Горюнов Андрей. Контакт первой степени тяжести

   — Ну да! На всякий случай. — Власов был горд своей предусмотрительностью.
   — Н-да… — только и сказал Калачев. — Твоя прозорливость, признаться, впечатляет.
   — Как будем действовать при обыске? — Власов сделал вид, что пропустил комплимент мимо ушей, однако внутренне расплылся в улыбке.
   — Ты в комнате осмотришь все, а я возьму на себя прихожую и кухню, ванную, наверно, и санузел, конечно.
   — Годится, — согласился Власов.
   Он не любил санузлов и предоставлял копаться в них другим.

* * *

   — Ключ, говоришь, не вынимается? — Сашка выглянул из ванной с полотенцем, продолжая вытирать руки.
   На лестничной площадке вдруг раздался топот многих ног: лифт подошел. Чей-то голос скомандовал:
   — Стоять на месте! Ключ в двери!
   — Товарищ Калачев, тут ключ в двери торчит! Лена, стоя в Сашкиной прихожей с пакетом, набитым вещами Белова, бессильно оперлась спиною о входную дверь.
   — Милиция, по-моему, — едва прошептала она. Сашка отстранил ее, припал к глазку в двери:
   — Да. Хомуты! Тс-с-с!

* * *

   — Он убежал, по-видимому: раз ключи не успел вынуть.
   — Мы спугнули его.
   — Быстро! — отдал «пятнистым» приказание Калачев. — По лестнице, за ним, вниз, в лифтах, возле дома!
   «Пятнистые», стуча казенными ботинками, кинулись назад — четверо по лестнице вниз, двое вызвали сразу оба лифта: грузовой и пассажирский.
   — Давай зайдем пока, посмотрим. — Власов отпер дверь и, без труда вынув ключ из замка, аккуратно толкнул дверь, посторонившись к косяку — чтоб не попасть, наверно, под пулю — если кто-то ждет его в квартире с угощением.
   — Давайте-ка, братцы! — кивнул Власов пятнистым. — Не мне ж туда первым лезть?
   Оперативники рванули вперед с автоматами наперевес.
   — Чисто.
   — Пошли!
   Ступая тихо, Власов с Калачевым вошли в квартиру.
   — Н-да… Здесь уже до нас порылись…

* * *

   Вид разгрома, царящего в квартире, настолько их поразил, что они, конечно, не услыхали, как один из «пятнистых», из тех, побежавших по лестнице вниз, вернулся назад, на площадку.
   Впрочем, услышать шаги его было довольно-таки затруднительно: этот «пятнистый» был обут не в казенные башмаки, а в кроссовки.
   Странно обутый «пятнистый» поскребся в соседскую дверь.
   — Кто? — донеслось из соседской квартиры — сдавленный шепот.
   — Я это, Лена, — ответил Белов.
   В тот же миг дверь отворилась и, впустив его, бесшумно закрылась. Закрылась, но не заперлась…

* * *

   — Ты понимаешь что-нибудь? — спросил коллегу Власов.
   — А что здесь понимать? — ответил Калачев. — Тут кто-то побывал до нас. Что-то он искал усердно, этот кто-то.
   — Очевидно — что: деньги.
   — С чего ты так решил?
   — А их всегда ищут, — сообщил Власов уверенно. — Разве не так?
   — Не очевидно, нет, — покачал головой Калачев. — В данном случае совсем не факт. Мне очевидно только то, что этот, искавший, был не Белов. Белов, я думаю, свою квартиру знает, и скидывать собрание Толстого на пол ему ни к чему.

* * *

   «Пятнистые» вылетели из подъезда, озираясь, рассыпаясь взорами по всем азимутам и принимая голливудские позы: направо-налево…
   — Я тут! Сюда! — махнул им таксист из машины. — Меня искать не надо!
   Он открыл правую дверь, думая, что «пятнистые» вынесли деньги, которые задолжал ему их друг — такой же «пятнистый», как и они — из той же стаи.
   Оперативники мгновенно бросились к машине.
   — Не он, нет!
   — Да как же я — «не он», когда я — это он как раз самый?! — возмутился таксист.
   — Ты?!
   — Я, я! Других вообще нет, не видишь? Деньги давай!
   — Какие деньги тебе?
   — Да вашего я вез, он за бабками пошел, ну в триста тридцать третью — верно? За вами гнался, опаздывал, — таксист даже вылез из автомобиля. — Такой же пятнистый, но без… — он указал на автомат, — без этого, без перфоратора.
   — Да мы, отец, совсем другого ищем!
   — Скажи-ка, ты, когда сидел в машине — не видел здесь человека? Мужик не пробегал?
   — Я уж полсотни с гаком живу на белом свете, сынок, — сказал таксист прочувственно и печально. — Но человека я ни разу не видел в этой стране. А мужика — тем более! Сам посмотри: кругом одни козлы и суки.
   — Ладно, — махнули «пятнистые». — Ушел, видать.
   — Пошли назад.
   — Вы напомните-то там, в триста тридцать третьей, что время — деньги. А то я сам не поленюсь и поднимусь, — таксист им крикнул вслед. — Хуже выйдет, дороже!

* * *

   — И этот «кто-то», кто не Белов, кто вверх ногами все здесь поднял, имел свой ключ!
   — И зачем-то оставил его в двери?
   — Ну, это я, пожалуй, объяснить смогу. Представь: квартира, а в двери ключи торчат. Какой соблазн для проходящего! Так? И подозренье, след сейчас же в сторону. Ключи оставлены в дверях были в качестве уловки, своеобразная ловушка, призванная направить нас в сторону, по ложному следу — вот, например, к соседу. Но мы приехали оперативно — только поэтому приемчик не сработал!
   — Постой-ка! Дельную ты мысль сказал: соседи… — поднялся с кресла Калачев. — Ведь так разворошить квартиру — это ж шум страшенный, грохот, возня на худой конец!
   — Давай-ка, стукнемся к соседу, — может, он дома? Может, слышал чего-нибудь?

* * *

   — Смотри-ка: а дверь-то и не заперта соседская! Тук-тук! К вам милиция пришла!
   — Да! — Сашка приоткрыл дверь, преграждая вход в квартиру.
   Власов сунул ему под нос свое удостоверение:
   — Скажите: за последние сутки вы слышали подозрительный шум из соседней квартиры?
   — Нет, — ответил Сашка. — Никакого шума не слышал. Ни подозрительного, ни другого какого.
   — А ночью?
   — Тоже нет. Вообще я ночью сплю. Да и глуховат вдобавок. Но это — по секрету.
   — С соседом вы знакомы?
   — С Беловым Колькой? Да лет уж двадцать пять.
   — В каких вы отношениях с ним?
   — Друзья. Коллеги. Собутыльники.
   — Когда его последний раз видели?
   — А вечером. Вчера.
   — Не видели случайно: посторонний кто-то из квартиры от Белова не выходил?
   — Нет. Посторонних я вообще тут никого не видел никогда. Ну, разве кроме вас. Вот сейчас прямо.
   — Вы сами в триста тридцать третью-то квартиру когда-нибудь заходили?
   — Я? Да сорок три тыщщи триста тридцать два раза.
   — Когда в последний раз вы были в ней?
   — Позавчера. Мы с вернисажа, ну, с его, с Колькиного, приехали после банкета. Зашли к нему и хлопнули еще три раза — по последней, по самой последней и чтоб не в последний. А что стряслось-то?
   Во взгляде Калачева мелькнула вдруг догадка.
   — А можно осмотреть вашу квартиру?
   — Мою? — в голосе Сашки вспыхнуло сомнение. — Да у меня неубрано. Да и вообще.
   — А что — вообще?
   — Вообще! — Сашка хотел было сказать что-то, но решил сдержаться. — Ладно. — Он кивнул. — Уж если хочется вам так, невмоготу — заходите! — Он отступил, освобождая проход.
   — Прихожая. Там у меня — кухня. Ну, ванная, это, наверное, вам понятно. Тут туалет. Он же сортир, он же…
   — А та дверь?
   — А та дверь — в комнату.
   — В вашей квартире есть кто-нибудь кроме вас? Чужой?
   — Есть.
   — Кто? — спросил Власов.
   — Вы. И он вот. — Сашка указал на Калачева.
   — Паясничаете?
   — Отнюдь, — терпенье Сашки лопнуло, он не смог сдержаться: — Вы ж спросили про чужих? Я, господа — художник. А вы, господа — менты! Вы не родня мне. Вы чужие!
   — Да? Что ж так? — накаляясь, спросил Власов.
   — А так: я взяток не беру. В отличие от ментов. В квартиры к людям не вторгаюсь. И «Шипром» я, признаться, не душусь.
   — Позволите квартиру осмотреть? — вмешался Калачев, кивая Власову — ша, дескать, избегай дискуссий.
   — А почему бы нет? Приперлись — валяйте!

* * *

   Кухня. Свинарник. Воз посуды в мойке. Ведро помойное набитое — гора. А это выход на балкон — из кухни.
   Балкон. О боже! Тысяча пустых бутылок. Банки, тюбики. Доска какая-то. Клеенка. Две старые покрышки. Скворечник. Мусор — не поймешь чего. Железная коробка, набитая окурками. Никого. Так… Справа, слева, наверху, внизу… Нет ни карнизов, ни пожарных лестниц. С такого балкона можно только улететь. Ладно. Дальше.
   Туалет. Свободен. Пуст. Чист. Прекрасно.
   Ванная. О господи! Замочено белья три тонны. И кисти, краски, краски, растворители, зубная щетка, лак, олифа. Это что? Неясно. Господи — лак, что ли, так пахнет? Удивительно едкая химия. Под ванной? И собака не уместится. Странные какие инструменты. Даже неясно, для чего такие. Одно лишь ясно: здесь — никого!
   Так. Комната. Свят-свят! Как можно жить в такой квартире?! Картины, книги, тряпки! Неубрана кровать! Двухспальная свинарня. На ней гора — подушки, одеяла.
   — Здорово живете…
   — Не жалуюсь!
   — Скажите, все художники такие?
   — Свиньи? — подсказал Сашка.
   — Неряхи, я хотел сказать.
   — Нет, не все. Пожалуй, только я, ну и еще Тренихин Борька. Тот тоже… Мастер.
   — Вы знаете Тренихина?
   — Кто ж его не знает?
   — О господи! — Власов зацепил ногой за телевизор, стоящий на полу и еле-еле успел подхватить на лету сковородку с недоеденной картошкой, увенчивающую метровую стопку книг и журналов, громоздящуюся на телевизоре. — Ох, черт возьми!
   — Так я же вам намекнул ненавязчиво, что у меня неубрано. Что чертыхаться теперь? — Сами вперлись! Как раз сегодня собрался разбираться: что в прачечную, что в чистку, что на выкинштейн нах мусорный бокс. — Сашка приподнял засаленную подушку, завершавшую собой пирамиду грязного постельного белья, сваленного грандиозной кучей на постели: — Подушка, вот… В белье копаться будем, господа милиционеры? Нет? — он радушно распахнул шкафы — как платяной, так и стенные. — В одежде тоже можно поискать. Хотите? Или нет желания?
   — Да нет, спасибо… — Власов зыркнул все же глазом по внутренностям шкафов.
   — Вы извините… — виновато улыбнулся Калачев, однако при этом он не поленился присесть на корточки и глянуть под кровать. Нет, ничего — только россыпь грязных носков, пяток окурков, старый и черный огрызок яблока, сломанный карандаш, грязный пластмассовый стаканчик, облитый чем-то сборник анекдотов, пустой пакет из-под фисташек, расписание электричек Павелецкого вокзала за восемьдесят шестой год, трефовый валет с оборванным углом, ссохшаяся просвирка, три рваных тапочка, обертка жвачки, две кольеретки от шампанского, початый блок презервативов и три уже, очевидно, использованных, надкусанный засохший бутерброд с вареньем, розовый бюстгальтер, сломанный облупленный будильник, десяток плоских, рыжих, до невесомости засохших тараканов: дунь — полетят…
   Вздохнув, Калачев встал, распрямился.
   Сашка проводил гостей до двери.
   — Еще вопросы будут — не стесняйтесь… — он подчеркнул язвительно последние два слова.
   И дверь захлопнул. На замок.

* * *

   — Все. — Сашка вернулся в комнату. — Ушли. Груда подушек, одеял, постельного белья, что на кровати, шевельнулась.
   — Ух, душно там! — сказала Лена, вылезая из-под груды. — Сдохнуть можно.
   — Да уж — в постели с Николай Сергеевичем не замерзнешь. — Сашка подмигнул ей, указывая на появившегося вслед за ней Белова — тоже из-под вороха одеял, но с совершенно другого края необъятной кровати. — Чего они тебя, Белов, так злободневно ищут?
   — Убийство клеят.
   — Убийство?! Круто! И кого же ты «убил»?
   — А Борьку я «убил». Тренихина.
   — За что же ты его?
   — Во-первых, зависть. Моцарт и Сальери. Да еще и корысть. Убил и восемь акварелей на вернисаже вывесил — его работы, но как свои.
   — А, те-то? Ну, позавчера которые мне показал? И что они — всерьез, что ль?
   — Серьезней не бывает.
   — Врешь!
   — Да если бы…
   — Ну, козлы-ы-ы… — Сашка вдруг осекся. — А Борька что — убит? — лицо у Сашки даже изменилось от испуга.
   — Да нет. Неясно. Он просто исчез.
   — А-а-а… Фу, я даже было испугался! Исчез… Дурдом сплошной: они воров бы лучше ловили бы. Ну, братцы, что? По маленькой? Есть водочка, а есть и коньячок!
   — Нет, Саш. Смываться надо. Времени нет.

* * *

   Таксист кинул нетерпеливый взгляд на часы, достал зубочистку и вставил ее между передними нижними резцами — как еще скоротаешь время ожидания платы за предоставленные транспортные услуги?
   — Все понимаю: туда-сюда, одиннадцатый этаж — ладно! Деньги надо найти. Тоже требует времени. Особенно если их нет в помине. Тут только занять. А у кого? А у своих же, у пятнистых. Чужие там, поди, отстреливаются: вряд ли у них перехватишь. У них другая забота: уйти без потерь. Не дадут, хоть на коленях стой. Не до тебя им. Некогда. Свои, пятнистые, там тоже, прикинь, не на блинах — выламывают дверь, стреляют, вяжут. Взаймы не дают. Их тоже можно понять по-человечески. Меня б, допустим, попытались, бы обуть, ну до аванса там, в подобной ситуации — я б тоже ответил бы: не слышу, оглох от стрельбы, прости, друг, но — не слышу я тебя. Пусть. Я это готов понять. Я даже все на самом деле понимаю. Но что не пойму, и не готов понять, — таксист все больше распалялся в монологе, — так это то, почему он решил, что мне можно уже двадцать минут ожиданием яйца крутить и ничего ему, козлу дребанному, за это не будет? Как же тебе не будет? Очень даже будет! Стыдно, может, и не будет, а больно будет обязательно. Прогарантирую моментально! А то вон — выставил ребят — на дурака-то: «мужик не пробегал»? Обосрался я, как же — о-хо-хо — раскрой рот пошире! Щас за базар-то ответишь!
   Таксист плюнул, грубо выругался в адрес Белова и вышел из машины.
   — Ну, все, держись, одиннадцатый этаж! Терпенье лопнуло!

* * *

   — Иван Петрович! — один из оперативников принес из ванной скомканную рубашку и протянул ее Калачеву: — Гляньте-ка!
   Инспектор взял рубашку, развернул…
   Рукав и весь перед рубашки был в засохшей крови.
   Рубашка была буквально залита: густо, обильно. Очевидно, что кровь текла ручьем. Кровь старая, бурая, ссохшаяся. Пятнами. Да! Поверхностные потеки, ложившиеся на уже свернувшуюся в пропитке — кровь на кровь. Значит, долго текла — более десяти, пятнадцати минут. А то и с полчаса. Комки легко крошатся в пальцах… Ломкие осколки, рыжий порошок…
   — Где взял?
   — В пакете. В ванной, у двери. Среди грязного белья. Возле стиральной машины.
   — Видал? — Калачев протянул рубашку Власову.
   — Ну, наконец-то! — ахнул Власов. — Слава богу! Черт возьми! Я так и думал! Я предполагал! Кровь Тренихина!
   — Ты так уверен? — удивился Калачев.
   — Убежден! Чья же еще кровь может оказаться на рубашке Белова, подумай?
   — Кровь самого Белова, — ответил Калачев, не задумываясь. — Да и мало ли еще чья?
   — Ага, понятно: вы предполагаете, что Николай Сергеевич Белов не только Тренихина того — а? Скажи честно, Иван Петрович! Я ведь тоже так думаю!
   — О, боже мой! — заскрежетал зубами Калачев. Он сам готов был убить в этот момент Власова.
   И не то чтобы Власов раздражал его своей глупостью — отнюдь! Власов был совсем не глуп. Раздражало иное: как из этого человека начинало внезапно переть наружу такое, что иные предпочитали давить в себе или, на худой конец, глубоко прятать внутрь, не демонстрируя на всю округу. Калачев не знал, что многим сотрудникам прокуратуры часто приходила в голову такая же мысль — убить Владислава Львовича, причем по той же самой причине — из жалости.
   — Нам бы еще с пяток бы таких рубашек найти бы! — Калачев подмигнул Власову, явно его подъелдыкивая.
   — И нож — вот отлично было б! — подхватил Власов на голубом глазу, не заметив иронии.
   — И самого Белова заодно — с ножом! — Калачев дружелюбно потрепал Власова за плечо. — Найти бы, ах — найти бы! Вот бы здорово! Вот бы радостно!
   — А вы жестокий… — пришел в себя Власов, поняв, видно, насмешку. — Вы тоже, как Белов, — жестокий…
   — На экспертизу! — распорядился Калачев, отворачиваясь от Власова и протягивая рубашку подошедшему прапорщику.

* * *

   — Нет, так я не отпущу! — Сашка уже стоял с тремя наполненными стопками, преграждая путь. — Коля! Леночка, держи!
   — Ты с ума сошел… Нам же…
   — И слышать не желаю! Это ведь просто виски с содовой. Так. Безалкогольное, считай. Вот здесь с угла смахнем ненужное. Я потом подмету. За что мы примем первую? Чтобы Борька нашелся быстрее — ага?
   Выпили.
   — Слушай, Саш, — Белов качнул опустевшим стаканом. — А ты, мне кажется, после банкета-то так и не останавливался?
   — Ну, как сказать, старик? Тормозить нужно плавно. Все верно! А почему ты, кстати, так решил?
   — Ну, кто же виски-то с содовой с утра — залпом, стаканом?
   — Верно. Согласен. А ты наблюдательный, черт! Давай по второй хлопнем уже без содовой. От нее только желудок пучит.
   — Не-не-не! Стоп!
   — Ладно! Тогда мы вдвоем только — с Леночкой.
   — Я, Саша, первый еще не допила.
   — Ну, ты допивай быстрей, а я сейчас гитарку найду. Куда я ее засунул, шестиструночку?
   — Сашк, стой. Он еще петь собрался!
   — «Укатали Сивку кучера из МУРа». Всего лишь одну!
   — Так за стеной же… — застонал Белов. — Кучера из МУРа.
   — Так я и хочу, поэтому именно! Пусть они поймут наконец, что они не могут безнаказанно вламываться в чужие квартиры! Вломилися — ага! Тогда придется песенку послушать! Пусть через стенку, пусть!
   — Все! Слышишь — все! Мы уходим!
   — Ну ладно — все, так все! За Борьку приняли, теперь на дорожку! Чтоб все удачно вам! Люблю вас всех чертей,соседей!

* * *

   Таксист ворвался в триста тридцать третью квартиру, как пуля мстителя.
   Бедлам, царящий в квартире, он принял за должное: захват ли, заложники, перестрелка там, убитые, раненые — все это не есть причина уходить, мать твою, не заплатив.
   — Ну, что, ребята, так можно и до старости тянуть — нашли вы денежки-то наконец-то?
   — Нет. Денег пока не обнаружилось, — серьезно ответил Калачев из кухни, думая, что вопрос задал кто-то из оперативников.
   — Я так и думал! — злобно мотнул подбородком таксист и, заглянув на кухню, склонился над Калачевым, осматривающим помойное ведро. — И здесь денег нет? Странно, да? Ах ты, умница! А в духовке? А в унитазе? Где деньги, сука?! — таксист от справедливого гнева вдруг стал пунцовым в крапинку. Рожа его раздулась так, что казалось, еще чуть-чуть, и она лопнет, обрызгав лиловым соком всех окружающих: — Деньги давай!!! — заорал он, топая и негодуя.
   — Какие деньги? — Калачев встал и, заботливо подхватив таксиста под локоток, повел в комнату. — Вам плохо? Кто вы? Какие деньги вы рассчитывали здесь получить?
   — Которые со мною расплатиться!
   — Вы кто такой? — Власов оторвал взгляд от окровавленной рубашки.
   — Я кто? Ты на себя-то лучше посмотри! Сколько ждать-то? Не надо мне «ля-ля», пускай твой бабки платит, а то я тоже вам устрою здесь, — как Содом Гоморре своей — таксист скосил глаз на окровавленную рубашку и немного сбавил напор.
   — Представьтесь для начала — кто вы? — корректно улыбнулся таксисту Калачев.
   — А ты слепой, не так ли? Я же таксист — не видишь? Глаза разуй. Я вашего привез — вот, в комбезе защитном, в таком же камуфляже, мать вашу за ногу… Опаздывал он сюда — это понимаешь? Сказал мне: деньги вынесу! Через минуту. А?! И хрен мне — по всему лицу — вот так и так — размазал. Ну, ясно — нет? Теперь врубились, шерлоки?
   — «Укатали Сивку кучера из МУРа», — раздалось из-за стены громкое пение и тут же оборвалось с резким гитарным взвизгом — словно у исполнителя вдруг вырвали рывком гитару, прямо во время взятия аккорда.
   — Это он про меня! — кивнул в сторону соседской квартиры таксист. — Про меня и про вас, — он помолчал. — Деньги-то будем платить, господа Менты Мусоровичи? Или вконец обнаглеем, язык в жопу спрячем?
   — Вы так, пожалуйста, не разговаривайте, — обиделся Калачев. — Я сам ругаться не мастак, но тоже ведь могу.
   — Не надо, я знаю — вы-то можете! Но разговорчики вы себе лучше оставьте. А мне нужны деньги! Пускай этот Гаш, который поездил на мне, как Тема на Жучке, как Слон на Моське, пускай он бабки, сука сраная, гонит немедленно, гондон зверобоистый. Весь сказ!
   — Всем ко мне! — скомандовал Власов. — Пожалуйста — вот наши все. Все шестеро. Которого из них вы везли?
   — Одет вот точно так же. А на лицо — как этот, но темнее и повыше. Да нет, совсем другой, вообще!
   — Других здесь нету, — улыбнулся Калачев: таксист его развеселил, снял напряг, опять возникший в их отношениях с Власовым.
   — Ну, спрятали его, понятно!
   — Да где? Смотрите, вы видите?
   Таксист бодро обежал квартиру и даже наклонился, заглядывая под кровать.
   — В белье копаться будем? — с иронией спросил таксиста Власов, тоже почувствовавший облегчение от появления этого клоуна в таксистской кепке.
   — Вот, в шкафу еще можно пощупать, в одежде, — подхватил Калачев.
   — В туалет загляни: за унитаз, может, спрятался? — посоветовал прапорщик, убиравший в специальный пакет найденную окровавленную рубашку.
   — Гады, вот гады-то! Да я на вас сейчас — в милицию! — вскипел таксист. — Умоетесь, жлобы!
   — Да мы и есть милиция! — захохотала хором опергруппа.
   — Какая вы милиция! Бандиты вы все, плесень! Вас много, я один. Конечно, можно не платить! — он сплюнул.
   — В соседнюю квартиру загляните, — кинул Власов вслед. — Может, он-то и пел под гитару как раз?
   — Сам пидорас, — ответил таксист и вышел, хлопнул дверью.

* * *

   — Бред какой-то! — провел руками по лицу старший инспектор Калачев. — Бред густопсовый.
   — О чем ты, Иван Петрович?
   — Да обо всем! В крови рубашка, брошенная в ванной. Просто так. Зачем? Наверно, в качестве приманки? Ложный след? И телефон, заметь — последний, кто здесь был, зачем-то отключил! Зачем? И кто он, тот, кто был? Нет, я в упор не понимаю ни шиша!

* * *

   — Кого там черт еще несет! — Сашка резко распахнул входную дверь и чуть не упал, откинутый стремительно врывающимся в квартиру таксистом.
   Гитара в Сашкиных руках жалобно заныла.
   — У тебя, поди, клиент прячется?
   — С хера все вы, что ли, сорвались сегодня? — ответил Сашка на вопрос вопросом. — Один раз смотрели — вдвоем — мало! Еще давай посмотри — может, кто родился тут за это время?
   Таксист стремительно осмотрел кухню, туалет, ванную.
   — Вот есть такие твари — менты. А также еще коммунисты и демократы, — задумчиво проговорил Сашка. — Существа, абсолютно лишенные стыда, а заодно и совести.
   — Про ментов и демократов — согласен, а коммунистам сочувствую!
   — А-а-а… — Сашка допил виски подряд из трех стаканов, стоящих на телефонном столике в прихожей, и, перебирая струны, двинулся вслед за таксистом в комнату.
   — Прошла зима, настало лето, — Спасибо партии за это…
   Оглядев бегло комнату, таксист решительно двинулся к двуспальной кровати…
   — На месте речки вырос лес, — Да здравствует ка-пе-эс-эс!
   Решительным движением таксист содрал с кровати одеяла, раскидал ворох постельного белья. Ничего. Никого.
   — Клопа найдешь, — поделишься? — спросил его Сашка, лениво перебирая струны.
   Таксист распахнул платяной шкаф и, убедившись в отсутствии в нем искомого, остановился в задумчивости.
   — Спасибо партии с народом За то, что дышим кислородом!
   — Идиот пьяный! — подвел итог таксист и, грязно, цинично выругавшись с умелым использованием широкого спектра терминов ненормативной лексики, харкнул прямо Сашке под ноги на пол, после чего двинул вон почти строевым шагом, отчаявшись, видно, добиться хоть малой рентабельности последней пассажироперевозки.

* * *

   — Пойду на лоджию покурю, — сообщил Калачев Власову.
   Он вышел, прикрыл за собой дверь, закурил и задумался.
   Чем дальше, тем больше ему не нравилось это дело. Все казалось в нем шатким и валким, ни на что нельзя было опереться всерьез.
   За что тут ухватишься?
   Восемь акварелей этих — «Н. Белов» — «Николай Белов»? Ерунда!
   Белов письменно объяснил их происхождение, и, хоть Власов и пыжится, объяснение, на взгляд Калачева, было достаточно убедительным. А главное, легко проверяемым, что делало его особо убедительным и до проверки. Пистолет Макарова? Тоже ерунда, конечно. В стране гуляет море неучтенного, незаконного оружия, и этот жалкий табельный «ПМ», отнятый когда-то в незапамятные семидесятые у какого-нибудь пьяного офицера или незадачливого сержанта, никак не может быть основанием для чего-то серьезного. Конечно, за него можно и срок сунуть, но ведь цель-то у них, у следственной группы, совершенно иная!
   Наконец, окровавленная рубашка. Да! Это уже что-то. Особенно если экспертиза установит, что кровь эта — кровь Тренихина. Кстати, не факт. Во-первых. А во-вторых, еще надо где-то найти настоящую кровь Тренихина — иначе как сопоставишь? Дело может оказаться не простым, а то и невыполнимым вовсе. Пока не найдем самого Тренихина.
   Но даже если это и кровь Тренихина? То что же с того?
   Версия убийства Тренихина Беловым не выдерживала, с точки зрения Калачева, ни малейшей критики. Этой ерундой мог тешить себя Власов — да! Чтобы иметь хоть что-то, чем можно прикрыться от гневных разносов начальства. Но ведь начальники тоже не дураки, к сожалению. Под фиговым листом от них надолго не укроешься. Тем более сейчас: ага, отлично, скажут — кровь Тренихина на сорочке Белова? Ну, так подать сюда быстро Белова!
   А где взять?
   Вместе с тем во всей этой истории было слишком много наносного, лишнего, привнесенного как бы извне — со стороны.
   Конечно, жизнь всегда бывает гораздо богаче любого детективного романа: слишком много нюансов, тонкостей, неуловимых, но крайне существенных обстоятельств. Всегда.
   Но здесь их просто через край!
   Причем самостоятельно в них крайне трудно разобраться еще потому, что они касаются другого мира с другими правилами: вспомнить опять же эти восемь акварелей. Что это с юридической точки зрения? Подлог? Да нет! Все сразу поняли, что рисунки сделал Тренихин; выдать их за свои было безнадежным делом. То есть цель Белова была лишь та, которую он и задекларировал: уклониться от уплаты неустойки. Тогда это мошенничество? Да тоже нет! Скорее уж составление контрактов, подразумевающих такие неустойки за столь незначительные накладки — вот это, скорее, мошенничество.