Страница:
Однажды утром она проснулась с тяжелой головой. Всю ночь она видела во сне Матти Шеа, предсказывающую ей судьбу. Она быстро оделась за ширмой, которую ей соорудил Куайд, и выползла из палатки.
Восходящее солнце раскрасило небо в желтые и розовые тона. День обещал быть безоблачным. Корри задумалась об Эвери и о том, скоро ли они встретятся. Потом ее мысли перенеслись к Ли Хуа. Как ее нога? Наверное, она уже в Сан-Франциско. Интересно, вернется ли она к своей работе в доме Стюартов? Как ее встретит тетя Сьюзен?
Солнце потихоньку поднималось над горизонтом и вдруг мгновенно осветило горный ледник. Алмазы, рубины, аметисты, тысячи драгоценных камней ослепительно засверкали в его лучах.
Корри замерла от восторга. Через секунду она поняла, что не в силах вынести такую красоту в одиночестве. Она бросилась к палатке.
– Куайд! Идите сюда! Это потрясающе! Я никогда не видела такой красоты!
Куайд вышел и остановился рядом с ней. Они долго не отрываясь любовались открывшимся зрелищем. Вокруг разливалась такая тишина, что казалось, все люди на мгновение оторвались от своих дел и забот и замерли в восхищении.
Солнце поднялось выше, и магия пробуждающейся природы исчезла, горы приобрели свой обычный бело-голубой цвет.
Куайд тихо и торжественно сказал:
– Одному Богу известно, какое количество раз я смотрел на эти горы, но я никогда не видел ничего подобного. Есть вещи, которые человеку дано увидеть только раз в жизни. Похоже, мы наблюдали как раз такое.
Они вернулись в палатку и сели завтракать. Куайд вдруг показался Корри таким близким…
Озеро Беннет постепенно менялось. На прибрежных проталинах стали появляться фиолетовые крокусы. Однажды Корри увидела в небе стаю канадских гусей, которые возвращались из долгого зимнего изгнания на весеннюю теплую родину. На поверхности озера кое-где образовались промоины, а оставшийся лед, мягкий и хрупкий, был сплошь испещрен бороздками, похожими на те крохотные тоннели, которые прорывают в горе сказочные гномы.
Двадцать девятого мая лед тронулся. Это случилось внезапно в полдень, когда горячее солнце стояло высоко в голубом ясном небе.
Казалось, что сам Господь Бог творил это величественное, причудливое, волшебное действо. Лед вдруг сдвинулся и стал на глазах ломаться, как стекло: глыбы сверкающего хрусталя надвигались друг на друга и рассыпались в прах с диким скрежетом.
– Куайд! Силы небесные, я не верю своим глазам.
Корри машинально схватила его за руку. Грохот и лязг все возрастал. Казалось, огромный железнодорожный состав сходит с рельсов и валится под откос.
Куайд улыбался гордо и радостно, как будто сам устроил для Корри это незабываемое зрелище.
– Потрясающе, правда?
Корри с трудом могла его расслышать из-за чудовищного, все перекрывающего грохота. Куайд почти кричал.
– Говорят, что этот грохот слышен за пятнадцать миль. Вам еще предстоит увидеть, что будет на самом Юконе. Толщина речного льда достигает шести футов. Эти глыбы несутся вниз по течению с огромной скоростью, сшибая друг друга, и при столкновении разлетаются в кристаллическую пыль без остатка. Их можно сравнить со злыми великанами, которые идут по земле, вырывая с корнем деревья и разрушая все на своем пути.
– Это невероятно! Такая мощь!
– Вы увидите, какая это мощь, когда образуется затор. Тогда эти айсберги собьются в кучу и перекроют течение. Река выйдет из берегов и будет искать другие русла. Могут пройти дни, пока лед не растает или его не разобьет водой. Только тогда течение реки восстановится…
Они еще долго любовались ледоходом. Случалось, что льдины выбрасывало на берег. Тогда они сминали близко стоящие каркасы судов и рассыпались на миллион осколков.
Корри наконец нашла в себе силы вымолвить:
– Вот еще одно зрелище, которое, вероятно, мне дано увидеть только раз в жизни!
– Нет, Корри. Это повторяется каждый год. Вы можете хоть пятьдесят лет подряд любоваться им, если только захотите остаться здесь на такой долгий срок.
Куайд улыбнулся, и они вернулись в палатку счастливые и притихшие.
Это произошло однажды ночью, непредвиденно и закономерно, с молчаливого согласия их обоих.
Они ужинали при свечах. Куайду удалось подстрелить утку, и Корри приготовила ее с рисом. Она собиралась мыть посуду, когда вдруг заметила, что Куайд странно и пристально смотрит на нее. Корри бессознательно оправила голубой свитер, туго обтягивающий ее грудь. Голубой цвет очень шел ей, подчеркивая молочную бледность лица.
Куайд улыбнулся.
– Не удивительно, что этот парень тогда забрался к вам в палатку. Свежий воздух и моя стряпня пошли вам на пользу, Корри. Вы выглядите, как наливное яблочко, готовое упасть к кому-нибудь в корзину…
Корри смотрела на него, пораженная несоответствием между насмешливыми словами и странной дрожью в его голосе.
– Делия, не смотрите на меня так, а то я могу не сдержаться и сделать то, о чем буду потом жалеть. Диву даюсь, как мне до сих пор удавалось жить с вами в одной палатке и вести себя так, как будто я святой. Но я совсем не святой, Делия, и, думаю, пришло время вам узнать это.
– Куайд!
Металлическая тарелка, которую она держала в руках, выскользнула и задребезжала по полу. Их взгляды встретились, Корри не могла оторвать глаз от завораживающей, магической синевы.
– Молчите, Делия. Не говорите ничего. Только поцелуйте меня. Бог свидетель, я хотел этого очень долго.
Куайд обнял ее. Она ощутила его тепло, вдохнула чистый запах его тела. Его губы оказались мягкими, чувственными, осторожными. Постепенно его объятия становились все более властными, он ласкал ее так страстно, как будто хотел вложить в свои ласки всю силу истомившейся без любви души…
У Корри перехватило дыхание от настойчивого и требовательного поцелуя. Она почувствовала, с какой готовностью откликается ее тело на его близость. Ей страстно хотелось, чтобы это объятие длилось вечно, хотелось открыться навстречу ему, соединиться с ним…
– Любимая… любимая… я хочу быть еще ближе к тебе… совсем близко… ты нужна мне…
– Да, Куайд…
Их голоса слились в сладкий любовный шепот, в то время как Куайд раздевал ее медленно, осторожно, ласково. Сначала свитер, потом брюки, потом нижнее белье. Он покрывал поцелуями каждый вновь обнажившийся участок ее тела. Тепло его дыхания приводило Корри в сладостный трепет… Куайд сбросил с себя одежду и приник к горячему, возбужденному телу Корри, каждой своей клеткой ощущая его…
– Твоя грудь прекрасна, Делия. Я хочу целовать ее, любить ее…
Он коснулся языком сосков, сначала мягко, затем со все возрастающей страстью. Корри застонала от желания, по ее телу волнами расходилась чувственная нега. Она выгнула спину, теснее прижимаясь к его массивной груди и плоскому, мускулистому животу. Он целовал ее шею, грудь, живот, спускаясь все ниже, пока его губы не коснулись пушистого бугорка.
– Делия… О Господи, любимая…
Она снова выгнулась и застонала от разрывающего душу желания, а он все целовал ее, кончиком языка исследуя каждую ложбинку прекрасного устья.
Прерывисто дыша, она дотянулась до скипетра его страсти и направила его в себя. Куайд начал осторожными толчками продвигаться внутрь. Сладостная боль сосредоточилась в его лоне, так копит силы трепетный розовый бутон, готовый раскрыться. Она начала двигаться в такт ему, стараясь дать возможность войти в себя как можно глубже. Отбросив все приличия и теряя разум, она отдалась в его власть всецело, без остатка…
Правильно ли они поступают? Может ли так вести себя порядочная женщина? Ей было все равно. Корри знала только, что она и Куайд – теперь одно целое. Их соединила величественная и суровая природа Аляски. Они сами стали частью необузданной стихии: ревущей, освобожденной ото льда реки.
Его движения стали еще более энергичными. Она чувствовала, как волна жгучего наслаждения поднимает ее все выше и выше, на самую вершину страсти. Они слились в последнем мучительном и блаженном содрогании, ее исступленный крик покрыл стоны Куайда…
Потом они заснули, завернувшись в одно одеяло, около остывшей печки. Их все еще разгоряченные тела сплелись умиротворенно и нежно. Все это было так непохоже на то, что она испытала с Эвери. Даже в мечтах она не могла вообразить, что можно достичь такого совершенного утоления страсти. Всю оставшуюся жизнь она готова провести в этих объятиях. Большего счастья ей не надо.
Уже засыпая, Куайд пробормотал:
– Я же говорил тебе, что я не святой. Ты простишь меня?
Она только вздохнула, поцеловала его и уткнулась ему в плечо. Прощать было нечего.
Глава 19
Восходящее солнце раскрасило небо в желтые и розовые тона. День обещал быть безоблачным. Корри задумалась об Эвери и о том, скоро ли они встретятся. Потом ее мысли перенеслись к Ли Хуа. Как ее нога? Наверное, она уже в Сан-Франциско. Интересно, вернется ли она к своей работе в доме Стюартов? Как ее встретит тетя Сьюзен?
Солнце потихоньку поднималось над горизонтом и вдруг мгновенно осветило горный ледник. Алмазы, рубины, аметисты, тысячи драгоценных камней ослепительно засверкали в его лучах.
Корри замерла от восторга. Через секунду она поняла, что не в силах вынести такую красоту в одиночестве. Она бросилась к палатке.
– Куайд! Идите сюда! Это потрясающе! Я никогда не видела такой красоты!
Куайд вышел и остановился рядом с ней. Они долго не отрываясь любовались открывшимся зрелищем. Вокруг разливалась такая тишина, что казалось, все люди на мгновение оторвались от своих дел и забот и замерли в восхищении.
Солнце поднялось выше, и магия пробуждающейся природы исчезла, горы приобрели свой обычный бело-голубой цвет.
Куайд тихо и торжественно сказал:
– Одному Богу известно, какое количество раз я смотрел на эти горы, но я никогда не видел ничего подобного. Есть вещи, которые человеку дано увидеть только раз в жизни. Похоже, мы наблюдали как раз такое.
Они вернулись в палатку и сели завтракать. Куайд вдруг показался Корри таким близким…
Озеро Беннет постепенно менялось. На прибрежных проталинах стали появляться фиолетовые крокусы. Однажды Корри увидела в небе стаю канадских гусей, которые возвращались из долгого зимнего изгнания на весеннюю теплую родину. На поверхности озера кое-где образовались промоины, а оставшийся лед, мягкий и хрупкий, был сплошь испещрен бороздками, похожими на те крохотные тоннели, которые прорывают в горе сказочные гномы.
Двадцать девятого мая лед тронулся. Это случилось внезапно в полдень, когда горячее солнце стояло высоко в голубом ясном небе.
Казалось, что сам Господь Бог творил это величественное, причудливое, волшебное действо. Лед вдруг сдвинулся и стал на глазах ломаться, как стекло: глыбы сверкающего хрусталя надвигались друг на друга и рассыпались в прах с диким скрежетом.
– Куайд! Силы небесные, я не верю своим глазам.
Корри машинально схватила его за руку. Грохот и лязг все возрастал. Казалось, огромный железнодорожный состав сходит с рельсов и валится под откос.
Куайд улыбался гордо и радостно, как будто сам устроил для Корри это незабываемое зрелище.
– Потрясающе, правда?
Корри с трудом могла его расслышать из-за чудовищного, все перекрывающего грохота. Куайд почти кричал.
– Говорят, что этот грохот слышен за пятнадцать миль. Вам еще предстоит увидеть, что будет на самом Юконе. Толщина речного льда достигает шести футов. Эти глыбы несутся вниз по течению с огромной скоростью, сшибая друг друга, и при столкновении разлетаются в кристаллическую пыль без остатка. Их можно сравнить со злыми великанами, которые идут по земле, вырывая с корнем деревья и разрушая все на своем пути.
– Это невероятно! Такая мощь!
– Вы увидите, какая это мощь, когда образуется затор. Тогда эти айсберги собьются в кучу и перекроют течение. Река выйдет из берегов и будет искать другие русла. Могут пройти дни, пока лед не растает или его не разобьет водой. Только тогда течение реки восстановится…
Они еще долго любовались ледоходом. Случалось, что льдины выбрасывало на берег. Тогда они сминали близко стоящие каркасы судов и рассыпались на миллион осколков.
Корри наконец нашла в себе силы вымолвить:
– Вот еще одно зрелище, которое, вероятно, мне дано увидеть только раз в жизни!
– Нет, Корри. Это повторяется каждый год. Вы можете хоть пятьдесят лет подряд любоваться им, если только захотите остаться здесь на такой долгий срок.
Куайд улыбнулся, и они вернулись в палатку счастливые и притихшие.
Это произошло однажды ночью, непредвиденно и закономерно, с молчаливого согласия их обоих.
Они ужинали при свечах. Куайду удалось подстрелить утку, и Корри приготовила ее с рисом. Она собиралась мыть посуду, когда вдруг заметила, что Куайд странно и пристально смотрит на нее. Корри бессознательно оправила голубой свитер, туго обтягивающий ее грудь. Голубой цвет очень шел ей, подчеркивая молочную бледность лица.
Куайд улыбнулся.
– Не удивительно, что этот парень тогда забрался к вам в палатку. Свежий воздух и моя стряпня пошли вам на пользу, Корри. Вы выглядите, как наливное яблочко, готовое упасть к кому-нибудь в корзину…
Корри смотрела на него, пораженная несоответствием между насмешливыми словами и странной дрожью в его голосе.
– Делия, не смотрите на меня так, а то я могу не сдержаться и сделать то, о чем буду потом жалеть. Диву даюсь, как мне до сих пор удавалось жить с вами в одной палатке и вести себя так, как будто я святой. Но я совсем не святой, Делия, и, думаю, пришло время вам узнать это.
– Куайд!
Металлическая тарелка, которую она держала в руках, выскользнула и задребезжала по полу. Их взгляды встретились, Корри не могла оторвать глаз от завораживающей, магической синевы.
– Молчите, Делия. Не говорите ничего. Только поцелуйте меня. Бог свидетель, я хотел этого очень долго.
Куайд обнял ее. Она ощутила его тепло, вдохнула чистый запах его тела. Его губы оказались мягкими, чувственными, осторожными. Постепенно его объятия становились все более властными, он ласкал ее так страстно, как будто хотел вложить в свои ласки всю силу истомившейся без любви души…
У Корри перехватило дыхание от настойчивого и требовательного поцелуя. Она почувствовала, с какой готовностью откликается ее тело на его близость. Ей страстно хотелось, чтобы это объятие длилось вечно, хотелось открыться навстречу ему, соединиться с ним…
– Любимая… любимая… я хочу быть еще ближе к тебе… совсем близко… ты нужна мне…
– Да, Куайд…
Их голоса слились в сладкий любовный шепот, в то время как Куайд раздевал ее медленно, осторожно, ласково. Сначала свитер, потом брюки, потом нижнее белье. Он покрывал поцелуями каждый вновь обнажившийся участок ее тела. Тепло его дыхания приводило Корри в сладостный трепет… Куайд сбросил с себя одежду и приник к горячему, возбужденному телу Корри, каждой своей клеткой ощущая его…
– Твоя грудь прекрасна, Делия. Я хочу целовать ее, любить ее…
Он коснулся языком сосков, сначала мягко, затем со все возрастающей страстью. Корри застонала от желания, по ее телу волнами расходилась чувственная нега. Она выгнула спину, теснее прижимаясь к его массивной груди и плоскому, мускулистому животу. Он целовал ее шею, грудь, живот, спускаясь все ниже, пока его губы не коснулись пушистого бугорка.
– Делия… О Господи, любимая…
Она снова выгнулась и застонала от разрывающего душу желания, а он все целовал ее, кончиком языка исследуя каждую ложбинку прекрасного устья.
Прерывисто дыша, она дотянулась до скипетра его страсти и направила его в себя. Куайд начал осторожными толчками продвигаться внутрь. Сладостная боль сосредоточилась в его лоне, так копит силы трепетный розовый бутон, готовый раскрыться. Она начала двигаться в такт ему, стараясь дать возможность войти в себя как можно глубже. Отбросив все приличия и теряя разум, она отдалась в его власть всецело, без остатка…
Правильно ли они поступают? Может ли так вести себя порядочная женщина? Ей было все равно. Корри знала только, что она и Куайд – теперь одно целое. Их соединила величественная и суровая природа Аляски. Они сами стали частью необузданной стихии: ревущей, освобожденной ото льда реки.
Его движения стали еще более энергичными. Она чувствовала, как волна жгучего наслаждения поднимает ее все выше и выше, на самую вершину страсти. Они слились в последнем мучительном и блаженном содрогании, ее исступленный крик покрыл стоны Куайда…
Потом они заснули, завернувшись в одно одеяло, около остывшей печки. Их все еще разгоряченные тела сплелись умиротворенно и нежно. Все это было так непохоже на то, что она испытала с Эвери. Даже в мечтах она не могла вообразить, что можно достичь такого совершенного утоления страсти. Всю оставшуюся жизнь она готова провести в этих объятиях. Большего счастья ей не надо.
Уже засыпая, Куайд пробормотал:
– Я же говорил тебе, что я не святой. Ты простишь меня?
Она только вздохнула, поцеловала его и уткнулась ему в плечо. Прощать было нечего.
Глава 19
Ли Хуа вовсе не была в Сан-Франциско, как думала Корри. Она все еще находилась в Дайе, в отеле «Клондайк», где безуспешно старалась прийти в себя после жесточайшей дизентерии, которой заболела еще по дороге сюда.
Доктор Себастьян нашел двух эскимосов, чтобы перевезти девушку в Дайю из походного госпиталя на Пастушьей Стоянке. Когда Ли Хуа попыталась дать ему денег, он решительно отказался.
– Но я не могу вам позволить платить за меня. Я должна сама…
Доктор взглянул на нее теплыми карими глазами, и, казалось, на мгновение между ними установилась какая-то невидимая связь, тонкая и легкая, как паутина, но тут же исчезла.
– Я не возьму ваших денег. Вам нужно перебраться отсюда в Дайю, а передвигаться самостоятельно вы не можете. Я это делаю не для вас, а для себя, чтобы моя совесть была чиста.
– Но я сильная, я могу…
Доктор улыбнулся.
– Я уверен в том, что вы сильная. Но ходить с гипсом на ноге невозможно. С другой стороны, вам нельзя здесь оставаться. Своей жене, например, я бы этого не позволил. Вам тоже не позволю.
– Своей жене?
Ли Хуа, к своему удивлению, расстроилась. Она не представляла себе, что у доктора может быть жена. Особенно было трудно в это поверить сейчас, когда он был так заботлив, смотрел на нее нежно и притворялся сердитым.
– Когда-то у меня была жена. Но потом оказалось, что она с трудом переносит мою постоянную занятость и предпочитает иметь мужа, которого деньги интересовали бы больше, чем необходимость помогать людям.
– Так вы хотите сказать, что…
– Вам нужно перебираться в Дайю. Я дам вам письмо к владельцу отеля «Клондайк». Однажды он подавился бифштексом из оленины и чуть было не умер от удушья. Хорошо, я оказался рядом. С тех пор он помнит эту услугу, я тоже.
Ли Хуа была не в силах отказаться от такого предложения. Она сделала так, как велел доктор Себастьян: взяла письмо, добралась до Дайи и обратилась к хозяину «Клондайка». Рекомендация доктора оказалась дороже золота. Ей дали прекрасную комнату всего за пятьдесят центов в день. Еда не входила в стоимость жилья.
Ли Хуа заболела дизентерией на Дайской тропе. Она была вынуждена позорно часто просить эскимосов останавливаться и относить ее на руках в сторону от дороги, где можно было облегчиться. Они выполняли ее просьбы стоически, с непроницаемыми лицами, но Ли Хуа не переставала от этого чувствовать себя подавленной.
И когда наконец она оказалась в маленькой комнатке с узкой складной кроватью и вбитыми в стену гвоздями для одежды, она бросилась на кровать и заплакала от счастья.
В госпитале Ли Хуа дали пару костылей, и она училась ходить на них, делая круги по комнате. Хозяин отеля Герман Кнольте два раза в день приносил ей еду из соседнего немецкого pecтopaнчикa: картофель, жаренный ломтиками, кислую капусту и сосиски. Ли Хуа была еще очень слаба и едва притрагивалась к еде. Мистер Кнольте был так любезен, что навел справки в пароходном агентстве и выяснил, что недостатка в обратных билетах не было.
Ли Хуа не покидала пределов своей комнаты с тех пор, как вернулась в Дайю, поэтому не знала, был ли Дональд Ирль по-прежнему в городе или нет. Все тот же Герман Кнольте сообщил ей, что в отеле «Бейли» нет постояльца с таким именем. Ну что ж, тем лучше!
Однажды Ли Хуа проснулась ночью в холодном поту оттого, что ей приснился Дональд. Она с трудом поднялась с кровати, с помощью костылей подошла к окну и прижалась лбом к стеклу. Она смотрела на улицу, где в свете фонаря, прямо напротив входа в отель, какой-то мужчина справлял малую нужду. Страшный сон отодвигался все дальше под давлением прозаической яви.
Она действительно не хотела причинять зла Корри. Но у нее не было выбора. Она честно пыталась объяснить это ей, попросить прощения, предостеречь. Но Корри не дала ей такой возможности…
На четвертый день заключения в отеле к Ли Хуа стал возвращаться аппетит. На шестой день, давясь кислой капустой, принесенной Германом Кнольте, Ли Хуа решила, что она уже достаточно поправилась, чтобы выйти на улицу и пообедать в каком-нибудь приличном ресторане. Кстати, нужно купить билет на пароход.
На следующий день Ли Хуа надела черную саржевую юбку и белую блузку, шведские кружева и элегантные сборки которой представляли ее изящную фигурку в выгодном свете.
Она тщательно расчесала и подколола волосы, надела модную соломенную шляпку. Потом накинула теплое шерстяное пальто и вышла из комнаты.
Она медленно заковыляла на костылях по коридору, голые, кривые половицы скрипели под ее тяжестью. Лестница круто заворачивала влево, на липких, засаленных стенах кое-где виднелись надписи: «Дж. П.СИтака, Нью-Йорк», «Золото или гроб, Дж. Беан был здесь», «Трахни Фло из Наггет Хаус».
После недолгого размышления Ли Хуа села на пол и стала съезжать по крутым ступенькам вниз, вытянув вперед загипсованную ногу и отталкиваясь здоровой. Несколько минут спустя она стояла на дощатом тротуаре, тяжело опираясь на костыли.
Солнце клонилось к закату и отбрасывало на мостовую длинные тени домов и людей. Группы мужчин слонялись взад и вперед или спешили по делам, в нескольких сотнях футов от подъезда отеля трое ругались, пытаясь вытащить увязшую лошадь и экипаж, ушедший в грязь по ступицу колес.
Ли Хуа глубоко вздохнула. Ведь здесь неподалеку есть ресторан нью-йоркской кухни! Туда и надо пойти! Наверняка там подают бифштекс, а может быть, и овощи с рисом или, на худой конец, цыпленка. Она, правда, не вполне оправилась от дизентерии, но мысль о том, чтобы проглотить еще хоть один кусок сосиски, приводила ее в ужас.
Маленький ресторанчик встретил ее гулом голосов и табачным туманом. Ли Хуа остановилась у двери, чтобы дать глазам привыкнуть к полумраку помещения. Она разочарованно заметила, что все столики были заняты. Но запах жареного мяса так приятно щекотал ноздри, что она медлила уходить.
– Эй, крошка! Иди к нам!
Грузный мужчина с румяными щеками жестом пригласил ее занять место за своим столиком.
– У нас здесь чертова прорва места, а оленина сегодня на редкость хороша!
Оленина! Ли Хуа посмотрела на мужчину, он казался веселым и дружелюбным, похожим на добросердечного бюргера или отца семейства. И хотя вместо говядины подавали оленину, она пахла так аппетитно, что Ли Хуа мгновенно проголодалась. Кроме того, делить столик с незнакомыми мужчинами в таком многолюдном, шумном месте вполне безопасно. Даже если бы она захотела пообедать в одиночестве, это было бы невозможно в столь переполненном заведении.
Ли Хуа проковыляла к столику.
– Что с тобой случилось? Споткнулась об ножку пианино?
Мужчины, сидящие за столом, грубо и оглушительно захохотали.
– Нет, я попала под горный обвал на Чилкутском перевале.
Они, наверное, думают, что она танцует в кордебалете.
Ну и пусть. Здесь тепло, спокойно, и она намерена вкусно пообедать. Ее желудок сводит от голода. Пусть смеются!
Румяный человек заказал для нее обед, и вскоре его принесли: оленину с картофелем, пиво и засохший яблочный пирог, подгоревший с одного бока. Ли Хуа жадно набросилась на еду, не обращая внимания на добродушное подшучивание веселой компании, и даже позволила своему благодетелю подлить в ее кружку виски из бутылки, которую он, по-видимому, постоянно носил в нагрудном кармане куртки.
Он рассказал ей, что его друзья из Огайо, а сам он из Нью-Йорка. При этом он беспрестанно подкладывал Ли Хуа кусочки мяса из своей тарелки.
– А где ты работаешь? У мадам Треси? У нее отвратительная рожа. Как будто по ней лошадь съездила копытом.
Все дружно загоготали. Когда Кордел Стюарт пил в библиотеке со своими собутыльниками, из-за дверей доносился такой же рев. Ли Хуа хорошо его знала.
– Я вовсе не…
– Тогда у Флосси? Старая толстуха Флосси умеет подбирать себе девочек!
Ли Хуа тщетно пыталась объяснить им, что она не работает ни в борделе, ни в дансинге, но они ей не верили. Ли Хуа решила, что они слишком пьяны, чтобы воспринимать человеческую речь, и оставила свои попытки.
Наконец она достала из кошелька деньги и встала из-за стола, неуклюже помогая себе костылями.
– Эй! Ты куда?
– Мне пора возвращаться в отель.
– Нет, еще рано. Ночь только начинается.
Несмотря на ее протесты, они оплатили счет. Потом Ли Хуа почувствовала, как две пары сильных рук подхватили ее под локти и понесли к выходу. Один из них взял костыли и, шатаясь и спотыкаясь на каждом шагу, пошел вперед. Перед глазами Ли Хуа поплыла вереница смеющихся лиц.
– Пожалуйста, отдайте мои костыли!
– Зачем они тебе, детка? У тебя ведь столько кавалеров! Позволь, мы за тобой поухаживаем. Мы ведь заплатили за твой обед и относились к тебе нежно.
Это говорил розовощекий человек, держа ее за правый локоть. Когда они вышли на улицу, Ли Хуа открыла рот от изумления. Пока они обедали, солнце село. Свет газовых рожков падал на мостовую из окон домов. Окрестные горы казались еще огромней и страшней в ночной темноте. Они будто подступили совсем близко к черте города, готовые раздавить его.
Ли Хуа задрожала от страха и ночной прохлады. Голова кружилась от выпитого виски.
– Отдайте, пожалуйста, мои костыли. Мне пора в отель.
– Ты живешь в отеле? А мы в палатках. Пойдем к нам в гости.
– Нет, я не хочу…
Казалось, они не слышали ее. Они смеялись во весь голос и балагурили, а розовощекий человек велел ей повыше поднять загипсованную ногу, чтобы не зацепить грязь. Ли Хуа отчаянно взмолилась:
– Пожалуйста, поставьте меня на землю.
– Пойдем с нами. Такая красотка не должна ночевать в одиночестве. Тем более, когда ее окружают такие веселые, бравые парни, как мы.
Ли Хуа растерялась. От выпитого виски мысли смешались в ее голове. Безусловно, эти люди не хотят причинить ей вреда. Они просто – разыгрывают ее, вот и все. Шутка закончится, они отдадут ей костыли и проводят в отель. Ли Хуа согласилась:
– Ну ладно. Пойдемте.
Их палатка была разбита на самом побережье. Вернее, целых три палатки, поставленные одна подле другой вокруг груды мешков, тюков и старательского инструмента; здесь же спали ездовые собаки. В тишине был слышен ласковый шепот набегающей на берег волны. Высоко в небе из-за сизых туч пробивался круглый лик луны, ярко-желтый, как золотой самородок.
Они грубо втолкнули Ли Хуа в палатку. Она стала падать вперед, тщетно пытаясь сохранить равновесие, и растянулась на куче сваленных в беспорядке одеял, пропахших потом и псиной. Подле нее был все тот же румяный человек, от которого шел тяжелый дух табака и винного перегара.
– Ты ведь не будешь настаивать на плате, красотка? Мы уже и так заплатили за твой обед. И потом, мы все как один ласковые и нежные, правда, ребята? И мы будем соблюдать очередь. Так что поторопись, снимай свои теплые штанишки.
– Что?
Ли Хуа плохо понимала, о чем он говорил, она совсем опьянела, и мужские голоса сливались для нее в бессмысленное бормотанье. Девушка попыталась развернуться к нему лицом, но гипс затруднял ее движения. Вдруг она почувствовала, что кто-то придавил ее плечи так, что она уткнулась носом в грубую шерсть одеяла.
– Послушай меня, детка. Все вы, потаскухи, одинаковы. Каждая думает, что между ног у нее бесценное сокровище. Вот что я тебе скажу. Мы с друзьями часто проделываем одну штуку в районах, где полно борделей. Запихиваем какую-нибудь потаскуху в экипаж и трахаем ее там по очереди. Разумеется, за бесплатно. А она даже не сопротивляется. Глупо кричать, что тебя насилуют, если ты работаешь на панели.
Он громко и радостно загоготал. Потом вцепился в юбку и стал задирать ее вверх. Ли Хуа чувствовала, как грубая ткань залепила ей нос и рот. Задыхаясь от удушья, она попыталась взмахнуть руками, но поняла, что не может ими пошевелить. Она оказалась плотно запеленутой, как грудной ребенок.
Тогда она решила отбиваться ногами. Чьи-то цепкие пальцы впились ей в бедра и стащили чулки. Сильные руки обхватили ее за живот и перевернули на спину. Ли Хуа услышала, как кто-то вполз в палатку, ощутила приток свежего воздуха, когда откинулся полог.
– Все в порядке, Джо, она готова. Будь я проклят, если она не брыкалась и не лягалась, как необъезженная кобылка, даже со своей сломанной ногой. Но мы собьем с нее спесь. Пусть знает, что если она строит из себя недотрогу, ее могут трахнуть и без ее согласия.
– Ну что ты кричишь, детка? Разве тебе не нравится крепкий, горячий член? Как вот этот, а? Как он тебе? Хорош, правда?
Ли Хуа очнулась на морском берегу. Она лежала, уткнувшись лицом в песок, юбка по-прежнему была задрана и обмотана вокруг ее головы. Голые ноги и ягодицы покрылись мурашками от холода и нестерпимо ныли. Она чувствовала сильную боль в промежности. Сколько их было? Ли Хуа сбилась со счета. Многие овладевали ею по нескольку раз. Их голоса, смех, запах пота и тяжесть вибрирующих тел смешались в ее голове в один сплошной кошмар. Как же они ненавидят женщин, как они их презирают!
Ли Хуа тоже ненавидела мужчин. Если бы ее не связали, она бы царапала их ногтями, кусалась бы, вцепилась бы в глотку, чтобы ощутить вкус крови. Но она не могла этого сделать, и теперь, после того как отвратительная оргия закончилась, она едва дышала и почти теряла сознание. Свежий морской воздух привел ее в чувство. Когда все кончилось, они опустили ее на прохладный, влажный песок. Кто-то приглушенно рассмеялся.
– Что теперь с ней делать?
– А ничего. Оставим здесь. Кто-нибудь ее подберет. Чем возиться с ней, лучше пойдем, пропустим по стаканчику, а, Джо? Хорошо мы ее сделали. Ей будет что вспомнить.
Они загоготали и пошли прочь. Ли Хуа осталась лежать на песке, задыхаясь от бессильной ненависти. Голоса смолкли. Прошло много времени, прежде чем к ней вернулись силы и Ли Хуа решила освободиться от сковывающих ее движения пут.
– Господи Боже мой, что это?
Ли Хуа сидела на песке с юбкой, обмотанной вокруг головы, когда услышала над самым ухом испуганный голос.
Она подумала, что в темноте ее вполне можно было принять за привидение. Тем временем голос окреп:
– Не двигайся! Сиди смирно, черт тебя подери, кто бы ты ни был. Я вооружен. Если двинешься с места – пристрелю… О Боже!
К ней протянулись руки и освободили ее лицо от тяжелой грубой ткани подола. Ли Хуа полной грудью вдохнула чистый воздух и увидела перед собой юное, почти мальчишеское лицо с открытым от изумления ртом и вытаращенными глазами.
– Женщина! Голая женщина! Что ты здесь делаешь?!
– Что… А ты как думаешь, что я здесь делаю? Я… они…
Ли Хуа безутешно разрыдалась. Но вместе с тем инстинктивно начала оправлять юбку, а когда коснулась бедер, то обнаружила, что пропал ее кожаный пояс, в котором были все ее деньги, в том числе и на билет. Ее не только изнасиловали, но и ограбили!
– О нет… только не это!
Ли Хуа судорожно шарила руками по песку вокруг себя и что-то бессвязно бормотала.
– Эй, прекрати. Перестань, я тебе говорю. Я не причиню тебе зла. Честное слово. Скажи мне, что с тобой случилось?
Его звали Мартин Джавенел. Он был девятнадцатилетним сыном одного из самых богатых банкиров Сиэтла. Юноша поднял Ли Хуа на руки и понес в свою палатку, которая была разбита здесь же, на побережье. Она обхватила его за шею и прижалась к груди, плача от собственной беспомощности. Вскоре он опустился на колени и аккуратно положил ее на песок. Потом откинул полог палатки и за подмышки втащил внутрь.
Юноша подбросил в почти погасшую печку дров, и вспыхнувшее пламя осветило палатку и наполнило ее теплом.
Он достал откуда-то одеяло, которое, кстати, не пахло псиной, и завернул в него Ли Хуа, так что она стала похожа на бабочку в коконе. Ли Хуа повернулась на бок и уставилась на горящую печку. Ей не хотелось встречаться с ним глазами.
– Так что же все-таки случилось? Ты, что же, из тех, кто…
Он смущенно замялся. Ли Хуа слышала, как его голос дрожал от страха и любопытства. Она вспомнила, что его руки задержались, пожалуй, дольше, чем нужно, когда он заворачивал ее в одеяло. О Господи, и этот такой же, как остальные! Ли Хуа приподнялась и, яростно сверкая глазами, почти закричала:
– Нет! Нет, я не из тех, кто… С чего ты взял? Только с того, что нашел меня на побережье и что я была…
Она снова расплакалась.
– Ну хорошо, хорошо, не плачь! Я только подумал. Может, ты хочешь есть или еще чего-нибудь? У меня есть холодные пирожки, я еще не все съел. Обычно я не готовлю для одного себя. Мой напарник подхватил тиф, и я отвез его в город, в больницу. Говорят, что он не выживет.
Ли Хуа молча смотрела в потолок. Он украдкой взглянул на нее и сказал тихо и задумчиво:
Доктор Себастьян нашел двух эскимосов, чтобы перевезти девушку в Дайю из походного госпиталя на Пастушьей Стоянке. Когда Ли Хуа попыталась дать ему денег, он решительно отказался.
– Но я не могу вам позволить платить за меня. Я должна сама…
Доктор взглянул на нее теплыми карими глазами, и, казалось, на мгновение между ними установилась какая-то невидимая связь, тонкая и легкая, как паутина, но тут же исчезла.
– Я не возьму ваших денег. Вам нужно перебраться отсюда в Дайю, а передвигаться самостоятельно вы не можете. Я это делаю не для вас, а для себя, чтобы моя совесть была чиста.
– Но я сильная, я могу…
Доктор улыбнулся.
– Я уверен в том, что вы сильная. Но ходить с гипсом на ноге невозможно. С другой стороны, вам нельзя здесь оставаться. Своей жене, например, я бы этого не позволил. Вам тоже не позволю.
– Своей жене?
Ли Хуа, к своему удивлению, расстроилась. Она не представляла себе, что у доктора может быть жена. Особенно было трудно в это поверить сейчас, когда он был так заботлив, смотрел на нее нежно и притворялся сердитым.
– Когда-то у меня была жена. Но потом оказалось, что она с трудом переносит мою постоянную занятость и предпочитает иметь мужа, которого деньги интересовали бы больше, чем необходимость помогать людям.
– Так вы хотите сказать, что…
– Вам нужно перебираться в Дайю. Я дам вам письмо к владельцу отеля «Клондайк». Однажды он подавился бифштексом из оленины и чуть было не умер от удушья. Хорошо, я оказался рядом. С тех пор он помнит эту услугу, я тоже.
Ли Хуа была не в силах отказаться от такого предложения. Она сделала так, как велел доктор Себастьян: взяла письмо, добралась до Дайи и обратилась к хозяину «Клондайка». Рекомендация доктора оказалась дороже золота. Ей дали прекрасную комнату всего за пятьдесят центов в день. Еда не входила в стоимость жилья.
Ли Хуа заболела дизентерией на Дайской тропе. Она была вынуждена позорно часто просить эскимосов останавливаться и относить ее на руках в сторону от дороги, где можно было облегчиться. Они выполняли ее просьбы стоически, с непроницаемыми лицами, но Ли Хуа не переставала от этого чувствовать себя подавленной.
И когда наконец она оказалась в маленькой комнатке с узкой складной кроватью и вбитыми в стену гвоздями для одежды, она бросилась на кровать и заплакала от счастья.
В госпитале Ли Хуа дали пару костылей, и она училась ходить на них, делая круги по комнате. Хозяин отеля Герман Кнольте два раза в день приносил ей еду из соседнего немецкого pecтopaнчикa: картофель, жаренный ломтиками, кислую капусту и сосиски. Ли Хуа была еще очень слаба и едва притрагивалась к еде. Мистер Кнольте был так любезен, что навел справки в пароходном агентстве и выяснил, что недостатка в обратных билетах не было.
Ли Хуа не покидала пределов своей комнаты с тех пор, как вернулась в Дайю, поэтому не знала, был ли Дональд Ирль по-прежнему в городе или нет. Все тот же Герман Кнольте сообщил ей, что в отеле «Бейли» нет постояльца с таким именем. Ну что ж, тем лучше!
Однажды Ли Хуа проснулась ночью в холодном поту оттого, что ей приснился Дональд. Она с трудом поднялась с кровати, с помощью костылей подошла к окну и прижалась лбом к стеклу. Она смотрела на улицу, где в свете фонаря, прямо напротив входа в отель, какой-то мужчина справлял малую нужду. Страшный сон отодвигался все дальше под давлением прозаической яви.
Она действительно не хотела причинять зла Корри. Но у нее не было выбора. Она честно пыталась объяснить это ей, попросить прощения, предостеречь. Но Корри не дала ей такой возможности…
На четвертый день заключения в отеле к Ли Хуа стал возвращаться аппетит. На шестой день, давясь кислой капустой, принесенной Германом Кнольте, Ли Хуа решила, что она уже достаточно поправилась, чтобы выйти на улицу и пообедать в каком-нибудь приличном ресторане. Кстати, нужно купить билет на пароход.
На следующий день Ли Хуа надела черную саржевую юбку и белую блузку, шведские кружева и элегантные сборки которой представляли ее изящную фигурку в выгодном свете.
Она тщательно расчесала и подколола волосы, надела модную соломенную шляпку. Потом накинула теплое шерстяное пальто и вышла из комнаты.
Она медленно заковыляла на костылях по коридору, голые, кривые половицы скрипели под ее тяжестью. Лестница круто заворачивала влево, на липких, засаленных стенах кое-где виднелись надписи: «Дж. П.СИтака, Нью-Йорк», «Золото или гроб, Дж. Беан был здесь», «Трахни Фло из Наггет Хаус».
После недолгого размышления Ли Хуа села на пол и стала съезжать по крутым ступенькам вниз, вытянув вперед загипсованную ногу и отталкиваясь здоровой. Несколько минут спустя она стояла на дощатом тротуаре, тяжело опираясь на костыли.
Солнце клонилось к закату и отбрасывало на мостовую длинные тени домов и людей. Группы мужчин слонялись взад и вперед или спешили по делам, в нескольких сотнях футов от подъезда отеля трое ругались, пытаясь вытащить увязшую лошадь и экипаж, ушедший в грязь по ступицу колес.
Ли Хуа глубоко вздохнула. Ведь здесь неподалеку есть ресторан нью-йоркской кухни! Туда и надо пойти! Наверняка там подают бифштекс, а может быть, и овощи с рисом или, на худой конец, цыпленка. Она, правда, не вполне оправилась от дизентерии, но мысль о том, чтобы проглотить еще хоть один кусок сосиски, приводила ее в ужас.
Маленький ресторанчик встретил ее гулом голосов и табачным туманом. Ли Хуа остановилась у двери, чтобы дать глазам привыкнуть к полумраку помещения. Она разочарованно заметила, что все столики были заняты. Но запах жареного мяса так приятно щекотал ноздри, что она медлила уходить.
– Эй, крошка! Иди к нам!
Грузный мужчина с румяными щеками жестом пригласил ее занять место за своим столиком.
– У нас здесь чертова прорва места, а оленина сегодня на редкость хороша!
Оленина! Ли Хуа посмотрела на мужчину, он казался веселым и дружелюбным, похожим на добросердечного бюргера или отца семейства. И хотя вместо говядины подавали оленину, она пахла так аппетитно, что Ли Хуа мгновенно проголодалась. Кроме того, делить столик с незнакомыми мужчинами в таком многолюдном, шумном месте вполне безопасно. Даже если бы она захотела пообедать в одиночестве, это было бы невозможно в столь переполненном заведении.
Ли Хуа проковыляла к столику.
– Что с тобой случилось? Споткнулась об ножку пианино?
Мужчины, сидящие за столом, грубо и оглушительно захохотали.
– Нет, я попала под горный обвал на Чилкутском перевале.
Они, наверное, думают, что она танцует в кордебалете.
Ну и пусть. Здесь тепло, спокойно, и она намерена вкусно пообедать. Ее желудок сводит от голода. Пусть смеются!
Румяный человек заказал для нее обед, и вскоре его принесли: оленину с картофелем, пиво и засохший яблочный пирог, подгоревший с одного бока. Ли Хуа жадно набросилась на еду, не обращая внимания на добродушное подшучивание веселой компании, и даже позволила своему благодетелю подлить в ее кружку виски из бутылки, которую он, по-видимому, постоянно носил в нагрудном кармане куртки.
Он рассказал ей, что его друзья из Огайо, а сам он из Нью-Йорка. При этом он беспрестанно подкладывал Ли Хуа кусочки мяса из своей тарелки.
– А где ты работаешь? У мадам Треси? У нее отвратительная рожа. Как будто по ней лошадь съездила копытом.
Все дружно загоготали. Когда Кордел Стюарт пил в библиотеке со своими собутыльниками, из-за дверей доносился такой же рев. Ли Хуа хорошо его знала.
– Я вовсе не…
– Тогда у Флосси? Старая толстуха Флосси умеет подбирать себе девочек!
Ли Хуа тщетно пыталась объяснить им, что она не работает ни в борделе, ни в дансинге, но они ей не верили. Ли Хуа решила, что они слишком пьяны, чтобы воспринимать человеческую речь, и оставила свои попытки.
Наконец она достала из кошелька деньги и встала из-за стола, неуклюже помогая себе костылями.
– Эй! Ты куда?
– Мне пора возвращаться в отель.
– Нет, еще рано. Ночь только начинается.
Несмотря на ее протесты, они оплатили счет. Потом Ли Хуа почувствовала, как две пары сильных рук подхватили ее под локти и понесли к выходу. Один из них взял костыли и, шатаясь и спотыкаясь на каждом шагу, пошел вперед. Перед глазами Ли Хуа поплыла вереница смеющихся лиц.
– Пожалуйста, отдайте мои костыли!
– Зачем они тебе, детка? У тебя ведь столько кавалеров! Позволь, мы за тобой поухаживаем. Мы ведь заплатили за твой обед и относились к тебе нежно.
Это говорил розовощекий человек, держа ее за правый локоть. Когда они вышли на улицу, Ли Хуа открыла рот от изумления. Пока они обедали, солнце село. Свет газовых рожков падал на мостовую из окон домов. Окрестные горы казались еще огромней и страшней в ночной темноте. Они будто подступили совсем близко к черте города, готовые раздавить его.
Ли Хуа задрожала от страха и ночной прохлады. Голова кружилась от выпитого виски.
– Отдайте, пожалуйста, мои костыли. Мне пора в отель.
– Ты живешь в отеле? А мы в палатках. Пойдем к нам в гости.
– Нет, я не хочу…
Казалось, они не слышали ее. Они смеялись во весь голос и балагурили, а розовощекий человек велел ей повыше поднять загипсованную ногу, чтобы не зацепить грязь. Ли Хуа отчаянно взмолилась:
– Пожалуйста, поставьте меня на землю.
– Пойдем с нами. Такая красотка не должна ночевать в одиночестве. Тем более, когда ее окружают такие веселые, бравые парни, как мы.
Ли Хуа растерялась. От выпитого виски мысли смешались в ее голове. Безусловно, эти люди не хотят причинить ей вреда. Они просто – разыгрывают ее, вот и все. Шутка закончится, они отдадут ей костыли и проводят в отель. Ли Хуа согласилась:
– Ну ладно. Пойдемте.
Их палатка была разбита на самом побережье. Вернее, целых три палатки, поставленные одна подле другой вокруг груды мешков, тюков и старательского инструмента; здесь же спали ездовые собаки. В тишине был слышен ласковый шепот набегающей на берег волны. Высоко в небе из-за сизых туч пробивался круглый лик луны, ярко-желтый, как золотой самородок.
Они грубо втолкнули Ли Хуа в палатку. Она стала падать вперед, тщетно пытаясь сохранить равновесие, и растянулась на куче сваленных в беспорядке одеял, пропахших потом и псиной. Подле нее был все тот же румяный человек, от которого шел тяжелый дух табака и винного перегара.
– Ты ведь не будешь настаивать на плате, красотка? Мы уже и так заплатили за твой обед. И потом, мы все как один ласковые и нежные, правда, ребята? И мы будем соблюдать очередь. Так что поторопись, снимай свои теплые штанишки.
– Что?
Ли Хуа плохо понимала, о чем он говорил, она совсем опьянела, и мужские голоса сливались для нее в бессмысленное бормотанье. Девушка попыталась развернуться к нему лицом, но гипс затруднял ее движения. Вдруг она почувствовала, что кто-то придавил ее плечи так, что она уткнулась носом в грубую шерсть одеяла.
– Послушай меня, детка. Все вы, потаскухи, одинаковы. Каждая думает, что между ног у нее бесценное сокровище. Вот что я тебе скажу. Мы с друзьями часто проделываем одну штуку в районах, где полно борделей. Запихиваем какую-нибудь потаскуху в экипаж и трахаем ее там по очереди. Разумеется, за бесплатно. А она даже не сопротивляется. Глупо кричать, что тебя насилуют, если ты работаешь на панели.
Он громко и радостно загоготал. Потом вцепился в юбку и стал задирать ее вверх. Ли Хуа чувствовала, как грубая ткань залепила ей нос и рот. Задыхаясь от удушья, она попыталась взмахнуть руками, но поняла, что не может ими пошевелить. Она оказалась плотно запеленутой, как грудной ребенок.
Тогда она решила отбиваться ногами. Чьи-то цепкие пальцы впились ей в бедра и стащили чулки. Сильные руки обхватили ее за живот и перевернули на спину. Ли Хуа услышала, как кто-то вполз в палатку, ощутила приток свежего воздуха, когда откинулся полог.
– Все в порядке, Джо, она готова. Будь я проклят, если она не брыкалась и не лягалась, как необъезженная кобылка, даже со своей сломанной ногой. Но мы собьем с нее спесь. Пусть знает, что если она строит из себя недотрогу, ее могут трахнуть и без ее согласия.
– Ну что ты кричишь, детка? Разве тебе не нравится крепкий, горячий член? Как вот этот, а? Как он тебе? Хорош, правда?
Ли Хуа очнулась на морском берегу. Она лежала, уткнувшись лицом в песок, юбка по-прежнему была задрана и обмотана вокруг ее головы. Голые ноги и ягодицы покрылись мурашками от холода и нестерпимо ныли. Она чувствовала сильную боль в промежности. Сколько их было? Ли Хуа сбилась со счета. Многие овладевали ею по нескольку раз. Их голоса, смех, запах пота и тяжесть вибрирующих тел смешались в ее голове в один сплошной кошмар. Как же они ненавидят женщин, как они их презирают!
Ли Хуа тоже ненавидела мужчин. Если бы ее не связали, она бы царапала их ногтями, кусалась бы, вцепилась бы в глотку, чтобы ощутить вкус крови. Но она не могла этого сделать, и теперь, после того как отвратительная оргия закончилась, она едва дышала и почти теряла сознание. Свежий морской воздух привел ее в чувство. Когда все кончилось, они опустили ее на прохладный, влажный песок. Кто-то приглушенно рассмеялся.
– Что теперь с ней делать?
– А ничего. Оставим здесь. Кто-нибудь ее подберет. Чем возиться с ней, лучше пойдем, пропустим по стаканчику, а, Джо? Хорошо мы ее сделали. Ей будет что вспомнить.
Они загоготали и пошли прочь. Ли Хуа осталась лежать на песке, задыхаясь от бессильной ненависти. Голоса смолкли. Прошло много времени, прежде чем к ней вернулись силы и Ли Хуа решила освободиться от сковывающих ее движения пут.
– Господи Боже мой, что это?
Ли Хуа сидела на песке с юбкой, обмотанной вокруг головы, когда услышала над самым ухом испуганный голос.
Она подумала, что в темноте ее вполне можно было принять за привидение. Тем временем голос окреп:
– Не двигайся! Сиди смирно, черт тебя подери, кто бы ты ни был. Я вооружен. Если двинешься с места – пристрелю… О Боже!
К ней протянулись руки и освободили ее лицо от тяжелой грубой ткани подола. Ли Хуа полной грудью вдохнула чистый воздух и увидела перед собой юное, почти мальчишеское лицо с открытым от изумления ртом и вытаращенными глазами.
– Женщина! Голая женщина! Что ты здесь делаешь?!
– Что… А ты как думаешь, что я здесь делаю? Я… они…
Ли Хуа безутешно разрыдалась. Но вместе с тем инстинктивно начала оправлять юбку, а когда коснулась бедер, то обнаружила, что пропал ее кожаный пояс, в котором были все ее деньги, в том числе и на билет. Ее не только изнасиловали, но и ограбили!
– О нет… только не это!
Ли Хуа судорожно шарила руками по песку вокруг себя и что-то бессвязно бормотала.
– Эй, прекрати. Перестань, я тебе говорю. Я не причиню тебе зла. Честное слово. Скажи мне, что с тобой случилось?
Его звали Мартин Джавенел. Он был девятнадцатилетним сыном одного из самых богатых банкиров Сиэтла. Юноша поднял Ли Хуа на руки и понес в свою палатку, которая была разбита здесь же, на побережье. Она обхватила его за шею и прижалась к груди, плача от собственной беспомощности. Вскоре он опустился на колени и аккуратно положил ее на песок. Потом откинул полог палатки и за подмышки втащил внутрь.
Юноша подбросил в почти погасшую печку дров, и вспыхнувшее пламя осветило палатку и наполнило ее теплом.
Он достал откуда-то одеяло, которое, кстати, не пахло псиной, и завернул в него Ли Хуа, так что она стала похожа на бабочку в коконе. Ли Хуа повернулась на бок и уставилась на горящую печку. Ей не хотелось встречаться с ним глазами.
– Так что же все-таки случилось? Ты, что же, из тех, кто…
Он смущенно замялся. Ли Хуа слышала, как его голос дрожал от страха и любопытства. Она вспомнила, что его руки задержались, пожалуй, дольше, чем нужно, когда он заворачивал ее в одеяло. О Господи, и этот такой же, как остальные! Ли Хуа приподнялась и, яростно сверкая глазами, почти закричала:
– Нет! Нет, я не из тех, кто… С чего ты взял? Только с того, что нашел меня на побережье и что я была…
Она снова расплакалась.
– Ну хорошо, хорошо, не плачь! Я только подумал. Может, ты хочешь есть или еще чего-нибудь? У меня есть холодные пирожки, я еще не все съел. Обычно я не готовлю для одного себя. Мой напарник подхватил тиф, и я отвез его в город, в больницу. Говорят, что он не выживет.
Ли Хуа молча смотрела в потолок. Он украдкой взглянул на нее и сказал тихо и задумчиво: