В Прагу я ехал в полупустом автобусе. Октябрь нехотя раскрашивал холмы. Тяжелое отупение навалилось – деятельная нервозность выродилась в усталое равнодушие: я, пожалуй, и не без облегчения воспринял чье-то (пусть даже не очень понятно чье, какую цель преследующее и чем грозящее закончиться) намерение руководить дальше моими перемещениями. Погранконтроль был предельно небрежен и формален – но я подумал, что действие моих виз, выданных на срок эксперимента, вот-вот закончится, и если я к тому времени не вернусь в Россию, сделаюсь нелегалом. И бабок тоже не будет – ни на какие две штуки я, естественно, не рассчитывал…
Отель мой (первый попавшийся), трехзвездочный U tri korunek, стоял на Цимбурковой – коротенькой улочке относительно недалеко от центрального вокзала. Игривая славянская топонимика знаменовала открытие мною очередной Европы, уже третьей: после экзотической южной и «зарегулированной» швейцарско-баварской. По контрасту со всем предыдущим казалось, что я почти домой попал – тут не ощущалось дистанции ни типажной, ни темпераментной, ни почти даже языковой (худо-бедно объяснишься и с не знающим русского чехом, русское меню в трети кабаков и т. д.), – но это был какой-то «обезвреженный» вариант дома, «очеловеченный». Хотя и сразу становилось ясно, что данное сближение исключает отождествление: все здесь отдавало спокойным конформизмом маленького народа – производной от заведомого отсутствия амбиций и счастливого отсутствия комплексов; такими мы не будем, даже подвергни нас «позитивной реморализации».
…Не муштра, но домовитость, одомашненность. Ничто не гуляет само по себе, все пристегнуто, приставлено, присвоено – господствует предлог «у», и ты все время словно в гостях: u zlateho ли hada (Алику бы в этот кабак на Карловой улице), u Cerne ли Matke Boze (первое кубистское здание в мире – я валялся с путеводителем), u minuty ли (дом, где жила семья Кафки), u kamenneho ли zvonu (средневековая королевская резиденция с колоколом в стене)…
Город роскошный без помпезности, великий без тяжеловесности, средневековый без угрюмости… Мне никто не звонил, я пошел болтаться – но с первого раза и близко не ощутил никакого Другого, кафкианского, големьего его измерения. Староместские закоулки путались сами в себе. Алхимическое золото стекало за Град, топорщащий острия Святого Витта, становились силуэтами истуканы Карлова моста.
Я тянул сливовицу в кабаке и с каким-то новым чувством слушал русскую речь за соседним столиком. Я внезапно понял, что уже ощущаю себя невозвращенцем.
Пассажирский дирижабль «Гинденбург» был построен в Германии в середине тридцатых. Имевший объем 190 тысяч кубических метров, длину 245 метров, диаметр 41 метр, 25 кают и четыре четырехтактных двигателя мощностью 1100 лошадиных сил каждый (позволявших развивать максимальную скорость в 135 км/ч), предназначавшийся только для крайне состоятельных пассажиров (800 долларов билет, посуда голубого фарфора с позолотой), на тот момент он являлся самым большим летательным аппаратом, созданным человечеством. В качестве какового служил символом технического могущества нацистской Германии.
Разумеется, вопросам безопасности его эксплуатации уделялось огромное внимание. Соответствующие меры на «Гинденбурге» превосходили применявшиеся на любых других дирижаблях: команда ходила в антистатической одежде и обуви на пеньковой подошве, у пассажиров перед подъемом на борт отбирали спички, зажигалки и электрические фонарики.
Тем не менее 6 мая 1937-го, всего через год после введения «Гинденбурга» в эксплуатацию, во время посадки на летном поле в американском Лейкхерсте по завершении трехсуточного трансатлантического перелета на борту супердирижабля произошел взрыв. Он повлек мгновенное возгорание водорода, которым была наполнена оболочка «Гинденбурга». Только благодаря мастерству пилотов превратившийся в огненный шар дирижабль не рухнул, а кое-как, разваливаясь на куски, сел – в результате чего 62 человекам из числа находившихся на борту удалось спастись. Тридцать шесть погибли.
Быстро распространились слухи о саботаже и теракте – специально созданная комиссия первым делом проверила именно эту версию. И – полностью ее исключила. Изучались все другие возможные причины: утечка газа через клапаны, статистические разряды, искрение двигателей… Официального подтверждения не получила НИ ОДНА. Причина катастрофы – фактически роковой для воздухоплавания – осталась неизвестной.
Большим дирижаблям вообще не везло: погибли английский R-101 (объемом более 140 000 кубических метров), американские «Акрон» и «Мекон» (по 180 000 «кубов»). Лучший советский дирижабль «Осовиахим», вылетев в феврале 1938-го спасать папанинцев, врезался в Мурманской области в скалу. Но именно катастрофа «Гинденбурга» привела в итоге не только к сворачиванию немецкой программы строительства дирижаблей, но и к прекращению эксплуатации этих летательных аппаратов во всем мире. Как пассажирский транспорт дирижабли не использовались больше никогда. Хотя именно аэростатический принцип создания подъемной силы в атмосфере является наиболее экономичным…
Позвонили на следующий день с утра пораньше. Определитель ничего не определил. Незнакомый голос по-русски с украинским не то что акцентом, но интонациями осведомился, знаю ли я город. Я ответил отрицательно. На том конце повисла пауза – то ли думали, то ли совещались.
– Градчаны знаете?
– Это где?
– Ну, Град, собор Святого Витта – в курсе?
– Ну-ну?
– Сможете там поблизости быть в течение часов полутора?
– Да.
– Тогда так. Ничего с собой не берите из вещей – только этот телефон. Подумайте: он все время с вами был, нигде вы его не оставляли? Ладно. Можете проверить внимательно всю одежду, что на вас будет, – вдруг «клопа» вам повесили… Идите наверх, в район Чернинского дворца, Лореты: вы найдете, это пять минут от Града, от главного входа. Будьте где-нибудь там, на Лоретанской – хоть в кабаке, они там есть, – и ждите звонка. Я позвоню – и тогда делайте все, что я скажу. Еще раз – ничего с собой не берите…
От Градчанске намести по улице, ведущей от ворот замка прямо, я прошел чуть вверх, до Лоретанской площади, где и нашел по левой стороне эту пивнуху (U Cerneho Vola) – она только открылась. Беленые стены, деревянные столы и лавки, сначала не было вообще никого, потом подтянулись дородные горластые завсегдатаи из местных – добрый час я просидел за разливным «Велкопоповицким Козлом», глядя на мобильник. В конце концов тот ожил.
«Вы где? А, знаю. Отлично. Короче, так… Выходите, перед вами площадь – идете направо. По правой стороне. В нормальном так темпе, не спеша, особо не оглядывайтесь. Доходите до первого угла, там будет лестница вниз. Спуститесь, не совсем до конца, остановитесь и ждите звонка. Заодно смотрите, кто за вами идет. Лестница длинная, свернуть негде: если кто остановится, как и вы, – заметите. Давайте, без спешки».
Ступени сыпались в узкую щель между домами, внизу видна была перпендикулярная улица; и ниже – парк, река, правый берег… Я, как велели, не доходя до угла, встал у стены. Никто за мной не шел – только «пингвинского» вида парень с девкой поднимались вверх.
О чем я и доложил абоненту, когда тот прорезался. «Дождитесь, пока они до верху дойдут. Все? Свернули? Короче, давайте сейчас в темпе вниз и по улице налево. Телефон держите у уха…»
Я некоторое время быстро, местами семеня на крутизне, спускался по этой неширокой, булыжной, как почти все тут, улочке. Град висел слева. Когда справа показался переулок, мне велели сруливать в него (я понял, что собеседник меня видит). Дальше пошли совсем уж тесные загогулины – я петлял, направляемый по телефону. В какой-то момент оглянулся и обнаружил позади одного-единственного парня с микрофончиком у подбородка. Парень сделал мне рукой, в трубке послышалось: «За этот угол, там серая «бэмка», садитесь назад».
Машина действительно была не заперта, с водительского сиденья полуобернулся плечистый мрачный мужик.
– Агой, – говорю на всякий случай.
Мужик не ответил. Открылась правая передняя дверца, рядом с водилой уселся тот самый парень (лет тридцати, бодрого нагловатого вида, под стать голосу):
– Поехали.
Обернулся, протянул мне через спинку руку:
– Саша…
Водила газанул, мы сорвались с места, тут же свернули и погнали вниз.
– Давайте проверим вас. – Саша перегнулся назад, поводил по мне некоей штуковиной. – Не, все чисто. И не шел за вами никто…
Мы на хорошей скорости крутили по полупустым улицам левого берега.
– Вы в Лондон летите, – не то спросил, не то проинформировал Саша. – В Станстед.
– Когда?
– В пять рейс. Успеем…
Он, видимо, уловил на моей роже в зеркальце непонимание:
– Паспорт же еще вам надо сделать…
3 июня 1973-го на авиасалоне в Ле-Бурже во время демонстрационного полета потерпел катастрофу советский самолет Ту-144. Разбившийся экземпляр был первой серийной машиной, а сам «сто сорок четвертый» – первым в мире сверхзвуковым пассажирским самолетом.
Полеты на сверхзвуке считались самой перспективной областью развития пассажирской авиации с начала шестидесятых – после того, как в конце пятидесятых по обе стороны «железного занавеса» были созданы тяжелые военные сверхзвуковые самолеты. В первой половине пятидесятых практические работы по созданию сверхзвукового пассажирского самолета почти одновременно были начаты в США, Европе (совместный англо-французский проект «Конкорд») и в СССР. Наши успели первыми – Ту-144 (опытный образец «044») поднялся в воздух 31 декабря 1968-го. «Конкорд» взлетел лишь в марте следующего года. Для СССР создание первого в мире СПС было и серьезным технологическим прорывом, и крупным пропагандистским успехом.
Первый полет серийного Ту-144 состоялся в марте 1972-го. А в июне 1973-го он рухнул в Ле-Бурже (погибло шесть человек). Совместная советско-французская комиссия установила, что отказа в технической части не было. Причинами падения «тушки» назвали «наличие в кабине непристегнутых членов экипажа, внезапное появление самолета «Мираж» в поле зрения экпиажа Ту-144, наличие кинокамеры в руках одного из членов экипажа, которая при падении могла заклинить штурвал управления». Двадцать лет спустя летчик-иcпытатель Елян (впервые поднявший «044» в декабре 1968-го) скажет: «Эта катастрофа – горький пример того, как стечение мелких, на первый взгляд, незначительных небрежностей привело к трагическим последствиям».
1 ноября 1977-го Ту-144 совершил первый пассажирский рейс по маршруту Москва – Алма-Ата. Всего эти самолеты на этом направлении осуществили 55 рейсов. 23 мая 1978-го на Ту-144 во время полета произошел пожар топливопровода, самолет совершил вынужденную посадку под городом Егорьевском Московской области и сгорел на земле. Погибли два бортинженера. Эксплуатация самой перспективной советской машины, продлившаяся всего семь месяцев, была приостановлена, а затем прекращена вовсе. Больше СПС в СССР не строили.
Единственным сверхзвуковым пассажирским самолетом, использовавшимся по назначению достаточно длительное время, оказался «Конкорд». Он летал до 2000 года. 25 июля 2000-го в парижском аэропорту Шарль де Голль летевший рейсом в Америку «Конкорд», едва оторвавшись от взлетной полосы, взорвался и рухнул на гостиницу. Погибли 109 человек, находившихся на борту, и четверо постояльцев отеля.
Следствие установило, что топливные баки «Конкорда» взорвались из-за того, что их обшивку пробили фрагменты шины шасси. Если бы баки были защищены от внешнего воздействия чуть надежнее, этого бы не произошло. А шина разорвалась из-за того, что самолет наехал на полоску из титанового сплава, оказавшуюся на взлетно-посадочной полосе. Полоска оторвалась от обшивки взлетавшего пятью минутами раньше американского самолета. Американцы заменили алюминиевые элементы на титановые самовольно. Если бы «Конкорд» наехал на алюминиевый предмет, ничего бы не произошло. «Стечение мелких, на первый взгляд, незначительных небрежностей…»
Добрых часа четыре я просидел в одиночестве, от нечего делать в очередной раз гадая, что же этот Белянин из моих писем-то такое вычитал. Казенные ноутбук, мобилу – все, что было в рюкзаке, – я, следуя Сашиным указаниям («клопа» он боялся, что ли? Впрочем, вероятно, не зря), оставил в камере хранения вокзала, когда шел через него от себя в центр: сейчас при мне были только новый, нюрнбергский телефон да документы.
Черт его знает, что тут были за помещения – не офис, не подсобка… Из мебели – пустой стол, громадный черный сейф да несколько стульев. Картонные коробки штабелями, закрытые жалюзи на окнах – за которыми, по звуку судя, наладился дождь. Дом – вполне безликая многоэтажка, явно постройки советских времен – стоял во вполне безликом районе далеко от центра: ехали мы сюда с полчаса. Вошли с какого-то заднего хода, Саша завел меня в эту комнату, сфотографировал на фоне белой стены и велел ждать. Я на всякий случай уведомил, что денег у меня нет. «Оплачено», – хмыкнул Саша и ушел. Глазки у него все-таки были неприятненькие.
Паспорт… Зачем мне фальшивый паспорт?! Значит, он, Белянин, не хочет, чтобы я пересек границу под своим именем. Какую: чешскую или британскую? Обе? А почему? Он боится, что те, кто за ним (и за мной?) якобы следит, пасутся у пограничников? Да кто ж это? МИ-5? МИ-6? Европол?..
Был момент, когда я почти решил свалить отсюда к чертовой матери. Пока не поздно – пока еще не совсем в пекло влез… Я стиснул кисти, закрыл даже глаза, заставляя себя успокоиться. А кто тебе сказал, что не поздно – что еще не влез?.. И вообще, выбор прост: остаться с башкой в песке и ждать на торчащую жопу новых приключений – или воспользоваться единственным шансом что-то все-таки понять…
Я ходил туда-сюда по этой комнатке, попинал сейф, от одурения взгромоздился на стол, сымитировал на нем условную чечетку. Что связывает работающего в Англии под эгидой евросоюзовских структур ученого-программиста с русскими бандитами в Чехии, я думать не пытался. Равно как и на ту тему, что телефонный мой собеседник теоретически вполне может оказаться никаким не Беляниным…
Еще до отъезда в Прагу я прилежно покопался в Сети на его – Белянина то есть – счет. Все, в общем, подтверждалось, что я слышал от Виктора и Сереги: персонаж действительно довольно известный и действительно с неоднозначной репутацией. Фотку даже его нашел. На фотке предполагаемый гений был не старше меня, пухлощек, самоуверен. Никаких – и правда – нигде упоминаний о Европейском фонде социальных исследований: ни в связи с Беляниным, ни вне ее…
Ближе к трем явился Саша. Вручил мне паспорт. Синий, с надписью «Latvijas Republika». Глядя на собственную рожу рядом со словами «Aigars Klimovs», я понял, что в этот момент впервые в жизни перестал быть законопослушным человеком.
– Это билет ваш. – Саша сунул мне листик компьютерной распечатки. – «Изи Джетом» полетите, – добавил он, видя мое замешательство. – Ну, вы в курсе, интернет-компания, билетов нет, только код, вот. – Он показал на ряд букв и цифр… – Значит, виза вам не нужна, границу вы пересечете, но жить по нему, – кивок на паспорт, – не советую. И в посольства носить. В Россию там типа с ним – лучше не стоит… Ладно, поехали, скоро регистрация начнется.
Дождь гвоздил летное поле, все плоскости покрылись склизкой пленкой, по иллюминатору вытягивались струйки. Перед нами взлетал самолет CSA: замер «на стартовой линии» – из-под сопел двигателей выпростались длинные шлейфы отшвыриваемой воды, – пошел: быстрее, быстрее, быстрее, волоча за собой густой дымный вал размолотых капель, как тучу пыли по летней грунтовке…
Наш оранжевый А-319 торопливо вырулил на полосу, остановился. Завыл, напрягся, затрясся, из видимого мне движка под левым крылом врезал в бетон тугой белый выхлоп. Вялые вертикальные струйки на стекле качнулись назад, побежали живее, наперегонки, под все большим углом – наискосок, горизонтально, вверх, разорвались цепочками капель: уменьшающихся, пропадающих…
32
Прежде чем избавиться от казенных ноутбука и мобилы (почти наверняка навсегда), я выписал на обрывок бумажки все остававшиеся там номера телефонов и электронные адреса. Среди прочего – полдюжины адресов, с которых в течение этого месяца на мой мейл-бокс приходили не поддающиеся прочтению и конвертации письма.
Первое из них, помнится, я получил, будучи в Стамбуле, второе, кажется, в Афинах. С тех пор без какой-либо регулярности, но до последнего момента письма, состоящие из бредовых наборов самых разных символов (почти никогда не повторяющихся), продолжали появляться у меня в почтовом ящике.
Поначалу, понятно, никакого значения я им не придавал – мало ли спама и прочего хлама носит по Сети? – но чем дольше эти шифровки мне приходили, тем более загадочно смотрелись. По крайней мере, за всю мою прежнюю практику пользования е-мейлом ничего подобного не случалось.
Сейчас, сидя в самолетном кресле (лету было два часа ноль-ноль минут), я глубокомысленно изучал этот список – без надежды обнаружить в нем систему, конечно: от скуки. Адресов в итоге набралось семь («мессиджей» с них пришло десять). Помечены они были индексами самых разных стран: и точка ru, и uk, и de, и fr (Франция), и es (Испания). На пару последних я даже написал – что-то вроде: «Ваше письмо не читается, попробуйте еще раз в другой кодировке» – без малейших, естественно, последствий…
По мере нашего снижения разрывы в облаках попадались все чаще, на воде (когда внизу впервые стало что-то видно, мы летели над морем) свет и тень располагались громадными бесформенными пятнами. Почти сразу замаячила неровная береговая линия. Отчетливо желтели проталины отмелей, крошечные суда растаскивали куда попало белые пенные следы разной длины и толщины. Устье большой реки (Темза, сэр?) в сплошных терминалах, разноцветная лоскутная безлесая земля.
Бетонные поля аэропорта Станстед заставлены были самолетами преимущественно двух расцветок – синей и оранжевой, Ryanair и EasyJet: находящийся далеко от города, более дешевый для перевозчика, чем прочие лондонские, аэропорт освоили интернет-авиакомпании. От терминала к аэровокзалу шло некое метро без машиниста, неожиданно напомнившее один из эпизодов культовой «стрелялки» «Дюк Ньюкем» – в которую мы, молодые, дружные и полные циничного идеализма, рубились лет десять назад.
В громадном неуютном ангаре аэровокзала Айгарс Климовс встал в очередь к стойке с надписью: «Для граждан ЕС». За барьерчиком, отделяющим толпу к КПП под вывеской «Все прочие», означенные прочие, суетясь и корячась, заполняли на коленке какие-то анкетки (нам, причастным благ и не нуждающимся в визе, такого – о чем вы? – не требовалось). В подавляющем большинстве эта соседняя очередь состояла из негров и монголоидов, а едва ли не все толкущиеся в ней белые говорили по-русски. И в этом была безусловная логика.
На «шаттл-басе» я доехал до вокзала Виктория и понял, что предоставлен самому себе. По телефону никто меня не востребовал. Денег оставалось всего ничего, но не на скамейке же было ночевать – я привычно пошел искать «вписку», мрачно прикидывая, что при здешних ценах как раз на одну ночь мне налика и хватит. Ни фига – отельчик Normandie Suite возле Гайд-парка на 165 Knightsbridge предложил неожиданный вариант: сообразить на троих «flat», и его стоимость – 50 фунтов в сутки. То есть это было нечто пансионного типа – действительно с квартирами вместо номеров: две комнаты плюс кухонный закуток с плитой и всей утварью. Причем спальных мест целых пять: две двухъярусные кровати, одна – простая. В соседи мне предложили пару французских студентов самого раздолбайского вида – чуть ли не антиглобалистов: мне было по барабану, пацанам тем более.
За стойкой ресепшна распоряжался почти по-вертин-ски фиолетовый негр, на подхвате у него была вялая блондинка из Литвы (по-русски со мной говорить не стала: то ли не хотела, то ли впрямь не умела; по-английски сообщила, что в Лондоне четвертый год и что город, мол, трудный для жизни). Постель стелила совсем молодая полька по имени Мария.
Французы, Ксавье и Доминик, тут же свалили. Я тупо попялился в телевизор (в кабельном меню обнаружился порнушный канал, один-единственный – «Гей-Тиви»: на что намекаете?), выдул две бутылки «Гиннесса» и двинул наружу сам.
Нет, так все-таки нельзя… Я остановился в двух шагах от своей гостиницы на углу Knightsbridge и Brompton Road, вертя башкой. Я хоть и не антиглобалист, но… Справа в перспективе Brompton – гигантский универмаг Harrods (не то собор, не то вокзал по виду), прямо за спиной – дорогой магазин Burberry с рекламной шалавой метров шести высотой, от угла и вперед – непрерывной чередой, без пауз: Swarovsky (наипонтовейшие украшения), Hugo Boss, Karen Miller, Jigsaw (все – одежда), TieRack (сумочки), Benetton, H&M (опять одежда), The Body Shop (косметика), Lloyds JSB (кажется, банк), Kookai (женская одежда), The Money Corporation (что-то, сами понимаете, финансовое), Harvey Nicols (одежда), казино в первом этаже небоскреба, Pellini Uomo (одежда), Persian Handmade Modern & Antique Rugs, оно же Belgravy Carpet Gallery (персидские ковры – например, за 1650 фунтов), Milano (мужская одежда), Please mum (детская оджеда), High and Mighty (одежда для длинных и жирных), Azagury (женская обувь), Yvette (женская одежда), Emma Somerset (вечерние наряды), Rachel Elbaz (наряды и аксессуары), Zibba (экзотические наряды), Cesary (мужская одежда), Shirley of Hollywood (белье), Harvie & Hudson (одежда), The Red Fort (якобы индийское барахло: шкафчик за каких-то 830 фунтов, статуя льва за 1050, деревянная колонна за 1815, а также два слона, кажется, каменных, с ушами и хоботами – за 1980 паундов каждый)…
Транспортная космическая система «Спейс шаттл» проектировалась в США еще с конца шестидесятых – использовавшиеся тогда (как, впрочем, и до сих пор) одноразовые ракеты-носители были неэкономичными и мало кто сомневался, что будущее за космическими челноками. В январе 1972-го проект «Шаттла» был одобрен, в 1977-м опытный образец «Энтерпрайз» совершил полеты в атмосфере, а 12 апреля 1981-го года челнок «Колумбия» поднялся на орбиту. После четвертого полета «Колумбии» (27 июня – 4 июля 1982-го) ТКС – единственная по сей день из подобных, «доведенная до ума», – была принята в эксплуатацию.
Построили пять кораблей (включая никогда не выходивший в космос «Энтерпрайз»). К началу 1986-го «Шаттлы» совершили уже 24 полета – челнок «Челленджер» должен был совершить двадцать пятый. 28 января корабль взорвался на 79-й секунде после старта.
Президентская комиссия установила, что виноваты были соединения сегментов твердотопливных ускорителей. При нагрузках на старте, вызывающих определенный изгиб ускорителей, продукты сгорания прорывались через соединения заднего и центрального сегментов. Обычно соединение с двумя специальными кольцами самоуплотнялось, и ничего не происходило. Но в ночь перед запуском «Челленджера» произошла ледяная буря, кольца обледенели и сделались недостаточно эластичными. Через образовавшуюся щель стало вырываться пламя, достигшее одной из распорок, фиксирующих ускоритель. Тот повернулся и пробил топливный блок с водородом и кислородом. Мгновенный взрыв уничтожил корабль с семью членами экипажа.
После этой катастрофы «Шаттлы» не летали два с половиной года. Ускорители доработали, вместо погибшего корабля построили шестой – «Эндевор». Впрочем, эта ТКС так и не решила своих основных задач – не обеспечила быстрой оборачиваемости кораблей и удешевления запусков (каждый – включая стоимость наземного обеспечения – обходился примерно в миллиард долларов). Тем более вся программа оказалась под вопросом (и в конечном итоге – свернута совсем) после того, как в феврале 2003-го погиб еще один челнок – первым вышедший некогда на орбиту.
Это был 113-й полет «Шаттла». «Колумбия» стартовала 16 января 2003-го, пробыла на орбите 16 дней, а 1 февраля примерно в 8: 15 утра по времени Восточного побережья начала спуск. В 8: 51 она вошла в воздушное побережье США над Калифорнией. Ее посадка во Флориде была намечена на 9: 16.
Около девяти, летя над Техасом на высоте 63 километра со скоростью 20 000 км/ч, «Колумбия» стала разваливаться в воздухе. Обгоревшие обломки и кости семи астронавтов раскидало по всему Техасу.
Причиной назвали повреждение термоизоляционного покрытия на левом крыле. Через пять месяцев после катастрофы комиссия, расследовавшая ее обстоятельства, озвучила версию – потом подтвержденную, – что еще на старте от топливного бака оторвался кусок обшивки (по консистенции напоминающей пенопласт). На скорости 220 м/сек этот фрагмент «размером с чемоданчик-дипломат» ударил в крыло и повредил его. Хотя такие же куски отрывались и ранее, в этот раз на спуске при огромных динамических и термических нагрузках крыло разрушилось – а за ним и весь корабль…
С таким выводом тут же стали спорить. Оспаривалась даже версия внешнего воздействия, вызвавшего повреждение термостойкого покрытия (говорили еще о метеорите и «космическом мусоре»). Выдвигалось, например, предположение, что во время спуска на левом крыле заклинило элерон, корабль не вышел на оптимальный угол атаки, начался разогрев не рассчитанной на это верхней поверхности крыла и грузового отсека с кислородно-водородными батареями… Факт то, что роковыми для всей сумасшедшей сложности и дороговизны системы могли стать единственная миллиметровая щель между конструктивными элементами крыла и каждый градус угла атаки. Или кусок пенопласта. Или – в свое время – ледяная буря…