Монк не выносил долго плач трубы Дранга. Он махал рукой, и они молча садились пить ром.
Как-то Монк вспомнил о своих намерениях заняться науками. Оборудовал лабораторию, выписал массу всевозможных веществ и реактивов, но ничего не сумел получить в своих пробирках мало-мальски интересного и полезного. Единственное его достижение - ароматический спирт - по самой дорогой цене стал продаваться в "Тритоне" под названием коктейль "Зюйдвест".
После этого вынашивал Монк идею небывалой подводной башни, откуда можно было бы наблюдать жизнь моря. Но строить ее не нашлось охотников, и Монк унял свою исследовательскую страсть.
В Ройстоне пошли слухи о странном и загадочном владельце "Тритона". К Монку под различными предлогами приходили в дом непрошеные гости, главным образом из беспокойного племени курортников. И столько среди них нашлось приятных и умных собеседников, так быстро и легко летело в их обществе время, что Монк напрочь забросил все свои прожекты, и теперь почти каждый вечер в его роскошной гостиной собиралась небольшая компания милых людей. Они пили изысканные вина, играли в карты, острили, вели бурные дискуссии на всевозможные темы, немного ругали правительство и всегда выдумывали нечто такое пикантное и любопытное, чего не было вчера и что не повторится завтра.
В один из таких вечеров к Монку заглянули на огонек его частые гости актер Стипол, изобретатель Кружевье и преподавательница музыки из столичной консерватории очаровательная Карина.
На овальном столе, застеленном строгой крахМальной скатертью, кроме вазы с фруктами и нескольких бутылок питья красовались красно-глянцевые панцире лангустов, зернистая икра искрилась в свете люстры.
Радужно переливалась на тонком срезе копченая телятина.
Кружевье, элегантный и стерильный до кончиков ногтей, с удовольствием смаковал новый сорт виски, а Стипол, в черном свитере грубой вязки, увешанный перстнями и цепочками, доказывал, что ни одному человеку на земле не дано понять другого в полной мере.
- Изобразить такое понимание, да, мы, актеры, можем. Но чтобы принять, прочувствовать внутренний мир человека, сделать его доступным для себя увольте, это не под силу даже гению.
Строгая Карина всей мимикой своего кукольного личика давала понять, что не согласна с такой точкой зрения. Острыми зубками она нетерпеливо покусывала губу, но вступать в спор пока не решалась.
Кружевье дышал в фужер, и не понять было, прислушивается он к разговору или постигает таинство опьянения. Он вынул нос из бокала и без всяких церемоний оборвал актера:
- То, что вы упорно доказываете, Стипол, очевидно, как эти сто грамм коньяку. Слушайте, что я вам скажу, доблестный служитель рампы. Чтобы понять человека, надо быть добрым, иметь большое сердце, быть бескорыстным. Вот так, уважаемый Стипол!
- Я согласен с вами, Кружевье. Пьяного человека наиболее часто посещают истины, - грубовато съязвил актер.
Кружевье засмеялся и замотал головой.
- Хорошо, здесь мы не договоримся, давайте о другом. Скажите, Стипол, вам приходилось пить виски из дамской туфли? Или, на худой конец, из портмоне? О-о! Если перечислить все, из чего я пил, наберется приличная мелочная лавка.
Карина вяло улыбнулась, укоризненно посмотрела на подвыпившего изобретателя и, повернувшись к Моику, громко спросила:
- Отчего люди много пьют?
Круженье презрительно усмехнулся и взялся за новый бокал.
- Во всяком случае, дорогая Карина, не потому, что им это нравится, вставил свое слово Монк.
- Браво! - воскликнул Стипол. - Истина за вами. С общего позволения я попытаюсь объяснить нашей очаровательной Карине всю подноготную этого низменного занятия.
Он налил себе коньяк в маленькую пузатую рюмку и разразился импровизированной кустистой речью об истоках пьянства.
- Ищите корень в среде, - поднял палец актер. - Там, где человеку нет возможности выразить себя, там нет счастья. А значит, появляется вот такая наполненная рюмка. Ваше здоровье!
- По-вашему выходит, что каждый несчастный - пьяница, а каждый пьяница по-своему несчастен? -усмехнулась Карина.
- Абсолютно так.
- Это что же, если я пью, значит, моя песня спета? - оторвался от бокала Кружевье.
- Выходит, что так, - беззлобно улыбнулся Стипол.
Монк курил сигару и вполуха слушал эту ленивую пикировку. Он привык к такой занимательной, но пустой болтовне и подчас сам был не прочь поспорить, ввернуть удачное словцо. Сейчас он украдкой разглядывал Карину, и взгляд его остановился на кусочке голубого кружева, выглядывавшего из скромного выреза платья. Юная дева не замечала такого маленького конфуза, и это забавляло Монка.
- Стипол! - взревел вдруг Кружевье. - При некоторых оговорках я вас уважаю. Но скажите мне вы, великий актер, как одним жестом, штрихом можно показать доброго человека, а? Покажите, прошу вас. Ну станьте на минутку добрым.
- Если вы надеетесь, что я налью вам еще виски, то ошибаетесь, попробовал отшутиться актер.
Над его остротой никто не засмеялся. Карина восторженно посмотрела на изобретателя и попросила: - Правда, Стипол, если можно, покажите. Это так интересно.
Актер растерялся, отхлебнул шампанское и пожал плечами.
- Как, вот прямо так, здесь?.. Это невозможно. Другое дело в действии, с партнером... нужен контекст...
- Ерунда, уважаемый, - прохрипел Кружевье. - Знаете, что вам сейчас надо сделать? Немного помолчать. Замолчать, и все.
Наступила неловкая пауза.
- Перестаньте, друзья, - забеспокоился Монк. - Вы, Кружевье, немного перебрали. Давайте не будем портить вечер. Я сейчас велю подать горячее...
В этот момент вошел слуга и объявил, что пришел господин Крокен.
XX
Через минуту Крокен был в гостиной. Ввиду случившейся заминки его приветствовали чересчур радостно, и он заметил это.
- Вы чем-то возбуждены? - бодро спросил Крокен, усаживаясь за стол и принимая чистый прибор. - О чем шла речь за этим уютным домашним столом?
- Мне помнится, будто бы о счастье, - с лукавой усмешкой сказала Карина.
- Браво! - воскликнул Крокен. - Вы, я вижу, зашли очень далеко. И как же, есть оно, это самое счастье?
- Сначала выпьем, - щедро улыбнулся Стипол и стал разливать по бокалам вино.
- Честно говоря, я несколько удивлен темой вашего разговора, продолжал Крокен. - Разве вам чего-нибудь не хватает? Спасибо, мне виски. Да я за минуту докажу, что людей счастливее вас не найти на расстоянии многих миль, - улыбнулся управляющий Биржей. - Начнем с вас, Стипол. Известный актер, публика боготворит. Слава, деньги, почет... чего же более? Или вы, Кружевье. Виднейший конструктор. Смелые решения, патенты, свежий ум... Постоянный поиск, обширное поле деятельности. Да что говорить! Но богаче всех из нас, конечно, Карина. Красота, молодость, время, полное надежд, и вся жизнь впереди... Ах, Карина, поверьте в искренность слов старого завистника. За вас!
Девушка чуть смутилась и задержала бокал в воздухе.
- Вы забыли о Монке, Крокен.
- И не случайно я о нем ничего не сказал, - засмеялся Крокен. - У нас с ним давняя дружба, он на моих глазах, что называется, постигал мудрость жизни, и я пока боюсь считать его законченным счастливцем.
- Почему так, Монк? - удивилась Карина.
- Вы знаете, - доверительно зашептал ей Крокен, но так, чтобы все слышали. - Он, разбойник, счастлив. По крайней мере для этого у него есть все. Но он все еще надеется на что-то большое и неосуществимое...
- Крокен, не выдавайте меня до конца, - засмеялся Монк. - Карина, не верьте этому лгуну, он клевещет на меня. Я расскажу вам сейчас одну историю из моих юношеских снов.
- Ха-ха-ха, - рассмеялся Стипол. Покраснела Карина, услышав про юношеские сны. Монк ухмыльнулся. - Не смущайтесь, эти сны невинны...
На этот раз все, даже осоловелый Кружевье, дружно рассмеялись.
Выпили еще, и Монк в полной тишине стал рассказывать о том, как мечтал он когда-то о чудесной стране Утросклон и однажды, в грозу, вещий голос за окном сказал, что он сможет туда попасть...
- Почему ты до сих пор здесь?! - вскричал Крокен, и дружный хохот взорвал тишину гостиной.
Легко и весело покатилась пирушка дальше. Вспоминали всякие загадочные случаи, рассказывали тонкие анекдоты, пили, ели, курили, когда же в комнате сделалось душно и дымно, вся компания шумно высыпала в сад.
Был как раз тот короткий миг, когда день еще не совсем угас, а вечер не наступил окончательно. Сумерки. Принесли лампу, и гости стали на веранде пить ликер с кофе.
- Вы очень правы, Монк, когда не ходите в свой замечательный ресторан, - признался актер. - По мне никакие увеселительные заведения не заменят тихой и доверительной атмосферы домашнего очага. Вот эта полутемная веранда...
- Да, здесь легко дышится, и забываешь обо всем, - заметила Карина и благосклонно посмотрела на Монка.
- И сон на свежем воздухе крепок, - вставил Крокен и, сделав страшные глаза, кивнул на спящего в плетеном кресле Кружевье.
Тихонько посмеялись над изобретателем.
- Ба, да у меня великолепная идея, - хлопнул себя по лбу Крокен. О-хо-хо, даже мороз по коже. Давайте сыграем великолепную шутку над нашим милым изобретателем.
- Каким образом? - оживился Стипол.
- А очень просто, о-хо-хо...
- Не томите, Крокен.
- Да, да, сейчас, - унимал смех управляющий Биржей. - Вы все, наверное, знаете это костлявое чудовище, вернее два... двух чудовищ... Ну, одним словом, Синявка. Я предлагаю привезти ее сюда и каким-то образом сосватать ей нашего невменяемого Кружевье. Ведь она кого-то все ищет... Откроет он глаза, а тут она...
Идея была с восторгом принята.
- Я сейчас же добуду Синявку, - загорелся Монк и бросился к гаражу. Через полчаса, ждите! - крикнул он на ходу, и через минуту его автомобиль вырвался на вечерние улицы Ройстона.
Уняв возбуждение, подобравшись, Монк медленно вел машину, внимательно вглядываясь в прохожих.
Пил он сегодня мало, и голова была ясной. Он с легкостью думал о великом волшебстве жизни - человеческом общении, которое, как лампа, отгоняет прочь мрак одиночества.
Монк примерно знал, где искать Синявку в этот час, и потому колесил по безлюдным окраинам города, щедро расплескивая свет фар, но безуспешно Синявки нигде не было. Он миновал рыночную площадь, объехал стадион. Здесь город кончался, впереди были только лес и пустынная дорога, еле различимая в свете звезд. Пусто кругом, ни души. Монк стал уже искать место, где удобней развернуться, как впереди вдруг увидел длинную тень на дороге. Это была Синявка!
Она обернулась на свет фар и прикрыла рукой глаза, чтобы не слепило. Монк замешкался. Не столько от неожиданности, сколько от растерянности и испуга, Он теперь понял всю нелепость затеи Крокена. Ему стало стыдно, он вовсе не хотел говорить с сумасшедшей старухой здесь, на краю леса, в ночи. Ну что скажет он ей, убогой. Тем более у ног ее скалит клыки косматое чудище... Но старуха не спешила уходить, она напряженно следила за машиной, сделала шаг навстречу.
- Кто там светит? - спросила она неожиданно громко.
Монк, который в растерянности сидел за рулем, оцепенел. Окрик старухи словно заморозил его. И вдрув волнение, радость, ужас и надежда завладели всем его существом. Он узнал тот неведомый голос, который давней глухой ночью таинственно прозвучал под окном его дома. Так вот кто это был!
Старуха еще раз окликнула его, и Монк теперь окончательно убедился, что слышит его, тот самый голос надежды, надежды на Утросклон, который он было похоронил и сам же сегодня публично высмеял. Как же он так мог! Да, даг именно она, Синявка, полоумная старуха, Судьба, знает дорогу в Утросклон.
Монк решительно выбрался из машины. "Расположить старуху к себе, соображал он, - только тогда откроется путь в Утросклон".
- Здравствуйте, - улыбнулся Монк, - я могу вас подвезти...
Синявка испытующе посмотрела на незнакомого человека и отозвалась не сразу:
- Разве я нуждаюсь в этом?
Разговор мог угаснуть, как спичка на ветру, и Монк стал говорить первое, что приходило в голову:
- Сегодня я решил уехать из Ройстона. Именно сейчас, когда все нормальные люди сидят дома в теплых и светлых гостиных, жуют пудинги и толкут воду в ступе...
Старуха терпеливо слушала и придерживала зверя, который настойчиво тянулся к чужому человеку.
- ...и вот я вижу, что не один. Для меня сейчас каждый, кто идет из Ройстона, - друг...
Вез передышки говорил Монк и верил каждому своему слову. В нем просыпалась забьпая тревога, боль об утраченном и несбывшемся в жизни, о счастливой и неоткрытой стране. Только теперь Монк так остро ощутил, как не хватает ему этого маленького, потерянного где-то в мире островка счастья.
- Ты так спешил из города, будто за тобой гнались...
- Чем быстрее, тем дальше. И уже никогда не возвращаться.
- Куда же твой путь?
- Не знаю, едем куда-нибудь!
Синявка уже не так холодно смотрела на Монка.
Даже с интересом. Этот человек в щегольском костюме, с холеным подбородком и отчаянной тоской в глазах на самом деле походил на неудачника.
- Меня считают сумасшедшей, - негромко сказала старуха. - Ты один из немногих людей, которые не гнушались со мной говорить, и первый, кто предлагает мне помощь. Ты увидел во мне попутчика, хорошо... Остальные спрашивали, насмехались, грубили, в лучшем случае - просили.
- Поверьте, я от чистого сердца... - смешался Монк.
- Ты, наверное, знаешь, почему меня считают сумасшедшей? Тихо! обернулась она к зверю. - Не волнуйся... Я называю себя Судьбой...
- Я знаю, я не верю...
Старуха неожиданно звонко рассмеялась:
- И ты не веришь, что я неприкаянная Судьба?
- Вовсе нет, я хочу сказать, что никакой судьбы нет. Как в это поверить, если вся моя жизнь серая и скучная, как дождливый рассвет?
Старуха рассмеялась еще звонче.
- Ты предлагаешь мне быть твоею спутницей? Хорошо. Но что подумают о тебе люди, когда увидят тебя рядом со мной и вот с ним? - кивнула Синявка на зверя.
- Как меня может волновать мнение людей, если я их всех не принимаю тупых и ленивых, довольных и забитых, а самое страшное - равнодушных. Я пробовал жить с ними - и вот бегу из страха, что у меня нет сил восстать против них. Я хочу быть собой и только собой...
Монк не на шутку разгорячился и всей своей кожей почувствовал лютую ненависть к Крокену, Стиполу - всем, кто навязал ему свои вкусы, свой образ жизни - пустое времяпровождение. Потаенная злоба на свою неудавшуюся жизнь вылезала сейчас из него, как змея из старой шкуры. Он готов был разнести в пух и прах владельца плавучего ресторана. В нем вновь проснулся Монк, молодой, беспечный и сильный...
- Хорошо, пойдем вместе, - твердо сказала старуха. - Только оставь свою машину. Ты же сам говоришь, что не знаешь, куда идти. Значит, нечего и спешить.
Монк безропотно пошел вслед за старухой. Тьма еще гуще нависла над землей, и только луч невыключенных фар высвечивал на дороге фигуры трех путников.
XXI
Долго шли молча. Перевалили через холм, и из долины по-ночному свежо пахнуло сыростью ручья и еловой хвоей. Монк снял пиджак и протянул Синявке.
Старуха остановилась, и Монку показалось, что она улыбается.
- Мне ничего не надо. Не надо, - отказалась она. - Теперь мне ничего не надо.
- Но ваша одежда совсем худая. Так зябко...
- Мне хорошо. Когда я, неприкаянная Судьба, долго странствовала по свету, вот тогда мне было одиноко, холодно и неуютно. А сейчас я нашла хозяина.
Монку сделалось жарко. Волнуясь, он стал комкать пиджак, не зная, куда его девать.
- Вы моя судьба? - прошептал он. - Но почему?
- Я знаю, - уверенно сказала старуха и ласково потрепала загривок зверя. - Человек, который вот так, внезапно, может бежать из дома, бросить все... С открытой душой подойти к двум нелепым существам на пустынной дороге... Путь мой долгий, но я еще не встречала никого, кто бы поступал вопреки здравому смыслу. Ты живешь, следуя движениям своей души. Я нашла, дождалась тебя...
Старуха погладила зверя и ласково сообщила ему:
- Ну вот, теперь в ты попадешь в Утросклон.
Она подняла глаза на Монка, остановилась и торжественно объявила:
- Я - твоя судьба и хочу, чтобы ты стал счастливым. Скоро вы попадете в чудесную страну Утросклон. Там вам будет хорошо. Путь туда открыт только тому, кто сохранил свое первозданное естество, кто ни разу не изменил себе ни в чем, кто стремился делать только благо, а значит, заслужил такую жизнь, какой достоин и какой нет на этой грешной земле. Идемте смело.
Они вновь вошли в лес, теперь глухой и угрюмый, и осторожно ступали по тропе, перепоясанной корневищами. Впереди, за вершинами елей, что чернели невдалеке на фоне фиолетового неба, приглушенно шумела Чистая река. Монк шел за зверем и старухой и отчего-то вдруг вспомнил о брошенной машине, которая словно обиженный светлячок осталась далеко позади, на дороге, и светила ему вслед, как бы маня назад к теплому дому, к роскоши, к беззаботной череде дней. Монк подумал, что надо бы сказать старухе, что он не тот, за кого она его принимает, что не сумел сохранить себя и что недавно он смеялся над ней, Синявкой, вместе с пошлыми, не нужными ему людьми.
Но Утросклон был совсем рядом, почти осязаем, и Монк заставил себя молчать.
"Что такое? - тут же возмутился он про себя. - Разве я изменился? Да нет же, нет, просто живу немного не так, а в целом я такой, какой был..." С каждым шагом шум реки нарастал. Вскоре меж" ду стволов заблестела вода. Они вышли на отлогий песчаный берег, где река двумя рукавами расходилась, огибая безлесый остров. Старуха подошла к самой воде. Мимо мчалась большая река, такая вечная и неизменная, и в то же время непохожая каждый миг.
- Вот дорога в Утросклон, - промолвила старуха.
Монк с беспокойством смотрел на черный, сверкающий под луной поток. Там, где основное русло реки огибало справа остров, большая вода мчалась стремительной гладкой струей. Левый же рукав был узкий, нашпигованный массивными камнями. Вода здесь, бешеная от бурунов, играючи ворочала валуны, и они, словно гигантские жернова, перемалывали мелкие камни, обломки деревьев - все, что попадало в пенную, сумасшедшую струю.
- Вы сядете на плот и поплывете туда, - показала старуха на эту бешеную круговерть.
- Но ведь никому и в голову не взбредет плыть там, - удивился Монк. Зачем, когда есть другое, более спокойное русло?
- Вот потому никто и не может попасть в Утросклон, - усмехнулась старуха. - К счастью надо идти непроторенным путем.
"К счастью надо идти непроторенным путем. Да, да, конечно, - размышлял Монк. - Даже если ты живешь не так, как все, то и счастье может быть не такое, как у всех, свое, особенное..."
Они выбрались на песчаную косу, чуть выше острова. Там был плел, связанный из нескольких бревен, рядом лежал шест. Монк сдернул галстук и, зачерпнув в лаковые туфли воды, принялся сталкивать плот на воду. Тяжелые бревна грузно сидели в песке, и плот едва подвигался. Монк с остервенением ворочал шестом. Вскоре стало жарко, и он сбросил пиджак, отцепил нелепые сейчас подтяжки с золочеными застежками. Старуха и зверь молча были рядом. Наконец плот уткнулся в воду, и поток неожиданно быстро потянул его за собой.
- Садитесь! - крикнула старуха.
Монк прыгнул, едва успев ухватить шест. Следом за ним зверь обосновался на мокрых бревнах. От тяжелого толчка плот быстро вышел на основную струю, и его понесло, завертело в потоке.
- Правьте на буруны, вас вынесет... Ничего не бойтесь! - кричала старуха. Ее прямая, как веха, фигура удалялась на глазах. - Вас вы-ы-ы-несет, - донесся ее последний крик.
Монк вскоре освоился, и ему удалось развернуть плот вдоль струи. С бешеной скоростью они мчались на горбах воли, и даже страшно было загадывать, что ждет впереди. Монк тревожно прислушивался к нарастающему шуму слева. Судя по всему, там был порог, и с каждой секундой грохот неукротимой воды близился. Монку сделалось жутко от одной только мысли, что их плот, наспех связанный из неуклюжих гнилых бревен, - слишком неподходящее суденышко для такого опасного плавания.
Впереди выпячивалась темная глыба острова, перед которым разделялось течение. Монк мельком глянул на зверя. Тот, зацепившись всеми четырьмя лапами за мокрое скользкое дерево, часто дышал и смотрел вперед, насторожившись на какие-то ему одному доступные звуки.
Вдруг рядом что-то оглушительно шлепнуло по воде. Монк разглядел, что это корягу переворачивает гак и сяк своенравный поток. Изо всех сил он принялся отгребаться от чудовищного левого рукава реки вправо, вправо, на спокойную струю, где проводят свои суда все нормальные люди. Монк будто забыл про наставление старухи держаться левого рукава и изо всех сил стал отталкиваться шестом вправо, пытаясь вырваться из власти бешеной струи, которая несла его на верную гибель. Черт с ним, с Утросклоном, только бы уцелеть, лишь бы подальше уйти от этого грохота. Шест уже не доставал дна, да и бессмысленно было управлять плотом на такой скорости. Поздно. Остров остался справа.
Плот затрясло, как колымагу на плохой дороге.
- Стой! Не хочу! - непонятно кому закричал Монк. - Не хочу-у...
Зверь заволновался, щетина вздыбилась на загривке, он вплотную приблизился к человеку и увидел его перекошенный в крике рот, ужас и отчаяние в глазах.
Плот несло прямо на камень. Крутобокий, он зловещим горбом торчал над водой, и она клокотала за ним серебристой гривой. Монк ошалело хлестал по воде шестом. Валун неотвратимо надвигался на плот. Так топор приближается к плахе... Монк выпустил из ослабевших рук шест и приготовился к самому худшему.
...От удара он еле устоял на ногах. Плот на секунду замер и накрыл собою каменную твердь. Его тут же стало захлестывать, скрипели бревна, налезая на камень, и в конце концов плот беспомощно повис в воздухе, как шляпка гриба на твердой ножке. Жалкое суденышко медленно поворачивалось на каменной оси и под собственной тяжестью стало медленно разламываться. Два бревна отделились и держались только на обрывке веревки. На них изваянием застыло безмолвное животное. "Хоть бы раз заскулил", - удивился Монк и захотел было перетащить зверя к себе, на главные остатки от плота, но будто нарочно веревкa лопнула, и больше ничто уже не связывало человека и животное. Сын Пойманного Вожака тут же растаял во мраке, как фигурка на постаменте из двух бревен.
Остатки плота от толчка сползли с камня, и вода вновь понесла Монка вперёд, туда, где беззвучно исчез зверь. Монк, стоя на четвереньках, цеплялся за веревочные узлы, неверные бревна. Порог только начинался, и Монк зримо представил хвои конец и те ужасы, которые ему придется испытать, прежде чем он погибнет. Монк бранил себя за глупость, за легкомыслие, с какими послушался сумасбродной старухи, поверил ее бредням. Он не верил опять ни в какой Утросклон, и хотел вновь очутиться дома, выпить виски с Крокеном...
Неведомо сколько несся Монк по волнам бешеной реки. Краем глаза заметил, что слева темнеет берег, такой близкий и желанный, но до отчаяния недосягаемый.
Справа тянулся пустынный остров. Плот несся по грохочущему белопенному коридору в неведомое. Его крутило на бурунах, било о камни, и каким-то чудом жалкая связка бревен несла на себе несчастного седока.
Самое страшное, наконец, миновало. Порог ревел уже позади, утихшая вода только беспомощно всхлипывала в обломках валунов. Сына Пойманного Вожака или хотя бы бревен, на которых его унесло, Монк не видел. Остров кончался. Сейчас река соединится воедино и замедлит свой бег. Монк хорошо знал, что дальше река хотя и широка, но спокойна и никакого Утросклона там нет. Через две мили Чистая река вольется в море и кончит свое существование.
Плот последний раз чиркнул о камень, и его вынесло на простор большой реки. Луна светила наверху, ветерок рябил спокойную воду. "Вот и все, пробор; мотал Монк. - Ха-ха-ха... Ты идиот, Монк, слышишь, идиот!" - кричал он самому себе, и слезы катились по его щекам.
Как-то Монк вспомнил о своих намерениях заняться науками. Оборудовал лабораторию, выписал массу всевозможных веществ и реактивов, но ничего не сумел получить в своих пробирках мало-мальски интересного и полезного. Единственное его достижение - ароматический спирт - по самой дорогой цене стал продаваться в "Тритоне" под названием коктейль "Зюйдвест".
После этого вынашивал Монк идею небывалой подводной башни, откуда можно было бы наблюдать жизнь моря. Но строить ее не нашлось охотников, и Монк унял свою исследовательскую страсть.
В Ройстоне пошли слухи о странном и загадочном владельце "Тритона". К Монку под различными предлогами приходили в дом непрошеные гости, главным образом из беспокойного племени курортников. И столько среди них нашлось приятных и умных собеседников, так быстро и легко летело в их обществе время, что Монк напрочь забросил все свои прожекты, и теперь почти каждый вечер в его роскошной гостиной собиралась небольшая компания милых людей. Они пили изысканные вина, играли в карты, острили, вели бурные дискуссии на всевозможные темы, немного ругали правительство и всегда выдумывали нечто такое пикантное и любопытное, чего не было вчера и что не повторится завтра.
В один из таких вечеров к Монку заглянули на огонек его частые гости актер Стипол, изобретатель Кружевье и преподавательница музыки из столичной консерватории очаровательная Карина.
На овальном столе, застеленном строгой крахМальной скатертью, кроме вазы с фруктами и нескольких бутылок питья красовались красно-глянцевые панцире лангустов, зернистая икра искрилась в свете люстры.
Радужно переливалась на тонком срезе копченая телятина.
Кружевье, элегантный и стерильный до кончиков ногтей, с удовольствием смаковал новый сорт виски, а Стипол, в черном свитере грубой вязки, увешанный перстнями и цепочками, доказывал, что ни одному человеку на земле не дано понять другого в полной мере.
- Изобразить такое понимание, да, мы, актеры, можем. Но чтобы принять, прочувствовать внутренний мир человека, сделать его доступным для себя увольте, это не под силу даже гению.
Строгая Карина всей мимикой своего кукольного личика давала понять, что не согласна с такой точкой зрения. Острыми зубками она нетерпеливо покусывала губу, но вступать в спор пока не решалась.
Кружевье дышал в фужер, и не понять было, прислушивается он к разговору или постигает таинство опьянения. Он вынул нос из бокала и без всяких церемоний оборвал актера:
- То, что вы упорно доказываете, Стипол, очевидно, как эти сто грамм коньяку. Слушайте, что я вам скажу, доблестный служитель рампы. Чтобы понять человека, надо быть добрым, иметь большое сердце, быть бескорыстным. Вот так, уважаемый Стипол!
- Я согласен с вами, Кружевье. Пьяного человека наиболее часто посещают истины, - грубовато съязвил актер.
Кружевье засмеялся и замотал головой.
- Хорошо, здесь мы не договоримся, давайте о другом. Скажите, Стипол, вам приходилось пить виски из дамской туфли? Или, на худой конец, из портмоне? О-о! Если перечислить все, из чего я пил, наберется приличная мелочная лавка.
Карина вяло улыбнулась, укоризненно посмотрела на подвыпившего изобретателя и, повернувшись к Моику, громко спросила:
- Отчего люди много пьют?
Круженье презрительно усмехнулся и взялся за новый бокал.
- Во всяком случае, дорогая Карина, не потому, что им это нравится, вставил свое слово Монк.
- Браво! - воскликнул Стипол. - Истина за вами. С общего позволения я попытаюсь объяснить нашей очаровательной Карине всю подноготную этого низменного занятия.
Он налил себе коньяк в маленькую пузатую рюмку и разразился импровизированной кустистой речью об истоках пьянства.
- Ищите корень в среде, - поднял палец актер. - Там, где человеку нет возможности выразить себя, там нет счастья. А значит, появляется вот такая наполненная рюмка. Ваше здоровье!
- По-вашему выходит, что каждый несчастный - пьяница, а каждый пьяница по-своему несчастен? -усмехнулась Карина.
- Абсолютно так.
- Это что же, если я пью, значит, моя песня спета? - оторвался от бокала Кружевье.
- Выходит, что так, - беззлобно улыбнулся Стипол.
Монк курил сигару и вполуха слушал эту ленивую пикировку. Он привык к такой занимательной, но пустой болтовне и подчас сам был не прочь поспорить, ввернуть удачное словцо. Сейчас он украдкой разглядывал Карину, и взгляд его остановился на кусочке голубого кружева, выглядывавшего из скромного выреза платья. Юная дева не замечала такого маленького конфуза, и это забавляло Монка.
- Стипол! - взревел вдруг Кружевье. - При некоторых оговорках я вас уважаю. Но скажите мне вы, великий актер, как одним жестом, штрихом можно показать доброго человека, а? Покажите, прошу вас. Ну станьте на минутку добрым.
- Если вы надеетесь, что я налью вам еще виски, то ошибаетесь, попробовал отшутиться актер.
Над его остротой никто не засмеялся. Карина восторженно посмотрела на изобретателя и попросила: - Правда, Стипол, если можно, покажите. Это так интересно.
Актер растерялся, отхлебнул шампанское и пожал плечами.
- Как, вот прямо так, здесь?.. Это невозможно. Другое дело в действии, с партнером... нужен контекст...
- Ерунда, уважаемый, - прохрипел Кружевье. - Знаете, что вам сейчас надо сделать? Немного помолчать. Замолчать, и все.
Наступила неловкая пауза.
- Перестаньте, друзья, - забеспокоился Монк. - Вы, Кружевье, немного перебрали. Давайте не будем портить вечер. Я сейчас велю подать горячее...
В этот момент вошел слуга и объявил, что пришел господин Крокен.
XX
Через минуту Крокен был в гостиной. Ввиду случившейся заминки его приветствовали чересчур радостно, и он заметил это.
- Вы чем-то возбуждены? - бодро спросил Крокен, усаживаясь за стол и принимая чистый прибор. - О чем шла речь за этим уютным домашним столом?
- Мне помнится, будто бы о счастье, - с лукавой усмешкой сказала Карина.
- Браво! - воскликнул Крокен. - Вы, я вижу, зашли очень далеко. И как же, есть оно, это самое счастье?
- Сначала выпьем, - щедро улыбнулся Стипол и стал разливать по бокалам вино.
- Честно говоря, я несколько удивлен темой вашего разговора, продолжал Крокен. - Разве вам чего-нибудь не хватает? Спасибо, мне виски. Да я за минуту докажу, что людей счастливее вас не найти на расстоянии многих миль, - улыбнулся управляющий Биржей. - Начнем с вас, Стипол. Известный актер, публика боготворит. Слава, деньги, почет... чего же более? Или вы, Кружевье. Виднейший конструктор. Смелые решения, патенты, свежий ум... Постоянный поиск, обширное поле деятельности. Да что говорить! Но богаче всех из нас, конечно, Карина. Красота, молодость, время, полное надежд, и вся жизнь впереди... Ах, Карина, поверьте в искренность слов старого завистника. За вас!
Девушка чуть смутилась и задержала бокал в воздухе.
- Вы забыли о Монке, Крокен.
- И не случайно я о нем ничего не сказал, - засмеялся Крокен. - У нас с ним давняя дружба, он на моих глазах, что называется, постигал мудрость жизни, и я пока боюсь считать его законченным счастливцем.
- Почему так, Монк? - удивилась Карина.
- Вы знаете, - доверительно зашептал ей Крокен, но так, чтобы все слышали. - Он, разбойник, счастлив. По крайней мере для этого у него есть все. Но он все еще надеется на что-то большое и неосуществимое...
- Крокен, не выдавайте меня до конца, - засмеялся Монк. - Карина, не верьте этому лгуну, он клевещет на меня. Я расскажу вам сейчас одну историю из моих юношеских снов.
- Ха-ха-ха, - рассмеялся Стипол. Покраснела Карина, услышав про юношеские сны. Монк ухмыльнулся. - Не смущайтесь, эти сны невинны...
На этот раз все, даже осоловелый Кружевье, дружно рассмеялись.
Выпили еще, и Монк в полной тишине стал рассказывать о том, как мечтал он когда-то о чудесной стране Утросклон и однажды, в грозу, вещий голос за окном сказал, что он сможет туда попасть...
- Почему ты до сих пор здесь?! - вскричал Крокен, и дружный хохот взорвал тишину гостиной.
Легко и весело покатилась пирушка дальше. Вспоминали всякие загадочные случаи, рассказывали тонкие анекдоты, пили, ели, курили, когда же в комнате сделалось душно и дымно, вся компания шумно высыпала в сад.
Был как раз тот короткий миг, когда день еще не совсем угас, а вечер не наступил окончательно. Сумерки. Принесли лампу, и гости стали на веранде пить ликер с кофе.
- Вы очень правы, Монк, когда не ходите в свой замечательный ресторан, - признался актер. - По мне никакие увеселительные заведения не заменят тихой и доверительной атмосферы домашнего очага. Вот эта полутемная веранда...
- Да, здесь легко дышится, и забываешь обо всем, - заметила Карина и благосклонно посмотрела на Монка.
- И сон на свежем воздухе крепок, - вставил Крокен и, сделав страшные глаза, кивнул на спящего в плетеном кресле Кружевье.
Тихонько посмеялись над изобретателем.
- Ба, да у меня великолепная идея, - хлопнул себя по лбу Крокен. О-хо-хо, даже мороз по коже. Давайте сыграем великолепную шутку над нашим милым изобретателем.
- Каким образом? - оживился Стипол.
- А очень просто, о-хо-хо...
- Не томите, Крокен.
- Да, да, сейчас, - унимал смех управляющий Биржей. - Вы все, наверное, знаете это костлявое чудовище, вернее два... двух чудовищ... Ну, одним словом, Синявка. Я предлагаю привезти ее сюда и каким-то образом сосватать ей нашего невменяемого Кружевье. Ведь она кого-то все ищет... Откроет он глаза, а тут она...
Идея была с восторгом принята.
- Я сейчас же добуду Синявку, - загорелся Монк и бросился к гаражу. Через полчаса, ждите! - крикнул он на ходу, и через минуту его автомобиль вырвался на вечерние улицы Ройстона.
Уняв возбуждение, подобравшись, Монк медленно вел машину, внимательно вглядываясь в прохожих.
Пил он сегодня мало, и голова была ясной. Он с легкостью думал о великом волшебстве жизни - человеческом общении, которое, как лампа, отгоняет прочь мрак одиночества.
Монк примерно знал, где искать Синявку в этот час, и потому колесил по безлюдным окраинам города, щедро расплескивая свет фар, но безуспешно Синявки нигде не было. Он миновал рыночную площадь, объехал стадион. Здесь город кончался, впереди были только лес и пустынная дорога, еле различимая в свете звезд. Пусто кругом, ни души. Монк стал уже искать место, где удобней развернуться, как впереди вдруг увидел длинную тень на дороге. Это была Синявка!
Она обернулась на свет фар и прикрыла рукой глаза, чтобы не слепило. Монк замешкался. Не столько от неожиданности, сколько от растерянности и испуга, Он теперь понял всю нелепость затеи Крокена. Ему стало стыдно, он вовсе не хотел говорить с сумасшедшей старухой здесь, на краю леса, в ночи. Ну что скажет он ей, убогой. Тем более у ног ее скалит клыки косматое чудище... Но старуха не спешила уходить, она напряженно следила за машиной, сделала шаг навстречу.
- Кто там светит? - спросила она неожиданно громко.
Монк, который в растерянности сидел за рулем, оцепенел. Окрик старухи словно заморозил его. И вдрув волнение, радость, ужас и надежда завладели всем его существом. Он узнал тот неведомый голос, который давней глухой ночью таинственно прозвучал под окном его дома. Так вот кто это был!
Старуха еще раз окликнула его, и Монк теперь окончательно убедился, что слышит его, тот самый голос надежды, надежды на Утросклон, который он было похоронил и сам же сегодня публично высмеял. Как же он так мог! Да, даг именно она, Синявка, полоумная старуха, Судьба, знает дорогу в Утросклон.
Монк решительно выбрался из машины. "Расположить старуху к себе, соображал он, - только тогда откроется путь в Утросклон".
- Здравствуйте, - улыбнулся Монк, - я могу вас подвезти...
Синявка испытующе посмотрела на незнакомого человека и отозвалась не сразу:
- Разве я нуждаюсь в этом?
Разговор мог угаснуть, как спичка на ветру, и Монк стал говорить первое, что приходило в голову:
- Сегодня я решил уехать из Ройстона. Именно сейчас, когда все нормальные люди сидят дома в теплых и светлых гостиных, жуют пудинги и толкут воду в ступе...
Старуха терпеливо слушала и придерживала зверя, который настойчиво тянулся к чужому человеку.
- ...и вот я вижу, что не один. Для меня сейчас каждый, кто идет из Ройстона, - друг...
Вез передышки говорил Монк и верил каждому своему слову. В нем просыпалась забьпая тревога, боль об утраченном и несбывшемся в жизни, о счастливой и неоткрытой стране. Только теперь Монк так остро ощутил, как не хватает ему этого маленького, потерянного где-то в мире островка счастья.
- Ты так спешил из города, будто за тобой гнались...
- Чем быстрее, тем дальше. И уже никогда не возвращаться.
- Куда же твой путь?
- Не знаю, едем куда-нибудь!
Синявка уже не так холодно смотрела на Монка.
Даже с интересом. Этот человек в щегольском костюме, с холеным подбородком и отчаянной тоской в глазах на самом деле походил на неудачника.
- Меня считают сумасшедшей, - негромко сказала старуха. - Ты один из немногих людей, которые не гнушались со мной говорить, и первый, кто предлагает мне помощь. Ты увидел во мне попутчика, хорошо... Остальные спрашивали, насмехались, грубили, в лучшем случае - просили.
- Поверьте, я от чистого сердца... - смешался Монк.
- Ты, наверное, знаешь, почему меня считают сумасшедшей? Тихо! обернулась она к зверю. - Не волнуйся... Я называю себя Судьбой...
- Я знаю, я не верю...
Старуха неожиданно звонко рассмеялась:
- И ты не веришь, что я неприкаянная Судьба?
- Вовсе нет, я хочу сказать, что никакой судьбы нет. Как в это поверить, если вся моя жизнь серая и скучная, как дождливый рассвет?
Старуха рассмеялась еще звонче.
- Ты предлагаешь мне быть твоею спутницей? Хорошо. Но что подумают о тебе люди, когда увидят тебя рядом со мной и вот с ним? - кивнула Синявка на зверя.
- Как меня может волновать мнение людей, если я их всех не принимаю тупых и ленивых, довольных и забитых, а самое страшное - равнодушных. Я пробовал жить с ними - и вот бегу из страха, что у меня нет сил восстать против них. Я хочу быть собой и только собой...
Монк не на шутку разгорячился и всей своей кожей почувствовал лютую ненависть к Крокену, Стиполу - всем, кто навязал ему свои вкусы, свой образ жизни - пустое времяпровождение. Потаенная злоба на свою неудавшуюся жизнь вылезала сейчас из него, как змея из старой шкуры. Он готов был разнести в пух и прах владельца плавучего ресторана. В нем вновь проснулся Монк, молодой, беспечный и сильный...
- Хорошо, пойдем вместе, - твердо сказала старуха. - Только оставь свою машину. Ты же сам говоришь, что не знаешь, куда идти. Значит, нечего и спешить.
Монк безропотно пошел вслед за старухой. Тьма еще гуще нависла над землей, и только луч невыключенных фар высвечивал на дороге фигуры трех путников.
XXI
Долго шли молча. Перевалили через холм, и из долины по-ночному свежо пахнуло сыростью ручья и еловой хвоей. Монк снял пиджак и протянул Синявке.
Старуха остановилась, и Монку показалось, что она улыбается.
- Мне ничего не надо. Не надо, - отказалась она. - Теперь мне ничего не надо.
- Но ваша одежда совсем худая. Так зябко...
- Мне хорошо. Когда я, неприкаянная Судьба, долго странствовала по свету, вот тогда мне было одиноко, холодно и неуютно. А сейчас я нашла хозяина.
Монку сделалось жарко. Волнуясь, он стал комкать пиджак, не зная, куда его девать.
- Вы моя судьба? - прошептал он. - Но почему?
- Я знаю, - уверенно сказала старуха и ласково потрепала загривок зверя. - Человек, который вот так, внезапно, может бежать из дома, бросить все... С открытой душой подойти к двум нелепым существам на пустынной дороге... Путь мой долгий, но я еще не встречала никого, кто бы поступал вопреки здравому смыслу. Ты живешь, следуя движениям своей души. Я нашла, дождалась тебя...
Старуха погладила зверя и ласково сообщила ему:
- Ну вот, теперь в ты попадешь в Утросклон.
Она подняла глаза на Монка, остановилась и торжественно объявила:
- Я - твоя судьба и хочу, чтобы ты стал счастливым. Скоро вы попадете в чудесную страну Утросклон. Там вам будет хорошо. Путь туда открыт только тому, кто сохранил свое первозданное естество, кто ни разу не изменил себе ни в чем, кто стремился делать только благо, а значит, заслужил такую жизнь, какой достоин и какой нет на этой грешной земле. Идемте смело.
Они вновь вошли в лес, теперь глухой и угрюмый, и осторожно ступали по тропе, перепоясанной корневищами. Впереди, за вершинами елей, что чернели невдалеке на фоне фиолетового неба, приглушенно шумела Чистая река. Монк шел за зверем и старухой и отчего-то вдруг вспомнил о брошенной машине, которая словно обиженный светлячок осталась далеко позади, на дороге, и светила ему вслед, как бы маня назад к теплому дому, к роскоши, к беззаботной череде дней. Монк подумал, что надо бы сказать старухе, что он не тот, за кого она его принимает, что не сумел сохранить себя и что недавно он смеялся над ней, Синявкой, вместе с пошлыми, не нужными ему людьми.
Но Утросклон был совсем рядом, почти осязаем, и Монк заставил себя молчать.
"Что такое? - тут же возмутился он про себя. - Разве я изменился? Да нет же, нет, просто живу немного не так, а в целом я такой, какой был..." С каждым шагом шум реки нарастал. Вскоре меж" ду стволов заблестела вода. Они вышли на отлогий песчаный берег, где река двумя рукавами расходилась, огибая безлесый остров. Старуха подошла к самой воде. Мимо мчалась большая река, такая вечная и неизменная, и в то же время непохожая каждый миг.
- Вот дорога в Утросклон, - промолвила старуха.
Монк с беспокойством смотрел на черный, сверкающий под луной поток. Там, где основное русло реки огибало справа остров, большая вода мчалась стремительной гладкой струей. Левый же рукав был узкий, нашпигованный массивными камнями. Вода здесь, бешеная от бурунов, играючи ворочала валуны, и они, словно гигантские жернова, перемалывали мелкие камни, обломки деревьев - все, что попадало в пенную, сумасшедшую струю.
- Вы сядете на плот и поплывете туда, - показала старуха на эту бешеную круговерть.
- Но ведь никому и в голову не взбредет плыть там, - удивился Монк. Зачем, когда есть другое, более спокойное русло?
- Вот потому никто и не может попасть в Утросклон, - усмехнулась старуха. - К счастью надо идти непроторенным путем.
"К счастью надо идти непроторенным путем. Да, да, конечно, - размышлял Монк. - Даже если ты живешь не так, как все, то и счастье может быть не такое, как у всех, свое, особенное..."
Они выбрались на песчаную косу, чуть выше острова. Там был плел, связанный из нескольких бревен, рядом лежал шест. Монк сдернул галстук и, зачерпнув в лаковые туфли воды, принялся сталкивать плот на воду. Тяжелые бревна грузно сидели в песке, и плот едва подвигался. Монк с остервенением ворочал шестом. Вскоре стало жарко, и он сбросил пиджак, отцепил нелепые сейчас подтяжки с золочеными застежками. Старуха и зверь молча были рядом. Наконец плот уткнулся в воду, и поток неожиданно быстро потянул его за собой.
- Садитесь! - крикнула старуха.
Монк прыгнул, едва успев ухватить шест. Следом за ним зверь обосновался на мокрых бревнах. От тяжелого толчка плот быстро вышел на основную струю, и его понесло, завертело в потоке.
- Правьте на буруны, вас вынесет... Ничего не бойтесь! - кричала старуха. Ее прямая, как веха, фигура удалялась на глазах. - Вас вы-ы-ы-несет, - донесся ее последний крик.
Монк вскоре освоился, и ему удалось развернуть плот вдоль струи. С бешеной скоростью они мчались на горбах воли, и даже страшно было загадывать, что ждет впереди. Монк тревожно прислушивался к нарастающему шуму слева. Судя по всему, там был порог, и с каждой секундой грохот неукротимой воды близился. Монку сделалось жутко от одной только мысли, что их плот, наспех связанный из неуклюжих гнилых бревен, - слишком неподходящее суденышко для такого опасного плавания.
Впереди выпячивалась темная глыба острова, перед которым разделялось течение. Монк мельком глянул на зверя. Тот, зацепившись всеми четырьмя лапами за мокрое скользкое дерево, часто дышал и смотрел вперед, насторожившись на какие-то ему одному доступные звуки.
Вдруг рядом что-то оглушительно шлепнуло по воде. Монк разглядел, что это корягу переворачивает гак и сяк своенравный поток. Изо всех сил он принялся отгребаться от чудовищного левого рукава реки вправо, вправо, на спокойную струю, где проводят свои суда все нормальные люди. Монк будто забыл про наставление старухи держаться левого рукава и изо всех сил стал отталкиваться шестом вправо, пытаясь вырваться из власти бешеной струи, которая несла его на верную гибель. Черт с ним, с Утросклоном, только бы уцелеть, лишь бы подальше уйти от этого грохота. Шест уже не доставал дна, да и бессмысленно было управлять плотом на такой скорости. Поздно. Остров остался справа.
Плот затрясло, как колымагу на плохой дороге.
- Стой! Не хочу! - непонятно кому закричал Монк. - Не хочу-у...
Зверь заволновался, щетина вздыбилась на загривке, он вплотную приблизился к человеку и увидел его перекошенный в крике рот, ужас и отчаяние в глазах.
Плот несло прямо на камень. Крутобокий, он зловещим горбом торчал над водой, и она клокотала за ним серебристой гривой. Монк ошалело хлестал по воде шестом. Валун неотвратимо надвигался на плот. Так топор приближается к плахе... Монк выпустил из ослабевших рук шест и приготовился к самому худшему.
...От удара он еле устоял на ногах. Плот на секунду замер и накрыл собою каменную твердь. Его тут же стало захлестывать, скрипели бревна, налезая на камень, и в конце концов плот беспомощно повис в воздухе, как шляпка гриба на твердой ножке. Жалкое суденышко медленно поворачивалось на каменной оси и под собственной тяжестью стало медленно разламываться. Два бревна отделились и держались только на обрывке веревки. На них изваянием застыло безмолвное животное. "Хоть бы раз заскулил", - удивился Монк и захотел было перетащить зверя к себе, на главные остатки от плота, но будто нарочно веревкa лопнула, и больше ничто уже не связывало человека и животное. Сын Пойманного Вожака тут же растаял во мраке, как фигурка на постаменте из двух бревен.
Остатки плота от толчка сползли с камня, и вода вновь понесла Монка вперёд, туда, где беззвучно исчез зверь. Монк, стоя на четвереньках, цеплялся за веревочные узлы, неверные бревна. Порог только начинался, и Монк зримо представил хвои конец и те ужасы, которые ему придется испытать, прежде чем он погибнет. Монк бранил себя за глупость, за легкомыслие, с какими послушался сумасбродной старухи, поверил ее бредням. Он не верил опять ни в какой Утросклон, и хотел вновь очутиться дома, выпить виски с Крокеном...
Неведомо сколько несся Монк по волнам бешеной реки. Краем глаза заметил, что слева темнеет берег, такой близкий и желанный, но до отчаяния недосягаемый.
Справа тянулся пустынный остров. Плот несся по грохочущему белопенному коридору в неведомое. Его крутило на бурунах, било о камни, и каким-то чудом жалкая связка бревен несла на себе несчастного седока.
Самое страшное, наконец, миновало. Порог ревел уже позади, утихшая вода только беспомощно всхлипывала в обломках валунов. Сына Пойманного Вожака или хотя бы бревен, на которых его унесло, Монк не видел. Остров кончался. Сейчас река соединится воедино и замедлит свой бег. Монк хорошо знал, что дальше река хотя и широка, но спокойна и никакого Утросклона там нет. Через две мили Чистая река вольется в море и кончит свое существование.
Плот последний раз чиркнул о камень, и его вынесло на простор большой реки. Луна светила наверху, ветерок рябил спокойную воду. "Вот и все, пробор; мотал Монк. - Ха-ха-ха... Ты идиот, Монк, слышишь, идиот!" - кричал он самому себе, и слезы катились по его щекам.