Страница:
Когда он закончил свое обращение к согражданам, в студии некоторое время стояла тишина. После этой трансляции ни у кого не осталось сомнений в исходе выборов в Сенат. Эмори Боуз уничтожил собственную кандидатуру им же организованной бурей, и отдал Хэйдону Ланкастеру место в Сенате от штата Нью-Йорк, так уверенно занимаемое им шестнадцать лет подряд.
За эти тридцать минут утренней воскресной трансляции был изменен курс Сената, а вместе с ним и лицо Америки.
XVIII
XIX
XX
За эти тридцать минут утренней воскресной трансляции был изменен курс Сената, а вместе с ним и лицо Америки.
XVIII
Это был вечер настоящего торжества.
Родственники Столвортов и Ланкастеров организовали совместный грандиозный прием. Несколько сотен гостей, включая представителей большого бизнеса и общественности, прессы и политики, были приглашены в огромный дворец Гарри Столворта на Пятой авеню. Дюжина представителей Белого дома выражали своим присутствием поздравления от самого Эйзенхауэра. Поздравить Хэла и Диану пришли многочисленные члены Конгресса, продемонстрировавшие свое желание сотрудничать с Хэлом по завершении выборов.
Атмосфера большого праздника царила не только потому, что Хэлу удалось выкарабкаться из затруднительного положения, но и потому, что удалось сместить такую одиозную и мощную политическую фигуру, как Эмори Боуз. Если подобное удалось с самим Боузом, тогда возможно абсолютно все в нашей сумасшедшей стране, думали собравшиеся.
Конечно, соглашались все, Боуз сам повел себя неразумно. В своей ненависти к Хэлу он потерял чувство меры. Он даже не проверил информацию, представленную ему, и человека, предложившего ее. Более того, он забыл о том, что у общественности еще свежи воспоминания о цензуре Маккарти.
Но все были слишком рады за Хэла, чтобы тратить время на размышления о Боузе. Прием был организован на широкую ногу и имел огромный успех. Во дворце Столвортов мелькали дружеские лица крепко пьющих политических репортеров и светских леди, могущественных республиканцев и начинающих демократов, друзей Хэла по Вашингтону, влиятельных капитанов бизнеса и респектабельных сенаторов.
Молодость и шарм, излучаемые Хэлом Ланкастером, к которым добавились его новые успехи, сумели примирить старых противников. Все говорило о зарождении совершенно нового мира. Никто не мог забыть заключительных слов Хэла, сказанных им в «Вашингтоне сегодня» и имеющих политические последствия для развития общества. Несколькими словами Хэлу удалось открыть дверь за серым миром «холодной войны», ведущую в светлое будущее, в котором счастливые люди будут просто смеяться над периодом взаимной подозрительности и страха.
Даже в такой праздничный момент Том Россмэн думал о знаменательной фразе Хэла – «свобода не имеет врагов». Он видел в ней не только козырь для победного завершения предвыборной кампании в Сенат, но и для уверенного пути в Белый дом. Том был не только хладнокровным наблюдателем политической жизни в Вашингтоне, но еще и историком. Для него было бы просто непонятно, если бы такой лидер, как Хэл, соединяющий в себе жизненную мудрость и миротворческие способности с обаянием и сексуальной внешностью, в один день не мог бы стать президентом страны.
Но для размышлений об этом было достаточно времени в будущем. А сейчас время празднования и расслабления. Но прием продолжался допоздна, с музыкой и танцами, многочисленными, все еще прибывающими гостями в таком количестве, которого до сих пор не бывало у Столвортов.
В полночь Хэл был совершенно изможден, поэтому он извинился перед собравшимися и уехал домой отдыхать. Более того, сегодня он впервые с начала кризиса увидел Диану, отдыхавшую с кузиной в Саутгемптоне.
Теперь наступило время мужу и жене вдвоем отпраздновать их общую победу.
Хэл держал Диану за руки и о чем-то болтал с ней, пока шофер Столвортов вез их домой. Когда они приехали домой, он сразу же принял горячий душ, завернулся в полотенце и поспешил в спальню, где его ожидала приглашающе разобранная двуспальная кровать.
Диана стояла у входа.
– Я опоздала, мне надо было приехать раньше, чтобы быть рядом? – спросила она.
Он улыбнулся: ведь после их разлуки близость с ней могла только помочь ему вернуться к жизни.
– Это никогда не поздно, – возразил он.
Она прошла через спальню и поцеловала его. Он в очередной раз заметил, что она вновь слишком много выпила. Семейная жизнь и частые появления на публике излишне нервировали ее, поэтому она пыталась расслабиться с помощью алкоголя, но употребляла его намного больше, чем ей было нужно. Он давно уже хотел поговорить с ней на эту тему, но каждый раз отгонял свои беспокойные мысли.
Она пошла в ванную. Ее красота стала еще ярче, думал он, лежа на кровати и ожидая ее возвращения. Из ванной доносился запах очень приятных духов. Дианы не было так долго, что он чуть не заснул, подложив руки под голову.
Наконец она появилась в нежной шелковой сорочке, сквозь которую были хорошо видны ее красивые ноги.
Она легла на кровать рядом с ним. Она ничего не говорила, но он чувствовал послание ее тела, ведь они не занимались любовью почти месяц. Напряженная жизнь во время предвыборной кампании, к которой присоединилась расширяющаяся пропасть между ними, сделали для них занятие любовью более сложным, чем когда-либо. Хэл понимал, что сейчас наступил момент, когда удобнее всего возобновить с женой их обычную физическую близость… Он был слишком долго равнодушен к ней, позволял ей надолго уезжать, а когда она была рядом, то мало уделял ей внимания.
Их волновало и отсутствие детей. Многие думали, что они просто их не хотели. На самом деле все было намного сложнее. К их усталости от напряженной светской и политической жизни добавлялись возрастающие расхождения в их взглядах и меньшее желание физической близости друг с другом.
Сегодня ночью, сейчас, после этого ужасного кризиса, закончившегося триумфом, самое подходящее время, чтобы заняться любовью с женой, независимо от ее настроения, мыслей и желаний, не думая о своих планах на завтра.
Он выключил яркий свет. Затем он чувственно прикоснулся к ее плечам. По-детски нежными пальцами она обняла его руку. Он повернулся поближе к ней и нежно повел рукой по животу и ниже к ее бедрам, затем вверх к ее грудям. Он чувствовал ее огромное желание, дыхание Дианы стало коротким и учащенным. Он видел красивую линию грудей, ощутил резко вставшие соски.
Он стал медленно доводить ее возбуждение до состояния, когда уже нельзя остановиться, хотя знал, что достичь этого довольно сложно. Сегодня ее непроизвольное сопротивление было еще упорнее. Как она отличалась этим от других женщин, которые бросались на него сами, подобно возбужденным животным!
Но иногда у нее происходило полное возбуждение, и от ее страстного нетерпения он получал в такие моменты неописуемое наслаждение. Сегодня он будет с ней очень терпеливым и постарается сделать все от него зависящее.
Он повернул ее к себе, ее руки обнимали его плечи, он поцеловал ее рот. И сразу же почувствовал противный запах водки. Он вспомнил о странных звуках в ванной комнате, значит, у нее были запасы спиртного среди туалетных принадлежностей. Он отвернулся от Дианы, размышляя о том, что его жена пьет водку для храбрости, чтобы заниматься с ним любовью. Он почувствовал к ней сожаление в большей степени, чем отчуждение.
Затем он нежно похлопал ее по щеке.
– Уже поздно, – пробормотал он. – Был очень напряженный уикэнд. Давай лучше поспим.
Она лежала на своей половине кровати и смотрела на него. Он чувствовал в ее взгляде раздражение, непонимание и страх. Наступила длительная и болезненная для обоих пауза. Огромная стена холода разделила их. Он прислушался к звукам городской ночной жизни, доносившимся из-за окна. Его мысли вернулись к событиям прошедшей недели.
Постепенно мысли улетели в совсем далекие времена детства, к Стюарту, маленькой Сибил, летним каникулам в Нью-порте, к занятиям спортом на атлетических полях, запаху лошадей, к мальчишеским фантазиям и юношеским надеждам, к периоду его возмужания.
Какое замечательное время было тогда! Ребенком Хэл чувствовал себя намного сильнее и увереннее. Затем он уже увидел мир взрослых в истинном свете – собрание ленивых, жалких созданий, так мало отличавшихся друг от друга.
Но было одно исключение – это Лаура. Как он стремился к ней, как пытался достичь ее уровня. Она завладела всем его сердцем, всей душой. Каким стеснительным он тогда был, да и нерешительным.
Хэл не знал, сколько прошло времени, прежде чем он ясно понял, что уже не сможет заснуть. Он посмотрел на Диану, ее дыхание было уже ровным. Без сомнения, помогла водка.
Часы над кроватью показывали час ночи. Так рано! В такую раннюю ночь на темных улицах Нью-Йорка могли происходить самые невероятные приключения. Жизнь людей может меняться после таких событий…
Хэл широко открыл глаза, он знал, что больше не будет пытаться заснуть. Было уже слишком поздно для этого. Вдруг его охватила уверенность, что он не останется здесь, рядом со спящей Дианой.
Он осторожно поднялся с кровати, взял одежду и прошел в ванную, чтобы там бесшумно одеться. Хэл вышел из дома, сел в машину и поехал по пустынным улицам города. Он знал, куда едет. Даже удивился, что смог так долго выдержать, не появляясь там.
Машину он припарковал на задней стоянке, через тень от дома прошел в фойе и нажал на кнопку домофона, связывающего с апартаментами. К его удивлению, сразу же ответил знакомый женский голос.
– Это я, – сказал он. – Извини, что беспокою тебя так поздно. Можно мне подняться к тебе?
Без всяких слов дверь открылась, он смог пройти к лифту. Уже оказавшись на ее этаже, он осторожно постучал в дверь, которая моментально открылась.
Бесс поразила его сейчас еще больше своей свежестью, которую излучало ее молодое красивое тело, распущенные волосы, упругие груди, видимые сквозь тонкую пелену нежного шелка ночной сорочки. Ее взгляд был необычайно нежным. Вероятно, она уже давно прочитала его мысли, а ее улыбка была просто ответом на его молчаливый вопрос.
Не говоря ни слова, он вошел, обнял ее и закрыл за собой дверь.
Их первый поцелуй заставил его перевести дыхание. Близость ее упругого тела привела его в состояние приятного возбуждения. Он нежно держал ее тело, давая почувствовать ей через одежду огонь собственного возбуждения.
– Наконец-то, – прошептала она.
– А ты уверена… – услышал он собственный шепот.
Она провела его в спальню. Зная его усталость после этой сумасшедшей недели, она раздела его и уложила в постель, обжигая своими жаркими поцелуями, она раскрыла ему все тайны своего чудесного тела.
В эту ночь они больше не говорили.
Родственники Столвортов и Ланкастеров организовали совместный грандиозный прием. Несколько сотен гостей, включая представителей большого бизнеса и общественности, прессы и политики, были приглашены в огромный дворец Гарри Столворта на Пятой авеню. Дюжина представителей Белого дома выражали своим присутствием поздравления от самого Эйзенхауэра. Поздравить Хэла и Диану пришли многочисленные члены Конгресса, продемонстрировавшие свое желание сотрудничать с Хэлом по завершении выборов.
Атмосфера большого праздника царила не только потому, что Хэлу удалось выкарабкаться из затруднительного положения, но и потому, что удалось сместить такую одиозную и мощную политическую фигуру, как Эмори Боуз. Если подобное удалось с самим Боузом, тогда возможно абсолютно все в нашей сумасшедшей стране, думали собравшиеся.
Конечно, соглашались все, Боуз сам повел себя неразумно. В своей ненависти к Хэлу он потерял чувство меры. Он даже не проверил информацию, представленную ему, и человека, предложившего ее. Более того, он забыл о том, что у общественности еще свежи воспоминания о цензуре Маккарти.
Но все были слишком рады за Хэла, чтобы тратить время на размышления о Боузе. Прием был организован на широкую ногу и имел огромный успех. Во дворце Столвортов мелькали дружеские лица крепко пьющих политических репортеров и светских леди, могущественных республиканцев и начинающих демократов, друзей Хэла по Вашингтону, влиятельных капитанов бизнеса и респектабельных сенаторов.
Молодость и шарм, излучаемые Хэлом Ланкастером, к которым добавились его новые успехи, сумели примирить старых противников. Все говорило о зарождении совершенно нового мира. Никто не мог забыть заключительных слов Хэла, сказанных им в «Вашингтоне сегодня» и имеющих политические последствия для развития общества. Несколькими словами Хэлу удалось открыть дверь за серым миром «холодной войны», ведущую в светлое будущее, в котором счастливые люди будут просто смеяться над периодом взаимной подозрительности и страха.
Даже в такой праздничный момент Том Россмэн думал о знаменательной фразе Хэла – «свобода не имеет врагов». Он видел в ней не только козырь для победного завершения предвыборной кампании в Сенат, но и для уверенного пути в Белый дом. Том был не только хладнокровным наблюдателем политической жизни в Вашингтоне, но еще и историком. Для него было бы просто непонятно, если бы такой лидер, как Хэл, соединяющий в себе жизненную мудрость и миротворческие способности с обаянием и сексуальной внешностью, в один день не мог бы стать президентом страны.
Но для размышлений об этом было достаточно времени в будущем. А сейчас время празднования и расслабления. Но прием продолжался допоздна, с музыкой и танцами, многочисленными, все еще прибывающими гостями в таком количестве, которого до сих пор не бывало у Столвортов.
В полночь Хэл был совершенно изможден, поэтому он извинился перед собравшимися и уехал домой отдыхать. Более того, сегодня он впервые с начала кризиса увидел Диану, отдыхавшую с кузиной в Саутгемптоне.
Теперь наступило время мужу и жене вдвоем отпраздновать их общую победу.
Хэл держал Диану за руки и о чем-то болтал с ней, пока шофер Столвортов вез их домой. Когда они приехали домой, он сразу же принял горячий душ, завернулся в полотенце и поспешил в спальню, где его ожидала приглашающе разобранная двуспальная кровать.
Диана стояла у входа.
– Я опоздала, мне надо было приехать раньше, чтобы быть рядом? – спросила она.
Он улыбнулся: ведь после их разлуки близость с ней могла только помочь ему вернуться к жизни.
– Это никогда не поздно, – возразил он.
Она прошла через спальню и поцеловала его. Он в очередной раз заметил, что она вновь слишком много выпила. Семейная жизнь и частые появления на публике излишне нервировали ее, поэтому она пыталась расслабиться с помощью алкоголя, но употребляла его намного больше, чем ей было нужно. Он давно уже хотел поговорить с ней на эту тему, но каждый раз отгонял свои беспокойные мысли.
Она пошла в ванную. Ее красота стала еще ярче, думал он, лежа на кровати и ожидая ее возвращения. Из ванной доносился запах очень приятных духов. Дианы не было так долго, что он чуть не заснул, подложив руки под голову.
Наконец она появилась в нежной шелковой сорочке, сквозь которую были хорошо видны ее красивые ноги.
Она легла на кровать рядом с ним. Она ничего не говорила, но он чувствовал послание ее тела, ведь они не занимались любовью почти месяц. Напряженная жизнь во время предвыборной кампании, к которой присоединилась расширяющаяся пропасть между ними, сделали для них занятие любовью более сложным, чем когда-либо. Хэл понимал, что сейчас наступил момент, когда удобнее всего возобновить с женой их обычную физическую близость… Он был слишком долго равнодушен к ней, позволял ей надолго уезжать, а когда она была рядом, то мало уделял ей внимания.
Их волновало и отсутствие детей. Многие думали, что они просто их не хотели. На самом деле все было намного сложнее. К их усталости от напряженной светской и политической жизни добавлялись возрастающие расхождения в их взглядах и меньшее желание физической близости друг с другом.
Сегодня ночью, сейчас, после этого ужасного кризиса, закончившегося триумфом, самое подходящее время, чтобы заняться любовью с женой, независимо от ее настроения, мыслей и желаний, не думая о своих планах на завтра.
Он выключил яркий свет. Затем он чувственно прикоснулся к ее плечам. По-детски нежными пальцами она обняла его руку. Он повернулся поближе к ней и нежно повел рукой по животу и ниже к ее бедрам, затем вверх к ее грудям. Он чувствовал ее огромное желание, дыхание Дианы стало коротким и учащенным. Он видел красивую линию грудей, ощутил резко вставшие соски.
Он стал медленно доводить ее возбуждение до состояния, когда уже нельзя остановиться, хотя знал, что достичь этого довольно сложно. Сегодня ее непроизвольное сопротивление было еще упорнее. Как она отличалась этим от других женщин, которые бросались на него сами, подобно возбужденным животным!
Но иногда у нее происходило полное возбуждение, и от ее страстного нетерпения он получал в такие моменты неописуемое наслаждение. Сегодня он будет с ней очень терпеливым и постарается сделать все от него зависящее.
Он повернул ее к себе, ее руки обнимали его плечи, он поцеловал ее рот. И сразу же почувствовал противный запах водки. Он вспомнил о странных звуках в ванной комнате, значит, у нее были запасы спиртного среди туалетных принадлежностей. Он отвернулся от Дианы, размышляя о том, что его жена пьет водку для храбрости, чтобы заниматься с ним любовью. Он почувствовал к ней сожаление в большей степени, чем отчуждение.
Затем он нежно похлопал ее по щеке.
– Уже поздно, – пробормотал он. – Был очень напряженный уикэнд. Давай лучше поспим.
Она лежала на своей половине кровати и смотрела на него. Он чувствовал в ее взгляде раздражение, непонимание и страх. Наступила длительная и болезненная для обоих пауза. Огромная стена холода разделила их. Он прислушался к звукам городской ночной жизни, доносившимся из-за окна. Его мысли вернулись к событиям прошедшей недели.
Постепенно мысли улетели в совсем далекие времена детства, к Стюарту, маленькой Сибил, летним каникулам в Нью-порте, к занятиям спортом на атлетических полях, запаху лошадей, к мальчишеским фантазиям и юношеским надеждам, к периоду его возмужания.
Какое замечательное время было тогда! Ребенком Хэл чувствовал себя намного сильнее и увереннее. Затем он уже увидел мир взрослых в истинном свете – собрание ленивых, жалких созданий, так мало отличавшихся друг от друга.
Но было одно исключение – это Лаура. Как он стремился к ней, как пытался достичь ее уровня. Она завладела всем его сердцем, всей душой. Каким стеснительным он тогда был, да и нерешительным.
Хэл не знал, сколько прошло времени, прежде чем он ясно понял, что уже не сможет заснуть. Он посмотрел на Диану, ее дыхание было уже ровным. Без сомнения, помогла водка.
Часы над кроватью показывали час ночи. Так рано! В такую раннюю ночь на темных улицах Нью-Йорка могли происходить самые невероятные приключения. Жизнь людей может меняться после таких событий…
Хэл широко открыл глаза, он знал, что больше не будет пытаться заснуть. Было уже слишком поздно для этого. Вдруг его охватила уверенность, что он не останется здесь, рядом со спящей Дианой.
Он осторожно поднялся с кровати, взял одежду и прошел в ванную, чтобы там бесшумно одеться. Хэл вышел из дома, сел в машину и поехал по пустынным улицам города. Он знал, куда едет. Даже удивился, что смог так долго выдержать, не появляясь там.
Машину он припарковал на задней стоянке, через тень от дома прошел в фойе и нажал на кнопку домофона, связывающего с апартаментами. К его удивлению, сразу же ответил знакомый женский голос.
– Это я, – сказал он. – Извини, что беспокою тебя так поздно. Можно мне подняться к тебе?
Без всяких слов дверь открылась, он смог пройти к лифту. Уже оказавшись на ее этаже, он осторожно постучал в дверь, которая моментально открылась.
Бесс поразила его сейчас еще больше своей свежестью, которую излучало ее молодое красивое тело, распущенные волосы, упругие груди, видимые сквозь тонкую пелену нежного шелка ночной сорочки. Ее взгляд был необычайно нежным. Вероятно, она уже давно прочитала его мысли, а ее улыбка была просто ответом на его молчаливый вопрос.
Не говоря ни слова, он вошел, обнял ее и закрыл за собой дверь.
Их первый поцелуй заставил его перевести дыхание. Близость ее упругого тела привела его в состояние приятного возбуждения. Он нежно держал ее тело, давая почувствовать ей через одежду огонь собственного возбуждения.
– Наконец-то, – прошептала она.
– А ты уверена… – услышал он собственный шепот.
Она провела его в спальню. Зная его усталость после этой сумасшедшей недели, она раздела его и уложила в постель, обжигая своими жаркими поцелуями, она раскрыла ему все тайны своего чудесного тела.
В эту ночь они больше не говорили.
XIX
На следующий день у Тесс была встреча с Роном Лукасом в два часа дня.
Рон появился в ее апартаментах с обычной точностью. Он сел на диван и мягко посмотрел на Тесс. Она знала его слишком хорошо, чтобы не заметить за его невозмутимой внешностью улыбку самодовольства. Он был доволен ходом развития ситуации.
– Я горжусь тобой, Рон, – сказала она. – Ты проделал прекрасную работу.
Он кивнул. Он все еще не знал, как ему воспринимать ее комплименты. Но она знала, что ее похвала была для него дороже всего на свете. Она уже сумела заметить воздействие своих слов на него.
– Документы, которые ты дал Матоуну, были основой данной операции. Без них мы бы не могли вовлечь Боуза в такую аферу, – сказала она.
Рон кивнул.
– На всякий случай я держал для подстраховки человека из Бельгии. Но Боуз даже ничего не стал перепроверять.
– Он слишком ненавидит Хэла, а слепая ненависть – не лучший помощник в политике.
Что она запомнила на всю жизнь, так это то, что человек не может защищаться и побеждать, опираясь только на ненависть к другим. Ненависть очень быстро заставляет человека терять контроль над собой. Эмори Боуз оказался человеком, самодовольство и самоуверенность которого погубили его самого. Тесс испытывала даже некоторое сочувствие к нему.
Она с удовлетворением смотрела на Рона. Это была его идея, взять на эту роль не любого мужчину, а человека, уже известного полиции в роли мошенника. Лучшего претендента, чем Леон Матоун нельзя было придумать. Ведь вся идея состояла не только в том, чтобы спасти Хэла, но представить Боуза как можно в более неприглядном виде.
Это было достигнуто. Боуз не только потерял весь свой авторитет в Сенате и партии, он быстро стал посмешищем всей Америки. Свидетельствовали об этом газеты с карикатурами и оскорбительными заголовками.
Победа была достигнута не только благодаря отличному планированию Тесс, но и необычайному обаянию Хэла Ланкастера, который сумел завоевать доверие большинства женщин.
К тому же Рон не мог знать о происшедшем в последнюю ночь, что коренным образом изменило отношение Тесс ко многим жизненно важным вопросам.
Что за любовником был Хэл! Даже сейчас ее тело помнило все его сумасшедшие ласки. Она и раньше догадывалась о его силе, физических достоинствах, но подобного она просто не могла ожидать.
Он занимался любовью с какой-то сладострастностью, неистовостью, которые приятно удивили не только ее тело, но и сердце. Его обнаженное тело достигало ее глубины до такой степени, что она в эти моменты просто не могла ничего воспринимать. Он располагал не только силой, но и какой-то внутренней энергией, которая вела ее от оргазма к оргазму. Раньше она просто не могла и мечтать об этом. Теперь для нее стало совершенно ясно, что Элизабет Бонд, она же Тесс, принадлежит Хэлу не только душой, но и телом. Их взаимоотношения представляли собой что-то гораздо большее, чем ей казалось раньше.
Она посмотрела на Рона.
– А по другому делу тебе удалось что-нибудь сделать? Он открыл свой портфель и достал папку. Он догадался о ее желании и захватил с собой эти материалы. Как хорошо он знал ее!
Она взяла папку и раскрыла ее. Папка была заполнена фотографиями Дианы Ланкастер.
Она была сфотографирована не в одиночестве. С ней везде была женщина. Очень привлекательная молодая женщина, жена нью-йоркского адвоката. До своего ухода из спорта несколько лет назад она была известной всей стране теннисисткой. Фотографии показывали обеих подруг вместе обедающими, едущими на такси, осматривающими витрины магазинов и идущими в маленькую гостиницу.
И в постели.
Фотограф использовал телеобъектив, и снимал из окна дома напротив. Это требовало больших усилий для того, чтобы все подстроить и спланировать. Фотографии были не слишком резкими, но можно было легко понять, что женщины – любовницы.
Тесс закрыла папку и протянула ее Рону.
– Используй их, – сказала она.
Рон появился в ее апартаментах с обычной точностью. Он сел на диван и мягко посмотрел на Тесс. Она знала его слишком хорошо, чтобы не заметить за его невозмутимой внешностью улыбку самодовольства. Он был доволен ходом развития ситуации.
– Я горжусь тобой, Рон, – сказала она. – Ты проделал прекрасную работу.
Он кивнул. Он все еще не знал, как ему воспринимать ее комплименты. Но она знала, что ее похвала была для него дороже всего на свете. Она уже сумела заметить воздействие своих слов на него.
– Документы, которые ты дал Матоуну, были основой данной операции. Без них мы бы не могли вовлечь Боуза в такую аферу, – сказала она.
Рон кивнул.
– На всякий случай я держал для подстраховки человека из Бельгии. Но Боуз даже ничего не стал перепроверять.
– Он слишком ненавидит Хэла, а слепая ненависть – не лучший помощник в политике.
Что она запомнила на всю жизнь, так это то, что человек не может защищаться и побеждать, опираясь только на ненависть к другим. Ненависть очень быстро заставляет человека терять контроль над собой. Эмори Боуз оказался человеком, самодовольство и самоуверенность которого погубили его самого. Тесс испытывала даже некоторое сочувствие к нему.
Она с удовлетворением смотрела на Рона. Это была его идея, взять на эту роль не любого мужчину, а человека, уже известного полиции в роли мошенника. Лучшего претендента, чем Леон Матоун нельзя было придумать. Ведь вся идея состояла не только в том, чтобы спасти Хэла, но представить Боуза как можно в более неприглядном виде.
Это было достигнуто. Боуз не только потерял весь свой авторитет в Сенате и партии, он быстро стал посмешищем всей Америки. Свидетельствовали об этом газеты с карикатурами и оскорбительными заголовками.
Победа была достигнута не только благодаря отличному планированию Тесс, но и необычайному обаянию Хэла Ланкастера, который сумел завоевать доверие большинства женщин.
К тому же Рон не мог знать о происшедшем в последнюю ночь, что коренным образом изменило отношение Тесс ко многим жизненно важным вопросам.
Что за любовником был Хэл! Даже сейчас ее тело помнило все его сумасшедшие ласки. Она и раньше догадывалась о его силе, физических достоинствах, но подобного она просто не могла ожидать.
Он занимался любовью с какой-то сладострастностью, неистовостью, которые приятно удивили не только ее тело, но и сердце. Его обнаженное тело достигало ее глубины до такой степени, что она в эти моменты просто не могла ничего воспринимать. Он располагал не только силой, но и какой-то внутренней энергией, которая вела ее от оргазма к оргазму. Раньше она просто не могла и мечтать об этом. Теперь для нее стало совершенно ясно, что Элизабет Бонд, она же Тесс, принадлежит Хэлу не только душой, но и телом. Их взаимоотношения представляли собой что-то гораздо большее, чем ей казалось раньше.
Она посмотрела на Рона.
– А по другому делу тебе удалось что-нибудь сделать? Он открыл свой портфель и достал папку. Он догадался о ее желании и захватил с собой эти материалы. Как хорошо он знал ее!
Она взяла папку и раскрыла ее. Папка была заполнена фотографиями Дианы Ланкастер.
Она была сфотографирована не в одиночестве. С ней везде была женщина. Очень привлекательная молодая женщина, жена нью-йоркского адвоката. До своего ухода из спорта несколько лет назад она была известной всей стране теннисисткой. Фотографии показывали обеих подруг вместе обедающими, едущими на такси, осматривающими витрины магазинов и идущими в маленькую гостиницу.
И в постели.
Фотограф использовал телеобъектив, и снимал из окна дома напротив. Это требовало больших усилий для того, чтобы все подстроить и спланировать. Фотографии были не слишком резкими, но можно было легко понять, что женщины – любовницы.
Тесс закрыла папку и протянула ее Рону.
– Используй их, – сказала она.
XX
– Давай его сюда, Раймонд!
– Швыряй!
– Эй, молокосос! Оставь, это мой!
– Алекс, скажи ему, чтобы он кинул мне мяч!
Черная поверхность игровой площадки была усыпана битым стеклом, камнями и разным другим мусором. Пространство непосредственно перед баскетбольным щитом было кое-как расчищено. От сетки кольца, которая была раньше здесь, на ободе остался лишь жалкий клочок.
Старый, ободранный волейбольный мяч, – очевидно, стащенный откуда-то, – был причудливо разрисован мелками, которыми уличные художники расписывают стены домов и асфальт. Он взвился в серый воздух над головами небольшой кучки орущих и толкающихся ребят, пролетел по крутой дуге и упал в ждущее его кольцо на щите. Приземлился он уже за «аутом» и запрыгал по земле, заваленной мусором, как помойка.
В игре участвовало семеро подростков. Все были темнокожие. Все – сухие как щепки, однако жизненная энергия так и переполняла их. Они резво бегали и прыгали под баскетбольным кольцом, отчаянно пихая друг друга. Достаточно было кинуть один взгляд на их руки и ноги, чтобы понять, что ребята хронически недоедают. И тем не менее они быстро росли. Кости становились все длиннее, голоса готовы были вот-вот сломаться и навсегда утратить детскую звонкость. Ясно было, что пройдет совсем немного времени, и мальчишеские жесты и гримасы сменятся манерной вялостью уверенных в себе городских тинэйджеров. В их организмах конкурировали между собой два противоположных процесса: рост и увядание. Рост от природы, увядание от жизненных условий. Побеждал рост, однако увядание не сдавалось без ожесточенной борьбы и грозило еще напомнить о себе остаточными явлениями уже в период зрелости.
Лаура легко передвигалась по кромке игровой площадки, быстро делая один снимок за другим. Каждый раз она профессионально, почти мгновенно, перестраивала фокус и апертуру на своей «Лейке», неуловимым движением передвигала пленку на следующий кадр и даже заменяла катушки с такой же ловкостью, с какой любой из этих ребят мог бы сорвать обертку с конфеты.
Объектив ее фотокамеры не обращал внимания ни на кого из играющих, кроме одного подростка. Зато за ним он следил неотрывно. Его звали Алексом. В свои пятнадцать лет он был вторым по старшинству в этой компании и безусловно первым по всем остальным параметрам. Он был вожаком. Вот и сейчас он почта неподвижно стоял в самом центре игрового пространства, словно бы олицетворяя собой непоколебимый символ власти. Порой он тихим голосом отдавал команды своим приятелям, взглядом или коротким кивком головы показывал в ту сторону, куда через пару секунд летел мяч. Весь его вид говорил, что его душа уже не лежит к этой «детской игре», что у него есть дела поважнее. Но роль дирижера матча он все же выполнял, так как знал, что никто другой с ней не справился бы.
В своем специальном ящике дома Лаура уже собрала около пятисот фотографий Алекса. Впервые она увидела его четыре месяца назад в парке Морнингсайд, недалеко от Сто тринадцатой улицы, познакомилась и тут же предложила ему стать объектом ее съемки. С того самого времени они стали настоящими друзьями. Она приезжала снимать его так часто, как только могла. Когда это происходило в его районе и среди его приятелей, он разыгрывал из себя защитника.
Его старшей сестре, которая еще в детстве стала проституткой, было теперь семнадцать. Кроме нее, у Алекса было еще две сестренки и брат. Их мать, тридцатидевятилетняя женщина, с тех пор, как два года назад с ней случился удар, все время неподвижно лежала на кровати, спокойно наблюдая, как носятся по дому ее неугомонные дети.
Алекс был глубоко семейным человеком. Отец исчез из их дома много лет назад. Алекс делал вид, что исправно посещает школу – это было бесплатное учебное заведение, которое располагалось на Морис-авеню, 18, – и имел свою «С» с минусом, ни разу не открыв книги и ни разу не снизойдя до ответа на вопрос учителя. В основном же в светлое время дня он шатался по улицам со своими дружками или в одиночестве, «тусуясь», суетясь в округе, воруя и помаленьку реализовывая краденое.
Каждый день он заключал с разными людьми всевозможные пари. Курил «Пэл-Мэл» или «Лаки Страйк», если удавалось «стырить» их с лотка, пил все, что только мог стащить, ежедневно дымил марихуаной, пробовал героин и кокаин и, наконец, по-мелкому торговал «наркотой».
Вырученные в различных делах и делишках деньги он тратил на семью. Каждый вечер он ходил с одной из своих сестер в магазин за продуктами, сидел во главе обеденного стола, как будто строгий отец, учил младших, как прилично вести себя за столом, и терпеливо кормил с ложечки беспомощную мать, не прислушиваясь, однако, к ее стонам и нечленораздельным жалобам на жизнь и свое состояние.
Алекса можно было по-всякому назвать. Но, принимая во внимание те дикие городские условия, в которых он жил, он был просто святым. Его привязанность к семье, к семье, которую не он завел и которую не мог спасти, несмотря на свои отчаянные усилия, была трогательной и достойной внимательного взгляда со стороны. Он с пониманием относился к состоянию матери и нежно ухаживал за ней, за братом же и сестрами следил с терпением, несвойственным для ребят его возраста. Тот факт, что сестрам была уготована почти неизбежная судьба проституток, а брат был обречен войти в одну из уличных банд, нисколько не умалял его любви к ним и никогда не затуманивал его взгляд, когда он смотрел на них. К тому же Алекс был гением. В этом у Лауры не было никаких сомнений. Достаточно было провести с ним пятиминутный разговор, причем на любую тему, как становилось ясно, что он обладает мощным интеллектом и богатым воображением.
Алекса можно было по праву назвать и преступником. Он не понаслышке знал о таких вещах, как ночная кража со взломом, вооруженное ограбление, нападение, вымогательство и прочее. Временами он «сутенерил». Множество раз устраивал поджоги. Единственная причина, почему он ни разу не попал в исправительную школу, заключалась в том, что он был слишком умен, чтобы дать себя арестовать.
В других условиях и при других обстоятельствах Алекс, возможно, мог стать врачом, философом или государственным деятелем. Что до уличных «увлечений» молодости, так у кого ж их не было? Алекс перебесился бы, как и остальные. Его природное мужество и обостренное чувство справедливости, возможно, сделали бы его даже проповедником или общественным деятелем. Он был весь переполнен творческой энергией, благодаря которой со временем мог бы стать неплохим писателем, поэтом или драматургом.
Но было ясно, что Алекс, скорее всего, окончит свои дни в тюрьме. Если не тюрьма, так уличная поножовщина или передозировка наркотика. Не одно, так другое.
И все же его гениальность была «написана» у него на лице, а сквозь линзы «Лейки» казалась еще заметнее. Лаура увидела свет интеллекта в нем в первую же их встречу. С тех пор она уже не отставала от мальчика.
Она старалась снимать его как можно чаще. Нужно было торопиться. Время работало против нее. Алекс взрослел прямо на глазах. Сегодня, например, он был уже выше на два дюйма, чем в первый день съемок. Скоро он перестанет быть мальчишкой. Задорный блеск в его глазах мог погаснуть в любую минуту. Забавная мальчишеская неугомонность также могла исчезнуть. Неумолимое превращение шумного ребенка в мрачноватого, затюканного тяжелой жизнью и бедностью мужика неизбежно совершалось. Каждый день. Каждый час.
Поэтому Лаура никогда не упускала случая его поснимать. Вот и сегодня, несмотря на трудное утро, проведенное за окончанием набросков последней партии моделей, она закинула на плечо громоздкую сумку с фотокамерой и направилась в Бронкс. Ей хотелось сделать сегодня несколько хороших снимков Алекса на фоне его ребят.
Несмотря на загруженность работой, Лаура чувствовала себя сегодня хорошо. И дело было, наверно, не только и даже не столько в том, что ею овладело вдохновение. Просто ее согревало осознание того, что внутри нее зреет новая жизнь и что у нее началась новая светлая полоса в жизни с Тимом.
С того самого дня, когда была подтверждена ее беременность, взаимоотношения с Тимом стали резко улучшаться. Тим окружил ее любовью, заботой и страшно переживал и извинялся за ту ночь, когда ударил ее. Оба понимали, что это нагромождение недоразумений, связанных с ее потерянной запиской и абсурдным приключением в тюрьме с Марией, породило беду, которая была бы немыслима, если бы они оба не находились в состоянии сильного стресса.
Лаура любила Тима. Даже той ночью, когда он ударил ее, у нее не появилось мысли бросить его. Было очевидно, что его захлестнули эмоции слишком сильные, и он не смог с ними справиться. Это были переживания, уходящие корнями в его прошлое, память о котором всегда была для него болезненна. Переживания, от которых он, в сущности, не мог избавиться.
И кроме того, она не побоялась признаться себе, что в последнее время полностью отдалась своему новому увлечению, окунувшись в него с головой, за счет того дела, ради которого он отдавал всего себя, лишь бы помочь ей. Их совместная жизнь только-только начала налаживаться, как Тим почувствовал, что Лаура оставляет его буквально в беде. Сыграли тут свою роль и неблагоприятные явления той тяжкой жизни, которая была у него в детстве и юности. Словом, его тревога переросла в ревность. Он способен был понимать, что эта его ревность просто абсурдна, но ничего не мог поделать с собой: она взяла над ним верх.
Но теперь было совершенно очевидно, что он искренне раскаивался в том, что случилось. К тому же теперь Лаура носила в себе его ребенка. Это было самым убедительным доказательством того, как важна ей их совместная жизнь, как он ей по-прежнему дорог, как она привязана к нему… Теперь ее побочные занятия уже не вызывали в нем бурных переживаний. Главное было то, что она носила его ребенка!
Тим наконец смирился с ее увлечением фотографией, терпел ее постоянные отлучки с камерой на плече и постоянные уединения в темной комнате для проявления пленок. Он изо всех сил старался с пониманием относиться к этому. При каждом удобном случае повторял себе, что ее творческая энергия, которая значила для нее очень многое, должна находить выход так или иначе. Так пусть это будут занятия фотосъемкой. Он делал все, чтобы помочь ей поддерживать на должном уровне «Лаура, Лимитед», чтобы у нее еще оставались силы и время на фотографию. Было решено, что они как-нибудь справятся и с тем, и с другим.
– Швыряй!
– Эй, молокосос! Оставь, это мой!
– Алекс, скажи ему, чтобы он кинул мне мяч!
Черная поверхность игровой площадки была усыпана битым стеклом, камнями и разным другим мусором. Пространство непосредственно перед баскетбольным щитом было кое-как расчищено. От сетки кольца, которая была раньше здесь, на ободе остался лишь жалкий клочок.
Старый, ободранный волейбольный мяч, – очевидно, стащенный откуда-то, – был причудливо разрисован мелками, которыми уличные художники расписывают стены домов и асфальт. Он взвился в серый воздух над головами небольшой кучки орущих и толкающихся ребят, пролетел по крутой дуге и упал в ждущее его кольцо на щите. Приземлился он уже за «аутом» и запрыгал по земле, заваленной мусором, как помойка.
В игре участвовало семеро подростков. Все были темнокожие. Все – сухие как щепки, однако жизненная энергия так и переполняла их. Они резво бегали и прыгали под баскетбольным кольцом, отчаянно пихая друг друга. Достаточно было кинуть один взгляд на их руки и ноги, чтобы понять, что ребята хронически недоедают. И тем не менее они быстро росли. Кости становились все длиннее, голоса готовы были вот-вот сломаться и навсегда утратить детскую звонкость. Ясно было, что пройдет совсем немного времени, и мальчишеские жесты и гримасы сменятся манерной вялостью уверенных в себе городских тинэйджеров. В их организмах конкурировали между собой два противоположных процесса: рост и увядание. Рост от природы, увядание от жизненных условий. Побеждал рост, однако увядание не сдавалось без ожесточенной борьбы и грозило еще напомнить о себе остаточными явлениями уже в период зрелости.
Лаура легко передвигалась по кромке игровой площадки, быстро делая один снимок за другим. Каждый раз она профессионально, почти мгновенно, перестраивала фокус и апертуру на своей «Лейке», неуловимым движением передвигала пленку на следующий кадр и даже заменяла катушки с такой же ловкостью, с какой любой из этих ребят мог бы сорвать обертку с конфеты.
Объектив ее фотокамеры не обращал внимания ни на кого из играющих, кроме одного подростка. Зато за ним он следил неотрывно. Его звали Алексом. В свои пятнадцать лет он был вторым по старшинству в этой компании и безусловно первым по всем остальным параметрам. Он был вожаком. Вот и сейчас он почта неподвижно стоял в самом центре игрового пространства, словно бы олицетворяя собой непоколебимый символ власти. Порой он тихим голосом отдавал команды своим приятелям, взглядом или коротким кивком головы показывал в ту сторону, куда через пару секунд летел мяч. Весь его вид говорил, что его душа уже не лежит к этой «детской игре», что у него есть дела поважнее. Но роль дирижера матча он все же выполнял, так как знал, что никто другой с ней не справился бы.
В своем специальном ящике дома Лаура уже собрала около пятисот фотографий Алекса. Впервые она увидела его четыре месяца назад в парке Морнингсайд, недалеко от Сто тринадцатой улицы, познакомилась и тут же предложила ему стать объектом ее съемки. С того самого времени они стали настоящими друзьями. Она приезжала снимать его так часто, как только могла. Когда это происходило в его районе и среди его приятелей, он разыгрывал из себя защитника.
Его старшей сестре, которая еще в детстве стала проституткой, было теперь семнадцать. Кроме нее, у Алекса было еще две сестренки и брат. Их мать, тридцатидевятилетняя женщина, с тех пор, как два года назад с ней случился удар, все время неподвижно лежала на кровати, спокойно наблюдая, как носятся по дому ее неугомонные дети.
Алекс был глубоко семейным человеком. Отец исчез из их дома много лет назад. Алекс делал вид, что исправно посещает школу – это было бесплатное учебное заведение, которое располагалось на Морис-авеню, 18, – и имел свою «С» с минусом, ни разу не открыв книги и ни разу не снизойдя до ответа на вопрос учителя. В основном же в светлое время дня он шатался по улицам со своими дружками или в одиночестве, «тусуясь», суетясь в округе, воруя и помаленьку реализовывая краденое.
Каждый день он заключал с разными людьми всевозможные пари. Курил «Пэл-Мэл» или «Лаки Страйк», если удавалось «стырить» их с лотка, пил все, что только мог стащить, ежедневно дымил марихуаной, пробовал героин и кокаин и, наконец, по-мелкому торговал «наркотой».
Вырученные в различных делах и делишках деньги он тратил на семью. Каждый вечер он ходил с одной из своих сестер в магазин за продуктами, сидел во главе обеденного стола, как будто строгий отец, учил младших, как прилично вести себя за столом, и терпеливо кормил с ложечки беспомощную мать, не прислушиваясь, однако, к ее стонам и нечленораздельным жалобам на жизнь и свое состояние.
Алекса можно было по-всякому назвать. Но, принимая во внимание те дикие городские условия, в которых он жил, он был просто святым. Его привязанность к семье, к семье, которую не он завел и которую не мог спасти, несмотря на свои отчаянные усилия, была трогательной и достойной внимательного взгляда со стороны. Он с пониманием относился к состоянию матери и нежно ухаживал за ней, за братом же и сестрами следил с терпением, несвойственным для ребят его возраста. Тот факт, что сестрам была уготована почти неизбежная судьба проституток, а брат был обречен войти в одну из уличных банд, нисколько не умалял его любви к ним и никогда не затуманивал его взгляд, когда он смотрел на них. К тому же Алекс был гением. В этом у Лауры не было никаких сомнений. Достаточно было провести с ним пятиминутный разговор, причем на любую тему, как становилось ясно, что он обладает мощным интеллектом и богатым воображением.
Алекса можно было по праву назвать и преступником. Он не понаслышке знал о таких вещах, как ночная кража со взломом, вооруженное ограбление, нападение, вымогательство и прочее. Временами он «сутенерил». Множество раз устраивал поджоги. Единственная причина, почему он ни разу не попал в исправительную школу, заключалась в том, что он был слишком умен, чтобы дать себя арестовать.
В других условиях и при других обстоятельствах Алекс, возможно, мог стать врачом, философом или государственным деятелем. Что до уличных «увлечений» молодости, так у кого ж их не было? Алекс перебесился бы, как и остальные. Его природное мужество и обостренное чувство справедливости, возможно, сделали бы его даже проповедником или общественным деятелем. Он был весь переполнен творческой энергией, благодаря которой со временем мог бы стать неплохим писателем, поэтом или драматургом.
Но было ясно, что Алекс, скорее всего, окончит свои дни в тюрьме. Если не тюрьма, так уличная поножовщина или передозировка наркотика. Не одно, так другое.
И все же его гениальность была «написана» у него на лице, а сквозь линзы «Лейки» казалась еще заметнее. Лаура увидела свет интеллекта в нем в первую же их встречу. С тех пор она уже не отставала от мальчика.
Она старалась снимать его как можно чаще. Нужно было торопиться. Время работало против нее. Алекс взрослел прямо на глазах. Сегодня, например, он был уже выше на два дюйма, чем в первый день съемок. Скоро он перестанет быть мальчишкой. Задорный блеск в его глазах мог погаснуть в любую минуту. Забавная мальчишеская неугомонность также могла исчезнуть. Неумолимое превращение шумного ребенка в мрачноватого, затюканного тяжелой жизнью и бедностью мужика неизбежно совершалось. Каждый день. Каждый час.
Поэтому Лаура никогда не упускала случая его поснимать. Вот и сегодня, несмотря на трудное утро, проведенное за окончанием набросков последней партии моделей, она закинула на плечо громоздкую сумку с фотокамерой и направилась в Бронкс. Ей хотелось сделать сегодня несколько хороших снимков Алекса на фоне его ребят.
Несмотря на загруженность работой, Лаура чувствовала себя сегодня хорошо. И дело было, наверно, не только и даже не столько в том, что ею овладело вдохновение. Просто ее согревало осознание того, что внутри нее зреет новая жизнь и что у нее началась новая светлая полоса в жизни с Тимом.
С того самого дня, когда была подтверждена ее беременность, взаимоотношения с Тимом стали резко улучшаться. Тим окружил ее любовью, заботой и страшно переживал и извинялся за ту ночь, когда ударил ее. Оба понимали, что это нагромождение недоразумений, связанных с ее потерянной запиской и абсурдным приключением в тюрьме с Марией, породило беду, которая была бы немыслима, если бы они оба не находились в состоянии сильного стресса.
Лаура любила Тима. Даже той ночью, когда он ударил ее, у нее не появилось мысли бросить его. Было очевидно, что его захлестнули эмоции слишком сильные, и он не смог с ними справиться. Это были переживания, уходящие корнями в его прошлое, память о котором всегда была для него болезненна. Переживания, от которых он, в сущности, не мог избавиться.
И кроме того, она не побоялась признаться себе, что в последнее время полностью отдалась своему новому увлечению, окунувшись в него с головой, за счет того дела, ради которого он отдавал всего себя, лишь бы помочь ей. Их совместная жизнь только-только начала налаживаться, как Тим почувствовал, что Лаура оставляет его буквально в беде. Сыграли тут свою роль и неблагоприятные явления той тяжкой жизни, которая была у него в детстве и юности. Словом, его тревога переросла в ревность. Он способен был понимать, что эта его ревность просто абсурдна, но ничего не мог поделать с собой: она взяла над ним верх.
Но теперь было совершенно очевидно, что он искренне раскаивался в том, что случилось. К тому же теперь Лаура носила в себе его ребенка. Это было самым убедительным доказательством того, как важна ей их совместная жизнь, как он ей по-прежнему дорог, как она привязана к нему… Теперь ее побочные занятия уже не вызывали в нем бурных переживаний. Главное было то, что она носила его ребенка!
Тим наконец смирился с ее увлечением фотографией, терпел ее постоянные отлучки с камерой на плече и постоянные уединения в темной комнате для проявления пленок. Он изо всех сил старался с пониманием относиться к этому. При каждом удобном случае повторял себе, что ее творческая энергия, которая значила для нее очень многое, должна находить выход так или иначе. Так пусть это будут занятия фотосъемкой. Он делал все, чтобы помочь ей поддерживать на должном уровне «Лаура, Лимитед», чтобы у нее еще оставались силы и время на фотографию. Было решено, что они как-нибудь справятся и с тем, и с другим.