Страница:
Капуцины, которых я ~ на стену с тем, чтобы достать луну, но ~ канцлер.
ЛБ18 — нет
Капуцины, которых я ~ вошел великий канцлер.
ЛБ18 — с палкою канцлер
Увидевши его, все разбежались.
ЛБ18 — Все, увидевши его, разбежались
Я, как король, остался один.
ЛБ18 — Я один только как король <остался>
Январь того же года, случившийся после февраля.
ЛБ18 — Януарий
Январь того же года, случившийся после февраля.
ЛБ18 — после февруария
Народные обычаи и этикеты двора совершенно необыкновенны.
ЛБ18 — совершенно для меня непонятны
Сегодня выбрили мне голову, несмотря на то, что я кричал изо всей силы о нежелании быть монахом.
ЛБ18 — что не хочу быть папой
Но я уже не могу и вспомнить, что было со мною тогда, когда ~ холодною водою.
ЛБ18 — Но я не знаю, что было со мною
Но я уже не могу и вспомнить, что ~ мне на голову капать холодною водою.
ЛБ18 — сверху капать
Такого ада я еще никогда не чувствовал.
ЛБ18 — нет
Я готов был впасть в бешенство, так что едва могли меня удержать.
а. Я впал
б. Я готов был впасть в такое бешенство ЛБ18
Я не понимаю вовсе значения этого странного обычая.
ЛБ18 — Я ровно не понимаю
Для меня непостижима безрассудность королей, которые до сих пор не уничтожают его.
ЛБ18 — и я не понимаю безрассудности королей, которые до сих пор не выведут его. Я целый час думал для чего он? Но не мог, никак не мог надумать, совершенно потерялся в догадках
Судя по всем вероятиям, догадываюсь: не попался ли я в руки инквизиции, и ~ великий инквизитор.
ЛБ18 — Я думаю, что я, по всем вероятиям, попал в руки инквизиции. Но как же может король по<двергнуться?>
Судя по всем вероятиям, догадываюсь: не попался ли я в руки инквизиции, и тот, которого ~ великий инквизитор.
ЛБ18 — и что тот
Судя по всем вероятиям, догадываюсь: не попался ~ за канцлера, не есть ли сам великий инквизитор.
ЛБ18 — есть никто другой, как сам
Оно, правда, могло со стороны Франции и особенно Полинияк.
ЛБ18 — Мне кажется, что здесь мешается Франция и что всё это штуки Талейрана
О, это бестия Полинияк! Поклялся ~ водит англичанин.
ЛБ18 — а если сказать по правде, то тайною пружиною здесь англича<нин]>
Число 25.
ЛБ18 — Числа 25
Он, увидевши, что нет меня, начал звать.
а. начал кричать
б. как в тексте ЛБ18
Сначала закричал: Поприщин! — я ни слова.
ЛБ18 — нет
Сначала закричал: Поприщин! — я ни слова. Потом: Аксентий Иванов! титулярный советник! дворянин!
ЛБ18 — нет
Фердинанд VIII, король испанский!
ЛБ18 — Фердинанд II
Я хотел было высунуть голову, но после подумал: нет, брат, не надуешь!
ЛБ18 — но после думаю, нет брат!
Знаем мы тебя: опять будешь лить холодную воду мне на голову.
ЛБ18 — лить ~ на темя
Однако же он увидел меня и выгнал палкою из-под стула.
ЛБ18 — Но однако же
Однако же он увидел меня и выгнал палкою из-под стула.
ЛБ18 — [опять] увидел
Чрезвычайно больно бьется проклятая палка.
ЛБ18 — больно бьет ~ палка
Впрочем за всё это вознаградило ~ она у него находится под перьями.
ЛБ18 — находится у него
Впрочем за всё это вознаградило ~ находится под перьями.
а. под перьями не так далеко от хвоста
б. под перьями возле хвоста ЛБ18
Но я совершенно пренебрег его бессильною злобою, зная, что ~ орудие англичанина!
ЛБ18 — я совершенно пренебрегаю
Но я совершенно пренебрег ~ машина, как орудие англичанина!
ЛБ18 — орудие Испании
Февраль 349.
ЛБ18 — нет
Нет, я больше не имею сил терпеть.
ЛБ18 — нет
Они льют мне на голову холодную воду!
ЛБ18 — Они всё льют
Они льют мне на голову холодную воду!
ЛБ18 — на самое темя мое
Они льют мне на голову холодную воду!
а. воду. Льдом и вод<ой>
б. страшную воду. Она как стрела расщеливает череп мой ЛБ18
Они не внемлют, не видят, не слушают меня.
ЛБ18 — нет
Что я сделал им?
ЛБ18 — Что сделал я им
Что могу дать я им?
ЛБ18 — Что получат от меня
Я не в силах, я не могу вынести всех мук их, голова горит моя и всё кружится предо мною. Спасите меня! возьмите меня! дайте мне тройку быстрых как вихорь коней!
ЛБ18 — нет
Спасите меня! возьмите меня! дайте мне тройку быстрых как вихорь коней!
ЛБ18 — давайте мне тройку
Спасите меня! возьмите меня! дайте мне тройку быстрых как вихорь коней!
а. быстрых как тройку
б. как в тексте ЛБ18
Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся, кони, и несите меня с этого света!
ЛБ18 — несите меня
Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего.
ЛБ18 — нет
Вон небо клубится передо мною; звездочка ~ под ногами; струна звенит в тумане; с одной ~ виднеют.
ЛБ18 — нет
Дом ли то мой синеет вдали?
ЛБ18 — Дом ли мой
Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку посмотри, как мучат они его!
а. Матушка ~ как мучат они меня!
б. Матушка моя, за что они мучат меня! Голова [Перед этим начато: Царица] моя светлая. Ты видишь, [Взгляни] как жестоко поступают со мною за любовь. Ты видишь ли, [Ты знаешь ли] как обижают меня.
А знаете ли, что у французского короля шишка под самым носом? ЛБ18;
Ар — А знаете ли чт?: у алжирского дея под самым носом шишка?
П — А знаете ли, что у алжирского дея под самым носом шишка?
РИМ
Станет ли профилем — благородством дивным дышит профиль, и мечется красота линий, каких не создавала кисть. ПМск, 1842;
П — дивным благородством
Никакой гибкой пантере не сравниться с ней в быстроте, силе и гордости движений. ПМск, 1842;
П — Никакой гибкий пантер не сравнится
В праздничный ли день, когда темная древесная галлерея, ведущая ~ в гороховом непроникаемом макинтоше, скорчившего ~ без нее. ПМск, 1842;
П — непромокаемом макинтоше
Италиянский университет, где наука влачилась, скрытая в черствых схоластических образах, не удовлетворял ~ Альпы. ПМск, 1842;
П — в черствых схоластических формах
Французское влияние становилось заметно ~ произведениями необузданной французской музы, чудовищной, горячей, но местами не без признаков таланта.
ПМск, 1842 — необдуманной французской музы
Как ошеломленный, не в силах собрать себя, пошел он ~ тысяч шумевших шагов сплошно ~ зеркалами. ПМск, 1842;
П — стучавших шагов
В девять часов утра, схватившись с постели, он уже ~ в руке. ПМск, 1842;
П — вскочивши с постели
Даже страх чувствовал италиянец, читая их, думая, что завтра же ~ этот груз. ПМск, 1842;
П — читая их и думая
Он зевал перед лавками, где останавливаются по целым часам парижские крокодилы, засунув руки в карманы и ~ в стеклянных вазах.
ПМск, 1842 — руки в карман
Разом, в один и тот же день, беззаботное зеванье ~ для двадцатилетнего юноши! ПМск, 1842;
П — двадцатипятилетнего юноши
Италия казалась ему теперь каким-то темным, заплеснелым углом Европы, где заглохла жизнь и всякое движенье. ПМск, 1842;
П — казалась ~ заплесневелым углом
В движении вечного его кипенья и деятельности виделась теперь ему странная недеятельность. ПМск, 1842;
П — страшная недеятельность
Он видел, как всякой француз, казалось, только работал ~ своих супротивников, еще не зная ~ италиянцу. ПМск, 1842;
П — противников
Всё, казалось, нагло навязывалось ~ без зазыва, как непотребная женщина, ловящая человека ~ нищих.
П — непотребная женщина, что ловит
В самой науке, в ее одушевленных лекциях, которых ~ целого.
ПМск, 1842 — В самых науках
Несколько раз на неделю наведывался к своему банкиру и всегда получал один и тот же ответ, что из Рима нет никаких известий. ПМск, 1842;
П — Несколько раз на неделе
В двое суток он уже был в Марселе, не хотел отдохнуть часу, и того же вечера пересел на пароход. ПМск, 1842;
П — и в тот же вечер
Он не знал и не мог передать их; он оглядывал всякой холмик и отлогость. ПМск, 1842;
П — не умел и т. д. как в тексте
Старик побежал отворять ставни и освещать мало-помалу старинные величественные залы. ПМск, 1842;
П — странные ~ залы
Грустное чувство овладело им, — чувство, понятное ~ на сердце. ПМск, 1842;
П — овладело князем
Всё это слушал молодой князь рассеянный, не принадлежа мыслью ни к чему. ПМск, 1842;
П — слушал ~ рассеянно
Ему нравилась самая невзрачность улиц ~ торжественной тишины, обнимавшей человека. ПМск, 1842;
П — тишины, обнимающей человека
Они были высоко прекрасны, эти ~ живописью в сей плодотворный век, когда ~ вместе. ПМск, 1842;
П — в этот плодотворный век
Ибо высоко возвышает искусство человека, придая благородство и красоту чудную движеньям души. ПМск, 1842;
П — придавая благородство и чудную красоту
При таких рассуждениях невольно приходило ему на мысль: не оттого ли сей равнодушный хлад, обнимающий ~ чувств. ПМск, 1842;
П — этот равнодушный хлад
Чем более он всматривался, тем более поражала его сия необыкновенная плодотворность века, и ~ наделать! ПМск, 1842;
П — эта необыкновенная плодотворность
Ему неприятно бы было выйти после всего этого ~ святотатственным. ПМск, 1842;
П — Ему бы неприятно было
Ему неприятно бы было выйти после всего этого в модную улицу с блестящими ~ святотатственным. ПМск, 1842;
П — на модную улицу
Самые разговоры и ~ вовсе противоположны или не похожи на те, которые слышались ему в городах Европы. ПМск, 1842;
П — противоположны и не похожи
Тут не было толков о понизившихся фондах, о ~ статуе, о достоинстве кистей великих мастеров, раздавались ~ из лиц. ПМск, 1842;
П — о достоинстве кисти великих мастеров
Тут не было толков о понизившихся фондах, о ~ и, наконец, частные разговоры, в которых раскрывался человек, вытесненные из Европы ~ из лиц. ПМск, 1842;
П — частные разговоры ~ и которые вытеснены
Прекрасны были эти немые ~ храмов, с невыразимым спокойством расстилавшиеся ~ мака. ПМск, 1842;
П — с невыразимым спокойствием
В чудную постепенность цветов облекал ~ в светлую мглу пылившихся вдали чуть приметных рощ. ПМск, 1842;
П — мглу ~ рощей
Сияли резко и ясно углы и линии ~ властительно остающийся наконец один на всем ~ город. ПМск, 1842;
П — остающийся ~ одним
Сияли резко и ясно углы и линии ~ один на всем полгоризонте, когда уже совершенно скрылся весь город. ПМск, 1842;
П — на всем полугоризонте
Среди сей жизни почувствовал он, более нежели ~ записки. ПМск, 1842;
П — Среди этой жизни
Когда же и век искусства сокрылся, и к нему охладели погруженные ~ певцам.
ПМск, 1842 — и для него охладели
И самое это чудное собрание отживших миров, и прелесть ~ душу, — вырывала бы его оттуда, блеснув ему ~ человеком… ПМск, 1842;
П — вырвала бы его оттуда
Он сам хочет быть участником, его насилу ~ вихорь всех от сорокалетнего до ребятишки: последний ~ кучу. ПМск, 1842;
П — всех от сорокалетнего до мальчишки
Наконец, народ, в котором живет чувство ~ совратить наезды ~ по трактирам и дорогам ~ народе. ПМск, 1842;
П — наезды иностранцев развратителей пребывающих в бездействии наций, наезды, порождающие по трактирам
Притом здесь, в Риме, не слышалось что-то умершее; в самых ~ нации. ПМск, 1842;
П — не слышалось чего-то умершего
Тут противоположное чувство: тут ясное, торжественное спокойство.
ПМск, 1842 — торжественное спокойствие
Он ими наслаждался, как наслаждался ~ и насылавшими свежительную дрожь на душу. ПМск, 1842;
П — насылающими свежительную дрожь
Внимание толпы занял какой-то смельчак, шагавший на ходулях вравне с домами, рискуя ~ о мостовую. ПМск, 1842;
П — на ходулях наравне с домами
Но об этом, кажется, у него не было забот. ПМск, 1842;
П — не было заботы
Тут не нужно было иметь какой-нибудь ~ были сойтиться, все ~ божества. ПМск, 1842;
П — сойтися
Князь принимался было распрашивать у близ стоявших около себя, кто была такая чудная красавица и откуда. ПМск, 1842;
П — у стоявших подле него
Недвижный, утаив дыханье, он поглощал ее глазами. ПМск, 1842;
П — притаив дыханье
И в одну минуту с ног до головы был он обсыпан белою пылью, при громком смехе всех обступивших его соседей. ПМск, 1842;
П — усыпан
Толпа народа и мальчишек тесно валила ~ трубку вышиною в колокольню. ПМск, 1842;
П — вышиною с колокольню
Полная красота дана для того в мир, чтобы всякой ее увидал, чтобы идею о ней сохранял навечно в своем сердце. ПМск, 1842;
П — сохранял вечно
Едва только блеснет утро, уже открывает окно и высовывается сьора Сусанна, потом из другого окна выказывается сьора Грация, надевая юбку. ПМск, 1842;
П — потом из другого
Изредка только вставляет свое слово муж, стоящий ~ пускать под нос себе дым. ПМск, 1842;
П — себе под нос
Тут нет никаких магазинов, кроме лавчонки, где продавался хлеб и веревки, с стеклянными ~ под именем: Авроры. ПМск, 1842;
П — где продаются хлеб и веревки
Тут нет никаких магазинов, кроме ~ кафе, находившегося в самом углу ~ под именем: Авроры. ПМск, 1842;
П — находящегося
Тут нет никаких магазинов, кроме ~ боттега, разносивший синиорам ~ под именем: Авроры. ПМск, 1842;
П — разносящий
Э! куды ушел! повторила сьора Грация, приклонив голову к плечу. ПМск, 1842;
П — куда
Если хочет принчипе что-нибудь ~ Барбаручья, надевая в то же время серьгу в свое ~ передам. ПМск, 1842;
П — вдевая ~ серьгу
Он был самый радушный исполнитель ~ улицы, пергаментные книги разорившегося ~ день. ПМск, 1842;
П — пергаминные книги
Сон этот произвел большие толки ~ взял того же утра все три нумера. ПМск, 1842;
П — в то же утро
И хотя он подчас болтун и рассеянная голова, но, если обязать его словом настоящего римлянина, он сохранит всё втайне. ПМск, 1842;
П — однако, если обязать его
Но здесь князь взглянул на Рим и остановился: пред ним в чудной сияющей панораме предстал вечный город. ПМск, 1842;
П — Но тут князь взглянул
И над всей сверкающей сей массой темнели Ё стволами. ПМск, 1842;
П — над всей сверкающей массой
Последний мелкий архитектурный орнамент, узорное убранство карниза — всё вызначалось в непостижимой чистоте. ПМск, 1842;
П — всё означалось
Солнце опускалось ниже к земле; румянее и жарче стал ~ пинны; еще голубее и фосфорнее стали ~ воздух… ПМск, 1842;
П — голубее и фосфорнее
П — дивным благородством
Никакой гибкой пантере не сравниться с ней в быстроте, силе и гордости движений. ПМск, 1842;
П — Никакой гибкий пантер не сравнится
В праздничный ли день, когда темная древесная галлерея, ведущая ~ в гороховом непроникаемом макинтоше, скорчившего ~ без нее. ПМск, 1842;
П — непромокаемом макинтоше
Италиянский университет, где наука влачилась, скрытая в черствых схоластических образах, не удовлетворял ~ Альпы. ПМск, 1842;
П — в черствых схоластических формах
Французское влияние становилось заметно ~ произведениями необузданной французской музы, чудовищной, горячей, но местами не без признаков таланта.
ПМск, 1842 — необдуманной французской музы
Как ошеломленный, не в силах собрать себя, пошел он ~ тысяч шумевших шагов сплошно ~ зеркалами. ПМск, 1842;
П — стучавших шагов
В девять часов утра, схватившись с постели, он уже ~ в руке. ПМск, 1842;
П — вскочивши с постели
Даже страх чувствовал италиянец, читая их, думая, что завтра же ~ этот груз. ПМск, 1842;
П — читая их и думая
Он зевал перед лавками, где останавливаются по целым часам парижские крокодилы, засунув руки в карманы и ~ в стеклянных вазах.
ПМск, 1842 — руки в карман
Разом, в один и тот же день, беззаботное зеванье ~ для двадцатилетнего юноши! ПМск, 1842;
П — двадцатипятилетнего юноши
Италия казалась ему теперь каким-то темным, заплеснелым углом Европы, где заглохла жизнь и всякое движенье. ПМск, 1842;
П — казалась ~ заплесневелым углом
В движении вечного его кипенья и деятельности виделась теперь ему странная недеятельность. ПМск, 1842;
П — страшная недеятельность
Он видел, как всякой француз, казалось, только работал ~ своих супротивников, еще не зная ~ италиянцу. ПМск, 1842;
П — противников
Всё, казалось, нагло навязывалось ~ без зазыва, как непотребная женщина, ловящая человека ~ нищих.
П — непотребная женщина, что ловит
В самой науке, в ее одушевленных лекциях, которых ~ целого.
ПМск, 1842 — В самых науках
Несколько раз на неделю наведывался к своему банкиру и всегда получал один и тот же ответ, что из Рима нет никаких известий. ПМск, 1842;
П — Несколько раз на неделе
В двое суток он уже был в Марселе, не хотел отдохнуть часу, и того же вечера пересел на пароход. ПМск, 1842;
П — и в тот же вечер
Он не знал и не мог передать их; он оглядывал всякой холмик и отлогость. ПМск, 1842;
П — не умел и т. д. как в тексте
Старик побежал отворять ставни и освещать мало-помалу старинные величественные залы. ПМск, 1842;
П — странные ~ залы
Грустное чувство овладело им, — чувство, понятное ~ на сердце. ПМск, 1842;
П — овладело князем
Всё это слушал молодой князь рассеянный, не принадлежа мыслью ни к чему. ПМск, 1842;
П — слушал ~ рассеянно
Ему нравилась самая невзрачность улиц ~ торжественной тишины, обнимавшей человека. ПМск, 1842;
П — тишины, обнимающей человека
Они были высоко прекрасны, эти ~ живописью в сей плодотворный век, когда ~ вместе. ПМск, 1842;
П — в этот плодотворный век
Ибо высоко возвышает искусство человека, придая благородство и красоту чудную движеньям души. ПМск, 1842;
П — придавая благородство и чудную красоту
При таких рассуждениях невольно приходило ему на мысль: не оттого ли сей равнодушный хлад, обнимающий ~ чувств. ПМск, 1842;
П — этот равнодушный хлад
Чем более он всматривался, тем более поражала его сия необыкновенная плодотворность века, и ~ наделать! ПМск, 1842;
П — эта необыкновенная плодотворность
Ему неприятно бы было выйти после всего этого ~ святотатственным. ПМск, 1842;
П — Ему бы неприятно было
Ему неприятно бы было выйти после всего этого в модную улицу с блестящими ~ святотатственным. ПМск, 1842;
П — на модную улицу
Самые разговоры и ~ вовсе противоположны или не похожи на те, которые слышались ему в городах Европы. ПМск, 1842;
П — противоположны и не похожи
Тут не было толков о понизившихся фондах, о ~ статуе, о достоинстве кистей великих мастеров, раздавались ~ из лиц. ПМск, 1842;
П — о достоинстве кисти великих мастеров
Тут не было толков о понизившихся фондах, о ~ и, наконец, частные разговоры, в которых раскрывался человек, вытесненные из Европы ~ из лиц. ПМск, 1842;
П — частные разговоры ~ и которые вытеснены
Прекрасны были эти немые ~ храмов, с невыразимым спокойством расстилавшиеся ~ мака. ПМск, 1842;
П — с невыразимым спокойствием
В чудную постепенность цветов облекал ~ в светлую мглу пылившихся вдали чуть приметных рощ. ПМск, 1842;
П — мглу ~ рощей
Сияли резко и ясно углы и линии ~ властительно остающийся наконец один на всем ~ город. ПМск, 1842;
П — остающийся ~ одним
Сияли резко и ясно углы и линии ~ один на всем полгоризонте, когда уже совершенно скрылся весь город. ПМск, 1842;
П — на всем полугоризонте
Среди сей жизни почувствовал он, более нежели ~ записки. ПМск, 1842;
П — Среди этой жизни
Когда же и век искусства сокрылся, и к нему охладели погруженные ~ певцам.
ПМск, 1842 — и для него охладели
И самое это чудное собрание отживших миров, и прелесть ~ душу, — вырывала бы его оттуда, блеснув ему ~ человеком… ПМск, 1842;
П — вырвала бы его оттуда
Он сам хочет быть участником, его насилу ~ вихорь всех от сорокалетнего до ребятишки: последний ~ кучу. ПМск, 1842;
П — всех от сорокалетнего до мальчишки
Наконец, народ, в котором живет чувство ~ совратить наезды ~ по трактирам и дорогам ~ народе. ПМск, 1842;
П — наезды иностранцев развратителей пребывающих в бездействии наций, наезды, порождающие по трактирам
Притом здесь, в Риме, не слышалось что-то умершее; в самых ~ нации. ПМск, 1842;
П — не слышалось чего-то умершего
Тут противоположное чувство: тут ясное, торжественное спокойство.
ПМск, 1842 — торжественное спокойствие
Он ими наслаждался, как наслаждался ~ и насылавшими свежительную дрожь на душу. ПМск, 1842;
П — насылающими свежительную дрожь
Внимание толпы занял какой-то смельчак, шагавший на ходулях вравне с домами, рискуя ~ о мостовую. ПМск, 1842;
П — на ходулях наравне с домами
Но об этом, кажется, у него не было забот. ПМск, 1842;
П — не было заботы
Тут не нужно было иметь какой-нибудь ~ были сойтиться, все ~ божества. ПМск, 1842;
П — сойтися
Князь принимался было распрашивать у близ стоявших около себя, кто была такая чудная красавица и откуда. ПМск, 1842;
П — у стоявших подле него
Недвижный, утаив дыханье, он поглощал ее глазами. ПМск, 1842;
П — притаив дыханье
И в одну минуту с ног до головы был он обсыпан белою пылью, при громком смехе всех обступивших его соседей. ПМск, 1842;
П — усыпан
Толпа народа и мальчишек тесно валила ~ трубку вышиною в колокольню. ПМск, 1842;
П — вышиною с колокольню
Полная красота дана для того в мир, чтобы всякой ее увидал, чтобы идею о ней сохранял навечно в своем сердце. ПМск, 1842;
П — сохранял вечно
Едва только блеснет утро, уже открывает окно и высовывается сьора Сусанна, потом из другого окна выказывается сьора Грация, надевая юбку. ПМск, 1842;
П — потом из другого
Изредка только вставляет свое слово муж, стоящий ~ пускать под нос себе дым. ПМск, 1842;
П — себе под нос
Тут нет никаких магазинов, кроме лавчонки, где продавался хлеб и веревки, с стеклянными ~ под именем: Авроры. ПМск, 1842;
П — где продаются хлеб и веревки
Тут нет никаких магазинов, кроме ~ кафе, находившегося в самом углу ~ под именем: Авроры. ПМск, 1842;
П — находящегося
Тут нет никаких магазинов, кроме ~ боттега, разносивший синиорам ~ под именем: Авроры. ПМск, 1842;
П — разносящий
Э! куды ушел! повторила сьора Грация, приклонив голову к плечу. ПМск, 1842;
П — куда
Если хочет принчипе что-нибудь ~ Барбаручья, надевая в то же время серьгу в свое ~ передам. ПМск, 1842;
П — вдевая ~ серьгу
Он был самый радушный исполнитель ~ улицы, пергаментные книги разорившегося ~ день. ПМск, 1842;
П — пергаминные книги
Сон этот произвел большие толки ~ взял того же утра все три нумера. ПМск, 1842;
П — в то же утро
И хотя он подчас болтун и рассеянная голова, но, если обязать его словом настоящего римлянина, он сохранит всё втайне. ПМск, 1842;
П — однако, если обязать его
Но здесь князь взглянул на Рим и остановился: пред ним в чудной сияющей панораме предстал вечный город. ПМск, 1842;
П — Но тут князь взглянул
И над всей сверкающей сей массой темнели Ё стволами. ПМск, 1842;
П — над всей сверкающей массой
Последний мелкий архитектурный орнамент, узорное убранство карниза — всё вызначалось в непостижимой чистоте. ПМск, 1842;
П — всё означалось
Солнце опускалось ниже к земле; румянее и жарче стал ~ пинны; еще голубее и фосфорнее стали ~ воздух… ПМск, 1842;
П — голубее и фосфорнее
КОММЕНТАРИИ
ВВЕДЕНИЕ
Семь повестей, образующих основное содержание данного тома: “Невский проспект”, “Нос”, “Портрет”, “Шинель”, “Коляска”, “Записки сумасшедшего”, “Рим”, объединил и расположил в указанной последовательности сам Гоголь — в третьем томе своего первого собрания сочинений (1842 г.), придав им, таким образом, тот же характер цикла, что “Вечерам” и “Миргороду”. И в самом деле, семь перечисленных повестей цикличны как с точки зрения жанрово-тематической, так и в хронологическом отношении, по времени и обстоятельствам своего возникновения.
Из семи повестей, включенных в третий том, три (“Невский проспект”, “Портрет” и “Записки сумасшедшего”) были ранее напечатаны в “Арабесках” 1835 г.; две — в пушкинском “Современнике” 1836 г. (“Нос” и “Коляска”). По сравнению с “Арабесками” “Портрет” заменен был новой редакцией, незадолго до выхода в свет собрания сочинений напечатанной в “Современнике” 1842, кн. 3; “Рим” был впервые напечатан в “Москвитянине” 1842, № 3; “Шинель” в третьем томе появилась впервые.
“Невский проспект”, “Портрет” (первая редакция) и “Записки сумасшедшего” попали в “Арабески” со страниц одной и той же рукописной тетради, именно — второй аксаковской тетради (РА2, согласно номенклатуре Тихонравова), ныне принадлежащей Публичной библиотеке СССР им. В. И. Ленина; здесь эта тетрадь обозначается РМ4. С нее-то и начинается литературная история интересующего нас цикла. Из содержания этой тетради [Описание ее, сделанное В. И. Шенроком (см. Соч. Гоголя, 10 изд., VII, стр. 900–905), мало удовлетворительно: гоголевские записи часто не отличаются от не-гоголевских, в цитатах ряд ошибочных чтений и т. п. ] видно, что “Портрет”, непосредственно предваряя началом своим весь текст “Невского проспекта”, начат, во всяком случае, раньше, чем последний: мало вероятно, чтобы такая болыпая повесть, как “Портрет”, была начата за две страницы перед вписанной в тетрадь другой повестью. Очевидно, начав одну повесть (“Портрет”), Гоголь на второй же странице ее оставил и приступил к другой (“Невскому проспекту”). Начало “Портрета” близко к началу “Невского проспекта” не только по месту в тетради, но и по времени: это доказывается полной тожественностью чернил и почерка (основного) там и тут.
Прерванная на стр. 50-ой работа над первой повестью (“Портретом”) возобновлена была и закончена на стр. 165–172 и 182–199; отсутствие сколько-нибудь длительных перерывов в этом периоде работы доказывается, кроме тожественности чернил и почерка, еще тем, что переход со стр. 172-ой на стр. 182-ую несомненно обусловлен был, при непрерывности текста, чисто внешней причиной: десять промежуточных страниц уже были заполнены более ранними записями, частью гоголевскими (“Гетьманом”), частью не-гоголевскими.
К прерванной работе над “Портретом” Гоголь вернулся еще до того как “Невский проспект” был закончен. Вглядываясь в текст “Невского проспекта”, нетрудно заметить, что весь заключительный эпизод с Пироговым (начиная со слов на стр. 64-ой: “Мы, кажется, оставили поручика Пирогова”, ср. выше факсимиле), как и эпилог, по сравнению с предшествующей историей Пискарева-Палитрина, вписаны другим (или вновь очиненным) пером; тут и мог, следовательно, быть какой-то перерыв в работе; что он, действительно, был, доказывает одна многознаменательная описка: на стр. 66-й Пирогов назван Чертковым (“Черткову очень неприятно было”), один лишь раз, с переходом в смежной же фразе снова к нигде больше не вариирующейся настоящей фамилии; этим доказывается неумышленный характер замены. А в таком случае та часть второй повести (“Невского проспекта”), где эта ошибка допущена, была вписана в тетрадь позже той части первой повести (“Портрета”), где герой ее впервые и получил имя Черткова. Но герой “Портрета”, — Корчев, Коблин, Коблев, Копьев в начале рукописного текста, — впервые назван Чертковым лишь на стр. 182-ой, оставаясь затем с этим именем до конца. Ясно, что возобновление и завершение работы над “Портретом” предшествовало окончанию “Невского проспекта”. Доведя вторую свою повесть до развязки эпизода с Палитриным-Пискаревым (стр. 64) и прежде чем перейти к комическому его антиподу (Пирогову), Гоголь вернулся к трагической судьбе другого своего героя-художника и, назвав его теперь Чертковым, всю первую повесть довел до конца (стр. 165–172, 182–199). Лишь после этого он снова обратился ко второй повести, с окончанием которой (стр. 64–70) и кончена была вся вообще перемежающаяся эта работа над двумя повестями сразу.
Конец этой работы в целом, поскольку на него приходится эпилог “Невского проспекта”, датируется упоминаниями в нем “лютеранской кирки” [Заложенной (по проекту Брюллова) в мае 1833 года и доступной поэтому суждениям “об ее архитектуре” не ранее 1834 г. См. Соч. Гоголя, 10 изд., V, стр. 586, 591.] и вождя французской республиканской партии Лафайета: упоминание о “главной ошибке” Лафайета (умершего в мае 1834 г., тотчас после подавления в Лионе восстания рабочих против признанной им июльской монархии) могло быть сделано не ранее мая 1834 г. В августе того же года был составлен перечень содержания “Арабесок”, куда включен и “Невский проспект”. [См. Соч. Гоголя, 10 изд., V, стр. 558.] Следовательно, эпилог “Невского проспекта”, а вместе с ним и обе повести в целом, были завершены между маем и августом 1834 г.
Труднее установить дату начала работы. Данные творческой истории “Портрета” не позволяют отодвигать его далее 1833 года назад (см. комментарий к “Портрету”). Последовательность текстов в тетради указывает, что “Портрет” был начат в ней (стр. 49–50) после окончания “Скульптуры, живописи и музыки” на предыдущей стр. 48-ой, а это, в свою очередь, произошло по окончании статьи о Пушкине (стр. 47–48). Оказывается, что статья, датированная в “Арабесках” 1831-м годом (“Скульптура, живопись и музыка”), написана позже, чем статья, датированная там же 1832-м годом (“Несколько слов о Пушкине”). Это дает право отказаться от обеих дат, признав их, подобно гоголевским датам под статьями “Жизнь” и “Об архитектуре”, вымышленными, самые же статьи, судя по почерку, отнести, по крайней мере, к 1833-му г. Тогда к этому же году (к концу) надо будет, в самом деле, отнести и первые страницы “Портрета”, поправки к которым (на стр. 48-ой) вписаны между строками “Скульптуры”. Не раньше как к концу 1833 г. относим начало “Портрета” еще и потому, что весь текст обеих повестей, судя по почерку, писался без больших перерывов и, следовательно, не так уж долго: вероятно, не больше полугода.
Наконец, третья повесть (“Записки сумасшедшего”) вписана в ту же тетрадь РМ4 в сентябре-октябре 1834 г. (см. комментарий).
—
Три повести из “Арабесок” одинаково выдержаны в новом для Гоголя городском колорите, все они — петербургские в самом точном смысле этого слова. Петербургская улица служит местом действия не только в “Невском проспекте”: подобно Пискареву, и Чарткова подстерегает судьба на улице, — “Портрет” тоже начат уличной сценой; с случайной встречи на Невском (с генеральской дочкой) начинается и неудачный роман Поприщина. Затем в каждой из трех повестей видна та же склонность к изображению не только типических лиц, а и целых социальных слоев или групп: это — и немцы-мастеровые с Мещанской в “Невском проспекте”, и “дробь и мелочь” обитателей Коломны в “Портрете”, и “наш брат чиновник” в “Записках сумасшедшего”. Да и фабула каждой из трех повестей одинаково коренится в социальном расслоении николаевского Петербурга. Ежедневной сменой — по часам дня — сословий охарактеризован Невский проспект в одноименной повести, эта “главная коммуникация Петербурга”, главный виновник гибели Пискарева; нужда городских подонков и соблазны коломенского ростовщика создают тот же фон для Чарткова; в атмосфере социального неравенства рождается, наконец, и безумная мечта “испанского короля”. Характерно, что судьбы всех трех героев оканчиваются безумием, а все три безумца — и Пискарев, и Чартков, и Поприщин — изображены “вне гражданства столицы”, которое или заведомо исключает их из своей среды как служителей ненужного ему искусства (Пискарев и Чартков до приобретения портрета), или губит, втягивая в свой омут (Чартков после приобретения портрета), или доводит, наконец, своим гнетом до бунта (Поприщин). Одинаково трагичен исход всех этих трех приключений. Одинаково присущ всем им трем еще один, в высшей степени характерный, признак — тема “столкновения мечты с существенностью”.
При таком единстве во всех трех повестях исходной художественной точки зрения не удивительна их родственность между собой и в смысле историко-литературной их биографии.
Повести размещены были в “Арабесках” так: в первой части — “Портрет”, во второй — “Невский проспект” (на третьем месте) и “Записки сумасшедшего” (на последнем). Цензурное разрешение обеих частей датировано 10 ноября 1834 г. При прохождении через предварительную цензуру урезкам подвергся “Невский проспект”, что предвидел ознакомившийся с ним еще по рукописи Пушкин (ср. его письмо к Гоголю осенью 1834 г.). Перед выпуском книги цензура потребовала новых изменений, — на этот раз в “Записках сумасшедшего”, о чем сам Гоголь писал Пушкину в недатированном письме (“Вышла вчера довольно неприятная зацепа по цензуре” и т. д.). Вышли в свет “Арабески” не позднее 22 января 1835 г., когда Гоголь извещал Максимовича о посылке ему их в Киев. Во всех критических отзывах, как бы враждебны Гоголю они ни были в целом, три петербургские повести служат критикам (Булгарину, Сенковскому) предлогом для сочувственных оговорок. Известная же статья Белинского (“О русской повести и повестях Гоголя”) уделяет им всем трем большое внимание, наряду, правда, и вперемежку с повестями “Миргорода”, т. е. не выделяя особо как новый цикл.
Почти одновременно с тремя повестями для “Арабесок” писался и “Нос”, близкий трем повестям “Арабесок” своим петербургским колоритом; а борьба с Гофманом, начатая в “Невском проспекте”, тут доведена уже до пределов пародии (см. ниже комментарий). Отличает “Нос” от трех основных повестей анекдотичность его сюжета. Зато как раз этот признак сближает с ним, а через него и с циклом вообще, несколько особняком стоящую “Коляску”.
Две последние повести из семи — “Шинель” и “Рим” — писались значительно позже предыдущих. Но замечательна и тут одновременность работы над ними (ср. ниже комментарий к этим повестям) с переработкой “Портрета” и “Носа”. Вторые редакции этих двух ранних повестей создавались несомненно тогда же, когда писалась “Шинель”: этим, вероятно, и объясняются совпадения “Шинели” с двумя эпизодами “Носа” (о посещении героем частного пристава и о разглядывании в окне магазина картинки) и с одной мелкой, правда, но характерной деталью в “Портрете” как раз второй редакции (в описании “черной лестницы” Петровича и Чарткова). В “Шинели” поэтому и приходится видеть синтез бытоописательных и обличительных тенденций предыдущих повестей. Что касается “Рима”, то и его нельзя совершенно обособить от петербургского цикла: историко-литературный анализ и в нем вскрывает, в виде первоосновы, романтическую новеллу о художнике, т. е. жанр, к которому принадлежат “Портрет” и “Невский проспект”, не говоря уж о теме большого города, перекликающейся в “Риме” с тем же “Невским проспектом”.
Из семи повестей, включенных в третий том, три (“Невский проспект”, “Портрет” и “Записки сумасшедшего”) были ранее напечатаны в “Арабесках” 1835 г.; две — в пушкинском “Современнике” 1836 г. (“Нос” и “Коляска”). По сравнению с “Арабесками” “Портрет” заменен был новой редакцией, незадолго до выхода в свет собрания сочинений напечатанной в “Современнике” 1842, кн. 3; “Рим” был впервые напечатан в “Москвитянине” 1842, № 3; “Шинель” в третьем томе появилась впервые.
“Невский проспект”, “Портрет” (первая редакция) и “Записки сумасшедшего” попали в “Арабески” со страниц одной и той же рукописной тетради, именно — второй аксаковской тетради (РА2, согласно номенклатуре Тихонравова), ныне принадлежащей Публичной библиотеке СССР им. В. И. Ленина; здесь эта тетрадь обозначается РМ4. С нее-то и начинается литературная история интересующего нас цикла. Из содержания этой тетради [Описание ее, сделанное В. И. Шенроком (см. Соч. Гоголя, 10 изд., VII, стр. 900–905), мало удовлетворительно: гоголевские записи часто не отличаются от не-гоголевских, в цитатах ряд ошибочных чтений и т. п. ] видно, что “Портрет”, непосредственно предваряя началом своим весь текст “Невского проспекта”, начат, во всяком случае, раньше, чем последний: мало вероятно, чтобы такая болыпая повесть, как “Портрет”, была начата за две страницы перед вписанной в тетрадь другой повестью. Очевидно, начав одну повесть (“Портрет”), Гоголь на второй же странице ее оставил и приступил к другой (“Невскому проспекту”). Начало “Портрета” близко к началу “Невского проспекта” не только по месту в тетради, но и по времени: это доказывается полной тожественностью чернил и почерка (основного) там и тут.
Прерванная на стр. 50-ой работа над первой повестью (“Портретом”) возобновлена была и закончена на стр. 165–172 и 182–199; отсутствие сколько-нибудь длительных перерывов в этом периоде работы доказывается, кроме тожественности чернил и почерка, еще тем, что переход со стр. 172-ой на стр. 182-ую несомненно обусловлен был, при непрерывности текста, чисто внешней причиной: десять промежуточных страниц уже были заполнены более ранними записями, частью гоголевскими (“Гетьманом”), частью не-гоголевскими.
К прерванной работе над “Портретом” Гоголь вернулся еще до того как “Невский проспект” был закончен. Вглядываясь в текст “Невского проспекта”, нетрудно заметить, что весь заключительный эпизод с Пироговым (начиная со слов на стр. 64-ой: “Мы, кажется, оставили поручика Пирогова”, ср. выше факсимиле), как и эпилог, по сравнению с предшествующей историей Пискарева-Палитрина, вписаны другим (или вновь очиненным) пером; тут и мог, следовательно, быть какой-то перерыв в работе; что он, действительно, был, доказывает одна многознаменательная описка: на стр. 66-й Пирогов назван Чертковым (“Черткову очень неприятно было”), один лишь раз, с переходом в смежной же фразе снова к нигде больше не вариирующейся настоящей фамилии; этим доказывается неумышленный характер замены. А в таком случае та часть второй повести (“Невского проспекта”), где эта ошибка допущена, была вписана в тетрадь позже той части первой повести (“Портрета”), где герой ее впервые и получил имя Черткова. Но герой “Портрета”, — Корчев, Коблин, Коблев, Копьев в начале рукописного текста, — впервые назван Чертковым лишь на стр. 182-ой, оставаясь затем с этим именем до конца. Ясно, что возобновление и завершение работы над “Портретом” предшествовало окончанию “Невского проспекта”. Доведя вторую свою повесть до развязки эпизода с Палитриным-Пискаревым (стр. 64) и прежде чем перейти к комическому его антиподу (Пирогову), Гоголь вернулся к трагической судьбе другого своего героя-художника и, назвав его теперь Чертковым, всю первую повесть довел до конца (стр. 165–172, 182–199). Лишь после этого он снова обратился ко второй повести, с окончанием которой (стр. 64–70) и кончена была вся вообще перемежающаяся эта работа над двумя повестями сразу.
Конец этой работы в целом, поскольку на него приходится эпилог “Невского проспекта”, датируется упоминаниями в нем “лютеранской кирки” [Заложенной (по проекту Брюллова) в мае 1833 года и доступной поэтому суждениям “об ее архитектуре” не ранее 1834 г. См. Соч. Гоголя, 10 изд., V, стр. 586, 591.] и вождя французской республиканской партии Лафайета: упоминание о “главной ошибке” Лафайета (умершего в мае 1834 г., тотчас после подавления в Лионе восстания рабочих против признанной им июльской монархии) могло быть сделано не ранее мая 1834 г. В августе того же года был составлен перечень содержания “Арабесок”, куда включен и “Невский проспект”. [См. Соч. Гоголя, 10 изд., V, стр. 558.] Следовательно, эпилог “Невского проспекта”, а вместе с ним и обе повести в целом, были завершены между маем и августом 1834 г.
Труднее установить дату начала работы. Данные творческой истории “Портрета” не позволяют отодвигать его далее 1833 года назад (см. комментарий к “Портрету”). Последовательность текстов в тетради указывает, что “Портрет” был начат в ней (стр. 49–50) после окончания “Скульптуры, живописи и музыки” на предыдущей стр. 48-ой, а это, в свою очередь, произошло по окончании статьи о Пушкине (стр. 47–48). Оказывается, что статья, датированная в “Арабесках” 1831-м годом (“Скульптура, живопись и музыка”), написана позже, чем статья, датированная там же 1832-м годом (“Несколько слов о Пушкине”). Это дает право отказаться от обеих дат, признав их, подобно гоголевским датам под статьями “Жизнь” и “Об архитектуре”, вымышленными, самые же статьи, судя по почерку, отнести, по крайней мере, к 1833-му г. Тогда к этому же году (к концу) надо будет, в самом деле, отнести и первые страницы “Портрета”, поправки к которым (на стр. 48-ой) вписаны между строками “Скульптуры”. Не раньше как к концу 1833 г. относим начало “Портрета” еще и потому, что весь текст обеих повестей, судя по почерку, писался без больших перерывов и, следовательно, не так уж долго: вероятно, не больше полугода.
Наконец, третья повесть (“Записки сумасшедшего”) вписана в ту же тетрадь РМ4 в сентябре-октябре 1834 г. (см. комментарий).
—
Три повести из “Арабесок” одинаково выдержаны в новом для Гоголя городском колорите, все они — петербургские в самом точном смысле этого слова. Петербургская улица служит местом действия не только в “Невском проспекте”: подобно Пискареву, и Чарткова подстерегает судьба на улице, — “Портрет” тоже начат уличной сценой; с случайной встречи на Невском (с генеральской дочкой) начинается и неудачный роман Поприщина. Затем в каждой из трех повестей видна та же склонность к изображению не только типических лиц, а и целых социальных слоев или групп: это — и немцы-мастеровые с Мещанской в “Невском проспекте”, и “дробь и мелочь” обитателей Коломны в “Портрете”, и “наш брат чиновник” в “Записках сумасшедшего”. Да и фабула каждой из трех повестей одинаково коренится в социальном расслоении николаевского Петербурга. Ежедневной сменой — по часам дня — сословий охарактеризован Невский проспект в одноименной повести, эта “главная коммуникация Петербурга”, главный виновник гибели Пискарева; нужда городских подонков и соблазны коломенского ростовщика создают тот же фон для Чарткова; в атмосфере социального неравенства рождается, наконец, и безумная мечта “испанского короля”. Характерно, что судьбы всех трех героев оканчиваются безумием, а все три безумца — и Пискарев, и Чартков, и Поприщин — изображены “вне гражданства столицы”, которое или заведомо исключает их из своей среды как служителей ненужного ему искусства (Пискарев и Чартков до приобретения портрета), или губит, втягивая в свой омут (Чартков после приобретения портрета), или доводит, наконец, своим гнетом до бунта (Поприщин). Одинаково трагичен исход всех этих трех приключений. Одинаково присущ всем им трем еще один, в высшей степени характерный, признак — тема “столкновения мечты с существенностью”.
При таком единстве во всех трех повестях исходной художественной точки зрения не удивительна их родственность между собой и в смысле историко-литературной их биографии.
Повести размещены были в “Арабесках” так: в первой части — “Портрет”, во второй — “Невский проспект” (на третьем месте) и “Записки сумасшедшего” (на последнем). Цензурное разрешение обеих частей датировано 10 ноября 1834 г. При прохождении через предварительную цензуру урезкам подвергся “Невский проспект”, что предвидел ознакомившийся с ним еще по рукописи Пушкин (ср. его письмо к Гоголю осенью 1834 г.). Перед выпуском книги цензура потребовала новых изменений, — на этот раз в “Записках сумасшедшего”, о чем сам Гоголь писал Пушкину в недатированном письме (“Вышла вчера довольно неприятная зацепа по цензуре” и т. д.). Вышли в свет “Арабески” не позднее 22 января 1835 г., когда Гоголь извещал Максимовича о посылке ему их в Киев. Во всех критических отзывах, как бы враждебны Гоголю они ни были в целом, три петербургские повести служат критикам (Булгарину, Сенковскому) предлогом для сочувственных оговорок. Известная же статья Белинского (“О русской повести и повестях Гоголя”) уделяет им всем трем большое внимание, наряду, правда, и вперемежку с повестями “Миргорода”, т. е. не выделяя особо как новый цикл.
Почти одновременно с тремя повестями для “Арабесок” писался и “Нос”, близкий трем повестям “Арабесок” своим петербургским колоритом; а борьба с Гофманом, начатая в “Невском проспекте”, тут доведена уже до пределов пародии (см. ниже комментарий). Отличает “Нос” от трех основных повестей анекдотичность его сюжета. Зато как раз этот признак сближает с ним, а через него и с циклом вообще, несколько особняком стоящую “Коляску”.
Две последние повести из семи — “Шинель” и “Рим” — писались значительно позже предыдущих. Но замечательна и тут одновременность работы над ними (ср. ниже комментарий к этим повестям) с переработкой “Портрета” и “Носа”. Вторые редакции этих двух ранних повестей создавались несомненно тогда же, когда писалась “Шинель”: этим, вероятно, и объясняются совпадения “Шинели” с двумя эпизодами “Носа” (о посещении героем частного пристава и о разглядывании в окне магазина картинки) и с одной мелкой, правда, но характерной деталью в “Портрете” как раз второй редакции (в описании “черной лестницы” Петровича и Чарткова). В “Шинели” поэтому и приходится видеть синтез бытоописательных и обличительных тенденций предыдущих повестей. Что касается “Рима”, то и его нельзя совершенно обособить от петербургского цикла: историко-литературный анализ и в нем вскрывает, в виде первоосновы, романтическую новеллу о художнике, т. е. жанр, к которому принадлежат “Портрет” и “Невский проспект”, не говоря уж о теме большого города, перекликающейся в “Риме” с тем же “Невским проспектом”.