венценосцев ради своих мелких имущественных интересов. Роб криво ухмыльнулся. Он располагал документами, изобличающими графа в предательстве. Они до сих пор находились в тайнике Роба, хотя Аргилл рыл носом землю, чтобы их раздобыть. Уже сам факт их существования являлся сдерживающим фактором, мешавшим графу обрушить на Роба все коварство своей мести. Эти документы и сейчас могли бы спасти Роба. Но чтобы добраться до них, надо выйти на свободу, а об этом не может быть и речи. Только если его казнят — смерть освобождает даже раба. Роб подтянул к животу колени, облокотился о них и уперся подбородком в ладони. Цепей и кандалов на него не надели — да и к чему, если бежать из замка невозможно. Даже если бы удалось выбраться из камеры, ускользнуть от стражи и преодолеть стены замка, оставалось еще озеро, которое следовало переплыть. Снова послышалось шарканье шагов по коридору и звон оружия; Роб поднял глаза, ожидая, что сейчас войдет стражник и принесет скудную пищу — кусок хлеба, миску похлебки и кувшин с водой. Лязгнул ключ в замке, и дверь со скрипом отворилась. Во мраке вспыхнул масляный фонарь, ослепивший Роба.
   — Давно мы с тобой не виделись, — раздался негромкий, вкрадчивый голос, не узнать который было невозможно. Роб медленно поднялся и расправил плечи.
   — Надеюсь, ты пришел, чтобы занять мое место, Аргилл? Аргилл прижал к носу надушенный платок и негромко рассмеялся.
   — Придется тебя разочаровать: садиться в тюрьму я пока не собираюсь.
   — Жаль. — Роб невольно сжал кулаки. Эх, если бы при нем оказался его верный кинжал…
   — А мне остается сожалеть о том, что ты оказался не таким умным и хитрым, как я поначалу думал. Все-таки ты попался в расставленные мной сети, а ведь я, правду сказать, уже начал сомневаться, что мне удастся заманить тебя в ловушку. — От платка, который Аргилл прижимал к лицу, исходил сильный запах благовоний, волнами расходившийся по камере. — Не скрою, засадить тебя помог твой отец, тем самым оказавший мне неоценимую услугу.
   — Что поделаешь? Мой отец предан тебе как пес, хотя ты этого и не заслуживаешь.
   — Преданность надо уметь использовать, иначе грош ей цена.
   Лицо графа было скрыто платком. Роб видел только его светлые волосы, освещенные фонарем, и холодные, внимательные глаза.
   — Но я не так беспощаден, как ты думаешь. Скажи, где бумаги, и я тотчас же велю тебя освободить.
   — В свое время я тебе доверился и был жестоко наказан. Но я извлек из этого урок и теперь знаю, что полагаться на твое слово и честь — все равно что на благородство палача. Мне понадобилось целых три года, чтобы все обдумать и во всем разобраться.
   — Тем не менее ты все еще жив, — пожал плечами Аргилл. — Тебя не вздернули на виселицу, как других пленников. А уж если ты столько времени посвятил размышлениям, то должен уже был понять, что превратности войны заставляют подчас мужчину поступать не так, как должно, а как того требуют обстоятельства.
   — Ну это к тебе не относится. Бесчестье для тебя столь же привычное дело, как стаканчик виски перед обедом.
   — Своей неуступчивостью ты толкаешь меня на крайние меры, — сухо произнес Аргилл. — Ты должен отдать эти бумаги, в противном случае тебя ждет смерть.
   — Она ждет всех. Рано или поздно.
   — Совершенно справедливо. В том числе и женщин. Это замечание, я вижу, тебе не по вкусу. — После паузы он продолжил: — В настоящее время твоя дама сердца живет в довольно комфортных условиях и чувствует себя неплохо. Но все может измениться.
   — Но Уэйкфилд…
   Аргилл небрежно махнул рукой, словно отгоняя муху.
   — А что Уэйкфилд? Ему придется свыкнуться с мыслью, что леди Линдсей, или теперь уже, насколько я понимаю, леди Гленлион, обвиняется в колдовстве. Полагаю, тебе известно, как поступают с ведьмами? Но если ты поможешь мне получить бумаги, она будет выкуплена, получит свободу и никто не узнает о выдвинутых против нее обвинений.
   Слова Аргилла потрясли Роба, ему показалось, что почва уходит у него из-под ног. Аргилл, который внимательно за ним наблюдал, тихим, елейным голосом произнес:
   — Я всегда говорил, что привязанность к женщине чревата для мужчины фатальными последствиями.
   — Если мы решим вопрос с бумагами, ты сразу же отпустишь леди на все четыре стороны.
   — Я теперь тоже стал недоверчивым… Прямо как ты! Так что давай договоримся так: ты отдаешь мне бумаги, я освобождаю женщину.
   Все, тупик. Роб некоторое время лихорадочно размышлял, как поступить, потом сказал:
   — В таком случае — документ за документ. Ты напишешь Уэйкфилду письмо, где пообещаешь после получения выкупа доставить к нему леди Линдсей живой и невредимой. А я сообщу лэрду Лохви, где хранятся бумаги. Пусть гарантом сделки и третейским судьей в нашем споре выступит Ангус Кэмпбелл.
   — Ты готов довериться человеку, который предал тебя и леди Линдсей?
   Роб мрачно улыбнулся.
   — Я никогда не обвинял лэрда Лохви в бесчестье. Просто он превратно толкует само понятие чести и преданности. Но на предательство не способен.
   Аргилл с минуту помолчал, раздумывая, и снова заговорил:
   — Твое предложение имеет несомненные достоинства. Обещаю над ним подумать.
   — Но прежде чем я сообщу лэрду Лохви, где хранится документ, я должен убедиться в том, что леди не причинили никакого вреда. Словом, я хочу ее увидеть.
   — Вонь, которая от тебя исходит, вряд ли приведет леди в восторг. А вообще-то я не против вашего свидания. При условии, что оно не слишком затянется.
   После ухода Аргилла Роб, прижавшись спиной к каменной стене, медленно съехал по ней на пол и, подперев руками голову, погрузился в невеселые размышления. В затеянной им против графа Аргилла интриге все с самого начала пошло наперекосяк! Между тем время неумолимо отсчитывало минуту за минутой; из минут складывались часы, которых в его распоряжении оставалось не так уж много. Развязка близилась, он чувствовал это. Она прожила эти дни как во сне; лишь отмечала чередование света и тьмы, слыша чьи-то голоса, доносившиеся до нее как сквозь вату из окружавшего ее густого тумана. Потом ей пообещали устроить встречу с Робом, и мир снова расцветился для нее яркими красками. В предвкушении встречи она ожила и похорошела; ей нужно сказать ему столько важных и нежных слов! Успеет ли? В день встречи она чуть ли не ежеминутно спрашивала у приставленного к ней стражника: «Скоро ли?» — и так ему надоела, что он вывел ее из комнаты, в которую ее поместили, на час раньше условленного срока. День выдался холодный, но ясный, окружавшее замок озеро сверкало и искрилось от десятка тысяч солнечных зайчиков, плясавших на его зеркальной поверхности. Ее привели в один из внутренних двориков замка Иннисконнел и велели ждать. Она стала мерить шагами его тесное пространство, всем своим существом желая этой встречи и одновременно страшась ее. А потом она услышала звон оружия и стук подкованных каблуков о каменные плиты двора и повернулась на звук; сжав на груди руки, она стала ждать появления Роба, спрашивая себя, что он ей скажет при встрече. Будет ли сердиться, упрекая ее в том, что она наделала глупостей, навредив и ему, и себе, и не станет слушать ее объяснений? Жаль, что она не успела перемолвиться с ним и словом, когда их везли в замок Иннисконнел! Он был окружен солдатами Ангуса Кэмпбелла, и за все время путешествия она его ни разу не видела. Когда они добрались до скалистого берега озера и люди лэрда повезли Роба в утлой лодчонке к выстроенной на острове темнице замка Иннисконнел, Джудит по-настоящему испугалась. До последней минуты она не верила, что лэрд Лохви способен засадить в темницу своего единственного оставшегося в живых сына. Потом ей пришло на ум, что, когда ее выкупят, Роба тоже выпустят на свободу, и она снова приободрилась. Когда Роб в сопровождении вооруженной стражи вошел во двор, сердце у нее болезненно сжалось. Его конвоировали шестеро солдат — два по бокам, еще четверо за спиной. Все с мечами и копьями. Словно он был государственным преступником или матерым убийцей. Не дожидаясь, когда он к ней подойдет, она сама устремилась ему навстречу, но вдруг замерла на месте. Дыхание у нее перехватило, руки затряслись. Роб изменился до неузнаваемости. Волосы у него свалялись и потеряли присущий им блеск; одежда была в грязи и изорвана, от нее пахло гнилью. Глаза лихорадочно блестели, изможденное, покрытое кровоподтеками лицо заросло щетиной. Гордый красавец лэрд теперь больше напоминал бродягу. Джудит словно в тумане сделала еще несколько шагов в сторону Роба, который остановился посреди двора и ждал, когда она подойдет. Но даже сейчас от Роба исходила сила и кипучая энергия.
   — Миледи, — произнес он негромким голосом, который ничуть не утратил своей глубины и проникновенности, — от тебя пахнет вереском…
   — Да, я… — проговорила она и умолкла. Но в следующее мгновение закончила фразу совершенно спокойным голосом: — Кое-какие удобства, ванну к примеру, мне предоставили.
   В ответ он невесело, как-то криво улыбнулся, и ей стоило большого труда подавить рвущиеся из груди рыдания.
   — Как там Арчи Маккаллум? — спросил он. Джудит, зная, что стражники ловят каждое ее слово, старалась не сказать лишнего.
   — Он в безопасности — впрочем, как и все остальные. — Это была чистая правда. Как только люди лэрда схватили ее и Роба, Маккаллумы повернули коней и растаяли в темноте.
   — Рад это слышать.
   Он разглядывал Джудит с таким вниманием, будто видел ее первый раз в жизни. Или последний — чтобы вволю налюбоваться ею и запечатлеть ее образ в своей памяти. Налетел порыв холодного ветра, напомнив, что зима не за горами. Хотя нынешний день выдался солнечным.
   — Скоро за меня пришлют выкуп, — сказала Джудит, стараясь его приободрить. — И как только я обрету свободу, никому не позволю распоряжаться своей жизнью — даже отцу. — Она храбрилась, но в душе у нее царили мрак и обреченность. И она видела, что Роб это понимает. Тогда она сделала новую попытку поднять настроение и себе и мужу и стала рассуждать о будущем: — У меня есть собственные наследные земли, которые перешли мне от матери. Если продать их, то…
   — Ничего не надо продавать, миледи, — сказал Роб, ласково улыбаясь ей. — Они могут тебе пригодиться.
   — Да зачем они мне? Ведь я… ведь я состою с тобой в браке по согласию, не так ли? И мы можем его подтвердить, совершив церковный обряд венчания — скажем, в День всех святых. Надеюсь, ты не забыл, что мы собирались обвенчаться?
   — Ну что ты. Разумеется, не забыл. Ведь, сидя в камере, я только и делаю, что предаюсь воспоминаниям, большей частью о тебе. — Он сделал паузу и обвел взглядом окружавшие замок бескрайние просторы огромного озера. — Я словно воочию вижу, как ты, прижимая к себе Мейри, въезжаешь на лошади в ворота замка Лохви. Помнится, волосы у тебя тогда растрепались, на ноге была только одна туфля, но, несмотря на это, вид ты имела геройский. Думаю, тогда-то я в тебя и влюбился.
   У Джудит пересохло в горле. Вот они, те самые слова, которые она так жаждала от него услышать. Но почему, о Боже, они звучат в его устах так, словно он с ней прощается?
   Отказываясь верить, что их судьба предрешена и что им уже не суждено быть вместе, она, скользнув взглядом по равнодушным лицам охранников, едва слышно прошептала:
   — Скажи, что с нами будет?
   Он пристально на нее посмотрел, поднял стянутые толстой веревкой руки и легонько провел пальцами по ее нежной щеке.
   — Все будет хорошо. Ты поедешь домой — в замок Уэйкфилд. Разве ты не об этом мечтала долгие семь лет, которые провела в Шотландии?
   Печаль захлестнула Джудит, горечь и скорбь мешали ей говорить. Наконец, собравшись силами, она произнесла:
   — Нет… Я не хочу возвращаться в Англию… Я хочу вернуться с тобой в Гленлион. Мой… наш дом там. Но почему ты заговорил об Англии? Что-то случилось? Это все из-за меня, верно? Я совершила какую-то глупость? Навредила тебе, да? О Господи!
   — Ты ничего дурного не сделала. Случившееся не имеет к тебе никакого отношения. Оно связано с моим прошлым. Я тогда и не подозревал о твоем существовании. — Он сделал паузу, а когда заговорил снова, голос его зазвенел как сталь: — Все дело в предательстве графа, из-за него мне пришлось провести три года в английской тюрьме. Клянусь тебе!
   Ей так много нужно было ему сказать, задать столько вопросов, но стражник сказал, что время свидания истекло и Робу пора возвращаться в камеру.
   — Подождите! — воскликнула Джудит. Она обхватила лицо Роба руками и, прижавшись губами к его губам, едва слышно прошептала: — Не сдавайся, Роберт, борись, сражайся! Ради нашей любви, ради нашего будущего ребенка…
   В глазах Роба полыхнули молнии. Он хотел ей что-то сказать, но стражники с силой дернули за веревку, которой он был связан, и увели его прочь. Джудит осталась стоять посреди двора, чувствуя, как весь ее мир, счастливая жизнь, о которой она так долго мечтала, рушатся прямо у нее на глазах.

Глава 25

   — Все ли сделано так, как тебе хотелось, Гленлион? — осведомился Аргилл, нетерпеливо постукивая по столу пальцами.
   Роб еще раз просмотрел письмо, которое граф Аргилл намеревался отослать Уэйкфилду. Документ был написан на латыни; помимо всего прочего, в нем говорилось, что Джудит после выплаты выкупа будет передана в руки ее родственников «в хорошем физическом и уравновешенном психическом состоянии, в коем она и находилась в момент ее пленения». Далее в документе указывалось, что обращаться с ней при перевозке в Англию будут хорошо и «со всем уважением, которого требуют ее титул и занимаемое ею положение в обществе». Роб поднял на Аргилла глаза и сказал:
   — Латынь у тебя, конечно, хромает, но в целом бумага составлена грамотно. Насколько я знаю, писцы обычно делают две копии документов. Подпиши обе; один экземпляр оставь себе, а другой передай тому, кто будет сопровождать леди.
   Губы Аргилла искривились в едва заметной улыбке, тем не менее он кивнул.
   — Так мы и сделаем.
   Отыскав глазами стоявшего в дальнем конце зала лэрда Лохви, граф Аргилл пальцем поманил его к себе.
   Ангус Кэмпбелл подошел и встал рядом с сыном. Роб старался не смотреть в его сторону. Не дай Бог, Аргилл подумает, что они с отцом вошли в сговор; между тем жизнь и свобода Роба напрямую зависели от чувства чести Ангуса Кэмпбелла и его толкования понятия преданности и долга.
   — Лохви, — сказал Аргилл, откидываясь на спинку кресла, чтобы лучше видеть лицо своего вассала, — я хочу поручить тебе одно важное дело. Твоя преданность мне известна и сомнению не подлежит. Ведь ты доставил на мой суд собственного сына и его так называемую супругу.
   — Да, я всегда верно тебе служил, — сказал Ангус с волнением. — Но ты никогда не поручал мне ничего такого, что противоречило бы моей чести.