Страница:
За островом я спустил парус. Анчар выбросил за борт якорь.
– Меня долго не будет, – сказал я, прилаживая за спиной мешок.
– Подожду. Рыбу буду ловить. Правильно говорю?
– Хоть огурцы сажай – только не храпи сильно, врага спугнешь. – Я надел маску, ласты, скользнул в воду.
Обогнув остров, я убедился, что верно выбрал свой путь в морском просторе – наблюдатель с берега меня не увидит.
Сначала плыть было легко. Потом дал себя знать мешок на спине. Дважды пришлось отдыхать. К берегу я добрался почти без сил. Выполз на «гладкий камень», который влажным языком спускался в море, сбросил маску, полежал немного, отдышался.
Хотелось покурить, но я специально не взял сигареты – от соблазна.
Отдохнув, распаковал мешок, оделся, сунул сзади за пояс «вальтер». Полез в гору. Без приключений. Только раз мне померещилось, что в темную трещину, прямо из-под моего носа, скользнуло гибкое тело змеи. Хорошо, что не мышь! – наверняка бы заорал и в море плюхнулся. Вот бы булькнуло – с такой-то высоты…
«Самодельные камни» – остатки какого-то древнего сооружения – стояли на своем месте, узкими воротами. По ним шныряли ящерицы и пауки. Они были горячие, как печки, а мне и без них было жарко. Тем не менее я прижался к одному из них и осмотрелся. Прикинул, где бы я сам расположил свой НП, если бы приспичило тщательно изучить виллу и распорядок дня и ночи ее обитателей. Наметил, какую примерно часть пути могу без опаски пройти тропой. Чтобы ноги зря не бить по горным кручам. Заоблачным, стало быть.
Тропа еще та мне досталась! Архаристая. Под ногами камень – то сухой и горячий (сквозь подошвы печет), то скользкий, то осыпающийся. А с боков – эти злющие тропические колючки. Тут не рубашка, а бронежилет нужен. Да и его надолго не хватит.
У примеченной сосны – с двумя верхушками – я взял круто вверх. Очень круто. Наблюдатель, конечно, о тропе знает, пользуется ею, когда в засаду идет, и логовище свое наверняка выше тропы спрятал. Чтобы случайный взгляд на него не упал. А ему тропа сверху хорошо открыта.
Перестраховки ради (лучше перебрать, чем недобрать) я аж на самый гребень вскарабкался. Как дурной горный баран. А дальше уже волком пошел. Сторожко: глаза, уши, нос – все в работе. На полный ресурс. И ноги – особо. Чтобы случаем камешек на кого-нибудь не столкнуть. Хотя, будь моя воля, я бы на него и скалы не пожалел.
На хрена, спрашивается, мне все это надо?..
Анчар зато рыбку ловит. Спит, абрек, над удочкой. Похрапывает. Коня и бурку с папахой во сне видит. И чурек с чебуреком. «По аэродрому, по аэродрому…» Вообще-то о нем тоже надо справочки навести. Что-то я такое когда-то где-то слышал…
Ага, вот он, голубчик! Я лег за камень.
Неплохо он устроился. Знатное гнездышко свил.
И как я его разглядел-то? В камуфляже «дубовый лист» он лежал во впадинке, застеленной такой же накидкой. Хорошо лежал: зачехленная фляжка с водой, термос с водкой, сигареты, сухпай. И даже блокнот с авторучкой. Девочки ему только не хватает.
Впрочем, вот и она – по праву рученьку, снайперская, с ночным прицелом. Надеюсь, только для наблюдения в темное время суток. А магазин, надеюсь, не набит девятимиллиметровыми камешками…
И бинокль у него хороший – линзы глубоко утоплены, такие под солнышком не блестят.
Кто же тебя, голубчик, так славно экипировал? Какая в/ч без номера?
Все ведь видит: вилла как на ладони, насквозь просматривается, в сакле – темным пятном – дверь распахнутая, на берегу Вита и Мещерский воркуют, яхта длинной мачтой, как пальчиком, покачивает. А вот веранда виноградом скрыта. И остров отсюда не виден, за которым в лодке Анчар спит. Теперь уж ему, наверное, снится либо большая рыба на крючке, либо Иосиф Виссарионович на трибуне…
Надоело мне просто так лежать. А поскольку над объектом наблюдения сосна возвышалась, я и бросил в него шишку, для проверки. И чтобы привыкал.
Он молодец – не то что не вскочил, не обернулся – не вздрогнул даже, будто и нет его тут. И никогда не было. Только по спине, враз напрягшейся, вроде как легкая рябь по воде пробежала. И чуть волосы на затылке шевельнулись.
Долгое время прошло, пока он из-под локтя чуть зеркальце выдвинул и, надо полагать, глаз в него скосил. Но кукиш мой не увидел.
Успокоился. Наверх поглядел, шишек опасаясь. Потом закурил, а докурив, откинул камешек, с тарелку величиной. Под камешком – ямка, вроде как пепельница; он туда окурок сунул и снова ямку камешком прикрыл. Мудр!
Интересно, когда у него смена? И есть ли она вообще? И как он связь держит? И с кем? И что он там в блокнотике пишет? И вообще – что ему здесь надо? Чей человек?..
Спросить, что ли? Да ладно, пусть пока полежит, если ему нравится. Успеем еще поболтать.
Я и сам еще немного полежал, травинку покусывая. Чуть не заснул. Проголодался. Решил, что ради интересов моего клиента достаточно лишений испытал и что на сегодня «долларя» свои отработал, что Анчара будить пора…
К острову плыть труднее досталось. Волна поднялась, гнала меня обратно к берегу, рвала мешок за спиной, трубку стало захлестывать – наглотался соленой воды, да еще рубашка липла, мешала (я ее для тепла снимать не стал) – устал вконец, обозлился.
Зато Анчар меня встретил знатно. С крымско-кавказским радушием и гостеприимством. Втянул за шиворот на борт, разоблачил, полотенце протянул – растирайся, мол, как следует. А той порой на носовой палубе стол накрыл – с вином и пищей. Даже чьи-то зажаренные ребрышки положил, и я с удовольствием рвал с них холодное мясо и вкусные хрящики, подрагивая озябшими плечами.
Потом Анчар протянул мне набитую трубку.
Я с наслаждением раскурил ее, подбил под спину надувной спасательный жилет, развалился.
– «Герцеговину» куришь?
Анчар миролюбиво дернул седым усом:
– Я – убийца, кровник, но не наглец. Я простой человек.
И главное – объясняешься доходчиво. Усы отпустил, в сакле небось портрет Джугашвили повесил, а табак его любимый курить не смеешь? Простой человек. Кровник.
– Что там видел? – спросил Анчар, выбирая удочки. – Если там худой человек прячется, я его зарежу. Только скажи.
– Прячется, – я опустил руку за борт, подхватил под жабры бьющуюся кефальку, снял с крючка, бросил в лодку. – Но резать я его не стал.
– Испугался?
– Испугался, – признался я. – Крови боюсь. Я от нее в обморок падаю.
Опять ус дернулся, зубы под ним блеснули.
– Я тебя понял: этого зарежем – другой придет. Другого зарежем – еще один найдется. – Он обежал взглядом горы, словно прикидывал, сколько зарезанных можно свалить в это Черное ущелье. Вздохнул с сожалением. – Правильно решил. Сначала надо узнать – что ему нужно. А потом зарезать. Ты умный. Хорошо, что тебя не взорвали.
– Хорошо, – охотно согласился я. – Мне тоже нравится.
– Тогда ставь парус. Хороший ветер набежал. Полетим как вольные птицы.
Оно и впрямь – пора настала лететь. Нас отжимало напором ветра к острову. В него уже звучно плескались сильные волны, разбивались в брызги, взлетая наверх, обнажая заросшее мидиями подножие.
Я поставил парус и выбрал шкот. Швертбот рванулся так, что Анчар едва успел выхватить из воды якорь.
Когда я положил руль к берегу, лодку резко накренило, тонко запел в снастях «хороший ветер». Освободив тягу румпеля, чтобы удлинить его, я сел на наветренный борт, открениваясь. «Вольной птицей», порой чуть не касаясь пенистых гребней вздувшимся брюхом паруса, швертбот летел к берегу. Глядь – уже и причал, через который грузно, напористо переваливались зеленые валы. Я не решился подходить к нему, а выбросил лодку на берег.
Мы вытянули ее подальше на песок, покидали рыбу в ведро и, как настоящие рыбаки после трудной путины, волоча за собой мокрую сеть, устало пошли вроде как в объятия заждавшихся нас верных жен. И любовниц.
Ветер, все крепчавший, рвал из-под наших ног легкий песок и гнал его к дому, швырял в стены и окна, хлопал дверьми и парусившимися занавесками.
Вита, набрасывая на плечи шаль, вышла в гостиную.
– Какой ветер поднялся. Мы уже беспокоились.
– Ничего, – сказал Анчар, закрывая двери и окна. – Ветер – джигиту брат. Ветер – врагу помеха. Включим свечи, нальем вина, закурим трубки. Так я сказал? Песню запоем. Про аэродром. Дома хорошо, когда на дворе непогода.
– Шторы задерни, – попросил я. – Сквозняков боюсь, у меня насморк хронический. – Надо их ненавязчиво на режим строгой секретности переводить, случай подходящий.
– Я прошел к себе, снял мокрую рубашку, прилег. Надо было подумать немного, стало быть. Лежа хорошо думается. Лежишь себе и лежишь, думаешь, думаешь. Не заметишь, как и проснешься.
Не дали подумать. Анчар неугомонный постучал.
– Хозяин ждет. К себе просит.
– Это он тебе хозяин, – буркнул я сквозь одолевающий сон. – А я себе хозяин сам. – Я натянул непросохшую рубашку. Это с хроническим-то насморком. – Сейчас иду.
–
– Ну что? – спросил Мещерский, едва я сел в кресло в его кабинете.
Помню, по этому поводу Иван-царевич хорошо Бабе Яге ответил: мол, ты, старая карга, сперва напои-накорми добра молодца, в баньке его с дороги прожарь, а уж потом спрашивай. Ну то Иван-царевич, а я-то просто Серый… волк. И ответил:
– Вы правы. За виллой ведется наблюдение. Профессиональное.
– С какой целью? – пожал плечами.
– Думаю, на этот вопрос ответить можете только вы. Вспомните что-нибудь. Важное. Из вашей боевой биографии.
– Разве столько вспомнишь?.. – искренне огорчился Мещерский. Не скрывая иронии.
– Хорошо, тогда постарайтесь ответить на мои вопросы. – Я положил на стол диктофон. – Не возражаете?
– Если это нужно… – Дернул плечом.
– Нужно. Я проанализирую нашу беседу, – люблю умные слова. Но, к сожалению, мало их знаю, – – может, что-то и всплывет.:. Вас кто-нибудь посещал в последнее время? Письма, телеграммы?
– Нет, практически никакой корреспонденции, – уверенно ответил Мещерский. – А из посетителей… Приезжает один человек, привозит некоторые продукты. Другой человек иногда помогает Арчи в саду. Бывает механик, смотрит машины, двигатель яхты. Но это мои люди, абсолютно надежные. Что еще? Да, с месяц назад приезжал мой врач. Он наблюдает меня постоянно. – В глазах его опять что-то мелькнуло.
– Вы больны?
– Это к делу не относится…
– Мы условились, – прервал его я, напоминая о нашем договоре.
– Да, – Мещерский досадливо поморщился, – я не совсем здоров. Частые головные боли… – И поспешил уйти от этой темы. – Да, вспомнил! Был еще один визит. Примерно в то же время. Был посланец. Странный, мягко говоря. Я его не понял.
– От кого он прибыл? От Бакса?
– Да, от него. Бакс просил вернуть емуконверт.
– С деньгами? Вы ему должны?
– Нет, я никому ничего не должен. – Это он подчеркнул. – Перед отъездом я привел все дела в порядок. – Сказано со вкусом, будто накануне дуэли. Или самоубийства. – Он просил вернуть ему какой-то конверт. Просто конверт.
– Пустой?
– Не знаю. Я так и не вспомнил ничего, что связано с этой просьбой.
– И что же вы ответили курьеру? – Я не смог скрыть волнения и нетерпения в голосе. – Это крайне важно. Вспомните!
Мещерский потер ладонью лоб.
– …Я спросил: какой конверт? Он сказал: вы знаете. Я ответил: не знаю. Он стал почему-то угрожать. Арчи выкинул его за дверь.
– Поторопился, стало быть, – вздохнул я. – И спустя какое-то время после этого вы почувствовали себя неуютно?
– Да, пожалуй, так, – удивился Мещерский, будто сделал открытие.
Ох, сдается мне, темнит Князь. Круто темнит. Разве что – поднажать попробовать?
– Ну а теперь «не для протокола»: что за конверт?
Мещерский ответил мне «глубоким и проникновенным» взглядом. И пояснил, добавляя:
– Понятия не имею. Абсолютно.
– Я не могу вам поверить.
– Вам не остается другого. – Это было сказано просто. Так просто, что настаивать не имело никакого смысла.
– Хорошо, ваши предположения на этот счет? Догадки?
– Ни малейших.
– Кто знает о том, где вы находитесь? – зашел я с другого конца.
Он опять пожал плечами (это у него хорошо получалось):
– Практически все мои бывшие коллеги по бизнесу.
– У вас остались какие-то обязательства по отношению к сообщникам? – проигнорировал я деликатный термин «коллеги по бизнесу». – Общие документы, счета, другие бумаги?
– Да нет же, я только что говорил, я ушел чисто. Претензий ко мне не было. Впрочем… – он надолго замолчал.
Я терпеливо ждал. Колитесь, милый Князь, колитесь.
Мещерский выключил диктофон. Тот, что на столе. Но не тот, что у меня в кармане. Маленький такой.
– Есть глубоко личный нюанс… Дело в том, что Вита… Словом, когда я решил отойти от дел, она… принадлежала другому…
– Была замужем? – уточнил я, не сомневаясь в ответе.
– Не совсем…
– Находилась на содержании? У одного из ваших «коллег по бизнесу»?
Мещерского возмутила моя бестактность. И я так из-за этого расстроился. Чуть не заплакал.
Странные они люди. Не морщась, покупают девушку, но обижаются, когда кто-то называет такие вещи своими именами.
– Поймите, Серый…
– Называйте меня мистер Грей, пожалуйста, – ледяным тоном я поправил его.
– …Поймите, тогда я совсем иначе относился к ней. Вернее, никак еще не относился. Я собирался в отъезд. Надолго… Мне нужны были всякие вещи. Много вещей…
– …Женщина, в том числе, – сократил я его объяснения.
– Да. И женщина. Что в этом дурного?
– И вы ее купили? – Не скажу, что с удовольствием ворошил их белье, но… Но мне нужна была ясность во всем.
Мне показалось, Мещерский швырнет в меня пепельницу.
Не швырнул. Опять потер лоб пальцами. От стыда? Боли? Или просто – вспоминал детали сделки?
– Не совсем так… Я передал ему одно из своих предприятий…
Аи да Князь! Славно! Не публичный ли дом? Два десятка девок за одну.
– …И дело в том, – продолжил он, – что этот человек весьма неохотно пошел на согласие…
На сделку, поправил я его в уме.
– …Только мой авторитет в наших кругах позволил его получить…
Понятно. Вот это понятно.
– Непонятый, – раздраженно подхватил мою невысказанную мысль Мещерский, – какое это может иметь отношение к конверту?
– Как знать, – задумался я. И незаметно съязвил: – Все ведь у вас, деловых и крутых, так сложно, так волнительно. Такие вы… тонкие, загадочные натуры.
– Поверьте, я был тогда совсем другим человеком. Я не могу вспоминать об этом без стыда. И страшно то, – он опять не много запнулся, – очень страшно и горько то, что у меня уже нет времени исправить самую большую ошибку в моей жизни…
Я дал ему возможность справиться с волнением. Хотя он этого и не заслуживал.
– Может быть, – высказал предположение Мещерский, – он хочет вернуть Виту…
– Тогда конверт он предложил бы вам. Туго набитый. Или прислал бы сюда баржу девок. По бартеру… Здесь больше похоже на рэкет. Или шантаж.
Теперь мне стало немного понятно, почему люди Бакса не предприняли до сих пор самого простого и эффективного шага. А именно: не свалились лавиной с гор и не взяли в свои жесткие и умелые руки обитателей виллы. Во-первых, они не уверены, что Мещерский солгал курьеру. А во-вторых – и это главное, – в суете и суматохе такой акции конверт может быть безвозвратно потерян.
Впрочем, уверен, что все еще впереди…
– Я очень боюсь за Виту. Все ваше профессиональное внимание направьте, мистер Грей, на обеспечение ее безопасности. Любыми средствами. Собственно, для этого я вас и пригласил.
– Даже если дело заключается не в ней, я бы все равно предложил – рано или поздно – убрать Виту отсюда. – Это я так легонько и деликатно намекнул на такую возможность. Мне была важна его реакция. Потому что (почему-то) я все меньше верил ему.
– Это исключено. – Он даже встал, чтобы придать своим словам должную твердость и безапелляционность.
– Дело обстоит очень серьезно. И дело скорее всего в вас. А на вас легко воздействовать через Виту.
– Вы хотите сказать… – возмутился Мещерский и на этот раз впрямь взялся за тяжелую пепельницу.
– Я хочу сказать, – поспешил я, – что если, положим, Виту возьмут заложницей, ведь вы примете любые их условия, так? Я правильно понимаю ваши отношения?
– Я и так на все согласен ради ее спокойствия и безопасности. Но ведь они не говорят, что им надо.
– Они уверены, что вы это знаете. – Я, кстати сказать, тоже. Почти. – И вы должны мне помочь. Хотя бы ради вашей девушки. Если я не разберусь, в чем тут дело, я не смогу обеспечить ее безопасность.
– Но сейчас, когда вы обнаружили слежку… Кстати, что вы с ним сделали?
– Ничего.
– Понимаю. Было сложно?
– Ничуть. Он устроился на самом краю карниза. Стоило мне чихнуть – и парники Анчара пришлось бы стеклить заново.
– В чем же дело? Теплицы пожалели?
– Я первым не стреляю, – напомнил я. – Кроме того, он мне нужен. Это одно из звеньев цепочки. Или кончик ниточки из клубка. Как вам больше нравится.
– Мне нравится, когда меня не разглядывают в прицел. – Это было сказано жестко и увесисто. Мол, примите к сведению. – Какие меры безопасности в таком случае вы предлагаете?
– Никаких. Следите только за моим здоровьем – задергивайте по вечерам шторы…
– Значит, все-таки…
– Нет, нет, непосредственной опасности еще нет. Стрелять он не будет. Пока. Ведется разведка, изучается ваш образ жизни. В наших интересах слегка затруднить эту работу. И случайно не показать наблюдателю то, что ему больше всего нужно увидеть. Тем более что мы этого сами не знаем. Главное – вести обычный образ жизни, чтобы не насторожить его…
– И до каких пор? – в голосе уже не скрываемое, капризное недовольство.
– Пока я не разберусь с ним.
– И если…
Я передразнил его пожатием плеч:
– Только в пределах необходимой обороны.
– Так поторопитесь.
– Вы еще скажите, что я нарочно тяну время. Чтобы выбрать из вашей копилки побольше баксов. Кстати, у вас есть сейф?
– Да, вот за этой панелью.
– Что вы там прячете?
– Мне говорили, что вы наглец, но, мистер Грей, не до такой же степени!
– Если потребуется, я войду и в вашу спальню, без стука и разрешения. В ваше отсутствие, кстати.
– В сейфе мой пистолет, личные документы и деньги. И никакого конверта… Во всяком случае – нужного. В этом я был уверен. – …Все на сегодня. Пора ужинать. Ветер стихает. Вита ждет.
Бедная Вита, она все время ждет. И, как правило, за столом… Мне очень хотелось бы задать о ней еще пару вопросов. Но «компромата» на нее он ни за что не даст, а вранья мне не нужно. Его и так уже слишком много в этом доме…
– Капитан, Николай Иванович нервничает. Он недоволен нами. Вы понимаете, что это значит?
– Это очень понятно, шеф.
– Не думаю, чтобы очень – это гораздохуже… Что вы молчите? Мне поручено провести операцию, не считаясь с расходами и потерями в личном составе. И я проведу ее. Не считаясь ни с чем! Что вы опять молчите?
– Я могу высадить на берег моих ребят, они разнесут там все по камешкам и найдут то, что нужно…
– А если не найдут?
– Еще лучше. У Князя там баба. Собой очень хороша. Можно провести с ней время. Всей командой. У меня на борту такие орлы, что Мещерский сам отдаст нам конверт…
– Отставить! Кто вам позволил давать мне советы?
– Понял…
– Николай Иванович рекомендует про вести на вилле аккуратный обыск. В удобный момент. У меня есть люди, которые сделают это профессионально. Ваша задача: создать им условия для работы.
– Вот это совсем не понял.
– Первое. Нейтрализовать Мещерского и подругу. На время. Нежно. Второе: блокировать подъезды к вилле постоянными постами. Третье: взять Серого.
– ?
– Он уже мог что-то пронюхать. И я лично выбью из него все необходимые сведения. С удовольствием!
– А грузин?
– Это по ситуации. Он вряд ли может быть нам полезен.
– Какие сроки?
– Как только – так сразу. Свободен.
Заперев дверь, я прослушал обе кассеты. По два раза каждую. Наизусть выучил. И что-то вроде начало складываться. Где-то внутри, в центре. А вокруг – гирлянды вопросов. Орнамент такой, арабская вязь, словом, путаница из вопросов. Где за каждый вопрос еще три цепляются. Коли их все по порядку поступления на бумажку выписать – тома два получится.
Правда, если на один вопрос – что за конверт? – ответ найдется, все остальные вспорхнут и разлетятся, как вороны, спугнутые выстрелом с павшей лошади. Или опадут сухими листьями с отжившего древа.
Ясно одно – конверт не с деньгами. При их взаиморасчетах конвертиком не отделываются, в садовых тачках баксы возят, на килограммы мерят.
Ясно и другое – Мещерский со мной не откровенен. То помню, то не помню. По логике, должен был сразу сказать (в его же интересах): прибыл курьер, потребовал такой-то конверт, я его прогнал, мне объявили войну, ведется разведка и т. д.
Почему же он врет? Приглядывается ко мне? Проверяет? Да без проверки он бы ко мне и не обратился.
Нет, на голом месте нечего голову ломать. Мало информации. Глубже копать надо. И не только здесь.
Я мог бы хорошо поработать в Москве, но оставлять виллу мне нельзя. Кто знает, как станут развиваться события? Наверное, не знают даже те, кто все это затеял.
Мне, стало быть, помощь нужна. И помочь мне могла только рыжая непредсказуемая бестия Женька с зелеными глазами. К тому же я по ней соскучился. Не знаю, почему. Ведь я довольно легко расстался с Яной (это верная жена), не особо переживал разлуку с Ларисой (это верный друг). И с др. – тоже. Но Женьки мне всегда немного не хватало. Периодически. Или систематически. (Люблю умные слова. Но мало их знаю, запоминаются плохо.) Что-то она такое всегда вносила в мою жизнь. Что-то очень нужное. И важное. То ли это была ее многолетняя, неистребимая и нескрываемая любовь. То ли нормальный, без придури, оптимизм и совершенно ненормальное, безмерное обаяние красивой женщины. То ли ее надежность, закаленная и проверенная временами и обстоятельствами. Ведь Женька ухитрилась сохранить верность Серому в самую трудную его пору. И сумела сделать это так, что я никогда не обременялся благодарностью по этому поводу.
В общем, никак без Женьки, стало быть…
Постучался Анчар, принес кофейник. Достал и расставил чашки. По тому, с каким отвращением он это делал, можно было без труда догадаться, что из любимой бочки он таки порядком уже хватил. К тому же – и русские слова стал немного путать. С ним это бывало. Обычно говорил он чисто, хотя и медленно, а после вина начинал бороться с грамматикой. И обычно победителем выходил. По очкам.
– Ты завтра едешь в город? – спросил я, принимая чашку.
– Едешь. – Анчар сел в кресло, со вздохом придвинул к себе кофе. – Нужен бензин для яхты, ты сам просил.
– Я дам тебе адрес в Москве, пошлешь телеграмму и деньги. Тоже телеграфом. И выберешь рейс из Москвы. Позже встретишь моего человека, в аэропорту или по дороге передашь инструкции. Привезешь его сюда.
– Женщина… – Анчар улыбнулся. – Я знал, так будет. Море, горы, вино – как без женщины? Они теряют свой вкус. Душа тоскует. И тело. Я правильно сказал? Женщина…
– Это мой сотрудник, – напыжился я. – Самый лучший. Рыжий и зеленоглазый. А если у тебя что-то тоскует и ты вздумаешь за ней ухаживать…
Анчар протянул вперед ладонь.
– Нет. Я рыжих не люблю. Они шальные очень. Которая тебе бомбу подложила, тоже рыжая была. И глаз зеленый.
– Парик и цветные линзы, – успокоил его я. – Проще простого.
– Слушай. – Анчар сердито отодвинул чашку. – Как это люди пьют? Надо вино пить. Пойдем ко мне. Мы с тобой должны выпить хорошего вина. Вдвоем. На дружбу. Ночь холодная. Опять плохой ветер наступил. Стакан вина, кусок молодого сыра – и можно петь песню. Арчил правильно сказал?
Откуда мне знать? Посмотрим.
В сакле было темно, только рдели в очаге угли. Анчар подложил дров, вздул огонь. «Включил» две свечи и какой-то древний масляный светильник, похожий на кривой глиняный чайник.
Я осмотрелся. Внимательно. Потому что обыск отсюда начну. Когда Анчар в город уедет…
Да, здесь, однако, можно любую осаду выдержать. Стены не возьмешь и гранатометом. В окно – пулемет, у двери – автоматчик, долго можно воевать. Пока патроны не кончатся.
В дальнем от двери углу стоял топчан, покрытый медвежьей шкурой. На нем же лежала чапаевская бурка. Еще какие-то шкуры висели по стенам. На них – шашка в черных ножнах с серебряными обоймицами, карабин и бурский патронташ, похоже, набитый патронами; кинжал, оправленные в серебро рога, портрет Сталина. На полках – глиняная посуда, медные блюда и узкогорлые кувшины, бокалы. На полу – бочонок вина, литров на десять. На дверной коробке, на ржавом гвозде – армейский переговорник – прямая связь с кабинетом Мещерского, стало быть.
– Садись. – Анчар кивнул на топчан и придвинул к нему низенький столик. Поставил на него тарелку с сыром и зеленью, тарелку с чищеными орехами. Снял со стены два рога, наполнил их. Один протянул мне, другой высоко поднял.
– У меня нет своего дома. И этот дом, чужой, я знаю, – последний. Но, пока я здесь живу, этот дом будет и твой дом. Всегда, когда тебе нужно. И в радости, и в беде. И в солнце, и в снег. И в нужде, и в богатстве. За чем сюда придешь, то и получишь. Здравствуй долго. Как горы и море. Арчил правильно сказал!
– Меня долго не будет, – сказал я, прилаживая за спиной мешок.
– Подожду. Рыбу буду ловить. Правильно говорю?
– Хоть огурцы сажай – только не храпи сильно, врага спугнешь. – Я надел маску, ласты, скользнул в воду.
Обогнув остров, я убедился, что верно выбрал свой путь в морском просторе – наблюдатель с берега меня не увидит.
Сначала плыть было легко. Потом дал себя знать мешок на спине. Дважды пришлось отдыхать. К берегу я добрался почти без сил. Выполз на «гладкий камень», который влажным языком спускался в море, сбросил маску, полежал немного, отдышался.
Хотелось покурить, но я специально не взял сигареты – от соблазна.
Отдохнув, распаковал мешок, оделся, сунул сзади за пояс «вальтер». Полез в гору. Без приключений. Только раз мне померещилось, что в темную трещину, прямо из-под моего носа, скользнуло гибкое тело змеи. Хорошо, что не мышь! – наверняка бы заорал и в море плюхнулся. Вот бы булькнуло – с такой-то высоты…
«Самодельные камни» – остатки какого-то древнего сооружения – стояли на своем месте, узкими воротами. По ним шныряли ящерицы и пауки. Они были горячие, как печки, а мне и без них было жарко. Тем не менее я прижался к одному из них и осмотрелся. Прикинул, где бы я сам расположил свой НП, если бы приспичило тщательно изучить виллу и распорядок дня и ночи ее обитателей. Наметил, какую примерно часть пути могу без опаски пройти тропой. Чтобы ноги зря не бить по горным кручам. Заоблачным, стало быть.
Тропа еще та мне досталась! Архаристая. Под ногами камень – то сухой и горячий (сквозь подошвы печет), то скользкий, то осыпающийся. А с боков – эти злющие тропические колючки. Тут не рубашка, а бронежилет нужен. Да и его надолго не хватит.
У примеченной сосны – с двумя верхушками – я взял круто вверх. Очень круто. Наблюдатель, конечно, о тропе знает, пользуется ею, когда в засаду идет, и логовище свое наверняка выше тропы спрятал. Чтобы случайный взгляд на него не упал. А ему тропа сверху хорошо открыта.
Перестраховки ради (лучше перебрать, чем недобрать) я аж на самый гребень вскарабкался. Как дурной горный баран. А дальше уже волком пошел. Сторожко: глаза, уши, нос – все в работе. На полный ресурс. И ноги – особо. Чтобы случаем камешек на кого-нибудь не столкнуть. Хотя, будь моя воля, я бы на него и скалы не пожалел.
На хрена, спрашивается, мне все это надо?..
Анчар зато рыбку ловит. Спит, абрек, над удочкой. Похрапывает. Коня и бурку с папахой во сне видит. И чурек с чебуреком. «По аэродрому, по аэродрому…» Вообще-то о нем тоже надо справочки навести. Что-то я такое когда-то где-то слышал…
Ага, вот он, голубчик! Я лег за камень.
Неплохо он устроился. Знатное гнездышко свил.
И как я его разглядел-то? В камуфляже «дубовый лист» он лежал во впадинке, застеленной такой же накидкой. Хорошо лежал: зачехленная фляжка с водой, термос с водкой, сигареты, сухпай. И даже блокнот с авторучкой. Девочки ему только не хватает.
Впрочем, вот и она – по праву рученьку, снайперская, с ночным прицелом. Надеюсь, только для наблюдения в темное время суток. А магазин, надеюсь, не набит девятимиллиметровыми камешками…
И бинокль у него хороший – линзы глубоко утоплены, такие под солнышком не блестят.
Кто же тебя, голубчик, так славно экипировал? Какая в/ч без номера?
Все ведь видит: вилла как на ладони, насквозь просматривается, в сакле – темным пятном – дверь распахнутая, на берегу Вита и Мещерский воркуют, яхта длинной мачтой, как пальчиком, покачивает. А вот веранда виноградом скрыта. И остров отсюда не виден, за которым в лодке Анчар спит. Теперь уж ему, наверное, снится либо большая рыба на крючке, либо Иосиф Виссарионович на трибуне…
Надоело мне просто так лежать. А поскольку над объектом наблюдения сосна возвышалась, я и бросил в него шишку, для проверки. И чтобы привыкал.
Он молодец – не то что не вскочил, не обернулся – не вздрогнул даже, будто и нет его тут. И никогда не было. Только по спине, враз напрягшейся, вроде как легкая рябь по воде пробежала. И чуть волосы на затылке шевельнулись.
Долгое время прошло, пока он из-под локтя чуть зеркальце выдвинул и, надо полагать, глаз в него скосил. Но кукиш мой не увидел.
Успокоился. Наверх поглядел, шишек опасаясь. Потом закурил, а докурив, откинул камешек, с тарелку величиной. Под камешком – ямка, вроде как пепельница; он туда окурок сунул и снова ямку камешком прикрыл. Мудр!
Интересно, когда у него смена? И есть ли она вообще? И как он связь держит? И с кем? И что он там в блокнотике пишет? И вообще – что ему здесь надо? Чей человек?..
Спросить, что ли? Да ладно, пусть пока полежит, если ему нравится. Успеем еще поболтать.
Я и сам еще немного полежал, травинку покусывая. Чуть не заснул. Проголодался. Решил, что ради интересов моего клиента достаточно лишений испытал и что на сегодня «долларя» свои отработал, что Анчара будить пора…
К острову плыть труднее досталось. Волна поднялась, гнала меня обратно к берегу, рвала мешок за спиной, трубку стало захлестывать – наглотался соленой воды, да еще рубашка липла, мешала (я ее для тепла снимать не стал) – устал вконец, обозлился.
Зато Анчар меня встретил знатно. С крымско-кавказским радушием и гостеприимством. Втянул за шиворот на борт, разоблачил, полотенце протянул – растирайся, мол, как следует. А той порой на носовой палубе стол накрыл – с вином и пищей. Даже чьи-то зажаренные ребрышки положил, и я с удовольствием рвал с них холодное мясо и вкусные хрящики, подрагивая озябшими плечами.
Потом Анчар протянул мне набитую трубку.
Я с наслаждением раскурил ее, подбил под спину надувной спасательный жилет, развалился.
– «Герцеговину» куришь?
Анчар миролюбиво дернул седым усом:
– Я – убийца, кровник, но не наглец. Я простой человек.
И главное – объясняешься доходчиво. Усы отпустил, в сакле небось портрет Джугашвили повесил, а табак его любимый курить не смеешь? Простой человек. Кровник.
– Что там видел? – спросил Анчар, выбирая удочки. – Если там худой человек прячется, я его зарежу. Только скажи.
– Прячется, – я опустил руку за борт, подхватил под жабры бьющуюся кефальку, снял с крючка, бросил в лодку. – Но резать я его не стал.
– Испугался?
– Испугался, – признался я. – Крови боюсь. Я от нее в обморок падаю.
Опять ус дернулся, зубы под ним блеснули.
– Я тебя понял: этого зарежем – другой придет. Другого зарежем – еще один найдется. – Он обежал взглядом горы, словно прикидывал, сколько зарезанных можно свалить в это Черное ущелье. Вздохнул с сожалением. – Правильно решил. Сначала надо узнать – что ему нужно. А потом зарезать. Ты умный. Хорошо, что тебя не взорвали.
– Хорошо, – охотно согласился я. – Мне тоже нравится.
– Тогда ставь парус. Хороший ветер набежал. Полетим как вольные птицы.
Оно и впрямь – пора настала лететь. Нас отжимало напором ветра к острову. В него уже звучно плескались сильные волны, разбивались в брызги, взлетая наверх, обнажая заросшее мидиями подножие.
Я поставил парус и выбрал шкот. Швертбот рванулся так, что Анчар едва успел выхватить из воды якорь.
Когда я положил руль к берегу, лодку резко накренило, тонко запел в снастях «хороший ветер». Освободив тягу румпеля, чтобы удлинить его, я сел на наветренный борт, открениваясь. «Вольной птицей», порой чуть не касаясь пенистых гребней вздувшимся брюхом паруса, швертбот летел к берегу. Глядь – уже и причал, через который грузно, напористо переваливались зеленые валы. Я не решился подходить к нему, а выбросил лодку на берег.
Мы вытянули ее подальше на песок, покидали рыбу в ведро и, как настоящие рыбаки после трудной путины, волоча за собой мокрую сеть, устало пошли вроде как в объятия заждавшихся нас верных жен. И любовниц.
Ветер, все крепчавший, рвал из-под наших ног легкий песок и гнал его к дому, швырял в стены и окна, хлопал дверьми и парусившимися занавесками.
Вита, набрасывая на плечи шаль, вышла в гостиную.
– Какой ветер поднялся. Мы уже беспокоились.
– Ничего, – сказал Анчар, закрывая двери и окна. – Ветер – джигиту брат. Ветер – врагу помеха. Включим свечи, нальем вина, закурим трубки. Так я сказал? Песню запоем. Про аэродром. Дома хорошо, когда на дворе непогода.
– Шторы задерни, – попросил я. – Сквозняков боюсь, у меня насморк хронический. – Надо их ненавязчиво на режим строгой секретности переводить, случай подходящий.
– Я прошел к себе, снял мокрую рубашку, прилег. Надо было подумать немного, стало быть. Лежа хорошо думается. Лежишь себе и лежишь, думаешь, думаешь. Не заметишь, как и проснешься.
Не дали подумать. Анчар неугомонный постучал.
– Хозяин ждет. К себе просит.
– Это он тебе хозяин, – буркнул я сквозь одолевающий сон. – А я себе хозяин сам. – Я натянул непросохшую рубашку. Это с хроническим-то насморком. – Сейчас иду.
–
– Ну что? – спросил Мещерский, едва я сел в кресло в его кабинете.
Помню, по этому поводу Иван-царевич хорошо Бабе Яге ответил: мол, ты, старая карга, сперва напои-накорми добра молодца, в баньке его с дороги прожарь, а уж потом спрашивай. Ну то Иван-царевич, а я-то просто Серый… волк. И ответил:
– Вы правы. За виллой ведется наблюдение. Профессиональное.
– С какой целью? – пожал плечами.
– Думаю, на этот вопрос ответить можете только вы. Вспомните что-нибудь. Важное. Из вашей боевой биографии.
– Разве столько вспомнишь?.. – искренне огорчился Мещерский. Не скрывая иронии.
– Хорошо, тогда постарайтесь ответить на мои вопросы. – Я положил на стол диктофон. – Не возражаете?
– Если это нужно… – Дернул плечом.
– Нужно. Я проанализирую нашу беседу, – люблю умные слова. Но, к сожалению, мало их знаю, – – может, что-то и всплывет.:. Вас кто-нибудь посещал в последнее время? Письма, телеграммы?
– Нет, практически никакой корреспонденции, – уверенно ответил Мещерский. – А из посетителей… Приезжает один человек, привозит некоторые продукты. Другой человек иногда помогает Арчи в саду. Бывает механик, смотрит машины, двигатель яхты. Но это мои люди, абсолютно надежные. Что еще? Да, с месяц назад приезжал мой врач. Он наблюдает меня постоянно. – В глазах его опять что-то мелькнуло.
– Вы больны?
– Это к делу не относится…
– Мы условились, – прервал его я, напоминая о нашем договоре.
– Да, – Мещерский досадливо поморщился, – я не совсем здоров. Частые головные боли… – И поспешил уйти от этой темы. – Да, вспомнил! Был еще один визит. Примерно в то же время. Был посланец. Странный, мягко говоря. Я его не понял.
– От кого он прибыл? От Бакса?
– Да, от него. Бакс просил вернуть емуконверт.
– С деньгами? Вы ему должны?
– Нет, я никому ничего не должен. – Это он подчеркнул. – Перед отъездом я привел все дела в порядок. – Сказано со вкусом, будто накануне дуэли. Или самоубийства. – Он просил вернуть ему какой-то конверт. Просто конверт.
– Пустой?
– Не знаю. Я так и не вспомнил ничего, что связано с этой просьбой.
– И что же вы ответили курьеру? – Я не смог скрыть волнения и нетерпения в голосе. – Это крайне важно. Вспомните!
Мещерский потер ладонью лоб.
– …Я спросил: какой конверт? Он сказал: вы знаете. Я ответил: не знаю. Он стал почему-то угрожать. Арчи выкинул его за дверь.
– Поторопился, стало быть, – вздохнул я. – И спустя какое-то время после этого вы почувствовали себя неуютно?
– Да, пожалуй, так, – удивился Мещерский, будто сделал открытие.
Ох, сдается мне, темнит Князь. Круто темнит. Разве что – поднажать попробовать?
– Ну а теперь «не для протокола»: что за конверт?
Мещерский ответил мне «глубоким и проникновенным» взглядом. И пояснил, добавляя:
– Понятия не имею. Абсолютно.
– Я не могу вам поверить.
– Вам не остается другого. – Это было сказано просто. Так просто, что настаивать не имело никакого смысла.
– Хорошо, ваши предположения на этот счет? Догадки?
– Ни малейших.
– Кто знает о том, где вы находитесь? – зашел я с другого конца.
Он опять пожал плечами (это у него хорошо получалось):
– Практически все мои бывшие коллеги по бизнесу.
– У вас остались какие-то обязательства по отношению к сообщникам? – проигнорировал я деликатный термин «коллеги по бизнесу». – Общие документы, счета, другие бумаги?
– Да нет же, я только что говорил, я ушел чисто. Претензий ко мне не было. Впрочем… – он надолго замолчал.
Я терпеливо ждал. Колитесь, милый Князь, колитесь.
Мещерский выключил диктофон. Тот, что на столе. Но не тот, что у меня в кармане. Маленький такой.
– Есть глубоко личный нюанс… Дело в том, что Вита… Словом, когда я решил отойти от дел, она… принадлежала другому…
– Была замужем? – уточнил я, не сомневаясь в ответе.
– Не совсем…
– Находилась на содержании? У одного из ваших «коллег по бизнесу»?
Мещерского возмутила моя бестактность. И я так из-за этого расстроился. Чуть не заплакал.
Странные они люди. Не морщась, покупают девушку, но обижаются, когда кто-то называет такие вещи своими именами.
– Поймите, Серый…
– Называйте меня мистер Грей, пожалуйста, – ледяным тоном я поправил его.
– …Поймите, тогда я совсем иначе относился к ней. Вернее, никак еще не относился. Я собирался в отъезд. Надолго… Мне нужны были всякие вещи. Много вещей…
– …Женщина, в том числе, – сократил я его объяснения.
– Да. И женщина. Что в этом дурного?
– И вы ее купили? – Не скажу, что с удовольствием ворошил их белье, но… Но мне нужна была ясность во всем.
Мне показалось, Мещерский швырнет в меня пепельницу.
Не швырнул. Опять потер лоб пальцами. От стыда? Боли? Или просто – вспоминал детали сделки?
– Не совсем так… Я передал ему одно из своих предприятий…
Аи да Князь! Славно! Не публичный ли дом? Два десятка девок за одну.
– …И дело в том, – продолжил он, – что этот человек весьма неохотно пошел на согласие…
На сделку, поправил я его в уме.
– …Только мой авторитет в наших кругах позволил его получить…
Понятно. Вот это понятно.
– Непонятый, – раздраженно подхватил мою невысказанную мысль Мещерский, – какое это может иметь отношение к конверту?
– Как знать, – задумался я. И незаметно съязвил: – Все ведь у вас, деловых и крутых, так сложно, так волнительно. Такие вы… тонкие, загадочные натуры.
– Поверьте, я был тогда совсем другим человеком. Я не могу вспоминать об этом без стыда. И страшно то, – он опять не много запнулся, – очень страшно и горько то, что у меня уже нет времени исправить самую большую ошибку в моей жизни…
Я дал ему возможность справиться с волнением. Хотя он этого и не заслуживал.
– Может быть, – высказал предположение Мещерский, – он хочет вернуть Виту…
– Тогда конверт он предложил бы вам. Туго набитый. Или прислал бы сюда баржу девок. По бартеру… Здесь больше похоже на рэкет. Или шантаж.
Теперь мне стало немного понятно, почему люди Бакса не предприняли до сих пор самого простого и эффективного шага. А именно: не свалились лавиной с гор и не взяли в свои жесткие и умелые руки обитателей виллы. Во-первых, они не уверены, что Мещерский солгал курьеру. А во-вторых – и это главное, – в суете и суматохе такой акции конверт может быть безвозвратно потерян.
Впрочем, уверен, что все еще впереди…
– Я очень боюсь за Виту. Все ваше профессиональное внимание направьте, мистер Грей, на обеспечение ее безопасности. Любыми средствами. Собственно, для этого я вас и пригласил.
– Даже если дело заключается не в ней, я бы все равно предложил – рано или поздно – убрать Виту отсюда. – Это я так легонько и деликатно намекнул на такую возможность. Мне была важна его реакция. Потому что (почему-то) я все меньше верил ему.
– Это исключено. – Он даже встал, чтобы придать своим словам должную твердость и безапелляционность.
– Дело обстоит очень серьезно. И дело скорее всего в вас. А на вас легко воздействовать через Виту.
– Вы хотите сказать… – возмутился Мещерский и на этот раз впрямь взялся за тяжелую пепельницу.
– Я хочу сказать, – поспешил я, – что если, положим, Виту возьмут заложницей, ведь вы примете любые их условия, так? Я правильно понимаю ваши отношения?
– Я и так на все согласен ради ее спокойствия и безопасности. Но ведь они не говорят, что им надо.
– Они уверены, что вы это знаете. – Я, кстати сказать, тоже. Почти. – И вы должны мне помочь. Хотя бы ради вашей девушки. Если я не разберусь, в чем тут дело, я не смогу обеспечить ее безопасность.
– Но сейчас, когда вы обнаружили слежку… Кстати, что вы с ним сделали?
– Ничего.
– Понимаю. Было сложно?
– Ничуть. Он устроился на самом краю карниза. Стоило мне чихнуть – и парники Анчара пришлось бы стеклить заново.
– В чем же дело? Теплицы пожалели?
– Я первым не стреляю, – напомнил я. – Кроме того, он мне нужен. Это одно из звеньев цепочки. Или кончик ниточки из клубка. Как вам больше нравится.
– Мне нравится, когда меня не разглядывают в прицел. – Это было сказано жестко и увесисто. Мол, примите к сведению. – Какие меры безопасности в таком случае вы предлагаете?
– Никаких. Следите только за моим здоровьем – задергивайте по вечерам шторы…
– Значит, все-таки…
– Нет, нет, непосредственной опасности еще нет. Стрелять он не будет. Пока. Ведется разведка, изучается ваш образ жизни. В наших интересах слегка затруднить эту работу. И случайно не показать наблюдателю то, что ему больше всего нужно увидеть. Тем более что мы этого сами не знаем. Главное – вести обычный образ жизни, чтобы не насторожить его…
– И до каких пор? – в голосе уже не скрываемое, капризное недовольство.
– Пока я не разберусь с ним.
– И если…
Я передразнил его пожатием плеч:
– Только в пределах необходимой обороны.
– Так поторопитесь.
– Вы еще скажите, что я нарочно тяну время. Чтобы выбрать из вашей копилки побольше баксов. Кстати, у вас есть сейф?
– Да, вот за этой панелью.
– Что вы там прячете?
– Мне говорили, что вы наглец, но, мистер Грей, не до такой же степени!
– Если потребуется, я войду и в вашу спальню, без стука и разрешения. В ваше отсутствие, кстати.
– В сейфе мой пистолет, личные документы и деньги. И никакого конверта… Во всяком случае – нужного. В этом я был уверен. – …Все на сегодня. Пора ужинать. Ветер стихает. Вита ждет.
Бедная Вита, она все время ждет. И, как правило, за столом… Мне очень хотелось бы задать о ней еще пару вопросов. Но «компромата» на нее он ни за что не даст, а вранья мне не нужно. Его и так уже слишком много в этом доме…
– Капитан, Николай Иванович нервничает. Он недоволен нами. Вы понимаете, что это значит?
– Это очень понятно, шеф.
– Не думаю, чтобы очень – это гораздохуже… Что вы молчите? Мне поручено провести операцию, не считаясь с расходами и потерями в личном составе. И я проведу ее. Не считаясь ни с чем! Что вы опять молчите?
– Я могу высадить на берег моих ребят, они разнесут там все по камешкам и найдут то, что нужно…
– А если не найдут?
– Еще лучше. У Князя там баба. Собой очень хороша. Можно провести с ней время. Всей командой. У меня на борту такие орлы, что Мещерский сам отдаст нам конверт…
– Отставить! Кто вам позволил давать мне советы?
– Понял…
– Николай Иванович рекомендует про вести на вилле аккуратный обыск. В удобный момент. У меня есть люди, которые сделают это профессионально. Ваша задача: создать им условия для работы.
– Вот это совсем не понял.
– Первое. Нейтрализовать Мещерского и подругу. На время. Нежно. Второе: блокировать подъезды к вилле постоянными постами. Третье: взять Серого.
– ?
– Он уже мог что-то пронюхать. И я лично выбью из него все необходимые сведения. С удовольствием!
– А грузин?
– Это по ситуации. Он вряд ли может быть нам полезен.
– Какие сроки?
– Как только – так сразу. Свободен.
Заперев дверь, я прослушал обе кассеты. По два раза каждую. Наизусть выучил. И что-то вроде начало складываться. Где-то внутри, в центре. А вокруг – гирлянды вопросов. Орнамент такой, арабская вязь, словом, путаница из вопросов. Где за каждый вопрос еще три цепляются. Коли их все по порядку поступления на бумажку выписать – тома два получится.
Правда, если на один вопрос – что за конверт? – ответ найдется, все остальные вспорхнут и разлетятся, как вороны, спугнутые выстрелом с павшей лошади. Или опадут сухими листьями с отжившего древа.
Ясно одно – конверт не с деньгами. При их взаиморасчетах конвертиком не отделываются, в садовых тачках баксы возят, на килограммы мерят.
Ясно и другое – Мещерский со мной не откровенен. То помню, то не помню. По логике, должен был сразу сказать (в его же интересах): прибыл курьер, потребовал такой-то конверт, я его прогнал, мне объявили войну, ведется разведка и т. д.
Почему же он врет? Приглядывается ко мне? Проверяет? Да без проверки он бы ко мне и не обратился.
Нет, на голом месте нечего голову ломать. Мало информации. Глубже копать надо. И не только здесь.
Я мог бы хорошо поработать в Москве, но оставлять виллу мне нельзя. Кто знает, как станут развиваться события? Наверное, не знают даже те, кто все это затеял.
Мне, стало быть, помощь нужна. И помочь мне могла только рыжая непредсказуемая бестия Женька с зелеными глазами. К тому же я по ней соскучился. Не знаю, почему. Ведь я довольно легко расстался с Яной (это верная жена), не особо переживал разлуку с Ларисой (это верный друг). И с др. – тоже. Но Женьки мне всегда немного не хватало. Периодически. Или систематически. (Люблю умные слова. Но мало их знаю, запоминаются плохо.) Что-то она такое всегда вносила в мою жизнь. Что-то очень нужное. И важное. То ли это была ее многолетняя, неистребимая и нескрываемая любовь. То ли нормальный, без придури, оптимизм и совершенно ненормальное, безмерное обаяние красивой женщины. То ли ее надежность, закаленная и проверенная временами и обстоятельствами. Ведь Женька ухитрилась сохранить верность Серому в самую трудную его пору. И сумела сделать это так, что я никогда не обременялся благодарностью по этому поводу.
В общем, никак без Женьки, стало быть…
Постучался Анчар, принес кофейник. Достал и расставил чашки. По тому, с каким отвращением он это делал, можно было без труда догадаться, что из любимой бочки он таки порядком уже хватил. К тому же – и русские слова стал немного путать. С ним это бывало. Обычно говорил он чисто, хотя и медленно, а после вина начинал бороться с грамматикой. И обычно победителем выходил. По очкам.
– Ты завтра едешь в город? – спросил я, принимая чашку.
– Едешь. – Анчар сел в кресло, со вздохом придвинул к себе кофе. – Нужен бензин для яхты, ты сам просил.
– Я дам тебе адрес в Москве, пошлешь телеграмму и деньги. Тоже телеграфом. И выберешь рейс из Москвы. Позже встретишь моего человека, в аэропорту или по дороге передашь инструкции. Привезешь его сюда.
– Женщина… – Анчар улыбнулся. – Я знал, так будет. Море, горы, вино – как без женщины? Они теряют свой вкус. Душа тоскует. И тело. Я правильно сказал? Женщина…
– Это мой сотрудник, – напыжился я. – Самый лучший. Рыжий и зеленоглазый. А если у тебя что-то тоскует и ты вздумаешь за ней ухаживать…
Анчар протянул вперед ладонь.
– Нет. Я рыжих не люблю. Они шальные очень. Которая тебе бомбу подложила, тоже рыжая была. И глаз зеленый.
– Парик и цветные линзы, – успокоил его я. – Проще простого.
– Слушай. – Анчар сердито отодвинул чашку. – Как это люди пьют? Надо вино пить. Пойдем ко мне. Мы с тобой должны выпить хорошего вина. Вдвоем. На дружбу. Ночь холодная. Опять плохой ветер наступил. Стакан вина, кусок молодого сыра – и можно петь песню. Арчил правильно сказал?
Откуда мне знать? Посмотрим.
В сакле было темно, только рдели в очаге угли. Анчар подложил дров, вздул огонь. «Включил» две свечи и какой-то древний масляный светильник, похожий на кривой глиняный чайник.
Я осмотрелся. Внимательно. Потому что обыск отсюда начну. Когда Анчар в город уедет…
Да, здесь, однако, можно любую осаду выдержать. Стены не возьмешь и гранатометом. В окно – пулемет, у двери – автоматчик, долго можно воевать. Пока патроны не кончатся.
В дальнем от двери углу стоял топчан, покрытый медвежьей шкурой. На нем же лежала чапаевская бурка. Еще какие-то шкуры висели по стенам. На них – шашка в черных ножнах с серебряными обоймицами, карабин и бурский патронташ, похоже, набитый патронами; кинжал, оправленные в серебро рога, портрет Сталина. На полках – глиняная посуда, медные блюда и узкогорлые кувшины, бокалы. На полу – бочонок вина, литров на десять. На дверной коробке, на ржавом гвозде – армейский переговорник – прямая связь с кабинетом Мещерского, стало быть.
– Садись. – Анчар кивнул на топчан и придвинул к нему низенький столик. Поставил на него тарелку с сыром и зеленью, тарелку с чищеными орехами. Снял со стены два рога, наполнил их. Один протянул мне, другой высоко поднял.
– У меня нет своего дома. И этот дом, чужой, я знаю, – последний. Но, пока я здесь живу, этот дом будет и твой дом. Всегда, когда тебе нужно. И в радости, и в беде. И в солнце, и в снег. И в нужде, и в богатстве. За чем сюда придешь, то и получишь. Здравствуй долго. Как горы и море. Арчил правильно сказал!