Страница:
СКАЗКА О СЛЕПОМ ВЕЛИКАНЕ
Население края Плюмпация состояло из короля, его семьи и свиты, восьмидесяти двух чиновников и слепого великана. Слепой великан постоянно спал и во сне же производил некоторые полезные для жизни действия, как-то: рвал и жевал траву, перекатывался с одного пастбища на другое, зимою закапывался в снег, чтобы не замерзать. Время от времени чиновники Плюмпации использовали великана в интересах государства: заставляли носить камни, складывать из них жилища, собирать урожай или идти на войну со слепыми великанами других соседних государств. Все это слепой великан делал, не сопротивляясь, потому что продолжал спать. Чиновники, украшенные перьямим, с королем во главе, выходилил на холм и глядели на битвы великанов (порой даже трех или четырех) и радовались, видя завидную силушку своего героя. Получив несколько синяков и царапин, герой возвращался в свои поля и продолжал спать, пожевывая траву. Казалось бы, государство Плюмпация живет на редкость хорошо и правильно, ничего не предвещало грядущих перемен. Да как бы не так.
Нашлись среди чиновников досужие люди, которые собрались разбудить великана. Первым среди них был некто Днепрянский: личность во многих отношениях выдающаяся, неуемная и вечно лезущая куда ни попадя. "В том состоит наша миссия, - говорил Днепрянский, - чтобы это бессловесное чудище открыло глаза и заняло достойное место среди чиновництва в нашем государстве". Вместе с четырьмя приспешниками ходил Днеепрянский на луга будить великана - долго ходил, да напрасно, - не будится он, совсем не будится.
Колол его Днепрянский пиками, порол розгами, даже топорами рубил, да крепкая у великана шкура и сон крепкий, не обижается великан, никак не обижается. Только поворотится во сне, вздохнет, икнет, почешет спину да и задавит невзначай кого-либо из приспешников. Однако единомышненники находились все новые.
Вечерами сидел Днепрянский над умными книгами, тонким перышком записывал мысли свои, а мыслей у него было видимо-невидимо. Наконец придумал.
Изобрел Днепрянский рупор. Да рупор тот был особенный: стоит крикнуть в него, как по всей Плюмпации деревья верхушками склоняются, по морям волны рябят, а хрустальные люстры разлетаются на мелкие кусочки. Опасная то была вещь, но решил-таки Днепрянский рискнуть. Вышел он в дальние луга, стал пред сонным чудищем, приложил рупор к губам и крикнул: "Вставай-пробудись!". Пошевелился великан во сне, раскинул руки и снес невзначай село, мельницу и ветхую церквушку. "Вставай-пробудись!" - крикнул Днепрянский снова и снова чудище пошевелилось. Так кричал оратор до самого воскресенья, пока голос сел. Много бед было наделано, а великан так не проснулся. Пожурил царь плюмпацийский нашего незадачливого героя да повелел больше того не творить ибо совсем не осталось в Плюмпации хрустальных люстр. И настала ночь.
А ночью великан проснулся.
Приподнялся, протер глаза, да ничего не увидел, ибо был слеп, да и ночка-то выдалась темная. А утром узрели чиновники плюмпацийские бредущего великана. Шел он, склонив голову и прислушиваясь. Так как ноги имел разной длины, то все заворачивал и за ночь далеко не ушел. Обрадовался Днепрянский, схватил рупор и закричал что есть мочи: "Сюда, счастливое чудище!" Разбился от того крика последний хрусталь в Плюмпации, последние деревья выворотились с корнем и последняя рыба всплыла в реках белыми брюхами кверху. Но услышал великан и пошел на зов.
Обиделся король плюмпацийский на такое дело, собрал было рать, да рать слаба оказалась. Позвал чужих великанов, да и те послабее нашего будут. Пробежали они с гиками по земле в одну сторону, прошли в другую и не осталось в краю Плюмпация ни единого целого места. Да и самого Днепрянского в суматохе задавили. Куда же делся император, неизвестно и по сей день. А великан снова заснул. Так и спит до сих пор, хотя сильно исхудал: ведь трава на холме (там, где раньше столица стояла) растет мелкая и место всеми ветрами продувается. Чиновники же не пропали, а даже размножились кормятся в шерсти спящего чудища, кровушку пьют, аки вши мелкие. И снова всем хорошо, до поры, до времени - пока новый будильщик не найдется. Но что буди великана, что не буди, не будет от того толку - ведь слеп он как крот и даже носа своего не видит.
ПЯТЬ ТЫСЯЧ СМЫСЛА
В кармане у него лежала банкнота в пять тысяч смысла. Об удивительности этого факта он никогда не задумывался - а ведь каждый день видел, как люди, собравшись вместе, обмениваются копейками смысла, иногда пятачками, но никогда - полновесными рублями. Его считали странным и глупым, ведь он избегал людей, а если и попадал в их общество, то не мог предложить смысла ни на копейку. Женщины его жалели, а мужчины вначале задирали, но быстро привыкали. Когда же он показывал свою купюру, ему говорили, что такой на свете нет, она даже не фальшивая, а просто нарисованная. Если хочешь подуснуть фальшивку, то давай рубль, его хотя бы сбыть можно.
И правда - глядя в вечерний телевизор, он видел людей, даривших друг другу фальшивые рубли и полтинники, только рубли и полтинники, никогда больше или меньше. Он задумывался, - что толку в таких подарках, - но не приходил к ответу, так как к философии склонности не имел.
Однажды он попал на проповедь лысого мудреца с непроизносимой фамилией. Тот предлагал залу фальшивую сторублевку и клялся собственным загаром, что купюра настоящая. На сторулевку многих можно купить - и многие покупались.
А у него в кармане лежала банкнота в пять тысяч. Помучившись здесь и там, он понес её в банк. Банк имел высокие деревянные двери, расчитанные, вероятно, на подъемные краны или на стадо фланирующих жирафов - и холл, в котором разместилась бы половина футбольного поля. Гуляющие в этом холле выглядели как люди из телевизора: каждый предлагал взглядом не меньше чем полтинник. Он ощутил робость.
- Разумеется, фальшивая, - сказали ему из-за стойки, - и проверять нечего. Все фальшивые, что больше рубля. За всю жизнь видел только одну настоящую десятку, и то не уверен. А чтобы пять тысяч, - ты, братишка, лучше рублевку нарисуй. Не спорю, может казначейство и выпускало такую большую, кто его знает. Может, оно и десять тысяч выпустить захочет. Но почему ты думаешь, что эта банкнота тебе достанется? Ты кто такой? - вот и иди, пока я охрану не натравил. Иш ты, какой нашелся.
С этими словами обиженый работник встал и ушел, взмахнув галстуком, и оставил за собой две копейки, бренчащие на стойке.
После этого случая он надолго потерял веру в себя. Однажды он собрался продать купюру.
- Трудно и долго, - сказал знающий человек, - продать и купить я могу все, но за это дело не возьмусь.
- Она хотя бы настоящая?
Знающий человек помял купюру в пальцах.
- А тебе какая разница? Для продажи это не имеет значения.
Последней надеждой оставались грабители с большой дороги. Найдя самую большую дорогу, он вышел около полуночи на пустой автобусной остановке. Большая дорога простиралась направо и налево подобная асфальтовому морю. Ночной ветер мел песок, пахнущий асфальтовыми брызгами. Хотелось петь или хотя бы кричать. Над морем летели асфальтовые чайки и асфальтовые дельфины пенили асфальтовую поверхность, убегая от асфальтовых плезиозавров. Автобус удалялся, превращаясь в бледно-желтую звездочку о шести дрожащих лучах. Вот уж его парус растаял за горизонтом. Грабители не заставили себя долго ждать. Один из них сразу же появился из-за телефонной будки, мирно качавшейся на волнах. В темноте за его спиной угадывались другие, бредущие державно, как богатыри за Черномором.
- Ты че тут делаешь? - поинтересовался грабитель. - Кошелек или жизнь.
Он протянул грабителю купюру в пять тысяч.
- Пять тысяч смысла? - удивился грабитель. - Ребята, это бессмысленно. Пошли искать следующего.
И грабители ушли вглубь и волны расступились, принимая их.
После всего пережитого он заболел. Болезнь выражалась в набухании ушей и, как сказали врачи, неизбежно оканчивалась смертью. Только в прошлом сезоне полбольницы от этого премерло. Молитесь богу, помогает.
Он стал молиться богу, но уши продолжали набухать. Врачи, списав его в неизлечимые, больше не стеснялись и даже иногда щипали в его присутствии молоденьких практиканток.
- А, этот? Ничего, этот все равно помрет, - говорили они и глаза практиканток на мгновение становились удивленными, но, отметив бессмысленность человечка, возвращались в исходное состояние.
Однажды он чересчур перемолился и почувствовал себя хуже. Вначале появилось ощущение момента: все его органы чувств выпучивались, стараясь зафиксировать поперечный срез времени и протянуть мгновение как можно дольше. Уже через несколько минут он понял, что не выдержит - сознание стало туманиться от наплыва информации, высасываемой из пространства. Его глаза расширились до боли и уставились в одну точку. Потом он почувствовал озноб и озноб плавно перетек в беспричинный страх. Беспричинный, но определенный - это был страх высоты. Он ощутил комнату как шаткую картонную коробку без дна и крышки, с дырами в стенах, которая, подрагивая, медленно поднимается - земля ещё достаточно близко, чтобы разглядеть детали и уже достаточно далеко, чтобы каждый метр отдаления означал лишнюю снежинку холодного ужаса. Он вцепился в раму кровати. Два стакана на подоконнике задребезжали, задребезжала и люстра.
Комната разваливалась на куски, вроде бы картонные, и куски падали, ныряя и порхая в потоках воздуха; осталась лишь койка и ветер, туго гудящий в её пружинах. Простынь унесло. Истина, черная как приставленный к глазу пистолетный ствол, села у его ног.
- Теперь ты понял? - спросила она. - Из пяти тысяч сделать шесть, затем семь и так далее, насколько хватит твоей жизни и если я позволю тебе жить.
И приближающиеся облака окрасились алым и трехкопеечные люди внизу сказали: "Закат, похоже".
КОЕ-ЧТО ОБ ОДНОМЕРНОСТИ
Не так далеко от нашей галактики, по левую сторону, плавает одномерный мир, бесконечный, как и положено настоящему миру. Выглядит он как слабо светящаяся зеленоватая лента нулевой толщины. Лента вьется в беззвездном пространстве, иногда давая петли и пересекая сама себя. Интересно, что думают жители одномерности, пересекаясь сами с собою? - остается только гадать. Жизнь одномерцев не лишена проблемы (более одной проблемы не умещается на пространственной нити). Проблема эта, как ни странно, танк.
Танк движется по одномерному пространству медленно, но безостановочно. Одномерцы, занятые хозяйством, войнами, политикой или познанием безграничностей, замечают танк только тогда, когда он подходит совсем близко. Убежать, однако, они не могут - ни вправо, ни влево пути нет. Они начинают кричать с интонацией запрета и махать руками, но танк не останавливается. Тогда несчастный одномерец становится на колени и опускает голову, чтобы тихо встретить смерть. Но танк идет и гремит и лязгает зубчатыми колесами - тогда одномерец поднимает голову и его страх усиливается до неообразимых размеров. Он начинает сжиматься в коок. Коок чисто одномерское понятие, которому нет эквивалента в нашем мире - что-то вроде одномерного кокона. Сжавшись, одномерец становится таким маленьким, что без всякого вреда для себя проходит между гусениц танка. Затем разворачивается из коока и, как ни в чем ни бывало, продолжает заниматься хозяйством, войнами, политикой или познанием безграничностей. К сожалению, выйдя из коока, одномерец как и остается маленьким, примерно в одну треть прежней величины. Так как все его близживущие сограждане стали столь же мелки, он не слишком огорчается. К тому же, когда танк, запутавшийся в пространственной петле, снова пройдет над одномерцем, тот, почти не пугаясь, лишь слегка наклонит голову и подумает, что мелким быть - завидный удел.
Интересно, что одномерские ученые уже давно знают, как остановить танк: этой дьявольской машине, унижающей одномерский народ, нужно броситься под гусеницы, не сворачиваясь в коок - тогда танк (который не может свернуть или подпрыгнуть на бугорке по причине одномерности) остановится. Но пока, за прошедшую половину вечности, ни один не захотел быть первым - а вы бы захотели? То-то же.
ЖУЛЬКА
Это началось в те золотые времена, когда сигареты стоили копейки, когда знамена были алы, когда дети ходили в галстуках, а голосовать было обязательно, когда всем хватало Любительской и Докторской, а Салями существовала только в фильме о Штирлице, когда... Впрочем, скажете вы, не были те времена золотыми. Согласен, не были золотыми, пускай были они только позолоченными. Но дело не в них. Дело в сигаретах.
А история, которую я расскажу вам, точно, случилась, - хотите верьте, хотите нет.
Недалеко от центра есть маленький переулок, где сейчас построили кафе, автостоянку и авторемонтрую мастерскую. Стоит в том переулке табачная фабрика. Так просто и написано:
Табачная фабрика г. N.
Недавно вывешивали у фабрики синее знамя одной очень богатой иностранной фирмы. Но подул ветер и знамя упало, и больше его не вывешивали. Сейчас переулок тих, ворота фабрики закрыты, на проходной дежурят несколько добрых молодцев, вооруженных, в комбинезонах, с короткой нерусской надписью на комбинезонах. Сейчас на фабрику не пройти, табак из фабрики не выносят и не продают направо и налево, как бывало когда-то. Сейчас на фабрике порядок, менеджмент, налоговые инспектора и таможенные декларанты - многое есть, нет только русской широты души.
Я помню времена, когда въезжали во двор фабрики машины, груженные громадными тюками с табачным листом, тюки обычно цеплялись за стены кирпичной арки, рвались и высыпали из себя светло-коричневую слоистую труху. Иногда табачный тюк падал и рассыпался целиком, и никого это особенно не волновало - подумаешь, центнером больше или меньше. Мальчики из близлежащих школ совершали паломничества в эту табачную Мекку и никогда не возвращались с пустыми руками. Иногда появлялись мальчики из дальних школ, но были немилосердно биты. Двор фабрики был устлан табаком, как аллея старого парка - осенним листом; табачные слои втаптывались в грязь ногами, снующими туда-сюда; ногами, перетаптывающимися на месте (ноги бездельников, во время очередного перекура); ногами, идущими степенно и важно (это, понятно, начальственные ноги), медленно прокатываюшимися колесами грузовиков; за каждой машиной оставался светло-коричневый табачный след.
В углу двора стояла собачья будка. Обитательница будки, старая и толстая Жулька, всю свою жизнь проспала на подстилке из табачного листа. Она так много спала, что, казалось, уже разучилась открывать глаза. Даже ежедневные человеческие подношения Жулька воспринимала как продолжение снов и, принимая колбаску от бутерброда или кусочек хлеба с сахаром, не открывала глаз. Может быть, была Жулька слепа. Многие так и думали, а наверняка никто не знал - никому не было дела. Несмотря на феноменальную сонливость Жульки, в будке несколько раз рождались щенки. Заметив очередной приплод, сторожиха Маша (древняя, седая как лунь, но с ярко накрашенными губами) грозила Жульке пальцем и задавала очевидный вопрос об отце щенков. Так как Жулька не отвечала, сторожиха Маша ограничивалась всего одним вопросом.
Старая Жулька умела курить. Трудно сказать, кто и когда научил её этой маленькой человеческой слабости, но в последние свои дни Жулька не могла и часу спокойно прожить без сигареты: она высовывала нос из будки и взвизгивала, попрошайничая. По ночам она негромко скулила, вспоминая неисчерпаемую человеческую доброту.
Со временем курящая Жулька стала стала талисманом фабрики. А произошло это так: Жулька вдруг очень заинтересовала делегацию югославских гостей; один из гостей подошел к собаке и дал ей незажженнную сигарету; собака обрадовалась, завертев задней половиной туловища, и стала посасывать сигарету как косточку, но вскоре выронила ее; тогда другой гость, из самых главных, подал Жульке зажженнную сигарету - и Жулька вдохновенно её выкурила. После этого югославские друзья заключили с фабрикой выгодный контракт.
Все Жулькины щенки умирали. Люди так привыкли к этому, что не заметили однажды, как один из них остался жить. Песочно-жентая собачонка уже второй месяц высовыла свой носик из будки и, похоже, умирать не собиралась. Тогда её тоже прозвали Жулькой и решили научить курить. И только тогда невнимательные люди заметили, что младшая Жулька не была обычной собакой.
Пока младшая Жулька подросла, времена изменились. Машины с табаком все реже въезжали во двор табачной фабрики и табака они привозили все меньше. Мальчики из близлежащих школ получили несколько нагоняев и перестали наведоваться на фабрику. Югославские друзья куда-то пропали, вместе с их выгодным контрактом. Сторожиха Маша ушла на пенсию и больше не красила губы. Старая Жулька мирно умерла, не успев увидеть такого безобразия. Кто бы мог подумать, что изобилие не вечно? - времена изобилия прошли. Фабрика, после недолгой агонии, закрылась и младшую Жульку выгнали на улицу. Она была очень необычной собакой.
Мамы, ведушие по улице чистеньких воспитанных девочек, обходили Жульку стороной; мамы, ведущие розовощеких мальчиков, обычно останавливались неподалеку от Жульки (метра за четыре, не ближе) и говорили:
- Вот видел Петенька, что бывает, когда много курят?
- Вот видел, - отвечали Петеньки.
- Так ты не будешь курить? - спрашивали мамы.
- Так не буду, - отвечали Петеньки.
И те же Петеньки, преображенные временной свободой, гуляя вечерами, угощали Жульку сигаретами.
Жулька была довольно крупной собакой с приятным и располагающим выражением мордочки и совершенно человеческими глазами. Передняя половина её туловища была полностью парализована, поэтому Жулька всегда ходила на двух лапах - на задних. Но её задние лапы тоже были необычно изогнуты, поэтому Жулька передвигалась не прыгая, как кенгуру, и не на кончиках лап, как обыкновенные собаки, а опиралась на что-то, напоминающее человеческую ступню. Это делало её походку устойчивой и похожей на человеческую. Ходила она, попеременно переставляя лапы - медленно, по-человечески, просто иначе не могла. Ее передние, парализованные лапы, болтались в суставах и во время ходьбы свисали вниз, совсем как человеческие руки. Однажды учитель биологии Иван Николаич зазавал Жульку в школу конфетой "Золотой Ключик" (а была Жулька жутко доверчивой, тоже по-человечески, бывают такие натуры) и показывал её на открытом уроке о вреде курения. За открытый урок школа получила приз, Иван Николаич - денежную премию, директор - благодарность в приказе по районо, сама Жулька получила обещанную конфетку и сьела её из благодарности (была не голодна), а трое пятиклассников раз и навсегда бросили курить, уразумев, что Жулька стала такой из-за курения.
Главным занятием Жульки было выпрашивание сигарет.
Для детей, живших на той улице, Жулька была постоянным развлечением. Мальчики и девочки развлекались по-разному. Мальчики обычно тащили Жульку на одну из соседних улиц (она позволяла тащить себя куда угодно и даже смущенно подметала хвостом асфальт, в предвкушении этой процедуры), тащили на ту улицу, где побольше народу, но так же мало тусклых вечерних фонарей. Они давали Жульке сигарету и ждали. Услышав шаги, приближающиеся сквозь туман, Жулька роняла сигарету и спешила попросить новую. Ей нравилось не столько курить, сколько выпрашивать.
Если человек был незнаком с шуткой, то, увидев выходящее из вечернего тумана жуткое человекообразное существо с собачьей мордой, он так пугался, что мог даже упасть. Особенно удачно выходила шутка, если Жулька подходила к прохожему, держа сигарету в зубах. Однажды Жулька подошла к молодому человеку в длинном пальто и белом шарфе. Молодой человек громко рассмеялся, слегка напугав Жульку, а потом заставил её глотнуть из фляжки. Жулька согласилась, из вежливости - она вообще считала, что все, что делает человек, может быть только правильным. Она глотнула, но больше никогда не подходила в к людям в длинных пальто и с шарфами. Иногда она даже рычала на людей, от которых пахло, но рычала беззлобно - злобно она не умела.
Девочки развлекались проще. Они обвязывали Жульку ленточками и вешали ей на уши прищепки. От этого уши сильно отвисали и Жулька становилась похожа на старую цыганку с огромными сережками в ушах. Все это Жулька переносила с покорностью и лишь смотрела на девочек добрыми человеческими глазами. Иногда девочки забывали снять ленточки и сережки, - тогда Жулька освобождалась от ленточек, вяляясь в траве, и молча терпела прищепки, которые не могла снять. В такие дни она грустно сидела за оградой детского садика номер 277 и время от времени трясла головой, и прищепки хлопали её по щекам. Иногда Жулька ходила с прищепками насколько дней подряд и прищепки давили все сильнее и сильнее, и Жулька начинала плакать, и ходила за девочками. Тогда девочки снимали прищепки. Девочки были добрыми.
Осенью у Жульки появился хозяин. Хозяин надел на жулькину шею ошейник и посадил Жульку на цепь. Хозяин разводил кур. Весь двор был полон белыми курами, курочки-рябы тоже встречались. И белые и курочки-рябы быстро распознали жулькину безответность и стали обходиться с ней вполне бесцеремонно. Одна белая курица досаждала Жульке больше всех - даже вытаскивала мясо из её миски. Сама белая курица мяса не ела, а лишала Жульку обеда только из хулиганских побуждений. Остальные жители двора старались не отставать от зловредной белой курицы.
Хозяин ждал от Жульки благодарности и хорошей работы. Но Жулька не умела охранять кур. Она даже лаять не умела. Хозяин потратил зря немало часов, обучая Жульку нормальному собачьему лаю. Он тыкал Жульку лыжной палкой, не очень больно, но обидно, и приказывал лаять. Жулька только смотрела ему в глаза, показывая, как она его любит. К конце концов хозяин прекратил заниматься Жулькой. В начале зимы он убрал цепь, но ошейник оставил. Теперь жулькиной работой было только любить хозяина. Ничего другого она все равно не умела.
Та зима выдалась ранней, снежной и холодной. Весь двор был заметен сугробами; куры ходили лишь по протоптанным дорожкам, и то с неохотой. Хозяин стал выпивать, отрастил бороду и перешел на деньгосберегательную диету. Несмотря на диету, денег становилось все меньше. В ту последнюю зиму сигареты доставались Жульке редко, по две-три в неделю. Ей часто снился запах табака и знакомые девочки с мальчиками вместе, иногда снился даже двор табачной фабрики - тогда она тихо повизгивала во сне, а если это случалось днем и поблизости от белой курицы, то курица квохтала от гордого злорадства. Куры были глупыми. Иногда они с большими стараниями пролазили под воротами и оказывались на улице, где их быстро съедали бездомные невоспитанные собаки. Несмотря на поголовное невозвращение, все новые и новые куры мечтали пролезть под железной стеной и оказаться в цивилизованном, с их точки зрения, мире. Свой собственный мир они находили неправильным и недостойным себя. Впрочем, куры всего лишь брали пример с людей - люди в ту зиму тоже особенно влюблялись в красивую сказку про мир иной, настоящий; мир, в котором есть пятьсот сортов колбасы, а не только Докторская и Любительская. А в ту зиму прожорливые люди уже съели все местные запасы Докторской и Любительской. После снегопадов улицы не расчищали; люди тоже ходили только по протоптанным дорожками и с неохотой; люди тоже считали свой собственный мир неправильным и недостойным себя.
Хозяин очень огорчался, когда, вернувшись (с неудачной охоты - по мнению Жульки), он недощитывался курицы. Тогда он долго и назидательно ругал Жульку, а она только смотрела в его глаза, показывая, как сильно она его любит. Такой взгляд долго выносить невозможно. В конце концов хозяин давал Жульке сигарету и уходил в дом.
Однажды утром, когда хозяина не было, Жулька увидела во дворе незнакомую рыжую собачонку. Собачонка была не полностью рыжей, а с белыми пятнами по бокам. Собачонка была чистой, быстрой и смелой, с задорным блеском в глазах - она тявкнула Жульке, как старой знакомой, и бросилась гонять кур. Суда по её бестолковым прыжкам, собачонка не была глолодна, а гоняла кур из хулиганских побуждений. Особенно доставалось белой курице, которая была слишком горда, чтобы быстро бегать. Пока Жулька встала на задние лапы и медленно подошла, белая курица оказалась пойманной. Жулька и печально тявкнула, вспомнив прошлые обиды. Рыжая собачонка не обратила на Жульку внимания. Тогда Жулька пристроилась рядом и тоже стала есть белую курицу. Курица была большой и жирной, её вполне хватало на двоих.
Когда калитка открылась и хозяин вошел во двор, чужая собачка взвизгнула и прыгнула в сугроб. Она, видимо, знала продолжение. Сугроб был глубоким и собачка застряла. "Надо было прыгать на дорожку" - сочувственно подумала Жулька. Пытаясь выбраться, собачка визжала, барахталась и проваливалась глубже.
Хозяин снял рюкзак, взял лыжную палку с отломанным кружком и направился к сугробу. Собачка завизжала совсем жалобно. Жулька вытянулась на задних лапах, чтобы удобней было наблюдать. Она ждала, что хозяин будет учить чужую собачку лаять и удивлялась такому странному желанию хозяина ведь лаять чужая собачка вроде бы умела.
После третьего удара палкой чужая собачка перестала визжать. Хозяин примерился и ткнул её ещё раз. Потом повернулся и подошел к Жульке. Он держал лыжную палку приподнятой для удара. Половина курицы красиво проплавляла снег свежей кровью. Хозяин поднял палку выше. Жулька смотрела на него своими человеческими глазами, но что-то в её взгляде изменилось. Хозяин заметил это и опустил палку. Потом он долго что-то говорил, потом зажег сигарету и протянул Жульке, но Жулька отвернулась и медленно пошла по дорожке. Хозяин бросил сигарету в снег, выругался и ушел в дом. Вскоре он вернулся с фанеркой, подцепил фанеркой тело чужой собачки и выбросил за калитку. Лыжи и палки так и остались лежать во дворе до утра. Ночью Жулька изгрызла пластмассу на одной из палок, а потом, для верности, и на другой.
Население края Плюмпация состояло из короля, его семьи и свиты, восьмидесяти двух чиновников и слепого великана. Слепой великан постоянно спал и во сне же производил некоторые полезные для жизни действия, как-то: рвал и жевал траву, перекатывался с одного пастбища на другое, зимою закапывался в снег, чтобы не замерзать. Время от времени чиновники Плюмпации использовали великана в интересах государства: заставляли носить камни, складывать из них жилища, собирать урожай или идти на войну со слепыми великанами других соседних государств. Все это слепой великан делал, не сопротивляясь, потому что продолжал спать. Чиновники, украшенные перьямим, с королем во главе, выходилил на холм и глядели на битвы великанов (порой даже трех или четырех) и радовались, видя завидную силушку своего героя. Получив несколько синяков и царапин, герой возвращался в свои поля и продолжал спать, пожевывая траву. Казалось бы, государство Плюмпация живет на редкость хорошо и правильно, ничего не предвещало грядущих перемен. Да как бы не так.
Нашлись среди чиновников досужие люди, которые собрались разбудить великана. Первым среди них был некто Днепрянский: личность во многих отношениях выдающаяся, неуемная и вечно лезущая куда ни попадя. "В том состоит наша миссия, - говорил Днепрянский, - чтобы это бессловесное чудище открыло глаза и заняло достойное место среди чиновництва в нашем государстве". Вместе с четырьмя приспешниками ходил Днеепрянский на луга будить великана - долго ходил, да напрасно, - не будится он, совсем не будится.
Колол его Днепрянский пиками, порол розгами, даже топорами рубил, да крепкая у великана шкура и сон крепкий, не обижается великан, никак не обижается. Только поворотится во сне, вздохнет, икнет, почешет спину да и задавит невзначай кого-либо из приспешников. Однако единомышненники находились все новые.
Вечерами сидел Днепрянский над умными книгами, тонким перышком записывал мысли свои, а мыслей у него было видимо-невидимо. Наконец придумал.
Изобрел Днепрянский рупор. Да рупор тот был особенный: стоит крикнуть в него, как по всей Плюмпации деревья верхушками склоняются, по морям волны рябят, а хрустальные люстры разлетаются на мелкие кусочки. Опасная то была вещь, но решил-таки Днепрянский рискнуть. Вышел он в дальние луга, стал пред сонным чудищем, приложил рупор к губам и крикнул: "Вставай-пробудись!". Пошевелился великан во сне, раскинул руки и снес невзначай село, мельницу и ветхую церквушку. "Вставай-пробудись!" - крикнул Днепрянский снова и снова чудище пошевелилось. Так кричал оратор до самого воскресенья, пока голос сел. Много бед было наделано, а великан так не проснулся. Пожурил царь плюмпацийский нашего незадачливого героя да повелел больше того не творить ибо совсем не осталось в Плюмпации хрустальных люстр. И настала ночь.
А ночью великан проснулся.
Приподнялся, протер глаза, да ничего не увидел, ибо был слеп, да и ночка-то выдалась темная. А утром узрели чиновники плюмпацийские бредущего великана. Шел он, склонив голову и прислушиваясь. Так как ноги имел разной длины, то все заворачивал и за ночь далеко не ушел. Обрадовался Днепрянский, схватил рупор и закричал что есть мочи: "Сюда, счастливое чудище!" Разбился от того крика последний хрусталь в Плюмпации, последние деревья выворотились с корнем и последняя рыба всплыла в реках белыми брюхами кверху. Но услышал великан и пошел на зов.
Обиделся король плюмпацийский на такое дело, собрал было рать, да рать слаба оказалась. Позвал чужих великанов, да и те послабее нашего будут. Пробежали они с гиками по земле в одну сторону, прошли в другую и не осталось в краю Плюмпация ни единого целого места. Да и самого Днепрянского в суматохе задавили. Куда же делся император, неизвестно и по сей день. А великан снова заснул. Так и спит до сих пор, хотя сильно исхудал: ведь трава на холме (там, где раньше столица стояла) растет мелкая и место всеми ветрами продувается. Чиновники же не пропали, а даже размножились кормятся в шерсти спящего чудища, кровушку пьют, аки вши мелкие. И снова всем хорошо, до поры, до времени - пока новый будильщик не найдется. Но что буди великана, что не буди, не будет от того толку - ведь слеп он как крот и даже носа своего не видит.
ПЯТЬ ТЫСЯЧ СМЫСЛА
В кармане у него лежала банкнота в пять тысяч смысла. Об удивительности этого факта он никогда не задумывался - а ведь каждый день видел, как люди, собравшись вместе, обмениваются копейками смысла, иногда пятачками, но никогда - полновесными рублями. Его считали странным и глупым, ведь он избегал людей, а если и попадал в их общество, то не мог предложить смысла ни на копейку. Женщины его жалели, а мужчины вначале задирали, но быстро привыкали. Когда же он показывал свою купюру, ему говорили, что такой на свете нет, она даже не фальшивая, а просто нарисованная. Если хочешь подуснуть фальшивку, то давай рубль, его хотя бы сбыть можно.
И правда - глядя в вечерний телевизор, он видел людей, даривших друг другу фальшивые рубли и полтинники, только рубли и полтинники, никогда больше или меньше. Он задумывался, - что толку в таких подарках, - но не приходил к ответу, так как к философии склонности не имел.
Однажды он попал на проповедь лысого мудреца с непроизносимой фамилией. Тот предлагал залу фальшивую сторублевку и клялся собственным загаром, что купюра настоящая. На сторулевку многих можно купить - и многие покупались.
А у него в кармане лежала банкнота в пять тысяч. Помучившись здесь и там, он понес её в банк. Банк имел высокие деревянные двери, расчитанные, вероятно, на подъемные краны или на стадо фланирующих жирафов - и холл, в котором разместилась бы половина футбольного поля. Гуляющие в этом холле выглядели как люди из телевизора: каждый предлагал взглядом не меньше чем полтинник. Он ощутил робость.
- Разумеется, фальшивая, - сказали ему из-за стойки, - и проверять нечего. Все фальшивые, что больше рубля. За всю жизнь видел только одну настоящую десятку, и то не уверен. А чтобы пять тысяч, - ты, братишка, лучше рублевку нарисуй. Не спорю, может казначейство и выпускало такую большую, кто его знает. Может, оно и десять тысяч выпустить захочет. Но почему ты думаешь, что эта банкнота тебе достанется? Ты кто такой? - вот и иди, пока я охрану не натравил. Иш ты, какой нашелся.
С этими словами обиженый работник встал и ушел, взмахнув галстуком, и оставил за собой две копейки, бренчащие на стойке.
После этого случая он надолго потерял веру в себя. Однажды он собрался продать купюру.
- Трудно и долго, - сказал знающий человек, - продать и купить я могу все, но за это дело не возьмусь.
- Она хотя бы настоящая?
Знающий человек помял купюру в пальцах.
- А тебе какая разница? Для продажи это не имеет значения.
Последней надеждой оставались грабители с большой дороги. Найдя самую большую дорогу, он вышел около полуночи на пустой автобусной остановке. Большая дорога простиралась направо и налево подобная асфальтовому морю. Ночной ветер мел песок, пахнущий асфальтовыми брызгами. Хотелось петь или хотя бы кричать. Над морем летели асфальтовые чайки и асфальтовые дельфины пенили асфальтовую поверхность, убегая от асфальтовых плезиозавров. Автобус удалялся, превращаясь в бледно-желтую звездочку о шести дрожащих лучах. Вот уж его парус растаял за горизонтом. Грабители не заставили себя долго ждать. Один из них сразу же появился из-за телефонной будки, мирно качавшейся на волнах. В темноте за его спиной угадывались другие, бредущие державно, как богатыри за Черномором.
- Ты че тут делаешь? - поинтересовался грабитель. - Кошелек или жизнь.
Он протянул грабителю купюру в пять тысяч.
- Пять тысяч смысла? - удивился грабитель. - Ребята, это бессмысленно. Пошли искать следующего.
И грабители ушли вглубь и волны расступились, принимая их.
После всего пережитого он заболел. Болезнь выражалась в набухании ушей и, как сказали врачи, неизбежно оканчивалась смертью. Только в прошлом сезоне полбольницы от этого премерло. Молитесь богу, помогает.
Он стал молиться богу, но уши продолжали набухать. Врачи, списав его в неизлечимые, больше не стеснялись и даже иногда щипали в его присутствии молоденьких практиканток.
- А, этот? Ничего, этот все равно помрет, - говорили они и глаза практиканток на мгновение становились удивленными, но, отметив бессмысленность человечка, возвращались в исходное состояние.
Однажды он чересчур перемолился и почувствовал себя хуже. Вначале появилось ощущение момента: все его органы чувств выпучивались, стараясь зафиксировать поперечный срез времени и протянуть мгновение как можно дольше. Уже через несколько минут он понял, что не выдержит - сознание стало туманиться от наплыва информации, высасываемой из пространства. Его глаза расширились до боли и уставились в одну точку. Потом он почувствовал озноб и озноб плавно перетек в беспричинный страх. Беспричинный, но определенный - это был страх высоты. Он ощутил комнату как шаткую картонную коробку без дна и крышки, с дырами в стенах, которая, подрагивая, медленно поднимается - земля ещё достаточно близко, чтобы разглядеть детали и уже достаточно далеко, чтобы каждый метр отдаления означал лишнюю снежинку холодного ужаса. Он вцепился в раму кровати. Два стакана на подоконнике задребезжали, задребезжала и люстра.
Комната разваливалась на куски, вроде бы картонные, и куски падали, ныряя и порхая в потоках воздуха; осталась лишь койка и ветер, туго гудящий в её пружинах. Простынь унесло. Истина, черная как приставленный к глазу пистолетный ствол, села у его ног.
- Теперь ты понял? - спросила она. - Из пяти тысяч сделать шесть, затем семь и так далее, насколько хватит твоей жизни и если я позволю тебе жить.
И приближающиеся облака окрасились алым и трехкопеечные люди внизу сказали: "Закат, похоже".
КОЕ-ЧТО ОБ ОДНОМЕРНОСТИ
Не так далеко от нашей галактики, по левую сторону, плавает одномерный мир, бесконечный, как и положено настоящему миру. Выглядит он как слабо светящаяся зеленоватая лента нулевой толщины. Лента вьется в беззвездном пространстве, иногда давая петли и пересекая сама себя. Интересно, что думают жители одномерности, пересекаясь сами с собою? - остается только гадать. Жизнь одномерцев не лишена проблемы (более одной проблемы не умещается на пространственной нити). Проблема эта, как ни странно, танк.
Танк движется по одномерному пространству медленно, но безостановочно. Одномерцы, занятые хозяйством, войнами, политикой или познанием безграничностей, замечают танк только тогда, когда он подходит совсем близко. Убежать, однако, они не могут - ни вправо, ни влево пути нет. Они начинают кричать с интонацией запрета и махать руками, но танк не останавливается. Тогда несчастный одномерец становится на колени и опускает голову, чтобы тихо встретить смерть. Но танк идет и гремит и лязгает зубчатыми колесами - тогда одномерец поднимает голову и его страх усиливается до неообразимых размеров. Он начинает сжиматься в коок. Коок чисто одномерское понятие, которому нет эквивалента в нашем мире - что-то вроде одномерного кокона. Сжавшись, одномерец становится таким маленьким, что без всякого вреда для себя проходит между гусениц танка. Затем разворачивается из коока и, как ни в чем ни бывало, продолжает заниматься хозяйством, войнами, политикой или познанием безграничностей. К сожалению, выйдя из коока, одномерец как и остается маленьким, примерно в одну треть прежней величины. Так как все его близживущие сограждане стали столь же мелки, он не слишком огорчается. К тому же, когда танк, запутавшийся в пространственной петле, снова пройдет над одномерцем, тот, почти не пугаясь, лишь слегка наклонит голову и подумает, что мелким быть - завидный удел.
Интересно, что одномерские ученые уже давно знают, как остановить танк: этой дьявольской машине, унижающей одномерский народ, нужно броситься под гусеницы, не сворачиваясь в коок - тогда танк (который не может свернуть или подпрыгнуть на бугорке по причине одномерности) остановится. Но пока, за прошедшую половину вечности, ни один не захотел быть первым - а вы бы захотели? То-то же.
ЖУЛЬКА
Это началось в те золотые времена, когда сигареты стоили копейки, когда знамена были алы, когда дети ходили в галстуках, а голосовать было обязательно, когда всем хватало Любительской и Докторской, а Салями существовала только в фильме о Штирлице, когда... Впрочем, скажете вы, не были те времена золотыми. Согласен, не были золотыми, пускай были они только позолоченными. Но дело не в них. Дело в сигаретах.
А история, которую я расскажу вам, точно, случилась, - хотите верьте, хотите нет.
Недалеко от центра есть маленький переулок, где сейчас построили кафе, автостоянку и авторемонтрую мастерскую. Стоит в том переулке табачная фабрика. Так просто и написано:
Табачная фабрика г. N.
Недавно вывешивали у фабрики синее знамя одной очень богатой иностранной фирмы. Но подул ветер и знамя упало, и больше его не вывешивали. Сейчас переулок тих, ворота фабрики закрыты, на проходной дежурят несколько добрых молодцев, вооруженных, в комбинезонах, с короткой нерусской надписью на комбинезонах. Сейчас на фабрику не пройти, табак из фабрики не выносят и не продают направо и налево, как бывало когда-то. Сейчас на фабрике порядок, менеджмент, налоговые инспектора и таможенные декларанты - многое есть, нет только русской широты души.
Я помню времена, когда въезжали во двор фабрики машины, груженные громадными тюками с табачным листом, тюки обычно цеплялись за стены кирпичной арки, рвались и высыпали из себя светло-коричневую слоистую труху. Иногда табачный тюк падал и рассыпался целиком, и никого это особенно не волновало - подумаешь, центнером больше или меньше. Мальчики из близлежащих школ совершали паломничества в эту табачную Мекку и никогда не возвращались с пустыми руками. Иногда появлялись мальчики из дальних школ, но были немилосердно биты. Двор фабрики был устлан табаком, как аллея старого парка - осенним листом; табачные слои втаптывались в грязь ногами, снующими туда-сюда; ногами, перетаптывающимися на месте (ноги бездельников, во время очередного перекура); ногами, идущими степенно и важно (это, понятно, начальственные ноги), медленно прокатываюшимися колесами грузовиков; за каждой машиной оставался светло-коричневый табачный след.
В углу двора стояла собачья будка. Обитательница будки, старая и толстая Жулька, всю свою жизнь проспала на подстилке из табачного листа. Она так много спала, что, казалось, уже разучилась открывать глаза. Даже ежедневные человеческие подношения Жулька воспринимала как продолжение снов и, принимая колбаску от бутерброда или кусочек хлеба с сахаром, не открывала глаз. Может быть, была Жулька слепа. Многие так и думали, а наверняка никто не знал - никому не было дела. Несмотря на феноменальную сонливость Жульки, в будке несколько раз рождались щенки. Заметив очередной приплод, сторожиха Маша (древняя, седая как лунь, но с ярко накрашенными губами) грозила Жульке пальцем и задавала очевидный вопрос об отце щенков. Так как Жулька не отвечала, сторожиха Маша ограничивалась всего одним вопросом.
Старая Жулька умела курить. Трудно сказать, кто и когда научил её этой маленькой человеческой слабости, но в последние свои дни Жулька не могла и часу спокойно прожить без сигареты: она высовывала нос из будки и взвизгивала, попрошайничая. По ночам она негромко скулила, вспоминая неисчерпаемую человеческую доброту.
Со временем курящая Жулька стала стала талисманом фабрики. А произошло это так: Жулька вдруг очень заинтересовала делегацию югославских гостей; один из гостей подошел к собаке и дал ей незажженнную сигарету; собака обрадовалась, завертев задней половиной туловища, и стала посасывать сигарету как косточку, но вскоре выронила ее; тогда другой гость, из самых главных, подал Жульке зажженнную сигарету - и Жулька вдохновенно её выкурила. После этого югославские друзья заключили с фабрикой выгодный контракт.
Все Жулькины щенки умирали. Люди так привыкли к этому, что не заметили однажды, как один из них остался жить. Песочно-жентая собачонка уже второй месяц высовыла свой носик из будки и, похоже, умирать не собиралась. Тогда её тоже прозвали Жулькой и решили научить курить. И только тогда невнимательные люди заметили, что младшая Жулька не была обычной собакой.
Пока младшая Жулька подросла, времена изменились. Машины с табаком все реже въезжали во двор табачной фабрики и табака они привозили все меньше. Мальчики из близлежащих школ получили несколько нагоняев и перестали наведоваться на фабрику. Югославские друзья куда-то пропали, вместе с их выгодным контрактом. Сторожиха Маша ушла на пенсию и больше не красила губы. Старая Жулька мирно умерла, не успев увидеть такого безобразия. Кто бы мог подумать, что изобилие не вечно? - времена изобилия прошли. Фабрика, после недолгой агонии, закрылась и младшую Жульку выгнали на улицу. Она была очень необычной собакой.
Мамы, ведушие по улице чистеньких воспитанных девочек, обходили Жульку стороной; мамы, ведущие розовощеких мальчиков, обычно останавливались неподалеку от Жульки (метра за четыре, не ближе) и говорили:
- Вот видел Петенька, что бывает, когда много курят?
- Вот видел, - отвечали Петеньки.
- Так ты не будешь курить? - спрашивали мамы.
- Так не буду, - отвечали Петеньки.
И те же Петеньки, преображенные временной свободой, гуляя вечерами, угощали Жульку сигаретами.
Жулька была довольно крупной собакой с приятным и располагающим выражением мордочки и совершенно человеческими глазами. Передняя половина её туловища была полностью парализована, поэтому Жулька всегда ходила на двух лапах - на задних. Но её задние лапы тоже были необычно изогнуты, поэтому Жулька передвигалась не прыгая, как кенгуру, и не на кончиках лап, как обыкновенные собаки, а опиралась на что-то, напоминающее человеческую ступню. Это делало её походку устойчивой и похожей на человеческую. Ходила она, попеременно переставляя лапы - медленно, по-человечески, просто иначе не могла. Ее передние, парализованные лапы, болтались в суставах и во время ходьбы свисали вниз, совсем как человеческие руки. Однажды учитель биологии Иван Николаич зазавал Жульку в школу конфетой "Золотой Ключик" (а была Жулька жутко доверчивой, тоже по-человечески, бывают такие натуры) и показывал её на открытом уроке о вреде курения. За открытый урок школа получила приз, Иван Николаич - денежную премию, директор - благодарность в приказе по районо, сама Жулька получила обещанную конфетку и сьела её из благодарности (была не голодна), а трое пятиклассников раз и навсегда бросили курить, уразумев, что Жулька стала такой из-за курения.
Главным занятием Жульки было выпрашивание сигарет.
Для детей, живших на той улице, Жулька была постоянным развлечением. Мальчики и девочки развлекались по-разному. Мальчики обычно тащили Жульку на одну из соседних улиц (она позволяла тащить себя куда угодно и даже смущенно подметала хвостом асфальт, в предвкушении этой процедуры), тащили на ту улицу, где побольше народу, но так же мало тусклых вечерних фонарей. Они давали Жульке сигарету и ждали. Услышав шаги, приближающиеся сквозь туман, Жулька роняла сигарету и спешила попросить новую. Ей нравилось не столько курить, сколько выпрашивать.
Если человек был незнаком с шуткой, то, увидев выходящее из вечернего тумана жуткое человекообразное существо с собачьей мордой, он так пугался, что мог даже упасть. Особенно удачно выходила шутка, если Жулька подходила к прохожему, держа сигарету в зубах. Однажды Жулька подошла к молодому человеку в длинном пальто и белом шарфе. Молодой человек громко рассмеялся, слегка напугав Жульку, а потом заставил её глотнуть из фляжки. Жулька согласилась, из вежливости - она вообще считала, что все, что делает человек, может быть только правильным. Она глотнула, но больше никогда не подходила в к людям в длинных пальто и с шарфами. Иногда она даже рычала на людей, от которых пахло, но рычала беззлобно - злобно она не умела.
Девочки развлекались проще. Они обвязывали Жульку ленточками и вешали ей на уши прищепки. От этого уши сильно отвисали и Жулька становилась похожа на старую цыганку с огромными сережками в ушах. Все это Жулька переносила с покорностью и лишь смотрела на девочек добрыми человеческими глазами. Иногда девочки забывали снять ленточки и сережки, - тогда Жулька освобождалась от ленточек, вяляясь в траве, и молча терпела прищепки, которые не могла снять. В такие дни она грустно сидела за оградой детского садика номер 277 и время от времени трясла головой, и прищепки хлопали её по щекам. Иногда Жулька ходила с прищепками насколько дней подряд и прищепки давили все сильнее и сильнее, и Жулька начинала плакать, и ходила за девочками. Тогда девочки снимали прищепки. Девочки были добрыми.
Осенью у Жульки появился хозяин. Хозяин надел на жулькину шею ошейник и посадил Жульку на цепь. Хозяин разводил кур. Весь двор был полон белыми курами, курочки-рябы тоже встречались. И белые и курочки-рябы быстро распознали жулькину безответность и стали обходиться с ней вполне бесцеремонно. Одна белая курица досаждала Жульке больше всех - даже вытаскивала мясо из её миски. Сама белая курица мяса не ела, а лишала Жульку обеда только из хулиганских побуждений. Остальные жители двора старались не отставать от зловредной белой курицы.
Хозяин ждал от Жульки благодарности и хорошей работы. Но Жулька не умела охранять кур. Она даже лаять не умела. Хозяин потратил зря немало часов, обучая Жульку нормальному собачьему лаю. Он тыкал Жульку лыжной палкой, не очень больно, но обидно, и приказывал лаять. Жулька только смотрела ему в глаза, показывая, как она его любит. К конце концов хозяин прекратил заниматься Жулькой. В начале зимы он убрал цепь, но ошейник оставил. Теперь жулькиной работой было только любить хозяина. Ничего другого она все равно не умела.
Та зима выдалась ранней, снежной и холодной. Весь двор был заметен сугробами; куры ходили лишь по протоптанным дорожкам, и то с неохотой. Хозяин стал выпивать, отрастил бороду и перешел на деньгосберегательную диету. Несмотря на диету, денег становилось все меньше. В ту последнюю зиму сигареты доставались Жульке редко, по две-три в неделю. Ей часто снился запах табака и знакомые девочки с мальчиками вместе, иногда снился даже двор табачной фабрики - тогда она тихо повизгивала во сне, а если это случалось днем и поблизости от белой курицы, то курица квохтала от гордого злорадства. Куры были глупыми. Иногда они с большими стараниями пролазили под воротами и оказывались на улице, где их быстро съедали бездомные невоспитанные собаки. Несмотря на поголовное невозвращение, все новые и новые куры мечтали пролезть под железной стеной и оказаться в цивилизованном, с их точки зрения, мире. Свой собственный мир они находили неправильным и недостойным себя. Впрочем, куры всего лишь брали пример с людей - люди в ту зиму тоже особенно влюблялись в красивую сказку про мир иной, настоящий; мир, в котором есть пятьсот сортов колбасы, а не только Докторская и Любительская. А в ту зиму прожорливые люди уже съели все местные запасы Докторской и Любительской. После снегопадов улицы не расчищали; люди тоже ходили только по протоптанным дорожками и с неохотой; люди тоже считали свой собственный мир неправильным и недостойным себя.
Хозяин очень огорчался, когда, вернувшись (с неудачной охоты - по мнению Жульки), он недощитывался курицы. Тогда он долго и назидательно ругал Жульку, а она только смотрела в его глаза, показывая, как сильно она его любит. Такой взгляд долго выносить невозможно. В конце концов хозяин давал Жульке сигарету и уходил в дом.
Однажды утром, когда хозяина не было, Жулька увидела во дворе незнакомую рыжую собачонку. Собачонка была не полностью рыжей, а с белыми пятнами по бокам. Собачонка была чистой, быстрой и смелой, с задорным блеском в глазах - она тявкнула Жульке, как старой знакомой, и бросилась гонять кур. Суда по её бестолковым прыжкам, собачонка не была глолодна, а гоняла кур из хулиганских побуждений. Особенно доставалось белой курице, которая была слишком горда, чтобы быстро бегать. Пока Жулька встала на задние лапы и медленно подошла, белая курица оказалась пойманной. Жулька и печально тявкнула, вспомнив прошлые обиды. Рыжая собачонка не обратила на Жульку внимания. Тогда Жулька пристроилась рядом и тоже стала есть белую курицу. Курица была большой и жирной, её вполне хватало на двоих.
Когда калитка открылась и хозяин вошел во двор, чужая собачка взвизгнула и прыгнула в сугроб. Она, видимо, знала продолжение. Сугроб был глубоким и собачка застряла. "Надо было прыгать на дорожку" - сочувственно подумала Жулька. Пытаясь выбраться, собачка визжала, барахталась и проваливалась глубже.
Хозяин снял рюкзак, взял лыжную палку с отломанным кружком и направился к сугробу. Собачка завизжала совсем жалобно. Жулька вытянулась на задних лапах, чтобы удобней было наблюдать. Она ждала, что хозяин будет учить чужую собачку лаять и удивлялась такому странному желанию хозяина ведь лаять чужая собачка вроде бы умела.
После третьего удара палкой чужая собачка перестала визжать. Хозяин примерился и ткнул её ещё раз. Потом повернулся и подошел к Жульке. Он держал лыжную палку приподнятой для удара. Половина курицы красиво проплавляла снег свежей кровью. Хозяин поднял палку выше. Жулька смотрела на него своими человеческими глазами, но что-то в её взгляде изменилось. Хозяин заметил это и опустил палку. Потом он долго что-то говорил, потом зажег сигарету и протянул Жульке, но Жулька отвернулась и медленно пошла по дорожке. Хозяин бросил сигарету в снег, выругался и ушел в дом. Вскоре он вернулся с фанеркой, подцепил фанеркой тело чужой собачки и выбросил за калитку. Лыжи и палки так и остались лежать во дворе до утра. Ночью Жулька изгрызла пластмассу на одной из палок, а потом, для верности, и на другой.