Глушкин О. Саул и Давид

затуманено болью, легче становилось только тогда, когда прикрывал глаза,
погружаясь в темноту и как бы уходя отсюда, сбегая в поток бессвязных мыслей
и воспоминаний. Теперь в этих воспоминаниях был горящий город, отданный на
разграбление, город в пределах филистимлян, и человек по имени Цофар в храме
Дагона...
Удар ногой в бок вернул Маттафию к действительности. Советник Цофар
наклонился над ним, прямо перед собой Маттафия увидел белесые глаза и испуг,
затаенный в них. Он боится, что узнаю, понял Маттафия, стараясь безразлично
смотреть в сторону.
- Это Саул, нет сомнений, - изрек советник, - это Саул, самый жестокий
и коварный царь в Ханаане. Его следовало казнить на месте!
- Конечно, - поспешил согласиться Арияд,- прямо здесь. Я сам с истинным
наслаждением всажу меч в его грудь!
-К сожалению, к сожалению, - остановил его Цофар, - не здесь и не
сегодня. Хотя почему не сегодня, вот только исполним повеление правителя,
пусть увидит, возможно, он желает, чтобы голова царя слетела в его
присутствии, нам придется доставить злодея во дворец, к сожалению...
Маттафия слушал спокойно, будто и не о его голове шла речь, словно
говорили о ком-то другом.
Цофар бегло взглянул на Маттафию и передернулся. Что-то пугало его.
- Столько лет скрывался, и только я смог его изловить! - с гордостью
произнес Арияд, явно ожидая похвал.
- Не скажите, мой Арияд, не скажите, а почему допустили, почему прошел,
-язвительно изрек Цофар, - почему не сразу прикончили на дорогах, как и всех
иных злодеев, опять за мзду пропустили, какая , Арияд, сейчас мзда на
дорогах - пять или пятьдесят сребреников?
-Я всегда служил честно, - с обидой произнес Арияд, - я с малых лет при
страже, без родителей, без покровителей. Только истина - вот мой завет!
- Но разве мог царь так долго скрываться, самый высокий царь, столь
заметный царь, - продолжал Цофар, казалось, он не слушает Арияда, а
рассуждает сам с собой, озабоченный одному ему известными обстоятельствами.
- Можно ли утаить огонь? Может ли кто взять огонь за пазуху, чтобы не
прогорело его платье? Запах тлеющих одежд, запах паленой кожи выдадут
огонь...
Цофар поморщился недовольно и замолчал, потом подошел к Арияду и что-то
сказал полушепотом. Арияд стал отнекиваться. Маттафия видел, как Арияд
изогнул спину, как угодливо он вертится перед советником правителя. По
приказу Цофара принесли воды, Уру стал из меха поливать свою жертву, потом
другой стражник принес полотнище, которое приложили к телу Маттафии, тотчас
на белой ткани проступили кровавые следы. Один из стражников достал
оливковое масло, нагнулся и стал смазывать обожженные ступени. Боятся
правителя, понял Маттафия и опять ощутил брошенный как бы вскользь взгляд
Цофара. Советник постоянно вглядывался в Маттафию. Что-то связывало их. И
Маттафия наконец понял, где все это было. Этот запоминающийся лисий нос...
Конечно же, там, в Иудейской пустыне, в невыносимый полуденный жар,
раскалявший камни, в пустыне, куда не приходят дожди. Задерживаемые горами,
облака ныряют в Мертвое море. Зачем морю соли вода? Его все равно не сделать
пресным. Там, в безводной пустыне, они шли трое суток. Он, Маттафия, был
Саулом. Так повелел царь. Маттафия-Саул преследовал Давида и вывел отряд к
филистимлянскому городу, лежащему на границе песка и гор. Там, в храме
Дагона, филистимлянского главного бога, все и произошло. Там и увидел
Маттафия впервые похитителя сокровищ с лисьим носом. Маттафия простил тогда
убийцу. Вот, где главная опасность, никогда нельзя быть излишне милосердным
и прощать убийц, теперь Цофар может не довести до дворца правителя, один
взмах меча исполнительного Арияда, и все будет кончено. Он, Маттафия, знал,
как беззащитна у человека шея. И он услышал, как Цофар почти повторяет его
мысли:
- Не прощать, никогда не прощать убийц, мы слишком милосердны...
Два стражника подняли Маттафию, поправили на нем изодранную одежду.
- Я уверен, сегодня, мой Арияд, мы будем свидетелями праздника, -
продолжал Цофар, - казнь изверга, запятнанного амаликитянской кровью, - дань
городу, приютившему нас!
Стражники подтолкнули Маттафию к дверям, он с трудом сделал несколько
шагов, ноги не слушались его, от каждого соприкосновения с землей возникала
острая пронизывающая боль. Он вышел за дверь, и солнечный свет ударил ему в
глаза. От утренней влаги не осталось и следа, зелень уже не была такой яркой
и сочной, как в те часы, когда его вели на пытки, теперь все пожелтело
вокруг, земля впитала влагу, подаренную ночным ливнем, впитала без остатка.
Маттафия остановился, посмотрел па пальмы, увешанные гроздьями фиников,
на виноградную лозу, оплетающую стены домов, и вдруг отчетливо осознал, что,
возможно, все это дано ему видеть в последний раз.

Глава VI

Весь последний год Зулуна прожила в томительном ожидании. Все не
ладилось в доме и валилось из рук. Раздражала беспечность Рахили, словно
птичка, та щебетала по утрам. Птичка небесная, которая не жнет и не сеет, а
живет лучше тех, кто занят делами и каждодневными трудами. Все заботы на
ней, 3улуне. На сыновей - плохая надежда. Фалтий вот уже два года назад, как
ушел из дома, вестей от него почти нет, в ратном деле он быстро продвинулся,
получил в начало сотню у Давида, но сейчас ни за что нельзя ручаться. Сын
Давида Авессалом восстал против своего отца, пошли войной друг против друга.
Как это скажется на судьбе Фалтия - неизвестно. Фалтий слишком открытый,
слишком резкий...
Рахили повезло больше, сын, рожденный ею, тих и застенчив, словно
девица, льнет к матери постоянно, а та своими ласками превратила отрока в
послушную овечку. Он совершенно не может постоять за себя, единственный
мужчина, оставшийся в доме, сам всегда нуждается в защите. И имя у него
почти девичье - Амасия, или, как любит его называть Рахиль - Мася. Был в
доме еще один отрок. Спасенный Маттафией гирзеянский мальчик Анзиахендр,
прозванный Шаломом. Он так и не стал сыном, дом ему был, словно клетка для
дикого зверька. Как только остались без Маттафии, сразу исчез. Еще в
Иерусалиме. Жить там стало невозможно. Маттафия, попавший в плен, был
объявлен предателем. И вот Фалтий отыскал для них далекий город, город,
принимавший всех гонимых, город, где можно жить спокойно вдали от войн, от
кровопролитий, под надежной защитой крепостных стен. Так ей тогда казалось.
Она не понимала еще тогда, что нет на земле райских мест, что везде
праведные и бедные гонимы и никому они не нужны.
0, как она ждала возвращения Маттафии, как верила, что он вырвется из
плена, каким счастьем была первая весточка от него, как сызнова возродилась
к жизни ее измученная душа. После того, как она с надежным человеком послала
ему глиняную табличку, где изобразила, как найти путь к скрытому в горах
городу-убежищу, почти каждый день выходила из крепостных ворот встречать
его. Она догадывалась, что творят на дорогах стражники, она знала какой
опасности подвергается Маттафия. Она всегда была уверена в нем, у нее не
было сомнения в том, что Маттафия одолеет все преграды, она не встречала на
земле человека сильнее его.
И вдруг такое несчастие. Когда она услышала от Бер-Шаарона, что поймали
Саула, сразу поняла - произошло непоправимое. И вот после долгих лет она
увидела своего возлюбленного. Разве такой представлялась ей встреча, разве
не заслужила она всеми своими страданиями иного. Увидеть его, привязанного к
столбу, избитого, измученного, истерзанного - за какие прегрешение послали
ей боги такие тяжкие испытания. За что накинулись эти безумные мучители на
человека, идущего к своей семье. Только за то, что он схож с царем, которого
давно уже нет на лике земном! Они жгли огнем его измученные дорогами ноги,
они терзали его тело. Они добились своего - он назвался Саулом. Он отказался
от своего имени, он отказался от нее, Зулуны. 0тказался, чтобы уберечь ее,
чтобы спасти. Разве не имела она права указать своему мужу путь в крепость?
Да, она знает - нужно разрешение судей или правителя, но сколько людей почти
каждый день приходят сюда в поисках спасения, никого из них не выгоняют.
Добиваются все разрешения. Говорят, сейчас стало еще проще - надо дать мзду
стражникам на дорогах, ведущих в город. Там эти бездельники бродят в поисках
жертвы. Надо было написать об этом Маттафии, надо было обо всем предупредить
его.
Теперь жизнь его в опасности, такие, как Арияд, чтобы выслужиться перед
правителем, будут настаивать на своем - они поймали Саула, они будут жаждать
награды. И если правитель поверит им, может свершиться самое ужасное . Об
этом страшно было даже думать. Жизни своей без Маттафии она не мыслила. Его
смерть станет и ее смертью. Это она решила твердо.
Зачем ей этот дом с добротной деревянной кровлей, просторный и сухой, к
чему ей кусты шаронских роз у крыльца, зачем ей этот спокойный безмятежный
рай в крепости-убежище, рай для избранных. Повсюду заявляет правитель, что в
крепости может найти прибежище каждый, кто несправедливо гоним или
оклеветан. И вот приходит человек, который действительно претерпел
несправедливые гонения, и этому человеку не только отказывают в пристанище,
но и жаждут пролить его кровь, и подвергают его адским мучениям. Где же
справедливость и есть ли она на земле? Справедливость, наверное, существует
для богатых, для тех, кто правит городом, они все наживаются на чужом горе.
Восстал Авессалом против отца своего, горе людям от братоубийственной войны,
а здесь - во дворце правителя радость. Ослаблена власть Давида, бегут сюда
гонимые им, отдают все накопленное, лишь бы впустили, лишь бы не выдали
Давиду.
Здесь выстраивают рай для Каверуна, все делается ему в угоду. Главные
свои заботы правитель обратил на разведение садов, каждый житель обязан
посадить у дома цветы, ты можешь умирать от голода - но не вздумай сажать у
дома масличные деревья, у них не столь привлекательный вид, зато олеандры,
от которых нет никаких плодов, должны цвести у каждого дома, тот, кто не
выращивает цветов платит двойной налог. Все мыслимое и немыслимое облагается
пошлиной. Это расплата за прежние грехи - так говорит главный советник
правителя Цофар. Почти все стада принадлежат правителю и ему, Цофару.
Хорошо, хоть сжалился, взял в пастухи Амасию, и тот не голоден, и в доме,
хоть изредка, но появляется мясо.
Какой роскошный пир можно было бы устроить! Возвратился возлюбленный,
пришел хозяин в дом! Из последних бы сил, из последних средств - купила бы
двух барашков, есть еще мука в доме, можно было бы испечь его любимые
кнедлики. А теперь вместо праздничного пира ждет горькая тризна. Надо
спасать Маттафию, надо что-то предпринимать, но охватила такая тоска, так
все казалось безысходным, что хотелось замкнуть слух, закрыть глаза и никого
не видеть, никого не слышать. Не с кем было и разделить горе. Саула здесь
ненавидели многие, в городе полно амаликитян, для них Саул самый страшный
враг. Выбежать к крепостным воротам, кричать - вы ошиблись, это не Саул, это
муж мой возлюбленный, Маттафия, но кто поверит, кто станет слушать. Объявит
Цофар - признал пленник, что он и есть царь Израиля, и все будут ликовать,
что пойман тот, кто повинен в их изгнании, и все будут требовать казни.
Упасть перед людьми на колени, разодрать одежды - убейте меня, казните меня,
это я виновата, я начертала ему путь в город, мне надо было не звать его
сюда, а самой побежать ему навстречу. Ведь я узнала уже, во что превратился
город, я узнала, как здесь наживаются на чужой беде. Нечестивые воры правят
вами, люди! Опомнитесь - грешно искать выгоду от чужой беды! Но никто не
допустит ее на совет судей - бискурат, никто не станет внимать ее словам.
Каждый слышит то, что он хочет услышать.
Поначалу Зулуна не хотела ни о чем говорить Рахили, но та выпытала все.
Увидела слезы на глазах, пристала с ласками своими, невозможно было хранить
молчание. А когда поделилась горем, немного отлегло на душе. Но слушать
долго бредовые вымыслы Рахили тоже было тяжело. Ни больше ни меньше - Рахиль
собралась тотчас бежать искать защиты у правителя, вспомнила, что на одном
из празднеств он сладострастно посмотрел на нее. Зулуна слушала ее молча.
Конечно рыжие кудри Рахили, ямочки на ее щеках еще прельстительны, но она
забывает, что ей уже не двадцать лет, далеко - не двадцать, что ради ее
прелестей правитель не станет оправдывать того, в ком опознали ненавистного
для всех царя. Не к правителю надо бежать, а искать пути, чтобы доказать -
это ошибка, это простой воин Маттафия, это наш муж, отец наших сыновей. И
что это выдумали они о какой-то надписи на его груди, никаких там нет
надписей... А Рахиль не умолкала:
-Я пойду во дворец, мне поверят, правитель не оставит меня в беде. Я
проберусь к Маттафии, я попрошу его, чтобы он не назывался царем, это
опасно, царей всегда убивают, я не хочу, чтобы он был царем...Я пошлю
Амасию, пусть найдет Фалтия, найдет Шалома, они примчатся, Шалом все знает,
мы найдем подземные пути, ведущие в темницы, мы освободим нашего
возлюбленного...
Рахиль говорила и говорила беспрерывно, может быть, за потоком слов она
пыталась скрыть свою растерянность и страх. Зулуна заметила, что Рахиль
дрожит, как тростинка, колеблемая ветром, что дергается веко на ее глазу.
- Прекрати! - закричала Зулуна и с силой ударила кулаком по стене так,
что посыпалась известка.
Потом они долго сидели молча, тягостная тишина сдавливала их сердца,
слезы щипали глаза.
- Хочешь помочь, - сказала Зулуна, - найди старика, который кормится
среди бездомных бродяг, этот старик опознал в Маттафии царя израильтян.
Пусть откажется от своих бредовых слов. Лживость его уст погубила Маттафию,
пусть опомнится и снимет грех с души своей!
Рахиль, жаждущая какого-либо действия, быстро собралась и убежала.
Зулуна упала на циновку и закрыла глаза. Страх и отчаяние охватили ее. Она
во всем винила себя. Ведь и этого старика она тоже пригрела, жалела
несчастного, приносила ему снедь - и вот старик отплатил, и ему поверили -
выжившему из ума нищему. Он стал источником ее беды. Но больше всего она
винила саму себя. Повторись все это, дневала и ночевала бы на дороге,
ведущей в крепость, чего ей страшиться, она свое отжила. Можно было и по
очереди ходить встречать - и Амасия мог побыть у крепостных ворот, и Рахиль
могла бы посидеть там. Никого не допускала она, 3улуна, все хотела сделать
сама, ни с кем не хотела делиться радостью первых мгновений встречи, и вот
теперь ее корысть становится причиной гибели для того, ради которого и жила
на свете...
Заканчивался страшный день, солнце расплылось, коснувшись тверди, и
сделало багровыми облака, обещая на завтра ветреную погоду, и, возможно,
опять ливневые дожди. Зулуна смотрела из окна на заход, на красноватое,
словно окрашенное кровью небо. Она молила всех богов пощадить Маттафию. Она
клялась, что завтра же принесет жертвы всесожжения Господу, отведет
единственную свою телицу в жертву богу города Рамаруку, принесет в жертву
агнцев Ваалу. Она просила наказать ее самыми страшными муками, но освободить
Маттафию. Смерть не страшила ее, она бы с радостью приняла переход в
небытие, если бы знала, что ее жертва будет угодна богам. Она понимала, что
если сам Маттафия будет по-прежнему утверждать, что он и есть царь Саул,
пощады ему не будет, и не помогут никакие жертвы. Теперь только она сама
должна спасти его, теперь пришел ее черед.
Много лет назад Маттафия спас ей жизнь. Спас в ту кровавую ночь, когда
стан царя Агага огласился воинственными криками и заполыхали шатры на
северной стороне. Оттуда двигалась смерть. Ночь смерти пришла на смену ночи
любви. Они всегда ходят друг за другом - любовь и смерть...
Отец Зулуны, узнав, что дочь полюбила инородца, хотел умертвить
Маттафию, он искал только предлога. Она сказала, что тогда и ей не жить. Она
знала, что отец не смирится с ее выбором. Главному охраннику царя Агага были
подвластны все, кроме его дочери. Он готов был отдать свою дочь в шатер к
Агагу, только бы не родниться с неизвестным воином, мало этого, он
догадывался, что Маттафия сын
израильтянина. Он выделялся среди всех остальных, ее Маттафия. Не было
в стане Агага таких высоких и красивых воинов, каким был Маттафия. Потомки
Исава, амаликитяне, были и коренасты и рыжеволосы. А у Маттафии волосы были
темны, словно крыло ворона.
Ночь в шатре царя Агага не страшила ее, те из ее подруг, кто уже
побывал там, рассказывали, что старый Агаг ни на что не способен, он просто
заставляет раздеваться и танцевать перед ним, а потом громко стонать, чтобы
слышали стражники и разносили повсюду слухи о его мужской силе. Царь Агаг
любил, чтобы им восхищались. Также как и правитель города-убежища Каверун.
Все правители любят славу и льстецов. И любят праздники. Агаг любил
праздники больше всего на свете. Это он виноват, что не смог подготовить
воинов для отпора израильтянам. Праздники и лесть затмили ему глаза. Мать
Зулуны была из царского рода и часто вспоминала, как царь Агаг устраивал
праздник богини плодородия и любви Астарты, как выбиралась самая красивая из
стана и наряжалась в прозрачное платье, и воины состязались за право
обладания ею и совокуплялись с ней принародно на ложе, усыпанном лепестками
роз. Агаг любил эти праздники и потерял свой народ...
Он доверился сыну Саула, он был обрадован, что заключил с Ионафаном
выгодный мир, и не понял, чего хотел Ионафан, отмахнулся от тех, кто доносил
ему, что сын царя хочет увести из стана кенеян. Это все стало понятным
потом, в ночь резни. Саул исполнял повеление пророка Самуила, грозный пророк
жаждал крови и отмщения за те далекие войны, свидетелей которых уже не
осталось на лике земли. Да и кто знает, вел ли эти войны великий Моисей,
который сорок лет водил свой народ по пустыне, чтобы превратить рабов в
воинов. Воинами становятся в битве. Так любил говорить Маттафия. Амаликитяне
встали на пути рабов в далеком прошлом, или рабы захотели сами испытать свои
силы - кому дано об этом знать. Маттафия говорил, что все это записано на
пергаментных свитках. Но всегда ли письменные знаки говорят правду? Ведь
подписали договор о мире, а была ли в нем правда? Бессмысленность битвы
понимали все, понимал и сын царя Саула храбрый Ионафан. Она, Зулуна, тогда
сумела привлечь внимание Ионафана, она это делала намеренно, она хотела
подразнить Маттафию. Какая она была тогда глупая! Хотелось и отцу показать,
что может завоевать сердце такого прекрасноликого воина, как Ионафан. Ей не
трудно было увлечь Ионафана, он был так похож на Маттафию! Только был он
нежнее и слова умел говорить очень нежные. От Маттафии за всю жизнь нельзя
было выманить столько нежных слов. Два человека и были по-настоящему нежны с
ней - сын царя и будущий царь, ныне могущественный рыжекудрый Давид. О, если
бы он сейчас пришел на помощь, но с некоторых пор Давид стал недоступен...
А в ту ночь, предшествующую кровавой резне, она, повинуясь Ионафану,
покинула круг танцующих и проскользнула вслед за ним к роднику, еще не
ведая, что задумал Ионафан, но твердо зная, что она даже ему не уступит и
что ей определен единственный и самый желанный для нее жребий - простой воин
Маттафия. И об этом она намеревалась тогда сразу сказать Ионафану...
Но ничего не пришлось объяснять, Ионафан торопился высказать все сам,
говорил, озираясь вокруг, опасаясь соглядатаев - и сразу стало ясно: ночь
веселия отодвинулась, растаяла, и на смену ей крадется ночь смерти. И она
сказала Ионафану, что приведет Маттафию, ибо только он сможет собрать и
спасти кенеян и всех тех, кто захочет уйти и уберечься от гибели, и Ионафан
сразу с ней согласился - он уже приметил и выделил для себя Маттафию, сразу
понял, что тот
его соплеменник...
Маттафия отказался тогда от спасения, он не мог поступить иначе и хотел
разделить общую судьбу, и она, Зулуна, когда Ионафан предложил увести ее, с
гневом отвергла его предложение. Она тогда еще не представляла, что означает
ночь уничтожения, ночь смерти. Но все же, они сумели многих предупредить. 0
своем спасении ни она, ни Маттафия тогда не думали. Они спасали других.
Сейчас в городе- убежище наверняка можно встретить детей тех, кого спас
Маттафия, они не ведают о том, кому обязаны спасением. Объявлено, что пойман
Саул, значит так и есть. Все определяет во дворце правитель, спорить -
значит лишиться убежища, за каждым груз преследований и обвинений. Пусть
зачастую, и ложных, но кому, кроме богов, дано отделить ложь от истины?
Тогда, в стане Амалика им тоже не верили, говорили - вы хотите запугать
народ, ты связалась, Зулуна, с инородцем...
Поверили, когда в следующую ночь стан амаликитян был охвачен огнем.
Ветра не было. Шатры казались огненными факелами, воткнутыми в землю.
Испуганные их обитатели с отчаянными криками вырывались наружу и натыкались
на мечи и стрелы убийц. Пронзительные смертные крики разорвали тишину ночи.
Душераздирающим был плач детей. Но один за другим замолкали крики,
захлебывались в крови. Воины Саула не щадили ни детей, ни стариков, ни
женщин. За женщинами шла мерзкая охота - их окружали, с улюлюканьем выгоняли
из зарослей можжевельника, накидывались на одну втроем, а то и вдесятером.
Ей, 3улуне, поначалу удалось скрыться, она нашла ложбинку - русло высохшего
ручья, легла туда и набросала на себя сверху соломы, но когда все уже
стихло, ее обнаружил отставший от своих воин Саула - это был кряжистый, уже
повидавший жизнь лучник. Он ткнул ногой в ворох соломы и от неожиданности
или от предчувствия удачи закричал. Она, Зулуна, вскочила на ноги и
попыталась бежать, но воин подставил ногу, и она упала, больно ударившись
локтем о скрытый в траве камень. Лучник сразу навалился на нее. Мать не раз
наставляла, если идет война и напали воины - не надо сопротивляться, убьют,
если будешь противиться, надо самой раскрыть колени, надо угодить
насильнику, и тогда он сохранит тебе жизнь и даже сделает своей женой. Но уж
больно страшен был лик того, кто навалился сверху. И пахло от него кровью и
едким потом. Она отчаянно закричала, и вдруг почувствовала, что тело
насильника обмякло и стало безжизненным. Над ней с окровавленным мечом в
руках стоял Маттафия. А через мгновение спасать пришлось его самого. Копье,
со свистом пронзив воздух, вонзилось в его бедро. Она увидела, как удирает
молодой амаликитянин, почти ребенок, который принял Маттафию за насильника.
Она разорвала свое платье, стянула бедро Маттафии, чтобы остановить кровь. В
ту ночь никого не ждала пощада, и если бы не Маттафия, и ей не жить...
Обретя в ту ночь Маттафию, она потеряла и отца, и мать. Остались лежать на
красноватой земле среди песков и ее сестры. Говорили, что после той ночи
кровь залила небольшое озерцо на пастбищах, и оно высохло, пересох и родник,
у которого всегда начинались празднества. И еще говорили потом, что Саул не
исполнил повеление пророка Самуила, который требовал умертвить всех
амаликитян, что многие были пленены, и пленен был царь Агаг. За царя
вступилась седовласая амаликитянка, и почему-то царь Саул сразу внял ее
мольбам. Потом Зулуна поняла, что это была мать Маттафии. Он же, Маттафия,
считал, что мать лишили жизни в ночь истребления сразу, потому что их шатер
стоял одним из первых с северной стороны, откуда и началось нападение...
Какие это были страшные дни, какие тревожные ночи, иногда им казалось,
что они одни выжили на этом свете, что земля давно пустынна, и Господь
проклял все живое. Они брели в сторону земель Эдома через безжизненную
пустыню, и она там, на раскаленном песке, родила преждевременно мертвого
мальчика, и никогда и ни над кем она так не рыдала, как над этим красноватым
тельцем, жизнь которого прервалась еще в ее лоне.
А потом их подобрали бедуины, и опять была мрачная каменная пустыня,
лишенная жизни, и бесконечные кочевья. И тогда Маттафия решил идти в землю
Ханаанскую, чтобы жить среди своего племени, она была тогда не в силах
противиться, ей было все равно, и даже любовь ее к Маттафии спряталась
куда-то глубоко внутрь и затаилась там испуганным и робким зверьком. Она,
Зулуна, была тогда худенькой, иссохшей девочкой, которая не хотела жить...
Годы стирают боль и приносят примирение в душу человеческую, не может
человек жить только страданиями, от которых разрывает сердце, надо смириться
с судьбой и благодарить богов за каждый прожитый день, за теплоту солнца и
чистоту родниковой воды, за сладость плодов, произрастающих под солнцем, за
чарующий свет луны, и за радость любви.
И вот прошли годы, вернулся возлюбленный, он жив и это самое главное,
над ним измываются, его хотят отнять сызнова, надо спасать его, надо
возблагодарить богов, которые возвратили его, надо умолять их, надо
задобрить их, они помогут, они не могут не помочь. Они знают, что он,
Маттафия, спас свою возлюбленную, спас гирзеянского отрока, спасал многих,
ужели не зачтется ему все свершенное, ужели только одни грехи будут
поставлены в укор...
Сколько раз, когда, казалось, не было исхода и конца страданиям, он,
Маттафия, возвращал ее к жизни. После долгих скитаний обрели они покой в
Вифлееме, хотя и не сразу принял их этот город, но зато принес дружбу с
Давидом, ныне могущественным царем, а тогда безвестным рыжекудрым отроком.
Он был явлен для них, как ангел, как вознаграждение за годы мучений. Но и
ангелы могут все разрушить, да и его ли была в том вина...