Страница:
губы, ее нежная кожа, ямочки на щеках. Он не мог понять, зачем она
понадобилась правителю, почему правитель поднялся столь рано. Он знал, что
Каверун презирает женщин, он уже несколько раз пытался соблазнить правителя
красотой местных блудниц - все было бесполезно. Хотя они были много моложе и
привлекательнее этой женщины.
Ему же, Цофару, она была необходима. И не для минутной забавы. Он бы
ввел ее в свой дом. Он бы отлучил от дома стареющих и сварливых жен, он мог
начать новую жизнь. Она была так похожа на ту, ради которой он решился
вскрыть сокровищницу в храме Дагона. Такая же рыжекудрая, такая же
подвижная, бедра ее никогда не ведали покоя. Она ничего не страшилась. А
когда узнала про алмаз, отступилась от него, Цофара, словно от прокаженного.
Они могли бы вместе придти в город-убежище. Ее невозможно было уговорить. Да
и не было времени для уговоров, надо было спасать свою жизнь...
Он тогда был молод и рвался из родительского дома, где старшие братья
главенствовали во всем, он был у всех на побегушках там, в далеком,
затерянном в горах поселении. Никто не считался с ним. Любой его неверный
шаг высмеивался и предавался огласке. И когда набирали воинов в отряды
Саула, он сам напросился. Обманул вербовщиков, сказав, что ему уже
исполнилось восемнадцать лет. Хотелось доказать всем, что он смел и ничего
не страшится. Хотелось без чьей-либо помощи добиться славы и богатства. В
родительском доме постоянно приходилось мучиться от голода и нищеты. Он
завидовал богатым соседям. Он рано понял, что богатства можно обрести только
неправедным путем. Те, кто день и ночь трудились на полях своих, ничего не
могли достичь, почти весь урожай забирали сборщики податей. Те же, кто
уходил на битвы, нередко возвращались с богатой добычей.
Можно было рискнуть ради этого. Но все битвы, приносившие богатую
добычу, прошли без него. Отряд же, в который его взяли, метался по Иудейской
пустыне, проклятой богами и лишенной дождей. Было вокруг лишь жестокое
солнце, яркий свет проникал в тело, слепил глаза. Горы ослепительно белели
от этого света. Кости мертвецов становились такими белыми, что, казалось, и
от них исходил свет. Их отряд тогда шел по следу Давида. Бывший любимец царя
стал его главным врагом, сочинитель псалмов и опытный военачальник ловко
уходил от погони. Царь Саул пребывал в гневе и был не способен на
решительные действия. Войско было подчинено Авениру - главному военачальнику
Саула. Авенир был опытен в военном деле, но привык побеждать в больших
сражениях, а здесь была каменистая безлюдная пустыня, и за долгие месяцы
погони они ни разу не увидели своего врага. Давид уходил от хитроумных
засад, его воины рассеивались и превращались в простых хлебопашцев, чтобы
потом вновь соединиться в отряды. Люди, ведомые Авениром, роптали, они
валились с ног от усталости, тела их покрылись коростой, и гортани пересохли
от жажды. Озлобленность рождала ссоры. Беспощадный белый свет пустыни
обострял эти ссоры. Из-за самого незначительного, вскользь брошенного слова,
понятого превратно и принятого за насмешку, могли проткнуть копьем и лишить
жизни. И здесь, в отряде, он, Цофар, как самый младший, был у всех на
побегушках. Он терпел насмешки и тычки старых воинов, и дал себе клятву в
душе своей, что поднимется надо всеми, что еще заставит их каяться в том,
что недооценили они его. Он будет властвовать над людьми. Для исполнения
этой цели нужно было золото, нужны были сикли - их не было вокруг. Лишь
сверкали золотыми отблесками базальтовые скалы, да луна по ночам серебрила
гладкие белые камни. Ночью воины покидали отряд, их вылавливали в пустыне и
предавали казни. Лишенный воды песок моментально впитывал кровь. Мясо
растаскивали гиены. По ночам их хохот мог свести с ума.
Авенир понял, что нужна какая-нибудь победа, какое-нибудь действие,
воину нужен враг, и песок должна обагрять кровь врага, а не своих беглецов.
Он приказал прекратить бесплодные поиски Давида.
И вот пронеслась весть, оживившая всех, Саул напал на филистимлян,
разгромил их основные силы и теперь преследует врагов. И было повеление от
царя - срочно захватить филистимлянскую крепость, в которой могут искать
спасение отступающие филистимляне. Говорили опытные воины, что в городе этом
хранят филистимляне несметные богатства, что много золота в филистимлянских
храмах и что прислуживают в этих храмах блудницы, искусные в любви...
Озлобленные неудачными поисками Давида, уставшие и голодные воины
рвались в бой. За ночь отряд пересек Иудейскую пустыню и вышел через ущелье
в долину, за которой на крутых холмах располагалась крепость филистимлян. И
хотя первый штурм прошел неудачно, и многие пали у крепостных стен, в
следующую ночь они ринулись на крепость с таким упорством и яростью, что их
не смогли остановить ни смертоносные стрелы, ни кипящая смола, лившаяся с
башен. Крепость была взята, и должна была быть отдана на разграбление тем,
кто не щадил своих жизней и проливал свою кровь. Но рассудительный Авенир не
желал, чтобы ночь штурма сменилась зверствами и грабежами. Был отдан строгий
приказ - ничего не брать себе, всю добычу сдавать военачальникам, а потом
был обещан ее справедливый дележ...
Ему, Цафару, в ночь взятия крепости везло, он удачно пролез через
бойницу, его миновали стрелы филистимлян, и он сумел обагрить свой меч
кровью, воткнув его в темноте в того, кто пытался преградить ему путь. И
первым он, Цофар, ворвался в главный храм бога филистимлян Дагона, мрачная
статуя которого возвышалась среди гладких каменных колонн. Цофар никогда в
жизни не видел столь величественного строения. Маленький человек стоял среди
неподвижных идолов. Это были не его боги, и он не страшился их, он был
победителем. Боги филистимлян оказались бессильными, они не смогли защитить
свой город.
Он заранее знал, он был уверен, что наступил его день, ибо сразу
заметил большую медную чашу, стоящую у ног истукана, он вскрыл крышку этой
чаши мечом, и в глаза ему ударил дивный свет. В чаше лежал алмаз,
сверкающий, словно осколок солнца. Обрадованный необычайной удачей, он сунул
алмаз за пазуху, и в тот же миг сзади на него кто-то навалился и, крепко
обхватив одной рукой, другой стал сдавливать горло. Видят боги, что Цофар
был уверен, что на него напал филистимлянин. Было безвыходное положение и
он, Цофар, защищал свою жизнь. У него уже не было сил, он задыхался,
каким-то чудом ему удалось ослабить руку напавшего и скользнуть вниз. И уже
лежа, казалось бы поверженный, он сумел воткнуть меч в живот нападавшего. И
увидел Цофар, что это был воин из его отряда. Пена выступила на губах воина,
он отчаянно закричал, потом дернулся, попытался подняться, но смерть уже
овладела его телом, и он рухнул, истекая кровью. Нет вины в этой смерти его,
Цофара, все в руках богов, мог и он, Цофар, остаться навсегда в том храме,
мог и тот воин завладеть драгоценным алмазом.
И как назло, отыскался свидетель, шел по следу Цофара алчный Элар из
колена Данова, тоже жаждал этот Элар добычи, тоже был наслышан о сокровищах
храма. Напрасно поднял крик. Можно было бы и поделиться с ним. Кричал Элар,
словно его режут: " Хеттеянин Цофар убил Симона!" На его вопли сбежались
воины. К счастью, Элар не видел, как Цофар вынул алмаз из чаши. Цофара тогда
обвинили лишь в убийстве. Все были разгорячены боем. Жизнь людская стоила
дешевле овечьего помета. Отыскался брат убитого, требовавший немедленно
здесь, в храме, казнить Цофара.
И если бы не Саул, этот день мог стать последним в жизни Цофара. Царь,
прибывший в город после его взятия, в храме появился внезапно. Окруженный
военачальниками, в пурпурной накидке, с мечом в руках, возвышающийся надо
всеми, он был, словно спустившийся с небесных высей молодой Бог. И возможно,
именно Бог послал его спасти юную жизнь. И Богу было угодно, чтобы Цофар
вскрыл чашу в храме идолов и лишил Дагона главной его драгоценности. Уже
потом узнал Цофар, что алмаз этот, привезенный из Ниневии, считался
магическим, что по отблескам его граней узнавали филистимляне волю Дагона.
Но в тот момент, когда царь вошел в храм, когда со всех сторон требовали
смерти, когда брат убитого уже обнажил меч, было не до алмаза.
Выслушав обвинителей, Саул не встал на их сторону.
- Разве мало было пролито крови этой ночью, - сказал он, и в голосе его
были печаль и сострадание. - На воина напали сзади, он защищался и совершил
убийство без умысла. Отпустите его. И пусть он покинет войско, ибо запятнан
кровью своего соплеменника, и кровь эта на нем и на детях его пребудет. И да
свершится над ним небесный суд!
Цофар тогда кинулся в ноги Саулу и целовал его сандалии, он клялся, что
не виновен, а ночью поспешно покинул горящий город.
Пожар начался с вечера, никто не тушил домов, головни шипели на месте
прежних жилищ, обитатели города покидали его. На горных дорогах затерялся
среди них Цофар, и только позже дошли до него вести, подтверждающие, что
поспешность его ухода была необходима. Ибо донесли Саулу, что исчез
волшебный алмаз из дарительницы в храме Дагона, и было не трудно, сопоставив
все события, догадаться, кто унес драгоценность. И были посланы гонцы в
город Цофара, в его родительский дом, с приказом схватить похитителя. Но
были тщетны их поиски, ибо догадался тогда Цофар направить свои стопы не в
родной город, а искать город-убежище.
Возлюбленная его поведала Цофару, что искали его в родительском доме,
встретились они на караванной дороге, ведущей в Дамаск, она отказалась от
дара, хотя долго рассматривала грани алмаза. Отказалась, заподозрив что-то
неладное. Он быстро выкинул ее из своего сердца. Алмаз, предназначенный для
ее покорения, открыл перед ним более прельстительные пути. Он поспешил
обменять его на жемчуг у торговцев из Сирии. И когда стражники
города-убежища обыскивали его, то никто из них не догадался, какое богатство
спрятано в его анусе. Этот жемчуг позже ввел его, Цофара, во дворец. После
великого мора город почти опустел. Новый правитель, избавивший людей от
страшной болезни, сделал Цофара поначалу стражником, а потом и советником.
От драгоценностей никто не отказывался. Даже Каверун, который везде кичился
своей неподкупностью. Цофар убедился, что неподкупных людей не бывает. Все
зависит от того, сколько им предложить. Простой стражник не откажется и от
пяти сребреников, правитель такой дар гордо отвергнет, но если ему
предложить нити жемчуга или слитки золота - возьмет...
Прошлое осталось далеко позади. И когда Саул погиб в битве с
филистимлянами на склонах горы Гелвуй, Цофар воспринял эту весть с
облегчением.. Власть Цофара при дворце укреплялась и он решил, что боги
простили ему тот давний грех. И вдруг эта ожившая тень из прошлого может все
повернуть вспять, и тогда грядет расплата за давний грех. Ждать этой
расплаты глупо, ибо в руках человеческих нити событий, и боги помогают тому,
кто может постоять за себя - в этом не раз убеждался Цофар.
Годы службы во дворце научили его скрывать свои чувства и смятение
своей души. Он умел любое обстоятельство повернуть себе на пользу. Он
научился предугадывать замыслы Каверуна. Но сегодня предчувствие
надвигающейся угрозы не давало ему покоя.
В середине дня Каверун, наконец, вызвал его. Правитель отдал несколько
незначительных распоряжений. О Сауле сказал вскользь, как бы о чем-то
незначительном: "Усильте охрану и готовьте суд..." Пытаясь в последний раз
отговорить своего господина, Цофар сказал: "Затянем все, узнает Давид!" И
ответил Каверун тоном не терпящим возражений: "Оставь меня, это хорошо, если
Давид узнает, в этом все дело".
Цофар, застыв у дверей, молча слушал правителя, на мгновение ему
показалось, что у Каверина увлажнились глаза и мелькнул похотливый блеск в
них. "Оставь меня," - резко повторил Каверун. Он хотел остаться один, и не
исключено, подумал Цофар, что там, за ковровой занавеской, его ждет Рахиль,
рыжекудрая лань, упущенная им, Цофаром.
Униженный и расстроенный он возвратился к себе. У дверей его ждал
Арияд. Бывший главный стражник упал на колени. Умолял простить, клялся в
верности. Обволакивал слизью поток его слов. Был он жалок. Человек, не
осознавший своего падения, подобен влагающему драгоценный камень в пращу.
Подумал Цофар о том, что надо было послать мытарей к Арияду, пусть найдут и
заберут в казну все то, что награбил главный стражник, что забрал у тех,
кого пропустил в город.
- Мой господин, сжальтесь, - продолжал Арияд, - нету моей вины, этот
пленник не человек, а дьявол, он, наверняка владеет секретом исчезновения
тела, ведь он вышел из подземного царства, стражники неусыпно стерегли все
дороги, мышь не проскользнула бы незамеченной, змея бы не проползла. Даже за
слитки золота не пропустят мои люди никого. Все, что забираем мы, сдается в
казну...
- Прекрати, - остановил его причитания Цофар, - все твои стражники
давно обогатились. Скажи, сколько золота ты взял у царя?
- У него не было золота, - смутился Арияд, - у него ничего не было...
И по тому как задергалось веко у бывшего главного стражника, понял
Цофар, что в который раз утаена добыча, и сказал строго:
- Золота не было, но взяты сребреники!
Сказал наугад, но попал в цель. Встрепенулся Арияд, стал целовать полы
одежды, забормотал:
- Все верну, все до последнего сребреника, суета была, много событий, я
не успел, я не хотел их присвоить...
- А если я доложу об этом Каверуну, ты знаешь, Арияд, какая казнь ждет
тебя? - спросил Цофар.
- Только не это, только не это, - истошно закричал Арияд, - я буду
молить богов за тебя, Цофар, спаси меня!
С трудом удалось поднять Арияда с колен и затащить в свои покои. Разум
его помутился от страха. Дал ему виноградного сока, успокоил:
- У меня достаточно прав, чтобы наказать тебя. Обещаю, Каверун ничего
не узнает. Возможно, позже я сумею вернуть тебе твое место, опять поставить
во главе стражи...
- Мой господин, мой повелитель, я сделаю все для тебя, я стану самым
верным слугой моего господина, - запричитал Арияд.
- Но я буду бессилен помочь тебе, если вскроется на суде, который
вскоре грядет над Саулом, что ты присвоил сребреники, даже если это не
вскроется, хватит и того, что прилюдно царь расскажет всем, как ты пытал
его, и если приговор будет оправдательным, то казнят тебя, мой Арияд, я
бессилен тебе помочь, - сказал Цофар.
- Я убью этого изверга, я убью его, - прошептал Арияд.
- Этого я тебе не повелевал, - сказал Цофар, - но это для тебя
единственный выход, и чем скорее ты это сделаешь, тем лучше...
И когда Арияд покинул покои, впервые за этот день он, Цофар, улыбнулся.
В который раз он нашел выход из, казалось, безвыходного положения...
Никогда в жизни Маттафия не предавался покою столь длительное время.
Непривычно мягкое ложе, хотя и было коротко ему, показалось ему райским.
Застланное пуховой периной, оно мягко обволакивало тело. Места ожогов и
рубцы от бича, обильно смазанные оливковым маслом, уже почти не тревожили
его. Раны всегда быстро затягивались на нем. Да и дворцовые лекари знали
свое дело и хорошо потрудились.
Человек все может выдержать в жизни. Просто есть такой предел, когда
боль так пронизывает тебя, что ты теряешь сознание. Или, что еще хуже - твой
разум отказывается подчиняться тебе, им завладела боль - и ты говоришь то,
что хотят от тебя палачи. Такого с ним, Маттафией, не бывало. Он мог
выдержать и не такую боль, какой подвергли его на пытках, не раз он был
ранен в битвах, не раз прощался с жизнью. Он не боялся смерти. Смерть - это
неминуемый приговор Господа Бога над всякой плотью. Плоть человека слаба и
тленна. Но умирая, он не должен увлекать за собой в подземное царство Шеола
любимого человека. Он, Маттафия, отвел беду от своего дома, и это было
главное. Надежды на спасение не оставляли его. Он понимал, что надо уметь
терпеть и уметь ждать. Все в длани Господней, снизошел Господь к душе,
смилостивился, и вот пытки сменились покоем, а пахнущий гнилью колодец -
дворцом правителя. Разве можно назвать темницей эти царские покои? Широкое
светлое окно у самой кровли, правда, перегороженное медными прутьями, но
свет льется беспрепятственно, и солнце приносит теплоту и успокоение, и
смежаются веки...
Забыть о том, что ты узник, не давали лишь два стражника по ту сторону
дверей, были слышны их отрывистые речи, тяжелое дыхание и стуки древка копий
в деревянный настил пола, и скрип их сандалий.
То, о чем когда-то в Изреельской долине говорил царь Саул, произошло -
Маттафия заменил царя, ведь говорил Саул: ты очень похож на меня, Маттафия,
будь моя воля, и я поменялся бы с тобой, ушел к Галилейскому морю и там в
тишине ловил бы рыбу, а ты бы познал, что значит быть царем Израиля. В то
время они преследовали Давида, скрывающегося в пещерах у Мертвого моря.
Саула одолевали злые духи. Он мог сам предложить царство простому воину, а
мог и заподозрить, что этот воин рвется отнять у него престол, и тогда
метнуть в тебя свое копье. От близкого броска трудно увернуться. На такое
был способен только Давид. Давиду всегда везло. Он был неуловим. Он любил
своего преследователя, и дважды, когда мог поразить его, выпустил. Он не мог
поднять руку на помазанника Божьего. Филистимляне не признавали единого
Бога, у них была одна цель - поразить войско Саула и убить его самого.
Теперь он, Маттафия, воскресил упавшего на свой меч царя-отца.
Опровергать это, объяснять, что признался под пыткой - бесполезно. Если
поймут, что ты не царь - Зулуну не пощадят. Если ты не царь, если ты ее муж
- значит, она указала тебе путь в крепость-убежище. Может все вскрыться,
опасность не исключена - похоже, что правитель города знал Саула, что где-то
пересеклись их судьбы, да и советник Цофар не избежал встречи, той встречи,
которую Цофар бы хотел изгладить из памяти. Советник уже заходил сюда. Он,
Маттафия, сделал вид, что спит. Любые откровения, любой разговор были
опасны. Сквозь прищуренные веки Маттафия разглядел испуг на лице советника.
От него всего можно ожидать. Если бы еще знать, если бы догадаться, где и
когда правитель города сталкивался с Саулом....
Тревожные мысли не покидали Маттафию. И в том спокойствии, в том
бездействии, которые были предоставлены ему, он понимал, таятся незримые
капканы. Жизнь продлена ему на эти дни, но она может пресечься в любое
мгновение. Все последние годы смерть витала над его головой. Он испытал все
унижения, и все страдания, мыслимые и немыслимые. Он был рабом. Воин,
сотник, приближенный к Саулу, друг Давида, он, прикованный к борту корабля,
узнал, как бескрайне и безнадежно море. Та же пустыня, только с ожившими
валами песка, эти валы не знают покоя, опускаются и поднимаются, и если ты
зазевался, если ты гребешь веслом не столь усердно, бич хлещет по твоей
спине. Гибель корабля - твоя гибель. Прикованный к нему, ты уйдешь на дно,
захлебываясь потоками соленой воды...И в плену своими мучениями он был
обязан Саулу. В нем быстро разглядели сходство с царем. Его иначе и не
называли: Саул. "Эй, Саул, пошевеливайся, это весло, а не грудь наложницы,
не тереби его, навались покрепче!"
Голоса надсмотрщиков и сейчас звучат в голове. От этих злых окриков
трудно избавиться. Не лучше надсмотрщиков были и те, кто делил с ним тяжесть
плена. В нем видели они источник своих бед. Он, полагали они, завел отряд в
засаду, он предал всех филистимлянам. Свои оказались более жестокими, чем
враги. Он сам выпросил хозяина медных ям, чтобы тот продал его финикийцам.
Он тогда не знал, что существует плавучая тюрьма, он не знал, каким
безжалостным может быть море, как может оно выматывать голодного раба,
поднимая к небу его плавучую темницу и резко низвергая ее в бездну...
Их почти не кормили, истощенных, не выдержавших, расковывали и
сбрасывали за борт, в бездонную пропасть. Он, Маттафия, обманул смерть.
Здесь же, во дворце правителя, ангелы смерти вновь приблизились к нему. Но
голодным он уже не умрет, ему готовят иную кончину. Им не нужен истерзанный
и измученный царь.
Днем подали бобовый суп и жареных голубей, вечером дали виноград и
целый кувшин холодной родниковой воды. Тело ожило, силы вернулись в него. Он
попытался ходить, но острая, жгущая боль в обожженных ступнях не позволяла
сделать ни шагу. Бездействие страшило его. Целый день никто не
заглядывал к нему. Поздно вечером он услышал возню у своей двери, стражники
сдерживали рвущегося к нему. Он узнал голос своего мучителя Арияда. Тот
приказывал стражникам что-то, кричал на них. Но никто не подчинялся ему. У
него отобрали меч, он кричал: "Не имеете права, я прикажу вас всех казнить!"
Ему объясняли, что есть строгий приказ никого не пускать, кроме советника
Цофара. Вся эта возня длилась, наверное, около часа, а потом все смолкло.
Ночью стояла такая тишина, что было слышно как гудит одинокий комар и где-то
вдалеке, может быть даже за пределами дворца, плещется вода, стекая по
каскадам невидимого водопада...
Утром дверь резко распахнулась, и в сопровождении стражников появился
советник правителя Цофар. Потом он повелел стражникам оставить его наедине с
пленником. Вид у Цофара был властный, он смотрел с презрением на сидевшего
перед ним Маттафию, но это презрение не могло скрыть затаившийся в его
глазах испуг.
Маттафия теперь окончательно узнал его. Он вспомнил, как спас жизнь
этому человеку. И то, как потом долго выговаривал ему за это Саул. "Тебя
нельзя сделать царем даже на день - ты отпустил убийцу, похитившего
священный алмаз! Ты слишком мягок и милостив!"
И сейчас под испытующим взглядом того, кого он спас в далеком
филистимлянском городе, в день, когда этот город был охвачен пламенем
пожарищ, Маттафия понял, что ни единым движением не должен выдать эту память
о прошлом.
И Цофар, не заметив в его глазах никакого злорадства, убедившись, что
он, Маттафия, не узнал, что не вспомнил ничего, улыбнулся довольный, и
тотчас, презрительно скривив губы, властно приказал:
- Встань, презренный Саул! Если ты думаешь, что имеешь право сидеть в
присутствии главного советника правителя, то гордыня твоя не имеет пределов!
Ты уже не царь, ты - пленник, но твои кровавые следы не высохли на лике
Ханаанской земли!
Маттафия поднялся, он стоял, опершись на стену, чтобы ослабить боль в
ногах. Теперь Цофару приходилось задирать голову, чтобы видеть его лицо.
Маттафия понимал, что от этого разговора зависит его судьба. Он решил
смирить себя.
- Я бы просил, мой господин, отпустить меня, - произнес Маттафия, -
кому нужен царь без царства? Я уйду в Сирию и никому не буду помехой. Там
спокойно я закончу свои дни.
- Как из старой поношенной одежды выползает моль, так и из тебя
лукавство, - сказал Цофар, - разве царь не рожден для того, чтобы
властвовать, ты будешь рваться к власти и убивать, где бы ты ни жил. Ты
злопамятен, Саул, признайся в этом! Ты многое скрываешь! Даже царь, если он
хочет жить, должен уметь смыкать свои уста!
- Какое злопамятство? Я уже слишком долго живу на земле. Память моя
истерта годами. Много лет никто не слышал о царе Сауле ничего - ни плохого,
ни хорошего. Он не стремился отобрать власть у Давида. Годы смирили царя. Я
ни о чем не хочу вспоминать!
Слова его понравились Цофару, тот довольно хмыкнул, подошел почти
вплотную, потирая руки.
- Наконец-то, Саул, ты изрек нечто близкое к истине! Бойся обмануть
меня, твоя жизнь зависит от движения моего мизинца! И не превращайся в
овечку перед стрижкой, не делай вид, что жаждешь стоять смиренно под ножом.
Ты всегда был волком! - Цофар повысил голос, теперь он отошел к двери.
Наверное, он хочет, чтобы его слышали стражники, догадался Маттафия, он
понял, что забыто то, что произошло в храме Дагона. В глазах у него уже нет
испуга. Может быть, надо было поведать ему про похищенный алмаз...
- Твой путь кровав, и ты ответишь за все! - продолжал Цофар, возвысив
голос свой почти до крика.- Тебя будут судить за твои злодеяния! И за ту
резню, что ты учинил мирным амаликитянам, и за убийство священников Номвы, и
за истребление мудрых магов и предсказателей! И за ту облаву, что ты устроил
Давиду! И за смерть твоих сыновей! За смерть Ионафана!
-Я во многом виновен, да простит меня Господь, но я не убивал своих
сыновей, - изумился Маттафия, - я любил Ионафана, он был мне дороже многих
людей! Ты ошибаешься, мой господин!
- Я знал, что злоба твоя не имеет предела, - ты сам сказал, что лишен
памяти! Но вспомни, волшебница из Аэндора предсказала тебе, что филистимляне
убьют тебя и твоих сыновей. И тогда ты нашел двойника и послал его на
гибель. Послал вместе со своими сыновьями. Ты умертвил их! Ты хотел
перехитрить богов. Ты хотел затаиться у нас, в городе-убежище, прикинувшись
гонимой овечкой! Ты разоблачен, Саул! - гневно выкрикнул Цофар последние
свои слова.
Маттафия молча слушал все нелепые обвинения, он понял, что этому
советнику не докажешь, что Саул был не столь жесток и кровав. Он понял, что
трусость рождает ненависть, что Цофар более других ненавидит того, кто спас
его, что ожидать милосердия от Цофара не приходится. Надо было лишь как-то
дать знать Зулуне, чтобы не тратила напрасно сил, чтобы сберегла себя...
- Женщина, - сказал Маттафия, стараясь произносить слова как можно
безразличнее, - та, что говорила, будто она моя жена, не ведает истины, это
было ее желание в молодые годы стать женой царя, она была простой
понадобилась правителю, почему правитель поднялся столь рано. Он знал, что
Каверун презирает женщин, он уже несколько раз пытался соблазнить правителя
красотой местных блудниц - все было бесполезно. Хотя они были много моложе и
привлекательнее этой женщины.
Ему же, Цофару, она была необходима. И не для минутной забавы. Он бы
ввел ее в свой дом. Он бы отлучил от дома стареющих и сварливых жен, он мог
начать новую жизнь. Она была так похожа на ту, ради которой он решился
вскрыть сокровищницу в храме Дагона. Такая же рыжекудрая, такая же
подвижная, бедра ее никогда не ведали покоя. Она ничего не страшилась. А
когда узнала про алмаз, отступилась от него, Цофара, словно от прокаженного.
Они могли бы вместе придти в город-убежище. Ее невозможно было уговорить. Да
и не было времени для уговоров, надо было спасать свою жизнь...
Он тогда был молод и рвался из родительского дома, где старшие братья
главенствовали во всем, он был у всех на побегушках там, в далеком,
затерянном в горах поселении. Никто не считался с ним. Любой его неверный
шаг высмеивался и предавался огласке. И когда набирали воинов в отряды
Саула, он сам напросился. Обманул вербовщиков, сказав, что ему уже
исполнилось восемнадцать лет. Хотелось доказать всем, что он смел и ничего
не страшится. Хотелось без чьей-либо помощи добиться славы и богатства. В
родительском доме постоянно приходилось мучиться от голода и нищеты. Он
завидовал богатым соседям. Он рано понял, что богатства можно обрести только
неправедным путем. Те, кто день и ночь трудились на полях своих, ничего не
могли достичь, почти весь урожай забирали сборщики податей. Те же, кто
уходил на битвы, нередко возвращались с богатой добычей.
Можно было рискнуть ради этого. Но все битвы, приносившие богатую
добычу, прошли без него. Отряд же, в который его взяли, метался по Иудейской
пустыне, проклятой богами и лишенной дождей. Было вокруг лишь жестокое
солнце, яркий свет проникал в тело, слепил глаза. Горы ослепительно белели
от этого света. Кости мертвецов становились такими белыми, что, казалось, и
от них исходил свет. Их отряд тогда шел по следу Давида. Бывший любимец царя
стал его главным врагом, сочинитель псалмов и опытный военачальник ловко
уходил от погони. Царь Саул пребывал в гневе и был не способен на
решительные действия. Войско было подчинено Авениру - главному военачальнику
Саула. Авенир был опытен в военном деле, но привык побеждать в больших
сражениях, а здесь была каменистая безлюдная пустыня, и за долгие месяцы
погони они ни разу не увидели своего врага. Давид уходил от хитроумных
засад, его воины рассеивались и превращались в простых хлебопашцев, чтобы
потом вновь соединиться в отряды. Люди, ведомые Авениром, роптали, они
валились с ног от усталости, тела их покрылись коростой, и гортани пересохли
от жажды. Озлобленность рождала ссоры. Беспощадный белый свет пустыни
обострял эти ссоры. Из-за самого незначительного, вскользь брошенного слова,
понятого превратно и принятого за насмешку, могли проткнуть копьем и лишить
жизни. И здесь, в отряде, он, Цофар, как самый младший, был у всех на
побегушках. Он терпел насмешки и тычки старых воинов, и дал себе клятву в
душе своей, что поднимется надо всеми, что еще заставит их каяться в том,
что недооценили они его. Он будет властвовать над людьми. Для исполнения
этой цели нужно было золото, нужны были сикли - их не было вокруг. Лишь
сверкали золотыми отблесками базальтовые скалы, да луна по ночам серебрила
гладкие белые камни. Ночью воины покидали отряд, их вылавливали в пустыне и
предавали казни. Лишенный воды песок моментально впитывал кровь. Мясо
растаскивали гиены. По ночам их хохот мог свести с ума.
Авенир понял, что нужна какая-нибудь победа, какое-нибудь действие,
воину нужен враг, и песок должна обагрять кровь врага, а не своих беглецов.
Он приказал прекратить бесплодные поиски Давида.
И вот пронеслась весть, оживившая всех, Саул напал на филистимлян,
разгромил их основные силы и теперь преследует врагов. И было повеление от
царя - срочно захватить филистимлянскую крепость, в которой могут искать
спасение отступающие филистимляне. Говорили опытные воины, что в городе этом
хранят филистимляне несметные богатства, что много золота в филистимлянских
храмах и что прислуживают в этих храмах блудницы, искусные в любви...
Озлобленные неудачными поисками Давида, уставшие и голодные воины
рвались в бой. За ночь отряд пересек Иудейскую пустыню и вышел через ущелье
в долину, за которой на крутых холмах располагалась крепость филистимлян. И
хотя первый штурм прошел неудачно, и многие пали у крепостных стен, в
следующую ночь они ринулись на крепость с таким упорством и яростью, что их
не смогли остановить ни смертоносные стрелы, ни кипящая смола, лившаяся с
башен. Крепость была взята, и должна была быть отдана на разграбление тем,
кто не щадил своих жизней и проливал свою кровь. Но рассудительный Авенир не
желал, чтобы ночь штурма сменилась зверствами и грабежами. Был отдан строгий
приказ - ничего не брать себе, всю добычу сдавать военачальникам, а потом
был обещан ее справедливый дележ...
Ему, Цафару, в ночь взятия крепости везло, он удачно пролез через
бойницу, его миновали стрелы филистимлян, и он сумел обагрить свой меч
кровью, воткнув его в темноте в того, кто пытался преградить ему путь. И
первым он, Цофар, ворвался в главный храм бога филистимлян Дагона, мрачная
статуя которого возвышалась среди гладких каменных колонн. Цофар никогда в
жизни не видел столь величественного строения. Маленький человек стоял среди
неподвижных идолов. Это были не его боги, и он не страшился их, он был
победителем. Боги филистимлян оказались бессильными, они не смогли защитить
свой город.
Он заранее знал, он был уверен, что наступил его день, ибо сразу
заметил большую медную чашу, стоящую у ног истукана, он вскрыл крышку этой
чаши мечом, и в глаза ему ударил дивный свет. В чаше лежал алмаз,
сверкающий, словно осколок солнца. Обрадованный необычайной удачей, он сунул
алмаз за пазуху, и в тот же миг сзади на него кто-то навалился и, крепко
обхватив одной рукой, другой стал сдавливать горло. Видят боги, что Цофар
был уверен, что на него напал филистимлянин. Было безвыходное положение и
он, Цофар, защищал свою жизнь. У него уже не было сил, он задыхался,
каким-то чудом ему удалось ослабить руку напавшего и скользнуть вниз. И уже
лежа, казалось бы поверженный, он сумел воткнуть меч в живот нападавшего. И
увидел Цофар, что это был воин из его отряда. Пена выступила на губах воина,
он отчаянно закричал, потом дернулся, попытался подняться, но смерть уже
овладела его телом, и он рухнул, истекая кровью. Нет вины в этой смерти его,
Цофара, все в руках богов, мог и он, Цофар, остаться навсегда в том храме,
мог и тот воин завладеть драгоценным алмазом.
И как назло, отыскался свидетель, шел по следу Цофара алчный Элар из
колена Данова, тоже жаждал этот Элар добычи, тоже был наслышан о сокровищах
храма. Напрасно поднял крик. Можно было бы и поделиться с ним. Кричал Элар,
словно его режут: " Хеттеянин Цофар убил Симона!" На его вопли сбежались
воины. К счастью, Элар не видел, как Цофар вынул алмаз из чаши. Цофара тогда
обвинили лишь в убийстве. Все были разгорячены боем. Жизнь людская стоила
дешевле овечьего помета. Отыскался брат убитого, требовавший немедленно
здесь, в храме, казнить Цофара.
И если бы не Саул, этот день мог стать последним в жизни Цофара. Царь,
прибывший в город после его взятия, в храме появился внезапно. Окруженный
военачальниками, в пурпурной накидке, с мечом в руках, возвышающийся надо
всеми, он был, словно спустившийся с небесных высей молодой Бог. И возможно,
именно Бог послал его спасти юную жизнь. И Богу было угодно, чтобы Цофар
вскрыл чашу в храме идолов и лишил Дагона главной его драгоценности. Уже
потом узнал Цофар, что алмаз этот, привезенный из Ниневии, считался
магическим, что по отблескам его граней узнавали филистимляне волю Дагона.
Но в тот момент, когда царь вошел в храм, когда со всех сторон требовали
смерти, когда брат убитого уже обнажил меч, было не до алмаза.
Выслушав обвинителей, Саул не встал на их сторону.
- Разве мало было пролито крови этой ночью, - сказал он, и в голосе его
были печаль и сострадание. - На воина напали сзади, он защищался и совершил
убийство без умысла. Отпустите его. И пусть он покинет войско, ибо запятнан
кровью своего соплеменника, и кровь эта на нем и на детях его пребудет. И да
свершится над ним небесный суд!
Цофар тогда кинулся в ноги Саулу и целовал его сандалии, он клялся, что
не виновен, а ночью поспешно покинул горящий город.
Пожар начался с вечера, никто не тушил домов, головни шипели на месте
прежних жилищ, обитатели города покидали его. На горных дорогах затерялся
среди них Цофар, и только позже дошли до него вести, подтверждающие, что
поспешность его ухода была необходима. Ибо донесли Саулу, что исчез
волшебный алмаз из дарительницы в храме Дагона, и было не трудно, сопоставив
все события, догадаться, кто унес драгоценность. И были посланы гонцы в
город Цофара, в его родительский дом, с приказом схватить похитителя. Но
были тщетны их поиски, ибо догадался тогда Цофар направить свои стопы не в
родной город, а искать город-убежище.
Возлюбленная его поведала Цофару, что искали его в родительском доме,
встретились они на караванной дороге, ведущей в Дамаск, она отказалась от
дара, хотя долго рассматривала грани алмаза. Отказалась, заподозрив что-то
неладное. Он быстро выкинул ее из своего сердца. Алмаз, предназначенный для
ее покорения, открыл перед ним более прельстительные пути. Он поспешил
обменять его на жемчуг у торговцев из Сирии. И когда стражники
города-убежища обыскивали его, то никто из них не догадался, какое богатство
спрятано в его анусе. Этот жемчуг позже ввел его, Цофара, во дворец. После
великого мора город почти опустел. Новый правитель, избавивший людей от
страшной болезни, сделал Цофара поначалу стражником, а потом и советником.
От драгоценностей никто не отказывался. Даже Каверун, который везде кичился
своей неподкупностью. Цофар убедился, что неподкупных людей не бывает. Все
зависит от того, сколько им предложить. Простой стражник не откажется и от
пяти сребреников, правитель такой дар гордо отвергнет, но если ему
предложить нити жемчуга или слитки золота - возьмет...
Прошлое осталось далеко позади. И когда Саул погиб в битве с
филистимлянами на склонах горы Гелвуй, Цофар воспринял эту весть с
облегчением.. Власть Цофара при дворце укреплялась и он решил, что боги
простили ему тот давний грех. И вдруг эта ожившая тень из прошлого может все
повернуть вспять, и тогда грядет расплата за давний грех. Ждать этой
расплаты глупо, ибо в руках человеческих нити событий, и боги помогают тому,
кто может постоять за себя - в этом не раз убеждался Цофар.
Годы службы во дворце научили его скрывать свои чувства и смятение
своей души. Он умел любое обстоятельство повернуть себе на пользу. Он
научился предугадывать замыслы Каверуна. Но сегодня предчувствие
надвигающейся угрозы не давало ему покоя.
В середине дня Каверун, наконец, вызвал его. Правитель отдал несколько
незначительных распоряжений. О Сауле сказал вскользь, как бы о чем-то
незначительном: "Усильте охрану и готовьте суд..." Пытаясь в последний раз
отговорить своего господина, Цофар сказал: "Затянем все, узнает Давид!" И
ответил Каверун тоном не терпящим возражений: "Оставь меня, это хорошо, если
Давид узнает, в этом все дело".
Цофар, застыв у дверей, молча слушал правителя, на мгновение ему
показалось, что у Каверина увлажнились глаза и мелькнул похотливый блеск в
них. "Оставь меня," - резко повторил Каверун. Он хотел остаться один, и не
исключено, подумал Цофар, что там, за ковровой занавеской, его ждет Рахиль,
рыжекудрая лань, упущенная им, Цофаром.
Униженный и расстроенный он возвратился к себе. У дверей его ждал
Арияд. Бывший главный стражник упал на колени. Умолял простить, клялся в
верности. Обволакивал слизью поток его слов. Был он жалок. Человек, не
осознавший своего падения, подобен влагающему драгоценный камень в пращу.
Подумал Цофар о том, что надо было послать мытарей к Арияду, пусть найдут и
заберут в казну все то, что награбил главный стражник, что забрал у тех,
кого пропустил в город.
- Мой господин, сжальтесь, - продолжал Арияд, - нету моей вины, этот
пленник не человек, а дьявол, он, наверняка владеет секретом исчезновения
тела, ведь он вышел из подземного царства, стражники неусыпно стерегли все
дороги, мышь не проскользнула бы незамеченной, змея бы не проползла. Даже за
слитки золота не пропустят мои люди никого. Все, что забираем мы, сдается в
казну...
- Прекрати, - остановил его причитания Цофар, - все твои стражники
давно обогатились. Скажи, сколько золота ты взял у царя?
- У него не было золота, - смутился Арияд, - у него ничего не было...
И по тому как задергалось веко у бывшего главного стражника, понял
Цофар, что в который раз утаена добыча, и сказал строго:
- Золота не было, но взяты сребреники!
Сказал наугад, но попал в цель. Встрепенулся Арияд, стал целовать полы
одежды, забормотал:
- Все верну, все до последнего сребреника, суета была, много событий, я
не успел, я не хотел их присвоить...
- А если я доложу об этом Каверуну, ты знаешь, Арияд, какая казнь ждет
тебя? - спросил Цофар.
- Только не это, только не это, - истошно закричал Арияд, - я буду
молить богов за тебя, Цофар, спаси меня!
С трудом удалось поднять Арияда с колен и затащить в свои покои. Разум
его помутился от страха. Дал ему виноградного сока, успокоил:
- У меня достаточно прав, чтобы наказать тебя. Обещаю, Каверун ничего
не узнает. Возможно, позже я сумею вернуть тебе твое место, опять поставить
во главе стражи...
- Мой господин, мой повелитель, я сделаю все для тебя, я стану самым
верным слугой моего господина, - запричитал Арияд.
- Но я буду бессилен помочь тебе, если вскроется на суде, который
вскоре грядет над Саулом, что ты присвоил сребреники, даже если это не
вскроется, хватит и того, что прилюдно царь расскажет всем, как ты пытал
его, и если приговор будет оправдательным, то казнят тебя, мой Арияд, я
бессилен тебе помочь, - сказал Цофар.
- Я убью этого изверга, я убью его, - прошептал Арияд.
- Этого я тебе не повелевал, - сказал Цофар, - но это для тебя
единственный выход, и чем скорее ты это сделаешь, тем лучше...
И когда Арияд покинул покои, впервые за этот день он, Цофар, улыбнулся.
В который раз он нашел выход из, казалось, безвыходного положения...
Никогда в жизни Маттафия не предавался покою столь длительное время.
Непривычно мягкое ложе, хотя и было коротко ему, показалось ему райским.
Застланное пуховой периной, оно мягко обволакивало тело. Места ожогов и
рубцы от бича, обильно смазанные оливковым маслом, уже почти не тревожили
его. Раны всегда быстро затягивались на нем. Да и дворцовые лекари знали
свое дело и хорошо потрудились.
Человек все может выдержать в жизни. Просто есть такой предел, когда
боль так пронизывает тебя, что ты теряешь сознание. Или, что еще хуже - твой
разум отказывается подчиняться тебе, им завладела боль - и ты говоришь то,
что хотят от тебя палачи. Такого с ним, Маттафией, не бывало. Он мог
выдержать и не такую боль, какой подвергли его на пытках, не раз он был
ранен в битвах, не раз прощался с жизнью. Он не боялся смерти. Смерть - это
неминуемый приговор Господа Бога над всякой плотью. Плоть человека слаба и
тленна. Но умирая, он не должен увлекать за собой в подземное царство Шеола
любимого человека. Он, Маттафия, отвел беду от своего дома, и это было
главное. Надежды на спасение не оставляли его. Он понимал, что надо уметь
терпеть и уметь ждать. Все в длани Господней, снизошел Господь к душе,
смилостивился, и вот пытки сменились покоем, а пахнущий гнилью колодец -
дворцом правителя. Разве можно назвать темницей эти царские покои? Широкое
светлое окно у самой кровли, правда, перегороженное медными прутьями, но
свет льется беспрепятственно, и солнце приносит теплоту и успокоение, и
смежаются веки...
Забыть о том, что ты узник, не давали лишь два стражника по ту сторону
дверей, были слышны их отрывистые речи, тяжелое дыхание и стуки древка копий
в деревянный настил пола, и скрип их сандалий.
То, о чем когда-то в Изреельской долине говорил царь Саул, произошло -
Маттафия заменил царя, ведь говорил Саул: ты очень похож на меня, Маттафия,
будь моя воля, и я поменялся бы с тобой, ушел к Галилейскому морю и там в
тишине ловил бы рыбу, а ты бы познал, что значит быть царем Израиля. В то
время они преследовали Давида, скрывающегося в пещерах у Мертвого моря.
Саула одолевали злые духи. Он мог сам предложить царство простому воину, а
мог и заподозрить, что этот воин рвется отнять у него престол, и тогда
метнуть в тебя свое копье. От близкого броска трудно увернуться. На такое
был способен только Давид. Давиду всегда везло. Он был неуловим. Он любил
своего преследователя, и дважды, когда мог поразить его, выпустил. Он не мог
поднять руку на помазанника Божьего. Филистимляне не признавали единого
Бога, у них была одна цель - поразить войско Саула и убить его самого.
Теперь он, Маттафия, воскресил упавшего на свой меч царя-отца.
Опровергать это, объяснять, что признался под пыткой - бесполезно. Если
поймут, что ты не царь - Зулуну не пощадят. Если ты не царь, если ты ее муж
- значит, она указала тебе путь в крепость-убежище. Может все вскрыться,
опасность не исключена - похоже, что правитель города знал Саула, что где-то
пересеклись их судьбы, да и советник Цофар не избежал встречи, той встречи,
которую Цофар бы хотел изгладить из памяти. Советник уже заходил сюда. Он,
Маттафия, сделал вид, что спит. Любые откровения, любой разговор были
опасны. Сквозь прищуренные веки Маттафия разглядел испуг на лице советника.
От него всего можно ожидать. Если бы еще знать, если бы догадаться, где и
когда правитель города сталкивался с Саулом....
Тревожные мысли не покидали Маттафию. И в том спокойствии, в том
бездействии, которые были предоставлены ему, он понимал, таятся незримые
капканы. Жизнь продлена ему на эти дни, но она может пресечься в любое
мгновение. Все последние годы смерть витала над его головой. Он испытал все
унижения, и все страдания, мыслимые и немыслимые. Он был рабом. Воин,
сотник, приближенный к Саулу, друг Давида, он, прикованный к борту корабля,
узнал, как бескрайне и безнадежно море. Та же пустыня, только с ожившими
валами песка, эти валы не знают покоя, опускаются и поднимаются, и если ты
зазевался, если ты гребешь веслом не столь усердно, бич хлещет по твоей
спине. Гибель корабля - твоя гибель. Прикованный к нему, ты уйдешь на дно,
захлебываясь потоками соленой воды...И в плену своими мучениями он был
обязан Саулу. В нем быстро разглядели сходство с царем. Его иначе и не
называли: Саул. "Эй, Саул, пошевеливайся, это весло, а не грудь наложницы,
не тереби его, навались покрепче!"
Голоса надсмотрщиков и сейчас звучат в голове. От этих злых окриков
трудно избавиться. Не лучше надсмотрщиков были и те, кто делил с ним тяжесть
плена. В нем видели они источник своих бед. Он, полагали они, завел отряд в
засаду, он предал всех филистимлянам. Свои оказались более жестокими, чем
враги. Он сам выпросил хозяина медных ям, чтобы тот продал его финикийцам.
Он тогда не знал, что существует плавучая тюрьма, он не знал, каким
безжалостным может быть море, как может оно выматывать голодного раба,
поднимая к небу его плавучую темницу и резко низвергая ее в бездну...
Их почти не кормили, истощенных, не выдержавших, расковывали и
сбрасывали за борт, в бездонную пропасть. Он, Маттафия, обманул смерть.
Здесь же, во дворце правителя, ангелы смерти вновь приблизились к нему. Но
голодным он уже не умрет, ему готовят иную кончину. Им не нужен истерзанный
и измученный царь.
Днем подали бобовый суп и жареных голубей, вечером дали виноград и
целый кувшин холодной родниковой воды. Тело ожило, силы вернулись в него. Он
попытался ходить, но острая, жгущая боль в обожженных ступнях не позволяла
сделать ни шагу. Бездействие страшило его. Целый день никто не
заглядывал к нему. Поздно вечером он услышал возню у своей двери, стражники
сдерживали рвущегося к нему. Он узнал голос своего мучителя Арияда. Тот
приказывал стражникам что-то, кричал на них. Но никто не подчинялся ему. У
него отобрали меч, он кричал: "Не имеете права, я прикажу вас всех казнить!"
Ему объясняли, что есть строгий приказ никого не пускать, кроме советника
Цофара. Вся эта возня длилась, наверное, около часа, а потом все смолкло.
Ночью стояла такая тишина, что было слышно как гудит одинокий комар и где-то
вдалеке, может быть даже за пределами дворца, плещется вода, стекая по
каскадам невидимого водопада...
Утром дверь резко распахнулась, и в сопровождении стражников появился
советник правителя Цофар. Потом он повелел стражникам оставить его наедине с
пленником. Вид у Цофара был властный, он смотрел с презрением на сидевшего
перед ним Маттафию, но это презрение не могло скрыть затаившийся в его
глазах испуг.
Маттафия теперь окончательно узнал его. Он вспомнил, как спас жизнь
этому человеку. И то, как потом долго выговаривал ему за это Саул. "Тебя
нельзя сделать царем даже на день - ты отпустил убийцу, похитившего
священный алмаз! Ты слишком мягок и милостив!"
И сейчас под испытующим взглядом того, кого он спас в далеком
филистимлянском городе, в день, когда этот город был охвачен пламенем
пожарищ, Маттафия понял, что ни единым движением не должен выдать эту память
о прошлом.
И Цофар, не заметив в его глазах никакого злорадства, убедившись, что
он, Маттафия, не узнал, что не вспомнил ничего, улыбнулся довольный, и
тотчас, презрительно скривив губы, властно приказал:
- Встань, презренный Саул! Если ты думаешь, что имеешь право сидеть в
присутствии главного советника правителя, то гордыня твоя не имеет пределов!
Ты уже не царь, ты - пленник, но твои кровавые следы не высохли на лике
Ханаанской земли!
Маттафия поднялся, он стоял, опершись на стену, чтобы ослабить боль в
ногах. Теперь Цофару приходилось задирать голову, чтобы видеть его лицо.
Маттафия понимал, что от этого разговора зависит его судьба. Он решил
смирить себя.
- Я бы просил, мой господин, отпустить меня, - произнес Маттафия, -
кому нужен царь без царства? Я уйду в Сирию и никому не буду помехой. Там
спокойно я закончу свои дни.
- Как из старой поношенной одежды выползает моль, так и из тебя
лукавство, - сказал Цофар, - разве царь не рожден для того, чтобы
властвовать, ты будешь рваться к власти и убивать, где бы ты ни жил. Ты
злопамятен, Саул, признайся в этом! Ты многое скрываешь! Даже царь, если он
хочет жить, должен уметь смыкать свои уста!
- Какое злопамятство? Я уже слишком долго живу на земле. Память моя
истерта годами. Много лет никто не слышал о царе Сауле ничего - ни плохого,
ни хорошего. Он не стремился отобрать власть у Давида. Годы смирили царя. Я
ни о чем не хочу вспоминать!
Слова его понравились Цофару, тот довольно хмыкнул, подошел почти
вплотную, потирая руки.
- Наконец-то, Саул, ты изрек нечто близкое к истине! Бойся обмануть
меня, твоя жизнь зависит от движения моего мизинца! И не превращайся в
овечку перед стрижкой, не делай вид, что жаждешь стоять смиренно под ножом.
Ты всегда был волком! - Цофар повысил голос, теперь он отошел к двери.
Наверное, он хочет, чтобы его слышали стражники, догадался Маттафия, он
понял, что забыто то, что произошло в храме Дагона. В глазах у него уже нет
испуга. Может быть, надо было поведать ему про похищенный алмаз...
- Твой путь кровав, и ты ответишь за все! - продолжал Цофар, возвысив
голос свой почти до крика.- Тебя будут судить за твои злодеяния! И за ту
резню, что ты учинил мирным амаликитянам, и за убийство священников Номвы, и
за истребление мудрых магов и предсказателей! И за ту облаву, что ты устроил
Давиду! И за смерть твоих сыновей! За смерть Ионафана!
-Я во многом виновен, да простит меня Господь, но я не убивал своих
сыновей, - изумился Маттафия, - я любил Ионафана, он был мне дороже многих
людей! Ты ошибаешься, мой господин!
- Я знал, что злоба твоя не имеет предела, - ты сам сказал, что лишен
памяти! Но вспомни, волшебница из Аэндора предсказала тебе, что филистимляне
убьют тебя и твоих сыновей. И тогда ты нашел двойника и послал его на
гибель. Послал вместе со своими сыновьями. Ты умертвил их! Ты хотел
перехитрить богов. Ты хотел затаиться у нас, в городе-убежище, прикинувшись
гонимой овечкой! Ты разоблачен, Саул! - гневно выкрикнул Цофар последние
свои слова.
Маттафия молча слушал все нелепые обвинения, он понял, что этому
советнику не докажешь, что Саул был не столь жесток и кровав. Он понял, что
трусость рождает ненависть, что Цофар более других ненавидит того, кто спас
его, что ожидать милосердия от Цофара не приходится. Надо было лишь как-то
дать знать Зулуне, чтобы не тратила напрасно сил, чтобы сберегла себя...
- Женщина, - сказал Маттафия, стараясь произносить слова как можно
безразличнее, - та, что говорила, будто она моя жена, не ведает истины, это
было ее желание в молодые годы стать женой царя, она была простой