Страница:
Кэрол Александер не была исключением. С растрепанными волосами, дрожащая всем телом, она сейчас судорожно подходила к своему последнему оргазму, наиболее полному и глубокому, который только могла получить от мужчины.
– Куколка моя… Дай мне… Скорее, Хэл…
Ее слова заражали его своим возбуждением. Но даже когда семя потекло из его лона, он почему-то не чувствовал себя единым целым с существом, извивающимся в его объятиях. Он был доволен собой, но в глубине души он был чужд горячей пульсации внутри него, так же как и истинная сущность Кэрол была чужда этой слепой животной страсти самки, использующей его тело.
Он знал, что через десять минут она снова станет как всегда холодной и расчетливой, зоркими глазами будет высматривать преимущества и возможности для себя и вбирать своим быстрым умом правду так же, как горячее место между ее ног вбирало семя, получаемое от Хэла.
От этой мысли Хэлу стало грустно, и он почувствовал одиночество.
Что все это значит? Почему он так вел себя с женщинами? Что за голод гнал его в их объятия, если он не мог стать самим собой, как это удавалось им, не мог тонуть в наслаждении, как это делали они с его помощью.
Сейчас это было еще хуже, чем в ранней молодости, в дни его отрочества, когда чувственная Кирстен Шоу и ее бесчисленные последовательницы возбуждали его юное воображение вместе с его либидо, отчего его оргазмы походили на фантазии, ставшие реальностью, правда, не совсем реальными, но все равно восхитительными.
Сейчас разрыв становился глубже, непреодолимей. Однажды его коснулись в его тайном изгнании, в том месте, где была его жизнь, там, где кончалась его улыбка и начиналось его сердце. А сейчас пропасть, оставшаяся позади, стала бездонной.
Он не смел думать о Лауре, когда отдавал свое тело другим женщинам. Если бы он захотел получить удовлетворение, воображая ее на месте этих других, он бы умер от боли. Здравый смысл подсказывал ему не делать этого.
Поэтому он прятался в свою собственную пустоту и позволял женщинам, этим мягким, чуждым ему существам, гибким и пустым, как Кирстен, – бедная покойная Кирстен, его первая подружка, его первая учительница, – пользоваться его телом.
Эта внутренняя холодность оставалась загадкой как для самого Хэла, так и для женщин, жаждущих его внимания.
Как честно он ответил сегодня Кэрол, что сам не знает, что у него за душой! Но сколько боли скрывали эти беспечные слова…
Все эти мысли возникли у него одновременно с оргазмом. Они возникли как бы по зову какого-то жестокого духа, чтобы напомнить ему, что на самом деле его здесь нет, что его душа не участвует в этом горячем упражнении тел, а также о том, что в других местах его тоже нет. Внутри себя, в душе он не мог найти безопасное убежище, он мог найти там только холод изгнания.
Что до Кэрол, то она совсем потеряла разум и бормотала слова, как колдунья, обезумевшая от собственного колдовства.
– Скорее, Хэл. Прошу тебя, милый. Сейчас… Ах… Сильными руками он подтянул ее ближе и тогда излилась сперма, горячая влага, устремившаяся навстречу ее желанию. Она судорожно уцепилась за него, извиваясь в спазмах, – и обмякла, вздыхая и постанывая, шевеля ногами в последней судороге восторга, когда его член спокойно остановился внутри нее.
Он осторожно опустил ее на кушетку, чувствуя, как просыхает пот на животе. Смешанные запахи исходили от нее. Пальцы она запустила ему в волосы, бедрами все еще сжимала его за талию. Еще довольно долго она мурлыкала и обнимала его и целовала, пока он наконец не отстранился от нее.
– Милый, – прошептала она. – Спасибо. Спасибо тебе большое.
Он улыбнулся ей.
– Господи, – сказала она, – если бы ты мог разливать это в бутылки, Хэл, ты мог бы плюнуть на все богатства Ланкастеров и сколотить состояние в десять раз большее.
– Я не могу разлить это в бутылки. – В этих шутливых словах прозвучало что-то печальное, даже трагическое.
Она села, со все так же задранной юбкой, дотянулась до его пениса и нежно погладила его, нежно прикоснулась к яичкам, чье семя оказалось у нее внутри.
– Ты славный мальчик, – сказала она почему-то грустно. Она наклонилась и поцеловала его член и пошлепала по-хозяйски по его бедру, потом принялась искать свои трусики. Она натянула их на себя, заправила блузку, одернула юбку и открыла большой металлический встроенный шкаф, на внутренней стороне дверцы которого висело небольшое зеркало. Она вынула из сумочки щетку и начала приводить в порядок свою прическу.
Хэл наблюдал, как она легко закалывает на затылке волосы, вынимает пудру и освежает лицо. Она снова была самой собой, аккуратной и красивой, сдержанной, знающей Кэрол, блестящей молодой журналисткой, единственной заботой которой было ее собственное будущее. Скрытая животная жажда секса исчезла, получив на сегодня удовлетворение.
Он смотрел на нее, восхищаясь ее сильным характером в такой же мере, как и ее стройными ногами и маленькой красивой грудью, которая делала ее столь привлекательной. Подобно Алисе в Зазеркалье, она исчезала у него на глазах, становилась самой собой.
Сейчас он тоже занялся своей одеждой, надел трусы, которые она стащила с него, заправил рубашку, подтянул галстук, стоя перед зеркалом за ней. На нем все еще оставался ее запах, и ему стало грустно при мысли о том, что скоро ему придется его смыть.
Когда они были готовы расстаться, ее глаза встретились с его взглядом.
– Выдающийся американец – и выдающийся любовник. Жалко, что тебе нельзя использовать этот лозунг, Хэл, – сказала она.
Ее слова ранили его, но он не подал вида. Он только улыбнулся и провел пальцем по ее щеке.
– Я приду сюда во вторник, – сказала она, – в кабинет Уивера, на пресс-конференцию. Мне бы хотелось увидеть тебя. Ты сможешь прийти?
Она снова была очень деловой. Как спокойно она организовывала удовлетворение нужд этой горячей штучки между ногами! Как будто заказывала продукты по телефону!
Он подумал. Его вид ничего не обещал.
– Позвони в понедельник, – сказал он. – Посмотрим. Она подошла к нему и поцеловала его в губы.
– Пока, сенатор, – сказала она. – Так держать.
Она приоткрыла дверь, осмотрела коридор, бросила на Хэла последний полуласковый взгляд и ушла.
Выждав приличное время, Хэл вышел сам и отправился к себе в кабинет. Ему нужно было закончить кое-какую работу, прежде чем уйти домой.
Ему всегда было интересно встречаться с Кэрол. Может быть, стоит найти время для нее во вторник в конце концов.
Их половая связь началась в первый день их знакомства почти четыре года тому назад, когда она еще работала в «Таймс». Тогда она была не так уверена в себе, но уже обладала острым умом и инстинктом находить слабые точки в политике.
И еще желанием заниматься с ним сексом. В тот первый день они быстро пообедали вместе и немного погуляли, а потом нашли пустой кабинет, очень похожий на этот. И как многие женщины, она в тот день занималась любовью точно так же, как и сегодня. Ее стиль никогда не менялся.
Но ему никогда не было с ней скучно. Ему нравилось, как крики плоти заглушали ее разум, когда она занималась любовью. Такой незаурядный ум становился ненужным – всего на несколько минут, – и за это она платила определенную цену. Он восхищался тем, как быстро она приходит в себя, почти так же быстро, как и сдается.
И еще он знал, что в душе она была так же одинока, как и он. Именно поэтому, кроме всего прочего, он действительно искренне симпатизировал ей – пусть даже их физическая близость никогда не наведет мост через пропасть взаимного одиночества.
Она выдающийся репортер – и выдающаяся любовница. При этой мысли Хэл улыбнулся.
Но что скрывалось под этим? Какая она, настоящая Кэрол, если отбросить ее честолюбие и сексуальные аппетиты? Он никогда не узнает об этом.
Возможно, он и не заслуживал того, чтобы это знать, размышлял Хэл. Возможно, радость, которую он испытывал, держа в своих объятиях ее, а также других, вроде нее, была его наказанием в сладкой обертке. Но это все же лучше, чем если бы он отдавал им свое сердце, а они оставляли на нем одни шрамы.
Ну ладно, подумал он. Лучше держать в руках то, что тебе не принадлежит, чем быть совсем одному.
Он расправил плечи, выглянул за дверь и вновь вступил в мир.
X
XI
XII
– Куколка моя… Дай мне… Скорее, Хэл…
Ее слова заражали его своим возбуждением. Но даже когда семя потекло из его лона, он почему-то не чувствовал себя единым целым с существом, извивающимся в его объятиях. Он был доволен собой, но в глубине души он был чужд горячей пульсации внутри него, так же как и истинная сущность Кэрол была чужда этой слепой животной страсти самки, использующей его тело.
Он знал, что через десять минут она снова станет как всегда холодной и расчетливой, зоркими глазами будет высматривать преимущества и возможности для себя и вбирать своим быстрым умом правду так же, как горячее место между ее ног вбирало семя, получаемое от Хэла.
От этой мысли Хэлу стало грустно, и он почувствовал одиночество.
Что все это значит? Почему он так вел себя с женщинами? Что за голод гнал его в их объятия, если он не мог стать самим собой, как это удавалось им, не мог тонуть в наслаждении, как это делали они с его помощью.
Сейчас это было еще хуже, чем в ранней молодости, в дни его отрочества, когда чувственная Кирстен Шоу и ее бесчисленные последовательницы возбуждали его юное воображение вместе с его либидо, отчего его оргазмы походили на фантазии, ставшие реальностью, правда, не совсем реальными, но все равно восхитительными.
Сейчас разрыв становился глубже, непреодолимей. Однажды его коснулись в его тайном изгнании, в том месте, где была его жизнь, там, где кончалась его улыбка и начиналось его сердце. А сейчас пропасть, оставшаяся позади, стала бездонной.
Он не смел думать о Лауре, когда отдавал свое тело другим женщинам. Если бы он захотел получить удовлетворение, воображая ее на месте этих других, он бы умер от боли. Здравый смысл подсказывал ему не делать этого.
Поэтому он прятался в свою собственную пустоту и позволял женщинам, этим мягким, чуждым ему существам, гибким и пустым, как Кирстен, – бедная покойная Кирстен, его первая подружка, его первая учительница, – пользоваться его телом.
Эта внутренняя холодность оставалась загадкой как для самого Хэла, так и для женщин, жаждущих его внимания.
Как честно он ответил сегодня Кэрол, что сам не знает, что у него за душой! Но сколько боли скрывали эти беспечные слова…
Все эти мысли возникли у него одновременно с оргазмом. Они возникли как бы по зову какого-то жестокого духа, чтобы напомнить ему, что на самом деле его здесь нет, что его душа не участвует в этом горячем упражнении тел, а также о том, что в других местах его тоже нет. Внутри себя, в душе он не мог найти безопасное убежище, он мог найти там только холод изгнания.
Что до Кэрол, то она совсем потеряла разум и бормотала слова, как колдунья, обезумевшая от собственного колдовства.
– Скорее, Хэл. Прошу тебя, милый. Сейчас… Ах… Сильными руками он подтянул ее ближе и тогда излилась сперма, горячая влага, устремившаяся навстречу ее желанию. Она судорожно уцепилась за него, извиваясь в спазмах, – и обмякла, вздыхая и постанывая, шевеля ногами в последней судороге восторга, когда его член спокойно остановился внутри нее.
Он осторожно опустил ее на кушетку, чувствуя, как просыхает пот на животе. Смешанные запахи исходили от нее. Пальцы она запустила ему в волосы, бедрами все еще сжимала его за талию. Еще довольно долго она мурлыкала и обнимала его и целовала, пока он наконец не отстранился от нее.
– Милый, – прошептала она. – Спасибо. Спасибо тебе большое.
Он улыбнулся ей.
– Господи, – сказала она, – если бы ты мог разливать это в бутылки, Хэл, ты мог бы плюнуть на все богатства Ланкастеров и сколотить состояние в десять раз большее.
– Я не могу разлить это в бутылки. – В этих шутливых словах прозвучало что-то печальное, даже трагическое.
Она села, со все так же задранной юбкой, дотянулась до его пениса и нежно погладила его, нежно прикоснулась к яичкам, чье семя оказалось у нее внутри.
– Ты славный мальчик, – сказала она почему-то грустно. Она наклонилась и поцеловала его член и пошлепала по-хозяйски по его бедру, потом принялась искать свои трусики. Она натянула их на себя, заправила блузку, одернула юбку и открыла большой металлический встроенный шкаф, на внутренней стороне дверцы которого висело небольшое зеркало. Она вынула из сумочки щетку и начала приводить в порядок свою прическу.
Хэл наблюдал, как она легко закалывает на затылке волосы, вынимает пудру и освежает лицо. Она снова была самой собой, аккуратной и красивой, сдержанной, знающей Кэрол, блестящей молодой журналисткой, единственной заботой которой было ее собственное будущее. Скрытая животная жажда секса исчезла, получив на сегодня удовлетворение.
Он смотрел на нее, восхищаясь ее сильным характером в такой же мере, как и ее стройными ногами и маленькой красивой грудью, которая делала ее столь привлекательной. Подобно Алисе в Зазеркалье, она исчезала у него на глазах, становилась самой собой.
Сейчас он тоже занялся своей одеждой, надел трусы, которые она стащила с него, заправил рубашку, подтянул галстук, стоя перед зеркалом за ней. На нем все еще оставался ее запах, и ему стало грустно при мысли о том, что скоро ему придется его смыть.
Когда они были готовы расстаться, ее глаза встретились с его взглядом.
– Выдающийся американец – и выдающийся любовник. Жалко, что тебе нельзя использовать этот лозунг, Хэл, – сказала она.
Ее слова ранили его, но он не подал вида. Он только улыбнулся и провел пальцем по ее щеке.
– Я приду сюда во вторник, – сказала она, – в кабинет Уивера, на пресс-конференцию. Мне бы хотелось увидеть тебя. Ты сможешь прийти?
Она снова была очень деловой. Как спокойно она организовывала удовлетворение нужд этой горячей штучки между ногами! Как будто заказывала продукты по телефону!
Он подумал. Его вид ничего не обещал.
– Позвони в понедельник, – сказал он. – Посмотрим. Она подошла к нему и поцеловала его в губы.
– Пока, сенатор, – сказала она. – Так держать.
Она приоткрыла дверь, осмотрела коридор, бросила на Хэла последний полуласковый взгляд и ушла.
Выждав приличное время, Хэл вышел сам и отправился к себе в кабинет. Ему нужно было закончить кое-какую работу, прежде чем уйти домой.
Ему всегда было интересно встречаться с Кэрол. Может быть, стоит найти время для нее во вторник в конце концов.
Их половая связь началась в первый день их знакомства почти четыре года тому назад, когда она еще работала в «Таймс». Тогда она была не так уверена в себе, но уже обладала острым умом и инстинктом находить слабые точки в политике.
И еще желанием заниматься с ним сексом. В тот первый день они быстро пообедали вместе и немного погуляли, а потом нашли пустой кабинет, очень похожий на этот. И как многие женщины, она в тот день занималась любовью точно так же, как и сегодня. Ее стиль никогда не менялся.
Но ему никогда не было с ней скучно. Ему нравилось, как крики плоти заглушали ее разум, когда она занималась любовью. Такой незаурядный ум становился ненужным – всего на несколько минут, – и за это она платила определенную цену. Он восхищался тем, как быстро она приходит в себя, почти так же быстро, как и сдается.
И еще он знал, что в душе она была так же одинока, как и он. Именно поэтому, кроме всего прочего, он действительно искренне симпатизировал ей – пусть даже их физическая близость никогда не наведет мост через пропасть взаимного одиночества.
Она выдающийся репортер – и выдающаяся любовница. При этой мысли Хэл улыбнулся.
Но что скрывалось под этим? Какая она, настоящая Кэрол, если отбросить ее честолюбие и сексуальные аппетиты? Он никогда не узнает об этом.
Возможно, он и не заслуживал того, чтобы это знать, размышлял Хэл. Возможно, радость, которую он испытывал, держа в своих объятиях ее, а также других, вроде нее, была его наказанием в сладкой обертке. Но это все же лучше, чем если бы он отдавал им свое сердце, а они оставляли на нем одни шрамы.
Ну ладно, подумал он. Лучше держать в руках то, что тебе не принадлежит, чем быть совсем одному.
Он расправил плечи, выглянул за дверь и вновь вступил в мир.
X
«Кэрол Александер передает из Вашингтона.
Сегодня в нашей столице больше всего говорят не об Индокитае, не о Ближнем Востоке, не о гонке вооружений, а об энергичном чиновнике госдепартамента, который нацелился на место в Сенате, занимаемое в настоящее время самым влиятельным человеком в Конгрессе.
Этого молодого претендента зовут Хэйдон Ланкастер. За последние несколько лет назначенец Эйзенхауэра, вызывающий к себе противоречивое отношение, привлек внимание миллионов американцев своей обаятельной внешностью, своей легендарной фамилией и своим трудолюбием на политическом поприще. Ему предстоит сложная и, возможно, опасная борьба за место в Сенате с Эмори Боузом. Избирателям-демократам штата Нью-Йорк придется сделать нелегкий выбор между элегантным и обаятельным претендентом и выдающимся старейшим сенатором, чье влияние в Конгрессе стало почти легендарным».
Розовый и величественный в лучах заходящего солнца возвышался купол Капитолия за спиной Кэрол Александер. Она была в своем привычном шерстяном костюме, ярко-синий галстук на черно-белом экране телевизора выглядел темно-серым. Но даже это грубое изображение не могло скрыть блеск ее глаз, красоту ее лица и интеллигентную женственность, исходившую от всего ее облика.
После того, как Кэрол добавила несколько биографических данных о Хэйдоне Ланкастере, на экране появился его кабинет в госдепартаменте и началось отредактированное интервью. Не нужно было быть профессиональным журналистом, чтобы понять, какие жесткие вопросы задавала молодая корреспондентка. Она играла роль адвоката дьявола, подвергая сомнению взгляды Ланкастера по всем важнейшим вопросам поочередно, и заставляла его объяснить, почему он, человек без особого опыта, выросший в привилегированных условиях, мог составить серьезную конкуренцию уважаемому и внушающему страх Эмори Боузу, положение которого как брокера законодательной власти не могло сравниться ни с кем на памяти современников.
С другой стороны, не нужно было быть поклонником Ланкастера, чтобы оценить, с каким умением и самообладанием он отвечал на самые трудные вопросы. Он не только показал свое действительно энциклопедическое знание основных проблем всех текущих внешних и внутренних дел, но держался к тому же с таким достоинством и спокойствием, что было нелегко немедленно не встать на его сторону.
Его симпатичное лицо и приятная улыбка идеально выглядели на телеэкране. Ему не нужно было лезть вон из кожи, привлекать к себе внимание аудитории шумными речами, чем грешили политические деятели средней руки. Он достигал гораздо большего эффекта, просто позволяя своему шарму естественным образом проявляться перед камерой. Так и чувствовалось, как миллионы его поклонниц впились в экраны телевизоров, когда он беседовал в спокойном и дружелюбном тоне со своей прекрасной корреспонденткой.
Возможно, сознавая, что сексуальная привлекательность в сочетании с неоспоримой компетентностью Ланкастера действуют неотразимо, Кэрол Александер в конце передачи дала короткое интервью с его оппонентом. Это должно было как-то сбалансировать виртуозное выступление Ланкастера.
– Старейший сенатор из Нью-Йорка Эмори Боуз, – сказала она, предваряя его появление на экране, – отнюдь не считает Хэйдона Ланкастера неопытным, а потому недостойным соперником. Вместе с тем нельзя отрицать и тот факт, что сенатор Боуз ставит в упрек Ланкастеру его молодость и его благополучное, привилегированное прошлое. Но помимо всего этого Боуз считает, что его противник представляет собой реальную угрозу американскому образу жизни в будущем.
На экране крупным планом появилось лицо Эмори Боуза. На заднем плане виднелась стена его кабинета в Сенате и полки с книгами по юриспруденции. Его редеющие волосы и румяные щеки придавали ему внушительный вид, как и костюм от «Брукс Бразерс». Его брови, не тронутые сединой, резко выделялись над проницательными глазами.
Телевидение не льстило Эмори Боузу, но и не относилось к нему плохо. Он выглядел человеком средних лет, хорошо одетым, прекрасно державшимся. Его внутренняя сила, которая выделяла его среди коллег на Капитолийском холме, была слишком тонкой материей для телекамер. Однако что-то от его уверенности в своей огромной силе все же передавалось телезрителям.
Будь на то его желание, Боуз в этом интервью мог бы изобразить отеческую снисходительность. В таких делах он был непревзойденным мастером. Но в этот вечер его глаза сверкали неподдельным гневом, и в них даже промелькнуло отвращение, когда он говорил о Ланкастере.
– Кэрол, – сказал он. – Я благодарен вам за то, что вы предоставили мне возможность высказать, что я думаю о мистере Ланкастере. Многие из нас, видя этого человека, без сомнения обаятельного и красноречивого, могут ошибочно подумать, что перед ними всего-навсего умный и честолюбивый молодой человек, желающий служить обществу в американском Сенате. Я нахожусь здесь для того, чтобы предупредить вас, что это не тот случай. Если вы изучите речи мистера Ланкастера, его послужной список в госдепартаменте, его интервью и его общеизвестные намерения в области политики, вы, как я и многие другие серьезные наблюдатели, неизбежно придете к заключению, что Хэйдон Ланкастер представляет собой неприкрытую угрозу нашей демократической политической системе и даже самому образу нашей жизни.
Сенатор сделал паузу, чтобы придать значительность своим словам.
– Хэйдон Ланкастер, – продолжал он, – представляет собой ни больше ни меньше, как скрытого агента международного коммунистического заговора. Этот человек задался целью потакать коммунистам, какие бы авантюры ни предпринимали они против свободы. Этот человек задался целью поддерживать принципы Коммунистической партии в таких вопросах, как экономика, труд, внешняя политика и, конечно, образование. Хэйдон Ланкастер есть никто иной, как носитель коммунистической идеологии, упакованный в сладкую обертку приятной внешности, общего шарма и славы одной из старейших и уважаемых семей Америки.
– Сенатор, не находите ли вы противоречия в том, – спросила Кэрол Александер, – что такую характеристику вы даете человеку, вышедшему из семьи, известной своими правыми взглядами?
– Об этом я как раз и хочу сказать, – ответил Эмори Боуз. – Все мы, кто посвятил свои жизни борьбе против коммунизма, давно научились помнить одну очень важную вещь. Когда коммунизм начинает проникать в свободное общество, чтобы ослабить, а затем разрушить его, он не идет на это с отвратительным лицом врага. Он надевает на себя маску соблазнительных обещаний, умных аргументов в пользу здравого смысла, приспосабливаемости, взаимопонимания и мирного сосуществования. Те из нас, кто провел свою жизнь, воюя против коммунизма, узнают его за улыбающимся лицом, услышат его лживые обещания и обман.
– Это серьезные обвинения, сенатор Боуз, – заметила журналистка. – Вы можете подтвердить их документально?
– В материалах моего комитета, как и в «Конгрешнл рекорд», – сказал Эмори Боуз, – можно познакомиться с неопровержимыми доказательствами того факта, что политические пристрастия мистера Ланкастера все без исключения повторяют взгляды левых в этой стране, а также вы найдете и доказательства того, что объявленное во всеуслышание намерение мистера Ланкастера добиваться места в американском Сенате означает, что он будет действовать в интересах коммунистического блока, как мировой силы, и в интересах принципов Коммунистической партии.
Как и следовало ожидать, Боуз уклонился от прямого ответа. Он не мог открыто объявить Хэйдона Ланкастера коммунистом, потому что у него не было на этот счет никаких доказательств. Он мог только с помощью весьма прозрачных намеков проводить мысль о том, что взгляды Ланкастера совпадают с позицией левого крыла. Но поскольку эта мысль тоже не была бесспорной, Боузу приходилось призывать на помощь все свое красноречие, чтобы навлечь на своего оппонента подозрение и презрение, и в то же время заткнуть рты тем, у кого могло возникнуть желание выступить в его защиту.
Кэрол Александер позволила рассерженному сенатору изливать свою злобу целых три минуты. Его идея была понятна: Хэйдон Ланкастер представлял собой скрытую угрозу Сенату и всей Америке.
– Если этот человек или подобные ему достигнут высот исполнительной, законодательной или судебной властей, – заключил Боуз, – мы можем распрощаться с нашими свободами, гарантированными Конституцией. Хэйдон Ланкастер выступает за ослабление и последующее уничтожение этих свобод, а также за полную ликвидацию демократии, за которую мы боролись и умирали.
Праведный гнев Боуза был настолько силен, что его трехминутное выступление в буквальном смысле перевесило длинное интервью Ланкастера. Почувствовав этот дисбаланс, Кэрол Александер решила закончить передачу несколькими замечаниями личного характера, которые она выудила из Хэла относительно его опыта в корейской войне и влиянии этого опыта на выбор политической карьеры.
– Я вырос, пользуясь всеми благами, которыми страна может наделить одного недостойного индивида. Я всегда чувствую себя немного виноватым. Я знаю, что в глубине души я хочу вернуть все, что могу, чтобы как-то отдать свой долг.
В кадре застыло неподвижное красивое лицо Хэла, и дальше говорила Кэрол Александер.
– Жертва коммунистического обмана или великий американец? – задавала она вопрос. – Предатель или будущий президент Соединенных Штатов? Разные люди по-разному оценивают Хэйдона Ланкастера. Его военные заслуги уже отмечены Медалью Чести. Сейчас он хочет занять более ответственное место в законодательной жизни Америки. Если он победит Эмори Боуза этой весной на первичных выборах от Демократической партии, это будет целым событием, потому что еще ни один сенатор с таким же влиянием, как Боуз, не проигрывал первичные выборы. Возможно, именно в этом заключается причина того, что Эмори Боуз считает делом своей чести остановить Ланкастера и, более того, изгнать его с политической арены.
– Где же находится истина? – спрашивала она. – Это должны решить в нынешнем году жители Нью-Йорка. И если Ланкастер победит в Нью-Йорке, то дальнейшую его политическую судьбу в один прекрасный день могут решить граждане всей страны, когда будут избирать своего президента. С вами была Кэрол Александер. Благодарю за внимание и спокойной ночи.
Она была погружена в глубокое раздумье. Сегодня вечером она включила программу новостей из чистого любопытства, поскольку знала, что руководство компании пригласило нового спонсора, чье влияние могло бы пригодиться ей в будущем. Но когда началось интервью с Ланкастером, что-то заставило ее прекратить все дела и сосредоточить свое внимание на нем.
До этого она только слышала его имя. Но магнетизм, исходивший от него с телеэкрана, подействовал на нее как гипноз. Поражало и то, как он отвечал на самые острые вопросы журналистки. Ему удалось создать образ наиболее противоречивого деятеля на американской политической сцене, затронутой паранойей, но в то же время все подозрения против себя оборачивать в свою пользу.
«Будущий президент…»
Слова Кэрол Александер эхом отозвались в ушах Тесс. Можно ли, глядя на красивое лицо Ланкастера, представить его в Овальном кабинете? Тесс считала, что она может судить о будущем не хуже других. Как в личной жизни, так и в своей работе, она постоянно взвешивала различные варианты, высчитывала отдельные опасности и преимущества. Однако раньше она никогда не задумывалась непосредственно о политике.
Но сегодня вечером она думала о Хэйдоне Ланкастере. Награжден почетной Медалью Чести. Обладает огромным состоянием и не меньшим обаянием. Очевидно, серьезный политический деятель. Фигура, вызывающая вокруг себя споры.
Муж богатой наследницы, избалованной молодой женщины, любимицы высшего общества задолго до своего дебюта в нем.
Но у супругов не было детей.
Тесс смотрела на умные глаза, сильный подбородок, блестящие темные волосы. Неужели это лицо будущего?
Почему бы и нет? В конце концов, все возможно. Тесс многократно в этом убеждалась. И весь смысл ее жизни заключался в том, чтобы доказать это.
Хэйдон Ланкастер, размышляла она. Президент Соединенных Штатов.
Ее грезы прервал голос. Он принадлежал Уину. Уин был в пижаме и халате, готовый ко сну.
– Лиз, ты идешь? – спросил он, касаясь хрупкими пальцами ее молодого плеча.
Она перевела взгляд от постаревшей руки на красивое лицо на экране.
– Сейчас иду, – сказала она голосом Лиз. Она с усилием вернулась к Уинтропу Бонду, потому что в мыслях была уже очень далеко от него.
План, который начал созревать в ее голове, казался слишком смелым, чтобы воспринимать его всерьез. Даже такой коварной и хитроумной женщине, как она, не под силу завоевать Хэйдона Ланкастера. Он был вне пределов ее досягаемости.
С другой стороны, размышляла она, поднимаясь, чтобы идти в спальню к мужу, мир непредсказуем. Все может случиться.
Она вошла в спальню, свернулась клубочком рядом с мужем и обняла его за шею.
– Дорогой, – сказала она. – Не кажется ли тебе, что мы оба в последнее время слишком много работали? Мне до смерти хочется недели на две уехать в Напили. Эта зима мне ужасно надоела. Мне так хочется немного позагорать вместе с тобой и как следует поплавать.
Он поцеловал ее в щеку и улыбнулся.
– Лиз, это самое лучшее предложение, какое я слышал за целый день.
Сегодня в нашей столице больше всего говорят не об Индокитае, не о Ближнем Востоке, не о гонке вооружений, а об энергичном чиновнике госдепартамента, который нацелился на место в Сенате, занимаемое в настоящее время самым влиятельным человеком в Конгрессе.
Этого молодого претендента зовут Хэйдон Ланкастер. За последние несколько лет назначенец Эйзенхауэра, вызывающий к себе противоречивое отношение, привлек внимание миллионов американцев своей обаятельной внешностью, своей легендарной фамилией и своим трудолюбием на политическом поприще. Ему предстоит сложная и, возможно, опасная борьба за место в Сенате с Эмори Боузом. Избирателям-демократам штата Нью-Йорк придется сделать нелегкий выбор между элегантным и обаятельным претендентом и выдающимся старейшим сенатором, чье влияние в Конгрессе стало почти легендарным».
Розовый и величественный в лучах заходящего солнца возвышался купол Капитолия за спиной Кэрол Александер. Она была в своем привычном шерстяном костюме, ярко-синий галстук на черно-белом экране телевизора выглядел темно-серым. Но даже это грубое изображение не могло скрыть блеск ее глаз, красоту ее лица и интеллигентную женственность, исходившую от всего ее облика.
После того, как Кэрол добавила несколько биографических данных о Хэйдоне Ланкастере, на экране появился его кабинет в госдепартаменте и началось отредактированное интервью. Не нужно было быть профессиональным журналистом, чтобы понять, какие жесткие вопросы задавала молодая корреспондентка. Она играла роль адвоката дьявола, подвергая сомнению взгляды Ланкастера по всем важнейшим вопросам поочередно, и заставляла его объяснить, почему он, человек без особого опыта, выросший в привилегированных условиях, мог составить серьезную конкуренцию уважаемому и внушающему страх Эмори Боузу, положение которого как брокера законодательной власти не могло сравниться ни с кем на памяти современников.
С другой стороны, не нужно было быть поклонником Ланкастера, чтобы оценить, с каким умением и самообладанием он отвечал на самые трудные вопросы. Он не только показал свое действительно энциклопедическое знание основных проблем всех текущих внешних и внутренних дел, но держался к тому же с таким достоинством и спокойствием, что было нелегко немедленно не встать на его сторону.
Его симпатичное лицо и приятная улыбка идеально выглядели на телеэкране. Ему не нужно было лезть вон из кожи, привлекать к себе внимание аудитории шумными речами, чем грешили политические деятели средней руки. Он достигал гораздо большего эффекта, просто позволяя своему шарму естественным образом проявляться перед камерой. Так и чувствовалось, как миллионы его поклонниц впились в экраны телевизоров, когда он беседовал в спокойном и дружелюбном тоне со своей прекрасной корреспонденткой.
Возможно, сознавая, что сексуальная привлекательность в сочетании с неоспоримой компетентностью Ланкастера действуют неотразимо, Кэрол Александер в конце передачи дала короткое интервью с его оппонентом. Это должно было как-то сбалансировать виртуозное выступление Ланкастера.
– Старейший сенатор из Нью-Йорка Эмори Боуз, – сказала она, предваряя его появление на экране, – отнюдь не считает Хэйдона Ланкастера неопытным, а потому недостойным соперником. Вместе с тем нельзя отрицать и тот факт, что сенатор Боуз ставит в упрек Ланкастеру его молодость и его благополучное, привилегированное прошлое. Но помимо всего этого Боуз считает, что его противник представляет собой реальную угрозу американскому образу жизни в будущем.
На экране крупным планом появилось лицо Эмори Боуза. На заднем плане виднелась стена его кабинета в Сенате и полки с книгами по юриспруденции. Его редеющие волосы и румяные щеки придавали ему внушительный вид, как и костюм от «Брукс Бразерс». Его брови, не тронутые сединой, резко выделялись над проницательными глазами.
Телевидение не льстило Эмори Боузу, но и не относилось к нему плохо. Он выглядел человеком средних лет, хорошо одетым, прекрасно державшимся. Его внутренняя сила, которая выделяла его среди коллег на Капитолийском холме, была слишком тонкой материей для телекамер. Однако что-то от его уверенности в своей огромной силе все же передавалось телезрителям.
Будь на то его желание, Боуз в этом интервью мог бы изобразить отеческую снисходительность. В таких делах он был непревзойденным мастером. Но в этот вечер его глаза сверкали неподдельным гневом, и в них даже промелькнуло отвращение, когда он говорил о Ланкастере.
– Кэрол, – сказал он. – Я благодарен вам за то, что вы предоставили мне возможность высказать, что я думаю о мистере Ланкастере. Многие из нас, видя этого человека, без сомнения обаятельного и красноречивого, могут ошибочно подумать, что перед ними всего-навсего умный и честолюбивый молодой человек, желающий служить обществу в американском Сенате. Я нахожусь здесь для того, чтобы предупредить вас, что это не тот случай. Если вы изучите речи мистера Ланкастера, его послужной список в госдепартаменте, его интервью и его общеизвестные намерения в области политики, вы, как я и многие другие серьезные наблюдатели, неизбежно придете к заключению, что Хэйдон Ланкастер представляет собой неприкрытую угрозу нашей демократической политической системе и даже самому образу нашей жизни.
Сенатор сделал паузу, чтобы придать значительность своим словам.
– Хэйдон Ланкастер, – продолжал он, – представляет собой ни больше ни меньше, как скрытого агента международного коммунистического заговора. Этот человек задался целью потакать коммунистам, какие бы авантюры ни предпринимали они против свободы. Этот человек задался целью поддерживать принципы Коммунистической партии в таких вопросах, как экономика, труд, внешняя политика и, конечно, образование. Хэйдон Ланкастер есть никто иной, как носитель коммунистической идеологии, упакованный в сладкую обертку приятной внешности, общего шарма и славы одной из старейших и уважаемых семей Америки.
– Сенатор, не находите ли вы противоречия в том, – спросила Кэрол Александер, – что такую характеристику вы даете человеку, вышедшему из семьи, известной своими правыми взглядами?
– Об этом я как раз и хочу сказать, – ответил Эмори Боуз. – Все мы, кто посвятил свои жизни борьбе против коммунизма, давно научились помнить одну очень важную вещь. Когда коммунизм начинает проникать в свободное общество, чтобы ослабить, а затем разрушить его, он не идет на это с отвратительным лицом врага. Он надевает на себя маску соблазнительных обещаний, умных аргументов в пользу здравого смысла, приспосабливаемости, взаимопонимания и мирного сосуществования. Те из нас, кто провел свою жизнь, воюя против коммунизма, узнают его за улыбающимся лицом, услышат его лживые обещания и обман.
– Это серьезные обвинения, сенатор Боуз, – заметила журналистка. – Вы можете подтвердить их документально?
– В материалах моего комитета, как и в «Конгрешнл рекорд», – сказал Эмори Боуз, – можно познакомиться с неопровержимыми доказательствами того факта, что политические пристрастия мистера Ланкастера все без исключения повторяют взгляды левых в этой стране, а также вы найдете и доказательства того, что объявленное во всеуслышание намерение мистера Ланкастера добиваться места в американском Сенате означает, что он будет действовать в интересах коммунистического блока, как мировой силы, и в интересах принципов Коммунистической партии.
Как и следовало ожидать, Боуз уклонился от прямого ответа. Он не мог открыто объявить Хэйдона Ланкастера коммунистом, потому что у него не было на этот счет никаких доказательств. Он мог только с помощью весьма прозрачных намеков проводить мысль о том, что взгляды Ланкастера совпадают с позицией левого крыла. Но поскольку эта мысль тоже не была бесспорной, Боузу приходилось призывать на помощь все свое красноречие, чтобы навлечь на своего оппонента подозрение и презрение, и в то же время заткнуть рты тем, у кого могло возникнуть желание выступить в его защиту.
Кэрол Александер позволила рассерженному сенатору изливать свою злобу целых три минуты. Его идея была понятна: Хэйдон Ланкастер представлял собой скрытую угрозу Сенату и всей Америке.
– Если этот человек или подобные ему достигнут высот исполнительной, законодательной или судебной властей, – заключил Боуз, – мы можем распрощаться с нашими свободами, гарантированными Конституцией. Хэйдон Ланкастер выступает за ослабление и последующее уничтожение этих свобод, а также за полную ликвидацию демократии, за которую мы боролись и умирали.
Праведный гнев Боуза был настолько силен, что его трехминутное выступление в буквальном смысле перевесило длинное интервью Ланкастера. Почувствовав этот дисбаланс, Кэрол Александер решила закончить передачу несколькими замечаниями личного характера, которые она выудила из Хэла относительно его опыта в корейской войне и влиянии этого опыта на выбор политической карьеры.
– Я вырос, пользуясь всеми благами, которыми страна может наделить одного недостойного индивида. Я всегда чувствую себя немного виноватым. Я знаю, что в глубине души я хочу вернуть все, что могу, чтобы как-то отдать свой долг.
В кадре застыло неподвижное красивое лицо Хэла, и дальше говорила Кэрол Александер.
– Жертва коммунистического обмана или великий американец? – задавала она вопрос. – Предатель или будущий президент Соединенных Штатов? Разные люди по-разному оценивают Хэйдона Ланкастера. Его военные заслуги уже отмечены Медалью Чести. Сейчас он хочет занять более ответственное место в законодательной жизни Америки. Если он победит Эмори Боуза этой весной на первичных выборах от Демократической партии, это будет целым событием, потому что еще ни один сенатор с таким же влиянием, как Боуз, не проигрывал первичные выборы. Возможно, именно в этом заключается причина того, что Эмори Боуз считает делом своей чести остановить Ланкастера и, более того, изгнать его с политической арены.
– Где же находится истина? – спрашивала она. – Это должны решить в нынешнем году жители Нью-Йорка. И если Ланкастер победит в Нью-Йорке, то дальнейшую его политическую судьбу в один прекрасный день могут решить граждане всей страны, когда будут избирать своего президента. С вами была Кэрол Александер. Благодарю за внимание и спокойной ночи.
* * *
Элизабет Бонд сидела перед телевизором в своем кабинете в квартире, занимающей весь последний этаж, и смотрела на застывшее изображение Хэйдона Ланкастера.Она была погружена в глубокое раздумье. Сегодня вечером она включила программу новостей из чистого любопытства, поскольку знала, что руководство компании пригласило нового спонсора, чье влияние могло бы пригодиться ей в будущем. Но когда началось интервью с Ланкастером, что-то заставило ее прекратить все дела и сосредоточить свое внимание на нем.
До этого она только слышала его имя. Но магнетизм, исходивший от него с телеэкрана, подействовал на нее как гипноз. Поражало и то, как он отвечал на самые острые вопросы журналистки. Ему удалось создать образ наиболее противоречивого деятеля на американской политической сцене, затронутой паранойей, но в то же время все подозрения против себя оборачивать в свою пользу.
«Будущий президент…»
Слова Кэрол Александер эхом отозвались в ушах Тесс. Можно ли, глядя на красивое лицо Ланкастера, представить его в Овальном кабинете? Тесс считала, что она может судить о будущем не хуже других. Как в личной жизни, так и в своей работе, она постоянно взвешивала различные варианты, высчитывала отдельные опасности и преимущества. Однако раньше она никогда не задумывалась непосредственно о политике.
Но сегодня вечером она думала о Хэйдоне Ланкастере. Награжден почетной Медалью Чести. Обладает огромным состоянием и не меньшим обаянием. Очевидно, серьезный политический деятель. Фигура, вызывающая вокруг себя споры.
Муж богатой наследницы, избалованной молодой женщины, любимицы высшего общества задолго до своего дебюта в нем.
Но у супругов не было детей.
Тесс смотрела на умные глаза, сильный подбородок, блестящие темные волосы. Неужели это лицо будущего?
Почему бы и нет? В конце концов, все возможно. Тесс многократно в этом убеждалась. И весь смысл ее жизни заключался в том, чтобы доказать это.
Хэйдон Ланкастер, размышляла она. Президент Соединенных Штатов.
Ее грезы прервал голос. Он принадлежал Уину. Уин был в пижаме и халате, готовый ко сну.
– Лиз, ты идешь? – спросил он, касаясь хрупкими пальцами ее молодого плеча.
Она перевела взгляд от постаревшей руки на красивое лицо на экране.
– Сейчас иду, – сказала она голосом Лиз. Она с усилием вернулась к Уинтропу Бонду, потому что в мыслях была уже очень далеко от него.
План, который начал созревать в ее голове, казался слишком смелым, чтобы воспринимать его всерьез. Даже такой коварной и хитроумной женщине, как она, не под силу завоевать Хэйдона Ланкастера. Он был вне пределов ее досягаемости.
С другой стороны, размышляла она, поднимаясь, чтобы идти в спальню к мужу, мир непредсказуем. Все может случиться.
Она вошла в спальню, свернулась клубочком рядом с мужем и обняла его за шею.
– Дорогой, – сказала она. – Не кажется ли тебе, что мы оба в последнее время слишком много работали? Мне до смерти хочется недели на две уехать в Напили. Эта зима мне ужасно надоела. Мне так хочется немного позагорать вместе с тобой и как следует поплавать.
Он поцеловал ее в щеку и улыбнулся.
– Лиз, это самое лучшее предложение, какое я слышал за целый день.
XI
«Уолл-стрит джорнэл», 21 февраля 1958 года
«Уинтроп Эллис Бонд IV, председатель совета директоров и главный держатель акций компании «У. У. Бонд» утонул в море, как полагают, в результате сердечного приступа.
Бонд, отпрыск самой влиятельной семьи в деловом мире Америки, ведущий уединенный образ жизни, отдыхал в своем доме на Гавайях. Его тело было найдено прислугой. Приливом его прибило к коралловому рифу близ его частного пляжа. Его супруга Элизабет пыталась делать ему искусственное дыхание, прежде чем его отвезли в «Мемориальную больницу» Мауи, где по прибытии в 10.22 утра по среднему тихоокеанскому времени констатировали его смерть.
Врачи, осмотревшие его, засвидетельствовали, что во время купания в море с Бондом случился сердечный приступ и он потерял сознание. В 1952 году он перенес небольшой тромбоз коронарных сосудов без особого ущерба для сердечной деятельности. По словам членов его семьи, Бонд не был сильным пловцом, но хорошо знал океан вблизи своего дома. Вскрытия не производилось.
Вчера утром новость о неожиданной смерти миллиардера вызвала резкое понижение стоимости акций, но к концу дня положение выровнялось. Представители «У. У. Бонд» заверили держателей акций, что в ближайшие недели произойдет передача власти новому руководству, но что в политике корпорации, а также в штатном расписании никаких изменений не предполагается. Согласно уставу компании, место отца как председателя совета директоров займет сын Бонда от предыдущего брака, Уинтроп V, член совета директоров и один из высших руководителей компании в последние десять лет.
Кроме жены и сына, у Уинтропа Бонда осталась дочь от предыдущего брака Гей, сестра Джессика и четверо внуков.
Прощание с телом состоится в понедельник в помещении Объединенной методистской церкви в Уайлуку, Гавайи».
«Уинтроп Эллис Бонд IV, председатель совета директоров и главный держатель акций компании «У. У. Бонд» утонул в море, как полагают, в результате сердечного приступа.
Бонд, отпрыск самой влиятельной семьи в деловом мире Америки, ведущий уединенный образ жизни, отдыхал в своем доме на Гавайях. Его тело было найдено прислугой. Приливом его прибило к коралловому рифу близ его частного пляжа. Его супруга Элизабет пыталась делать ему искусственное дыхание, прежде чем его отвезли в «Мемориальную больницу» Мауи, где по прибытии в 10.22 утра по среднему тихоокеанскому времени констатировали его смерть.
Врачи, осмотревшие его, засвидетельствовали, что во время купания в море с Бондом случился сердечный приступ и он потерял сознание. В 1952 году он перенес небольшой тромбоз коронарных сосудов без особого ущерба для сердечной деятельности. По словам членов его семьи, Бонд не был сильным пловцом, но хорошо знал океан вблизи своего дома. Вскрытия не производилось.
Вчера утром новость о неожиданной смерти миллиардера вызвала резкое понижение стоимости акций, но к концу дня положение выровнялось. Представители «У. У. Бонд» заверили держателей акций, что в ближайшие недели произойдет передача власти новому руководству, но что в политике корпорации, а также в штатном расписании никаких изменений не предполагается. Согласно уставу компании, место отца как председателя совета директоров займет сын Бонда от предыдущего брака, Уинтроп V, член совета директоров и один из высших руководителей компании в последние десять лет.
Кроме жены и сына, у Уинтропа Бонда осталась дочь от предыдущего брака Гей, сестра Джессика и четверо внуков.
Прощание с телом состоится в понедельник в помещении Объединенной методистской церкви в Уайлуку, Гавайи».
XII
Это был праздничный вечер.
В «Уолдорфе» только что состоялся показ весенней коллекции Лауры, и она имела грандиозный успех. Лаура восприняла это с облегчением, потому что модели, которые она создала для этого сезона, отличались от всего показанного ранее своей необычностью. В них Лаура проявила свою наиболее эксцентричную и авангардистскую сущность, в них явно просматривались изменения, происходившие в ней как личности и художнике в этот момент ее жизни. Ей и самой казалось, что на этот раз она зашла слишком далеко.
Но главным покупателям и журналистам шоу, по-видимому, понравилось, некоторые просто приходили в экстаз. Заказы так и сыпались, велись разговоры о том, что в этой коллекции Лаура достигла высочайшего международного уровня. Все говорило о том, что Лаура, осмелившись немного выйти за привычные рамки, достигла большой удачи как модельер.
Вечером Лаура и Тим собирались отметить эти хорошие события праздничным ужином дома. В холодильнике их ждала бутылка шампанского, и Лаура перед тем, как уйти на работу, накрыла стол своей лучшей скатертью и поставила свечи. Они с Тимом подшучивали над своим «свиданием», но влюбленные взгляды, которыми они обменивались, не оставляли сомнений в том, что это событие имело большое значение для них обоих.
В «Уолдорфе» только что состоялся показ весенней коллекции Лауры, и она имела грандиозный успех. Лаура восприняла это с облегчением, потому что модели, которые она создала для этого сезона, отличались от всего показанного ранее своей необычностью. В них Лаура проявила свою наиболее эксцентричную и авангардистскую сущность, в них явно просматривались изменения, происходившие в ней как личности и художнике в этот момент ее жизни. Ей и самой казалось, что на этот раз она зашла слишком далеко.
Но главным покупателям и журналистам шоу, по-видимому, понравилось, некоторые просто приходили в экстаз. Заказы так и сыпались, велись разговоры о том, что в этой коллекции Лаура достигла высочайшего международного уровня. Все говорило о том, что Лаура, осмелившись немного выйти за привычные рамки, достигла большой удачи как модельер.
Вечером Лаура и Тим собирались отметить эти хорошие события праздничным ужином дома. В холодильнике их ждала бутылка шампанского, и Лаура перед тем, как уйти на работу, накрыла стол своей лучшей скатертью и поставила свечи. Они с Тимом подшучивали над своим «свиданием», но влюбленные взгляды, которыми они обменивались, не оставляли сомнений в том, что это событие имело большое значение для них обоих.