Страница:
Все трое не скрывали своего крайнего удивления при ее появлении и рассматривали ее, как свалившуюся с неба диковину. Корри покраснела от смущения и плотнее завернулась в шаль, чтобы не был виден живот.
– Корри приехала ко мне из Сан-Франциско, и мы сегодня поженились. Так что теперь придется внести кое-какие изменения в наш быт. Сегодня на ночь вы переберетесь в палатки, а завтра начнете строить себе другой барак. Я понимаю, что это работа сверхурочная и внеплановая, но другого выхода не вижу.
– Да, но ты нам ничего не говорил о…
Вперед шагнул маленький темноволосый человек по имени Билл Хоталинг.
Эвери холодно осадил товарища:
– Моя жена – леди, она не может жить в таких условиях. Так что ставьте палатки и переносите вещи.
Мужчины покорно пошли собираться, а Корри тихо сказала Эвери:
– Я совсем не хочу причинять им беспокойство.
– Своим появлением здесь ты это уже сделала. Ты же не можешь спать в одной комнате с четырьмя мужчинами. Что же ты хочешь? Они никогда не слышали о тебе, надеюсь, ты их не осудишь за то, что они несколько обескуражены.
– Да, я понимаю.
Корри чувствовала, что не только для Эвери ее присутствие здесь было неуместным и неудобным, оно еще более усложняло и без того нелегкую жизнь всех этих людей.
Чтобы как-то справиться с неловкостью и смятением, Корри стала оглядываться вокруг. Закатное солнце освещало холмы. По правую руку от нее вилась голубая лента ручья. Слева круто поднимался холм, который на высоте двух сотен футов был как будто срезан и образовывал уступ. В этом месте густо росли хвойные деревья, многие стволы были почерневшими и обугленными.
– Что это с деревьями? – спросила Корри.
– Мы их обжигаем, чтобы подсушить, а потом спиливаем. Если жечь сырые дрова, на руках остается сажа, которая сходит хуже, чем столярный клей. Я же говорил тебе, что жизнь на приисках слишком тяжела для женщины, по крайней мере, для такой, как ты. Но раз уж ты согласилась на нее, то могла бы помогать нам. Я надеюсь, ты умеешь готовить? Если нет, придется научиться. Тогда все мы четверо могли бы работать одновременно и не стоять по очереди у плиты.
– Я умею готовить.
Корри развернулась и пошла к хижине – или норе? – вблизи она уже не решилась бы назвать домом это сооружение, больше напоминающее курятник, чем человеческое жилье. Недоумение ее росло. Стены были такими низкими, что в дверь нельзя было войти не сгибаясь. Грубоотесанные бревна заросли мхом, а на крыше, покрытой дерном, благоухали заросли сорной травы, сквозь которые с трудом пробивалась металлическая печная труба. Это придавало избушке таинственный, зловещий вид, казалось, сейчас откроется дверь, и на пороге покажется сказочный тролль или злая колдунья.
К Корри подошел Мэйсон Эдвардс.
– Эта избушка осталась от прежнего хозяина. Мы только отремонтировали ее.
Он не сводил с Корри восхищенных голубых глаз. На вид ему было лет девятнадцать, он был худощав и нескладен и больше походил на цыпленка, чем на сложившегося взрослого мужчину. Открытое, веселое лицо с сильно выступающими скулами было усыпано веснушками, а белокурая челка все время непослушно падала на глаза.
– Люди живут и в гораздо худших условиях. Вам еще повезло, что хоть прочная крыша над головой. Жить в палатке совсем неприятно. А здесь есть печка. Она прекрасно топится, разжигать можно промасленной бумагой. И пол не земляной, а выложен горбылями. Вам здесь будет неплохо, миссис Курран, по крайней мере не хуже, чем другим женщинам в поселке.
Корри попыталась улыбнуться. Все это должен был сказать ей Эвери! Но он о чем-то увлеченно разговаривал с Биллом Хоталингом и даже не смотрел в ее сторону.
Корри не могла сдержать возгласа удивления, когда переступила порог хижины. Она никогда в жизни не видела человеческого жилья, обустроенного так скудно и примитивно. Даже трехкомнатный барак Милли в Доусоне казался дворцом в сравнении с теперешним пристанищем.
Оно состояло из одной комнатки с низким потолком и замызганным полом. Два маленьких окошка по обе стороны двери были затянуты изнутри мешковиной, которая практически не пропускала света. По двум стенам располагались двухэтажные грубые нары, по третьей – полки, выпиленные из толстых досок и горбыля: В одном углу стояла железная печка, в другом – кадушка с водой. Эвери объяснил ей, что она предназначена для промывки проб глины и определения ее золотого содержания.
Корри оглядывалась вокруг в полном молчании, стиснув зубы, чтобы не закричать от ужаса. Нет, она не позволит Эвери увидеть свое отвращение и отчаяние. Она лучше умрет, чем обнаружит перед ним свою слабость!
Перед сном Корри переоделась в легкую ночную рубашку, которую купила много месяцев назад в Сан-Франциско во время незабываемого похода по магазинам с тетей Сьюзен. Эта рубашка, сшитая по французской моде и отделанная дорогими кружевами ручной работы, была частью ее приданого к свадьбе. Корри берегла ее и не надевала ни разу. Теперь, когда она просунула голову в ворот, от рубашки пахнуло затхлостью и несвежестью долго пролежавшей в сундуке ткани.
Корри достала зеркальце и, взглянув в него, нашла себя очень хорошенькой. Золотистые волосы рассыпались по плечам, изящные кружева подчеркивают бледную нежность кожи. Огромные глаза с пушистыми ресницами под дугами черных бровей и трепетные губы придают ее красоте романтическое своеобразие. Корри подумала, что выглядит как раз так, как всегда мечтала выглядеть в первую брачную ночь. Но к чему теперь все это!
Она отложила зеркало и села на низкую койку. В глазах ее стояли слезы, к горлу подкатил тяжелый, горький комок, а сердце болезненно сжалось. За стеной раздался громкий, грубый мужской смех.
Дверь открылась, и в домик, громко стуча каблуками тяжелых ботинок, вошел Эвери. Под мышкой он держал брезентовый сверток. Корри почувствовала запах виски.
– Обстановка здесь и так более чем скромная, но тебе не годится ходить по грязному полу.
Он опустился на корточки и стал раскатывать сверток.
– Это что-то вроде коврового покрытия.
Корри молча наблюдала, как он тщательно раскатывает брезент, а потом сухо сказала:
– Да, так лучше. Очень мило с твоей стороны, что ты подумал об этом. Я так устала за сегодняшний день, голова идет кругом. Спасибо тебе огромное, что позаботился обо мне.
– Это не я, это Мэйсон придумал.
– В таком случае мне стоит поблагодарить его.
Эвери выпрямился, снял ботинки и принялся расстегивать рубашку, пропитанную пылью и потом. Корри смотрела, как он раздевается, и ее сердце часто и гулко забилось. Она вспомнила тот день, когда впервые увидела Эвери обнаженным. Как давно это было! Неужели она и вправду когда-то лежала с этим мужчиной в одной постели и была с ним так близка, что вобрала в себя его семя?
Эвери продолжал раздеваться, аккуратно вешая каждый предмет своего костюма на единственный гвоздь в стене. Наконец он полностью разоблачился, и Корри заметила, что его тело несколько похудело, но сохранило крепость мускулов и совершенство форм. К большому удивлению Корри, его вид не вызывал у нее никаких эмоций.
– Я что, не нравлюсь тебе, Корри? Почему Ты отворачиваешься?
– Я не отворачиваюсь.
– Неправда.
Он подходил к ней со странным, напряженным выражением лица. Корри старалась избежать его взгляда, но это ей удавалось с трудом.
– Посмотри на меня. Посмотри на то, к чему ты так стремилась. Ну как, нравится? Должно быть, нравится, раз ты в такую даль ехала за этим.
– Да…
Корри чувствовала, что она, как маленькая птичка в клетке, мечется, не в силах увернуться от огромной человеческой руки, которая хочет поймать ее и сграбастать в кулак. И это первая брачная ночь! Ради нее она вынесла трудности и опасности Дайской тропы и Чилкутского перевала!
И это ее Эвери, тот человек, соединить с которым свою судьбу она так страстно мечтала и готова была добиваться этого любой ценой! Как же она была глупа, что приехала сюда! Какое легкомыслие! Ведь Куайд предупреждал ее. Почему она не послушалась его? Но теперь поздно. Она здесь, Куайд далеко, и вряд ли они еще когда-нибудь встретятся.
– Почему ты не хочешь снять ночную рубашку, Корри?
Голос Эвери смягчился и стал похожим на тот, который Корри слышала очень давно, в подвале роскошного дома в Сан-Франциско.
– Эвери, я беременна. Я стала очень некрасивой и не могу… ты не должен меня видеть такой.
– Красивая или нет, не важно. Ты ведь женщина. А я так давно не имел женщину.
Корри была в замешательстве, она нервно теребила кружева на вороте рубашки и смотрела на Эвери испуганными глазами.
– Я не могу, Эвери.
– Почему не можешь? Мы ведь уже были вместе, и тогда ты не слишком стеснялась. Что же случилось теперь? С нынешнего дня я – твой муж и раз уж взял на себя бремя брачного союза, то хочу использовать и его преимущества.
Господи, какой ужас! «Бремя брачного союза». Ни в каком страшном сне Корри не могла привидеться такая сцена в первую брачную ночь!
– Я не могу, Эвери! Я не могу, чтобы это было так равнодушно, холодно, как будто мы незнакомы, как будто я – одна из тех женщин с аллеи Парадиз. Я – твоя жена!
Корри выпрямилась на постели и оправила ночную рубашку на коленях. Она старалась говорить с достоинством, но ее голос дрожал. И руки тоже.
– Да, ты моя жена. Тебе ведь так не терпелось ею стать! Вместо того чтобы спокойно дожидаться, пока я вернусь богатым и смогу жениться как положено, обеспечить тебя и относиться к тебе с уважением, ты выслеживаешь меня, как ищейка, приезжаешь сюда и силой заставляешь жениться на себе!
– Но я беременна, Эвери! Это совсем другое дело. Я не могла ждать!
– Тогда надо было сделать с этим что-нибудь. Я не знаю… аборт или что там делают в таких случаях женщины. В конце концов, шлюхи же умеют заботиться о себе, если влипают в такую историю!
– Но я не шлюха! Ты соблазнил меня, Эвери! На тебе тоже лежит часть вины!
– Хорошо, какая теперь разница? Мы женаты, так давай по крайней мере извлекать из этого удовольствие. Тем более что ты не девственна.
Он со значением посмотрел на ее живот и улыбнулся.
– Залезай под одеяло, раз ты такая стеснительная. Я могу и не смотреть. Только снимай скорее рубашку, мне надоело ждать.
Ненависть захлестнула Корри, но она послушно легла и натянула одеяло до подбородка. Потом сняла через голову рубашку и почувствовала, как ворсинки шерстяного пледа неприятно впиваются в тело. Ей хотелось плакать. Ей хотелось провалиться сквозь землю от стыда и унижения.
Он лег рядом с ней. Она чувствовала упругость его мускулов, шелковистую прохладу кожи. Его рука скользнула по ее груди, животу и пушистому треугольнику под ним.
Последняя мысль Корри перед тем, как Эвери опустился на нее сверху, была о Куайде Хилле. «Делия, любимая…»
О Господи, Куайд! Где ты? Спаси меня…
Глава 25
– Корри приехала ко мне из Сан-Франциско, и мы сегодня поженились. Так что теперь придется внести кое-какие изменения в наш быт. Сегодня на ночь вы переберетесь в палатки, а завтра начнете строить себе другой барак. Я понимаю, что это работа сверхурочная и внеплановая, но другого выхода не вижу.
– Да, но ты нам ничего не говорил о…
Вперед шагнул маленький темноволосый человек по имени Билл Хоталинг.
Эвери холодно осадил товарища:
– Моя жена – леди, она не может жить в таких условиях. Так что ставьте палатки и переносите вещи.
Мужчины покорно пошли собираться, а Корри тихо сказала Эвери:
– Я совсем не хочу причинять им беспокойство.
– Своим появлением здесь ты это уже сделала. Ты же не можешь спать в одной комнате с четырьмя мужчинами. Что же ты хочешь? Они никогда не слышали о тебе, надеюсь, ты их не осудишь за то, что они несколько обескуражены.
– Да, я понимаю.
Корри чувствовала, что не только для Эвери ее присутствие здесь было неуместным и неудобным, оно еще более усложняло и без того нелегкую жизнь всех этих людей.
Чтобы как-то справиться с неловкостью и смятением, Корри стала оглядываться вокруг. Закатное солнце освещало холмы. По правую руку от нее вилась голубая лента ручья. Слева круто поднимался холм, который на высоте двух сотен футов был как будто срезан и образовывал уступ. В этом месте густо росли хвойные деревья, многие стволы были почерневшими и обугленными.
– Что это с деревьями? – спросила Корри.
– Мы их обжигаем, чтобы подсушить, а потом спиливаем. Если жечь сырые дрова, на руках остается сажа, которая сходит хуже, чем столярный клей. Я же говорил тебе, что жизнь на приисках слишком тяжела для женщины, по крайней мере, для такой, как ты. Но раз уж ты согласилась на нее, то могла бы помогать нам. Я надеюсь, ты умеешь готовить? Если нет, придется научиться. Тогда все мы четверо могли бы работать одновременно и не стоять по очереди у плиты.
– Я умею готовить.
Корри развернулась и пошла к хижине – или норе? – вблизи она уже не решилась бы назвать домом это сооружение, больше напоминающее курятник, чем человеческое жилье. Недоумение ее росло. Стены были такими низкими, что в дверь нельзя было войти не сгибаясь. Грубоотесанные бревна заросли мхом, а на крыше, покрытой дерном, благоухали заросли сорной травы, сквозь которые с трудом пробивалась металлическая печная труба. Это придавало избушке таинственный, зловещий вид, казалось, сейчас откроется дверь, и на пороге покажется сказочный тролль или злая колдунья.
К Корри подошел Мэйсон Эдвардс.
– Эта избушка осталась от прежнего хозяина. Мы только отремонтировали ее.
Он не сводил с Корри восхищенных голубых глаз. На вид ему было лет девятнадцать, он был худощав и нескладен и больше походил на цыпленка, чем на сложившегося взрослого мужчину. Открытое, веселое лицо с сильно выступающими скулами было усыпано веснушками, а белокурая челка все время непослушно падала на глаза.
– Люди живут и в гораздо худших условиях. Вам еще повезло, что хоть прочная крыша над головой. Жить в палатке совсем неприятно. А здесь есть печка. Она прекрасно топится, разжигать можно промасленной бумагой. И пол не земляной, а выложен горбылями. Вам здесь будет неплохо, миссис Курран, по крайней мере не хуже, чем другим женщинам в поселке.
Корри попыталась улыбнуться. Все это должен был сказать ей Эвери! Но он о чем-то увлеченно разговаривал с Биллом Хоталингом и даже не смотрел в ее сторону.
Корри не могла сдержать возгласа удивления, когда переступила порог хижины. Она никогда в жизни не видела человеческого жилья, обустроенного так скудно и примитивно. Даже трехкомнатный барак Милли в Доусоне казался дворцом в сравнении с теперешним пристанищем.
Оно состояло из одной комнатки с низким потолком и замызганным полом. Два маленьких окошка по обе стороны двери были затянуты изнутри мешковиной, которая практически не пропускала света. По двум стенам располагались двухэтажные грубые нары, по третьей – полки, выпиленные из толстых досок и горбыля: В одном углу стояла железная печка, в другом – кадушка с водой. Эвери объяснил ей, что она предназначена для промывки проб глины и определения ее золотого содержания.
Корри оглядывалась вокруг в полном молчании, стиснув зубы, чтобы не закричать от ужаса. Нет, она не позволит Эвери увидеть свое отвращение и отчаяние. Она лучше умрет, чем обнаружит перед ним свою слабость!
Перед сном Корри переоделась в легкую ночную рубашку, которую купила много месяцев назад в Сан-Франциско во время незабываемого похода по магазинам с тетей Сьюзен. Эта рубашка, сшитая по французской моде и отделанная дорогими кружевами ручной работы, была частью ее приданого к свадьбе. Корри берегла ее и не надевала ни разу. Теперь, когда она просунула голову в ворот, от рубашки пахнуло затхлостью и несвежестью долго пролежавшей в сундуке ткани.
Корри достала зеркальце и, взглянув в него, нашла себя очень хорошенькой. Золотистые волосы рассыпались по плечам, изящные кружева подчеркивают бледную нежность кожи. Огромные глаза с пушистыми ресницами под дугами черных бровей и трепетные губы придают ее красоте романтическое своеобразие. Корри подумала, что выглядит как раз так, как всегда мечтала выглядеть в первую брачную ночь. Но к чему теперь все это!
Она отложила зеркало и села на низкую койку. В глазах ее стояли слезы, к горлу подкатил тяжелый, горький комок, а сердце болезненно сжалось. За стеной раздался громкий, грубый мужской смех.
Дверь открылась, и в домик, громко стуча каблуками тяжелых ботинок, вошел Эвери. Под мышкой он держал брезентовый сверток. Корри почувствовала запах виски.
– Обстановка здесь и так более чем скромная, но тебе не годится ходить по грязному полу.
Он опустился на корточки и стал раскатывать сверток.
– Это что-то вроде коврового покрытия.
Корри молча наблюдала, как он тщательно раскатывает брезент, а потом сухо сказала:
– Да, так лучше. Очень мило с твоей стороны, что ты подумал об этом. Я так устала за сегодняшний день, голова идет кругом. Спасибо тебе огромное, что позаботился обо мне.
– Это не я, это Мэйсон придумал.
– В таком случае мне стоит поблагодарить его.
Эвери выпрямился, снял ботинки и принялся расстегивать рубашку, пропитанную пылью и потом. Корри смотрела, как он раздевается, и ее сердце часто и гулко забилось. Она вспомнила тот день, когда впервые увидела Эвери обнаженным. Как давно это было! Неужели она и вправду когда-то лежала с этим мужчиной в одной постели и была с ним так близка, что вобрала в себя его семя?
Эвери продолжал раздеваться, аккуратно вешая каждый предмет своего костюма на единственный гвоздь в стене. Наконец он полностью разоблачился, и Корри заметила, что его тело несколько похудело, но сохранило крепость мускулов и совершенство форм. К большому удивлению Корри, его вид не вызывал у нее никаких эмоций.
– Я что, не нравлюсь тебе, Корри? Почему Ты отворачиваешься?
– Я не отворачиваюсь.
– Неправда.
Он подходил к ней со странным, напряженным выражением лица. Корри старалась избежать его взгляда, но это ей удавалось с трудом.
– Посмотри на меня. Посмотри на то, к чему ты так стремилась. Ну как, нравится? Должно быть, нравится, раз ты в такую даль ехала за этим.
– Да…
Корри чувствовала, что она, как маленькая птичка в клетке, мечется, не в силах увернуться от огромной человеческой руки, которая хочет поймать ее и сграбастать в кулак. И это первая брачная ночь! Ради нее она вынесла трудности и опасности Дайской тропы и Чилкутского перевала!
И это ее Эвери, тот человек, соединить с которым свою судьбу она так страстно мечтала и готова была добиваться этого любой ценой! Как же она была глупа, что приехала сюда! Какое легкомыслие! Ведь Куайд предупреждал ее. Почему она не послушалась его? Но теперь поздно. Она здесь, Куайд далеко, и вряд ли они еще когда-нибудь встретятся.
– Почему ты не хочешь снять ночную рубашку, Корри?
Голос Эвери смягчился и стал похожим на тот, который Корри слышала очень давно, в подвале роскошного дома в Сан-Франциско.
– Эвери, я беременна. Я стала очень некрасивой и не могу… ты не должен меня видеть такой.
– Красивая или нет, не важно. Ты ведь женщина. А я так давно не имел женщину.
Корри была в замешательстве, она нервно теребила кружева на вороте рубашки и смотрела на Эвери испуганными глазами.
– Я не могу, Эвери.
– Почему не можешь? Мы ведь уже были вместе, и тогда ты не слишком стеснялась. Что же случилось теперь? С нынешнего дня я – твой муж и раз уж взял на себя бремя брачного союза, то хочу использовать и его преимущества.
Господи, какой ужас! «Бремя брачного союза». Ни в каком страшном сне Корри не могла привидеться такая сцена в первую брачную ночь!
– Я не могу, Эвери! Я не могу, чтобы это было так равнодушно, холодно, как будто мы незнакомы, как будто я – одна из тех женщин с аллеи Парадиз. Я – твоя жена!
Корри выпрямилась на постели и оправила ночную рубашку на коленях. Она старалась говорить с достоинством, но ее голос дрожал. И руки тоже.
– Да, ты моя жена. Тебе ведь так не терпелось ею стать! Вместо того чтобы спокойно дожидаться, пока я вернусь богатым и смогу жениться как положено, обеспечить тебя и относиться к тебе с уважением, ты выслеживаешь меня, как ищейка, приезжаешь сюда и силой заставляешь жениться на себе!
– Но я беременна, Эвери! Это совсем другое дело. Я не могла ждать!
– Тогда надо было сделать с этим что-нибудь. Я не знаю… аборт или что там делают в таких случаях женщины. В конце концов, шлюхи же умеют заботиться о себе, если влипают в такую историю!
– Но я не шлюха! Ты соблазнил меня, Эвери! На тебе тоже лежит часть вины!
– Хорошо, какая теперь разница? Мы женаты, так давай по крайней мере извлекать из этого удовольствие. Тем более что ты не девственна.
Он со значением посмотрел на ее живот и улыбнулся.
– Залезай под одеяло, раз ты такая стеснительная. Я могу и не смотреть. Только снимай скорее рубашку, мне надоело ждать.
Ненависть захлестнула Корри, но она послушно легла и натянула одеяло до подбородка. Потом сняла через голову рубашку и почувствовала, как ворсинки шерстяного пледа неприятно впиваются в тело. Ей хотелось плакать. Ей хотелось провалиться сквозь землю от стыда и унижения.
Он лег рядом с ней. Она чувствовала упругость его мускулов, шелковистую прохладу кожи. Его рука скользнула по ее груди, животу и пушистому треугольнику под ним.
Последняя мысль Корри перед тем, как Эвери опустился на нее сверху, была о Куайде Хилле. «Делия, любимая…»
О Господи, Куайд! Где ты? Спаси меня…
Глава 25
Июль. Август. Короткое юконское лето пронеслось в потоках солнечного света, с благодатной щедростью опекающего все живое. Солнце поднималось, совершало долгий путь по небосклону, скрывалось за горизонтом на миг и снова стремилось в небесную высь. Изумрудный ковер, покрывающий землю, был расцвечен ярким многоцветьем теплых красок: от нежно-розовой дымки над зарослями люпина до сине-фиолетовых вкраплений водосбора.
В течение долгих дней Корри была предоставлена самой себе. Эвери с самого утра уходил по делам. Несмотря на то, что замужество не принесло ей особенной радости, Корри находила определенное удовольствие в своем теперешнем состоянии. С самого утра, обернув голову москитной сеткой, чтобы уберечься от несметных полчищ комаров и толстых мух, Корри бродила вдоль реки и собирала чернику, дикую смородину и медвежью ягоду. Дома она училась готовить из них разные блюда. Ей удалось найти целую плантацию дикого лука, который хотя и имел очень резкий специфический вкус, но был на удивление хорош в подливке к мясу или рыбе и в пироге с утятиной или бельчатиной.
Кулинарные способности Корри совершенствовались день ото дня. Первый хлеб, который она испекла, был кисловат и чересчур порист. Она вспомнила, как Куайд учил ее замешивать тесто, и следующая попытка оказалась удачнее. Мэйсон Эдвардс где-то раздобыл для нее свежих дрожжей. Корри воскресила в памяти опыты Куайда по приготовлению сладостей и иногда баловала Эвери и его товарищей фруктовыми десертами.
Сам Эвери никогда не высказывался о ее стряпне, хотя Корри не без удовольствия заметила, что за последнее время он поправился. Зато Мэйсон Эдвардс с неизменным юношеским аппетитом приветствовал каждое новое блюдо восторженными комплиментами.
Корри много фотографировала: шурфы, свою лачугу и ее окрестности, огромные землечерпалки, груды строительного мусора и отбросов, уродующие ландшафт. Она устроила фотолабораторию в углу хижины, отгородив его брезентом. Несколько раз к ней обращались старатели с просьбой запечатлеть их, чтобы отправить снимок семье. Один из них, коренастый шестидесятилетний человек, преподнес Корри в качестве платы за услугу самородок стоимостью в двадцать долларов.
– Я вам вот что скажу. Вы делаете снимки лучше, чем мистер Хегг со всей его студией в Доусоне. Или, по крайней мере, не хуже, если учесть, что вы женщина.
Корри покраснела от удовольствия. Ей был равно приятен и комплимент, и самородок – она никогда прежде не зарабатывала денег своим трудом.
Когда Корри научилась быстро и легко готовить, стряпня перестала отнимать у нее много времени. Чтобы как-то занять себя, она попыталась предложить свою помощь Эвери. Но тот решительно и холодно отказался, сказав, что старательская работа не годится для беременных женщин: она слишком тяжела, да и опасна. Мэйсон согласился с ним, честно и прямо глядя в глаза Корри. Подавив чувство глубокой обиды, Корри вынуждена была довольствоваться фотографированием, долгими прогулками вдоль реки и стиркой, для которой все тот же Мэйсон соорудил ей огромное деревянное корыто.
Время. Его течение измерялось внутриутробным развитием готовившегося появиться на свет ребенка. С каждой неделей живот Корри становился все больше и круглее, толчки и движения внутри становились все более отчетливыми и настойчивыми. Корри не могла теперь взойти на холм, не сделав несколько остановок, чтобы перевести дух. Временами она с грустью вспоминала о своей прежней тонкой талии и понимала, что выглядит сейчас отвратительной толстухой.
Корри успокаивала себя мыслью о том, что Эвери слишком занят, чтобы любоваться ею. Его досада и раздражение постепенно сменились рассеянным чувством собственности: он не замечал жены, за исключением тех редких случаев, когда ему хотелось обладать ею.
Мужчины приступили к рытью второго шурфа и целыми днями без устали, и даже с каким-то ожесточением, поднимали наверх на лебедке корзины с глиной и гравием. Мэйсон объяснил Корри, что они пытаются определить направление основной золотой жилы.
Единственным временем, когда Корри и Эвери оставались наедине, была ночь. Эвери закрывал за собой дверь на кожаный ремешок, и они оказывались отделенными от целого света, но не становились от этого ближе. Корри по-прежнему раздевалась под одеялом, стесняясь своего живота. По-прежнему их близость не доставляла ей радости: каждый раз, когда Эвери ложился на нее сверху, она с нетерпением дожидалась момента, когда почувствует его последнее содрогание и все будет кончено.
Надежда получить письмо из дома была единственной отрадой в борьбе со скукой и однообразием дней, с томительным убожеством ночей. Мужчины по очереди ездили в Доусон Сити за почтой. У Билла Хоталинга была жена в Денвере, у Бэзила Хеминга – другого компаньона – в Детройте осталась большая семья. Мэйсон регулярно получал письма от родителей, у которых была собственная ферма в Мичигане.
От тети Сьюзен вестей не было. В конце июля прошел слух, что в устье Юкона, близ Кетчикана, затонул пароход. Вдруг письмо и деньги для Корри были на его борту?
Расстроенная и обеспокоенная, Корри написала тете еще одно письмо с настоятельной просьбой ответить как можно скорее. Эвери сказал ей, что как только река замерзнет, почты не будет до весны. Корри красочно описала в своем послании, как Эвери ежедневно намывает золота на сто долларов. К этому она добавила: «Я очень люблю вас и скучаю. Мой ребенок должен родиться в начале декабря. Как бы я хотела, чтобы вы присутствовали при родах и приняли бы дитя в свои руки…»
Через неделю пришло письмо от Милли Муссен. Его самолично доставила мисс Гилхолей, хозяйка «Самородка», которая по делам ездила в Доусон. Милли писала, что неожиданно встретила человека – он принес в ее прачечную белье, – вышла за него замуж и собирается уехать с ним в Сиэтл. «Он не считает меня красавицей, но я ему нравлюсь такой, какая есть. Он говорит, что я мировая баба, ха-ха! По-моему, это уже немало. Ты знаешь, Корри, хотя он и не больно разбогател здесь, я думаю, он сможет сделать меня счастливой. Он отличный плотник и весельчак к тому же. И потом, Альберта его любит. Особенно когда он таскает ее на закорках…»
Дрожащей рукой Корри сжала письмо. Теперь, наверное, Милли уже в Дайе, а может, даже плывет на пароходе в Сиэтл. Они никогда больше не встретятся.
Корри почувствовала, что глаза ее увлажнились. Она собралась с духом, чтобы не дать волю слезам. Как же ей не стыдно плакать, если у Милли все так хорошо? Нужно радоваться, а не плакать. Милли вышла замуж, у Альберты теперь будет новый заботливый отец, а руки ее матери больше не будут грубыми и некрасивыми от тяжелой работы. Возможно, они купят магазин дамских шляп, о котором Милли так мечтала.
Тем не менее Корри чувствовала себя подавленной. Без Милли Доусон Сити будет уже другим. Только сейчас Корри поняла, как важно ей было, вернувшись туда, увидеть Милли и ее маленькую дочурку, единственных близких ей людей в этом суровом краю.
Шли недели. Однажды в середине августа, когда Корри бродила по холмам, собирая ягоды, она наткнулась на небольшой островок диких роз на залитом солнцем зеленом склоне. Изящные бутоны были маленькими и бледными, но от них исходил такой необыкновенно тонкий и сильный аромат, что Корри опустилась на землю и вдруг почувствовала себя счастливой и умиротворенной.
Розы были в поре бурного цветения и ласково склоняли свои желтые головки навстречу пчелам и шмелям. Над ними простиралось высокое и чистое небо. Легкий ветерок приносил с вершин гор запах разнотравья и прохладу ледников.
Корри протянула руку, чтобы нарвать букет, – он бы так освежил их убогое жилище. Но что-то заставило ее остановиться. Ей вдруг захотелось сохранить этот клочок земли нетронутым, оставить прекрасные цветы там, где они выросли, под открытым небом, а не отрывать их от корней и нести в душную лачугу, где они скоро завянут. Люди и без того изрыли эти холмы шахтами, изуродовали грудами строительного мусора и отбросов, спилили и сожгли столько деревьев. Пусть хоть эти розы уцелеют!
Корри сидела на холме, обняв колени руками, и задумчиво глядела вдаль. Отчетливый шорох шагов, а потом и голос вернули Корри к действительности.
– Не знаю, что прекраснее, ты или эти розы. Я преподнес бы тебе одну из них, как уже сделал однажды, но боюсь, ты снова швырнешь мне ее в лицо.
Корри повернулась на знакомый голос так быстро, как позволял ее живот.
– Куайд! Что ты здесь делаешь?
Он стоял против солнца, его высокий и стройный силуэт возвышался на фоне дальних гор и закрывал собою полнеба. Корри вскочила на ноги и бросилась к нему.
Куайд заключил ее в объятия и нежно прижал к груди, осыпая ласками и поцелуями. Корри чувствовала его тепло, силу, уверенность рук. Спустя мгновение от отступил на шаг, и Корри смогла его как следует разглядеть. Он похудел, на щеках залегли глубокие складки, сетка морщинок у глаз стала более частой. Взгляд был беспокойный и тревожный. Корри взволнованно спросила:
– Куайд, что-нибудь случилось? С тобой все в порядке?
Он улыбнулся.
– Сейчас гораздо важнее, Корри, все ли в порядке с тобой. Чтобы это выяснить, я и задержался здесь, проезжая мимо. Милли рассказала мне, что ты вышла замуж, а мисс Гилхолей из «Самородка» объяснила, где тебя найти. Ты получила то, что хотела, Корделия Стюарт? Или прикажешь называть тебя теперь Корделия Курран?
Корри печально взглянула на него.
– Да, я теперь Корделия Курран.
– Ты счастлива, моя Делия?
– Да… конечно.
Корри отвернулась, чтобы не встречаться с Куайдом глазами.
– Ты лжешь, Делия.
Корри молчала.
– А я говорю, лжешь, маленькая моя глупышка. Неужели ты думаешь, что меня так просто обмануть? Итак, ты совершила ошибку. В какой момент ты поняла это?
Он взял ее за плечи и развернул к себе. Корри чувствовала, что его голубые глаза напряженно всматриваются прямо в глубину ее души, парализуя волю и сознание, как удав кролика. Она собралась с силами и пробормотала:
– У моего ребенка должен быть отец.
– Я понимаю.
Корри вдруг рассвирепела.
– И очень хорошо, что понимаешь! Я ведь для этого ехала на Юкон! Чтобы найти Эвери и выйти за него замуж. И тебя нанимала тоже для этого!
Куайд молча смотрел вдаль, где в небесной синеве терялись вершины гор. Потом с трудом вымолвил:
– Да, Корри. Для этого ты наняла меня. А я честно выполнил свою работу. – Он помолчал, потом резко добавил: – Я думаю, тебе следует вернуться в Сан-Франциско, чтобы родить ребенка там. Я хочу увезти тебя, пока река не замерзнет.
Корри удивленно посмотрела на Куайда.
– Это зависит от того, как решит Эвери. Он мой муж.
– Он чертов кретин, твой Эвери! Ты думаешь, я не знаю, что здесь у вас происходит? Эвери Курран такой же муж тебе, как… как медведь гризли! Даже для этой женщины из «Самородка» не секрет, что, кроме своего шурфа, он ничего знать не хочет. Он свихнулся на золоте!
– Все мужчины одинаково сходят с ума, когда находят золотую жилу.
– Ты действительно так думаешь? Ради Бога, Делия, ты и вправду думаешь, что я тоже могу променять тебя на золото?
В стремительном, неистовом порыве Куайд бросился к Корри и с такой силой прижал ее к груди, что она едва могла вздохнуть. Но Корри не стремилась освободиться. Каждое движение его рук говорило больше, чем слова, несло в себе больше чувства, чем поцелуй.
Они стояли обнявшись на ковре из диких роз, одаривающих несчастных влюбленных благоуханием и свежестью. Корри захотелось навсегда застыть в этом объятии, навечно слиться с горячим телом Куайда в нерушимый монолит. На какой-то миг ей показалось, что время действительно остановилось и пространство сузилось до этой крохотной желтой точки под сияющим синим небом. Но видение исчезло, Куайд отстранил ее и тихо сказал:
– Мне пора идти, Делия. У меня есть еще одно дело… Милли Муссен уехала из Доусона, так что если тебе будет нужно найти меня, обращайся в Канадский Торговый Банк. Я часто буду объявляться там, в любом случае там можно оставить для меня письмо.
Боль, которая пронизала тело Корри, не была физической. Она почувствовала вдруг, что ее душа разрывается на мелкие кусочки и утопает в непереносимой муке.
– Куайд, неужели ты сейчас уйдешь?
– Да. Видит Бог, так надо, Делия. К тому же твой любезный супруг и так наверняка заинтересуется, где это ты пропадала так долго. Ничего не поделаешь, Делия, ты принадлежишь ему, а не мне. Ты сама сделала этот выбор, когда вышла за него замуж.
Куайд протянул руку и коснулся пальцами ее щеки. Потом медленно приблизился. Корри закрыла глаза. Она почти чувствовала тепло его губ, ее сердце затрепетало от близости нежного поцелуя.
Вдруг рука опустилась. Корри открыла глаза и увидела, как Куайд, широко шагая, уходит прочь от нее по склону холма. Корри захлестнула горечь обиды, она опустилась на ковер из диких роз и безутешно разрыдалась.
В мрачных раздумьях над своей судьбой Корри, как зверь в клетке, ходила из угла в угол по своему домику. Все были заняты работой. Возвращения Корри никто не заметил, кроме Мэйсона, который приветливо помахал ей рукой.
Ничто в жизни не давалось ей тяжелее, чем сегодняшний уход Куайда. Он спускался вниз по склону холма, его силуэт становился все меньше и меньше, пока не превратился в крохотную точку, слившуюся наконец с темной зеленью леса. Корри хотела броситься за ним, закричать: Куайд! Куайд, не уходи! Возьми меня с собой…
Но она так и не произнесла этих слов. Возможно, помешали незыблемые моральные устои, которые годами внушала ей тетя Сьюзен и согласно которым жена должна быть благонравна и покорна своему мужу. Корри дала обет верности Эвери. Она делила с ним ложе и носит под сердцем его ребенка. Так или иначе, она связала себя с ним обязательствами перед Богом и людьми.
По щекам Корри текли слезы, когда она рылась в сундуке, чтобы найти маленькую коробку с фотографиями, среди которых была та, что сделала Ли Хуа на Дайской тропе.
Корри смотрела на себя и Куайда, застывших с торжественным выражением на лицах. Она выглядела смешно и трогательно в мужской одежде и казалась особенно маленькой рядом с огромным Куайдом, лицо и фигура которого были полны неукротимой воли и жизненной энергии. Корри ласково коснулась пальцем фотографии. Она знала это лицо наизусть, помнила каждую деталь, каждую морщинку, едва заметную ямочку на щеке.
В течение долгих дней Корри была предоставлена самой себе. Эвери с самого утра уходил по делам. Несмотря на то, что замужество не принесло ей особенной радости, Корри находила определенное удовольствие в своем теперешнем состоянии. С самого утра, обернув голову москитной сеткой, чтобы уберечься от несметных полчищ комаров и толстых мух, Корри бродила вдоль реки и собирала чернику, дикую смородину и медвежью ягоду. Дома она училась готовить из них разные блюда. Ей удалось найти целую плантацию дикого лука, который хотя и имел очень резкий специфический вкус, но был на удивление хорош в подливке к мясу или рыбе и в пироге с утятиной или бельчатиной.
Кулинарные способности Корри совершенствовались день ото дня. Первый хлеб, который она испекла, был кисловат и чересчур порист. Она вспомнила, как Куайд учил ее замешивать тесто, и следующая попытка оказалась удачнее. Мэйсон Эдвардс где-то раздобыл для нее свежих дрожжей. Корри воскресила в памяти опыты Куайда по приготовлению сладостей и иногда баловала Эвери и его товарищей фруктовыми десертами.
Сам Эвери никогда не высказывался о ее стряпне, хотя Корри не без удовольствия заметила, что за последнее время он поправился. Зато Мэйсон Эдвардс с неизменным юношеским аппетитом приветствовал каждое новое блюдо восторженными комплиментами.
Корри много фотографировала: шурфы, свою лачугу и ее окрестности, огромные землечерпалки, груды строительного мусора и отбросов, уродующие ландшафт. Она устроила фотолабораторию в углу хижины, отгородив его брезентом. Несколько раз к ней обращались старатели с просьбой запечатлеть их, чтобы отправить снимок семье. Один из них, коренастый шестидесятилетний человек, преподнес Корри в качестве платы за услугу самородок стоимостью в двадцать долларов.
– Я вам вот что скажу. Вы делаете снимки лучше, чем мистер Хегг со всей его студией в Доусоне. Или, по крайней мере, не хуже, если учесть, что вы женщина.
Корри покраснела от удовольствия. Ей был равно приятен и комплимент, и самородок – она никогда прежде не зарабатывала денег своим трудом.
Когда Корри научилась быстро и легко готовить, стряпня перестала отнимать у нее много времени. Чтобы как-то занять себя, она попыталась предложить свою помощь Эвери. Но тот решительно и холодно отказался, сказав, что старательская работа не годится для беременных женщин: она слишком тяжела, да и опасна. Мэйсон согласился с ним, честно и прямо глядя в глаза Корри. Подавив чувство глубокой обиды, Корри вынуждена была довольствоваться фотографированием, долгими прогулками вдоль реки и стиркой, для которой все тот же Мэйсон соорудил ей огромное деревянное корыто.
Время. Его течение измерялось внутриутробным развитием готовившегося появиться на свет ребенка. С каждой неделей живот Корри становился все больше и круглее, толчки и движения внутри становились все более отчетливыми и настойчивыми. Корри не могла теперь взойти на холм, не сделав несколько остановок, чтобы перевести дух. Временами она с грустью вспоминала о своей прежней тонкой талии и понимала, что выглядит сейчас отвратительной толстухой.
Корри успокаивала себя мыслью о том, что Эвери слишком занят, чтобы любоваться ею. Его досада и раздражение постепенно сменились рассеянным чувством собственности: он не замечал жены, за исключением тех редких случаев, когда ему хотелось обладать ею.
Мужчины приступили к рытью второго шурфа и целыми днями без устали, и даже с каким-то ожесточением, поднимали наверх на лебедке корзины с глиной и гравием. Мэйсон объяснил Корри, что они пытаются определить направление основной золотой жилы.
Единственным временем, когда Корри и Эвери оставались наедине, была ночь. Эвери закрывал за собой дверь на кожаный ремешок, и они оказывались отделенными от целого света, но не становились от этого ближе. Корри по-прежнему раздевалась под одеялом, стесняясь своего живота. По-прежнему их близость не доставляла ей радости: каждый раз, когда Эвери ложился на нее сверху, она с нетерпением дожидалась момента, когда почувствует его последнее содрогание и все будет кончено.
Надежда получить письмо из дома была единственной отрадой в борьбе со скукой и однообразием дней, с томительным убожеством ночей. Мужчины по очереди ездили в Доусон Сити за почтой. У Билла Хоталинга была жена в Денвере, у Бэзила Хеминга – другого компаньона – в Детройте осталась большая семья. Мэйсон регулярно получал письма от родителей, у которых была собственная ферма в Мичигане.
От тети Сьюзен вестей не было. В конце июля прошел слух, что в устье Юкона, близ Кетчикана, затонул пароход. Вдруг письмо и деньги для Корри были на его борту?
Расстроенная и обеспокоенная, Корри написала тете еще одно письмо с настоятельной просьбой ответить как можно скорее. Эвери сказал ей, что как только река замерзнет, почты не будет до весны. Корри красочно описала в своем послании, как Эвери ежедневно намывает золота на сто долларов. К этому она добавила: «Я очень люблю вас и скучаю. Мой ребенок должен родиться в начале декабря. Как бы я хотела, чтобы вы присутствовали при родах и приняли бы дитя в свои руки…»
Через неделю пришло письмо от Милли Муссен. Его самолично доставила мисс Гилхолей, хозяйка «Самородка», которая по делам ездила в Доусон. Милли писала, что неожиданно встретила человека – он принес в ее прачечную белье, – вышла за него замуж и собирается уехать с ним в Сиэтл. «Он не считает меня красавицей, но я ему нравлюсь такой, какая есть. Он говорит, что я мировая баба, ха-ха! По-моему, это уже немало. Ты знаешь, Корри, хотя он и не больно разбогател здесь, я думаю, он сможет сделать меня счастливой. Он отличный плотник и весельчак к тому же. И потом, Альберта его любит. Особенно когда он таскает ее на закорках…»
Дрожащей рукой Корри сжала письмо. Теперь, наверное, Милли уже в Дайе, а может, даже плывет на пароходе в Сиэтл. Они никогда больше не встретятся.
Корри почувствовала, что глаза ее увлажнились. Она собралась с духом, чтобы не дать волю слезам. Как же ей не стыдно плакать, если у Милли все так хорошо? Нужно радоваться, а не плакать. Милли вышла замуж, у Альберты теперь будет новый заботливый отец, а руки ее матери больше не будут грубыми и некрасивыми от тяжелой работы. Возможно, они купят магазин дамских шляп, о котором Милли так мечтала.
Тем не менее Корри чувствовала себя подавленной. Без Милли Доусон Сити будет уже другим. Только сейчас Корри поняла, как важно ей было, вернувшись туда, увидеть Милли и ее маленькую дочурку, единственных близких ей людей в этом суровом краю.
Шли недели. Однажды в середине августа, когда Корри бродила по холмам, собирая ягоды, она наткнулась на небольшой островок диких роз на залитом солнцем зеленом склоне. Изящные бутоны были маленькими и бледными, но от них исходил такой необыкновенно тонкий и сильный аромат, что Корри опустилась на землю и вдруг почувствовала себя счастливой и умиротворенной.
Розы были в поре бурного цветения и ласково склоняли свои желтые головки навстречу пчелам и шмелям. Над ними простиралось высокое и чистое небо. Легкий ветерок приносил с вершин гор запах разнотравья и прохладу ледников.
Корри протянула руку, чтобы нарвать букет, – он бы так освежил их убогое жилище. Но что-то заставило ее остановиться. Ей вдруг захотелось сохранить этот клочок земли нетронутым, оставить прекрасные цветы там, где они выросли, под открытым небом, а не отрывать их от корней и нести в душную лачугу, где они скоро завянут. Люди и без того изрыли эти холмы шахтами, изуродовали грудами строительного мусора и отбросов, спилили и сожгли столько деревьев. Пусть хоть эти розы уцелеют!
Корри сидела на холме, обняв колени руками, и задумчиво глядела вдаль. Отчетливый шорох шагов, а потом и голос вернули Корри к действительности.
– Не знаю, что прекраснее, ты или эти розы. Я преподнес бы тебе одну из них, как уже сделал однажды, но боюсь, ты снова швырнешь мне ее в лицо.
Корри повернулась на знакомый голос так быстро, как позволял ее живот.
– Куайд! Что ты здесь делаешь?
Он стоял против солнца, его высокий и стройный силуэт возвышался на фоне дальних гор и закрывал собою полнеба. Корри вскочила на ноги и бросилась к нему.
Куайд заключил ее в объятия и нежно прижал к груди, осыпая ласками и поцелуями. Корри чувствовала его тепло, силу, уверенность рук. Спустя мгновение от отступил на шаг, и Корри смогла его как следует разглядеть. Он похудел, на щеках залегли глубокие складки, сетка морщинок у глаз стала более частой. Взгляд был беспокойный и тревожный. Корри взволнованно спросила:
– Куайд, что-нибудь случилось? С тобой все в порядке?
Он улыбнулся.
– Сейчас гораздо важнее, Корри, все ли в порядке с тобой. Чтобы это выяснить, я и задержался здесь, проезжая мимо. Милли рассказала мне, что ты вышла замуж, а мисс Гилхолей из «Самородка» объяснила, где тебя найти. Ты получила то, что хотела, Корделия Стюарт? Или прикажешь называть тебя теперь Корделия Курран?
Корри печально взглянула на него.
– Да, я теперь Корделия Курран.
– Ты счастлива, моя Делия?
– Да… конечно.
Корри отвернулась, чтобы не встречаться с Куайдом глазами.
– Ты лжешь, Делия.
Корри молчала.
– А я говорю, лжешь, маленькая моя глупышка. Неужели ты думаешь, что меня так просто обмануть? Итак, ты совершила ошибку. В какой момент ты поняла это?
Он взял ее за плечи и развернул к себе. Корри чувствовала, что его голубые глаза напряженно всматриваются прямо в глубину ее души, парализуя волю и сознание, как удав кролика. Она собралась с силами и пробормотала:
– У моего ребенка должен быть отец.
– Я понимаю.
Корри вдруг рассвирепела.
– И очень хорошо, что понимаешь! Я ведь для этого ехала на Юкон! Чтобы найти Эвери и выйти за него замуж. И тебя нанимала тоже для этого!
Куайд молча смотрел вдаль, где в небесной синеве терялись вершины гор. Потом с трудом вымолвил:
– Да, Корри. Для этого ты наняла меня. А я честно выполнил свою работу. – Он помолчал, потом резко добавил: – Я думаю, тебе следует вернуться в Сан-Франциско, чтобы родить ребенка там. Я хочу увезти тебя, пока река не замерзнет.
Корри удивленно посмотрела на Куайда.
– Это зависит от того, как решит Эвери. Он мой муж.
– Он чертов кретин, твой Эвери! Ты думаешь, я не знаю, что здесь у вас происходит? Эвери Курран такой же муж тебе, как… как медведь гризли! Даже для этой женщины из «Самородка» не секрет, что, кроме своего шурфа, он ничего знать не хочет. Он свихнулся на золоте!
– Все мужчины одинаково сходят с ума, когда находят золотую жилу.
– Ты действительно так думаешь? Ради Бога, Делия, ты и вправду думаешь, что я тоже могу променять тебя на золото?
В стремительном, неистовом порыве Куайд бросился к Корри и с такой силой прижал ее к груди, что она едва могла вздохнуть. Но Корри не стремилась освободиться. Каждое движение его рук говорило больше, чем слова, несло в себе больше чувства, чем поцелуй.
Они стояли обнявшись на ковре из диких роз, одаривающих несчастных влюбленных благоуханием и свежестью. Корри захотелось навсегда застыть в этом объятии, навечно слиться с горячим телом Куайда в нерушимый монолит. На какой-то миг ей показалось, что время действительно остановилось и пространство сузилось до этой крохотной желтой точки под сияющим синим небом. Но видение исчезло, Куайд отстранил ее и тихо сказал:
– Мне пора идти, Делия. У меня есть еще одно дело… Милли Муссен уехала из Доусона, так что если тебе будет нужно найти меня, обращайся в Канадский Торговый Банк. Я часто буду объявляться там, в любом случае там можно оставить для меня письмо.
Боль, которая пронизала тело Корри, не была физической. Она почувствовала вдруг, что ее душа разрывается на мелкие кусочки и утопает в непереносимой муке.
– Куайд, неужели ты сейчас уйдешь?
– Да. Видит Бог, так надо, Делия. К тому же твой любезный супруг и так наверняка заинтересуется, где это ты пропадала так долго. Ничего не поделаешь, Делия, ты принадлежишь ему, а не мне. Ты сама сделала этот выбор, когда вышла за него замуж.
Куайд протянул руку и коснулся пальцами ее щеки. Потом медленно приблизился. Корри закрыла глаза. Она почти чувствовала тепло его губ, ее сердце затрепетало от близости нежного поцелуя.
Вдруг рука опустилась. Корри открыла глаза и увидела, как Куайд, широко шагая, уходит прочь от нее по склону холма. Корри захлестнула горечь обиды, она опустилась на ковер из диких роз и безутешно разрыдалась.
В мрачных раздумьях над своей судьбой Корри, как зверь в клетке, ходила из угла в угол по своему домику. Все были заняты работой. Возвращения Корри никто не заметил, кроме Мэйсона, который приветливо помахал ей рукой.
Ничто в жизни не давалось ей тяжелее, чем сегодняшний уход Куайда. Он спускался вниз по склону холма, его силуэт становился все меньше и меньше, пока не превратился в крохотную точку, слившуюся наконец с темной зеленью леса. Корри хотела броситься за ним, закричать: Куайд! Куайд, не уходи! Возьми меня с собой…
Но она так и не произнесла этих слов. Возможно, помешали незыблемые моральные устои, которые годами внушала ей тетя Сьюзен и согласно которым жена должна быть благонравна и покорна своему мужу. Корри дала обет верности Эвери. Она делила с ним ложе и носит под сердцем его ребенка. Так или иначе, она связала себя с ним обязательствами перед Богом и людьми.
По щекам Корри текли слезы, когда она рылась в сундуке, чтобы найти маленькую коробку с фотографиями, среди которых была та, что сделала Ли Хуа на Дайской тропе.
Корри смотрела на себя и Куайда, застывших с торжественным выражением на лицах. Она выглядела смешно и трогательно в мужской одежде и казалась особенно маленькой рядом с огромным Куайдом, лицо и фигура которого были полны неукротимой воли и жизненной энергии. Корри ласково коснулась пальцем фотографии. Она знала это лицо наизусть, помнила каждую деталь, каждую морщинку, едва заметную ямочку на щеке.