Герролд Дэвид. День проклятия

   Я отставил пустую бутылку.
   — То же самое случилось и со мной. У меня не было времени на раздумья, а сейчас я не могу не думать об этом. В голове словно крутится видеозапись и все время заедает на середине. Никак не могу от этого избавиться. Перед глазами стоит пламя, и пыль, и червь, и кролико-собаки. Постоянно ищу, что я упустил.
   — Так что же все-таки случилось?
   — Струя пламени пошла не в червя, как полагается, а в обратную сторону. Дьюк вспыхнул с ног до головы. Я не успел ничего подумать — просто облил его из фризера жидким азотом. Огонь исчез почти мгновенно. Червь и кроликособаки тоже. Не представляю, как они сориентировались в этом хаосе. Я растерялся. Схватил Дьюка и поволок его, как мне казалось, к вертушке. И опять ошибся. Если бы вы не включили сирену, я до сих пор таскал бы его где-нибудь рядом. Или, возможно, умер бы. Воздух уже заканчивался.
   Лиз кивнула:
   — Вы сделали правильно. Эти комбинезоны огнеупорные. Маска и очки тоже. У вас не было другого выхода. Вы живы. И он жив. Значит, вы поступили разумно.
   Я покачал головой:
   — Не уверен. Мне даже кажется, будто повторилась трагедия с Шорти…
   — Да. — Лиз кивнула. — Так вам кажется. Вы не замечали, что ничего нового вроде бы не случается? Что бы ни стряслось, всегда кажется, что это уже было раньше. Верно?
   Она права.
   — М-м… Да!
   Неожиданно для себя я улыбнулся.
   — Так-то лучше. — Она засмеялась, легко и чуть возбужденно. — Вы рассказали мне свою историю, а я вам свою. Вы никогда не задумывались, что, беседуя, люди обычно обмениваются похожими историями?
   Убежденность в ее голосе напомнила мне доктора Формана. Но спросить я не успел… Застонал Дьюк.
   Мы переглянулись и бросились к нему.
   — Дьюк!
   Я почти прижался к его лицу. Он простонал:
   — Больно…
   — Вот и прекрасно, Дьюк. Это довольно хороший признак.
   Запищал дисплей, на нем вспыхнуло: «Пациент нуждается в обезболивании».
   Я разыскал красную ампулу и вставил ее в капельницу. Через несколько секунд дыхание Дьюка выровнялось.
   — Вышел из шока, — сказал я, хотя и не был уверен. Просто мне очень хотелось верить. Я пытался убедить себя, что с Дьюком все в порядке. — Если бы он находился в коме, прибор не заявил бы об обезболивании, правда?
   — Не знаю, — пожала плечами Лизард. — Давайте передадим информацию в Окленд и посмотрим, что они предложат.
   Она прошла на место пилота.
   Я еще немного посидел рядом с Дьюком, размышляя о том, будет ли он жить и если будет, то каким мучением обернется для него жизнь.
   Потом постарался отбросить эти мысли, ибо так не-долго сойти с ума.
   — Дьюк, — прошептал я. — Прости меня. Я люблю те-бя, Дьюк. Я никогда не говорил, но это правда. Без тебя я нуль. Пожалуйста, Дьюк, не бросай меня.
   Я знал, что он не может ответить. Скорее всего, он даже не слышал меня, но не сказать этого я не мог.
   Посидев еще немного, я встал и пошел в носовой отсек к Лиз. Она свернулась калачиком в кресле и, опершись подбородком на кулачок, мрачно рассматривала карту погоды на экране. Я молча сел на место второго пилота. Розовая пыль почти полностью засыпала стекло обтекателя. В кабине потемнело.
   — Вы связались с Оклендом?
   — Да. Они изучают его состояние. Нас вызовут. Я указал на стекло.
   — По-прежнему сыплет.
   — Это на всю ночь. — Она кивнула на экран. — Облачный фронт еще не прошел. Не знаю, как глубоко нас засыплет.

 

   В. Что говорит хторранин, сжирающий голливудского адвоката?

   О. Жесткий и вертлявый.

«ЭТО ТОЧНО НЕ ОМАРЫ…»

   Удивительно, на что идут люди, чтобы выставить себя дураками.

Соломон Краткий

 
   Неожиданно я спохватился:
   — У нас хватит воздуха?
   Лиз, поколебавшись, ответила:
   — Да. Среди медицинского оборудования есть емкости с кислородом. В случае чего воспользуемся ими. Теоретически можно продержаться в герметически закрытом корабле почти двое суток. Правда, мне не хотелось бы, чтобы до этого дошло.
   Она сняла наушники и бросила на приборный щиток. — Черт!
   — Что на этот раз?
   — Ничего. Просто у меня срываются планы на вечер. Погребение заживо в них не входило.
   — О! — вырвалось у меня. Представить полковника Тирелли на свидании я не мог. — Простите.
   — За что? Это же не ваша вина.
   — М-м, я просто посочувствовал.
   — Да? Ну спасибо. Сегодня целый день я мечтала о бифштексе и омарах.
   — Омарах?
   — Да. Их снова начали разводить на аризонских фермах. Вы бы видели, каких чудовищ там выращивают! — Лиз задумчиво добавила: — В Аризоне легко поддерживать карантин, по крайней мере на юге: слишком мало корма для червей и почти нет почвы для их гнезд. Там мы сможем долго держать рубежи.
   — Это пункт из долгосрочной стратегической программы?
   — Пока нет, но может им стать.
   — Вы работаете в Комитете?
   — Да, меня пригласили. Хотя, по-моему, все упирается в приоритеты. — Она пожала плечами. — Что толку от долгосрочных программ, если мы не заботимся о настоящем?
   — С другой стороны, — заметил я, — то, что мы делаем сейчас, — работа на будущее, не так ли?
   Лиз пристально посмотрела на меня.
   — Вы, случайно, не общались с доктором Форманом?
   — Что? Нет. Почему вы спросили?
   — Показалось, что вы поете с его голоса. Это комплимент, между прочим. Но вы правы. Я должна быть там, где принесу наибольшую пользу. — Она мягко улыбнулась. — А значит, мне, по-видимому, придется войти в состав Комитета. Просто я боюсь, что тогда у меня останется меньше времени для полетов, а так не хочется расставаться со штурвалом!
   — По-моему, в Комитете вам придется летать еще больше. Я имею в виду инспекционные поездки.
   — Что ж, неплохая мысль, — одобрила Лиз. — Только не знаю, сумею ли я добиться этого. — Она посмотрела в окно. — Дайте-ка фонарик.
   Я передал фонарь. Она направила луч на верхний край стекла обтекателя.
   — Так я и думала. Нос засыпало почти полностью. Сейчас пудра повалила еще гуще.
   Лизард выбралась из кресла и направилась в хвост вертолета. Я пошел за ней. Она покопалась в ящике под обшивкой, достала другой фонарь и аварийную лампу, которую повесила на крюк под потолком.
   — Вот так-то лучше.
   Второй фонарик она передала мне.
   Потом, миновав Дькжа, она прошла еще дальше и осветила хвост машины^ Я не мог понять, что она ищет. Лиз просунула голову в задний фонарь наблюдателя и посветила наверх.
   — Так. Теперь мы похоронены целиком. Надеюсь, эта гадость теплопроводна, иначе здесь будет чертовски жарко.
   — Я считал, что «банши» имеют теплоизоляцию.
   — Конечно, но куда отводить тепло, если нас засыпало? — Она забралась в самый хвост. — Есть не хотите?
   — Хочу.
   — Вот и хорошо. Держите НЗ.
   По пути я проверил Дьюка — изменений не было — и взял у нее коробки. Мы вернулись и, развернув пилотские кресла назад, сели. Лучше устроиться лежа на спинке кресла, чем рисковать вывалиться из него. Я вытянул ноги. Плитка НЗ была мягкой, пережевывание не отвлекало от размышлений.
   Неожиданно Лиз спросила:
   — Вас никогда не приглашали на «голубую мессу»? Я покачал головой.
   — Это что, приглашение? Она мрачно взглянула на меня.
   — Просто любопытно, что вы о них знаете.
   — Простите, но я слышал, что новичков туда принимают крайне неохотно.
   Лиз кивнула.
   — На прошлой неделе я получила приглашение Теперь они собираются каждый выходной. Присутствуют сотни людей, и, чтобы попасть туда, каждый из них платит по тысяче. — Теперь Лиз говорила тише. — Меня разобрало любопытство, я ведь знала об этом только по слухам, да и то не из первых рук. Это нечто вроде тайного братства. Однако я слышала, что там… можно освободиться от всех забот. Забыться, хотя я не совсем понимаю, что это значит. Говорят еще, что и секса так хватает.
   Последние слова словно повисли в тишине, потом он добавила:
   — Не уверена, что замучить себя сексом до бесчувствия — лучший способ сохранения рассудка. Хотя кому-то это наверняка помогает. Иногда мне… хочется быть такой, как другие.
   Ее голос стал едва слышным.
   — Иногда я не могу удержаться от искушения. Что если и вправду поможет? Неужели я такая размазня что не осмелюсь попробовать? Как бы мне хотелось забыться хоть на минутку. Вот почему я пойду туда — забыться.
   Я пришел в замешательство. Надо было что-то сказать, но любые слова прозвучали бы сейчас фальшиво.
   — Хотя… — продолжала Лиз, — ясно, что это ловушка, вроде наркотиков. Просто еще один способ уйти от реальности. Стоит только начать — и остановиться уже не сможешь. Слишком многие попались на этот крючок. Я не собираюсь стать следующей.
   Внезапно она замолчала, мрачно рассматривая плитку НЗ. Я взглянул на свою порцию.
   — Да, это уж точно не омары.
   — Не надо, и так тошно. — В ее голосе слышались слезы.
   — Простите.
   И тут я все-таки решился: почему бы не сейчас?
   — Полковник!
   Она не подняла головы.
   — Э… Иногда мне тоже приходят подобные мысли. И не только мне. Наверное, командование должно знать об этом. Я имею в виду, что… у нас должна быть какая-то разрядка… Я не прав?
   Лиз ответила не сразу, и я было решил, что уже вообще не ответит, когда она заговорила:
   — Командованию известно, что большинство людей в военной форме находятся на пределе. Но выхода нет. По крайней мере, такого простого, какой ищете вы.
   Внезапно она опять превратилась в полковника Ти-релли, застегнутого на все пуговицы.
   — Сейчас доктор Форман по личной просьбе президента работает над этой проблемой. Но пока ответ неутешительный. Он считает, что человек сам должен отвечать за свои чувства и мысли и обязан владеть собой…
   — Но как?
   Лизард пожала плечами.
   — Этим-то Форман и занимается. Я подозреваю, что он просто решил усовершенствовать приемы психофизической тренировки. Впрочем, не знаю. Послушайте, — вдруг добавила она. — Вы служите в Спецсилах, в подразделении дяди Аиры, так что в любой момент можете обратиться в Атланту, к доктору Дэвидсону.
   — Вы к нему обращались?
   — Сейчас речь идет о вас, — отрезала Тирелли.
   — Простите.
   — Опять вы извиняетесь. — Она повернулась ко мне и с любопытством спросила: — А что-нибудь еще вы умеете Делать?
   — Простите… Я имел ввиду… Гм, да… Я постоянно все порчу. — Я поднял глаза на Лиз. — Так что повод для извинений всегда есть. Порой мне даже кажется, что только-это я и делаю хорошо. — Я смущенно улыбнулся.
   — Прямо-таки второй Шлемиль^[6], — усмехнулась она. — Очень удобная позиция. Вам прощают, и в выигрыше оказываетесь вы. По сути, вы даете взятку. Покуда; люди будут проливать суп на скатерть, ваше положение беспроигрышное. — Тирелли с отвращением посмотрела на свою плитку НЗ. — Но меня такое притворство доводит до белого каления.
   Я не знал, что отвечать, тем не менее открыл рот и слова вылетели непроизвольно:
   — Тогда простите, что я не вовремя родился на одно! планете с вами и отношусь к тому же виду.
   — Вряд ли мы с вами относимся к одному виду, — сухо заметила Лиз. — Я лично придерживаюсь противоположного мнения.
   Я вспыхнул. В другой ситуации следовало бы встать выйти. Но куда здесь выйдешь? Как еще можно отреагировать?
   — Не знаю, какая муха вас укусила, — пробормо-тал я. — Только что мы разговаривали, как нормальные люди, а теперь вы относитесь ко мне, как к какой-то.. мрази!
   Лиз медленно жевала. Когда же заговорила, ее голос был абсолютно спокойным:
   — Я отношусь к вам по заслугам, лейтенант. Вы ведете себя как избалованное дитя. Отвратительное зрелище! Я устала от вашего нытья. Противно слушать, как вы стремитесь взвалить на себя вину за все грехи рода человеческого.
   — Да, но…
   — Никаких «но», лейтенант. Заткнитесь и слушайте. Вы совершенно не уважаете себя — даже за правильные решения.
   — Я вовсе не считаю их правильными!
   — Вот-вот. Это вы так считаете! Вы отправились в этот пыльный комшмар и обнаружили неизвестных хторран-ских существ. Вы спасли Дьюку жизнь — уверяю вас, вы это сделали. Пусть самым невероятным и, может быть, непозволительным способом, но все-таки спасли. В одиночку дотащили его до вертолета. Я знаю многих людей, у которых на вашем месте опустились бы руки. А вы не сдались! Даже добравшись сюда, вы не успокоились. Не занялись собственной шкурой, а сразу же сделали все, что смогли, для Дьюка. Я ведь тоже была здесь, не забыли? И все видела. Между прочим, за такие поступки награждают. Вы сопливый герой, Маккарти…
   — Нет, не герой!
   — … но вы не желаете верить в это, потому что вбили в башку ложное представление о том, каким должен быть настоящий герой, и считаете, что ничуть не похожи на него! Верно? — Э…
   — Верно я говорю? Да или нет?
   — Э… Я знаю, что я не герой, но вы правы.
   — Вот именно. — Она кивнула. — Потому и извиняетесь перед каждым встречным за свои поступки и в то же время забываете взглянуть на себя и увидеть, что не так уж вы и плохи. Знаете, вы были бы довольно милы, если бы перестали занудствовать.
   — Что?
   Лиз вспыхнула и всплеснула руками.
   — Теперь вам известна моя тайна — я считаю вас милым. Ослом, конечно, недовольно милым.
   — Прекратите! Это нечестно! Свою порцию издевок я Получил еще в школе.
   — Я не издеваюсь.
   — Что? — Я перестал соображать. — Вы действительно считаете меня милым?
   — Да, именно вас.
   — Но… как же?.. У меня сломан нос, и сросся он неправильно. Я слишком маленький. И тощий. Я…
   — Опять вы за свое. Разве трудно согласиться и поблагодарить меня?
   — Э… — Это оказалось очень трудно. — Я… не привык к этому. Имею в виду комплименты. Еще никто… Я хотел сказать…
   Дыхание перехватило. Я смутился и чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Лиз действительно потрясающая женщина!
   — Спасибо, — выдавил я.
   — Вот и славно. — Она просияла. — Просто великолепно. — Она снова взглянула на остатки НЗ. — Но, знаете, в одном вы правы.
   — Да? В чем?
   — Это, черт возьми, точно не омары.

 

   В. Что хторране говорят о лилипутах?

   О. На один зуб.

ВРЕМЯ ДЕСЕРТА

   Слепой, глядя в зеркало, не может увидеть, что он слеп. Ну и что?

   Соломон Краткий

 
   Меня разбудил голос Лиз:
   — … Нет, мы по-прежнему засыпаны. Темно, как в брюхе у гризли.
   Я открыл глаза. Лиз говорила по радио. Горло мое раздирало так, будто в него напихали стекловаты; грудь горела. От каждого вдоха нестерпимо жгло в легких. Я не осмелился кашлянуть.
   — … Нет, как глубоко, я не знаю. По-моему, сейчас встает солнце. На стеклах обтекателя появился слабый отсвет. Дело в том, что эта гадость прозрачна. Ее сугробы очень рыхлые и пропускают свет. Так что мы вполне можем лежать под десятиметровым слоем, не подозревая об этом.
   Радиопереговоры на эту тему велись еще ночью, на импровизированных койках.
   Я заставил себя сесть. Тело затекло и болело. Каждую клеточку жгло. Хуже всего дело обстояло с легкими, каждый вдох давался с трудом. Душили спазмы, но я знал, что кашлять нельзя — стоит только начать, и уже не остановишься никогда. Поэтому я старался дышать неглубоко и свести движения к минимуму. От сдерживаемого кашля разрывалась грудь.
   Но у меня было неотложное дело — Дьюк. Как он там? Дьюк по-прежнему спал. Выглядел он ужасно: почти все волосы сгорели, обожженный череп покрылся волдырями и лохмотьями омертвелой кожи. Я с трудом заставил себя не отводить взгляд. О том, что там, под одеялом, не хотелось даже думать. Меня тошнило.
   Передо мной лежал не командир, а кусок обгорелого мяса. Вряд ли когданибудь он станет прежним. Мелькнула мысль, что, может, ему лучше умереть, но я тут же выбросил ее из головы и взмолился, чтобы Бог не услышал. «Я не то имел в виду, Господи. Правда не то!»
   Я выдвинул консоль с дисплеем. На экране постоянно высвечивались все показания жизнедеятельности. Уровень болеутоляющих препаратов в крови поддерживался автоматически. На этом долго не продержаться, но что Нам оставалось? В Окленд поступала вся информация, и они все прекрасно понимали. Доведись им придумать что-нибудь еще, они бы с нами связались или напрямую изменили бы программу. Мы могли только сидеть ждать.
   А я терпеть не мог ждать. Я чувствовал себя никчем-ным. От Дьюка шел нехороший запах. Очень тяжелый Экран проинформировал, что началась гангрена. Долго так продолжаться не могло.
   В самом хвосте вертушки был крошечный туалет. Я за шел туда, и меня вывернуло. А потом начался кашель Грудь горела, как в огне, адская боль разрывала ее на части.
   Когда я вернулся, Лиз уже отключила передатчик и, развернув кресло к салону, вскрыла новую упаковку НЗ.
   — С добрым утром, — улыбнулась она. — Хотите еще омаров?
   И повертела перед моим носом серым неаппетитны брикетом.
   — Спасибо, что-то не хочется.
   Я повалился в кресло. Легкие по-прежнему жгло; тело чесалось.
   — Может, вас устроит это жирное ребрышко? — Он продемонстрировала кусок чего-то тошнотворно зеле-ного.
   — Не надо, я вас умоляю…
   Эта пища явно не предназначалась для людей.
   — Все зависит от того, каким вином запивать, — заявила она с полным ртом и бросила мне жестянку с пивом.
   Я посмотрел на Лиз:
   — Когда мы отсюда выберемся, я куплю вам самого большого из этих долбаных аризонских омаров. И поставлю бутылку самого лучшего вина, на какое хватит денег Но до тех пор не желаю ничего слышать о еде.
   — Идет, — согласилась Лиз. — Если не случится ничего непредвиденного, вы угостите меня сегодня вечером.
   — Правда?
   Она кивнула.
   — На карте погоды облака рассеиваются или, по крайней мере, становятся такими тонкими, что уже не фиксируются. Ночью был сильный ветер. Основной фронт прошел над нами в три пополуночи. Из Окленда сообщили, что последние облака разрядились над Сакраменто. Там насыпало пыли всего сантиметров пять — словом, ничего похожего на то, с чем столкнулись мы. К тому же есть вероятность дождя, и довольно большая. Метеослужба проверяет свои расчеты, но держу пари, что, как обычно, с неба закапает раньше, чем они успеют досчитать.
   Я только хмыкнул в ответ. Даже если небо очистится от розовой пыли, проблем у нас не убавится. Как, например, выбраться наружу? Если над нами больше двух метров пыли, об этом и мечтать не приходится. Одна проблема тянула за собой другую. По собственному опыту я знал, что по глубоким сугробам мы не уйдем далеко и едва ли сможем расчистить посадочную площадку. Нет, им придется забирать нас прямо отсюда. Но как тогда транспортировать Дьюка?
   Я приник к бутылке с водой, поглядывая на Лиз. Она задумалась, но мой взгляд почувствовала. — Да?
   — Как мы вытащим Дьюка?
   — Далеко же вы зашли в своих размышлениях.
   — Вообще-то я зашел в тупик. Дьюк — самая сложная проблема. Если мы сумеем решить вопрос с ним, остальное пойдет как по маслу.
   — Мне кажется, нам остается только сидеть и ждать помощи. Конечно, лучшим выходом был бы «Сикорский Скайхук». Он просто выдернул бы нас отсюда, если мы сумеем закрепить стропы.
   — Тогда пусть подцепят нас за парашют, если, конечно, его не засыпало.
   — А что, неплохая мысль.
   — Спасибо.
   — Жаль только — неосуществимая. — Лиз улыбнулась. — Вы не виноваты, все дело в «Сикорском». Он может выдернуть вертушку, но при этом поднимет столько пыли, что у него сгорят движки, и он рухнет прямо на нас.
   — Может, дождь все смоет? Когда-то бабушка учила меня индейскому танцу дождя. Вы же говорили, что вероятность осадков велика. Хотите, попробую вызвать дождь?
   Лиз грустно усмехнулась:
   — От дождя пыль превратится в грязь и, высохнув, затвердеет, как бетон.
   — Но это же… сахарная пудра!
   — Вы что, никогда не ели холодный пончик? Я вскинул руки:
   — Сдаюсь.
   — Больше конструктивных идей нет? — поинтересовалась Лиз.
   — А может, сжечь все к чертям? — неуверенно предложил я.
   — Да, это мысль, — весело отозвалась Лизард. — Вы с Дьюком доказали, что пудра горит, а вертушка тер-моизолирована, так что отличная духовка получится. — Она ухмыльнулась. — Любите мясо в собственном соку?
   — Нет, не люблю. — Я взял фонарик и направил луч на стекло. — Интересно, как ведут себя в таких случаях на Хторре?
   — По-видимому, не летают во время сахарных снегопадов.
   — Потому что заранее получают штормовое предупреждение, — подыграл я Лиз.
   — Могу себе представить, — сказала она. — Ожидаются перистые облака из сахарной пудры и кратковременные лимонадные дожди.
   — Не лимонадные, — поправил я. — Цвет не тот. Скорее, с земляничным сиропом.
   — Вы что, никогда не слышали о лимонаде розового цвета? — улыбнулась Лиз.
   Я собрался парировать, но зашелся в кашле.
   — С вами все в порядке? — встревожилась Лиз, когда приступ прошел.
   Похоже, она не на шутку испугалась. Я слабо кивнул, еще не совсем оправившись от приступа.
   — Немножко вашего розового лимонада попало не в то горло.
   Я сумел улыбнуться, и она успокоилась.
   — Довольно неприятная погода для лета, — задумчиво сказала Лиз, повидимому стараясь меня отвлечь. — Интересно, какие у них зимы?
   Я осторожно прокашлялся.
   — Более холодные и влажные.
   — А вместо снега сироп, да? Так, пожалуй, и калитку не откроешь.
   Я задумался.
   — А ведь вы недалеки от истины. Там все хоть для кого-нибудь да съедобно. Мы для червей — разновидность закуски. Наша планета — лишь один из подносов на шведском столе. Все зависит от того, давно ли они приступили к обеду. Может, как раз сейчас у них время десерта.
   — Тогда в ближайшее время у нас появится возможность прикончить парочку червей… сладкоедов? Сладкоежек, — поправилась Лиз.
   — Не исключено, тем более что они уже пришли, — медленно проговорил я.
   — Как? Где?
   — Повернитесь и посмотрите. По-моему, снаружи что-то шевелится.

 

   В. Как хторране называют анализ мочи?

   О. Стаканчик сока.

СНАРУЖИ

   Новые проблемы требуют новых решений; новые решения создают новые проблемы.

Соломон Краткий

 
   — Где? — спросила Лиз.
   — Вон там, на верхней кромке стекла.
   — Ничего не вижу.
   — Смотрите внимательнее. Видите, что-то шевелится? Словно кто-то копошится в пудре.
   Мы молча смотрели на стекло и ждали. Ничего не произошло. Спустя минуту Лиз сказала:
   — Я ничего не заметила.
   — Но я точно видел. — Я повысил голос.
   — Разумеется, видели, — покорно согласилась она. — Когда вам что-то показалось в прошлый раз, вы сорвали конференцию.
   «Пусть издевается сколько угодно».
   — Но тогда я оказался прав, не так ли? Лиз пожала плечами:
   — Редко кто не ошибается. — Что?
   — Не обращайте внимания, — Она зацепила ногой приборную доску и развернула кресло спинкой к окну. — Если там что-то есть, мы скоро увидим это снова.
   Я непечатно выругался и, схватив фонарь, кинулся в хвостовой отсек посмотреть на Дьюка. Судя по показани — ям, состояние не изменилось. Только он стал совсем се — рым. Я пожалел, что не довелось поучиться на каких-ни — будь медицинских курсах. Я был беспомощен.
   — Эй!.. Полковник!
   — Да?
   — Вы что-нибудь смыслите в медицине?
   — Немного.
   — Идите сюда и послушайте. Дьюк как-то странно дышит.
   Она подошла и, присев на корточки рядом с Дьюком, прислушалась. Потом улыбнулась:
   — Он отлично дышит.
   — Но эти хрипы…
   — Не хрипы, а храп, — поправила Лиз. — Он спит.
   — Вы уверены?
   Она не отвела взгляд.
   — Уж я-то знаю, как храпит мужчина.
   — Ладно, спасибо.
   Я подобрал фонарик и пошел к кормовому орудию. Здесь сахарная пудра казалась наиболее прозрачной. У меня до сих пор горело лицо.
   Интересно, сколько еще потребуется времени, чтобы мы действительно начали задевать друг друга за живое? И сможет ли она разозлить меня до такой степени, что я убью ее? Мне стало страшно: не дай бог выяснить это. Я сел на сиденье стрелка, скрестил руки на груди и уставился в стекло.
   Ну чего, в конце концов, добиваются эти женщины? Почему им кажется, что жизнь — постоянное противоборство с мужчинами? И еще удивляются: что это мужчины такие ранимые…
   Так я размышлял несколько минут, пока не осознал, что вижу перед собой, и вскочил на сиденье, ударившись головой о плексиглас.
   — Е-мое!
   — С вами все в порядке? — окликнула меня Лиз. — Нет!
   — Что случилось?
   — Голову ушиб. — У меня до сих пор звенело в ушах. — Идите сюда быстрее!
   — Зачем? Вы хотите, чтобы я тоже треснулась головой?
   — Я хочу показать кое-что! Скорее!
   Меня скрутило в приступе кашля, и на целую минуту я отключился. С каждым вдохом казалось, что наступил конец. Я пытался остановиться, но не мог. Грудь разры-вало на куски, слезы текли ручьем.
   Открыв глаза, я увидел перед собой обеспокоенную Лиз. Она держала бутылку с водой.
   — Спасибо.
   Она перешагнула через Дьюка и вздохнула.
   — Ладно, что вы хотели показать? Я уперся пальцем в стекло.
   — Там кто-то есть.
   Она присмотрелась и озадаченно нахмурилась. Потом ее глаза расширились…