Страница:
— В Ривердейле он единственный плотник?
— Раньше был, а теперь у мистера Флетчера работает человек, который говорит, будто он плотник. Отец над ним смеется. Говорит, он думает, будто для врубки сковороднем требуется сковородка!
Шэнноу улыбнулся. Мальчик, когда смеялся, казался совсем еще ребенком.
— А вы зачинатель войн, мистер Шэнноу?
— Нет, Эрик. Как я сказал твоей матери, я ищу мира.
— Тогда зачем вам пистолеты?
— Я езжу по диким землям, Эрик. Там они необходимы.
Из‑за гребня холма появились две повозки.
— Это Янус с семьей и Макгрейвены, — сказал Эрик.
Шэнноу убрал пистолеты в кобуры, вошел в дом и повесил пояс на дверной колышек.
— Ваши гости начинают съезжаться, — сказал он Донне. В доме стоял теплый запах свежевыпеченного хлеба и пирогов. — Я могу чем‑нибудь подсобить?
— Помогите Эрику разложить костры.
Все утро подъезжали повозки, и на пастбище их выстроилось рядами больше двадцати. На трех кострах поджаривалось мясо, вокруг толпилось больше пятидесяти человек, и Шэнноу стало не по себе. Он зашел в сарай, чтобы хоть немного побыть в одиночестве — и увидел в темном углу какую‑то парочку. Они нежно держались за руки.
— Простите, что потревожил вас, — сказал он, поворачиваясь, чтобы уйти.
— Ничего! — отозвался юноша. — Меня зовут Янус. Стефан Янус. Это Сьюзен Макгрейвен.
Шэнноу пожал им руки и вышел.
Он остановился возле загона и серо‑стальной мерин подбежал к нему. Шэнноу потрепал его по шее.
— Пора нам в путь, — сказал он.
— Сьюзен, где ты? — позвал женский голос.
— Я здесь, — ответила девушка, выбегая из сарая, а юноша подошел к Шэнноу. Высокий, белокурый, с серьезными глазами на умном лице.
— Вы думаете остаться в Ривердейле?
— Нет. Я путешественник.
— Путешественник, которому неприятно многолюдье? — заметил Янус.
— Тем не менее.
— Люди будут казаться не такими враждебными, когда вы узнаете их поближе. Идемте, я познакомлю вас с теми, кто вам понравится.
Он повел Шэнноу к гостям. Рукопожатия, рукопожатия, имена, имена, имена… Шэнноу не запомнил и десятой части, но Стефан был прав: ему стало много легче на душе.
— А чем вы занимаетесь, мистер Шэнноу? — последовал неизбежный вопрос. На этот раз его задал дюжий фермер по фамилии Ивенсон.
— Мистер Шэнноу ищет город, — сказала Донна Тейбард, подходя к ним. — Он историк.
— А‑а! — отозвался Ивенсон, теряя к нему всякий интерес. — А как ты, Донна? Томас не вернулся?
— Нет. Анна с вами?
— Да нет, осталась у Эша Берри: его жена приболела.
Шэнноу ускользнул, оставив их разговаривать. Возле загона играли дети, и он сел на крыльце, глядя на них. Тут все были не такими, как люди на юге. Румяные, здоровые лица, взрывы смеха.
Всюду, где рыскали разбойники, чувствовалась постоянная напряженность. Такие опасливые, настороженные взгляды! Среди ривердейлцев Шэнноу чувствовал себя чужаком.
Под вечер с холма спустилась группа всадников. Шестеро. Они поехали прямо к дому. Шэнноу зашел в большую комнату и следил за ними из окна. Донна Тейбард увидела их одновременно с ним и неторопливо направилась навстречу в сопровождении десятка своих гостей.
Всадники натянули поводья, и высокий мужчина в белой шерстяной рубахе спрыгнул с седла. Лет тридцати на вид, черные волосы коротко подстрижены, смуглое красивое лицо.
— Добрый день, Донна.
— И вам, мистер Флетчер.
— Рад видеть, как вы празднуете. А от Томаса есть вести?
— Нет. Я собираюсь поехать в овраг, где вы его закопали. Насыпать над ним могильный холмик.
Он багрово покраснел.
— О чем ты говоришь? Не понимаю!
— Уезжайте, Саул. Я не хочу видеть вас здесь. В нависшей тишине гости столпились вокруг всадников.
Флетчер облизнул губы.
— Донна, жить в такой близости от диких земель больше небезопасно. Всего в восьми милях к югу был замечен Даниил Кейд. Ты должна переехать в Ривердейл.
— Это мой дом, — сказала она. — И я останусь здесь.
— Извини, но я обязан настаивать. Так проголосовал Комитет. Ты получишь щедрую плату за твой дом, и для тебя с Эриком уже приготовлено удобное жилище. Не чини лишних затруднений. Твои друзья здесь обещали помочь с перевозкой твоей мебели и вещей.
Донна обвела взглядом стоящих рядом гостей. Ивенсон отвел глаза, и многие другие уставились в землю. Только Стефан Янус вышел вперед.
— Почему она должна переехать, если не хочет? — спросил он.
Саул Флетчер словно не услышал его и шагнул к Донне.
— Одумайся, Донна! Комитет имеет право выносить законы для защиты общины. Ты должна переехать и переедешь! Сейчас же! — Он обернулся к могучему детине на высоком черном мерине. — Барт, помоги Донне с ее пожитками.
Детина собрался спешиться, и тут из темной двери вышел Йон Шэнноу. Остановившись на крыльце, он оглядел толпу. Барт опустился в седло, и все глаза обратились на Шэнноу — на пояс с пистолетами, который он снова надел. Он, в свою очередь, оглядывал всадников. Всю жизнь он сталкивался с такими людьми — ловцами удачи, разбойниками, зачинателями войн. Все они несли эту печать жестокости, бездушного гонора.
— Если фрей Тейбард желает остаться здесь, — сказал Шэнноу, — то больше не о чем говорить.
— А вы кто такой, сэр? — спросил Флетчер, не спуская глаз с пистолетов Шэнноу.
Шэнноу, игнорируя его, обернулся, к всадникам. Двух он узнал:
— Как поживаешь, Майлс? — окликнул он одного. — А ты, Поп? Что‑то далековато вы забрались от Ольона.
Оба замерли в седлах, храня молчание.
— Я спросил, кто ты такой? — крикнул Флетчер, положив ладонь на ореховую рукоятку двуствольного коричневого пистолета, висевшего у него на поясе.
— Это Иерусалимец, — буркнул Майлс, и Флетчер окаменел.
— Я слышал про вас, сэр. Вы убийца и зачинатель войн. В Ривердейле мы не потерпим такого, как вы.
— Да? — мягко сказал Шэнноу. — Как я понял, вы убийства не чураетесь, а Майлс и Поп всего год назад ездили с Кейдом.
— Ложь!
— Как вам угодно, мистер Флетчер. У меня нет ни времени, ни желания пререкаться с вами. Можете уехать, но немедленно!
— Скажи только слово, Саул! — рявкнул Барк. — Я его пообкорнаю!
— Да, — согласился Шэнноу. — Прошу вас, мистер Флетчер, скажите слово.
— Не надо! Бога ради! — завопил Майлс. — Вы же его не знаете!
Флетчер был далеко не глуп и учел искренний ужас в голосе Майлса. Он сглотнул, подошел к своей лошади и вспрыгнул в седло.
— Тут слишком много ни в чем не повинных людей, которые могут пострадать, — сказал он. — Но будет и другой день.
— Надеюсь, — сказал Шэнноу ему вслед.
Всадники ускакали.
Остальные стояли как вкопанные. Шэнноу обвел их взглядом. Приветливая дружелюбность исчезла, сменилась страхом, граничившим с враждебностью. Только молодой Янус подошел к нему.
— Спасибо, мистер Шэнноу. Уповаю, вам не придется поплатиться за свою доброту.
— Если так, то пострадаю не я один, Стефан, — ответил Шэнноу и ушел в дом.
Последняя повозка уехала перед самыми сумерками. Войдя в большую комнату, Донна увидела, что Шэнноу сидит в кожаном кресле.
— Не надо бы вам было вступаться за меня, — сказала она, — но я вам очень благодарна.
Из‑за ее спины появился Эрик.
— Почему ты сказала, что насыплешь могильный холмик над отцом? — спросил он.
— Мне очень грустно, Эрик, но это правда. Флетчер приказал его убить. Мне очень грустно.
— Врешь! — крикнул он, обливаясь слезами. — Ты его ненавидела! А я ненавижу тебя! — Он повернулся и выбежал из дома.
— Эрик! Эрик! — позвала она и разрыдалась.
Шэнноу подошел к ней, крепко обнял и стоял так, пока слезы не перестали катиться по ее щекам, и всхлипывания не стихли. Он не находил слов утешения, а Иерусалим казался таким далеким!
Шэнноу сидел у соснового обеденного стола и смотрел, как Донна Тейбард на коленях выгребает из печки золу ровными машинальными движениями. Красивая женщина, и можно понять, почему Флетчер облизывается на нее. Волевое лицо гордой лепки, пухлые губы — рот, созданный для смеха. Сильное лицо, говорящее о характере, стойком в несчастии.
— Этот дар, — спросил он, — способность видеть далекое, откуда он у вас?
— Не знаю. Мой отец думал, что дело в Камне, но я не уверена.
— В камне?
— Пресвитер называл его Камнем Даниила. Он из Чумных Земель, и в руках начинал светиться: будто солнечные лучи пронизывали лед. Но он был теплый. В детстве я им часто играла.
— Почему ваш отец считал, что свои дары вы получили от этого Камня?
Она стряхнула золу с ладоней и села на пятки.
— Вы верите в магию, мистер Шэнноу?
— Нет.
— Значит, вы Камня не поймете. Когда отец держал его, хворые исцелялись, раны затягивались за единый миг без единого рубца. Пресвитером отец стал отчасти благодаря этому.
— А почему он называл его Камнем Даниила?
— Не знаю. Но настал день, когда Камень перестал светиться, и все кончилось. Он все еще хранится в старом доме моего отца. Там теперь живет Флетчер. Эш Берри рассказывал мне, что Флетчер все время вертит его в руках, но без толку. Пресвитер говорил, что сила Камня исчезла навсегда.
— Но теперь эта сила в вас.
— Только не целительная, не пророческая, не истинно магическая. Но я способна видеть близких мне, даже когда они далеко.
Некоторое время они молчали. Донна положила растопку в печь и подожгла. Когда огонь забушевал, она закрыла чугунную дверцу и обернулась к Шэнноу.
— Можно задать вам вопрос?
— Конечно.
— Почему вы рисковали жизнью, бросив им вызов? Их ведь было много.
— Риск был невелик, госпожа. Против меня был только один.
— Я что‑то не понимаю.
— Если есть шайка, есть и вожак. Обезвредить его — и остальные не в счет. Флетчер не был готов умереть.
— А вы были?
— Все умирают, Донна. А я был бы рад отплатить вам за радушие. Быть может, Флетчер откажется от своих видов на вас. Уповаю, что так.
— Но сомневаетесь?
— Да.
— Вы были женаты, мистер Шэнноу?
— Час уже поздний, — сказал он, вставая. — Эрику пора бы вернуться домой. Поискать его?
— Простите меня. Я вас рассердила?
— Нет, госпожа. Мои тревоги — мои, и вашей вины тут нет. Вы видите, где сейчас мальчик?
Она закрыла глаза и вскрикнула:
— Господи! Они увозят его!
— Кто?
— Бард. И с ним еще несколько.
— Где они?
— Скачут на северо‑запад в сторону селения. Они его ранили. У него все лицо в крови.
Шэнноу осторожно помог ей встать и взял ее руки в свои.
— Я найду его и привезу домой. Не сомневайтесь.
Он вышел из дома, оседлал мерина и направил его рысью на север, огибая гребни холмов, чтобы не вырисовываться на фоне неба. И тем не менее ехал гораздо быстрее обычного. Он забыл спросить Донну, сколько с Бардом людей. Впрочем, значения это не имело. Двое или двадцать — действовать надо будет одинаково.
Он выехал из леса, опередив похитителей, и откинулся в седле. Их было пятеро, включая Барда. Флетчера он нигде не увидел. Поперек седла Барда без чувств лежал Эрик. Шэнноу глубоко вздохнул, стараясь совладать с пробудившимся в нем алым гневом — у него даже руки задрожали от напряженного усилия. Как всегда, он потерпел неудачу, и в глазах у него помутилось. Во рту пересохло, а в памяти всплыл библейский стих:
"И сказал Давид Саулу: раб твой пас овец у отца своего, и когда, бывало, приходил лев или медведь и уносил овцу из стада… "
Шэнноу съехал с холма наперерез им и натянул поводья. Они развернулись цепью поперек тропы. Двое, Майлс и Поп, держали взведенные арбалеты. Руки Шэнноу взметнулись, правый пистолет изрыгнул дым и пламя. Поп свалился с седла. Левый пистолет выстрелил на долю секунды позже, и Майлс рухнул на землю. От его лица осталась только верхняя половина.
— Слезай, Бард, — сказал Шэнноу, наставив оба пистолета на лицо детины. Бард медленно соскользнул с седла. — На колени! Ложись на брюхо! — Великан повиновался. — Теперь ешь траву, как положено такому ослу, как ты.
Голова Барда злобно откинулась:
— К дьяволу…
Пистолет в левой руке Шэнноу подпрыгнул, и правое ухо Барда исчезло в фонтанчике кровавых брызг. Детина взвизгнул, наклонил голову к земле и начал рвать траву зубами. Два его уцелевших товарища сидели, не шевелясь и держа руки далеко от своего оружия.
Шэнноу внимательно следил за ними, потом перевел взгляд на два трупа и сказал:
— «То я гнался за ним и нападал на него, и отнимал из пасти его; а если он бросался на меня, я брал его за космы и поражал его, и умерщвлял его».
Два всадника переглянулись и ничего не сказали. Кто же не знал, что Иерусалимец безумен, а у них не было никакого желания присоединяться к своим товарищам на траве — ни к мертвым, ни к живому.
Шэнноу направил к ним свою лошадь, и они опустили глаза — такой яростью дышал он.
— Взвалите своих друзей на их лошадей и отвезите к месту погребения. И больше не попадайтесь на моем пути, ибо я срежу вас с Древа Жизни, как сухие сучья. Подберите своих мертвецов.
Он повернул лошадь, подставляя им спину, но у них и в мыслях не было напасть на него. Быстро спешившись, они перекинули трупы через седла смирно стоявших лошадей. Шэнноу подъехал к Барду, которого рвало. Рот у него был зеленым от травы.
— Встань ко мне лицом, Голиаф из Гефа!
Бард кое‑как поднялся на ноги и встретился глазами с глазами Шэнноу. Его пробрал холод, такой огонь исступления горел в них. Он опустил голову — и вздрогнул, услышав щелчок затвора. Скосив взгляд, он с облегчением увидел, что Шэнноу убрал пистолеты в кобуры.
— Мой гнев утих, Бард. Живи пока.
Детина стоял так близко, что ему ничего не стоило стащить Шэнноу с седла и голыми руками разорвать его на части, но он не смог бы, даже если бы сообразил, какой случай ему представился. Плечи у него поникли. Шэнноу многозначительно кивнул, и сердце Барда ожег стыд.
Эрик на седле Барда застонал и пошевелился.
Шэнноу взял его на руки и отвез домой.
Донна Тейбард просидела с Эриком больше часа. Мальчик был ошеломлен тем, что ему пришлось пережить. Очнувшись, он увидел Йона Шэнноу и два трупа, а в воздухе стоял запах смерти. Великан Бард трясся от ужаса, а у Шэнноу был такой страшный вид, какого Эрик и вообразить не мог. Домой он ехал за спиной Шэнноу, держась за рукояти пистолетов. И всю дорогу до дома видел перед собой два трупа: один лишь с половиной лица, а другой валялся ничком, и в спине его рубашки была большая дыра, прорванная осколками костей.
А теперь Эрик лежал в постели, совсем сонный после всех потрясений. Мать гладила его лоб и нашептывала ласковые любящие слова.
— Почему они убили отца?
— Не знаю, Эрик, — солгала Донна. — Они плохие люди.
— Мистер Флетчер всегда казался таким хорошим!
— Я знаю. А теперь спи. Я буду рядом.
— Мама!
— Что, Эрик?
— Я боюсь мистера Шэнноу. Я слышал, как они говорили, что он безумен, что он убил больше людей, чем чума. Они сказали, что он притворяется Христовым человеком, но настоящие Христовы люди его чураются.
— Он ведь привез тебя ко мне, Эрик, и наш дом остается нашим.
— Не оставляй меня одного, мама.
— Ты знаешь, что я никуда от тебя не уйду. А теперь спи. Набирайся сил.
Наклонившись, она поцеловала его в щеку, потом взяла лампу, в которой горело угольное масло, и вышла. Он уснул прежде, чем щеколда успела опуститься.
Шэнноу сидел в кожаном кресле и смотрел в потолок. Донна поставила медный светильник на стол, подошла к печке и подбросила поленья в огонь. Его голова наклонилась, и он перехватил ее взгляд. Глаза у него неестественно блестели.
— Вам нехорошо, мистер Шэнноу?
— Суета сует, — все суета! Что пользы человеку от трудов его, которыми трудится он под солнцем? — Шэнноу заморгал и откинулся на спинку кресла.
— Прошу прощения, — сказала она, накрывая ладонью его руку, — но я не понимаю, что вы говорите.
Он снова заморгал и устало улыбнулся. Его глаза утратили стальной блеск, и он выглядел бесконечно измученным.
— Нет, прощения должен просить я, Донна Тейбард. Я принес в ваш дом смерть.
— Вы вернули мне сына.
— Надолго ли, Донна? Всю жизнь я был камнем, упавшим в пруд. Сначала всплеск, во все стороны разбегаются волны… Но потом? Вода успокаивается, даже рябь исчезает, и пруд вновь такой, каким был. Я не могу защитить вас от Комитета. И Эрика тоже. Я ни на каплю не убавляю зла в мире. А порой, думается мне, и добавляю к нему.
Она сильно сжала его руку, заставляя посмотреть на себя.
— В вас нет зла, мистер Шэнноу. Поверьте мне! Я разбираюсь в этом. Когда я увидела вас, то испугалась, но потом успела вас узнать. Вы добры, вы деликатны и вы не воспользовались моим положением. Как раз наоборот: вы рисковали жизнью ради Эрика и меня.
— Это ничего не значит, — сказал он. — Моя жизнь ведь не великое сокровище. Я ею не дорожу. Мне доводилось видеть такое, от чего испепелилась бы душа другого человека — людоедов, свирепых дикарей, рабство, убийства развлечения ради. Я далеко ездил, Донна, и я устал. Прошлым летом я убил троих и дал клятву никогда больше не убивать. Меня нанимают избавить селения от разбойников и зачинщиков войн — и мне это удается. Но тогда глаза тех, кто искал моей помощи, обращаются на меня, и я вижу страх в этих глазах. И люди радуются, когда я уезжаю. Они не говорят: «Спасибо, мистер Шэнноу. Оставайтесь у нас, обрабатывайте свое поле». Они не говорят: «Мы ваши друзья, мистер Шэнноу, и никогда вас не забудем». Нет, они суют мне обменные монеты и спрашивают, скоро ли я отправляюсь дальше. А когда я уезжаю, Донна, разбойники возвращаются, и все становится прежним. Вода в пруду успокаивается, даже рябь исчезает.
Донна встала и подняла его из кресла.
— Мой бедный Йон, — прошептала она. — Идем со мной!
Она отвела его в заднюю комнату, раздела его в темноте, разделась сама и откинула одеяло на широкой кровати. Он нерешительно лег рядом с ней и не набросился на нее с яростной страстью, как она ждала, а лишь гладил ее кожу с тихой нежностью. Она обвила рукой его шею, пригнула его голову, пока их губы не встретились. Он застонал, и вспыхнула страсть.
Любовником он был неопытным, почти неуклюжим, совсем не таким умелым, как Томас Плотник, однако Донна Тейбард обрела с Шэнноу полноту радости, далеко превосходившую все, чем ее дарила опытность Томаса, ибо Шэнноу отдавал всего себя, ничего не утаивая, а потом заплакал, и его слезы лились на лицо Донны.
И она гладила его лоб, нашептывала ласковые любящие слова — и вдруг поняла, что эти же слова шептала Эрику час назад. И Шэнноу заснул, как заснул Эрик.
Донна вышла на крыльцо, прохладной водой из ведра смыла пот с тела, потом оделась и подошла к загону, наслаждаясь свежестью ночи.
Люди назовут ее распутницей: нашла себе мужчину так скоро после исчезновения мужа! Но она совсем не чувствовала себя распутницей. Нет, у нее было такое чувство, будто она только что вернулась домой из долгой поездки, и все ее близкие, все друзья встретили ее с распростертыми объятиями. Этой ночью Комитет ее не пугал. Все слилось в единой гармонии.
К ней подошел мерин Шэнноу и ткнулся мордой ей в руку. Она погладила его по носу, по шее и пожалела, что не может оседлать его и ускакать в холмы; пожалела, что у него нет крыльев, чтобы улететь с ней в небо высоко‑высоко над облаками, к самой луне. Ее отец рассказывал ей чудесные истории о крылатом коне из легенд Древних и о герое, который ездил на нем, сражая демонов.
Старый Джон охранял Ривердейл от демонов, и когда благодарные люди хотели назвать его Вождем, он пожелал стать Пресвитером, и никто не знал, что означает это слово, кроме самого Джона, а он только лукаво улыбался в ответ на вопросы. Пресвитер Джон сделал из мужчин боевой отряд, на всех холмах разместил дозорных у сигнальных костров, и вскоре разбойники научились держаться подальше от земель Ривердейла. За их пределами, в диких землях среди волков и львов, в крови рождался новый мир. Но здесь царил покой.
Однако Пресвитер был простым смертным и, хотя правил он сорок лет, силы его иссякли, и он утратил мудрость, раз позволил принять в Комитет таких людей, как Флетчер и Бард, и Енас.
Томас как‑то сказал Донне, что Пресвитер умер в глубокой тоске; в последние дни его глаза открылись, и он увидел наконец, какого рода люди заменят вскоре его. Ходили даже слухи, что он попытался изгнать Флетчера из Комитета, и молодой человек убил его у него же в доме. Доказать это теперь невозможно, однако никто из местных не захотел называть его Пресвитером, и Ривердейл неумолимо претерпевал возвращение к хаосу Диких Земель.
Флетчер нанимал пришельцев работать в его угольном раскопе, и многие из них были сущими зверями, хорошо знавшими обычаи мира за пределами Ривердейла. Им Флетчер покровительствовал, и в один прекрасный день — в конце прошлого августа — жители Ривердейла проснулись и узнали, что им придется жить при новых порядках.
Флетчер и четверо его подручных повесили Эйбла Джеррета, бедного фермера, за якшание с разбойниками. С ним они повесили старого странника. Сначала фермеры, скотоводы и все местные собрались обсудить, как разделаться с Комитетом, но тут Клеона Лейнера, выступавшего особенно рьяно, нашли в проулке за его домом избитым до смерти, и больше собраний не было.
Сорок лет самоотверженных трудов Пресвитера Джона были сведены на нет всего за три года.
Донна хлопнула в ладоши, и мерин Шэнноу метнулся в сторону. Если Шэнноу чувствовал себя всего лишь камнем, брошенным в пруд, что чувствовал перед смертью Джон?
Она представила себе худое бородатое лицо Шэнноу, глаза, полные муки, и сравнила его с тем, что помнила о Пресвитере Джоне. Старик был крепче Шэнноу, а потому и не столь смертоносен, но в остальном очень многое в Шэнноу понравилось бы Джону.
— Как мне не хватает тебя, Пресвитер! — прошептала она, вспоминая его рассказы о крылатых конях и героях.
2
Несколько дней на маленькой ферме никто не появлялся. Комитет не устроил карательного налета, и Шэнноу с утра до вечера помогал Донне с Эриком убирать кукурузу с небольшого поля и отрясать плодовые деревья в саду на краю западного луга. Вечером он седлал мерина и уезжал на лесистые холмы над фермой проверить, не покажутся ли на горизонте вооруженные люди.
С наступлением ночи Шэнноу ждал, пока Донна не звала его разделить с ней постель, и каждый раз он принимал ее приглашение, как нежданный дар.
На пятый день в послеполуденный час к ферме подъехал всадник. Заслоняя ладонью глаза от солнца, Донна узнала развалистую рысцу мула, принадлежащего Эшу Берри, даже раньше, чем разглядела самого дородного святого.
— Он тебе понравится, Йон, — сказала она Шэнноу, тоже глядевшему на всадника. — Он ведь придерживается старых обычаев, в Ривердейле таких святых несколько.
Шэнноу только кивнул в ответ, настороженно следя, как спешивается высокий толстяк. Темные кудрявые волосы. Открытое дружелюбное лицо.
Берри дружески потискал Донну в объятиях.
— Господь да будет с тобой, Донна. Мир дому твоему.
Его голубые глаза обратились на Шэнноу, и он протянул руку. Шэнноу взял ее. Пожатие было слабым, ладонь мягкой.
— Привет и тебе, брат, — сказал Берри лишь с легким намеком на улыбку.
— Зачем стоять на солнце? Идемте в дом, — предложила Донна, — яблочный сок в каменном кувшине, наверное, уже совсем охладился.
Шэнноу задержался на крыльце. Несколько минут он оглядывал холмы, а затем присоединился к ним.
— Томас еще не вернулся? — заметил Берри. — Ты, наверное, очень тревожишься, Донна!
— Он мертв, Эш. Флетчер его убил.
Берри отвел глаза.
— Недобрые слова, Донна. Я слышал, как ты его обвинила: без всяких оснований, вот что все говорят. Как ты можешь быть уверена?
— Не сомневайся, — сказала Донна. — Ты знаешь меня с рождения, и я не лгу. У меня есть дар видеть близких мне, где бы они ни были. Я видела, как его убивали.
— Мне известен твой… дар. Но ведь был случай, когда ты увидела, что Пресвитер лежит мертвый в овраге, помнишь? А он был жив.
— Ты не совсем точен, Эш. Я подумала, что он погиб — ведь он упал с порядочной высоты. И вот в этом я не ошиблась.
Берри кивнул.
— Однако не все дары от Всемогущего, Донна. Я не могу поверить, что Саул Флетчер способен на подобное.
— Но он же повесил Эйбла Джеррета и какого‑то бедного странника!
— Так тот же якшался с разбойниками… И это было постановлением Комитета. Я не одобряю отнятие жизни, но хорошо ли, дурно ли, ривердейлский закон был соблюден. Закон, данный Пресвитером Джоном.
— Я что‑то не помню, чтобы Пресвитер повесил хоть одного из местных, Эш.
Шэнноу придвинул стул к окну, повернул его и сел лицом к святому, положив руки на спинку.
— Мистер Эш, могу ли я спросить о причине вашего визита? — сказал он.
— Моя фамилия Берри, сэр, а имя — Эшли. Эшли Берри. Я давний друг Пресвитера и его семьи. Много лет назад я крестил Донну, и хотя она не следует вере, я все равно смотрю на нее, как на мою духовную дочь.
— Так что, это просто дружеский визит? — спросил Шэнноу.
— Уповаю, мои визиты всегда дружеские, и все, кто меня знает, не сомневаются в этом.
— Уверен, что так, мистер Берри, — сказал Шэнноу с улыбкой, — но день жаркий, а путь от Ривердейла не близкий.
— К чему вы клоните, сэр?
— К тому, что вам нужно что‑то сказать фрей Тейбард. Вам, может быть, будет спокойнее, если я оставлю вас вдвоем?
— Раньше был, а теперь у мистера Флетчера работает человек, который говорит, будто он плотник. Отец над ним смеется. Говорит, он думает, будто для врубки сковороднем требуется сковородка!
Шэнноу улыбнулся. Мальчик, когда смеялся, казался совсем еще ребенком.
— А вы зачинатель войн, мистер Шэнноу?
— Нет, Эрик. Как я сказал твоей матери, я ищу мира.
— Тогда зачем вам пистолеты?
— Я езжу по диким землям, Эрик. Там они необходимы.
Из‑за гребня холма появились две повозки.
— Это Янус с семьей и Макгрейвены, — сказал Эрик.
Шэнноу убрал пистолеты в кобуры, вошел в дом и повесил пояс на дверной колышек.
— Ваши гости начинают съезжаться, — сказал он Донне. В доме стоял теплый запах свежевыпеченного хлеба и пирогов. — Я могу чем‑нибудь подсобить?
— Помогите Эрику разложить костры.
Все утро подъезжали повозки, и на пастбище их выстроилось рядами больше двадцати. На трех кострах поджаривалось мясо, вокруг толпилось больше пятидесяти человек, и Шэнноу стало не по себе. Он зашел в сарай, чтобы хоть немного побыть в одиночестве — и увидел в темном углу какую‑то парочку. Они нежно держались за руки.
— Простите, что потревожил вас, — сказал он, поворачиваясь, чтобы уйти.
— Ничего! — отозвался юноша. — Меня зовут Янус. Стефан Янус. Это Сьюзен Макгрейвен.
Шэнноу пожал им руки и вышел.
Он остановился возле загона и серо‑стальной мерин подбежал к нему. Шэнноу потрепал его по шее.
— Пора нам в путь, — сказал он.
— Сьюзен, где ты? — позвал женский голос.
— Я здесь, — ответила девушка, выбегая из сарая, а юноша подошел к Шэнноу. Высокий, белокурый, с серьезными глазами на умном лице.
— Вы думаете остаться в Ривердейле?
— Нет. Я путешественник.
— Путешественник, которому неприятно многолюдье? — заметил Янус.
— Тем не менее.
— Люди будут казаться не такими враждебными, когда вы узнаете их поближе. Идемте, я познакомлю вас с теми, кто вам понравится.
Он повел Шэнноу к гостям. Рукопожатия, рукопожатия, имена, имена, имена… Шэнноу не запомнил и десятой части, но Стефан был прав: ему стало много легче на душе.
— А чем вы занимаетесь, мистер Шэнноу? — последовал неизбежный вопрос. На этот раз его задал дюжий фермер по фамилии Ивенсон.
— Мистер Шэнноу ищет город, — сказала Донна Тейбард, подходя к ним. — Он историк.
— А‑а! — отозвался Ивенсон, теряя к нему всякий интерес. — А как ты, Донна? Томас не вернулся?
— Нет. Анна с вами?
— Да нет, осталась у Эша Берри: его жена приболела.
Шэнноу ускользнул, оставив их разговаривать. Возле загона играли дети, и он сел на крыльце, глядя на них. Тут все были не такими, как люди на юге. Румяные, здоровые лица, взрывы смеха.
Всюду, где рыскали разбойники, чувствовалась постоянная напряженность. Такие опасливые, настороженные взгляды! Среди ривердейлцев Шэнноу чувствовал себя чужаком.
Под вечер с холма спустилась группа всадников. Шестеро. Они поехали прямо к дому. Шэнноу зашел в большую комнату и следил за ними из окна. Донна Тейбард увидела их одновременно с ним и неторопливо направилась навстречу в сопровождении десятка своих гостей.
Всадники натянули поводья, и высокий мужчина в белой шерстяной рубахе спрыгнул с седла. Лет тридцати на вид, черные волосы коротко подстрижены, смуглое красивое лицо.
— Добрый день, Донна.
— И вам, мистер Флетчер.
— Рад видеть, как вы празднуете. А от Томаса есть вести?
— Нет. Я собираюсь поехать в овраг, где вы его закопали. Насыпать над ним могильный холмик.
Он багрово покраснел.
— О чем ты говоришь? Не понимаю!
— Уезжайте, Саул. Я не хочу видеть вас здесь. В нависшей тишине гости столпились вокруг всадников.
Флетчер облизнул губы.
— Донна, жить в такой близости от диких земель больше небезопасно. Всего в восьми милях к югу был замечен Даниил Кейд. Ты должна переехать в Ривердейл.
— Это мой дом, — сказала она. — И я останусь здесь.
— Извини, но я обязан настаивать. Так проголосовал Комитет. Ты получишь щедрую плату за твой дом, и для тебя с Эриком уже приготовлено удобное жилище. Не чини лишних затруднений. Твои друзья здесь обещали помочь с перевозкой твоей мебели и вещей.
Донна обвела взглядом стоящих рядом гостей. Ивенсон отвел глаза, и многие другие уставились в землю. Только Стефан Янус вышел вперед.
— Почему она должна переехать, если не хочет? — спросил он.
Саул Флетчер словно не услышал его и шагнул к Донне.
— Одумайся, Донна! Комитет имеет право выносить законы для защиты общины. Ты должна переехать и переедешь! Сейчас же! — Он обернулся к могучему детине на высоком черном мерине. — Барт, помоги Донне с ее пожитками.
Детина собрался спешиться, и тут из темной двери вышел Йон Шэнноу. Остановившись на крыльце, он оглядел толпу. Барт опустился в седло, и все глаза обратились на Шэнноу — на пояс с пистолетами, который он снова надел. Он, в свою очередь, оглядывал всадников. Всю жизнь он сталкивался с такими людьми — ловцами удачи, разбойниками, зачинателями войн. Все они несли эту печать жестокости, бездушного гонора.
— Если фрей Тейбард желает остаться здесь, — сказал Шэнноу, — то больше не о чем говорить.
— А вы кто такой, сэр? — спросил Флетчер, не спуская глаз с пистолетов Шэнноу.
Шэнноу, игнорируя его, обернулся, к всадникам. Двух он узнал:
— Как поживаешь, Майлс? — окликнул он одного. — А ты, Поп? Что‑то далековато вы забрались от Ольона.
Оба замерли в седлах, храня молчание.
— Я спросил, кто ты такой? — крикнул Флетчер, положив ладонь на ореховую рукоятку двуствольного коричневого пистолета, висевшего у него на поясе.
— Это Иерусалимец, — буркнул Майлс, и Флетчер окаменел.
— Я слышал про вас, сэр. Вы убийца и зачинатель войн. В Ривердейле мы не потерпим такого, как вы.
— Да? — мягко сказал Шэнноу. — Как я понял, вы убийства не чураетесь, а Майлс и Поп всего год назад ездили с Кейдом.
— Ложь!
— Как вам угодно, мистер Флетчер. У меня нет ни времени, ни желания пререкаться с вами. Можете уехать, но немедленно!
— Скажи только слово, Саул! — рявкнул Барк. — Я его пообкорнаю!
— Да, — согласился Шэнноу. — Прошу вас, мистер Флетчер, скажите слово.
— Не надо! Бога ради! — завопил Майлс. — Вы же его не знаете!
Флетчер был далеко не глуп и учел искренний ужас в голосе Майлса. Он сглотнул, подошел к своей лошади и вспрыгнул в седло.
— Тут слишком много ни в чем не повинных людей, которые могут пострадать, — сказал он. — Но будет и другой день.
— Надеюсь, — сказал Шэнноу ему вслед.
Всадники ускакали.
Остальные стояли как вкопанные. Шэнноу обвел их взглядом. Приветливая дружелюбность исчезла, сменилась страхом, граничившим с враждебностью. Только молодой Янус подошел к нему.
— Спасибо, мистер Шэнноу. Уповаю, вам не придется поплатиться за свою доброту.
— Если так, то пострадаю не я один, Стефан, — ответил Шэнноу и ушел в дом.
Последняя повозка уехала перед самыми сумерками. Войдя в большую комнату, Донна увидела, что Шэнноу сидит в кожаном кресле.
— Не надо бы вам было вступаться за меня, — сказала она, — но я вам очень благодарна.
Из‑за ее спины появился Эрик.
— Почему ты сказала, что насыплешь могильный холмик над отцом? — спросил он.
— Мне очень грустно, Эрик, но это правда. Флетчер приказал его убить. Мне очень грустно.
— Врешь! — крикнул он, обливаясь слезами. — Ты его ненавидела! А я ненавижу тебя! — Он повернулся и выбежал из дома.
— Эрик! Эрик! — позвала она и разрыдалась.
Шэнноу подошел к ней, крепко обнял и стоял так, пока слезы не перестали катиться по ее щекам, и всхлипывания не стихли. Он не находил слов утешения, а Иерусалим казался таким далеким!
Шэнноу сидел у соснового обеденного стола и смотрел, как Донна Тейбард на коленях выгребает из печки золу ровными машинальными движениями. Красивая женщина, и можно понять, почему Флетчер облизывается на нее. Волевое лицо гордой лепки, пухлые губы — рот, созданный для смеха. Сильное лицо, говорящее о характере, стойком в несчастии.
— Этот дар, — спросил он, — способность видеть далекое, откуда он у вас?
— Не знаю. Мой отец думал, что дело в Камне, но я не уверена.
— В камне?
— Пресвитер называл его Камнем Даниила. Он из Чумных Земель, и в руках начинал светиться: будто солнечные лучи пронизывали лед. Но он был теплый. В детстве я им часто играла.
— Почему ваш отец считал, что свои дары вы получили от этого Камня?
Она стряхнула золу с ладоней и села на пятки.
— Вы верите в магию, мистер Шэнноу?
— Нет.
— Значит, вы Камня не поймете. Когда отец держал его, хворые исцелялись, раны затягивались за единый миг без единого рубца. Пресвитером отец стал отчасти благодаря этому.
— А почему он называл его Камнем Даниила?
— Не знаю. Но настал день, когда Камень перестал светиться, и все кончилось. Он все еще хранится в старом доме моего отца. Там теперь живет Флетчер. Эш Берри рассказывал мне, что Флетчер все время вертит его в руках, но без толку. Пресвитер говорил, что сила Камня исчезла навсегда.
— Но теперь эта сила в вас.
— Только не целительная, не пророческая, не истинно магическая. Но я способна видеть близких мне, даже когда они далеко.
Некоторое время они молчали. Донна положила растопку в печь и подожгла. Когда огонь забушевал, она закрыла чугунную дверцу и обернулась к Шэнноу.
— Можно задать вам вопрос?
— Конечно.
— Почему вы рисковали жизнью, бросив им вызов? Их ведь было много.
— Риск был невелик, госпожа. Против меня был только один.
— Я что‑то не понимаю.
— Если есть шайка, есть и вожак. Обезвредить его — и остальные не в счет. Флетчер не был готов умереть.
— А вы были?
— Все умирают, Донна. А я был бы рад отплатить вам за радушие. Быть может, Флетчер откажется от своих видов на вас. Уповаю, что так.
— Но сомневаетесь?
— Да.
— Вы были женаты, мистер Шэнноу?
— Час уже поздний, — сказал он, вставая. — Эрику пора бы вернуться домой. Поискать его?
— Простите меня. Я вас рассердила?
— Нет, госпожа. Мои тревоги — мои, и вашей вины тут нет. Вы видите, где сейчас мальчик?
Она закрыла глаза и вскрикнула:
— Господи! Они увозят его!
— Кто?
— Бард. И с ним еще несколько.
— Где они?
— Скачут на северо‑запад в сторону селения. Они его ранили. У него все лицо в крови.
Шэнноу осторожно помог ей встать и взял ее руки в свои.
— Я найду его и привезу домой. Не сомневайтесь.
Он вышел из дома, оседлал мерина и направил его рысью на север, огибая гребни холмов, чтобы не вырисовываться на фоне неба. И тем не менее ехал гораздо быстрее обычного. Он забыл спросить Донну, сколько с Бардом людей. Впрочем, значения это не имело. Двое или двадцать — действовать надо будет одинаково.
Он выехал из леса, опередив похитителей, и откинулся в седле. Их было пятеро, включая Барда. Флетчера он нигде не увидел. Поперек седла Барда без чувств лежал Эрик. Шэнноу глубоко вздохнул, стараясь совладать с пробудившимся в нем алым гневом — у него даже руки задрожали от напряженного усилия. Как всегда, он потерпел неудачу, и в глазах у него помутилось. Во рту пересохло, а в памяти всплыл библейский стих:
"И сказал Давид Саулу: раб твой пас овец у отца своего, и когда, бывало, приходил лев или медведь и уносил овцу из стада… "
Шэнноу съехал с холма наперерез им и натянул поводья. Они развернулись цепью поперек тропы. Двое, Майлс и Поп, держали взведенные арбалеты. Руки Шэнноу взметнулись, правый пистолет изрыгнул дым и пламя. Поп свалился с седла. Левый пистолет выстрелил на долю секунды позже, и Майлс рухнул на землю. От его лица осталась только верхняя половина.
— Слезай, Бард, — сказал Шэнноу, наставив оба пистолета на лицо детины. Бард медленно соскользнул с седла. — На колени! Ложись на брюхо! — Великан повиновался. — Теперь ешь траву, как положено такому ослу, как ты.
Голова Барда злобно откинулась:
— К дьяволу…
Пистолет в левой руке Шэнноу подпрыгнул, и правое ухо Барда исчезло в фонтанчике кровавых брызг. Детина взвизгнул, наклонил голову к земле и начал рвать траву зубами. Два его уцелевших товарища сидели, не шевелясь и держа руки далеко от своего оружия.
Шэнноу внимательно следил за ними, потом перевел взгляд на два трупа и сказал:
— «То я гнался за ним и нападал на него, и отнимал из пасти его; а если он бросался на меня, я брал его за космы и поражал его, и умерщвлял его».
Два всадника переглянулись и ничего не сказали. Кто же не знал, что Иерусалимец безумен, а у них не было никакого желания присоединяться к своим товарищам на траве — ни к мертвым, ни к живому.
Шэнноу направил к ним свою лошадь, и они опустили глаза — такой яростью дышал он.
— Взвалите своих друзей на их лошадей и отвезите к месту погребения. И больше не попадайтесь на моем пути, ибо я срежу вас с Древа Жизни, как сухие сучья. Подберите своих мертвецов.
Он повернул лошадь, подставляя им спину, но у них и в мыслях не было напасть на него. Быстро спешившись, они перекинули трупы через седла смирно стоявших лошадей. Шэнноу подъехал к Барду, которого рвало. Рот у него был зеленым от травы.
— Встань ко мне лицом, Голиаф из Гефа!
Бард кое‑как поднялся на ноги и встретился глазами с глазами Шэнноу. Его пробрал холод, такой огонь исступления горел в них. Он опустил голову — и вздрогнул, услышав щелчок затвора. Скосив взгляд, он с облегчением увидел, что Шэнноу убрал пистолеты в кобуры.
— Мой гнев утих, Бард. Живи пока.
Детина стоял так близко, что ему ничего не стоило стащить Шэнноу с седла и голыми руками разорвать его на части, но он не смог бы, даже если бы сообразил, какой случай ему представился. Плечи у него поникли. Шэнноу многозначительно кивнул, и сердце Барда ожег стыд.
Эрик на седле Барда застонал и пошевелился.
Шэнноу взял его на руки и отвез домой.
Донна Тейбард просидела с Эриком больше часа. Мальчик был ошеломлен тем, что ему пришлось пережить. Очнувшись, он увидел Йона Шэнноу и два трупа, а в воздухе стоял запах смерти. Великан Бард трясся от ужаса, а у Шэнноу был такой страшный вид, какого Эрик и вообразить не мог. Домой он ехал за спиной Шэнноу, держась за рукояти пистолетов. И всю дорогу до дома видел перед собой два трупа: один лишь с половиной лица, а другой валялся ничком, и в спине его рубашки была большая дыра, прорванная осколками костей.
А теперь Эрик лежал в постели, совсем сонный после всех потрясений. Мать гладила его лоб и нашептывала ласковые любящие слова.
— Почему они убили отца?
— Не знаю, Эрик, — солгала Донна. — Они плохие люди.
— Мистер Флетчер всегда казался таким хорошим!
— Я знаю. А теперь спи. Я буду рядом.
— Мама!
— Что, Эрик?
— Я боюсь мистера Шэнноу. Я слышал, как они говорили, что он безумен, что он убил больше людей, чем чума. Они сказали, что он притворяется Христовым человеком, но настоящие Христовы люди его чураются.
— Он ведь привез тебя ко мне, Эрик, и наш дом остается нашим.
— Не оставляй меня одного, мама.
— Ты знаешь, что я никуда от тебя не уйду. А теперь спи. Набирайся сил.
Наклонившись, она поцеловала его в щеку, потом взяла лампу, в которой горело угольное масло, и вышла. Он уснул прежде, чем щеколда успела опуститься.
Шэнноу сидел в кожаном кресле и смотрел в потолок. Донна поставила медный светильник на стол, подошла к печке и подбросила поленья в огонь. Его голова наклонилась, и он перехватил ее взгляд. Глаза у него неестественно блестели.
— Вам нехорошо, мистер Шэнноу?
— Суета сует, — все суета! Что пользы человеку от трудов его, которыми трудится он под солнцем? — Шэнноу заморгал и откинулся на спинку кресла.
— Прошу прощения, — сказала она, накрывая ладонью его руку, — но я не понимаю, что вы говорите.
Он снова заморгал и устало улыбнулся. Его глаза утратили стальной блеск, и он выглядел бесконечно измученным.
— Нет, прощения должен просить я, Донна Тейбард. Я принес в ваш дом смерть.
— Вы вернули мне сына.
— Надолго ли, Донна? Всю жизнь я был камнем, упавшим в пруд. Сначала всплеск, во все стороны разбегаются волны… Но потом? Вода успокаивается, даже рябь исчезает, и пруд вновь такой, каким был. Я не могу защитить вас от Комитета. И Эрика тоже. Я ни на каплю не убавляю зла в мире. А порой, думается мне, и добавляю к нему.
Она сильно сжала его руку, заставляя посмотреть на себя.
— В вас нет зла, мистер Шэнноу. Поверьте мне! Я разбираюсь в этом. Когда я увидела вас, то испугалась, но потом успела вас узнать. Вы добры, вы деликатны и вы не воспользовались моим положением. Как раз наоборот: вы рисковали жизнью ради Эрика и меня.
— Это ничего не значит, — сказал он. — Моя жизнь ведь не великое сокровище. Я ею не дорожу. Мне доводилось видеть такое, от чего испепелилась бы душа другого человека — людоедов, свирепых дикарей, рабство, убийства развлечения ради. Я далеко ездил, Донна, и я устал. Прошлым летом я убил троих и дал клятву никогда больше не убивать. Меня нанимают избавить селения от разбойников и зачинщиков войн — и мне это удается. Но тогда глаза тех, кто искал моей помощи, обращаются на меня, и я вижу страх в этих глазах. И люди радуются, когда я уезжаю. Они не говорят: «Спасибо, мистер Шэнноу. Оставайтесь у нас, обрабатывайте свое поле». Они не говорят: «Мы ваши друзья, мистер Шэнноу, и никогда вас не забудем». Нет, они суют мне обменные монеты и спрашивают, скоро ли я отправляюсь дальше. А когда я уезжаю, Донна, разбойники возвращаются, и все становится прежним. Вода в пруду успокаивается, даже рябь исчезает.
Донна встала и подняла его из кресла.
— Мой бедный Йон, — прошептала она. — Идем со мной!
Она отвела его в заднюю комнату, раздела его в темноте, разделась сама и откинула одеяло на широкой кровати. Он нерешительно лег рядом с ней и не набросился на нее с яростной страстью, как она ждала, а лишь гладил ее кожу с тихой нежностью. Она обвила рукой его шею, пригнула его голову, пока их губы не встретились. Он застонал, и вспыхнула страсть.
Любовником он был неопытным, почти неуклюжим, совсем не таким умелым, как Томас Плотник, однако Донна Тейбард обрела с Шэнноу полноту радости, далеко превосходившую все, чем ее дарила опытность Томаса, ибо Шэнноу отдавал всего себя, ничего не утаивая, а потом заплакал, и его слезы лились на лицо Донны.
И она гладила его лоб, нашептывала ласковые любящие слова — и вдруг поняла, что эти же слова шептала Эрику час назад. И Шэнноу заснул, как заснул Эрик.
Донна вышла на крыльцо, прохладной водой из ведра смыла пот с тела, потом оделась и подошла к загону, наслаждаясь свежестью ночи.
Люди назовут ее распутницей: нашла себе мужчину так скоро после исчезновения мужа! Но она совсем не чувствовала себя распутницей. Нет, у нее было такое чувство, будто она только что вернулась домой из долгой поездки, и все ее близкие, все друзья встретили ее с распростертыми объятиями. Этой ночью Комитет ее не пугал. Все слилось в единой гармонии.
К ней подошел мерин Шэнноу и ткнулся мордой ей в руку. Она погладила его по носу, по шее и пожалела, что не может оседлать его и ускакать в холмы; пожалела, что у него нет крыльев, чтобы улететь с ней в небо высоко‑высоко над облаками, к самой луне. Ее отец рассказывал ей чудесные истории о крылатом коне из легенд Древних и о герое, который ездил на нем, сражая демонов.
Старый Джон охранял Ривердейл от демонов, и когда благодарные люди хотели назвать его Вождем, он пожелал стать Пресвитером, и никто не знал, что означает это слово, кроме самого Джона, а он только лукаво улыбался в ответ на вопросы. Пресвитер Джон сделал из мужчин боевой отряд, на всех холмах разместил дозорных у сигнальных костров, и вскоре разбойники научились держаться подальше от земель Ривердейла. За их пределами, в диких землях среди волков и львов, в крови рождался новый мир. Но здесь царил покой.
Однако Пресвитер был простым смертным и, хотя правил он сорок лет, силы его иссякли, и он утратил мудрость, раз позволил принять в Комитет таких людей, как Флетчер и Бард, и Енас.
Томас как‑то сказал Донне, что Пресвитер умер в глубокой тоске; в последние дни его глаза открылись, и он увидел наконец, какого рода люди заменят вскоре его. Ходили даже слухи, что он попытался изгнать Флетчера из Комитета, и молодой человек убил его у него же в доме. Доказать это теперь невозможно, однако никто из местных не захотел называть его Пресвитером, и Ривердейл неумолимо претерпевал возвращение к хаосу Диких Земель.
Флетчер нанимал пришельцев работать в его угольном раскопе, и многие из них были сущими зверями, хорошо знавшими обычаи мира за пределами Ривердейла. Им Флетчер покровительствовал, и в один прекрасный день — в конце прошлого августа — жители Ривердейла проснулись и узнали, что им придется жить при новых порядках.
Флетчер и четверо его подручных повесили Эйбла Джеррета, бедного фермера, за якшание с разбойниками. С ним они повесили старого странника. Сначала фермеры, скотоводы и все местные собрались обсудить, как разделаться с Комитетом, но тут Клеона Лейнера, выступавшего особенно рьяно, нашли в проулке за его домом избитым до смерти, и больше собраний не было.
Сорок лет самоотверженных трудов Пресвитера Джона были сведены на нет всего за три года.
Донна хлопнула в ладоши, и мерин Шэнноу метнулся в сторону. Если Шэнноу чувствовал себя всего лишь камнем, брошенным в пруд, что чувствовал перед смертью Джон?
Она представила себе худое бородатое лицо Шэнноу, глаза, полные муки, и сравнила его с тем, что помнила о Пресвитере Джоне. Старик был крепче Шэнноу, а потому и не столь смертоносен, но в остальном очень многое в Шэнноу понравилось бы Джону.
— Как мне не хватает тебя, Пресвитер! — прошептала она, вспоминая его рассказы о крылатых конях и героях.
2
Несколько дней на маленькой ферме никто не появлялся. Комитет не устроил карательного налета, и Шэнноу с утра до вечера помогал Донне с Эриком убирать кукурузу с небольшого поля и отрясать плодовые деревья в саду на краю западного луга. Вечером он седлал мерина и уезжал на лесистые холмы над фермой проверить, не покажутся ли на горизонте вооруженные люди.
С наступлением ночи Шэнноу ждал, пока Донна не звала его разделить с ней постель, и каждый раз он принимал ее приглашение, как нежданный дар.
На пятый день в послеполуденный час к ферме подъехал всадник. Заслоняя ладонью глаза от солнца, Донна узнала развалистую рысцу мула, принадлежащего Эшу Берри, даже раньше, чем разглядела самого дородного святого.
— Он тебе понравится, Йон, — сказала она Шэнноу, тоже глядевшему на всадника. — Он ведь придерживается старых обычаев, в Ривердейле таких святых несколько.
Шэнноу только кивнул в ответ, настороженно следя, как спешивается высокий толстяк. Темные кудрявые волосы. Открытое дружелюбное лицо.
Берри дружески потискал Донну в объятиях.
— Господь да будет с тобой, Донна. Мир дому твоему.
Его голубые глаза обратились на Шэнноу, и он протянул руку. Шэнноу взял ее. Пожатие было слабым, ладонь мягкой.
— Привет и тебе, брат, — сказал Берри лишь с легким намеком на улыбку.
— Зачем стоять на солнце? Идемте в дом, — предложила Донна, — яблочный сок в каменном кувшине, наверное, уже совсем охладился.
Шэнноу задержался на крыльце. Несколько минут он оглядывал холмы, а затем присоединился к ним.
— Томас еще не вернулся? — заметил Берри. — Ты, наверное, очень тревожишься, Донна!
— Он мертв, Эш. Флетчер его убил.
Берри отвел глаза.
— Недобрые слова, Донна. Я слышал, как ты его обвинила: без всяких оснований, вот что все говорят. Как ты можешь быть уверена?
— Не сомневайся, — сказала Донна. — Ты знаешь меня с рождения, и я не лгу. У меня есть дар видеть близких мне, где бы они ни были. Я видела, как его убивали.
— Мне известен твой… дар. Но ведь был случай, когда ты увидела, что Пресвитер лежит мертвый в овраге, помнишь? А он был жив.
— Ты не совсем точен, Эш. Я подумала, что он погиб — ведь он упал с порядочной высоты. И вот в этом я не ошиблась.
Берри кивнул.
— Однако не все дары от Всемогущего, Донна. Я не могу поверить, что Саул Флетчер способен на подобное.
— Но он же повесил Эйбла Джеррета и какого‑то бедного странника!
— Так тот же якшался с разбойниками… И это было постановлением Комитета. Я не одобряю отнятие жизни, но хорошо ли, дурно ли, ривердейлский закон был соблюден. Закон, данный Пресвитером Джоном.
— Я что‑то не помню, чтобы Пресвитер повесил хоть одного из местных, Эш.
Шэнноу придвинул стул к окну, повернул его и сел лицом к святому, положив руки на спинку.
— Мистер Эш, могу ли я спросить о причине вашего визита? — сказал он.
— Моя фамилия Берри, сэр, а имя — Эшли. Эшли Берри. Я давний друг Пресвитера и его семьи. Много лет назад я крестил Донну, и хотя она не следует вере, я все равно смотрю на нее, как на мою духовную дочь.
— Так что, это просто дружеский визит? — спросил Шэнноу.
— Уповаю, мои визиты всегда дружеские, и все, кто меня знает, не сомневаются в этом.
— Уверен, что так, мистер Берри, — сказал Шэнноу с улыбкой, — но день жаркий, а путь от Ривердейла не близкий.
— К чему вы клоните, сэр?
— К тому, что вам нужно что‑то сказать фрей Тейбард. Вам, может быть, будет спокойнее, если я оставлю вас вдвоем?