Страница:
– Может, мне подождать? – спросил я.
– Нет, товарищ комиссар, вы идите, я догоню вас. Засветло успеем к Воротам.
Седловину, отделяющую Большой камень от Марухских ворот, мы со своим ординарцем Иваном Пастуховым прошли нескоро, но лейтенант нас не догнал. Позже я узнал, что в этот день он был ранен в руку, но и тогда в санчасть не ушел и погиб под лавиной. Организованные тут же поиски не дали ничего: снегу было огромное количество.
Мы нашли его только летом, под оттаявшим снегом, неподалеку от водопада. Труп был целым, за исключением правой щеки, которой он лежал на земле, омываемой талой водой. Там же, в камнях, мы его со всеми почестями захоронили...
Наступал вечер, когда мы заканчивали нашу беседу. На улице было тепло и тихо. Клонящееся к западу солнце освещало неподвижные листья деревьев. Мы все еще были под впечатлением услышанного, да и сам рассказчик, видимо, не мог сразу переключиться на что-нибудь другое, и вдруг сказал:
– Интересная штука – человеческий мозг, а? Пока не надо было вспоминать так подробно, как сегодня, вроде и позабыл все. Но недаром, видно, существует выражение – “пошевели мозгами”. Вот пошевелил, и полезло все. А тут еще и Кийко кое-кого напомнил. Командира взвода связи, например, младшего лейтенанта Попова. И командира второй роты лейтенанта Квикнадзе. Его родственники живут недалеко от Сухуми, в одном из сел, что по дороге на Батуми...
И уже прощаясь, крепко пожимая руку, проговорил;
– Будете у Плиева, передайте ему привет, а я напишу сразу же. Надо ведь так, живем почти рядом, только через перевал пройти, а не звали друг о друге, что живые. Счастливо вам…
И снова дорога рвется навстречу, вновь проезжаем мы цветущие садами селенья, вдыхая вкусный и дорогой с детства кизячный дымок из труб. Уже вечереет, и в дышащих миром и добротой домах готовят, наверное, еду: скоро вернутся работники с полей и лугов.
Почти сразу за Орджоникидзе, за белым от пены Тереком, началось Дарьяльское ущелье – высокое, узкое, гулкое от потоков и темноватое в эти часы. За селением Казбеги стало холодно, огромные, слегка потемневшие снежники пересекли дорогу – весна сюда еще не пришла. А вскоре уже мы ехали по узкому снежному тоннелю, высота которого достигала нескольких метров.
У самого перевала ехали тихо: от малейшего звука с окрестных склонов сыпались миниатюрные лавинки.
– Тут если сейчас выстрелить,– сказал шофер Борис Карданов, черкес, горный житель,– не выберешься потом...
За перевалом, чем ниже мы опускались, снегу становилось меньше, и за каким-то поворотом вдруг перед нами открылись в закатном солнце долины Грузии. Полные таинственных теней, распускающихся деревьев и кустарников, потемневших ложбин, мягких, словно округлых хребтов, понижающихся вдали, смешанного запаха земли, молодой травы и остывающего камня, они были как внезапное чудо. Заночевав в отличной гостинице селения Пасанаури, где так называемый “модерновый” стиль прекрасно сочетается с элементами древнегрузинской архитектуры, мы ранним утром продолжили свой путь в Грузию.
Здесь уже солнце грело во всю силу, деревья распустились гораздо сильнее, чем на северных склонах хребта. Горы по сторонам курчавились зацветающим кизилом, дикими яблоками, и чудесными видениями проплывали в широких боковых ущельях белоснежные домики, едва различимые среди садов.
Синий воздух дрожал и переливался над весенним разливом Арагвы, и в этом дрожании словно парил над слиянием двух рек знаменитый монастырь, воспетый Лермонтовым. Не доезжая Тбилиси, мы повернули направо и через Гори, часа два спустя, приехали в древний городок Цхинвали, где проживает ныне Петр Александрович Плиев.
Городок встретил нас почти жарким полуденным солнцем, какими-то старинными, похожими на сторожевые, башпямп на возвышенностях, запахом ароматических трав с рынка и еле уловимым дыханием снега от хорошо видимого Главного хребта. Еще несколько минут – и мы пожимаем руки коренастому и крепкому, совсем молодому с виду человеку со скуластым и добрым лицом...
Из-под Керчи после ранения Плиев попал в Махачкалу. При формировании перевели его в часть, отправляющуюся на Закавказский фронт на должность заместителя командира отряда альпинистов, именовавшуюся – 12-й ОГСО, находившийся в Сухуми.
Их – командира отряда майора Диденко, комиссара Васильева и Плиева вызвал к себе начальник штаба 46-й армии генерал Микеладзе. Поздоровался, сказал:
– Садитесь к столу.
На столе лежали топографические карты. Микеладзе развернул одну из них и красным карандашом начертил маршрут движения отряда: Захаровка – Чхалта – Марухский перевал.
В открытое окно кабинета начальника штаба густо лились запахи моря, привядших олеандр и легкий, жестяной шелест пальмовых листьев.
– Ну вот,– сказал Микеладзе, откинувшись на спинку стула, – маршрут ясен? Тогда выступайте немедленно...
Самый трудный участок пути начинался от Чхалты.
Сначала было прохладно. Солнце еще не показалось в ущелье, кристально чистая вода в реке бугрилась на обкатанных камнях, словно застывшее стекло, осыпающиеся березы и горные дубы чуть светились от инея. Шагалось сравнительно легко. Но уже через несколько километров, за маленьким селением, о котором сказали, что оно последнее перед перевалом, дорога перешла в узкую, порою вовсе исчезавшую тропу, сквозь дикие горные леса. Дышать стало трудно. У многих, даже тренированных бойцов, появились первые признаки удушья. Не хватало кислорода для такого ускоренного марша. Но всех подбадривало сознание, что гораздо раньше здесь прошли 808-й и 810-й полки, а им ведь было еще труднее…
Во время марша заболел командир отряда майор Диденко, и Плиеву пришлось принять временное командование. Он и доложил о прибытии отряда начальнику группы войск Марухского направления полковнику Тронину. Тот сразу же объяснил обстановку и с помощью карты показал расстановку сил – наших и немецких.
– Поговорите с командиром и бойцами, – сказал полковник Тронин, – подготовьте их к выполнению особо трудных заданий. Есть тут у меня мысли, реализовать которые без вас, альпинистов, невозможно было. Сейчас размещайтесь, приводите себя в порядок, отдыхайте...
Но отдыхать было некогда. Едва Плиев вернулся в отряд и собрал офицеров для беседы, начался обстрел. Немцы, видимо, заметили, что к перевалу подошли свежие части, как обнимались “старички” с новичками, и решили по-своему приветствовать пополнение.
Разрывы становились все чаще и ближе. Было ясно, что через несколько минут начнутся прямые попадания. Срочно Плиев отдает приказ – повзводно бесшумно сменить расположение отряда, В наступившей темноте смена позиций продолжалась не более 10—15 минут. И словно по заказу сразу после этого снаряды густо посыпались на только что оставленные, уже обогретые для ночлега места. Жертв в отряде, к счастью, не было, но первое огневое крещение молодые бойцы получили.
С наступлением темноты, в один из вечеров, группа альпинистов в количестве двадцати пяти человек выступила на выполнение задания. Группу вел Плиев. Поддерживать ее должна была рота минометчиков 810-го полка.
В свою группу при содействии начальника штаба отряда старшего лейтенанта Губкина и комиссара Васильева Плиев включил самых выносливых – старшего лейтенанта Сванидзе, лейтенанта Белого, старшего сержанта Соколова, старшего сержанта Пастушенко, старшину Быкова и двадцать человек бойцов. Узнав о сложном задании, в штабную палатку стали группами приходить бойцы и просить о включении их в группу. Особенно просила, прямо-таки настаивала на этом медсестра Лида, небольшого роста, но очень веселая и выносливая девушка, бывшая воспитанница детского дома. Но и ей отвечали, что местность почти непроходимая и что вовсе не для девушек этот поход. Словом, обид было много...
Лес прошли быстро, вскоре позади осталось и начало ущелья. За водопадом перешли на юго-восточный склон хребта, казавшийся наиболее проходимым. Чем дальше, тем путь становился труднее. Преодолевая маршрут, шаг за шагом, подтаскивая по глубокому снегу друг друга, подошли бойцы к подножию большой, отвесной скалы, преграждавшей дальнейший путь. Ночь была холодной и лунной, видно далеко, и хотя бойцы одеты были в маскировочные халаты, Плиев отдал приказ соблюдать особую осторожность. Затем, распорядившись о коротком привале, он со старшим лейтенантом Сванидзе начал искать обходные пути. Через пятнадцать минут они убедились, что таких путей нет. Оставалось одно: штурмовать скалу в лоб...
Сидя у открытого окна, за которым не по-весеннему жарко грело солнце и деревья помахивали молодыми листочками и воздух наполнен был легким, мирным шумом небольшого города, трудно было представить холодную, беловатую от снега и луны ночь среди гигантских настороженных скал, за каждой из которых могла ожидать смерть. Но Петр Алексеевич, рассказывая, весь был там. Вспоминая мельчайшие детали той ночи, он слегка щурился, словно вглядываясь в нее.
– Первым к скале подошел рослый и могучий Сванидзе, – продолжил свой рассказ Петр Александрович, – и плотно к ней прижался. Старшина Быков взобрался к нему на плечи, также плотно прижавшись к камню. Лейтенант Белый, оказавшийся в длинной пирамиде последним, сумел дотянуться до вершинного выступа цепкими своими руками. Там он укрепил в трещине альпеншток, закрепил на нем веревку, обернул ею плотный каменный выступ и сбросил вниз. Первыми поднялись “участники пирамиды”, за ними я.
Сначала все шло хорошо. Мы перетянули ручные пулеметы, боеприпасы, и снова начали тянуть людей. Уже шестнадцать человек находились на вершине скалы. А когда стали поднимать семнадцатого, он сорвался, и внизу послышался глухой удар. К чести его надо сказать, что он даже не вскрикнул, хотя чуть не свалился в пропасть.
Вскоре начали поднимать предпоследнего бойца. Помогая перевалить ему через скалы, я схватил его за руку и чувствую – не мужская рука. Потянул еще немного, показалась голова, и я чуть не свалился от неожиданности: это была медсестра Лида.
– Черт побери,– не выдержал я,– как ты сюда попала?
– Следом шла,– жалобно и все-таки с вызовом отвечает она.
Что тут делать? Ругаться некогда, да и не место. Пообещал как следует наказать ее по возвращении, приказал поднимать последнего.
Ночь подходила к концу, следовательно, нам надо было торопиться, чтобы преодолеть последние оставшиеся до противника метров четыреста-пятьсот.
Метров за сто до немцев, мы остановились в естественном укрытии под скалой, очистили от снега и проверили оружие, чтобы не отказало во время боя. Я со Сванидзе и старшиной Быковым начал осматривать местность. Увидели мы несколько небольших блиндажей, похожих па крохотные сопки. Среди них выделялся один – мы поняли, что это наблюдательный пункт. Решено было послать туда группу человек в десять под командой Сванидзе. Помню, что вошли в нее старшина Быков и Лида. Вторую группу, во главе с лейтенантом Белым, я послал на левый фланг. В центре с девятью бойцами остался я. Для наступления все было готово. Но егеря Ланца спокойно спали, не сомневаясь, что советские бойцы не смогут пройти к ним, а до условленного времени оставалось еще пятнадцать минут.
Однако бой начался минут через семь: это на левом фланге немцы заметили группу Белого. Тот сразу же открыл огонь и забросал полусонных фрицев гранатами. Услышав это, Сванидзе также перешел в наступление. Немцы выскакивали из укрытий и метались, не зная, откуда на них напали и куда им бежать. Вскоре, впрочем, она сориентировались и бросились между двух флангов, то есть прямо на нашу группу. Наша группа тоже открыла огонь, и тогда немцы начали отступать, цепляясь за каждую лощинку и камень. Оставалось вскоре лишь одна огневая точка немцев – на самой вершине. Оттуда непрерывно и метко бил ручной пулемет. Группа Сванидзе залегла. Тогда сержант Соколов пополз вперед. Он был уже совсем близко от пулемета, когда был ранен. Все же он собрался с силами и швырнул в немца гранату. Пулемет замолк. Сванидзе тут же занял вершину. Лида бросилась к Соколову, стала его перевязывать, но сержанту уже ничто помочь не могло...
Между тем наступил день – солнечный и тихий. Остатки гитлеровцев начали отходить к главным своим силам, к перевалам. Но тут их поджидали минометчики 810-го полка. Главные силы немцев тоже не дремали и открыли артиллерийский огонь, одновременно выслав свои подразделения на помощь гибнущим. Заговорили не только те их орудия и минометы, что были на самом перевале, но и те, дальнобойные, что укрывались за двумя хребтами. Сперва снаряды рвались на переднем крае обороны 810-го полка, а потом и в тылу, вплоть до штаба группы войск.
Досталось и группе альпинистов Плиева. Немцы, видимо, решили, что это крупная группа и сосредоточили на ней огонь многих минометов и орудий. Некоторые бойцы погибли, иные были ранены, и тут Лида (Бывший боец завода связи 12-го ОГСО Иван Иванович Тиращенко сообщил нам, что фамилия медсестры Лиды – Майдашок) доказала, что не зря пошла самовольно с группой. Под огнем она перевязывала их, ободряя улыбкой и словом.
“Придется вместо наказания награждать ее”, – подумал Плиев.
А внизу, в ущелье и на его пологих скатах, разгорался длительный и жестокий бой. Это батальон 810-го полка встретился с подразделениями фашистов, посланных на помощь своим передовым дозорам, уже уничтоженным отрядом Плиева. Немцы продолжали подходить от северозападной части ледника, их накопилось довольно много, и наше командование распорядилось о подброске свежих сил. Вместе с подразделениями резерва пришла вскоре и одна рота 12-го ОГСО. Началась двусторонняя перегруппировка войск, и в это время над нашими позициями появились “Фокке-вульфы”. Они сделали несколько заходов, сбрасывая бомбы на позиции 810-го полка и альпинистов. Потом снова заговорила артиллерия, и вновь гитлеровцы бросились по гребню узкого хребта, чтобы занять утраченные в утреннем бою ключевые позиции. Однако минометчики 810-го полка не пропустили их, выбивая в скалах. Тогда немцы бросили в этом направлении еще одну роту. На этот раз “эдельвейсовцы” наступали более стремительно, и им удалось подойти вплотную к поредевшей группе Плиева. Здесь оставалось уже пятнадцать человек, причем некоторые, в том числе и лейтенант Белый, были ранены. Но они не выходили из боя.
Оборону группа удерживала, но был один острый момент, когда замолчал пулемет лейтенанта Белого. Фашисты тотчас ринулись вперед. Тогда Быков, приняв самостоятельное решение, с двумя последними гранатами двинулся в сторону раненого Белого. Видя, что немцы вот-вот подберутся к лейтенанту, Быков из-за камня швырнул в них гранаты и бросился к пулемету, тут же открыв огонь. Немцы откатились. Оценив обстановку, наши пошли в контратаку, которая была стремительной, и закончилась полной победой над егерями.
Перешли в наступление и наши бойцы внизу, в ущелье. Бой длился весь день, до темноты, и весь день висела над горами прозрачная на солнце снежная пыль, поднятая разрывами и лавинами. Порой она становилась такой густой, что не было видно ничего вокруг. Тогда бой на некоторое время утихал. Пыль, красиво искрясь, оседала на камни и лица бойцов, редела, сквозь нее проявлялись вражеские позиции, и бой разгорался с новой силой.
Ночью стояла тишина, светила лупа, изредка взлетали над горами разноцветные ракеты и, шипя, гасли в снегу где-нибудь на склоне. Немцы, поняв бесполезность борьбы, тихонько отходили, подбирая своих убитых и раненых. Утром подразделения 155-й бригады взяли последнюю господствующую вершину на правом фланге немцев. С этого дня егеря окончательно потеряли ключевые позиции на Марухском перевале. В их руках оставался теперь только недлинный проход по ущелью к подножию перевала и самый перевал. Они перешли к позиционной войне, что для нас было, конечно, огромным облегчением...
Немцы, еще недавно мечтавшие о наступлении и почти уверенные в его успехе, теперь сами перешли к обороне и лихорадочно укрепляли Марухский проход. К этому времени 12-м ОГСО командовал старший лейтенант Швец, присланный вместо заболевшего Диденко. Ежедневно, с самого раннего утра, к нашим позициям прилетали “рамы” – “Фокке-вульфы” – производили разведку и безуспешно обстреливали замеченные огневые точки. Беспокоила и артиллерия. Начались сильные снегопады. Теперь буквально под снегом приходилось строить блиндажи и сквозь снег перетаскивать небольшие деревянные домики для наших передовых застав. Двигаться можно было лишь с помощью специальных снегоступов, но их не хватало на всех...
Петр Александрович замолчал и начал перелистывать книгу, которую мы ему привезли,– нашу первую книгу о марухских событиях, написанную по горячим следам, сразу после обнаружения останков воинов на леднике. Мы тоже молчали, обдумывая услышанное, глядя на видневшиеся прямо из окна снега Кавказа. Вдруг Петр Александрович остановился на какой-то странице, присмотрелся и, круто повернувшись к нам, сказал радостно:
– Здесь на фотографии, рядом с комиссаром 3-го батальона Расторгуевым – Владимир Джиоев. А ведь он жив, и сейчас совсем рядом с нами находится. Да, да, здесь, в Цхинвали!
Мы были поражены. Джиоева безуспешно искали мы, искал бывший его комиссар Константин Расторгуев, числивший его в погибших друзьях, а он жив, и более того, находится совсем рядом? Невероятно.
– Сейчас я пошлю кого-нибудь из домашних за ним,– говорил между тем Петр Александрович,– он прибежит, вот увидите, сразу прибежит!.. И как же это я раньше не вспомнил, что он воевал где-то рядом с Марухским перевалом?..
Буквально через несколько минут перед нами стоял и смущенно – от неожиданности – улыбался невысокого роста, худощавый, с поредевшими волосами человек. Знакомимся. Он подает руку и говорит:
– Джиоев. Владимир.
– Вы знаете, что ваш комиссар жив и находится в Куйбышеве?
– Нет,– отвечает, а в глазах радость загорелась.– Неужели живой Костя?
– А вот смотрите, это он нам вашу общую фотографию прислал.
Джиоев смотрит и еще шире улыбается:
– Скажи, пожалуйста, какой я тут молоденький, а? И Костя! И Дмитрий Свистильниченко! И за нами пальмы сухумские! Скажи, пожалуйста!..
Дождавшись, когда он немного успокоится, мы начинаем задавать вопросы, и дальше беседа паша движется не слишком ровно, но горячо. Мы в одно мгновение то видим перед собой Марухский перевал, то вдруг оказываемся на перевале Наурском. Но события и имена не путаются, ибо несмотря на то, что происходило все рассказываемое двумя этими людьми в одно время, судьбы человеческие не повторялись нигде...
– Чтобы закончить уже воспоминания о нашем альпинистском отряде,– говорит Петр Александрович,– хочу поведать один интересный эпизод, который относится? уже к так называемому “спокойному” периоду обороны. Это была очередная разведка боем.
Из своей группы Плиев отчетливо помнит старшего лейтенанта Баскаева из Северной Осетии, лейтенанта Белого, который успел уже поправиться после ранения, младшего лейтенанта Черкасова из Ростова, старшину Быкова, старшего сержанта Пастушенко, сержанта Ванышева из Баку, младшего сержанта Зейналова – тоже из Баку, и еще бойца Слободу, который до войны был инженером-судостроителем. Его, между прочим, так многие и называли: “Инженер”. Остальных бойцов Плиев не помнит.
Все это были храбрые и уже испытанные в боевых схватках бойцы, в большинстве коммунисты и комсомольцы. Они двинулись в путь после самых больших снегопадов, когда и на ровном месте глубина снега достигала больше метра, а в расщелинах, да в узких местах его намело в два, в три раза больше. Правда, обнадеживала погода – дни стояли хоть и морозные, особенно но ночам и утрам, но безветренные и солнечные.
Пород рассветом в район восьмой заставы, где расположилась готовая к походу первая группа, пришли проститься командир 810-го полка майор Титов, командир 12-го ОГСО старший лейтенант Швец, комиссар отряда капитан Васильев.
– Снегоступы у всех? – спрашивал майор в перерывах между пожеланиями успеха и советами.– Маскхалаты у всех? Автоматы? Гранаты?
Бойцы отвечали сдержанно и коротко. Убедившись” что все в порядке, майор сказал:
– Тогда – вперед!
Уже рассвело, когда группа двинулась в путь вдоль длинного Безымянного хребта, один из склонов которого не был виден противнику, и к тому же не слишком лавиноопасен. Погода с утра, как и в предыдущие дни, была тихой и ясной. Оставшимся хорошо была видна длинная цепочка растянувшихся по снегу солдат. Они шли, разбрасывая перед собой глубокий снег, и тянулась за ними тонкая синеватая полоска тропы на розовом фоне освещенного ранним солнцем снега. На верхушке хребта время от времени, словно легкий туман, взметывался под вершинным ветерком сухой снежок – предвестник непогоды. К сожалению, на это никто тогда не обратил внимания.
Группа двигалась медленно. Бойцы шли один за другим и, если по какой-либо причине останавливался один солдат, вынуждены были останавливаться все остальные. Кроме того, кто-нибудь постоянно проваливался в снег в стороне от тропы, и снова остановка, пока не найдут его и не вытащат. Так и получилось, что от рассвета и до 15 часов дня группа продвинулась всего метров на 400—500 вверх от наших передовых позиций.
После полудня весь Марухский перевал покрылся густыми тучами, пошел снег, видимость резко сократилась. Теперь, не опасаясь немецких наблюдателей, перешли на другую сторону ущелья, где идти было легче. Однако вскоре бойцы уперлись в отвесную скалу, которую ни обойти, ни перейти. Решили сделать привал. Плиев, забрав с собой нескольких офицеров и бойцов, ушел на разведку местности. Через час они вернулись без утешительных новостей: необходимо искать обход, в лоб не пройти.
Осмотрели юго-восточную сторону стены, но там была пропасть такая, что глядеть страшно. Между юго-западной стороной и вечным снегом обнаружили трещину, которая в самом узком месте достигала трех метров ширины. Дело шло к вечеру, снегопад и ветер усилились. Стало ясно, что скоро начнется метель, а за ней и буря. Медлить было нельзя.
Группа подошла вплотную к трещине. Самым трудным оказалось первому перейти через трещину. На это решился один грузин из Душети, фамилия которого не вспоминалась, но все звали его “маленький Шакро”. Он действительно не отличался высотой роста, носил маленькие усики и по праву считался в отряде одним из лучших бойцов-коммунистов.
Шакро обвязался концом веревки, па спину забросил ледоруб, в руках держал альпеншток и веревочную лестницу. Медленно-медленно подступал он к краю трещины, потом подтянул к себе веревки столько, чтобы хватило для прыжка, и прыгнул. Через секунду он уже стоял на противоположной стороне и улыбался оттуда, закрепляя лестницу. Вскоре началась переправа, которая закончилась с наступлением темноты. Теперь необходимо было выбрать место для ночлега. Искали недолго, остановившись под огромной нависающей скалой. Снег шел так густо, что каждые десять-пятнадцать минут бойцы вынуждены были вставать и отряхиваться. А ночью началась метель, все усиливавшаяся к утру. Трудно придумать что-либо более страшное, чем метель в горах. День от ночи можно было различить скорее по часам, чем по свету. Чтобы люде не замерзли, Плиев приказал начать движение. Шли по компасу. Снег продолжал валить густо, даже находясь рядом,
бойцы не видели лица друг друга. Плиев приказал привязаться всем к одной веревке, выпить по сто граммов водки и снова двигаться. За день сделали не более двухсот метров.
Впереди ничего не было видно и слышно. Так же и со своей стороны. Наблюдали: не появятся ли какие-либо сигналы от второй и третьей групп, но ничего, конечно, не заметили. Метель не прекращалась, бойцы и офицеры так измучились, что многие дремали на ходу. Наступила вторая ночь.
Утром снова решили двигаться, но единственный компас вышел из строя.
– Позовите инженера, – сказал Плиев бойцам.
Пришел Слобода, долго возился с компасом, даже дышал на него, но все напрасно.
Беда, говорят, не приходит одна. Метель превратилась в бурю. Ветер ревел по ущелью. Видимости – никакой. А тут еще появились первые обморожения у бойцов, несмотря на меховую одежду и валенки. Но, чтобы не погибнуть, надо было идти. И они пошли, преодолевая трещины, крутые скалы, лед, интуитивно ориентируясь в этой непогоде.
Еще через несколько часов они увидели перед собой обширную пропасть. Ни перепрыгнуть пропасть, ни обойти. Пришлось заночевать у ее края. В эту ночь замерзли два бойца: нарушив приказ, они отошли метров на пять от общей группы, чтобы их не тревожили, не будили, накрылись плащ-палатками и уснули. Их замело снегом.
Утром снова стали искать обход, три небольшие группы отправились в разные стороны. Старшина Быков взял с собой пять бойцов, младший лейтенант Черкасов трех и политрук Баскаев пять. Часа через полтора две группы – Черкасова и Баскаева – вернулись, а Быкова не было. Подождали еще немного и отправились на поиски. Шли по следам около двух часов, и вдруг Слобода воскликнул:
– Вот они!
На краю глубокой трещины лицом вниз лежали два бойца в бессознательном состоянии. Когда минут через сорок их привели в чувство, они рассказали, что старшина Быков, шедший впереди с двумя другими бойцами несколько впереди, внезапно исчез в трещине. Свалились туда вместе с ним и два солдата. Оставшиеся двое хотели оказать помощь, искали спуск в трещину, пока не выбились из сил и не свалились с ног.
– Нет, товарищ комиссар, вы идите, я догоню вас. Засветло успеем к Воротам.
Седловину, отделяющую Большой камень от Марухских ворот, мы со своим ординарцем Иваном Пастуховым прошли нескоро, но лейтенант нас не догнал. Позже я узнал, что в этот день он был ранен в руку, но и тогда в санчасть не ушел и погиб под лавиной. Организованные тут же поиски не дали ничего: снегу было огромное количество.
Мы нашли его только летом, под оттаявшим снегом, неподалеку от водопада. Труп был целым, за исключением правой щеки, которой он лежал на земле, омываемой талой водой. Там же, в камнях, мы его со всеми почестями захоронили...
Наступал вечер, когда мы заканчивали нашу беседу. На улице было тепло и тихо. Клонящееся к западу солнце освещало неподвижные листья деревьев. Мы все еще были под впечатлением услышанного, да и сам рассказчик, видимо, не мог сразу переключиться на что-нибудь другое, и вдруг сказал:
– Интересная штука – человеческий мозг, а? Пока не надо было вспоминать так подробно, как сегодня, вроде и позабыл все. Но недаром, видно, существует выражение – “пошевели мозгами”. Вот пошевелил, и полезло все. А тут еще и Кийко кое-кого напомнил. Командира взвода связи, например, младшего лейтенанта Попова. И командира второй роты лейтенанта Квикнадзе. Его родственники живут недалеко от Сухуми, в одном из сел, что по дороге на Батуми...
И уже прощаясь, крепко пожимая руку, проговорил;
– Будете у Плиева, передайте ему привет, а я напишу сразу же. Надо ведь так, живем почти рядом, только через перевал пройти, а не звали друг о друге, что живые. Счастливо вам…
И снова дорога рвется навстречу, вновь проезжаем мы цветущие садами селенья, вдыхая вкусный и дорогой с детства кизячный дымок из труб. Уже вечереет, и в дышащих миром и добротой домах готовят, наверное, еду: скоро вернутся работники с полей и лугов.
Почти сразу за Орджоникидзе, за белым от пены Тереком, началось Дарьяльское ущелье – высокое, узкое, гулкое от потоков и темноватое в эти часы. За селением Казбеги стало холодно, огромные, слегка потемневшие снежники пересекли дорогу – весна сюда еще не пришла. А вскоре уже мы ехали по узкому снежному тоннелю, высота которого достигала нескольких метров.
У самого перевала ехали тихо: от малейшего звука с окрестных склонов сыпались миниатюрные лавинки.
– Тут если сейчас выстрелить,– сказал шофер Борис Карданов, черкес, горный житель,– не выберешься потом...
За перевалом, чем ниже мы опускались, снегу становилось меньше, и за каким-то поворотом вдруг перед нами открылись в закатном солнце долины Грузии. Полные таинственных теней, распускающихся деревьев и кустарников, потемневших ложбин, мягких, словно округлых хребтов, понижающихся вдали, смешанного запаха земли, молодой травы и остывающего камня, они были как внезапное чудо. Заночевав в отличной гостинице селения Пасанаури, где так называемый “модерновый” стиль прекрасно сочетается с элементами древнегрузинской архитектуры, мы ранним утром продолжили свой путь в Грузию.
Здесь уже солнце грело во всю силу, деревья распустились гораздо сильнее, чем на северных склонах хребта. Горы по сторонам курчавились зацветающим кизилом, дикими яблоками, и чудесными видениями проплывали в широких боковых ущельях белоснежные домики, едва различимые среди садов.
Синий воздух дрожал и переливался над весенним разливом Арагвы, и в этом дрожании словно парил над слиянием двух рек знаменитый монастырь, воспетый Лермонтовым. Не доезжая Тбилиси, мы повернули направо и через Гори, часа два спустя, приехали в древний городок Цхинвали, где проживает ныне Петр Александрович Плиев.
Городок встретил нас почти жарким полуденным солнцем, какими-то старинными, похожими на сторожевые, башпямп на возвышенностях, запахом ароматических трав с рынка и еле уловимым дыханием снега от хорошо видимого Главного хребта. Еще несколько минут – и мы пожимаем руки коренастому и крепкому, совсем молодому с виду человеку со скуластым и добрым лицом...
Из-под Керчи после ранения Плиев попал в Махачкалу. При формировании перевели его в часть, отправляющуюся на Закавказский фронт на должность заместителя командира отряда альпинистов, именовавшуюся – 12-й ОГСО, находившийся в Сухуми.
Их – командира отряда майора Диденко, комиссара Васильева и Плиева вызвал к себе начальник штаба 46-й армии генерал Микеладзе. Поздоровался, сказал:
– Садитесь к столу.
На столе лежали топографические карты. Микеладзе развернул одну из них и красным карандашом начертил маршрут движения отряда: Захаровка – Чхалта – Марухский перевал.
В открытое окно кабинета начальника штаба густо лились запахи моря, привядших олеандр и легкий, жестяной шелест пальмовых листьев.
– Ну вот,– сказал Микеладзе, откинувшись на спинку стула, – маршрут ясен? Тогда выступайте немедленно...
Самый трудный участок пути начинался от Чхалты.
Сначала было прохладно. Солнце еще не показалось в ущелье, кристально чистая вода в реке бугрилась на обкатанных камнях, словно застывшее стекло, осыпающиеся березы и горные дубы чуть светились от инея. Шагалось сравнительно легко. Но уже через несколько километров, за маленьким селением, о котором сказали, что оно последнее перед перевалом, дорога перешла в узкую, порою вовсе исчезавшую тропу, сквозь дикие горные леса. Дышать стало трудно. У многих, даже тренированных бойцов, появились первые признаки удушья. Не хватало кислорода для такого ускоренного марша. Но всех подбадривало сознание, что гораздо раньше здесь прошли 808-й и 810-й полки, а им ведь было еще труднее…
Во время марша заболел командир отряда майор Диденко, и Плиеву пришлось принять временное командование. Он и доложил о прибытии отряда начальнику группы войск Марухского направления полковнику Тронину. Тот сразу же объяснил обстановку и с помощью карты показал расстановку сил – наших и немецких.
– Поговорите с командиром и бойцами, – сказал полковник Тронин, – подготовьте их к выполнению особо трудных заданий. Есть тут у меня мысли, реализовать которые без вас, альпинистов, невозможно было. Сейчас размещайтесь, приводите себя в порядок, отдыхайте...
Но отдыхать было некогда. Едва Плиев вернулся в отряд и собрал офицеров для беседы, начался обстрел. Немцы, видимо, заметили, что к перевалу подошли свежие части, как обнимались “старички” с новичками, и решили по-своему приветствовать пополнение.
Разрывы становились все чаще и ближе. Было ясно, что через несколько минут начнутся прямые попадания. Срочно Плиев отдает приказ – повзводно бесшумно сменить расположение отряда, В наступившей темноте смена позиций продолжалась не более 10—15 минут. И словно по заказу сразу после этого снаряды густо посыпались на только что оставленные, уже обогретые для ночлега места. Жертв в отряде, к счастью, не было, но первое огневое крещение молодые бойцы получили.
С наступлением темноты, в один из вечеров, группа альпинистов в количестве двадцати пяти человек выступила на выполнение задания. Группу вел Плиев. Поддерживать ее должна была рота минометчиков 810-го полка.
В свою группу при содействии начальника штаба отряда старшего лейтенанта Губкина и комиссара Васильева Плиев включил самых выносливых – старшего лейтенанта Сванидзе, лейтенанта Белого, старшего сержанта Соколова, старшего сержанта Пастушенко, старшину Быкова и двадцать человек бойцов. Узнав о сложном задании, в штабную палатку стали группами приходить бойцы и просить о включении их в группу. Особенно просила, прямо-таки настаивала на этом медсестра Лида, небольшого роста, но очень веселая и выносливая девушка, бывшая воспитанница детского дома. Но и ей отвечали, что местность почти непроходимая и что вовсе не для девушек этот поход. Словом, обид было много...
Лес прошли быстро, вскоре позади осталось и начало ущелья. За водопадом перешли на юго-восточный склон хребта, казавшийся наиболее проходимым. Чем дальше, тем путь становился труднее. Преодолевая маршрут, шаг за шагом, подтаскивая по глубокому снегу друг друга, подошли бойцы к подножию большой, отвесной скалы, преграждавшей дальнейший путь. Ночь была холодной и лунной, видно далеко, и хотя бойцы одеты были в маскировочные халаты, Плиев отдал приказ соблюдать особую осторожность. Затем, распорядившись о коротком привале, он со старшим лейтенантом Сванидзе начал искать обходные пути. Через пятнадцать минут они убедились, что таких путей нет. Оставалось одно: штурмовать скалу в лоб...
Сидя у открытого окна, за которым не по-весеннему жарко грело солнце и деревья помахивали молодыми листочками и воздух наполнен был легким, мирным шумом небольшого города, трудно было представить холодную, беловатую от снега и луны ночь среди гигантских настороженных скал, за каждой из которых могла ожидать смерть. Но Петр Алексеевич, рассказывая, весь был там. Вспоминая мельчайшие детали той ночи, он слегка щурился, словно вглядываясь в нее.
– Первым к скале подошел рослый и могучий Сванидзе, – продолжил свой рассказ Петр Александрович, – и плотно к ней прижался. Старшина Быков взобрался к нему на плечи, также плотно прижавшись к камню. Лейтенант Белый, оказавшийся в длинной пирамиде последним, сумел дотянуться до вершинного выступа цепкими своими руками. Там он укрепил в трещине альпеншток, закрепил на нем веревку, обернул ею плотный каменный выступ и сбросил вниз. Первыми поднялись “участники пирамиды”, за ними я.
Сначала все шло хорошо. Мы перетянули ручные пулеметы, боеприпасы, и снова начали тянуть людей. Уже шестнадцать человек находились на вершине скалы. А когда стали поднимать семнадцатого, он сорвался, и внизу послышался глухой удар. К чести его надо сказать, что он даже не вскрикнул, хотя чуть не свалился в пропасть.
Вскоре начали поднимать предпоследнего бойца. Помогая перевалить ему через скалы, я схватил его за руку и чувствую – не мужская рука. Потянул еще немного, показалась голова, и я чуть не свалился от неожиданности: это была медсестра Лида.
– Черт побери,– не выдержал я,– как ты сюда попала?
– Следом шла,– жалобно и все-таки с вызовом отвечает она.
Что тут делать? Ругаться некогда, да и не место. Пообещал как следует наказать ее по возвращении, приказал поднимать последнего.
Ночь подходила к концу, следовательно, нам надо было торопиться, чтобы преодолеть последние оставшиеся до противника метров четыреста-пятьсот.
Метров за сто до немцев, мы остановились в естественном укрытии под скалой, очистили от снега и проверили оружие, чтобы не отказало во время боя. Я со Сванидзе и старшиной Быковым начал осматривать местность. Увидели мы несколько небольших блиндажей, похожих па крохотные сопки. Среди них выделялся один – мы поняли, что это наблюдательный пункт. Решено было послать туда группу человек в десять под командой Сванидзе. Помню, что вошли в нее старшина Быков и Лида. Вторую группу, во главе с лейтенантом Белым, я послал на левый фланг. В центре с девятью бойцами остался я. Для наступления все было готово. Но егеря Ланца спокойно спали, не сомневаясь, что советские бойцы не смогут пройти к ним, а до условленного времени оставалось еще пятнадцать минут.
Однако бой начался минут через семь: это на левом фланге немцы заметили группу Белого. Тот сразу же открыл огонь и забросал полусонных фрицев гранатами. Услышав это, Сванидзе также перешел в наступление. Немцы выскакивали из укрытий и метались, не зная, откуда на них напали и куда им бежать. Вскоре, впрочем, она сориентировались и бросились между двух флангов, то есть прямо на нашу группу. Наша группа тоже открыла огонь, и тогда немцы начали отступать, цепляясь за каждую лощинку и камень. Оставалось вскоре лишь одна огневая точка немцев – на самой вершине. Оттуда непрерывно и метко бил ручной пулемет. Группа Сванидзе залегла. Тогда сержант Соколов пополз вперед. Он был уже совсем близко от пулемета, когда был ранен. Все же он собрался с силами и швырнул в немца гранату. Пулемет замолк. Сванидзе тут же занял вершину. Лида бросилась к Соколову, стала его перевязывать, но сержанту уже ничто помочь не могло...
Между тем наступил день – солнечный и тихий. Остатки гитлеровцев начали отходить к главным своим силам, к перевалам. Но тут их поджидали минометчики 810-го полка. Главные силы немцев тоже не дремали и открыли артиллерийский огонь, одновременно выслав свои подразделения на помощь гибнущим. Заговорили не только те их орудия и минометы, что были на самом перевале, но и те, дальнобойные, что укрывались за двумя хребтами. Сперва снаряды рвались на переднем крае обороны 810-го полка, а потом и в тылу, вплоть до штаба группы войск.
Досталось и группе альпинистов Плиева. Немцы, видимо, решили, что это крупная группа и сосредоточили на ней огонь многих минометов и орудий. Некоторые бойцы погибли, иные были ранены, и тут Лида (Бывший боец завода связи 12-го ОГСО Иван Иванович Тиращенко сообщил нам, что фамилия медсестры Лиды – Майдашок) доказала, что не зря пошла самовольно с группой. Под огнем она перевязывала их, ободряя улыбкой и словом.
“Придется вместо наказания награждать ее”, – подумал Плиев.
А внизу, в ущелье и на его пологих скатах, разгорался длительный и жестокий бой. Это батальон 810-го полка встретился с подразделениями фашистов, посланных на помощь своим передовым дозорам, уже уничтоженным отрядом Плиева. Немцы продолжали подходить от северозападной части ледника, их накопилось довольно много, и наше командование распорядилось о подброске свежих сил. Вместе с подразделениями резерва пришла вскоре и одна рота 12-го ОГСО. Началась двусторонняя перегруппировка войск, и в это время над нашими позициями появились “Фокке-вульфы”. Они сделали несколько заходов, сбрасывая бомбы на позиции 810-го полка и альпинистов. Потом снова заговорила артиллерия, и вновь гитлеровцы бросились по гребню узкого хребта, чтобы занять утраченные в утреннем бою ключевые позиции. Однако минометчики 810-го полка не пропустили их, выбивая в скалах. Тогда немцы бросили в этом направлении еще одну роту. На этот раз “эдельвейсовцы” наступали более стремительно, и им удалось подойти вплотную к поредевшей группе Плиева. Здесь оставалось уже пятнадцать человек, причем некоторые, в том числе и лейтенант Белый, были ранены. Но они не выходили из боя.
Оборону группа удерживала, но был один острый момент, когда замолчал пулемет лейтенанта Белого. Фашисты тотчас ринулись вперед. Тогда Быков, приняв самостоятельное решение, с двумя последними гранатами двинулся в сторону раненого Белого. Видя, что немцы вот-вот подберутся к лейтенанту, Быков из-за камня швырнул в них гранаты и бросился к пулемету, тут же открыв огонь. Немцы откатились. Оценив обстановку, наши пошли в контратаку, которая была стремительной, и закончилась полной победой над егерями.
Перешли в наступление и наши бойцы внизу, в ущелье. Бой длился весь день, до темноты, и весь день висела над горами прозрачная на солнце снежная пыль, поднятая разрывами и лавинами. Порой она становилась такой густой, что не было видно ничего вокруг. Тогда бой на некоторое время утихал. Пыль, красиво искрясь, оседала на камни и лица бойцов, редела, сквозь нее проявлялись вражеские позиции, и бой разгорался с новой силой.
Ночью стояла тишина, светила лупа, изредка взлетали над горами разноцветные ракеты и, шипя, гасли в снегу где-нибудь на склоне. Немцы, поняв бесполезность борьбы, тихонько отходили, подбирая своих убитых и раненых. Утром подразделения 155-й бригады взяли последнюю господствующую вершину на правом фланге немцев. С этого дня егеря окончательно потеряли ключевые позиции на Марухском перевале. В их руках оставался теперь только недлинный проход по ущелью к подножию перевала и самый перевал. Они перешли к позиционной войне, что для нас было, конечно, огромным облегчением...
Немцы, еще недавно мечтавшие о наступлении и почти уверенные в его успехе, теперь сами перешли к обороне и лихорадочно укрепляли Марухский проход. К этому времени 12-м ОГСО командовал старший лейтенант Швец, присланный вместо заболевшего Диденко. Ежедневно, с самого раннего утра, к нашим позициям прилетали “рамы” – “Фокке-вульфы” – производили разведку и безуспешно обстреливали замеченные огневые точки. Беспокоила и артиллерия. Начались сильные снегопады. Теперь буквально под снегом приходилось строить блиндажи и сквозь снег перетаскивать небольшие деревянные домики для наших передовых застав. Двигаться можно было лишь с помощью специальных снегоступов, но их не хватало на всех...
Петр Александрович замолчал и начал перелистывать книгу, которую мы ему привезли,– нашу первую книгу о марухских событиях, написанную по горячим следам, сразу после обнаружения останков воинов на леднике. Мы тоже молчали, обдумывая услышанное, глядя на видневшиеся прямо из окна снега Кавказа. Вдруг Петр Александрович остановился на какой-то странице, присмотрелся и, круто повернувшись к нам, сказал радостно:
– Здесь на фотографии, рядом с комиссаром 3-го батальона Расторгуевым – Владимир Джиоев. А ведь он жив, и сейчас совсем рядом с нами находится. Да, да, здесь, в Цхинвали!
Мы были поражены. Джиоева безуспешно искали мы, искал бывший его комиссар Константин Расторгуев, числивший его в погибших друзьях, а он жив, и более того, находится совсем рядом? Невероятно.
– Сейчас я пошлю кого-нибудь из домашних за ним,– говорил между тем Петр Александрович,– он прибежит, вот увидите, сразу прибежит!.. И как же это я раньше не вспомнил, что он воевал где-то рядом с Марухским перевалом?..
Буквально через несколько минут перед нами стоял и смущенно – от неожиданности – улыбался невысокого роста, худощавый, с поредевшими волосами человек. Знакомимся. Он подает руку и говорит:
– Джиоев. Владимир.
– Вы знаете, что ваш комиссар жив и находится в Куйбышеве?
– Нет,– отвечает, а в глазах радость загорелась.– Неужели живой Костя?
– А вот смотрите, это он нам вашу общую фотографию прислал.
Джиоев смотрит и еще шире улыбается:
– Скажи, пожалуйста, какой я тут молоденький, а? И Костя! И Дмитрий Свистильниченко! И за нами пальмы сухумские! Скажи, пожалуйста!..
Дождавшись, когда он немного успокоится, мы начинаем задавать вопросы, и дальше беседа паша движется не слишком ровно, но горячо. Мы в одно мгновение то видим перед собой Марухский перевал, то вдруг оказываемся на перевале Наурском. Но события и имена не путаются, ибо несмотря на то, что происходило все рассказываемое двумя этими людьми в одно время, судьбы человеческие не повторялись нигде...
– Чтобы закончить уже воспоминания о нашем альпинистском отряде,– говорит Петр Александрович,– хочу поведать один интересный эпизод, который относится? уже к так называемому “спокойному” периоду обороны. Это была очередная разведка боем.
Из своей группы Плиев отчетливо помнит старшего лейтенанта Баскаева из Северной Осетии, лейтенанта Белого, который успел уже поправиться после ранения, младшего лейтенанта Черкасова из Ростова, старшину Быкова, старшего сержанта Пастушенко, сержанта Ванышева из Баку, младшего сержанта Зейналова – тоже из Баку, и еще бойца Слободу, который до войны был инженером-судостроителем. Его, между прочим, так многие и называли: “Инженер”. Остальных бойцов Плиев не помнит.
Все это были храбрые и уже испытанные в боевых схватках бойцы, в большинстве коммунисты и комсомольцы. Они двинулись в путь после самых больших снегопадов, когда и на ровном месте глубина снега достигала больше метра, а в расщелинах, да в узких местах его намело в два, в три раза больше. Правда, обнадеживала погода – дни стояли хоть и морозные, особенно но ночам и утрам, но безветренные и солнечные.
Пород рассветом в район восьмой заставы, где расположилась готовая к походу первая группа, пришли проститься командир 810-го полка майор Титов, командир 12-го ОГСО старший лейтенант Швец, комиссар отряда капитан Васильев.
– Снегоступы у всех? – спрашивал майор в перерывах между пожеланиями успеха и советами.– Маскхалаты у всех? Автоматы? Гранаты?
Бойцы отвечали сдержанно и коротко. Убедившись” что все в порядке, майор сказал:
– Тогда – вперед!
Уже рассвело, когда группа двинулась в путь вдоль длинного Безымянного хребта, один из склонов которого не был виден противнику, и к тому же не слишком лавиноопасен. Погода с утра, как и в предыдущие дни, была тихой и ясной. Оставшимся хорошо была видна длинная цепочка растянувшихся по снегу солдат. Они шли, разбрасывая перед собой глубокий снег, и тянулась за ними тонкая синеватая полоска тропы на розовом фоне освещенного ранним солнцем снега. На верхушке хребта время от времени, словно легкий туман, взметывался под вершинным ветерком сухой снежок – предвестник непогоды. К сожалению, на это никто тогда не обратил внимания.
Группа двигалась медленно. Бойцы шли один за другим и, если по какой-либо причине останавливался один солдат, вынуждены были останавливаться все остальные. Кроме того, кто-нибудь постоянно проваливался в снег в стороне от тропы, и снова остановка, пока не найдут его и не вытащат. Так и получилось, что от рассвета и до 15 часов дня группа продвинулась всего метров на 400—500 вверх от наших передовых позиций.
После полудня весь Марухский перевал покрылся густыми тучами, пошел снег, видимость резко сократилась. Теперь, не опасаясь немецких наблюдателей, перешли на другую сторону ущелья, где идти было легче. Однако вскоре бойцы уперлись в отвесную скалу, которую ни обойти, ни перейти. Решили сделать привал. Плиев, забрав с собой нескольких офицеров и бойцов, ушел на разведку местности. Через час они вернулись без утешительных новостей: необходимо искать обход, в лоб не пройти.
Осмотрели юго-восточную сторону стены, но там была пропасть такая, что глядеть страшно. Между юго-западной стороной и вечным снегом обнаружили трещину, которая в самом узком месте достигала трех метров ширины. Дело шло к вечеру, снегопад и ветер усилились. Стало ясно, что скоро начнется метель, а за ней и буря. Медлить было нельзя.
Группа подошла вплотную к трещине. Самым трудным оказалось первому перейти через трещину. На это решился один грузин из Душети, фамилия которого не вспоминалась, но все звали его “маленький Шакро”. Он действительно не отличался высотой роста, носил маленькие усики и по праву считался в отряде одним из лучших бойцов-коммунистов.
Шакро обвязался концом веревки, па спину забросил ледоруб, в руках держал альпеншток и веревочную лестницу. Медленно-медленно подступал он к краю трещины, потом подтянул к себе веревки столько, чтобы хватило для прыжка, и прыгнул. Через секунду он уже стоял на противоположной стороне и улыбался оттуда, закрепляя лестницу. Вскоре началась переправа, которая закончилась с наступлением темноты. Теперь необходимо было выбрать место для ночлега. Искали недолго, остановившись под огромной нависающей скалой. Снег шел так густо, что каждые десять-пятнадцать минут бойцы вынуждены были вставать и отряхиваться. А ночью началась метель, все усиливавшаяся к утру. Трудно придумать что-либо более страшное, чем метель в горах. День от ночи можно было различить скорее по часам, чем по свету. Чтобы люде не замерзли, Плиев приказал начать движение. Шли по компасу. Снег продолжал валить густо, даже находясь рядом,
бойцы не видели лица друг друга. Плиев приказал привязаться всем к одной веревке, выпить по сто граммов водки и снова двигаться. За день сделали не более двухсот метров.
Впереди ничего не было видно и слышно. Так же и со своей стороны. Наблюдали: не появятся ли какие-либо сигналы от второй и третьей групп, но ничего, конечно, не заметили. Метель не прекращалась, бойцы и офицеры так измучились, что многие дремали на ходу. Наступила вторая ночь.
Утром снова решили двигаться, но единственный компас вышел из строя.
– Позовите инженера, – сказал Плиев бойцам.
Пришел Слобода, долго возился с компасом, даже дышал на него, но все напрасно.
Беда, говорят, не приходит одна. Метель превратилась в бурю. Ветер ревел по ущелью. Видимости – никакой. А тут еще появились первые обморожения у бойцов, несмотря на меховую одежду и валенки. Но, чтобы не погибнуть, надо было идти. И они пошли, преодолевая трещины, крутые скалы, лед, интуитивно ориентируясь в этой непогоде.
Еще через несколько часов они увидели перед собой обширную пропасть. Ни перепрыгнуть пропасть, ни обойти. Пришлось заночевать у ее края. В эту ночь замерзли два бойца: нарушив приказ, они отошли метров на пять от общей группы, чтобы их не тревожили, не будили, накрылись плащ-палатками и уснули. Их замело снегом.
Утром снова стали искать обход, три небольшие группы отправились в разные стороны. Старшина Быков взял с собой пять бойцов, младший лейтенант Черкасов трех и политрук Баскаев пять. Часа через полтора две группы – Черкасова и Баскаева – вернулись, а Быкова не было. Подождали еще немного и отправились на поиски. Шли по следам около двух часов, и вдруг Слобода воскликнул:
– Вот они!
На краю глубокой трещины лицом вниз лежали два бойца в бессознательном состоянии. Когда минут через сорок их привели в чувство, они рассказали, что старшина Быков, шедший впереди с двумя другими бойцами несколько впереди, внезапно исчез в трещине. Свалились туда вместе с ним и два солдата. Оставшиеся двое хотели оказать помощь, искали спуск в трещину, пока не выбились из сил и не свалились с ног.