Голон Анна. Анжелика в Берберии (= Неукротимая Анжелика)

   Со всех сторон слышался смех слуг и голос хозяина дома, ругавшегося по-арабски. Хозяин принялся пинать Колена Патюреля, который решил встать на ноги.
   - Ну, Жозеф Жиллард, - злобно сказал он по-французски. - Ты что, не можешь оставить парочку наедине? Видит бог, у меня нет десяти жен, как у тебя.
   Родани, который был не кем иным, как Жозефом Жиллардом, ренегатом-французом, поставщиком боеприпасов, то краснел, то бледнел:
   - Ты, дурак-христианин, - заорал он, потрясая кулаком. - Я научу тебя блудить в моем саду! Ты заплатишь за свое вечное бесстыдство, Колен Патюрель. Не забывай, что ты всего лишь раб.
   - Я такой же человек, как другие, и к тому же я француз, как и ты, насмешливо ответил нормандец. - Давай, давай, старина, не придирайся, если такой бедный раб, как я, удовлетворит свои желания с девочкой.
   - Завтра я пожалуюсь султану.
   - Так ты хочешь, чтобы моим стражам отрубили головы? Мне султан отпустит двадцать плетей. Он знает меня. Он дает мне кое-какие привилегии, вроде этой, и если я днем хорошо поработал на него, он знает, что лучший способ отблагодарить меня - это послать мне одну из своих мавританочек. С чего мне отказываться? Или ты не согласен со мной?
   - Но почему в моем саду? - все еще сердясь, спросил Сиди Родани.
   - Здесь такая мягкая трава, и мои товарищи будут мне завидовать.
   - Твои товарищи! - ренегат пожал плечами. - Ты думаешь, наверное, что эти полутрупы еще хотят женщин? Эта забава только для тебя.
   - Ты прав, старина. Священник в моей деревне учил меня, когда мне было шестнадцать. "Колен, - говорил он, - тебя погубит женская хитрость". Помнишь, Жиллард, когда мы лавировали перед входом в порт Кадиса и...
   - Нет, не помню, - закричал ренегат. - И я хочу видеть, как ты уберешься отсюда. Кстати, как ты попал в мой сад?
   - Через маленькую калитку вон в том конце. Между прочим, я делал для нее замок и кое-что знаю про то, как он открывается.
   - Взломщик! Первое, что я сделаю утром, - это сменю замок.
   Под градом палочных ударов и пинков слуги довели Колена Патюреля и Анжелику до калитки в конце сада. Она была заперта, но слуги, раздраженные таким свидетельством их беззаботности, не пытались решить эту загадку, а открыли дверь и бесцеремонно вытолкали невольников прочь.
   Колен Патюрель пустился в путь по темным улицам, Анжелика следовала в одном-двух шагах за ним. Они петляли по бесконечному лабиринту улиц, с которыми Колен был хорошо знаком.
   - Когда мы выйдем из города? - шепотом спросила Анжелика.
   - Мы не собираемся выходить из города, - он остановился и постучал в дверь около забранного красной решеткой окна, за которым горела лампа. После того, как он сказал через глазок несколько слов, дверь отворилась, и показался человек в длинном черном плаще. Его бархатные глаза внимательно смотрели на них из под черной ермолки.
   - Это Самюэль Манморан, зять старого Савари, - сказал Колен Патюрель. Мы в гетто. Здесь мы можем найти убежище.
   Остальные беглецы ожидали их в следующей комнате, где странного оттенка стеклянные шары венецианских ламп отбрасывали таинственный свет на их бледные лица и жиденькие бородки. Здесь были Пиччинино-венецианец, маркиз де Кермур, Франсис Баргу из Арле, Жан д'Гарростегю, старый Колен и Жан-Жак из Парижа. Анжелике все они показались жалкими отребьями человечества, и она с трудом могла поверить, что все они французы. Она прислонилась к двери, чтобы передохнуть, пока нормандец представляет ее будущим спутникам. Все громко смеялись над его рассказом об эпизоде в саду Сиди Родани:
   - Если бы они узнали, что застали меня за похищением будущей фаворитки Мулаи Исмаила!..
   Потом они повернулись к Анжелике, и их лица окаменели.
   - Ого! - присвистнул Жан-Жак. - Уже не все слава богу. Девочка ранена.
   - Нет, это кровь того большого дьявола, которому я воткнул нож в спину.
   Анжелика оглядела себя - она вся была покрыта грязью и кровью. Тут вошла молодая еврейка и увела ее за руку в другую комнату, где дымился паром котел с горячей водой. Анжелика принялась срывать с себя одежду. Женщина предложила свою помощь, но Анжелика отказалась. Она скомкала испачканную кровью одежду и прижала ее к груди. "Не задавай слишком много вопросов, Бирюза. Знай только, что звезды не лгут..." Она не выдержала и разразилась рыданиями, и слезы струились по ее щекам, когда она отстирывала со своего покрывала кровь главного евнуха Османа Фараджи.
   * * *
   Здесь, в гетто, семеро христиан находились под защитой барьеров, воздвигнутых вековой ненавистью и жестокостью. Мудрость диктовала, что еврею не стоит оказываться после захода солнца в арабской части города, а арабу слишком долго задерживаться в гетто после наступления темноты. Но именно в то время евреи составляли в Мекнесе влиятельную часть населения, как это случалось раз или два в столетие, потому что Мулаи Исмаил связал себя с ними многочисленными обязательствами. Их престиж поднимался настолько, что они, кажется, могли проносить что угодно и даже укрывать беглых рабов. Это давало Манморану большое внутреннее удовлетворение, особенно когда он являлся во дворец и падал ниц перед султаном, который с пеной у рта рвал и метал от гнева из-за потери Колена Патюреля и других рабов и клялся, что приведет их обратно в цепях и предаст страшной смерти.
   Манморан погладил свою длинную бороду и кивнул:
   - Ты прав, о повелитель, я разделяю твой гнев.
   Мулаи Исмаил был проницательным человеком, но он никогда не мог прочесть мыслей этого еврея, который создал богатство его отца Мулаи Арчи. Это обижало султана и вызывало его негодование, и в нем потихоньку, как на дрожжах, рос гнев, который когда-нибудь должен был излиться во вспышке разрушения. "Когда-нибудь, - обещал он себе, глядя в сторону стен гетто, - в один прекрасный день..."
   План Колена Патюреля был самым дерзким из всех, которые когда-либо разрабатывались беглецами. Пока стража султана будет снаряжать погоню на север и запад, группа на три дня укроется в недрах гетто, в нескольких футах от преследователей. А потом они направятся на юг.
   Но для беглецов эти три дня в доме Самюэля Манморана, сына Захария, тянулись нестерпимо медленно. Вечером второго дня группа всадников с шумом пронеслась по узкой улице. Жена Самюэля Рашель, на цыпочках выглядывавшая через решетку, сообщила на смеси французского и арабского языков:
   - Это стражники султана. Они направляются к дому Якоба и Аарона, бальзамировщиков.
   Стражники явились предупредить искусных мастеров, чтобы те приготовили свои котлы. Придя в ярость из-за побега рабов, султан собственноручно снес головы более чем двадцати стражникам и остановился только, когда у него устала рука. Головы должны были быть выставлены на перекрестках городских улиц после того, как Якоб, Аарон или кто-нибудь из их помощников набальзамирует их. Это презренное занятие было уделом исключительно евреев. Из-за этого арабы называли гетто "Меллах" от арабского "мел" - соль.
   Соседи шепотом передавали новости. Солдаты, посланные за беглецами, еще не вернулись, и одна мысль, что придется возвращаться с пустыми руками, приводила их в ужас. Насколько можно было понять по слухам, о побеге рабыни из гарема и об убийстве главного евнуха не было известно ничего. Как далеко заведет султана его гнев? То-то будет работы Аарону и Якобу!
   Анжелика сидела среди сплетничающих евреек, украшенных, как статуи в усыпальницах, драгоценностями из золота и каменьев и одетых в светло-зеленый, красный, оранжевый и лимонно-желтый атлас; их черные глаза и янтарно-желтые лица виднелись сквозь полосатые покрывала. По сравнению с мужчинами, бесшумно передвигающимися в своих черных плащах, кричащие наряды женщин и детей, также одетых в яркие платья, казались безвкусными.
   Анжелика ела вместе с ними хлеб из немолотого зерна, рис с шафраном, соленую рыбу и соленые огурцы, когда ее внимание привлекли крики на улице и грохот колес - на тележке опять везли головы, которые бальзамировщики должны были вымочить в рассоле.
   - Быстрее! Шевелись! Быстрее! - Стражники не любили задерживаться в гетто. Вскоре они отправились обратно - но лишь затем, чтобы вернуться на следующий день с новыми головами.
   Рашель успокаивающим жестом положила свою ладонь на руку Анжелике и улыбнулась ей. Почему, размышляла Анжелика, эти мужчины и женщины подвергают себя такому риску? Меч, висящий над их головами, обрушится также и на головы других евреев.
   - Все в порядке, - говорила Рашель. Это были едва ли не все французские слова, которые она знала, и когда она произнесла их, ее ободряющий взгляд и застенчивая улыбка вдруг напомнили Анжелике, что эта женщина - дочь старого Савари. У нее не было времени оплакать Савари; на самом деле она часто ловила себя на мысли, что все еще ждет - вот сейчас он появится. Она не могла представить себя в дороге без его неустанной суеты, его советов, его вздохов о "запахе чудесных путешествий".
   - Проклятый Мулаи Исмаил! - воскликнула она по-арабски.
   - Тысячу раз проклятый! - отозвалась женщина, как будто бы они пели литанию.
   На второй вечер появились Кавильяк и еще один раб, рыцарь Мальтийского ордена по имени Мармонден. Они сообщили, что весь Мекнес живет в ожидании бури, которая, без сомнения, скоро разразится. Наконец всплыл ужасный скандал с побегом рабыни из гарема. Найдено тело убитого главного евнуха. Как поступит Мулаи Исмаил? Что скажет? Услышав новости, он неподвижно распростерся на земле.
   - В этом мире у меня было только двое друзей, - твердил он, - Осман Фараджи и Колен-нормандец. И в один день я потерял обоих!
   О женщине он не упоминал из присущей арабам сдержанности. Но все знали, что когда он почувствует еще и эту боль, результаты будут ужасными. Какие жертвы понадобятся, чтобы облегчить боль этого удивительного сердца?
   - Мы останемся здесь и на следующий день, - сказал Колен Патюрель.
   Пот выступил на лбу у остальных. Им не вынести еще суток ожидания в тишине гетто. Мулаи Исмаил почувствует их присутствие через стены.
   - Еще день! - произнес нормандец голосом, не допускавшим возражений.
   Они спокойно восприняли это решение. Его сила не давала развернуться их бунтарским наклонностям, так же как хладнокровие и необычное самообладание Мармондена умеряло экстравагантные способы самоутверждения его кровожадного хозяина, который искал беглецов на всех дорогах, ведущих к расположенному на побережье Эль-Джажиду. Он также посылал гонцов к шейхам, которых предупреждал, что если беглецы не будут немедленно выданы ему, они ответят своими головами.
   Потом Анжелика услышала разговор Колена с рыцарем Мальтийского ордена, де Мармонденом, человеком лет пятидесяти, который после побега Колена Патюреля продолжал его дело - поддерживал порядок, вершил правосудие и улаживал разногласия между рабами.
   - Можешь рассчитывать на кого-нибудь в этом роде, - говорил Колен Патюрель, - но бойся другого. Никогда не оставляй православного наедине с католиком.
   Затем Кавильяк и де Мармонден отправились обратно в бараки рабов, чтобы их затянувшееся отсутствие не привлекло внимания. Они обещали еще раз прийти с новостями в день, назначенный для отправления беглецов в дальнейший путь.
   Медленно тянулся еще один день. На следующее утро, когда Анжелика сидела в одиночестве в комнате женщин, один из ее будущих товарищей, маркиз де Кермур, пришел за котелком горячей воды из самовара. Он хотел воспользоваться вынужденным бездельем и побриться - за пять лет рабства ему лишь изредка удавалось бриться осколком бутылки.
   - Как вы счастливы, дорогая, что вам не нужно заботиться о таких вещах! - говорил он, проводя по ее щеке пальцем. - Господи, какая мягкая кожа!
   Анжелика велела ему держать котелок обеими руками, чтобы не ошпариться, когда она будет наливать воду. Бретонец смотрел на нее с восхищением.
   - Какая радость после всего, что было, видеть такую очаровательную француженку! Ах, моя красавица, вы не знаете, как я огорчен, что предстаю перед вами в таком жалком виде. Но потерпите! Как только мы окажемся в Париже, я закажу себе красные атласные штаны в обтяжку. Я мечтал о них даже в рабстве.
   - Они давно уже вышли из моды, - расхохоталась Анжелика.
   - О! А что сейчас носят?
   - Штаны чуть ниже колен и широкие камзолы такой же длины.
   - Рассказывайте еще, - взмолился маркиз, садясь рядом с ней на груду подушек.
   Она подробно рассказала ему о придворных модах. Ей казалось, что в парике он был бы очень похож на герцога де Лозена.
   - Позвольте мне подержать вас за руку, дорогая, - вдруг попросил он.
   Она дала ему руку, и он поцеловал ее. Потом он удивленно посмотрел на Анжелику.
   - Так вы действительно жили при дворе? - спросил он, как бы с трудом веря этому. - Наверное, мне нужно было бы перецеловать тысячу ручек в большой галерее в Версале, чтобы мой поцелуй вполне удовлетворил вас. Ручаюсь, вы были представлены королю, не так ли?
   - Разве это что-нибудь меняет, ваша светлость?
   - Как вас зовут, таинственная красавица? Какими судьбами занесло вас в руки пиратов?
   - А вас, ваша светлость?
   - Маркиз, - прервал их разговор голос Колена Патюреля. Гигант стоял в дверном проеме.
   - Да, ваше величество? - отозвался Кермур.
   Он пользовался этим титулом без иронии. Все рабы приняли это обращение за годы, прошедшие с того момента, как он впервые навел порядок в их унизительном и беспокойном существовании. В этом обращении был даже оттенок привязанности со стороны тех, кто восхищался им, и трепет - у тех, кто его боялся. Им нужно было чувствовать чью-то власть над собой, и Колен Патюрель, несомненно, был их отважным представителем. Он дал им больницу и врачей для больных, лучшую пищу, а также вино, коньяк и табак; право отмечать крупные христианские праздники; наконец, отцов-тринитариев. Правда, этот последний акт в конце концов оказался не столь уж удачным, но он продолжил путь для дальнейших переговоров.
   Маркиз де Кермур искренне восхищался Коленом Патюрелем и с радостью подчинялся ему, потому что признавал в нем умного вожака, какого ему еще не приходилось иметь во время службы в королевском флоте; он попал в неволю двадцатилетним младшим лейтенантом. Он был телохранителем при короле рабов, поскольку являлся лучшим фехтовальщиком, и Колен получил для него позволение носить шпагу.
   Когда он узнал, что его командир в третий раз планирует побег, он присоединился к нему. Фактически Колен Патюрель увлек за собой всю свою бригаду или, как их называл Мулаи Исмаил, "мулов". Теперь он обернулся и позвал их из соседней комнаты: "Товарищи, сюда!"
   Рабы вошли и встали перед ним в шеренгу. Кермур присоединился к ним.
   - Друзья, сегодня вечером мы отправляемся. Потом я дам окончательные распоряжения, но сначала хочу кое-что сказать вам. Нас семеро - шесть мужчин и одна женщина. Женщина - это в какой-то степени обуза для нас, но она вполне заслужила нашу помощь в организации ее побега на свободу. А теперь слушайте: если мы хотим достичь своей цели, мы должны держаться вместе. Нас ждут голод, жажда, усталость, раскаленное солнце пустыни и страх. Но между нами не должно быть злобы - той злобы, которая зреет среди людей, вынужденных жить вместе и желающих одного и того же. Думаю, вы понимаете, что я имею в виду. Этого не должно быть, друзья, или мы погибли! Женщина, которая сейчас с нами, - он показал на Анжелику, - не предназначена никому из нас и никому не принадлежит. Она рискует так же, как и мы. Для нас она не женщина, а товарищ. Первому же, кто осмелится заигрывать с ней или обнаружит какое-либо иное чувство, кроме глубочайшего уважения, придется отвечать передо мной, и вы знаете, как, - он сжал могучие кулаки. - А если это повторится, мы будем судить его по своему собственному закону, и как бы ему не оказаться пищей для стервятников.
   "Как хорошо он говорит и как он строг", - подумала Анжелика, на которую подействовал его тон.
   Она столько раз видела Колена Патюреля в свою щелку, что знала его лучше, чем он знал ее. Он был ее знакомым, и все-таки сейчас, когда она видела его вблизи, у нее кожа пошла пупырышками при виде следов его мучений - глубоких шрамов, следов от ожогов на руках и ногах, а особенно все еще заметных на ладонях и на тыльных сторонах рук отверстий от гвоздей, которыми он был распят над воротами города. Ему еще не было сорока, но в висках уже пробивалась седина - единственное проявление слабости его несокрушимой, как скала, натуры.
   - Вы согласны со мной? - спросил он, давая им время обдумать сказанное.
   - Да! - ответили все вместе.
   Маркиз предложил одно ограничение: "Пока мы вновь не вступим на христианскую землю".
   - Что до тебя, старый бездельник, - сказал Колен, со смехом кладя руку ему на плечо, - после этого - да здравствует свобода! Свобода во всем! Ах, друзья мои, как мы заживем!
   - Я буду есть три дня подряд, - заявил Жан-Жак с горящими глазами.
   Они вышли, разговаривая о том, что каждый из них собирается делать, как только окажется в стенах португальского Эль-Джажида или испанской Сеуты. Колен Патюрель, однако, остался в комнате вместе с Анжеликой.
   - Вы слышали, как я говорил. Вы тоже согласны со мной?
   - Конечно. Благодарю вас, сир.
   - Я говорил так не только из-за вас, но из-за нас самих тоже. Малейшее несогласие в таком деле, как побег, - и наша судьба решена. А кто держит в своей руке яблоко раздора со времен сотворения мира? Женщина! Как, бывало, говорил старый священник в моей родной деревне: "Женщина - огонь, мужчина трут, а дьявол - ветер". Я не хотел брать вас с собой. Мы берем вас только ради старины Савари. Если бы мы не взяли вас, евреи отказались бы помогать даже за деньги. Они с трудом признают за своего, но раз уж признали обращаются как с человеком своего народа. Так было и с Савари: он стал для них одним из них. Единственное, чего он хотел, - это выручить вас из гарема, и ради него мы должны выполнить это самое большое его желание. Я делаю это с радостью, потому что он нравился мне. Каким он был очаровательным собеседником! А как много знал! В сто - нет, в тысячу раз больше, чем все мы вместе взятые. Итак, мы берем вас с собой. Но я должен попросить вас знайте свое место. Вы не девочка, и вы привыкли жить среди мужчин, но не забывайте, что ваши товарищи годами жили без женщин. И они без труда вспомнят, чего они были лишены. Оставайтесь сама собой и закрывайте лицо покрывалом, как мавританки. Никогда не вредно следовать моде, если вы понимаете, о чем я говорю.
   Анжелику раздражал этот разговор. Хотя она и знала, что он совершенно прав, тон, которым он предупреждал ее, совсем ей не нравился. Или он думает, что она может заинтересоваться этими бледными, волосатыми, вонючими христианами? Ни для одного из них она недоступна. Она настроилась быть любезной с ними, но теперь, когда ей было велено удерживать дистанцию, она будет исполнять это еще с большей радостью.
   - Хорошо, ваше величество, - ответила она несколько насмешливо.
   Нормандец прищурился.
   - Ты не должна звать меня так, дорогая. Я сложил свою корону. Я - Колен Патюрель из Сен-Валери-Ан-Ко. Как тебя зовут?
   - Анжелика.
   Его бородатое лицо осветилось улыбкой, он внимательно посмотрел на нее:
   - Отлично! Такой и оставайся - ангельской!
   Вернулся Мармонден, рыцарь Мальтийского ордена.
   - Думаю, время сейчас подходящее, - сказал он. - Кто-то сказал им, что беглецы направились по дороге в Санта Круз. За ней и следят. Пора!
   Колен Патюрель провел рукой по своим растрепанным светлым волосам, и его лицо исказилось.
   - Не знаю, должен ли я делать это, - произнес он. - О, месье, когда я думаю обо всех этих бедных душах, которых я оставляю в рабстве...
   - Не кори себя, - мягко сказал рыцарь. - Тебе пришло время уходить. Если ты не пойдешь, смерть отберет тебя у твоих товарищей.
   - Когда я попаду в христианскую страну, - сказал Колен Патюрель, - я дам знать о твоей судьбе мальтийским рыцарям, чтобы они могли выкупить тебя.
   - Нет, это бесполезно.
   - Почему?
   - Я не хочу покидать Мекнес. Я монах и священнослужитель, и я знаю, что мое место здесь, среди неверных.
   - Ты кончишь на эшафоте.
   - Возможно. Но наш Орден учит, что мученичество - единственная смерть, достойная его рыцарей. А теперь - прощай, мой дорогой брат.
   - Прощай, сир рыцарь.
   Двое мужчин положили руки на плечи друг другу. Потом де Мармонден так же попрощался с каждым из шестерых остальных рабов, называя каждого по имени, как будто высекал их имена в своем сердце. Он смотрел на них с печалью, потому что знал, что за последние десять лет ни один человек не сумел успешно бежать из королевства Марокко.
   Он молча поклонился Анжелике, потом вышел в темноту узкой улочки.
   Глава двадцать шестая
   Христиане натянули на лица капюшоны своих бурнусов. Они оделись совершенно по-мавритански и натерли бритые лица соком грецкого ореха, чтобы кожа стала темнее. Только Жан-Жак был одет в длинный черный еврейский плащ. На Анжелику намотали столько покрывал, что дальше некуда, а лицо до самых нижних век повязали непрозрачным покрывалом. Как она благословляла ревнивость мавров, благодаря обычаям которых она могла так укрыться!
   - Теперь побольше смотри в землю, - посоветовал ей Колен Патюрель. Мавры с глазами такого цвета - большая редкость. - Он не сказал ей, что Мулаи Исмаил издал специальный указ - вернуть женщину с зелеными глазами. Его самого могли здорово подвести широкие плечи и голубые глаза. Говорили, что во всем Марокко всего двое людей такого роста - шесть футов два дюйма и одного из них он убил.
   Поэтому он решил передвигаться под видом купца, везущего товары, чтобы иметь возможность ехать верхом на верблюде и скрывать свой рост. Анжелика, изображавшая его жену, ехала следом на муле. Остальные изображали слуг, а Жан-Жак - еврея-поверенного. Они двигались пешком, вооруженные дротиками и луками со стрелами, чтобы охранять караван, потому что мушкеты было трудно достать - они шли на вооружение султана и его армии.
   В непроглядной тьме, при свете единственного фонаря, они построились в шеренгу. Манморан прошептал последние инструкции. Его брат Рабби должен ждать их в Фесе около колодца Себон. Он даст им отдохнуть в своем доме и проводит до условленного места, где передаст еще одному надежному проводнику, купцу, который мог по делам часто входить в Сеуту. Он даст им возможность пробраться через линии мавританских войск, осаждающих город, спрячет среди скал, а сам отправится сообщить об этом губернатору города, который пошлет на их поиски отряд солдат. Он еще раз посоветовал им следить за собой, не забывать по двадцать раз простираться ниц в сторону Мекки, а главное - не мочиться стоя, потому что одного этого достаточно, чтобы издали признать в них христиан. Все эти мелочи чрезвычайно важны. К счастью, все беглецы свободно говорили по-арабски и знали местные обычаи. Поскольку мавританские женщины приучены помалкивать, все, что требовалось от Анжелики, - это не раскрывать рта.
   Верблюд, покачиваясь, встал на ноги, и они отправились в путь через узкие тоннели улиц в тишине, тяжелой, как сама ночь. "Если бы только ночь длилась вечно!" - подумалось Анжелике.
   Порыв холодного ветра донес до них едкий запах дыма. Она заметила, что к слепым стенам гетто прилепились хижины из бамбука и тростника. Через их открытые двери были видны вспыхивающие угли в очагах, дым из которых выходил между сухими листьями, составлявшими крышу этих жилищ. Она видела их обитателей, сгрудившихся вокруг очагов. Собаки начали лаять на беглецов. Она поняла, что они идут мимо квартала, где помещались две или три тысячи хижин гвардейцев султана - что-то вроде города в городе.
   Грубые голоса возвестили о приближении нескольких негров, легко находивших путь в темноте. Жан-Жак объяснил, что его хозяин Мохаммед Раки, торговец из Феса, направляется домой и пустился в путь ночью, чтобы избежать солнечного зноя. Он так хорошо подражал характерному для евреев акценту, что негры были вполне удовлетворены.
   Медленный шаг верблюда вызывал раздражение. У его ног шныряли лающие собаки. И снова хижины, и еще, и еще! Всепроникающий запах горячих кизяков и жарящейся в масле сушеной рыбы...
   Наконец первая опасность миновала, и весь остаток ночи они двигались по прекрасной дороге. На заре Анжелика со страхом наблюдала за светлеющим небом, переливавшимся жемчужно-розовым и зеленоватым светом. Они шли по местности, засаженной оливковыми деревьями, за которыми виднелась совершенно бесплодная пустыня.
   Она не смела ни о чем спрашивать, хотя ей не терпелось знать, где они и какие опасности и приключения их поджидают. Деятельная по природе, она мучилась от предоставленной ей роли вороха тряпок, водруженного на спину мула. Пусть ее ждет смерть или несчастья, но она хочет хотя бы знать о них. Далеко ли до Феса, где еврей должен дать им проводника? Караван двигался вперед. Видел ли Колен Патюрель караван-сарай, который только что остался за поворотом? Когда из него вышел араб, Анжелика едва не вскрикнула. Но когда человек подошел приветствовать их, вожак заставил своего верблюда опуститься на колени и слез с него.
   - Слезай, малышка, - велел он Анжелике.
   Она спешилась. Мешки с припасами были распределены между всеми, и ее мешок был не легче остальных. Напрасно протестовал маркиз де Кермур:
   - Так нагружать женщину! Не ожидал от вас, ваше величество!
   - Нет ничего более подозрительного для мусульманина, чем женщина, идущая без груза за солдатами, навьюченными, как ослы, - ответил Колен Патюрель. - Они никогда не допустят такой глупости. Не забывайте, нас еще могут узнать, - он сам положил Анжелике на спину ее мешок: - Придется тебе простить меня, моя девочка. Но мы не собираемся идти долго. Мы будем прятаться днем и передвигаться по ночам.