Страница:
Славко разузнал что-то про Эбена. Ах, Эбен, Эбен, Эбен… Перестань повторять его имя, девочка, иначе свихнешься.
Сари идет в душ, включает воду, но тут ей кажется, что зазвонил телефон. Она закручивает кран, прислушивается. Тишина. Должно быть, послышалось. Снова включает душ, снова слышит звонок. Она отлично понимает, что ей опять померещилось, но все-таки закручиваем кран с водой. Так и есть — тишина. Ну и жизнь. Сари мокрая, мерзнет. Как же ей больно! Эбен, я этого не выдержу. Посмотри, сукин ты сын, что ты со мной делаешь.
Никогда больше не показывайся мне на глаза, я плюну тебе в рожу, выцарапаю глаза. И это не пустая угроза.
К дому подъезжает машина. Неужели Эбен? Нет, вряд ли. Скорее всего Славко. Она узнает от него что-то новое про Эбена. Поэтому Сари вылезает из ванны, наскоро вытирает голову полотенцем. В дверь звонят.
Вообще-то, он не должен был бы приходить сюда без предварительного звонка по телефону, но наплевать — с ним так приятно поговорить. Мой новый друг, мой утешитель. Напьемся с ним, как в тот раз. Сари накидывает халат и бежит к двери.
Это Эбен.
В руках у него орхидея, разодет в пух и прах: пиджак от “Бриони”, туфли от “Конверса”. Сияет лучезарной улыбкой.
— Прости, — говорит он.
— Забирай свой цветок и убирайся, — цедит Сари.
— Ты прости меня, что я не звонил. Мне очень тебя не хватало. Такого трудного дела у меня в жизни не было. Но зато и награда обещает быть беспрецедентной. Я помнил о тебе каждую минуту.
Сари его ненавидит. Ее буквально тошнит от звука его голоса.
— Помнишь, ты звонил мне последний раз? Где ты тогда был?
— У себя дома.
— Вот-вот, именно так ты тогда и сказал.
— Но это правда.
— Ах ты, подонок. Стало быть, звонил из дома, да?
Эбен в смущении. Отводит глаза в сторону, вздыхает.
— Ну, не совсем.
То— то, подлый ты лжец. Посмотрим, какое еще вранье у тебя припасено, думает она.
— Я не обманул тебя, Сари. Просто у меня есть еще один дом.
— Еще один дом? Ты что, совсем меня дурой…
— Не дом, а домик, хижина. Возле Гаррисона, над рекой. Я никогда не приглашаю туда гостей, это мое убежище. Когда мне тяжело, я перебираюсь туда. Всю прошлую неделю я ночевал там. А откуда ты знаешь, что меня не было в городе?
Сари ничего не говорит, только испепеляет его взглядом.
— Ты мне не веришь, да? Сари, ты должна мне доверять.
Она опускает глаза. Накал ненависти несколько ослаб, но Сари не хочет сдаваться. Ярость помогает ей, дает опору. Опять врет, думает она. Нет у него никакого второго дома, лапшу на уши вешает.
Эбен нежно говорит:
— Я никогда в жизни этого не делал, а сейчас сделаю… Хочешь посмотреть?
— Что посмотреть?
— На мой загородный дом?
— Ты собираешься меня туда отвезти?
Он кивает.
— Когда?
Эбен молча берет ее за руку и тянет за собой.
— Ты с ума сошел!
— Пойдем-пойдем.
— У тебя что, правда есть еще дом?
— Пойдем, сама увидишь.
— Но я не одета…
— Сари, ночь прекрасна. Я тебе одолжу что-нибудь из своей одежды. Поехали.
Она смеется и тут же говорит себе: перестань смеяться. Не сдавайся ты так быстро. Но Сари не может ничего с собой поделать — ей весело, и она позволяет Эбену увлечь себя за собой. Она не обута, из одежды — только халат. Эбен захлопывает дверь, ведет ее по холодному асфальту к машине. Сари смеется, никак не может остановиться. От боли не осталось и следа.
Разве что смутное воспоминание, но это не имеет ни малейшего значения, потому что все плохое позади.
Сев в машину, мама смотрит на Оливера очень сурово. Он хочет сказать что-то в свое оправдание, но она лишь прижимает палец к губам. Они едут по дороге, Оливер печален, с тоской думает о предстоящих репрессиях. Во-первых, как минимум месяц запретит гулять; во-вторых, что еще хуже, теперь она считает его шизиком. Джулиет тоже так думает. Наверно, они договаривались о том, чтобы запереть его в психушку, пока он всех вокруг не перекусал.
Мама ведет машину дальним путем — по Ратнер-авеню, потом по Ивовой улице. Спускаются сумерки, верхушки деревьев окутаны полумраком. Возле статуи Ханни Стоунлей Энни тормозит.
— Что это там такое? Вон там, под статуей?
— Это скелет. Для карнавала на День Всех Святых.
— Правда? Пойдем-ка посмотрим.
Они вылезают из машины, подходят поближе. Возле каменной Ханни стоит чучело скелета в цилиндре. Оливер мысленно вздыхает. Сейчас она скажет: “Мой мальчик, только не пугайся, но нам придется сходить к психиатру”. Вместо этого мама говорит:
— Оливер, никогда не разговаривай со мной ни о чем серьезном в машине. Понял? Вполне возможно, что там установлен “жучок”. Весь наш дом, во всяком случае, прослушивается. Ты знаешь, что такое “жучок”?
Оливер кивает.
Значит, все это не его фантазии. Оливер потрясен, растерян.
— Я не исключаю, что они и сейчас каким-нибудь образом нас подслушивают, — продолжает Энни. — С них станется спрятать микрофон в каблуке или еще где-нибудь. Но ничего не поделаешь, приходится рисковать. Главное — ни слова в машине. Никаких вопросов, никаких ошибок. Один раз оступишься, и все, конец. Это ясно?
Оливер кивает.
— Скажи вслух: “Я никогда не буду об этом разговаривать в машине”.
— Я никогда не буду об этом разговаривать в машине.
— И в доме тоже.
— И в доме тоже.
— Да, ты обо всем догадался правильно. Этот тип работает на Луи Боффано. Я должна сказать, что Боффано не виновен, иначе они с нами расправятся. Прости, что не сказала тебе этого раньше. Ты понимаешь, почему я так поступила?
— Понимаю.
— Ты с кем-нибудь еще об этом говорил?
— Нет.
— Уверен? Может, тебе было страшно, и ты поделился с Джессом…
— Нет, мам. Я только вчера догадался.
— В полицию мы обращаться не можем.
— Ясно.
— Этих людей полицией не испугаешь. Они все равно нас убьют.
Он кивает.
— Мы с Джулиет кое-что задумали. Точнее, она придумала, а я осуществлю. Я поговорю с судьей, попытаюсь выйти из игры. Может быть, с завтрашнего дня наша жизнь переменится. Мы уедем из Фарао и никогда сюда больше не вернемся. Тебе страшно?
На самом деле Оливеру не страшно, ни капельки. У него такое ощущение, что дело в надежных руках — мама и Джулиет составили план, а значит, беспокоиться не о чем. Но Оливер не хочет, чтобы мама считала его ребенком, поэтому “взрослым” тоном отвечает:
— Страшно, но совсем чуть-чуть.
— Мне тоже страшно. Но я рада, что мы начинаем действовать. Я все равно больше не вынесла бы. Этот подонок довел меня до сумасшествия. Ты молодец, Оливер, что обратился к Джулиет. Как бы я хотела убить этого ублюдка. Разорвать на куски этого говнюка.
— Как-как? — переспрашивает Оливер и улыбается. На лице Энни тоже появляется нечто похожее на улыбку.
— Ты голоден? — спрашивает она.
— Да.
— Пицца сгодится?
— Нормально. Поужинаем в городе?
— Да, поедем в торговый центр. Я тебе выдам целую кучу четвертаков, можешь торчать возле игральных автоматов, сколько захочешь.
Учитель стоит рядом с Сари возле своей хижины. В небе месяц, звезды. Сари замерла, пораженная открывающимся видом: темные пятна садов, огоньки дальних поселков, потусторонний отсвет неоновых реклам. На черной волне — силуэты подсвеченных звездами парусников.
— Вот это да, — вздыхает Сари. Учитель тоже тронут. Он уже месяц не был в своей хижине. Здесь и в самом деле очень красиво. Он кладет Сари руку на плечо.
— Замерзла?
— Немножко.
Она обхватывает его за шею и обвивается ногами вокруг его талии. На ней по-прежнему только купальный халат, и в обнаженное тело впивается пряжка его ремня. Учитель несет свою возлюбленную внутрь, а она трется щекой о его щетину.
Учитель кладет девушку на кровать, сам ложится рядом.
В хижине темно, лишь свет звезд освещает грубую постель. Долгое время они лежат молча, едва касаясь друг друга губами, дышат в такт, его пальцы поглаживают ее виски, мочки ушей.
Главное — терпение, думает Учитель, он берется за дело не спеша, обстоятельно.
Проходит довольно много времени, прежде чем его язык добирается до ее грудей. Соски у Сари набухают, она начинает постанывать, извиваться, ей хочется, чтобы он вел себя активнее. Сари хватает его за руку, тянет ее вниз, но Учитель, слегка коснувшись ее лона, тут же убирает пальцы. Всему свое время, думает он. Пусть лепестки откроются сами.
— Посмотри на природу, — говорит он. Дверь хижины распахнута. Видно реку, освещенную баржу, дальние огни. Ночь огромна, беспредельна, но Учитель над ней властен. Моя вселенная, думает он. Проходит еще неопределенное количество времени, и он встает перед Сари на колени. Медленно, очень медленно делает языком движения — сначала круговые, потом поперечные. Лао Цзы сказал: “Тьма, находящаяся внутри тьмы — врата ко всем тайнам”. Язык двигается быстрее, Сари стонет, выгибается кверху, Учитель изводит ее своими легкими касаниями.
— Эбен, ради Бога! Дай мне кончить!
— Еще рано, — шепчет он.
— Но пожалуйста, — умоляет она. — Я хочу сейчас!
— Кончишь, когда я тебе скажу.
Миновала полночь. Она сидит у него на коленях лицом к двери, Учитель неторопливо движется внутри нее вверх-вниз, вверх-вниз. Он смотрит в окно, на созвездия Орион и Плеяды. Еще в небе виден железный силуэт созвездия Охотник, нависшего над безвольными Плеядами. Как я и Энни, думает Учитель. Во всем северном полушарии люди смотрят на небо, видят дисциплинированность Ориона и сладковато-дикое смятение Плеяд. Что означают эти созвездия? Они символизируют меня и ее: Учителя и Присяжного Заседателя. Какие бы мифы и легенды ни выдумывали народы земли, все сводится к одному и тому же. Учитель против Присяжного Заседателя. Он смеется.
— Ты что? — спрашивает Сари. Ее голос напоминает ему, что рядом с ним не Энни, а другая женщина. Впрочем, это не важно.
— Чудесная ночь, — говорит Учитель. Проходит еще много времени. В хижину залетает летучая мышь, и Сари пугается.
— Ничего, она нас не тронет и скоро улетит, — шепчет Учитель. — Не бойся, я с тобой.
Он даже не сбился с ритма. Сари громко дышит, летучая мышь шелестит крыльями, потом наконец находит выход и улетает.
Теперь Учитель лежит на Сари сверху. Он решил, что пора. Стал двигаться быстрее, подводя Сари к самому краю. Потом немножко отпустит, снова подведет и в самом конце смилостивился, довел ее до оргазма. Стоны Сари переходят в отчаянный вой. Она дергается, вцепляется ногтями ему в грудь.
Учитель позволяет своему организму тоже испытать наслаждение. Он рычит, смотрит в темноту, но видит перед собой почему-то не Сари, а Энни. Она смеется — точно так же она смеялась у себя в мастерской, когда он ощупывал ее скульптуры. Энни думала, что он сделает ее богатой, счастливой, ей казалось, что она в него влюблена. Больше она никогда при нем так смеяться не будет. Учителю больно, он скрежещет зубами. Он победил, но победа отравлена болью.
Глава 8
Сари идет в душ, включает воду, но тут ей кажется, что зазвонил телефон. Она закручивает кран, прислушивается. Тишина. Должно быть, послышалось. Снова включает душ, снова слышит звонок. Она отлично понимает, что ей опять померещилось, но все-таки закручиваем кран с водой. Так и есть — тишина. Ну и жизнь. Сари мокрая, мерзнет. Как же ей больно! Эбен, я этого не выдержу. Посмотри, сукин ты сын, что ты со мной делаешь.
Никогда больше не показывайся мне на глаза, я плюну тебе в рожу, выцарапаю глаза. И это не пустая угроза.
К дому подъезжает машина. Неужели Эбен? Нет, вряд ли. Скорее всего Славко. Она узнает от него что-то новое про Эбена. Поэтому Сари вылезает из ванны, наскоро вытирает голову полотенцем. В дверь звонят.
Вообще-то, он не должен был бы приходить сюда без предварительного звонка по телефону, но наплевать — с ним так приятно поговорить. Мой новый друг, мой утешитель. Напьемся с ним, как в тот раз. Сари накидывает халат и бежит к двери.
Это Эбен.
В руках у него орхидея, разодет в пух и прах: пиджак от “Бриони”, туфли от “Конверса”. Сияет лучезарной улыбкой.
— Прости, — говорит он.
— Забирай свой цветок и убирайся, — цедит Сари.
— Ты прости меня, что я не звонил. Мне очень тебя не хватало. Такого трудного дела у меня в жизни не было. Но зато и награда обещает быть беспрецедентной. Я помнил о тебе каждую минуту.
Сари его ненавидит. Ее буквально тошнит от звука его голоса.
— Помнишь, ты звонил мне последний раз? Где ты тогда был?
— У себя дома.
— Вот-вот, именно так ты тогда и сказал.
— Но это правда.
— Ах ты, подонок. Стало быть, звонил из дома, да?
Эбен в смущении. Отводит глаза в сторону, вздыхает.
— Ну, не совсем.
То— то, подлый ты лжец. Посмотрим, какое еще вранье у тебя припасено, думает она.
— Я не обманул тебя, Сари. Просто у меня есть еще один дом.
— Еще один дом? Ты что, совсем меня дурой…
— Не дом, а домик, хижина. Возле Гаррисона, над рекой. Я никогда не приглашаю туда гостей, это мое убежище. Когда мне тяжело, я перебираюсь туда. Всю прошлую неделю я ночевал там. А откуда ты знаешь, что меня не было в городе?
Сари ничего не говорит, только испепеляет его взглядом.
— Ты мне не веришь, да? Сари, ты должна мне доверять.
Она опускает глаза. Накал ненависти несколько ослаб, но Сари не хочет сдаваться. Ярость помогает ей, дает опору. Опять врет, думает она. Нет у него никакого второго дома, лапшу на уши вешает.
Эбен нежно говорит:
— Я никогда в жизни этого не делал, а сейчас сделаю… Хочешь посмотреть?
— Что посмотреть?
— На мой загородный дом?
— Ты собираешься меня туда отвезти?
Он кивает.
— Когда?
Эбен молча берет ее за руку и тянет за собой.
— Ты с ума сошел!
— Пойдем-пойдем.
— У тебя что, правда есть еще дом?
— Пойдем, сама увидишь.
— Но я не одета…
— Сари, ночь прекрасна. Я тебе одолжу что-нибудь из своей одежды. Поехали.
Она смеется и тут же говорит себе: перестань смеяться. Не сдавайся ты так быстро. Но Сари не может ничего с собой поделать — ей весело, и она позволяет Эбену увлечь себя за собой. Она не обута, из одежды — только халат. Эбен захлопывает дверь, ведет ее по холодному асфальту к машине. Сари смеется, никак не может остановиться. От боли не осталось и следа.
Разве что смутное воспоминание, но это не имеет ни малейшего значения, потому что все плохое позади.
Сев в машину, мама смотрит на Оливера очень сурово. Он хочет сказать что-то в свое оправдание, но она лишь прижимает палец к губам. Они едут по дороге, Оливер печален, с тоской думает о предстоящих репрессиях. Во-первых, как минимум месяц запретит гулять; во-вторых, что еще хуже, теперь она считает его шизиком. Джулиет тоже так думает. Наверно, они договаривались о том, чтобы запереть его в психушку, пока он всех вокруг не перекусал.
Мама ведет машину дальним путем — по Ратнер-авеню, потом по Ивовой улице. Спускаются сумерки, верхушки деревьев окутаны полумраком. Возле статуи Ханни Стоунлей Энни тормозит.
— Что это там такое? Вон там, под статуей?
— Это скелет. Для карнавала на День Всех Святых.
— Правда? Пойдем-ка посмотрим.
Они вылезают из машины, подходят поближе. Возле каменной Ханни стоит чучело скелета в цилиндре. Оливер мысленно вздыхает. Сейчас она скажет: “Мой мальчик, только не пугайся, но нам придется сходить к психиатру”. Вместо этого мама говорит:
— Оливер, никогда не разговаривай со мной ни о чем серьезном в машине. Понял? Вполне возможно, что там установлен “жучок”. Весь наш дом, во всяком случае, прослушивается. Ты знаешь, что такое “жучок”?
Оливер кивает.
Значит, все это не его фантазии. Оливер потрясен, растерян.
— Я не исключаю, что они и сейчас каким-нибудь образом нас подслушивают, — продолжает Энни. — С них станется спрятать микрофон в каблуке или еще где-нибудь. Но ничего не поделаешь, приходится рисковать. Главное — ни слова в машине. Никаких вопросов, никаких ошибок. Один раз оступишься, и все, конец. Это ясно?
Оливер кивает.
— Скажи вслух: “Я никогда не буду об этом разговаривать в машине”.
— Я никогда не буду об этом разговаривать в машине.
— И в доме тоже.
— И в доме тоже.
— Да, ты обо всем догадался правильно. Этот тип работает на Луи Боффано. Я должна сказать, что Боффано не виновен, иначе они с нами расправятся. Прости, что не сказала тебе этого раньше. Ты понимаешь, почему я так поступила?
— Понимаю.
— Ты с кем-нибудь еще об этом говорил?
— Нет.
— Уверен? Может, тебе было страшно, и ты поделился с Джессом…
— Нет, мам. Я только вчера догадался.
— В полицию мы обращаться не можем.
— Ясно.
— Этих людей полицией не испугаешь. Они все равно нас убьют.
Он кивает.
— Мы с Джулиет кое-что задумали. Точнее, она придумала, а я осуществлю. Я поговорю с судьей, попытаюсь выйти из игры. Может быть, с завтрашнего дня наша жизнь переменится. Мы уедем из Фарао и никогда сюда больше не вернемся. Тебе страшно?
На самом деле Оливеру не страшно, ни капельки. У него такое ощущение, что дело в надежных руках — мама и Джулиет составили план, а значит, беспокоиться не о чем. Но Оливер не хочет, чтобы мама считала его ребенком, поэтому “взрослым” тоном отвечает:
— Страшно, но совсем чуть-чуть.
— Мне тоже страшно. Но я рада, что мы начинаем действовать. Я все равно больше не вынесла бы. Этот подонок довел меня до сумасшествия. Ты молодец, Оливер, что обратился к Джулиет. Как бы я хотела убить этого ублюдка. Разорвать на куски этого говнюка.
— Как-как? — переспрашивает Оливер и улыбается. На лице Энни тоже появляется нечто похожее на улыбку.
— Ты голоден? — спрашивает она.
— Да.
— Пицца сгодится?
— Нормально. Поужинаем в городе?
— Да, поедем в торговый центр. Я тебе выдам целую кучу четвертаков, можешь торчать возле игральных автоматов, сколько захочешь.
Учитель стоит рядом с Сари возле своей хижины. В небе месяц, звезды. Сари замерла, пораженная открывающимся видом: темные пятна садов, огоньки дальних поселков, потусторонний отсвет неоновых реклам. На черной волне — силуэты подсвеченных звездами парусников.
— Вот это да, — вздыхает Сари. Учитель тоже тронут. Он уже месяц не был в своей хижине. Здесь и в самом деле очень красиво. Он кладет Сари руку на плечо.
— Замерзла?
— Немножко.
Она обхватывает его за шею и обвивается ногами вокруг его талии. На ней по-прежнему только купальный халат, и в обнаженное тело впивается пряжка его ремня. Учитель несет свою возлюбленную внутрь, а она трется щекой о его щетину.
Учитель кладет девушку на кровать, сам ложится рядом.
В хижине темно, лишь свет звезд освещает грубую постель. Долгое время они лежат молча, едва касаясь друг друга губами, дышат в такт, его пальцы поглаживают ее виски, мочки ушей.
Главное — терпение, думает Учитель, он берется за дело не спеша, обстоятельно.
Проходит довольно много времени, прежде чем его язык добирается до ее грудей. Соски у Сари набухают, она начинает постанывать, извиваться, ей хочется, чтобы он вел себя активнее. Сари хватает его за руку, тянет ее вниз, но Учитель, слегка коснувшись ее лона, тут же убирает пальцы. Всему свое время, думает он. Пусть лепестки откроются сами.
— Посмотри на природу, — говорит он. Дверь хижины распахнута. Видно реку, освещенную баржу, дальние огни. Ночь огромна, беспредельна, но Учитель над ней властен. Моя вселенная, думает он. Проходит еще неопределенное количество времени, и он встает перед Сари на колени. Медленно, очень медленно делает языком движения — сначала круговые, потом поперечные. Лао Цзы сказал: “Тьма, находящаяся внутри тьмы — врата ко всем тайнам”. Язык двигается быстрее, Сари стонет, выгибается кверху, Учитель изводит ее своими легкими касаниями.
— Эбен, ради Бога! Дай мне кончить!
— Еще рано, — шепчет он.
— Но пожалуйста, — умоляет она. — Я хочу сейчас!
— Кончишь, когда я тебе скажу.
Миновала полночь. Она сидит у него на коленях лицом к двери, Учитель неторопливо движется внутри нее вверх-вниз, вверх-вниз. Он смотрит в окно, на созвездия Орион и Плеяды. Еще в небе виден железный силуэт созвездия Охотник, нависшего над безвольными Плеядами. Как я и Энни, думает Учитель. Во всем северном полушарии люди смотрят на небо, видят дисциплинированность Ориона и сладковато-дикое смятение Плеяд. Что означают эти созвездия? Они символизируют меня и ее: Учителя и Присяжного Заседателя. Какие бы мифы и легенды ни выдумывали народы земли, все сводится к одному и тому же. Учитель против Присяжного Заседателя. Он смеется.
— Ты что? — спрашивает Сари. Ее голос напоминает ему, что рядом с ним не Энни, а другая женщина. Впрочем, это не важно.
— Чудесная ночь, — говорит Учитель. Проходит еще много времени. В хижину залетает летучая мышь, и Сари пугается.
— Ничего, она нас не тронет и скоро улетит, — шепчет Учитель. — Не бойся, я с тобой.
Он даже не сбился с ритма. Сари громко дышит, летучая мышь шелестит крыльями, потом наконец находит выход и улетает.
Теперь Учитель лежит на Сари сверху. Он решил, что пора. Стал двигаться быстрее, подводя Сари к самому краю. Потом немножко отпустит, снова подведет и в самом конце смилостивился, довел ее до оргазма. Стоны Сари переходят в отчаянный вой. Она дергается, вцепляется ногтями ему в грудь.
Учитель позволяет своему организму тоже испытать наслаждение. Он рычит, смотрит в темноту, но видит перед собой почему-то не Сари, а Энни. Она смеется — точно так же она смеялась у себя в мастерской, когда он ощупывал ее скульптуры. Энни думала, что он сделает ее богатой, счастливой, ей казалось, что она в него влюблена. Больше она никогда при нем так смеяться не будет. Учителю больно, он скрежещет зубами. Он победил, но победа отравлена болью.
Глава 8
“КТО ВАС ЗАЩИТИТ?”
Энни без труда находит место для стоянки. Еще очень рано, в здании суда пусто.
Она никогда не оставляла машину на этой стоянке — обычно перед заседанием присяжные заседатели доезжали своим ходом до полицейской казармы, а оттуда специальный автобус отвозил их в суд. Считалось, что оставлять свою машину перед зданием суда небезопасно — за присяжными могут проследить.
Какая трогательная забота, думает Энни.
Она быстро взбегает вверх по ступеням, мимо псевдоантичной арки. Вестибюль выдержан в модернистской манере — кругом бетон, какие-то бесформенные глыбы. Очевидно, это кошмарное здание строилось в семидесятые годы, когда в моде был стиль анархии и хаоса. Посреди вестибюля растут кактус и ива. Интерьер украшен зазубренными глыбами черного стекла; в углу — живописная груда щебенки. Дежурному полицейскому Энни говорит, что у нее назначена встреча с судьей Витцелем. Ей приходится пройти через дугу металлоискателя. Потом мрачным коридором, похожим на доисторическую пещеру, она проходит в приемную судьи.
Секретарша пытается остановить посетительницу, но Энни уже увидела через приоткрытую дверь, что судья на месте. Она шепчет секретарше:
— Извините, но я не могу вам объяснить причину своего визита.
Не слушая протестов, Энни входит в кабинет и закрывает за собой дверь.
Витцель оборачивается. Он как раз собирался надевать мантию. Вид у него не такой, как всегда, — куда-то исчезла уверенность, взгляд испуганный. Первым делом он смотрит на руки Энни — нет ли у нее оружия. Энни протягивает к нему пустые ладони.
— Извините, но что вы здесь делаете? — спрашивает Витцель, пятясь за свой письменный стол.
— Мне нужно с вами поговорить. Вы меня узнаете?
— Да, — ледяным тоном отвечает он. — Вы одна из присяжных заседателей. Немедленно откройте дверь.
— Я должна поговорить с вами с глазу на глаз.
— У вас проблемы?
— Да.
— Позвольте вам объяснить, что приватная беседа с судьей, ведущим процесс, — вещь совершенно недопустимая. Присяжный заседатель не может навестить судью, если на то нет серьезных оснований.
Энни смотрит на него, ничего не понимая. Что он этим хочет сказать? И тут до нее доходит: он заодно с теми!
Витцель откашливается.
— Если у вас есть проблема, я должен обсудить ее в присутствии окружного прокурора и представителя защиты.
— Нет!
— Что, простите?
— Я должна поговорить с вами наедине. Больше никто не должен здесь присутствовать.
— Наедине?
— Да.
Она открывает сумочку и достает письмо, написанное под диктовку Джулиет.
— Еще раз повторяю: вы не можете разговаривать со мной наедине, — говорит судья. — И письма вашего читать я не стану. Лишь в присутствии обеих сторон.
Судья решительно хлопает ладонями по столу.
Энни пятится назад. Да, он с ними заодно.
Естественно. Денег у них сколько угодно, что им стоит подкупить какого-то судью?
— Что вы хотите мне сказать? Что я делаю ошибку? -спрашивает она.
— Мэм, если я правильно помню, я пытался освободить вас от этой обязанности. Однако вы были настойчивы. Вы хотели попасть в число присяжных. Так?
Она кивает.
— То вы согласны, то вы отказываетесь. Теперь у вас проблема, и вы не хотите, чтобы представитель защиты знал, в чем она состоит. Вы ведете себя неправильно. У адвоката есть право знать о ваших мотивах. Ведь речь идет не о каком-нибудь малозначительном процессе. Обвиняемый подозревается в убийстве. Итак, вы хотите, чтоб я пригласил защитника?
Судья берется за телефонную трубку и смотрит на нее. Энни убирает письмо назад в сумочку.
— Нет, я передумала.
Она пятится назад, потом поворачивается и выходит.
Славко сидит на полу своего кабинета. Время — три часа дня. Он пишет поэму, которая называется “Хреновая жизнь”. Первое стихотворное произведение, и такая творческая удача. Славко с удовольствием перечитывает написанное, потом тянется за бутылкой “Джима Бима”. Бутылка где-то слева, но голову повернуть невозможно, поскольку поворачиваться налево она не желает. Направо тоже. Левая рука натыкается на коробку из-под вчерашнего ужина. На ужин Славко ел готовое китайское блюдо. Проклятая коробка прилипла к руке и не желает отлипать. Но Славко справляется с этой проблемой: трясет рукой и коробка отлетает в сторону как миленькая.
Придется все-таки повернуть голову. Где же бутылка?
Рассеянно облизывая испачканную руку, Славко еще раз перечитывает поэму.
Где-то у него еще оставались кукурузные хлопья.
Ага, вот они — под столом. Вполне можно подкрепиться. Однако выясняется, что в пакет забрался таракан, здоровенный такой тараканище. Кушает, подкрепляется, шевелит усами. Ладно, приятель, я следующий.
Сначала накорми гостя.
В окно льется солнечный свет. Хорошо бы его выключить, к чертовой матери. Но свет не выключается, да тут еще кто-то начинает колотить в дверь.
Идиоты, неужели они думают, что я отзовусь? Вы, мужики, совсем спятили.
К сожалению, мистер Черник не принимает сегодня никого, кто размером больше таракана. И, пожалуйста, без мордобоя — у меня сегодня выходной. С мордобоем приходите завтра.
Дверь со скрипом открывается — ну, естественно, он, идиот, забыл ее запереть.
Это Сари.
Славко морщится.
У него в кабинете все перевернуто вверх дном, запах, как на помойке. Ну и пусть. Нижняя челюсть приятного черно-синего цвета с оттенком зелени. Нос похож на раздавленную дыню, которую оставили в холодильнике месяца на два. Оба глаза заплыли, на рубашке крошки, пятна крови, виски и китайского соуса.
Слава Богу, хоть ширинка застегнута. Есть чем гордиться.
Сари смотрит на него, разинув рот.
— Ой, извините, я не знала…
Она быстро обводит взглядом картину побоища.
— О Господи, что стряслось?
Не девочка — картинка. Надо приговаривать к смертной казни того, кто опечалил ее прелестные глазки столь непристойным зрелищем. Чернику очень стыдно, он с удовольствием сейчас умер бы.
Но от унижения до гнева всего один шаг.
— По-моему, я не предлагал вам войти, — рявкает он.
— Что с вами случилось?
— Порезался немного во время бритья.
— Да вас нужно немедленно в больницу!
Славко качает головой.
— Я бы с удовольствием, но ужасно много работы. Я тут тружусь как пчелка.
Зачем он с ней так разговаривает? Ведь она ни в чем не виновата. Так-то оно так, но смотреть на нее очень больно. Сари еще раз обводит взглядом разгромленный офис, качает головой. Она видит пятна крови на обоях, на разбросанных бумагах, видит она и бутылку виски. Сари испугана, ей жалко Черника, но непроизвольно она делает шаг назад и берется рукой за ручку двери. Носик вздернут, шикарный деловой костюм — просто загляденье. Между ним и ею целая вселенная.
— Это связано с каким-нибудь из ваших расследований? — спрашивает она. — Профессиональные проблемы?
Славко опять дает волю гневу.
— Мисс Ноулз, это конфиденциальная информация. Чем, собственно говоря, я могу быть вам полезен?
— Я столько раз вам звонила. Вы не подходили к телефону. Я хотела вас поблагодарить, сказать, что вы очень мне помогли. Ну и, само собой, рассчитаться.
— В каком смысле?
— Мне больше не понадобятся ваши услуги. Эбен мне все объяснил. Мы помирились, у нас все в порядке. К сожалению, я сама была во всем виновата. Слишком нетерпелива, слишком подозрительна.
Славко на нее не смотрит — на хватает совести.
— Вот я и решила поставить точку. Посчитайте, пожалуйста, сколько времени вы на меня потратили, и я…
Глядя в сторону, он говорит:
— Я тут как раз сделал подсчеты. И знаете, что выяснилось: аванс, который вы мне заплатили, в аккурат покрывает все расходы. Вы мне ничего не должны.
— Правда?
— Ей-богу, клянусь бородавкой на носу Авраама Линкольна.
Сари нервно хихикает.
— Ну что ж, это хорошо.
— Даже не самой бородавкой, а волоском, который из нее растет, — не может остановиться Славко.
— Замечательно.
Прежде, чем Славко успевает еще дальше углубиться в анатомию великого президента, она меняет тему.
— Кстати, вы оставили на моем автоответчике послание. Говорили, что вам удалось что-то выяснить. Что-нибудь важное?
Ответ она получает не скоро.
— Да-да, — мямлит Славко, — что-то такое было. Выяснилось, что Эбенезер Рэкленд вел себя непристойно, то есть абсолютно неприлично. Но потом оказалось, что это однофамилец.
— Ах вот как, — неуверенно улыбается Сари. Потом ее голос становится мягче, нежнее.
— Славко, я хотела сказать вам, что очень благодарна… за ту ночь в машине. Такое не забывается. Если бы не вы, не знаю, что со мной было бы. Вы вели себя замечательно.
— Просто выполняю свою работу.
— Могу ли я для вас что-нибудь сделать?
— Можете. Когда будете уходить, не хлопайте дверью. У меня башка раскалывается.
Сари смущенно прощается, но он на нее не смотрит. Потом дверь тихонько закрывается.
Славко подтаскивает к себе стул, опирается на него и с трудом встает. Кое-как ковыляет до окна и еще успевает увидеть, как Сари садится в машину и уезжает. Славко стоит, прижавшись лицом к грязному стеклу и смотрит вслед ее автомобилю. Смотрит, смотрит, смотрит, хотя автомобиль давно уже скрылся за поворотом.
Эдди сидит в машине на Двадцать втором шоссе, примерно в миле от ресторанчика “Парк энд райд”. А вот и Энни — Эдди пристраивается ей в хвост. Примерно через полмили мигает фарами: сначала один раз, потом еще. Это условный сигнал. Энни сразу замедляет ход, пропускает его вперед. Эдди поворачивает к ней голову, но она на него не смотрит.
Ее не предупредили об этой встрече. Должно быть, бедняжка думала, что скоро окажется дома, будет готовить своему сыну ужин, смотреть телевизор и все такое, а тут вдруг появляется он, Эдди, и все ее планы к черту — она наверняка испугана и расстроена. Энни смотрит прямо перед собой. Под глазами у нее темные круги, волосы стянуты в строгий узел.
Какая она хрупкая, думает Эдди. Чуть надави на нее, рассыпется.
Ну и дерьмовая же история.
Эх, дура несчастная, зачем ты ввязалась в эту историю? Как у тебя только мозгов хватило отправиться к судье? Неужто ты думала, что тебе это сойдет с рук?
Энни едет за машиной человека, которого знает под именем Джонни. Он везет ее куда-то странным, кружным путем. Вокруг мелькают луга, леса. Сначала они едут на запад, потом на юг. Энни все больше и больше беспокоится об Оливере. Сегодня среда, у него тренировка по лакроссу — на сей раз не выдуманная, а настоящая. Если мальчик вернется домой, а ее там нет, он будет беспокоиться.
У Энни на душе скребут кошки. Она все думает про своего бедного сына, но в конце концов мысленно на себя прикрикивает: прекрати, не впадай в истерику. Ну, опоздаешь ты немного — ничего страшного. Оливер выживет.
Лучше думай о том, что тебе предстоит.
Похоже, Зак Лайд узнал про визит к судье. Как с ним теперь себя вести?
Выбора нет: придется все ему рассказать, только не упоминать о Джулиет. Может быть, этот ублюдок смилостивится. В конце концов, ничего страшного ты не сделала. К судье ты сходила, но ни слова не сказала. Собственно говоря, теперь они должны доверять тебе еще больше.
Погладь его по шерстке, не зли его. Если повезет, он тебя отпустит. Тогда нужно будет тайком встретиться с Джулиет и решить, как действовать дальше. Кто-нибудь обязательно нам поможет. Обязательно!
Джонни останавливается возле маленького ресторана “Вике”. Энни слышала об этом заведении — ресторан итальянской кухни, находится в лесу, к северу от Фарао. Клиенты приезжают из Нью-Йорка, по большей части — постоянные посетители. По выходным здесь полно роскошных автомобилей, “линкольнов” и “кадиллаков”.
Из ресторана выходит Зак Лайд. Он не один, с ним какой-то тип, который едва держится на ногах. Зак подводит его к большому белому автомобилю, точнее говоря, рыдвану. Зак видит Энни, манит ее рукой.
Она вылезает из машины, подходит.
Зак Лайд, как всегда, вежлив.
— Познакомьтесь, Энни, это Родни. А это моя хорошая знакомая, Энни. Родни, поприветствуй даму.
Энни бормочет “здрасьте”, а Родни пялится на нее бессмысленными глазками.
— Знакомая, — фыркает он. — Так я тебе и поверил. Я-то знаю, чем вы занимаетесь. Баба — первый класс. Ух, я бы так ее трахнул…
У Родни длинные сальные волосы. Половину физиономии закрывают очки в пластмассовой оправе; одет Родни в зеленую куртку, рукава которой ему явно коротковаты.
— Родни — типичный представитель отбросов общества, — усмехается Зак. — Отрыжка города Нью-Йорка.
— Ишь ты, умник какой, — заплетающимся языком произносит Родни. — Ни хрена ты в бейсболе не понимаешь. Вспомнил Эрла Перла, да он против Эвинга — ноль без палочки. Эвинг сделал бы его в два счета…
— Ладно-ладно, Родни, поехали домой.
— Да Эвинг из него одним ударом дух бы вышиб!
— Я предложил Родни проводить его до дома. Видите ли, он слегка перебрал. А вас, Энни, я попрошу прокатиться с нами.
— Пошел ты в задницу! — возмущается Родни. — Я сам поведу свою тачку. Сюда ведь я приехал, правильно?
Не обращая на него внимания, Зак стягивает с него куртку.
— Родни, дай-ка мне твою курточку примерить.
— Это еще зачем?
— Красивая куртка, хочу посмотреть, как она будет на мне.
Когда Зак Лайд натягивает на себя уродскую куртку Родни, она чудесным образом преображается: вид у нее сразу делается стильным.
— Замечательно. А теперь, Родни, садись в машину.
— Прямо разбежался, мать твою.
— На заднее сиденье. Мы с Энни сядем впереди.
Она никогда не оставляла машину на этой стоянке — обычно перед заседанием присяжные заседатели доезжали своим ходом до полицейской казармы, а оттуда специальный автобус отвозил их в суд. Считалось, что оставлять свою машину перед зданием суда небезопасно — за присяжными могут проследить.
Какая трогательная забота, думает Энни.
Она быстро взбегает вверх по ступеням, мимо псевдоантичной арки. Вестибюль выдержан в модернистской манере — кругом бетон, какие-то бесформенные глыбы. Очевидно, это кошмарное здание строилось в семидесятые годы, когда в моде был стиль анархии и хаоса. Посреди вестибюля растут кактус и ива. Интерьер украшен зазубренными глыбами черного стекла; в углу — живописная груда щебенки. Дежурному полицейскому Энни говорит, что у нее назначена встреча с судьей Витцелем. Ей приходится пройти через дугу металлоискателя. Потом мрачным коридором, похожим на доисторическую пещеру, она проходит в приемную судьи.
Секретарша пытается остановить посетительницу, но Энни уже увидела через приоткрытую дверь, что судья на месте. Она шепчет секретарше:
— Извините, но я не могу вам объяснить причину своего визита.
Не слушая протестов, Энни входит в кабинет и закрывает за собой дверь.
Витцель оборачивается. Он как раз собирался надевать мантию. Вид у него не такой, как всегда, — куда-то исчезла уверенность, взгляд испуганный. Первым делом он смотрит на руки Энни — нет ли у нее оружия. Энни протягивает к нему пустые ладони.
— Извините, но что вы здесь делаете? — спрашивает Витцель, пятясь за свой письменный стол.
— Мне нужно с вами поговорить. Вы меня узнаете?
— Да, — ледяным тоном отвечает он. — Вы одна из присяжных заседателей. Немедленно откройте дверь.
— Я должна поговорить с вами с глазу на глаз.
— У вас проблемы?
— Да.
— Позвольте вам объяснить, что приватная беседа с судьей, ведущим процесс, — вещь совершенно недопустимая. Присяжный заседатель не может навестить судью, если на то нет серьезных оснований.
Энни смотрит на него, ничего не понимая. Что он этим хочет сказать? И тут до нее доходит: он заодно с теми!
Витцель откашливается.
— Если у вас есть проблема, я должен обсудить ее в присутствии окружного прокурора и представителя защиты.
— Нет!
— Что, простите?
— Я должна поговорить с вами наедине. Больше никто не должен здесь присутствовать.
— Наедине?
— Да.
Она открывает сумочку и достает письмо, написанное под диктовку Джулиет.
— Еще раз повторяю: вы не можете разговаривать со мной наедине, — говорит судья. — И письма вашего читать я не стану. Лишь в присутствии обеих сторон.
Судья решительно хлопает ладонями по столу.
Энни пятится назад. Да, он с ними заодно.
Естественно. Денег у них сколько угодно, что им стоит подкупить какого-то судью?
— Что вы хотите мне сказать? Что я делаю ошибку? -спрашивает она.
— Мэм, если я правильно помню, я пытался освободить вас от этой обязанности. Однако вы были настойчивы. Вы хотели попасть в число присяжных. Так?
Она кивает.
— То вы согласны, то вы отказываетесь. Теперь у вас проблема, и вы не хотите, чтобы представитель защиты знал, в чем она состоит. Вы ведете себя неправильно. У адвоката есть право знать о ваших мотивах. Ведь речь идет не о каком-нибудь малозначительном процессе. Обвиняемый подозревается в убийстве. Итак, вы хотите, чтоб я пригласил защитника?
Судья берется за телефонную трубку и смотрит на нее. Энни убирает письмо назад в сумочку.
— Нет, я передумала.
Она пятится назад, потом поворачивается и выходит.
Славко сидит на полу своего кабинета. Время — три часа дня. Он пишет поэму, которая называется “Хреновая жизнь”. Первое стихотворное произведение, и такая творческая удача. Славко с удовольствием перечитывает написанное, потом тянется за бутылкой “Джима Бима”. Бутылка где-то слева, но голову повернуть невозможно, поскольку поворачиваться налево она не желает. Направо тоже. Левая рука натыкается на коробку из-под вчерашнего ужина. На ужин Славко ел готовое китайское блюдо. Проклятая коробка прилипла к руке и не желает отлипать. Но Славко справляется с этой проблемой: трясет рукой и коробка отлетает в сторону как миленькая.
Придется все-таки повернуть голову. Где же бутылка?
Рассеянно облизывая испачканную руку, Славко еще раз перечитывает поэму.
Интересно, сколько нужно стихотворений, чтобы получить Нобелевскую премию? Допустим, человек написал всего одну поэму, но она гениальная, тогда как?
ХРЕНОВАЯ ЖИЗНЬ
Хреновая жизнь, а?
Хреновее некуда, а?
Что молчишь, дерьма ты куча,
Или язык прикусил?
Хреновее просто не придумать.
А ты думал, она станет лучше?
Хотелось бы ответить на этот вопрос,
Но это совершенно невозможно.
Гудит проклятый грузовик,
За каким-то фигом въезжает во двор!
Как все они мне надоели.
Все куда-то едут, зачем-то гудят.
Гудят ужасно громко, житья от них нет.
Автомобильный клаксон — наш национальный гимн,
Гимн всей моей жизни.
Господи, ну и хреновая же жизнь.
Вот какая поэма.
Джулиет, я собирался не посылать эту поэму тебе,
Но теперь у меня появилась новая девушка,
Которой я тоже могу ее не послать.
Где-то у него еще оставались кукурузные хлопья.
Ага, вот они — под столом. Вполне можно подкрепиться. Однако выясняется, что в пакет забрался таракан, здоровенный такой тараканище. Кушает, подкрепляется, шевелит усами. Ладно, приятель, я следующий.
Сначала накорми гостя.
В окно льется солнечный свет. Хорошо бы его выключить, к чертовой матери. Но свет не выключается, да тут еще кто-то начинает колотить в дверь.
Идиоты, неужели они думают, что я отзовусь? Вы, мужики, совсем спятили.
К сожалению, мистер Черник не принимает сегодня никого, кто размером больше таракана. И, пожалуйста, без мордобоя — у меня сегодня выходной. С мордобоем приходите завтра.
Дверь со скрипом открывается — ну, естественно, он, идиот, забыл ее запереть.
Это Сари.
Славко морщится.
У него в кабинете все перевернуто вверх дном, запах, как на помойке. Ну и пусть. Нижняя челюсть приятного черно-синего цвета с оттенком зелени. Нос похож на раздавленную дыню, которую оставили в холодильнике месяца на два. Оба глаза заплыли, на рубашке крошки, пятна крови, виски и китайского соуса.
Слава Богу, хоть ширинка застегнута. Есть чем гордиться.
Сари смотрит на него, разинув рот.
— Ой, извините, я не знала…
Она быстро обводит взглядом картину побоища.
— О Господи, что стряслось?
Не девочка — картинка. Надо приговаривать к смертной казни того, кто опечалил ее прелестные глазки столь непристойным зрелищем. Чернику очень стыдно, он с удовольствием сейчас умер бы.
Но от унижения до гнева всего один шаг.
— По-моему, я не предлагал вам войти, — рявкает он.
— Что с вами случилось?
— Порезался немного во время бритья.
— Да вас нужно немедленно в больницу!
Славко качает головой.
— Я бы с удовольствием, но ужасно много работы. Я тут тружусь как пчелка.
Зачем он с ней так разговаривает? Ведь она ни в чем не виновата. Так-то оно так, но смотреть на нее очень больно. Сари еще раз обводит взглядом разгромленный офис, качает головой. Она видит пятна крови на обоях, на разбросанных бумагах, видит она и бутылку виски. Сари испугана, ей жалко Черника, но непроизвольно она делает шаг назад и берется рукой за ручку двери. Носик вздернут, шикарный деловой костюм — просто загляденье. Между ним и ею целая вселенная.
— Это связано с каким-нибудь из ваших расследований? — спрашивает она. — Профессиональные проблемы?
Славко опять дает волю гневу.
— Мисс Ноулз, это конфиденциальная информация. Чем, собственно говоря, я могу быть вам полезен?
— Я столько раз вам звонила. Вы не подходили к телефону. Я хотела вас поблагодарить, сказать, что вы очень мне помогли. Ну и, само собой, рассчитаться.
— В каком смысле?
— Мне больше не понадобятся ваши услуги. Эбен мне все объяснил. Мы помирились, у нас все в порядке. К сожалению, я сама была во всем виновата. Слишком нетерпелива, слишком подозрительна.
Славко на нее не смотрит — на хватает совести.
— Вот я и решила поставить точку. Посчитайте, пожалуйста, сколько времени вы на меня потратили, и я…
Глядя в сторону, он говорит:
— Я тут как раз сделал подсчеты. И знаете, что выяснилось: аванс, который вы мне заплатили, в аккурат покрывает все расходы. Вы мне ничего не должны.
— Правда?
— Ей-богу, клянусь бородавкой на носу Авраама Линкольна.
Сари нервно хихикает.
— Ну что ж, это хорошо.
— Даже не самой бородавкой, а волоском, который из нее растет, — не может остановиться Славко.
— Замечательно.
Прежде, чем Славко успевает еще дальше углубиться в анатомию великого президента, она меняет тему.
— Кстати, вы оставили на моем автоответчике послание. Говорили, что вам удалось что-то выяснить. Что-нибудь важное?
Ответ она получает не скоро.
— Да-да, — мямлит Славко, — что-то такое было. Выяснилось, что Эбенезер Рэкленд вел себя непристойно, то есть абсолютно неприлично. Но потом оказалось, что это однофамилец.
— Ах вот как, — неуверенно улыбается Сари. Потом ее голос становится мягче, нежнее.
— Славко, я хотела сказать вам, что очень благодарна… за ту ночь в машине. Такое не забывается. Если бы не вы, не знаю, что со мной было бы. Вы вели себя замечательно.
— Просто выполняю свою работу.
— Могу ли я для вас что-нибудь сделать?
— Можете. Когда будете уходить, не хлопайте дверью. У меня башка раскалывается.
Сари смущенно прощается, но он на нее не смотрит. Потом дверь тихонько закрывается.
Славко подтаскивает к себе стул, опирается на него и с трудом встает. Кое-как ковыляет до окна и еще успевает увидеть, как Сари садится в машину и уезжает. Славко стоит, прижавшись лицом к грязному стеклу и смотрит вслед ее автомобилю. Смотрит, смотрит, смотрит, хотя автомобиль давно уже скрылся за поворотом.
Эдди сидит в машине на Двадцать втором шоссе, примерно в миле от ресторанчика “Парк энд райд”. А вот и Энни — Эдди пристраивается ей в хвост. Примерно через полмили мигает фарами: сначала один раз, потом еще. Это условный сигнал. Энни сразу замедляет ход, пропускает его вперед. Эдди поворачивает к ней голову, но она на него не смотрит.
Ее не предупредили об этой встрече. Должно быть, бедняжка думала, что скоро окажется дома, будет готовить своему сыну ужин, смотреть телевизор и все такое, а тут вдруг появляется он, Эдди, и все ее планы к черту — она наверняка испугана и расстроена. Энни смотрит прямо перед собой. Под глазами у нее темные круги, волосы стянуты в строгий узел.
Какая она хрупкая, думает Эдди. Чуть надави на нее, рассыпется.
Ну и дерьмовая же история.
Эх, дура несчастная, зачем ты ввязалась в эту историю? Как у тебя только мозгов хватило отправиться к судье? Неужто ты думала, что тебе это сойдет с рук?
Энни едет за машиной человека, которого знает под именем Джонни. Он везет ее куда-то странным, кружным путем. Вокруг мелькают луга, леса. Сначала они едут на запад, потом на юг. Энни все больше и больше беспокоится об Оливере. Сегодня среда, у него тренировка по лакроссу — на сей раз не выдуманная, а настоящая. Если мальчик вернется домой, а ее там нет, он будет беспокоиться.
У Энни на душе скребут кошки. Она все думает про своего бедного сына, но в конце концов мысленно на себя прикрикивает: прекрати, не впадай в истерику. Ну, опоздаешь ты немного — ничего страшного. Оливер выживет.
Лучше думай о том, что тебе предстоит.
Похоже, Зак Лайд узнал про визит к судье. Как с ним теперь себя вести?
Выбора нет: придется все ему рассказать, только не упоминать о Джулиет. Может быть, этот ублюдок смилостивится. В конце концов, ничего страшного ты не сделала. К судье ты сходила, но ни слова не сказала. Собственно говоря, теперь они должны доверять тебе еще больше.
Погладь его по шерстке, не зли его. Если повезет, он тебя отпустит. Тогда нужно будет тайком встретиться с Джулиет и решить, как действовать дальше. Кто-нибудь обязательно нам поможет. Обязательно!
Джонни останавливается возле маленького ресторана “Вике”. Энни слышала об этом заведении — ресторан итальянской кухни, находится в лесу, к северу от Фарао. Клиенты приезжают из Нью-Йорка, по большей части — постоянные посетители. По выходным здесь полно роскошных автомобилей, “линкольнов” и “кадиллаков”.
Из ресторана выходит Зак Лайд. Он не один, с ним какой-то тип, который едва держится на ногах. Зак подводит его к большому белому автомобилю, точнее говоря, рыдвану. Зак видит Энни, манит ее рукой.
Она вылезает из машины, подходит.
Зак Лайд, как всегда, вежлив.
— Познакомьтесь, Энни, это Родни. А это моя хорошая знакомая, Энни. Родни, поприветствуй даму.
Энни бормочет “здрасьте”, а Родни пялится на нее бессмысленными глазками.
— Знакомая, — фыркает он. — Так я тебе и поверил. Я-то знаю, чем вы занимаетесь. Баба — первый класс. Ух, я бы так ее трахнул…
У Родни длинные сальные волосы. Половину физиономии закрывают очки в пластмассовой оправе; одет Родни в зеленую куртку, рукава которой ему явно коротковаты.
— Родни — типичный представитель отбросов общества, — усмехается Зак. — Отрыжка города Нью-Йорка.
— Ишь ты, умник какой, — заплетающимся языком произносит Родни. — Ни хрена ты в бейсболе не понимаешь. Вспомнил Эрла Перла, да он против Эвинга — ноль без палочки. Эвинг сделал бы его в два счета…
— Ладно-ладно, Родни, поехали домой.
— Да Эвинг из него одним ударом дух бы вышиб!
— Я предложил Родни проводить его до дома. Видите ли, он слегка перебрал. А вас, Энни, я попрошу прокатиться с нами.
— Пошел ты в задницу! — возмущается Родни. — Я сам поведу свою тачку. Сюда ведь я приехал, правильно?
Не обращая на него внимания, Зак стягивает с него куртку.
— Родни, дай-ка мне твою курточку примерить.
— Это еще зачем?
— Красивая куртка, хочу посмотреть, как она будет на мне.
Когда Зак Лайд натягивает на себя уродскую куртку Родни, она чудесным образом преображается: вид у нее сразу делается стильным.
— Замечательно. А теперь, Родни, садись в машину.
— Прямо разбежался, мать твою.
— На заднее сиденье. Мы с Энни сядем впереди.