Страница:
Соломон Краткий
Всю ночь мне не давали спать.
Накачали под завязку кофе — нашли-таки настоящий — и продолжали говорить со мной.
Я постоянно канючил, чтобы меня отпустили, но Флетчер неумолимо повторяла:
— Пока нельзя. Потерпите еще немного.
— Зачем? Чего вы ждете? — хныкал я.
В последний раз я хныкал в пятилетнем возрасте. В конце концов Флетч призналась:
— Мы хотим, чтобы вы проснулись человеком, а не животным. Необходимо проверить, как ваш мозг реагирует на слова, а во сне вы лишены языка.
— Я проснусь человеком, — убеждал я. — Ну, верите?
— Можете поручиться головой?
— Головой?
— Если проснетесь завтра невменяемым, мы вас убьем, договорились?
— Что?!
— Я сказала: если проснетесь завтра животным, мы вас убьем.
— Э-э.. — Я протянул кружку: — Можно еще кофе?
Флетчер улыбнулась.
— Ну вот видите — с вами все хорошо. — Тем не менее кофе она налила. — Предполагалось оставить в комнате негромко работающее радио, но тут мнения разделились. Одни считают, что это вернет язык, а другие говорят, что источник невнятных звуков снова выведет вас за границу сознания. — Она вздохнула. — В конечном итоге мы договорились, что вы должны выкарабкиваться самостоятельно. В определенном смысле — должны сделать выбор. — Она заглянула мне в глаза. — Понимаете, о чем я? Я знаю, что вы хотите вернуться и будете сопротивляться зову. Но хватит ли силы воли?
Я опустил глаза. Ее взгляд слишком пронзителен. Мне хотелось от него спрятаться.
— Думаю, что сумею, — сказал я, наконец подняв глаза на Флетч. — Попробую.
— Не надо пробовать, надо сделать. — Она снова взяла меня за подбородок и подняла мое лицо. — Мне бы не хотелось потерять вас.
Я кивнул. Хотя все слова казались мне сейчас ничтожными, но она хотела, чтобы я их произносил. Я почувствовал себя в ловушке.
— Хотите, я вас научу одному приему?
— Какому?
— Повторяйте свое имя как мантру. Как только захочется спать, немедленно произносите нараспев: «Я — Джеймс Эдвард Маккарти. Я — Джеймс Эдвард Маккарти».
— Зачем? Какой от этого толк?
— Пусть это будет своеобразная установка, чтобы завтра проснуться самим собой. С каждым днем будет немного легче. Обещайте.
— Ладно, — согласился я. — Пусть это глупо, но я сделаю.
— Отлично. — Она наклонилась и поцеловала меня в лоб. — Теперь можете заснуть.
Засыпая, я вдруг поймал себя на том, что привычным движением обнимаю подушку. Кто спал со мной в стаде? Я помнил изгиб позвоночника, тепло кожи, прозрачные глаза. Я не мог без него…
Я пробудился, лишившись моего партнера. Обнаружил, что лежу на непривычном белоснежном месте. Накрытый жесткой белой простыней. Я ведь…
— Джеймс Эдвард Маккарти! Меня зовут Джеймс Эдвард Маккарти!
Я расхохотался: сработало!
В тумбочке я нашел комбинезон. Неизменный армейский комбинезон. И пару тапочек. Вполне достаточно для задуманного.
Во-первых, я должен был сообщить Флетчер, что наконец-то вернулся.
И во-вторых, я знал, как танцевать перед червями.
В. Как хторране называют бронетранспортер?
О. Банка тушенки.
ПОД ЗВЕЗДОЧКОЙ
Разве можно отнимать от груди слепых котят? Подождите, пока у них вырастут острые коготки — тогда кошка сделает это сама.
Соломон Краткий
Но не успел я что-либо сделать, как меня вызвал генерал Пул. В комбинезоне я чувствовал себя неловко. Не поднимаясь, он указал пальцем на стул и спросил:
— Чья идея была отправить вас в стадо?
— Моя.
Он покачал головой.
— В мои времена, лейтенант, за эти слова вы загремели бы в штрафную роту. Тогда офицеры не вольничали.
— Да, сэр, — ответил я, с трудом удерживаясь от соблазна сказать, что его времена прошли.
— Но как бы ты ни умничал, — продолжал он, — задание исходит от научного отдела, а там, вероятно, решили, что мнение армейского начальства излишне. Я прав?
— Нет, сэр. — Я пытался понять, куда он клонит. — Возможно, я ошибаюсь, но мне показалось, что мой командир, полковник Тирелли, дала разрешение.
Генерал никак не отреагировал. Он водрузил на нос очки и уставился в папку, лежащую на столе.
— Вы офицер научной службы, так? У вас есть диплом?
— Нет, сэр. Пока нет.
— Вам назначен срок экстернатуры?
— Три года, сэр. Я прохожу каждый спецкурс в среднем за шесть-восемь недель. Шесть дней в неделю я работаю по три часа за терминалом. Мне кажется, все идет неплохо. Правда, сейчас немного отстал, но надеюсь наверстать после завершения операции.
— М-да, после операции. — Генерал Пул закрыл папку и поднял голову; за стеклами очков глазки его казались маленькими и злобными. — Скажу вам начистоту, лейтенант: на вашем месте я бы не строил грандиозных планов на будущее.
— Не понял, сэр.
— Ваша завтрашняя операция выглядит самоубийством.
— При всем уважении к вам, сэр, не могу согласиться.
— Я и не ждал, что вы согласитесь. Но факт налицо: эта операция имеет… весьма сомнительную ценность для армии. Вы меня понимаете? Именно поэтому я не возражал против вашего добровольного участия.
— Что?
Он постучал пальцем по папке.
— Вы уже заработали звездочку.
— Ага, — вырвалось у меня. — Серебряную. От вас лично.
И сразу же пожалел о своем глупом каламбуре. Генерал, похоже, начал терять терпение.
— Звездочка — это такая маленькая пометка под строкой. В данном случае она означает, что вас разрешено использовать в смертельно опасных ситуациях.
— Потрясающе! — восхитился я. — И как же я ее заработал?
— Одно из двух. — Он принялся загибать пальцы. — Первое: возможно, вы телепат. Случайно, это не так?
— Нет, насколько мне известно. Если только кто-нибудь не подкрался сзади и не вживил мне в задницу секретный имплантант.
— Гм. Сомневаюсь, черт побери. Вариант номер два: кто-то очень сильно разозлился на вас. Как насчет недоброжелателей?
— Что есть, то есть, — согласился я.
— Или… Существует еще третий вариант. Вы доказали, что способны выпутываться из самых безнадежных ситуаций и на вас можно положиться. К сожалению, в личном деле все эти звездочки никогда не расшифровываются. Но мы выясним, что вы за гусь, отправив вас на север.
— Конечно. Спасибо, сэр.
— Не спешите, лейтенант. Я вас вызвал, чтобы, как в старые добрые времена, поговорить по душам. Как это по-вашему, по-современному? Согласовать позиции, что ли?
Генерал взял карандаш и аккуратно покатал его между ладонями,
— Согласовать позиции?
— Вот именно. Вам не помешает, если при выполнении задания вы будете работать на два фронта?
— Сэр, боюсь, я не понял.
Генерал Пул в упор посмотрел на меня.
— Я ведь изъясняюсь достаточно ясно, сынок. Я ценю твой вклад в науку, но… хочу напомнить, что пока ты — солдат армии Соединенных Штатов Америки.
— Не вижу здесь никакого противоречия, сэр, — осторожно заметил я. — Как мне кажется, и научный отдел, и армия занимаются общим делом… — Я поймал презрительный взгляд генерала. — Разве не так, сэр?
— Это вы мне говорите, лейтенант? Какова цель операции?
Я процитировал:
— «Войти в контакт с кроликособаками и/или гастро-подами, имея в виду возможность установления впоследствии канала связи с ними». — И добавил: — Сэр.
Генерал нахмурился.
— А какую цель преследуют обычные армейские операции?
— О… — До меня внезапно дошло, к чему он клонит. — Уничтожение хторранской экологии.
— Правильно. — Пул холодно посмотрел на меня. — Одни желают вступить в переговоры с этими тварями, другие хотят уничтожить их. Интересно узнать ваше мнение по этому поводу, лейтенант.
На мгновение мне почудился наставленный на меня револьвер сорок пятого калибра.
— Я… за гуманное разрешение конфликта, сэр.
— Что это означает на деле? Вы будете убивать червей или нет?
— Это означает, что я хочу сделать все, чтобы спасти максимум человеческих жизней.
— И вы думаете, что переговоры с червями или кроликособаками помогут?
— Не знаю. Как раз это мы и хотим выяснить.
— Но вы считаете, что альтернатива уничтожению существует, не так ли?
Я с трудом сглотнул и поднял на него глаза.
— Да, сэр… Хотелось бы попробовать.
— Понятно. Тогда я скажу вам кое-что еще, лейтенант. Беда в том, что люди, рассуждающие как вы, впустую расходуют бесценное для нас время и ресурсы. Вот если бы мы вышли на тех, кто стоит за хторранским вторжением, то, возможно, начали бы нечто вроде переговоров… Некоторые доболтались даже до того, чтобы поделить с ними нашу планету.
— Сэр?..
— Поделить! — рявкнул он, не обращая внимания на мою попытку перебить его. — На черта им это нужно? Они уже выиграли войну! Какого дьявола затевать переговоры о мире?
— Может быть, они не знали, что здесь есть мы! — запальчиво воскликнул я. — Может, они допустили ошибку. Может быть…
— Нельзя убить пять с половиной миллиардов человек по ошибке.
— Мы не знаем, что…
Моя реакция поразила генерала.
— Так, по-вашему, никакой войны нет?
— Отчего же? Я знаю, что она идет, сэр! Я просто…
— И вы хотите вести переговоры с врагом? Неужели он намеренно заводит меня?
— Да! Хочу! Я хочу наконец выяснить, кто наш враг! Может быть, они так же недоумевают по нашему поводу…
— Знаете, что мне не нравится в вас и остальных так называемых специалистах? Для вас нет ничего святого. Вы готовы все подвергнуть сомнению, зачеркнуть наше прошлое! Иногда я даже сомневаюсь, на чьей вы стороне…
Я вскочил.
— Будь все проклято! Пусть меня отдадут под трибунал, но если вы спятили из-за кого-то, то к ним и адресуйтесь! Я лишь хочу сделать то, чему меня учили. Армия США желает видеть в моем лице эксперта по червям, тысяченожкам, кроликособакам и остальным хтор-ранским видам. Да, не отрицаю, они меня очень интересуют. Ведь это первые внеземные формы, с которыми столкнулось человечество. Но прошу вас не делать скоропалительных выводов о моих. пристрастиях, сэр! Это оскорбительно! Я не меньше вашего хочу, чтобы хторра-не убрались с нашей планеты, но в то же время я достаточно трезво смотрю на вещи и понимаю, что это может и не произойти. И коль скоро это так, мне хотелось бы знать, как выжить. Ну а если вы считаете, что можно предотвратить вторжение, то поищите более преданную человечеству кандидатуру, чем я. Я буду сжигать червей, пока руки держат огнемет. Мое личное дело лежит перед вами. Почитайте внимательно — и все поймете! Но я никогда не соглашусь с человеком, который, не имея фактов, уже все знает наперед. — Я снова вежливо добавил: — Сэр. — И плюхнулся на стул.
Генерал одобрительно похлопал в ладоши и улыбнулся.
— А что, совсем неплохо. Вы не из тех, кто дает себя в обиду. Немного неотесанны, но это с годами пройдет.
Я растерянно моргнул.
— Простите, сэр?
— Вот что, сынок, сядь спокойно и послушай еще тридцать секунд. То, что я думаю по поводу вашей увеселительной прогулки, не играет никакой роли. Ко мне никто не прислушивается. Пусть я считаю тебя круглом идиотом, а всю затею напрасной тратой драгоценного времени, зато научный отдел присвоил ей индекс «Три-А», и мое мнение, как я уже сказал, никого не интересует. Однако, — продолжал он, — ты по-прежнему остаешься у меня в подчинении, и я отвечаю за твою жизнь.
Раз уж ничего другого не остается, я хочу знать: уверен ли ты в том, что собираешься делать? Не я, а ты сам должен быть уверен в этом. По себе знаю, как сильно зависит результат от уверенности в себе.
— Конечно, сэр.
— Как мне кажется, вы действительно готовы поставить на карту свою жизнь и, что более удивительно, свою карьеру! Отдаю вам должное, лейтенант. С таким настроением вы имеете шанс вернуться живым. Тем не менее, — добавил генерал, — я бы на вашем месте не строил иллюзий.
— Слушаюсь, сэр. Спасибо, сэр. — Мне показалось, что для полного счастья нам с Пулом сейчас не хватает только Сони и Мартовского Зайца. — Э-э… Хотите ознакомиться с моим планом? Я все хорошо продумал.
Генерал покачал головой:
— Нет. Я должен доверять вам. — — И все же, может, послушаете?
— Лейтенант, не испытывайте судьбу. Вдруг ваш план окажется глупым и я передумаю? Нет, положусь скорее на вашу самоуверенность, чем на рассудительность. И на доверие к вам полковника Тирелли. Счастливого пути.
Он встал и, перегнувшись через стол, протянул руку. Я поднялся и пожал ее.
— Спасибо, сэр.
— Да, вот что. Это, конечно, служит слабым утешением, но в случае гибели вам посмертно будет присвоено очередное звание. Так сказать, в качестве утешительного приза вашим родным.
— А если не погибну?
— Об этом поговорим после вашего возвращения. А теперь проваливайте отсюда ко всем чертям. У меня полно более важных дел.
Он опустился в кресло, а я вышел, удивленно покачивая головой.
В. Зачем хторранин сожрал Эверест?
О. Чтоб не стоял на дороге.
КАК СТАТЬ ОБЕЗЬЯНОЙ
Ненормальными нас делает прямо-таки психопатическое стремление к здравому смыслу.
Соломон Краткий
Почти всю неделю Флетчер тренировала меня. В первый день, утром, она объяснила мне, как надо слушать.
— Ты как бы внимаешь всей душой… — начала она.
— Да, и так пристально, — подхватил я, — что постепенно становишься тем, кому внимаешь.
Флетчер удивленно посмотрела на меня.
— Кто вам это рассказал?
— Один телепат.
— Ну, так он, или она, был прав.
В тот же день, после обеда, она дала определение дерьма:
— Вы часто произносите это слово, Джеймс, но вряд ли знаете, что оно обозначает. Дерьмо — просто расхожее выражение. Люди пользуются им, когда чтото не ладится. Это слово служит уловкой, извинением, оправданием, объяснением, призывом к разуму и так далее. Дерьмо — и все тут. Его используют, когда хотят оправдать свое нежелание нести ответственность за что-либо. Так вот, с этого момента каждый раз, когда у вас возникнут трудности и с ваших уст сорвется слово «дерьмо», я буду шлепать вас по губам, договорились?
На следующее утро Флетчер объяснила, как слушать еще глубже:
— Закройте глаза и постарайтесь по-настоящему прислушаться к своим чувствам, к мыслям, к телу. Следите, какие воспоминания всплывают в мозгу. Выберите какую-нибудь ситуацию из прошлого или придумайте новую, присмотритесь к ней. Обратите внимание на свой организм: что вы испытываете, какие действия совершает ваше тело. Задумайтесь над ассоциациями…
Этому мы посвятили все утро.
После обеда разговор пошел о справедливости:
— Известно ли вам, что большинство людей, беседуя, просто-напросто обманывают вас? Потом они осознают это и стараются объясниться или оправдаться, чтобы в конечном счете доказать свою правоту. Учтите, такая правота — злейший враг. Вы только запутываетесь еще больше. Надо стремиться не к правоте, а к справедливости.
Если вы правы, значит, не прав кто-то другой — и он автоматически становится вашим врагом. Иного выхода для него просто не существует. Так и вы не имеете права входить в круг кроликособак, считая себя заранее правым только потому, что вы человек. Вы должны оставить свои печали, боль и озлобленность за чертой этого круга. Кроликособаки ждут от нас обмена информацией, а не кабацких плясок. Вы не можете позволить себе роскошь приобрести врагов в этом круге, Джеймс, — нам нужны партнеры.
Утром третьего дня Флетчер объяснила, как центрировать чувство собственного «я»:
— Ваш друг-телепат рассказывал о личности? Я кивнул.
— Тогда вам известно, что вы не то, что вы думаете. Вы человек, который слышит мысли. Весь вопрос в том, действительно ли вы их слушаете. Знаете ли вы, что существует три уровня слушания? Первый — когда вы слышите звук. Второй — когда слышите его значение. И третий — когда слышите кроющийся в этом значении смысл. Если не слышишь сразу на всех трех уровнях, центрировать себя невозможно…
— Я теряю нить.
— Понимаю. Многое из того, о чем я говорю, взято из курса подготовки телепатов, а еще больше — из модулирующей тренировки. Все это не укладывается в вашу реальность — тот мир, который вы сами себе создали и из которого не можете выйти. Единственное, что вам остается, — разобраться, как он функционирует. Это главное. Метод основан на результатах наблюдений за людьми, познающими те или иные вещи, и их реакцией на них. Можете назвать это технологией жизни. До сих пор вы управляли механизмом, даже не прочитав инструкцию…
Вторая половина дня была посвящена понятиям.
— Вы называете предмет стулом. Но это не стул, а сгущение молекул, находящееся в данный момент в центре вашего внимания. Вы используете предмет для сидения, но это его качество существует только у вас в мозгу. Вот типичный пример понятия.
Наш предмет является стулом лишь в той степени, в какой он удовлетворяет данному понятию. Если вы замерзнете, он перестанет быть стулом и превратится в дрова, пусть даже это будет другой стул. Вы следите за ходом мысли? Вы считаете, что связь между физическим миром и вашими понятиями о нем имеет смысл. Оказывается, это не так — конкретный смысл существует-только в вашем воображении. Допустим, вы считаете Землю плоской. Но разве она от этого станет плоской?
А теперь — более сложный вопрос. Если вы считаете Землю круглой, то является ли она таковой? Не торопитесь… Правильно: ваши представления не имеют никакого значения. Земля — сплющенный у полюсов шар, что бы вы о ней ни думали. В отношении физической Вселенной у вас нет права голоса. Она — то, что она есть, независимо от вашего мнения о ней. Единственное, на что вы можете как-то влиять, — ваши поступки относительно реально существующего мира…
Утром четвертого дня мы обсуждали творение:
— Творение — не создание чего-то из ничего. Нельзя создать Вселенную. Самое большее, что можно сделать, — изменить в ней порядок молекул. Нет, истинное творение происходит только здесь. — Флетчер постучала по моему лбу. — Творение — акт дискриминации. Отделив одно от другого, вы создаете между ними пространство. Но вместе с тем творение — акт объединения. Соединив одно с другим, вы создаете новую сущность или новое взаимоотношение. Чтобы осуществить акт творения, надо провести линию, и ничего более. Линия либо соединяет, либо разделяет, либо окружает, причем проводите ее вы сами. Вопрос только в том, что вы хотите создать, какую линию выбираете. Хотите свести в один круг людей и кроликособак? Или хотите провести черту между людьми и червями? Прежде чем войти в круг, вы должны быть уверены, что нарисовали его правильно.
Потом мы творили:
— Вы готовы к последнему занятию, Джеймс?
— Да.
— У меня для вас плохие новости.
— Постараюсь выдержать.
— Ну смотрите. Так вот, вы — обезьяна. — Что?
— Я вам докажу. Ваши прапрапрапрадедушка и пра-прапрапрабабушка лазали голыми по деревьям и питались бананами и кокосами. Вы — их прапрапраправнук. Вы живете в доме, но по-прежнему любите бананы и кокосы. Если вас раздеть и посадить на дерево, никто не заметит разницы. Понимаете?
— Не уверен. В чем соль?
— Соль в том, что вы обезьяна. Вы — представитель господствующего на планете вида, по крайней мере, вы так считаете, может быть чересчур самонадеянно. Но это к делу не относится. Можете считать себя кем угодно, потому что вы все равно остаетесь обезьяной. Разве вы — эталон? Большая часть человечества даже не знает о вашем существовании, а если бы узнала, то, возможно, не захотела бы видеть вас в роли типичного представителя.
— Отличный способ унизить меня.
— Послушайте, вам придется работать в реальном мире. Там будет лишь круг, а в нем несколько кроликособак и вы — обезьяна. Голая обезьяна, встретившая кроликособак. И говорить от лица какой-либо другой обезьяны с этой планеты вы не можете. Понятно?
— Да, кажется, понятно.
— Хорошо. — Флетчер взглянула на меня в упор. — Итак, кто вы?
— Обезьяна. — Я почесал под мышкой, издавая нечленораздельные звуки.
Флетчер улыбнулась.
— Случка с самкой и бананы — на большее обезьяна не рассчитывает. Запомните это хорошенько, Джеймс.
— Так что же мне делать: лопать кроликособак или трахать их?
— Это уж как вы захотите. Вы должны четко представлять себе поведение обезьяны. Что происходит, когда она сталкивается с чем-нибудь новым? Какова ее первая реакция?
— М-м… Она вскрикивает. Я вскрикиваю.
— Верно: испуг. То же самое испытало человечество при хторранском вторжении. И мечется в испуге до сих пор. Ладно, что следует за испугом?
— Страх. Это очевидно.
— М-гм. Хорошо. Но это ваше мнение. У обезьяны есть только две реакции: страх и любопытство. Все остальное — лишь разновидности. На Земле нет ни одного животного, у которого этот основной механизм не был бы намертво запечатлен в коре головного мозга. Та же система и у нас — мы не можем не реагировать либо страхом, либо любопытством, причем по большей части страхом, просто чтобы держаться начеку. Девяносто пять процентов жизни мы держим руку на рычаге испуга. И не важно, сколько интеллекта накладывается на это, Джеймс. Интеллект всего лишь служит живой машине. Разум только поднимает порог внешнего проявления страха. Тот же механизм управляет и кроликособаками, независимо от того, как они устроены, к какой цивилизации принадлежат, кем себя считают. Тот же или аналогичный. Иначе их бы здесь не было. Я имею в виду основной механизм выживания. Без страха нельзя выжить. Эволюция автоматически вырабатывает его, поэтому вы должны знать, что эти существа будут бояться вас так же, как вы их.
Я кивнул.
Флетчер спросила:
— Что следует за страхом? Я немного подумал.
— Бегство?
— Давайте представим, что вам некуда убежать от того, чего вы боитесь. Что происходит?
— М-м… Я начинаю злиться?
— Вы спрашиваете или отвечаете? Какое чувство вы начинаете испытывать, когда испугавший вас не уходит?
— Гнев.
— Верно. На смену страху приходит гнев. Как он проявляется?
Я оскалился и зарычал. Флетчер улыбнулась:
— Правильно. Вы начинаете пугать в свою очередь. Сначала ощериваетесь, рычите и строите страшные гримасы. Если это не помогает, начинаете кричать и визжать. А если и этого недостаточно, швыряете кокосовые орехи. Иными словами, разыгрываете целый спектакль. Так ведут себя все обезьяны. Вы поступаете так, когда возникает угроза вашему существованию или чему-либо, что вы отождествляете со своей личностью или считаете частью своей личности. Таковы составные части этого механизма. Если вам удалось испугать противника и он уходит — значит, механизм сработал. Вы остались живы. В самом худшем случае придется вступить в драку, но, как правило, хорошей вспышки гнева вполне достаточно, чтобы предотвратить стычку. Вот такие дела. Я рассказала достаточно, чтобы теперь вы могли разбираться в современной международной обстановке.
Она дала мне время оценить шутку, потом продолжила:
— Все это прекрасно получается у обезьян, Джеймс. Может, даже сработает и в человеческом обществе, хотя я сомневаюсь. Но уж точно не выйдет с червями, запомните. Некоторые из нас, преодолев страх, начинают демонстрировать хторрам свою ярость, что приводит к фатальным последствиям. Когда убежать нельзя, наступает следующая стадия — ярость.
— Я знаю. Видел это…
— Не отвлекайтесь. Скажите, что такое ярость?
— Ярость — спусковой механизм драки.
— Правильно. Но мы знаем, что драться с червями нельзя, не так ли? Они доказали, что победить их невозможно. Что тогда происходит?
— Э-э…
— Что приходит на смену ярости, Джеймс?.
— Не знаю…
— Ну, шевелите мозгами. Что почувствует человек, если заставить его заниматься целую неделю одним и тем же?
— Не знаю, как вы, а я смертельно устану.
— Верно. Наступает безразличие. — Флетчер удовлетворенно кивнула. — Представьте, что вы неистовствовали и израсходовали все силы, однако то, чего вы сначала испугались, а потом начали пугать, сидит как ни в чем не бывало, скалит зубы и ухмыляется. Вот тогда приходит усталость. Мы называем это фрустрацией. Но теперь, когда ярость растрачена, у вас появляется возможность по-настоящему заинтересоваться, что это за штука так вас напугала. Вот как работает механизм: пока вас не отпустит страх, места для любопытства нет, правильно?
— Правильно.
— Этим механизмом можно управлять, Джеймс, но остановить его никто не в силах. Ну а теперь скажите, зачем, по-вашему, я рассказала об этом?
— Чтобы я мог… э-э… Ну, ведь речь идет об установлении контакта, и нельзя, чтобы обезьяньи реакции испортили все дело. Я не ошибся?
Я ухмыльнулся, зная, что угадал.
— Нет, — улыбнулась в ответ Флетчер. — Я хочу, чтобы вы оставили страх, ярость и равнодушие за границами круга. Но что в таком случае вы будете делать?
Я пожал плечами:
— Ничего, наверное.
— Не ленитесь думать. Что вы можете сделать, избавившись от обезьяньих реакций?
Я снова пожал плечами:
— Начну развлекаться.
— Абсолютно верно. Когда обезьянам ничто не мешает, им остается только это. И начинаются игры: бизнес, женитьба, заседание Конгресса — что угодно. Сложные игры сложно устроенных обезьян. Итак… Теперь вы понимаете, что должны сделать, оказавшись там?