Как и Мирского, Рот заверил меня, что самочувствие его дай бог всякому, и поведал, что в тот день к нему домой заявились двое исключительно невежливых типов и, не представившись, зато с ходу начав угрожать, на немецком с изрядным акцентом давай расспрашивать про нас с рыжим – так, словно Томас нас от них прятал. Не привыкший ни к хамству, ни к угрозам Рот решил было выпроводить визитеров посредством гладкоствольного ружья крупного калибра, которое как член – ха-ха! – охотничьей ассоциации держит дома, но получил по голове (вероятно, рукояткой пистолета) и с черепно-мозговой травмой отправился в госпиталь.
Что касается Ларри Эджа, то без ложной скромности Томас объявил себя наиболее авторитетным знатоком вопроса как минимум по эту сторону океана, держателем крупнейшей фотографической и фактической базы данных на тему «загробной» жизни суперстара. Фото-, видео– и прочие документы и свидетельства стекаются к нему от множества корреспондентов в Старом и Новом Свете – многое из этого можно видеть на его сайте. Он, Рот, не берется уподобляться без числа расплодившимся сумасшедшим и утверждать, что ему известно о Ларри все, более того, он не готов вот так вот с ходу делиться со мной даже тем, что знает, – но вопросы я могу задавать.
Рональд Хендри? Да, это имя ему, безусловно, знакомо. Это в течение уже многих лет личный секретарь Эджа. Фигура, избегающая, по понятным причинам, публичности, но, в отличие от патрона, от людей отнюдь не скрывающаяся. Лично Томас с ним дела не имел и им, так сказать (хе-хе), не «занимался» – но благодаря корреспондентам собрал и на него некое досье… Я не стал претендовать на ознакомление с этим «досье» – назвал только электронный адрес, с которого мне приходили послания за подписью Хендри. Рот сказал, что этот же адрес значится у него как официальный е-мейл Эджева секретаря….
Я предостерегал себя от каких-либо выводов и решений, грозящих сколь-нибудь существенными последствиями. Впрочем, попытка получить обещанную «без предварительных условий» штуку евро сама по себе мне ничем, кажется, не грозила. Понятно, что место съема денег установят при желании тут же – но ведь сидеть в этом городе я и не собирался.
Я знал, что через Бремен идут поезда из Гамбурга в Амстердам. Всеевропейский молодежно-наркушно-бордельный вертеп виделся не самым плохим вариантом в смысле ненадолго затеряться.
Я написал Хендри, что согласен, и дал номер российского счета.
38
Тут было влажно, подгнило, грязновато, неряшливо. И неожиданно уныло. Красно-коричневые дома жались друг к другу между мутной водой сверху и снизу. На площади с по-амстердамски обещающим названием Дам то ли строили, то ли разбирали гигантскую сценическую конструкцию. На всех мокрых перилах и ограждениях ровным слоем наросли мокрые велосипеды – все больше простенькие и неновые. Их же – проржавленные, причем целыми связками! – вытаскивал ковшом из канала и сваливал в прилагающуюся баржу плавучий экскаватор.
Велосипеды с немолодыми очкастыми домохозяйками лавировали меж шпанистых негров, бормочущих свои мантры: «кокейн», «экстази»… И белые, и черные были при этом одинаково индифферентны.
Oudezijds Achterburg wal: набережные в розовых витринах и фонтанчиках с пенисами, запруженные лупоглазыми «пингвинами», – чистый музей. Отошел на сотню метров – тишайшие буржуазные жилища. Вообще бордельно-кафешопный знаменитый Амстердам, как оказалось, – это несколько мелко наструганных, каналами прослоенных кварталов между вокзалом и Королевским дворцом, от Nieuwezijds Voorburgwal до Nieuwmarkt. Сюда они и набиваются: цветные наркодилеры и белые траво-куры, каждый без азарта занимаясь давно привычным рутинным делом.
Какое, к черту, буйство свобод… Буйство бывает в борьбе за свободы. А когда прежде запрещенное узаконено, обложено налогом и снабжено ценником, начинается потребление – самое скучное из занятий…
…Пятьдесят евро за двадцать минут… За далеких от модельных кондиций девиц – обдиралово. (С другой стороны, чем это отличается, скажем, от маленького пива в Венеции за шесть евро… и чего еще заслужили «пингвины»?) Негритянки за стеклами решительно преобладали, хватало «узкоглазых», блондинки тотально проигрывали. Впрочем, снаружи – по крайней мере, в центре – пропорция (в отношении обоих полов, исключая явных туристов) наблюдалась схожая… На улочке вбок от Oudezijds… живые и фотографические бляди в витринах чередовались со жратвой: девка, пицца, секс-шоп с искусственными членами, кебаб, порновидео, пирамида бутылок… На другой недлинной «краснофонарной» улице в ряд, сплошь, без единого исключения – только негритянки и только жирные. На любой, значится, выверт – опережающее предложение. Никто не забыт, все для блага человека. Пидора изволите?.. Пожалте, скажем, в клуб cockOring: в дверях двое мускулистых гардов самого сально-гомосечьего типажа…
От такого изобилия, пожалуй, не встанет никогда и ни на что…
Я не изволил ни черную-толстую, ни большого-сладкого, но жаждал тепла, сухости и, пожалуй, расслабиться – зачем и свернул в шаге от «кока» в кафе-шоп Route 66 (в американском, естественно, стиле). Обычный косяк, уже забитый, стоил у них три пятьдесят. Я без особого удовольствия и – поначалу – эффекта задувался, вспоминая рассказы Попова на любимую им тему «заката Европы».
…После того как в Амстердаме, прямо посреди людной улицы, марокканец с нидерландским гражданством замочил голландского режиссера-левака Тео Ван Гога (потомка художника: пухлого, белобрысого, провокативного сторонника всяческих свобод) – разрядил в него обойму, искромсал ножом, а потом еще и приколол к телу письмо с обещанием подобной же участи для всех неверных (все за то, что режиссер снял что-то о нелегкой судьбе женщин-мусульманок и якобы оскорбил тем самым ислам) – его судили и приговорили к пожизненному.
Араб сознался в убийстве с большим удовольствием, заявил, что ни в чем не раскаивается и что, если бы все можно было повторить, он бы это непременно повторил. После чего добавил, что скоро в Голландии цветных иммигрантов будет уже больше половины населения, и вот тут-то и настанет час воинов ислама, белые собаки проклянут свою участь, а в здании Европейского суда в Гааге воссядет шариатский суд.
Либеральнейшие голландцы несколько задергались. Было предложено ввести ограничения на агрессивную исламскую пропаганду, а в мечетях Голландии запретили служить иностранным имамам. А на подготовку собственных, голландских имамов деньги выделила организация, близкая ПРОТЕСТАНТСКОЙ ЦЕРКВИ…
Занимаясь расследованием убийства Дэвида Страно, Тонино Альто, следователь департамента S. I. S. Dе по борьбе с оргпреступностью, скоро выяснил, что за две с небольшим недели до своей смерти адвокат, пребывавший в тот момент в Штатах, нанял в Италии нескольких сотрудников частного детективного агентства. Задание им было дано такое: найти в городе Афины и взять под наблюдение гражданку России Майю Шатурину. Означенная Майя, только что прилетевшая в Афины из Москвы, пробыла там пять дней – почти все время в компании мужа Антона Шатурина. В это время с ней – втайне от Антона – встретился по поручению Страно его итальянский помощник. После встречи детективам было велено продолжать наблюдение. В Афинах к супругам Шатуриным присоединился некий попутчик, судя по всему, тоже русский, позже идентифицированный при помощи отельной регистрации как гражданин России Юрий Касимов. На следующий день после встречи с ним Шатурины отправилась паромом на остров Санторин (там все трое пробыли три дня).
Далее они перебрались на Крит, в город Ираклион, где провели еще один день. На следующее утро Касимов покинул Шатуриных. Еще день спустя Шатурины улетели в Рим, сразу переехав оттуда в Болонью. В Болонье Майя Шатурина исчезла из гостиницы, где они с мужем остановились, и скрылась от наблюдения. Вскоре после этого с Антоном лично встретился прилетевший к тому моменту в Италию Дэвид Страно. Сразу после этой встречи Антон, даже не выписавшись из гостиницы, переехал во Флоренцию, где двое суток спустя был обнаружен мертвым – по всей видимости, совершившим самоубийство. Причем обнаружили его тот самый Юрий Касимов и Сергей Мирский, давний друг Шатурина, постоянно проживающий в Болонье. Днем раньше, двадцать шестого сентября, Майя Шатурина, согласно данным погранслужбы, вылетела из Рима в Киев. На Украине следы ее потерялись.
Касимов с Мирским порознь проследовали в Венецию, где вскоре опять встретились. Поскольку Мирский пользовался услугами итальянского оператора сотовой связи, удалось установить его собеседников в Венеции и Милане, пообщавшись с которыми (в том числе с Энрико Скакки) Альто выяснил цель совместных перемещений означенной парочки: их интересовал Дэвид Страно. Тот самый Дэвид Страно, который двадцать восьмого сентября, в день пребывания этих двоих в Венеции, был расстрелян в Милане. Кстати, известны исполнители этого заказного убийства – трое сугубо криминальных албанцев: все через некоторое время были найдены убитыми.
Изучая связи Страно (каковых было огромное количество на четырех как минимум материках), эти двое, Касимов с Мирским, едут, однако, именно в Цюрих, к Ольдагу Кройцлеру, экс-бухгалтеру «Миссии Люмьер», несколько лет назад ставшему инициатором и фигурантом громкого скандала, в ходе которого упоминалось имя Страно, ведшего дела с «Миссией». Причем на следующее утро после прибытия в Цюрих Касимова с Мирским Кройцлера находят погибшим в результате бытового несчастного случая – правда (как и в истории с Шатуриным!), при косвенных свидетельствах в пользу не такой уж случайности этого несчастья…
Аккурат в это же время в Москве находят труп, который вскоре идентифицируют как тело Майи Шатуриной. Причем устанавливают, что умерла она приблизительно к исходу первой декады сентября. Пограничная служба афинского аэропорта зафиксировала пересечение границы Майей Шатуриной одиннадцатого сентября (она прилетела московским рейсом), Антоном Шатуриным – двенадцатого. Майю – настоящую Майю, живую – московские знакомые последний раз видели десятого сентября. Юрий Касимов прилетел в Афины пятнадцатого (шестнадцатого встретился с Шатуриными). Но прилетел он туда из Турции (из Стамбула). В Турцию же (в Анталью) из России Касимов прибыл десятого.
Так эта история выглядела с точки зрения Альто. Не связать вместе упомянутые даты, события и имена или объяснить все совпадения случайностью не смог бы, пожалуй, и олигофрен – что уж говорить о матером гэбэшнике. Ключевая роль в событиях Мирского и в особенности Касимова была для него очевидна – но едва удалось установить местонахождение их обоих, как Касимов исчез. Вскоре выяснилось, что он уехал в Прагу – и вот тут его следы потерялись окончательно. Правда, по своему болонскому месту жительства объявился Мирский – но когда его привели на допрос в качестве свидетеля, он рассказал… ну вот как все было и рассказал. Про Ларри Эджа, например… «Можешь представить рожу этого Альто», – писал Серега.
«… Я уверен, что сам Альто сообщил мне не только не все, что знает, а дай бог половину. Но в том, что сообщил, я думаю, он не врал (зачем?). И даже этого мне хватило, чтобы в башке у меня – как, полагаю, и у тебя сейчас – начало проясняться. А после того, как я пошарился в Сети и связался с ребятами в Москве, я, можно сказать, все понял. Я тебя заинтриговал? Тогда твоя очередь: что с тобой было дальше?»
Подпись традиционная: С&М.
Я все-таки изложил Мирскому (еще будучи в Бремене) часть своей истории. В ответ получил все это. В башке моей, надо сказать, не только не начало проясняться, а окончательно сгустился абсолютно непроглядный смог. После же четырех джоинтов, выкуренных за несколько часов сидения на высокой табуретке-грибке за высоким круглым столиком Route 66 (добавившихся к бессонной предыдущей ночи), аналитическая машинка в башке сдохла совсем. Заржавела и рассыпалась. И быльем поросла.
В два ночи кафе-шоп – как и все прочие – закрылся. В отель соваться я опять не решился. Вокзал уже тоже был закрыт. Кроме ночных клубов работал один «Макдоналдс». Я зашел в тот, что на Damrak, недалеко от вокзала, и еще пару часов подремал над картонным стаканом с кофе. Движение ладони по подбородку сопровождалось скрежетом. В душе я не был уже три дня.
Решив, что игнорировать новый социальный статус бессмысленно, я в конце концов прилег на трамвайной остановке (что будет, если меня потащат в участок менты и обнаружат два моих паспорта и пистолет «Вальтер П-4», – я не думал; я вообще ни о чем не думал…). Тащить меня не тащили – но вскоре я проснулся от ощущения чьего-то близкого присутствия: метрах в трех топталась, тихо переговариваясь и оценивающе на меня поглядывая, малолетняя негритянская урла. Я матерно рявкнул по-русски – гопники исчезли.
В начале шестого я проснулся снова – от холода и сырости. За стеклами остановки ровно шелестел, щедро брызгая в многочисленные щели, спокойный, уверенный, надолго обосновавшийся здесь дождь. Рельсы слезились в фонарных отсветах. Я медленно сел, чувствуя ломоту в затекшем теле, откашлялся, отхаркался, обильно высморкался на асфальт. Башка потрескивала. Я извлек из кармана литруху graan genever’a, тридцатишестиградусной местной водки, – там оставалось еще больше половины. Сделал несколько добрых глотков – полегчало.
Когда рассвело, уровень graan’а понизился до трети, а на улице забегал народ, я доковылял до того же «Макдоналдса», с наслаждением выпил горячий псевдокофе, с омерзением сжевал хренбургер, умылся в сортире, почистил зубы пальцем, ужаснулся увиденному в зеркале и направился в интернет-кафе.
Рон Хендри давал предельно четкие указания, что делать дальше. М-р Ларри Эдж желал моего присутствия в Париже.
У меня не было никаких причин поступать, как предписывалось, – честно говоря, у меня был воз доводов за то, чтобы ничего такого не делать. Но… Во-первых, я совершенно не представлял, что могу предпринять самостоятельно. В натуре начать бомжевать? Порвать паспорта, заявиться в пункт приема беженцев, назваться Иваном Петровым и попросить убежища? Можно подумать, там меня не найдут… Поехать в Италию и сдаться следователю Альто? Мирский подтвердит, что я ни при чем?.. А может, он только и ждет, чтоб я так поступил, может, все им написанное – вранье с целью заставить меня так поступить? Дабы доделать недоделанное в Лондоне… В общем, существенно более надежных вариантов все равно не просматривалось.
…А во-вторых, я начал понимать, в чем корни религиозного чувства. Когда дело твое труба и на фиг ты никому не нужен – и вдруг обнаруживаешь (или убеждаешь себя), что кому-то зачем-то все-таки нужен, ты, оказывается, испытываешь очень сильную и столь объяснимую потребность в вере, что воображаемая эта или реальная, но уж в любом случае неизвестная воля – к тебе благосклонна. Что происходящее имеет смысл – и что оно в конечном итоге в твоих интересах…
Я отлично знал, что это чистый самообман. Но я был предельно вымотан и не видел альтернатив.
Уже в кресле поезда, уже засыпая, в предпоследний перед отключением сознания момент я рефлекторно открыл глаза – среагировав на толчок тронувшегося состава… Поморгал… Подался к окну… Даже встал – следя глазами за чем-то на отплывающем назад перроне…
Я упал обратно – даже не сообразив толком, что привлекло мое внимание (башка была никакая). Кто там стоял – смотрел на окна поезда?.. Некий пижон в кожане под старину и длинном желтом шарфе. Седой. Высокий. В темных очках.
…Минуты не прошло – а я уже не был уверен, не «приглючилось» ли мне. Вообще в таком состоянии – могло… Или это минувшим вечером я укурился до галлюцинаций?..
В кафе-шопе Route 66 картинки на сортирных дверях тоже были в духе американских шестидесятых: на женском – Мерилин Монро в энди-уорхолловском знаменитом исполнении… а на мужском – Ларри Эдж в эталонном образе Чака Ландмана («снятого в один» с Чарльза Линдберга), брутального авиатора из фильма «Горизонт»: летчицкая кожанка, длинный ярко-желтый шарф.
39
В этом районе имелась не только авеню Ленин (Lenine), но и редакция (если я правильно понял табличку) газеты «Юманите». Впрочем, «рулили» тут отнюдь не коммунисты – а те самые цветные иммигранты, которыми стращал меня Мишка: в его правоте я убедился в первые же часы пребывания в городе.
Час с лишним ушел только на поиск оной avenue (в доме номер 11 по ней должен был находиться некий отель Formule 1, моя цель): выяснилось, что это у черта на рогах, в Сен-Дени, ближнем пригороде – правда, в зоне досягаемости городской подземки. Но – на предпоследней станции бесконечной тринадцатой линии: Saint-Denis Basilique. Еще пересаживаясь на эту тринадцатую на Saint-Lazare, я ощутил себя где угодно (дома, например) – только не в Париже: разор, разруха, то ли неначатый, то ли незаконченный ремонт, длиннющие страшноватые (в обоих смыслах – и задрипанные, и небезопасные) переходы. И негры – самого угрюмого и маргинального вида…
Не посмотрев на табло, я сперва сел на поезд не в направлении Saint-Denis Universite, а на Gabriel Perl – поняв, что ошибся, вылез пересесть… И вдруг осознал: на обоих перронах отнюдь не пустой станции я – единственный белый.
Наверху (по прибытии) картина не изменилась: процентов девяносто народу на улицах составляли «гуталины» – и столько же процентов европеоидов имело ярко выраженный североафриканский (ближневосточный?) генезис. Переговорный пункт соблазнял дешевыми звонками в Бенин, Того, Гану, Марокко… Турецкий супермаркет «Али-Баба»… В витрине магазина хозтоваров – штабеля невостребованного отбеливателя: логично…
В общем, самое место для разных Фарахов… Фарха-дов, Халидов и прочих Мокдедов. (Какой еще, в баню, Фарах?.. Плевать – мое, что ли, дело…)
И все равно знакомые и родные – в самом плохом смысле – ощущения усиливались с каждым шагом: пластика, взгляды, манера встречных ржать, несмотря на всю типажную экзотику последних, безошибочно отдавали российскими трущобами и панельными спальными районами. На белого меня пялились особенно внимательно и нагло – точь-в-точь как у нас на какой-нибудь Чижовке рассматривали бы эдаких вот «баклажанов»… С другой стороны, если вдуматься, контингент – как раз для улицы Lenine. «Просто я живу на улице Ленина, – бормотал я из Феди Чистякова, отвечая адекватными гримасами (уж кого, блин, учить этой мимике!) попадающимся – правда, только одиночным – негроидным гопникам, – и меня зарубает время от
– ни…»
The same shit everywhere…
Пару раз я замечал обгоревшие дешевые легковушки у обочин, сожженные явно недавно и явно по месту парковки: это, пожалуй, даже по чижовским меркам был некоторый перебор. Ладно, думаю, я здесь всяко не задержусь…
«Формула-1» оказалась недорогим отельным комбайном для автотуристов – с прилагающейся большой стоянкой. В ресепшне сидела девица сугубо восточной наружности. Я, как было велено, сообщил, что пришел к Фараху по поручению от Бруно. Девице это решительно ничего не говорило. «Ду ю спик инглиш?» – усомнился я. «Йес, ай ду». – «Бруно просил меня передать кое-что для Фараха». Ни малейшего эффекта. Так и подмывало спросить: «У вас продается арабский шкаф?..» «Фарах, – говорю. – Бруно. Рональд Хендри…» Я уже обреченно смирился с тем, что в очередной раз купился на какой-то шизоидный розыгрыш – но тут дитя Востока, нахмурившись, взялось за телефон. Косясь на меня, девка заговорила на чрезвычайно неевропейском мелодичном языке со сдвоенными гласными. В беглых взглядах не сразу, но затеплился смысл. Даже некоторый интерес. «Вас просят подождать», – сообщила она в конце концов. «Номер», – говорю. «Простите?» – «Номер. Я от Бруно. Мне нужен номер».
Вместо ключа я получил (после еще одного сеанса телефонных переговоров, последовавшего за моим отказом предъявлять документы) талончик с кодом, каковой следовало набирать на замке. Вообще эта «Формула-1» оказалась заведением, механизированным до полной утраты человечьего духа; один сортир (на этаже) чего стоил: слив воды в унитазе врубался автоматически на открываемую дверь (проектировщики явно не идеализировали потенциальных постояльцев), а непосредственно в процессе дефекации я вдруг услышал птичье чириканье – и совсем было решил, что где-то в стене тут дырка на улицу… но когда заухала сова, сообразил, что это мне создают благоприятствующую испражнению атмосферу.
Задача моя заключалась в следующем: встретиться с Фарахом, передать ему привет от Бруно и распечатку присланного мне Хендри вместе с инструктирующим письмом арабского (насколько я мог опознать точечно-закорючечную графику) текста. Текст я распечатал там же, в амстердамском интернет-кафе: вышла треть страницы. Над смыслом подобных действий я не задумывался – я давно отчаялся постичь логику руководящей моими перемещениями инстанции…
Кстати, не исключаю, что именно отель в качестве пункта назначения и сыграл решающую роль в моем согласии проделать все это – набиваясь (по собственной инициативе) в номер, я руководствовался мотивами исключительно физиологически-гигиенического порядка. Кому надо – найдут и разбудят, подумал я, отрубаясь…
Проснулся я без малого в пять – ощутимо темнело. Фарах, кажется, чрезмерного интереса к известиям от Бруно не питал (вряд ли не хотел будить меня из деликатности). За окном шумели – ворчал мотор не то грузовика, не то автобуса, что-то лопнуло с сильным глухим звуком, разлетелось. Горланили молодые голоса. Видимо, этот шабаш меня и разбудил…
Натянув джинсы, я подошел к окну. Оно смотрело как раз на стоянку (поместили меня на первом этаже двухэтажного здания). На стоянке странно дергался большой туристический автобус: сдал назад, остановился, проехал чуть вперед, пытаясь, очевидно, развернуться, затормозил. Два его стекла были разбиты, передняя дверь – настежь: на подножке висел чернявый пацан лет пятнадцати; кажется, такой же сидел за рулем. Налицо был явный угон – меня поразила наглость малолеток. Висящий на подножке глумливо заверещал, запрокинув голову и широко разинув пасть, маша в сторону отеля оттопыренным средним пальцем. Из высаженного окна вылетела, зазвенев по асфальту, жестяная банка, следом там показался еще один североафриканский урел, высунулся чуть не по пояс, тряся обеими руками с «факами». Автобус газанул и, быстро набирая скорость, ушел в сторону ворот.
Мне живо вспомнились сгоревшие тачки. Что у них тут, на хрен, творится?..
Крики и беготня послышались за дверью. Голос c насморочным прононсом, с каким всякие гангста-рэперы обычно зачитывают свои речевки, громко высказался по-французски и радостно заржал. «Коля, что там, Коля?» – позвал в отдалении испуганный женский голос.
Совершенно мне все это не нравилось. Я, похоже, опять находился не в то время не в том месте… Я подумал о Фарахе, Бруно, распечатке, всей этой комедии – и уже ничего смешного в ней не нашел. Подозрение насчет грубой подставы, и так все время меня не отпускавшее, стремительно подрастало в уверенность. Ну их к богу, всех этих Фарахов… К аллаху…
Я оделся и огляделся – вещей у меня, впрочем, все равно не было. Мой коридор выводил в холльчик со стойкой – незамеченным к выходу не проскочишь. Я посмотрел в окно: на стоянке на повышенных тонах, с переходом на крик и размахиванием руками, выясняли отношения двое мужиков: один белый, второй стоял ко мне спиной. Камерами-то все наверняка просматривается, но будем надеяться, что у ворот не слоняются – в отличие от холла – здоровые цветные ребята… Я открыл окно и спрыгнул наружу. Скандалящие внимания на меня не обратили.
Утопив рожу в воротнике, я быстрым, но не суетящимся шагом вышел из ворот и, не разглядывая негров, торчащих на отельном крыльце, пошел в противоположную от него сторону. Где-то близко заголосила полицейская сирена. Смуглые шкеты, треща мимо на скутере, проорали мне что-то несомненно оскорбительное. Шпана собиралась на углах в толпы человек по десять и больше, слышался гогот и рэп – ночь, похоже, готовилась карнавальная… Это только тут такая веселуха – или по всему городу?..
Двигаясь торопливо, озабоченно и целенаправленно, не пялясь по сторонам, я обогнул квартал и направился к метро.
В середине нынешнего октября Петр Поляков, небезызвестный московский политтехнолог, глава Фонда рациональной политики, соучредитель консалтинговой фирмы и помощник депутата Госдумы от фракции «Родина», повесился в собственной камере следственного изолятора ФСБ «Лефортово». Задержан Поляков был в середине сентября по комплексному обвинению: мошенничество в особо крупных, пособничество в легализации незаконных доходов, взяткодательство, взятко-брательство и даже связи с чеченскими террористами. Посадка эта вызвала некоторый шумок в прессе – умело, однако, купированный: хотя мало кто сомневался, что Поляков действительно совершил большинство из инкриминируемого ему (он еще с глухих флибустьерских девяностых специализировался на посредничестве в отмывке и уводе бабла за бугор, а также на очень, очень, очень крутых взятках), реальная причина ареста была связана с весьма масштабной и совсем не афишируемой разборкой.
По всей видимости, дело касалось контроля над чрезвычайно деньгоносной компанией: сторона, условно, А пыталась головоломным финтом при помощи каких-то западников перевести активы за границу, сторона же, условно, Б пыталась не дать ей это сделать, а весь доходный бизнес отхапать себе (это в самых общих чертах – но нюансы нас и не интересуют). На стороне Б был некий крупный (калибра магнум) госчиновник. За сторону А тайно играл Поляков, имевший обширные связи, в том числе в Европе. Поговаривали, что он собирался втихаря вывезти на Запад для передачи представителю тамошних заинтересованных лиц не то сильно важные документы, не то секретную-пресекретную информацию – но не успел: отправился на нары.