Герасимов Сергей
Разные рассказы
Сергей Герасимов
РАЗНЫЕ РАССКАЗЫ
В сборник вошли разные рассказы, которые нельзя назвать фантастическими, хотя все они включают элементы фантастики - в большей или меньшей степени. Некоторые рассказы - просто приключенческие, или детективные, есть даже микро-триллеры, но есть и серьезные "просто" рассказы. Если вам не понравился один - читайте следующий рассказ, он окажется совершенно непохожим. Завершают сборник "Афоризмы и мысли", которые были написаны году примерно в девяноста втором методом автоматического письма - вы можете оценить результативность метода. Конечно, не все из них серьезны, но те, которые хороши, как раз и были записаны сразу, полностью и без исправлений.
Содержание:
Еше одна охота
Только не ешь бритву
Машина снов Фимка
Я просто хотел сказать
Моментальное фото
Западный склон
Натюрморт
Портрет художника в зрелом возрасте
Две голубых искры
В краю великих огней
Сказка о слепом великане
Пять тысяч смысла
Кое-что об одномерности
Жулька
Змеиный укус
В лето 1012го
Исповедь компьютерного существа
Дуэль Бегство
Нить жизни
Сказка о ядовитой женщине
Дом на окраине
Искусство разжигать костры
Афоризмы и мысли
ЕЩЕ ОДНА ОХОТА
Пауль Брэди был смикос. Слово это, понятное только жителям В***, да ещё неугомонным служителям национального парка, было удобным искажением другого слова, означавшего "самоубийца". Большинство ожиревших мерзавцев, приезжающих в В*** под занавес курортного сезона, об этом не знали. Для них смикос были лишь живым развлечением, живым до поры до времени, - людьми, получавшими деньги за риск. Вполне нормальный бизнес.
Сейчас в В*** осталось всего четверо смикос. Пауль Брэди был самым удачливым из них - он занималься своим делом уже девять лет и пока не собирался уходить на покой. Обычно смикос погибали на третий год, если им удавалось пережить первый. Поэтому на первый и на третий сезон ставки были значительно большими и, понятно, они увеличивались с каждым следующим сезоном. За свою десятую охоту Пауль Брэди мог получить большие деньги большие, чем нужно для долгой и счастливой жизни где-нибудь в не особенно дорогом райском уголке. Если он останется жив, конечно.
... Итак, главной его задачей было остаться живым. После того, как были сделаны все ставки (о размерах ставок Брэди мог только догадываться) и Брэди проник сквозь подкоп на запретную территорию, окруженную двойным электроограждением, ему оставалось победить или погибнуть. Если бы Брэди попытался вернуться в город без ремня из слоновой кожи, его бы вскоре застрелили на одной из темных улиц: закон больших денег.
Поход обычно длился около месяца. С собой Брэди не имел ничего, кроме ножа. Прожить в саванне месяц без всяких припасов было делом несложным для профессионала. Главной опасностью были хищники. Например, львы - так думали богатенькие толстячки, заправляющие игрой. На самом деле здешние львы не были опасны для человека, знающего как себя вести. Львы были сыты и уважительно любопытны. Брэди знал, что, куда бы он ни шел, один или несколько львов неотступно следуют за ним. Если не бежать и не поворачивать им навстречу, то львы не нападут. Куда опаснее были гиены. Но эта опасность возникнет позже - тогда, когда львы отстанут. Они обязательно отстанут львы не заходят на территории, где пасутся черные слоны.
Брэди шел, чтобы убить черного слона. Желательно самку, это стоит дороже. Желательно немолодую самку, лет тридцати пяти - сорока. Старые самки, наученные жизненным опытом, были наиболее агрессивны и наиболее опасны. Поэтому начинающие смикос убивали лишь молодых самцов. Слониху нужно было убить, используя только нож - и в этом была вся соль игры. Потом нужно было вырезать ремень из слоновой кожи - как доказательство - и вернуться обратно, не напоровшись на патруль. Патруль стреляет в браконьера без предупреждения, и только поэтому парк до сих пор существует.
Четыре дня Пауль Брэди пробирался сквозь травяной лес. Плотные стебли нигде не опускались ниже восьми футов, поэтому ориентироваться можно было лишь по солнцу. Иногда трава сменялась кустарником примерно той же высоты; редко, милях в десяти - пятнадцати друг от друга, росли деревья, на которые Брэди взбирался с приближением ночи. Спящий человек - слишком удобная добыча для гиен. После захода солнца горизонт затягивался темными слоистыми облаками; каждую ночь гремели отдаленные грозы - знак того, что близилось время дождей.
На пятый день он увидел первую гиену. Пятнистая рыжая тварь стояла на тропе ярдах в пятнадцати впереди него и отвратительно улыбалась. Брэди резко поднял руку - зверь повернул свои короткие широкие уши и, заваливаясь вбок с неуклюжей грацией подрастающего щенка, нырнул в траву. Появление гиен означало, что скоро он прийдет к нужному месту. Теперь он должен идти осторожно: гиены никогда не нападут на идущего взрослого человека, но слоны могли появиться внезапно. Эти горы мяса имели способность передвигаться бесшумно. Встречая человека, всегда нападали - эти животные знали, что у них нет других врагов.
Всю следующую ночь гиены бродили поблизости, Брэди слышал их вой и хохот. Утром он увидел слонов. Это было стадо голов в пятнадцать. Нужно было спешить: сегодня-завтра слоны уйдут, здесь им уже нечего делать. Это Брэди определил по широкому пространству вытоптанной травы у водопоя. Слоны уйдут вниз вдоль ручья; вверх они не пойдут, там болота. Но гораздо лучше убить слониху здесь.
К полудню он добрался до места. Теперь нужно дождаться удобного случая. Когда слониха зайдет в травяные заросли и станет неподвижно, опустив голову, чтобы удобней было обвивать хоботом пучки вкусной травы, он подкрадется сзади и полоснет её лезвием по ноге - на три ладони выше чуть приподнятой пятки, так, чтобы перерезать сухожилие. После этого слониха упадет. Она ещё сможет подняться, но идти уже не сможет. Другие слоны постараются ей помочь, но напрасно, и на следующий день они уйдут. Тогда он сможет убить слониху.
Пока все складывалось удачно. Большинство слонов разбрелись по периметру вытоптанной поляны и паслись, выламывая невысокий кустарник. Трава им нравилась меньше: перед самыми дождями созревшие семенные шишечки раскрывались, выбрасывая тысячи колючих семян, которые уже через пару недель взойдут новой травой. Брэди и сам постоянно выдергивал колючки из своей кожи. Четверо слонов стояли у водопоя, ещё трое лежали, осыпая себя пылью (несмотря на каменистую землю, они уже успели вырыть ямы), остальные скрылись в траве. Над травой возвышались лишь их рыжие головы и спины: слоны становились черными только после купания.
Подходящее животное было совсем рядом. Огромная слониха совсем исчезла в траве, присев и соскользнув передними лапами в ручей. Пока она пила, она не могла оглянуться. Брэди подошел сзади и низко присел, упираясь ладонью в камень. Над его головой висел грязный морщинистый хвостик с двойной кисточкой волос. Слониха переминалась с ноги на ногу - видимо, ей было не удобно стоять. Нужно резать напряженную ногу, иначе животное не свалится сразу. Несколько секунд Брэди колебался.
Наконец, слониха перестала двигаться; натренированным движением Брэди взрезал кожу и успел заметить, как натянутая кожа расходится в стороны, открывая нечто розовое внутри - будто рот в улыбке; он резко толкнулся обеими ногами, чтобы отпрыгнуть назад и в сторону, но правая нога поскользнулась на камне и вытянулась во всю длину.
Он почувствовал удар и услышал, как ему показалось, треск всех своих костей; слониха привстала, пробуя подняться; Брэди отполз в заросли, двигая только руками. Он отполз на руках ещё несколько ярдов, прежде чем обернуться и посмотреть на свои ноги.
Левая была в порядке, но правая ниже колена выглядела так, будто её переехал грузовик. Плотная ткань брюк набухла кровью, это значило, что сломанные кости вышли наружу, проткнув кожу. Кружилась голова, он чувствоввал, что теряет сознание.
Когда он очнулся, слониха все ещё трубила. Он не знал, что означает этот звук: это не был призыв о помощи, иначе бы все стадо уже давно собралось здесь и растоптало бы Брэди в лепешку. Испуганные громким звуком гиены пока не приближались, несмотря на запах свежей крови. Нога болела так, что хотелось кричать.
Он отполз немного в сторону и, раздвинув стебли, выглянул. Слоны уходили - уходили вверх по ручью, в сторону болот. Слонихи прогоняла их от себя.
"Спасибо, милая, - подумал Брэди, - но ты просчиталась. Вот теперь я тебя прикончу."
Он отполз в сторону звуков. Слониха сидела, опираясь на передние ноги, и непрерывно трубила. Убить её было не так просто. Брэди снова потерял сознание.
Когда он очнулся, была ночь. Несмотря на дальние громыхания, небо вздувалось над головой черно-звездным прозрачным куполом - бездна, которая кружась, падает на тебя сверху. Нет, это просто кружится голова. Он попробовал пошевелиться и с удивлением почувствовал, чточто лежит наполовину в воде. Потом он понял все.
Слониха не спала. Она перетащила его сюда своим хоботом и теперь держала так, чтобы он не смог уйти. Она решила убить не сразу. Он увидел кончик хобота, лежащий у него на груди. Два мягких чувствительных отростка шевелились. Он поднял голову и увидел бивни, синевато отсвечивающие в свете звезд - один длинный, другой обломанный на половину. Над бивнями угадывалась черная громада головы. Хобот напрягся и вынес Брэди из ручья. Брэди закричал. Хохот гиен ответил ему из-за кустов, будто долго не затихающее эхо.
Вдруг хобот отпустил его. Брэди взялся за нож. Слониха отвернулась и легла, не обращая на него внимания. Гиены приблизились. Брэди подполз к огромному животному и встал на ногу, опираясь на складчатую, всю в легком пушке, кожу. Стоящего человека гиены не тронут. Но он не сможет стоять всегда - что потом? Потом ему поможет этот слон, другого выхода нет, - эту зверюгу нельзя убивать сейчас.
Еще двадцать четыре дня они спали по очереди и по очереди прогоняли гиен. Этим низкозадым улыбающимся псам так и не удалось поживиться. Но за двадцать четыре дня произошло многое. На третий день нога распухла и почернела. Спасти Брэди могла лишь ампутация. Он разложил костер (картонку спичек он все же имел с собой, хотя это было против правил игры), очень сильно стянул бедро остатками рубашки и долго ждал, пока нога полностью онемеет. Но она так и не онемела до конца. После ампутации ниже колена остался торчать лишь обгорелый слом двух костей - операцию Брэди делал ножом, раскаленным на огне, а потом сильно прижигал рану, чтобы остановить кровь. В это время ни человек, ни слон не спали - почти двое суток. Через пару недель слон научился легко садиться и вставать, тяжело прыгал на трех ногах, но теперь уже мог кормиться сам. Брэди вырезал костыль из самой толстой палки, которую сумел найти, и тоже мог медленно передвигаться. Все это время они спали по очереди и все это время гиены ждали. Наконец, они смогли идти вместе. КАждый час они делали долгий привал. Они были нужны друг другу.
... Пройдет ещё месяц, прежде чем они выйдут к электроограде парка. К этому времени богатые подонки уже уедут. Брэди использует все свои деньги, чтобы спасти слониху. Ее усыпят, выстрелив с близкого расстояния двумя шприцами с М99 и потом сошьют сухожилие. Потом она уйдет в саванну и больше не вернется. На следующий год Паулю Брэди предложат сумму, вдвое большую чем раньше, чтобы он пошел поохотиться на протезе. Он откажется. И тогда его попросят покинуть В***. что он и сделает.
В тот год в городе будет много новых смикос.
ТОЛЬКО НЕ ЕШЬ БРИТВУ
Вечер и ночь директор Юрич провел в лагере.
Лагерь носил имя "Романтик", как и все подобные места, изобретенные необьятной ширью педагогической мысли. О повышенном романтизме местности сообщала прямоугольная древоплита выцвевшего цвета, стоявшая между трех пушистых сосен, - поставленная незаметно, чтобы не слишком часто красить. Плита стеснялась своего имени и оттого год от году кривилась, подгнивая. Под романтичную плиту обычно сметался мелкий мусор - и в трех соснах мусор терялся. Здесь же ночные чешуекрылые устраивали праздники любви. По ночам воздух гудел от множества мелких крыльев, влюбленная мелочь кружила, воображая себя эльфами или дюймовочками, на худой конец; кружила, сталкивалась, ползла по клейким стволам, прелой хвое и по рубахам худоребрых мальчиков, которые вышли, чтобы осветить летнее таинство сигаретным огоньком.
Лагерь заканчивал последний день работы. Здесь работали только те, кто не отработал повинность за крепкое детское лето. Каждый ученик из тысячи двухсот должен был отработать в свое личное, свободное от учебных кошмаров, время. Если же он не хотел работать, то должен был заплатить деньгами или мелкими полезными предметами. Вениками, например, или зеленой краской. Те ученики, которые не сделали ни первого, ни второго, ни третьего, были искуссно пойманы директором Юричем, собраны в лагере и над ними производились полезные для воспитания экзкекуции.
Юрич приехал проинспектировать лагерь. Он был немножечко навеселе и деревня, проезжавшая мимо автобуса, покачивалась весело, напевала песни с завалинок, выпускала на дорогу смешных упрямых коров, автобус смеялся и глох мотором, избыточно жизнерадостен. Директор Юрич сидел, насупившись, не допуская к себе веселье местности. Миссия его требовала сосредоточенности души. Он прибыл около четырех часов и примерно до семи спал в личной двухместной палатке с пастовыми надписями на стенах (надписи сообщали кто в кого влюблен, никого не пропуская и порой замахиваясь на обобщения), и во сне же обдумывал, кого наказать за обнаруженные надписи. Руководящий человек ценит свое время, а потому думает и во сне. Проснувшись, он сел и стал ждать доклада.
В стену палатки тихо поскреблись и появилась лаборантка Люся.
- Зайди, - сказал директор Юрич.
Лаборантка Люся вошла и принялась выполнять свои непосредственные обязанности.
- По порядку, пожалуйста.
- Первое, - начала лаборантка Люся и проинформировала.
Ее непосредственными обязанностями было докладывать обо всем, что происходит в лагере. Дело в том, что как лаборантка кабинета биологии она уже давно профессионально умерла. В кабинете биологии даже заложили кирпичом стену, из принципа - там, где была раньше лаборантская комната. Делать лаборантке было все равно нечего, потому что не было лабораторных работ. А лабораторных работ не было из-за отсутствия учебного инвентаря. А инвентаря не было из-за отсутствия финансов. А финансов не было просто так, без причины.
Предпоследний микроскоп дети разобрали в позапрошлом году. Последний Юрич унес к себе домой. На всякий случай, вдруг в хозяйстве пригодится. Еще он смутно помнил, что в детстве мечтал посмотреть в микроскоп. Так и не посмотрел до сих пор.
Итак, непосредственной обязанностью лаборантки были доклады и она отчитывалась регулярно, два раза в неделю. Если случались ЧП, то отчитывалась чаще. Лаборантка имела лицо, внушающее неограниченное доверие, и большие уши, развившиеся от регулярных тренировок. Ее уши могли двигаться как у лошади. Уши прикрывались пышной прической.
- Хорошо, - сказал Юрич, - я разберусь. И взял на заметку.
У него был блокнот, где он рисовал звездочки - знак твердости и принципиальности. Звездочки уже заполняли пятую страницу блокнота. А на каждой страничке их было триста шестьдесят (18 на 20). Именно столько огранизационных мероприятий Юрич наметил и исполнил за годы своего демократического правления.
- Дальше.
- Дальше, не могут найти ключ от ящика с инструментом, - продолжила лаборантка.
- Кто виноват?
- Не признаются.
- Я найду. Дальше.
- Дальше Анжела боится сторожить по ночам. Говорит, что слышит шаги.
Юрич нарисовал очередную звездочку. Если слышала, но не донесла преступление налицо.
- Дальше.
- Принесли зарплату, но не могут досчитаться ста тысяч.
- Дальше.
- Разговаривали о вас, разговаривали невежливо, с обидными словами.
- Кто?
Лаборантка Люся начала перечислять; было заметно, что в процессе общественнополезного труда она развила в себе не только уши, но и феноменальную память.
- Это не столь важно, отложим пока, - сказал утомившийся Юрич. Дальше.
- Дальше мужчины собрались и пьют.
- Как, просто пьют?
- Нет, играют в карты и пьют.
- И все?
- Рассказывают анекдоты, играют в карты и пьют.
- И все?
- У Короткого две девятки в рукаве.
- Что пьют?
- Водку.
- Свою или общественную?
- Свою.
- Много выпили?
- Только начали.
Юрич поставил звездочку и решил явиться тогда, когда выпьют много. Чтобы преступление было не только налицо, но и на лицах.
- Сколько их? - спросил Юрич.
- Шестеро. Пьют, ругаются и играют в карты.
- А почему седьмого нет?
- Физног отсутствует по непонятной причине.
- Ладно, - ответил Юрич. - Иди и продолжай работать.
Директор Юрич вышел из любвеобильной палатки и начал строить всех в единую линию, чтобы учить маршевому шагу. Дети слушались неохотно и с бестолковинкой, но строй был создан, марш отмарширован с пользой для воспитания; детям было велено разбредаться по палаткам. В воздухе повисла пыль. Закат прижался к горизонту и светил из-за чешуйчатых сосновых стволов. Казалось, что в темно-розовое небо брошена горсть риса - к хорошей погоде, должно быть. Хотелось кидаться шишками и конфетными бумажками. Было ещё светло; дети вбрели в палатки и выбрели из дырок, предусмотрительно прорезанных сзади. Те, кто не прорезывал дыр, пролезал под брезентом и пачкался в песке, на себя же и пеняя. Кидаясь шишками и конфетными бумажками, дети убредали.
Юрич собрал детей вновь. Построил их в каре и провел воспитательную беседу с целью вразумления и запугивания. Воспитательная беседа была тихой, но жесткой, с называнием имен, прозвищ, оценочных эпитетов, неутешительных выводов и обязательных наказаний, поэтому все стояли напряженно, и серое вечернее небо накрывало каре колпаком. Песок стал цвета цементной пыли, а верхушки сосен сияли и оплывали, как свечи, и ближняя сосна крутила веточкой у виска, намекая на что-то. Особенно напряженно стояли воспитатели, которым должно было влететь пуще всего. На землю опускалась ночь. Чешуекрылые слетались к романтичной доске на праздник любви.
На землю опустилась ночь; мяукали лесные птицы, усердствовал множественный комар, спал столовский кот, слопав столовскую же мышь; Млечный Путь запрокинулся в небо и покатился колесом; планета сжалась, заметив свою малость во вселенском великолепии; замычала корова на заречной ферме и умолкла, прислушиваясь к ночному звуку своего голоса; горела одинокая лампа-контролька; директор Юрич уснул.
Ему снился зал с профсоюзным собранием внутри. Было десять пятнадцать утра. Он чувствовал напряженность в зале. Напряженность была неопределенной и висела в жарком воздухе, как вопросительный знак. На собрании предполагалось кого-то разнести, но Юрич пока не решил кого.
- Пусть откроют окно, - приказал он.
Затрепетали занавески и стало свежее; Юрич сделал перекличку, хотя видел, что явка стопроцентна. Полный зал, - удовлетворенно подумал он.
Он любил называть свой кабинет залом. Все-таки здесь проводились собрания под его, директора Юрича, руководством. В зале легче смотрится в даль, а собрания затем и нужны, чтобы смотреть в даль, указанную направляющим пальцем. Он любил говорить на собраниях и увлекался так, что начилал верить себе сам. Тогда стены зала раздвигались вширь, и превращались в горизонты. По четко очерченным горизонтам маршировали правильные дети; столь же правильные дети не царапали парт и не брызгались молоком в столовой, родители стекались на собрания, привлеченные призывами классоводов, а после собраний прикладывали горячие руки к своим примерным детям, и дети делались ещё примернее. Он любил свой труд и вкладывал в труд всю душу.
Директор Юрич читал доклад. Доклад был о модном в данный воспитательный период милосердии. Он говорил о милосердии и о том, что часто учителю нехватает именно любви, чтобы понять ребенка. О том, что любовь может творить чудеса, что любовь может вырастить оазис в пустыне и растопить ледники; о том, что если в детское сердце закрадывается холодок, то согреть его можно только любовью. Он говорил так и, время от времени, сообщал оргвыводы. За окнами запела мелодия, воздух стал свеж и прозрачен, как утром над рекою, портрет Пифагора умилился и сморгнул, пряча слезу, кактус развесил свой колючий язык, а неблагодарный коллектив рисовал в тетрадках чертиков, пускал по залу записки, вешал на спины своих членов бумажки, чтобы посмеяться, наблюдал за пушинкой, влетевшей в окно, спал, обрывал цветы на подоконнике - любит, не любит, любит - делал самолетики, гонял по парте жучка, подталкивая его карандашиком. Трудолюбивая часть коллектива заполняла свежие бланки отчетности.
После доклада начались прения. Прели о том, о чем всегда: то ли каялись, то ли ругались, естественно, не трогая руководство. Дионисий Второй прел о наглости воспитуемых, Аглая Никитишна прела о материальной базе. Трое склочников называли друг друга склочниками и прели от желания сделать что-нибудь плохое. Короткий взопрел от желания покурить и выскользнул из зала, не спросив разрешения. Нужно будет принять его наедине и попросить его объяснить свое поведение, - подумал директор Юрич и от скуки проснулся.
Чу, тайное шевеление. Физног вышел из палатки. Ага, мелькнула тень. По должности Физног был физруком, но, так как любил футбол, бег, велосипед и всякие другие ножные виды спорта, то был переименовал в Физнога. А ещё свое любимейшее воспитательное воздействие Физног обычно производил носком ноги.
Физног был невысок, белокур, болезненно бледен и имел белые, болотные глаза - как будто и на глаза распространилась бледность тела. В темноте Физног умел становиться невидимым. Он последовал за тенью и дождался сигаретного огонька.
- Стоять!
Огонек прыгнул и был мгновенно затоптан.
- Какая палатка?
- Я больше не буду!
- Палатка, я сказал! - шлепающий звук.
- Третья!
- Идем со мной!
Тень была быстро опознана и материализована, палатка номер три разбужена и получила приказ выносить кровати. Как только кровати были вынесены и поставлены очень аккуратно, он приказал лечь. После этого сказал шутку, дождался смеха, заставил всех встать и внести кровати обратно. И снова лечь. Потом снова встать и снова вынести кровати. Так продолжалось до тех пор, пока палатка номер три выбилась из сил и сказала, что хочет спать.
- Хорошо, - сказал Физног, - спите. И палатка уснула, успокоенная руководящей волей.
Он прождал ещё час, занятый отловом мелких нарушителей. Часа достаточно, чтобы палатка номер три прониклась томной сладостью сна. Он снова разбудил мятежную палатку и повторил экзекуцию. Час спустя - ещё раз. Пусть узнают, что такое не спать всю ночь. Сам Физног спать не хотел - он возбуждался от экзекуций.
После двух часов нарушитель пошел реже, все утомляются, даже дети. Физног приоткрыл полог произвольной палатки и вытащил того ребенка, который лежал поближе.
- Я больше не буду! - сказал ребенок сонно.
Ребенок был отправлен в палатку самого директора Юрича - для уничтожения пастовых надписей, - тех, которые пели о любви так сладостно, что были читаемы даже в ночном мраке.
Физног побродил по террирории, сбивая шлепанцами песчаные барханчики, потом широко зевнул, порадовал спину громким шкрябом и ушел в палатку. Там он согнал с кровати столовского кота - жирного, но удачливого в охоте, лег и быстро уснул. Ему приснился кошмар.
Действие сна разворачивалось в школе. Во сне он был грандиозно зол. Так зол, что просто беда. Чтобы помочь беде было несколько средств. Первое: подраться с кем-нибудь; второе: пойти домой и заняться любовью (жена, увы, прогонит) и третье: хорошо напиться. Хорошо напиться было самым простым и, главное, быстрым средством. Физног решил попробовать.
Даже во сне он знал, что сейчас все мужчины собрались в комнатке сторожа чтобы играть в карты, пить, ругать директора и наслаждаться безнаказанностью. Но он был не в том настороении, чтобы играть в карты. Короткий обычно прятал девятки в рукаве и если был так случилось и на этот раз, Физног бы не вытерпел и стал бить кому-то морду, все равно кому. А, расходившись, он бы не смог остановиться. Он чувствовал, что не может держать себя. Я тебе покажу! - думал Физног. Но как он будет показывать, он не знал и сердце было смутным.
Он достал из-под стола бутылку и налил. Отпил немного. Все-таки что-то нужно делать, - подумал он, - работа слишком действует мне на нервы. Я совсем разболтался. Он вспомнил время, когда выступал в соревнованиях, и чуть не зарычал от горечи. Все прошло. Тогда его нервами можно было гордиться. Он был человеком без нервов. Волновался ли он хоть раз перед выступлением? - да никогда! Ничто не могло вывести его из равновесия. А теперь из равновесия его выводит ничто. Что бы такого сделать плохого? Он зарычал по-настоящему. Оконный кактус втянул колючки от страха.
Он отпил ещё немного и приготовился поставить стакан на стол, чтоб растянуть удовольствие. Провел рукой по подбородку, щетина отросла. Когда рычишь, щетина растет быстрее. Вдруг в дверь затарабанили.
Он бросился к двери и зацепился по пути за угол стола. Удар был силен, наверняка на ноге останется кровоподтек. Человек, стучавший за дверью, поспешно убежал, волнуясь за свою целость. Когда Физног отпер дверь и выглянул, в зале никого не было, кроме потных запахов, зато запахи бесцеремонно лезли в нос.
РАЗНЫЕ РАССКАЗЫ
В сборник вошли разные рассказы, которые нельзя назвать фантастическими, хотя все они включают элементы фантастики - в большей или меньшей степени. Некоторые рассказы - просто приключенческие, или детективные, есть даже микро-триллеры, но есть и серьезные "просто" рассказы. Если вам не понравился один - читайте следующий рассказ, он окажется совершенно непохожим. Завершают сборник "Афоризмы и мысли", которые были написаны году примерно в девяноста втором методом автоматического письма - вы можете оценить результативность метода. Конечно, не все из них серьезны, но те, которые хороши, как раз и были записаны сразу, полностью и без исправлений.
Содержание:
Еше одна охота
Только не ешь бритву
Машина снов Фимка
Я просто хотел сказать
Моментальное фото
Западный склон
Натюрморт
Портрет художника в зрелом возрасте
Две голубых искры
В краю великих огней
Сказка о слепом великане
Пять тысяч смысла
Кое-что об одномерности
Жулька
Змеиный укус
В лето 1012го
Исповедь компьютерного существа
Дуэль Бегство
Нить жизни
Сказка о ядовитой женщине
Дом на окраине
Искусство разжигать костры
Афоризмы и мысли
ЕЩЕ ОДНА ОХОТА
Пауль Брэди был смикос. Слово это, понятное только жителям В***, да ещё неугомонным служителям национального парка, было удобным искажением другого слова, означавшего "самоубийца". Большинство ожиревших мерзавцев, приезжающих в В*** под занавес курортного сезона, об этом не знали. Для них смикос были лишь живым развлечением, живым до поры до времени, - людьми, получавшими деньги за риск. Вполне нормальный бизнес.
Сейчас в В*** осталось всего четверо смикос. Пауль Брэди был самым удачливым из них - он занималься своим делом уже девять лет и пока не собирался уходить на покой. Обычно смикос погибали на третий год, если им удавалось пережить первый. Поэтому на первый и на третий сезон ставки были значительно большими и, понятно, они увеличивались с каждым следующим сезоном. За свою десятую охоту Пауль Брэди мог получить большие деньги большие, чем нужно для долгой и счастливой жизни где-нибудь в не особенно дорогом райском уголке. Если он останется жив, конечно.
... Итак, главной его задачей было остаться живым. После того, как были сделаны все ставки (о размерах ставок Брэди мог только догадываться) и Брэди проник сквозь подкоп на запретную территорию, окруженную двойным электроограждением, ему оставалось победить или погибнуть. Если бы Брэди попытался вернуться в город без ремня из слоновой кожи, его бы вскоре застрелили на одной из темных улиц: закон больших денег.
Поход обычно длился около месяца. С собой Брэди не имел ничего, кроме ножа. Прожить в саванне месяц без всяких припасов было делом несложным для профессионала. Главной опасностью были хищники. Например, львы - так думали богатенькие толстячки, заправляющие игрой. На самом деле здешние львы не были опасны для человека, знающего как себя вести. Львы были сыты и уважительно любопытны. Брэди знал, что, куда бы он ни шел, один или несколько львов неотступно следуют за ним. Если не бежать и не поворачивать им навстречу, то львы не нападут. Куда опаснее были гиены. Но эта опасность возникнет позже - тогда, когда львы отстанут. Они обязательно отстанут львы не заходят на территории, где пасутся черные слоны.
Брэди шел, чтобы убить черного слона. Желательно самку, это стоит дороже. Желательно немолодую самку, лет тридцати пяти - сорока. Старые самки, наученные жизненным опытом, были наиболее агрессивны и наиболее опасны. Поэтому начинающие смикос убивали лишь молодых самцов. Слониху нужно было убить, используя только нож - и в этом была вся соль игры. Потом нужно было вырезать ремень из слоновой кожи - как доказательство - и вернуться обратно, не напоровшись на патруль. Патруль стреляет в браконьера без предупреждения, и только поэтому парк до сих пор существует.
Четыре дня Пауль Брэди пробирался сквозь травяной лес. Плотные стебли нигде не опускались ниже восьми футов, поэтому ориентироваться можно было лишь по солнцу. Иногда трава сменялась кустарником примерно той же высоты; редко, милях в десяти - пятнадцати друг от друга, росли деревья, на которые Брэди взбирался с приближением ночи. Спящий человек - слишком удобная добыча для гиен. После захода солнца горизонт затягивался темными слоистыми облаками; каждую ночь гремели отдаленные грозы - знак того, что близилось время дождей.
На пятый день он увидел первую гиену. Пятнистая рыжая тварь стояла на тропе ярдах в пятнадцати впереди него и отвратительно улыбалась. Брэди резко поднял руку - зверь повернул свои короткие широкие уши и, заваливаясь вбок с неуклюжей грацией подрастающего щенка, нырнул в траву. Появление гиен означало, что скоро он прийдет к нужному месту. Теперь он должен идти осторожно: гиены никогда не нападут на идущего взрослого человека, но слоны могли появиться внезапно. Эти горы мяса имели способность передвигаться бесшумно. Встречая человека, всегда нападали - эти животные знали, что у них нет других врагов.
Всю следующую ночь гиены бродили поблизости, Брэди слышал их вой и хохот. Утром он увидел слонов. Это было стадо голов в пятнадцать. Нужно было спешить: сегодня-завтра слоны уйдут, здесь им уже нечего делать. Это Брэди определил по широкому пространству вытоптанной травы у водопоя. Слоны уйдут вниз вдоль ручья; вверх они не пойдут, там болота. Но гораздо лучше убить слониху здесь.
К полудню он добрался до места. Теперь нужно дождаться удобного случая. Когда слониха зайдет в травяные заросли и станет неподвижно, опустив голову, чтобы удобней было обвивать хоботом пучки вкусной травы, он подкрадется сзади и полоснет её лезвием по ноге - на три ладони выше чуть приподнятой пятки, так, чтобы перерезать сухожилие. После этого слониха упадет. Она ещё сможет подняться, но идти уже не сможет. Другие слоны постараются ей помочь, но напрасно, и на следующий день они уйдут. Тогда он сможет убить слониху.
Пока все складывалось удачно. Большинство слонов разбрелись по периметру вытоптанной поляны и паслись, выламывая невысокий кустарник. Трава им нравилась меньше: перед самыми дождями созревшие семенные шишечки раскрывались, выбрасывая тысячи колючих семян, которые уже через пару недель взойдут новой травой. Брэди и сам постоянно выдергивал колючки из своей кожи. Четверо слонов стояли у водопоя, ещё трое лежали, осыпая себя пылью (несмотря на каменистую землю, они уже успели вырыть ямы), остальные скрылись в траве. Над травой возвышались лишь их рыжие головы и спины: слоны становились черными только после купания.
Подходящее животное было совсем рядом. Огромная слониха совсем исчезла в траве, присев и соскользнув передними лапами в ручей. Пока она пила, она не могла оглянуться. Брэди подошел сзади и низко присел, упираясь ладонью в камень. Над его головой висел грязный морщинистый хвостик с двойной кисточкой волос. Слониха переминалась с ноги на ногу - видимо, ей было не удобно стоять. Нужно резать напряженную ногу, иначе животное не свалится сразу. Несколько секунд Брэди колебался.
Наконец, слониха перестала двигаться; натренированным движением Брэди взрезал кожу и успел заметить, как натянутая кожа расходится в стороны, открывая нечто розовое внутри - будто рот в улыбке; он резко толкнулся обеими ногами, чтобы отпрыгнуть назад и в сторону, но правая нога поскользнулась на камне и вытянулась во всю длину.
Он почувствовал удар и услышал, как ему показалось, треск всех своих костей; слониха привстала, пробуя подняться; Брэди отполз в заросли, двигая только руками. Он отполз на руках ещё несколько ярдов, прежде чем обернуться и посмотреть на свои ноги.
Левая была в порядке, но правая ниже колена выглядела так, будто её переехал грузовик. Плотная ткань брюк набухла кровью, это значило, что сломанные кости вышли наружу, проткнув кожу. Кружилась голова, он чувствоввал, что теряет сознание.
Когда он очнулся, слониха все ещё трубила. Он не знал, что означает этот звук: это не был призыв о помощи, иначе бы все стадо уже давно собралось здесь и растоптало бы Брэди в лепешку. Испуганные громким звуком гиены пока не приближались, несмотря на запах свежей крови. Нога болела так, что хотелось кричать.
Он отполз немного в сторону и, раздвинув стебли, выглянул. Слоны уходили - уходили вверх по ручью, в сторону болот. Слонихи прогоняла их от себя.
"Спасибо, милая, - подумал Брэди, - но ты просчиталась. Вот теперь я тебя прикончу."
Он отполз в сторону звуков. Слониха сидела, опираясь на передние ноги, и непрерывно трубила. Убить её было не так просто. Брэди снова потерял сознание.
Когда он очнулся, была ночь. Несмотря на дальние громыхания, небо вздувалось над головой черно-звездным прозрачным куполом - бездна, которая кружась, падает на тебя сверху. Нет, это просто кружится голова. Он попробовал пошевелиться и с удивлением почувствовал, чточто лежит наполовину в воде. Потом он понял все.
Слониха не спала. Она перетащила его сюда своим хоботом и теперь держала так, чтобы он не смог уйти. Она решила убить не сразу. Он увидел кончик хобота, лежащий у него на груди. Два мягких чувствительных отростка шевелились. Он поднял голову и увидел бивни, синевато отсвечивающие в свете звезд - один длинный, другой обломанный на половину. Над бивнями угадывалась черная громада головы. Хобот напрягся и вынес Брэди из ручья. Брэди закричал. Хохот гиен ответил ему из-за кустов, будто долго не затихающее эхо.
Вдруг хобот отпустил его. Брэди взялся за нож. Слониха отвернулась и легла, не обращая на него внимания. Гиены приблизились. Брэди подполз к огромному животному и встал на ногу, опираясь на складчатую, всю в легком пушке, кожу. Стоящего человека гиены не тронут. Но он не сможет стоять всегда - что потом? Потом ему поможет этот слон, другого выхода нет, - эту зверюгу нельзя убивать сейчас.
Еще двадцать четыре дня они спали по очереди и по очереди прогоняли гиен. Этим низкозадым улыбающимся псам так и не удалось поживиться. Но за двадцать четыре дня произошло многое. На третий день нога распухла и почернела. Спасти Брэди могла лишь ампутация. Он разложил костер (картонку спичек он все же имел с собой, хотя это было против правил игры), очень сильно стянул бедро остатками рубашки и долго ждал, пока нога полностью онемеет. Но она так и не онемела до конца. После ампутации ниже колена остался торчать лишь обгорелый слом двух костей - операцию Брэди делал ножом, раскаленным на огне, а потом сильно прижигал рану, чтобы остановить кровь. В это время ни человек, ни слон не спали - почти двое суток. Через пару недель слон научился легко садиться и вставать, тяжело прыгал на трех ногах, но теперь уже мог кормиться сам. Брэди вырезал костыль из самой толстой палки, которую сумел найти, и тоже мог медленно передвигаться. Все это время они спали по очереди и все это время гиены ждали. Наконец, они смогли идти вместе. КАждый час они делали долгий привал. Они были нужны друг другу.
... Пройдет ещё месяц, прежде чем они выйдут к электроограде парка. К этому времени богатые подонки уже уедут. Брэди использует все свои деньги, чтобы спасти слониху. Ее усыпят, выстрелив с близкого расстояния двумя шприцами с М99 и потом сошьют сухожилие. Потом она уйдет в саванну и больше не вернется. На следующий год Паулю Брэди предложат сумму, вдвое большую чем раньше, чтобы он пошел поохотиться на протезе. Он откажется. И тогда его попросят покинуть В***. что он и сделает.
В тот год в городе будет много новых смикос.
ТОЛЬКО НЕ ЕШЬ БРИТВУ
Вечер и ночь директор Юрич провел в лагере.
Лагерь носил имя "Романтик", как и все подобные места, изобретенные необьятной ширью педагогической мысли. О повышенном романтизме местности сообщала прямоугольная древоплита выцвевшего цвета, стоявшая между трех пушистых сосен, - поставленная незаметно, чтобы не слишком часто красить. Плита стеснялась своего имени и оттого год от году кривилась, подгнивая. Под романтичную плиту обычно сметался мелкий мусор - и в трех соснах мусор терялся. Здесь же ночные чешуекрылые устраивали праздники любви. По ночам воздух гудел от множества мелких крыльев, влюбленная мелочь кружила, воображая себя эльфами или дюймовочками, на худой конец; кружила, сталкивалась, ползла по клейким стволам, прелой хвое и по рубахам худоребрых мальчиков, которые вышли, чтобы осветить летнее таинство сигаретным огоньком.
Лагерь заканчивал последний день работы. Здесь работали только те, кто не отработал повинность за крепкое детское лето. Каждый ученик из тысячи двухсот должен был отработать в свое личное, свободное от учебных кошмаров, время. Если же он не хотел работать, то должен был заплатить деньгами или мелкими полезными предметами. Вениками, например, или зеленой краской. Те ученики, которые не сделали ни первого, ни второго, ни третьего, были искуссно пойманы директором Юричем, собраны в лагере и над ними производились полезные для воспитания экзкекуции.
Юрич приехал проинспектировать лагерь. Он был немножечко навеселе и деревня, проезжавшая мимо автобуса, покачивалась весело, напевала песни с завалинок, выпускала на дорогу смешных упрямых коров, автобус смеялся и глох мотором, избыточно жизнерадостен. Директор Юрич сидел, насупившись, не допуская к себе веселье местности. Миссия его требовала сосредоточенности души. Он прибыл около четырех часов и примерно до семи спал в личной двухместной палатке с пастовыми надписями на стенах (надписи сообщали кто в кого влюблен, никого не пропуская и порой замахиваясь на обобщения), и во сне же обдумывал, кого наказать за обнаруженные надписи. Руководящий человек ценит свое время, а потому думает и во сне. Проснувшись, он сел и стал ждать доклада.
В стену палатки тихо поскреблись и появилась лаборантка Люся.
- Зайди, - сказал директор Юрич.
Лаборантка Люся вошла и принялась выполнять свои непосредственные обязанности.
- По порядку, пожалуйста.
- Первое, - начала лаборантка Люся и проинформировала.
Ее непосредственными обязанностями было докладывать обо всем, что происходит в лагере. Дело в том, что как лаборантка кабинета биологии она уже давно профессионально умерла. В кабинете биологии даже заложили кирпичом стену, из принципа - там, где была раньше лаборантская комната. Делать лаборантке было все равно нечего, потому что не было лабораторных работ. А лабораторных работ не было из-за отсутствия учебного инвентаря. А инвентаря не было из-за отсутствия финансов. А финансов не было просто так, без причины.
Предпоследний микроскоп дети разобрали в позапрошлом году. Последний Юрич унес к себе домой. На всякий случай, вдруг в хозяйстве пригодится. Еще он смутно помнил, что в детстве мечтал посмотреть в микроскоп. Так и не посмотрел до сих пор.
Итак, непосредственной обязанностью лаборантки были доклады и она отчитывалась регулярно, два раза в неделю. Если случались ЧП, то отчитывалась чаще. Лаборантка имела лицо, внушающее неограниченное доверие, и большие уши, развившиеся от регулярных тренировок. Ее уши могли двигаться как у лошади. Уши прикрывались пышной прической.
- Хорошо, - сказал Юрич, - я разберусь. И взял на заметку.
У него был блокнот, где он рисовал звездочки - знак твердости и принципиальности. Звездочки уже заполняли пятую страницу блокнота. А на каждой страничке их было триста шестьдесят (18 на 20). Именно столько огранизационных мероприятий Юрич наметил и исполнил за годы своего демократического правления.
- Дальше.
- Дальше, не могут найти ключ от ящика с инструментом, - продолжила лаборантка.
- Кто виноват?
- Не признаются.
- Я найду. Дальше.
- Дальше Анжела боится сторожить по ночам. Говорит, что слышит шаги.
Юрич нарисовал очередную звездочку. Если слышала, но не донесла преступление налицо.
- Дальше.
- Принесли зарплату, но не могут досчитаться ста тысяч.
- Дальше.
- Разговаривали о вас, разговаривали невежливо, с обидными словами.
- Кто?
Лаборантка Люся начала перечислять; было заметно, что в процессе общественнополезного труда она развила в себе не только уши, но и феноменальную память.
- Это не столь важно, отложим пока, - сказал утомившийся Юрич. Дальше.
- Дальше мужчины собрались и пьют.
- Как, просто пьют?
- Нет, играют в карты и пьют.
- И все?
- Рассказывают анекдоты, играют в карты и пьют.
- И все?
- У Короткого две девятки в рукаве.
- Что пьют?
- Водку.
- Свою или общественную?
- Свою.
- Много выпили?
- Только начали.
Юрич поставил звездочку и решил явиться тогда, когда выпьют много. Чтобы преступление было не только налицо, но и на лицах.
- Сколько их? - спросил Юрич.
- Шестеро. Пьют, ругаются и играют в карты.
- А почему седьмого нет?
- Физног отсутствует по непонятной причине.
- Ладно, - ответил Юрич. - Иди и продолжай работать.
Директор Юрич вышел из любвеобильной палатки и начал строить всех в единую линию, чтобы учить маршевому шагу. Дети слушались неохотно и с бестолковинкой, но строй был создан, марш отмарширован с пользой для воспитания; детям было велено разбредаться по палаткам. В воздухе повисла пыль. Закат прижался к горизонту и светил из-за чешуйчатых сосновых стволов. Казалось, что в темно-розовое небо брошена горсть риса - к хорошей погоде, должно быть. Хотелось кидаться шишками и конфетными бумажками. Было ещё светло; дети вбрели в палатки и выбрели из дырок, предусмотрительно прорезанных сзади. Те, кто не прорезывал дыр, пролезал под брезентом и пачкался в песке, на себя же и пеняя. Кидаясь шишками и конфетными бумажками, дети убредали.
Юрич собрал детей вновь. Построил их в каре и провел воспитательную беседу с целью вразумления и запугивания. Воспитательная беседа была тихой, но жесткой, с называнием имен, прозвищ, оценочных эпитетов, неутешительных выводов и обязательных наказаний, поэтому все стояли напряженно, и серое вечернее небо накрывало каре колпаком. Песок стал цвета цементной пыли, а верхушки сосен сияли и оплывали, как свечи, и ближняя сосна крутила веточкой у виска, намекая на что-то. Особенно напряженно стояли воспитатели, которым должно было влететь пуще всего. На землю опускалась ночь. Чешуекрылые слетались к романтичной доске на праздник любви.
На землю опустилась ночь; мяукали лесные птицы, усердствовал множественный комар, спал столовский кот, слопав столовскую же мышь; Млечный Путь запрокинулся в небо и покатился колесом; планета сжалась, заметив свою малость во вселенском великолепии; замычала корова на заречной ферме и умолкла, прислушиваясь к ночному звуку своего голоса; горела одинокая лампа-контролька; директор Юрич уснул.
Ему снился зал с профсоюзным собранием внутри. Было десять пятнадцать утра. Он чувствовал напряженность в зале. Напряженность была неопределенной и висела в жарком воздухе, как вопросительный знак. На собрании предполагалось кого-то разнести, но Юрич пока не решил кого.
- Пусть откроют окно, - приказал он.
Затрепетали занавески и стало свежее; Юрич сделал перекличку, хотя видел, что явка стопроцентна. Полный зал, - удовлетворенно подумал он.
Он любил называть свой кабинет залом. Все-таки здесь проводились собрания под его, директора Юрича, руководством. В зале легче смотрится в даль, а собрания затем и нужны, чтобы смотреть в даль, указанную направляющим пальцем. Он любил говорить на собраниях и увлекался так, что начилал верить себе сам. Тогда стены зала раздвигались вширь, и превращались в горизонты. По четко очерченным горизонтам маршировали правильные дети; столь же правильные дети не царапали парт и не брызгались молоком в столовой, родители стекались на собрания, привлеченные призывами классоводов, а после собраний прикладывали горячие руки к своим примерным детям, и дети делались ещё примернее. Он любил свой труд и вкладывал в труд всю душу.
Директор Юрич читал доклад. Доклад был о модном в данный воспитательный период милосердии. Он говорил о милосердии и о том, что часто учителю нехватает именно любви, чтобы понять ребенка. О том, что любовь может творить чудеса, что любовь может вырастить оазис в пустыне и растопить ледники; о том, что если в детское сердце закрадывается холодок, то согреть его можно только любовью. Он говорил так и, время от времени, сообщал оргвыводы. За окнами запела мелодия, воздух стал свеж и прозрачен, как утром над рекою, портрет Пифагора умилился и сморгнул, пряча слезу, кактус развесил свой колючий язык, а неблагодарный коллектив рисовал в тетрадках чертиков, пускал по залу записки, вешал на спины своих членов бумажки, чтобы посмеяться, наблюдал за пушинкой, влетевшей в окно, спал, обрывал цветы на подоконнике - любит, не любит, любит - делал самолетики, гонял по парте жучка, подталкивая его карандашиком. Трудолюбивая часть коллектива заполняла свежие бланки отчетности.
После доклада начались прения. Прели о том, о чем всегда: то ли каялись, то ли ругались, естественно, не трогая руководство. Дионисий Второй прел о наглости воспитуемых, Аглая Никитишна прела о материальной базе. Трое склочников называли друг друга склочниками и прели от желания сделать что-нибудь плохое. Короткий взопрел от желания покурить и выскользнул из зала, не спросив разрешения. Нужно будет принять его наедине и попросить его объяснить свое поведение, - подумал директор Юрич и от скуки проснулся.
Чу, тайное шевеление. Физног вышел из палатки. Ага, мелькнула тень. По должности Физног был физруком, но, так как любил футбол, бег, велосипед и всякие другие ножные виды спорта, то был переименовал в Физнога. А ещё свое любимейшее воспитательное воздействие Физног обычно производил носком ноги.
Физног был невысок, белокур, болезненно бледен и имел белые, болотные глаза - как будто и на глаза распространилась бледность тела. В темноте Физног умел становиться невидимым. Он последовал за тенью и дождался сигаретного огонька.
- Стоять!
Огонек прыгнул и был мгновенно затоптан.
- Какая палатка?
- Я больше не буду!
- Палатка, я сказал! - шлепающий звук.
- Третья!
- Идем со мной!
Тень была быстро опознана и материализована, палатка номер три разбужена и получила приказ выносить кровати. Как только кровати были вынесены и поставлены очень аккуратно, он приказал лечь. После этого сказал шутку, дождался смеха, заставил всех встать и внести кровати обратно. И снова лечь. Потом снова встать и снова вынести кровати. Так продолжалось до тех пор, пока палатка номер три выбилась из сил и сказала, что хочет спать.
- Хорошо, - сказал Физног, - спите. И палатка уснула, успокоенная руководящей волей.
Он прождал ещё час, занятый отловом мелких нарушителей. Часа достаточно, чтобы палатка номер три прониклась томной сладостью сна. Он снова разбудил мятежную палатку и повторил экзекуцию. Час спустя - ещё раз. Пусть узнают, что такое не спать всю ночь. Сам Физног спать не хотел - он возбуждался от экзекуций.
После двух часов нарушитель пошел реже, все утомляются, даже дети. Физног приоткрыл полог произвольной палатки и вытащил того ребенка, который лежал поближе.
- Я больше не буду! - сказал ребенок сонно.
Ребенок был отправлен в палатку самого директора Юрича - для уничтожения пастовых надписей, - тех, которые пели о любви так сладостно, что были читаемы даже в ночном мраке.
Физног побродил по террирории, сбивая шлепанцами песчаные барханчики, потом широко зевнул, порадовал спину громким шкрябом и ушел в палатку. Там он согнал с кровати столовского кота - жирного, но удачливого в охоте, лег и быстро уснул. Ему приснился кошмар.
Действие сна разворачивалось в школе. Во сне он был грандиозно зол. Так зол, что просто беда. Чтобы помочь беде было несколько средств. Первое: подраться с кем-нибудь; второе: пойти домой и заняться любовью (жена, увы, прогонит) и третье: хорошо напиться. Хорошо напиться было самым простым и, главное, быстрым средством. Физног решил попробовать.
Даже во сне он знал, что сейчас все мужчины собрались в комнатке сторожа чтобы играть в карты, пить, ругать директора и наслаждаться безнаказанностью. Но он был не в том настороении, чтобы играть в карты. Короткий обычно прятал девятки в рукаве и если был так случилось и на этот раз, Физног бы не вытерпел и стал бить кому-то морду, все равно кому. А, расходившись, он бы не смог остановиться. Он чувствовал, что не может держать себя. Я тебе покажу! - думал Физног. Но как он будет показывать, он не знал и сердце было смутным.
Он достал из-под стола бутылку и налил. Отпил немного. Все-таки что-то нужно делать, - подумал он, - работа слишком действует мне на нервы. Я совсем разболтался. Он вспомнил время, когда выступал в соревнованиях, и чуть не зарычал от горечи. Все прошло. Тогда его нервами можно было гордиться. Он был человеком без нервов. Волновался ли он хоть раз перед выступлением? - да никогда! Ничто не могло вывести его из равновесия. А теперь из равновесия его выводит ничто. Что бы такого сделать плохого? Он зарычал по-настоящему. Оконный кактус втянул колючки от страха.
Он отпил ещё немного и приготовился поставить стакан на стол, чтоб растянуть удовольствие. Провел рукой по подбородку, щетина отросла. Когда рычишь, щетина растет быстрее. Вдруг в дверь затарабанили.
Он бросился к двери и зацепился по пути за угол стола. Удар был силен, наверняка на ноге останется кровоподтек. Человек, стучавший за дверью, поспешно убежал, волнуясь за свою целость. Когда Физног отпер дверь и выглянул, в зале никого не было, кроме потных запахов, зато запахи бесцеремонно лезли в нос.