В ушах Фатали, пока его рукой выводил Джелалуддовле свой ответ Кемалуддовле, звучал голос Мирзы Гусейн-хана. Еще в Стамбуле, когда Фатали гостил у него и их отношения не были ничем омрачены, Мирза Гу-сейн-хан, будто разговор их подслушивал чуть ли не сам шах, со страстью убеждал Фатали:
   - Мы - это мы, и нам не пристало менять свой испытанный веками образ жизни и копировать, как это пытаются делать османцы, западные нравы. Нам ли учиться у Запада?! Человека, которого мы называем зловредным демагогом, возмутителем покоя, короче - выжившим из ума и заслуживающим в лучшем случае выдворения или ссылки (а остальное додумай сам!), там, у них, называют, - Мирза Гусейн-хан искривил губы, - борцом за справедливость (ты будешь хохотать, я знаю, - пишет Джелалуддовле своему другу)! Примеры множить не стану, но помяни мои слова, Мирза-Фатали, накануне нашего вступления в четырнадцатый век мусульманского летосчисления: если бы людям всех слоев удалось понять смысл исламского правления, которое господствовало лишь несколько лет при Магомете тыся ча двести лет назад, то основа всех дурных течений была бы уничтожена. Вся Европа, весь Запад, поверь мне, друг, рано или поздно пойдет по пути ислама!
   Мирза Гусейн-хан, - возразил тогда Фатали, - но как можно закрывать глаза на изуверства деспотической власти? фанатизм вождей ислама? разгул черни? Нет, нам не обойтись без серьезных социальных перемен. Реформация на Западе...
   - Реформация? - расхохотался Мирза Гусейн-хан, - О наивный друг! Азиату не хватает воображения представить себе, что на свете вообще возможно какое-либо иное правление, кроме деспотического, так уж быть, употреблю это твое любимое словечко!
   Фатали развел руками: что сказать Мирзе Гусейн-хану...
   Но пора вернуться к Джелалуддовле, дабы не высохли чернила на кончике пера.
   Ради бога, - строчит и строчит свое письмо Джелалуддовле любезнейшему Кемалуддовле, - воротись скорее, и мы продолжим, оба изгнанные из родных своих краев, диспут здесь, попивая ароматный чай из грушевидных стаканчиков и глядя на яркие звезды. Боюсь, чтобы ты не произвел более беспорядков - от тебя можно всего ожидать на свете.
   Теперь-то уж наверняка я скажу: и правильно сделали, что изгнали нас! И тебя прежде всего - ведь ты совершенный агитатор против нашей религии! Да осквернятся могилы отцов и тех франков, с которыми ты имел сотоварищество и сообщество и выучился у них разным непригодным для нас бредням и вздорам. Мне кажется, что ты и впрямь рехнулся - как бы тебя не упрятали в сумасшедший дом.
   Я отныне буду звать тебя не Кемалуддовле - какое же ты Совершенство Державы?, а Нуксануддовле, Недостаток Державы! Ради бога, воротись!
   Я получил присланную тобою связку ширазского табаку, пах-пах, какой аромат! а подзорную трубу, как ты и просил, купил у еврейского грамотея в угловом доме неподалеку от "Вавилона" и послал на имя продавца жемчугов Гаджи-Абдуллы Багдадского. Прощай!
   О бабитах и их восстании - ни слова! Станет он, на ночь глядя, сон себе портить этими смутьянами-бабитами! И чего они добились? Биться головой о толстую стену - зачем?
   А о том, что Немал и Джелал (а в скобках "уддовле") спорили о бабитах в отеле "Вавилон", Фатали не ведает, как не ведает и о том, что они - вот что удивительно! - имеют в руках книгу о бабитах Мирзы Казембека "Баб и бабиды", знаменитого католика, СПб., 1865, из собственной библиотеки Фатали, с дарственной надписью автора. Фатали ее искал, весь шкаф перерыл, а так и не нашел (может, Колдун?!), а меж страниц - листок, написанный Фатали по-русски (увы, русского не знают ни Немал, ни Джелал, и даже во всем отеле "Вавилон", где на стене иногда можно ящерицу увидеть): "Вот вам, граф (уж не Соллогубу ли сей листок предназначался?), еще одно "эФ", "Фитрат", учение, которое проповедовали бабиды, - освобождение от ига закона!"; даже знай они русский, и то б не расшифровали.
   И еще меж страниц книги вложены две выписки: одна из книги, где Мирза Казембек сравнивает это движение с "историей, - Фатали добавил: восстанием! - Стеньки Разина и даже Пугачева", а другая из российской газеты "Голос" (от 28 апреля 1865 года): "Новое произведение ученого профессора много выиграло бы, если бы автор не "касался некоторых грустных (! восклицание Фатали) событий (снова рукой Фатали: восстаний!), не имеющих ничего общего с бестолковым изуверством персидских фанатиков: в их учении заметны политические, социальные, даже коммунистические тенденции, протест против безобразного устройства персидского общества. Баб - просто юродивый вроде наших афонек, жалкий ипохондрик, выдающий себя за дверь к истине" ("намека" - рукой Фатали! - "испугались!"; хорошо, что языка не знают!).
   "Куда же делась книга?" - переживал Фатали, ведь дарственная! беспокоясь и за листок (уж не думал ли включить его в "переписку" на правах "собственника" "Писем"?!).
   ГОД ЗАЙЦА
   А теперь, как владелец этих писем, я, Фатали, не могу не сказать несколько слов, дабы в будущем избежать недоразумений.
   Как только в моих руках оказался экземпляр "Писем", я так рассвирепел, что чуть было не изорвал их и не сжег, ибо к этому привычен уже! Но потом подумал: а какая польза, если я буду горячиться? Не довольно ли я жег всякие там бумаги?! И допустим, что я порвал один экземпляр, но остались десятки и сотни других, цепочка переписчиков кончается ли на мне? А может, придет время и я скажу - тысячи!
   И я отказался от своего намерения!
   И потому: покажи эти письма тем, на честность, благородство и здравомыслие которых вполне можешь положиться; а глубокоученым предложи, чтобы они написали критику, - уж кто-кто, а я - то знаю, что это желательно Кемалуддовле, - но критику основательную, доказательную, аргументированную.
   Дело, за которое взялся автор, - развенчать основы деспотизма и догматической веры, - никто прежде не брался, исключая Алазикрихи-асселама, да еще одного чудака, волею судеб оказавшегося на шах, ском троне. Когда были в живых вожди шиизма, мы со страху, боясь их мечей, приняли их власть, а теперь, когда они обратились в прах, мы все еще пребываем в рабстве их памяти и даже гордимся, что мы - рабы! О, недоразвитие умственных способностей!
   Кстати, уж так совпало, что и Кемалуддовле изобрел особый алфавит на образец европейских с выбором латинских букв - и удобно, и без обильных точек... И вспомнил Фатали, как однажды поздно пришел домой, забыв предупредить Тубу, что пойдет с Кайтмазовым в театр, смотреть "Горе от ума" (чуть ли не вся канцелярия пошла тогда на бенефис госпожи Вассы Петровны Маркс), и Тубу - никогда прежде не спрашивала, а тут вдруг:
   - Фатали, что ты так поздно с работы? - спросила.
   - Извини, Тубу, - пошутил Фатали (а потом сказал, что был в театре), я никак не мог проставить все точки в слове пянджшанбе, то бишь четверг: дюжина точек в одном слове! Пока проставлял, смотрю, уже никого не осталось в канцелярии...
   Да, без обильных точек и без иных закорючек, и гласные есть меж согласных, чтобы уразуметь, о чем написано и к чему призывается.
   Я мысленно проставляю между ггл два о, чтобы прочесть Гоголь, есть такой великий человек (и думал перевести его, но разве позволят?!), а ты два е, и уже читаешь имя другого великого человека - Гегель (увы, никак Фатали не осилит, а тем более с головы на ноги поставить), и даже Гогель, военачальник, с которым Фатали знаком, - генерал, в главном штабе служил в годы Крымской, а еще одному вздумается меж согласных проставить в уме, если проголодался, о и а, чтобы получить вкусную лепешку гогал и тут же, оторвав от листа, съесть.
   Любезнейший брат!
   "А разве письма еще не отправлены? И кто кому пишет? Фатали Кемалуддовле или Кемалуддовле - Фатали?"
   Зло торжествует и пышно цветет. И коль скоро мы все это понимаем, видим, промеж себя говорим, возмущаемся, негодуем, все-все! Но молчим! Поддакиваем! Ведем двойную жизнь, подлую и лицемерную! Доколе?!
   Разум не признает, когда жившего некогда мудреца, обыкновенного в своем человеческом существе, превращают в святого! Но попробуй доказать глупость: из суеверного страха тебя сочтут сумасбродом или пустомелей. Но скажи им: до появления истинного пророка, представляющего божество, на земле существовало множество ложных религий в различных видах идолопоклонства; почему же всевышний терпел их столько тысячелетий? А не выдумали ли их предприимчивые честолюбцы, одержимые зудом нетерпения и стремлением утвердить свои эгоистические цели, от какой-либо неполноценности - физической или нравственной?
   - О, атеисты! - говорят нам.
   - О, бунтовщики! - кричат нам.
   - О!... О!!!
   - Ах ты беспутный еретик!
   А теперь два слова о причинности бытия.
   Богословы утверждают, что всякое бытие предполагает какую-либо причину, потому что оно не могло произойти само собою. Следовательно, мир, как бытие, нуждается в причине, и эта причина есть создательница его. Натуралисты возражают: но тогда сама причина должна нуждаться в другой, другая в третьей, третья в четвертой и так далее до бесконечно непрерывной цепи причин; если цепь где-нибудь должна остановиться, то тогда вообще разрушается теория причинности бытия. Богословы придумали новую хитрость: бытие мы считаем двоякое, говорят они; одно не нуждается в причине, абсолютно и самобытно, это - божество; другое нуждается в причине, потому что не абсолютно и не самобытно, это - мир.
   Видал, какой ход придумали! А мы скажем так: субстанция бытия есть противоположность небытию; следовательно, она в своем происхождении не нуждается в каком-либо другом бытии и есть единое, целое, могущественное, совершенное, всеобъемлющее существо, и оно, это бытие, не нуждается в причине для своего существования. И нет необходимости помимо этого существующего мира вообразить сперва какое-то другое невидимое бытие, дав ему название божества.
   Ах, пресечь надо! Вырвать с корнем! Чтоб ни одного семени! Но мы были и есть! И будем каждый раз рождаться впредь, пока брачными узами связаны догматическая вера и деспотическая власть, порабощающие дух и плоть!
   Где это я могу издать? Кому показать? Оригинал на родном, тюркско-азербайджанском, на фарси и на русском. Можно латинскими буквами в типографии наместника, - заменив некоторые русскими.
   Кайтмазов качает головой:
   - Нет!!!
   - Но чего кричать-то? Нет так нет.
   Пьесы изуродованы. Повесть о Юсиф-шахе будто прошла через нож евнухопромышленника. Еще когда была она написана: "Разрешить издание на тюркско-азербайджанском?! Гмм... А что говорит Кавказский цензурный комитет? Не могут или не хотят сами разрешить? Чтоб я?! Я всей душою. Пишите прошение в Главное цензурное управление! Я вашу просьбу поддержу!"
   И Фатали написал, так положено, в Главное управление по делам печати. А оно послало на заключение восточному цензору Санкт-Петербургского цензурного комитета. Но что пишет тифлисский губернатор? Невнятно: то по подкове, то по шляпке гвоздя. Очень нравится эта поговорка столичному восточному цензору -мол, ты взялся подковать коня, а молотком то по подкове, то по шляпке гвоздя, эх ты, ковщик!
   "...не могу не высказать, однако, - пишет в секретном послании тифлисский губернатор в заключительной части, после того как весьма тепло отозвался о личности Фатали, - что развитие литературы на тюркско-азербайджанском едва ли послужит целям сближения и слияния туземцев с нашим народом. Тюрки менее всех поддаются слиянию. Развитие же литературы на их родном языке может лишь пробудить среди инородцев национальное самосознание и - может быть, более того - политические мечтания", - тем более что на русском-то языке и пиесы, и рассказ о Юсиф-шахе изданы!
   "...если даже не было бы ответа тифлисского губернатора, - пишет в заключение столичный восточный цензор, - прошение надо было бы отклонить, ибо разрешение издания помогло бы объединению разбросанных по различным частям империи тюрко-татар, тогда как в интересах правительства, чем слабее связь между ними, тем лучше". А восточный цензор в столице и забыл, что речь идет о выпуске одной лишь книги о лжешахе, - у него загодя был готов стандартный ответ на все возможные просьбы о разрешении как отдельных, так и периодических изданий, и ответ годился на все случаи жизни: и по части просьб новоявленного Фатали.
   И зреет, давно созрела идея, - Фатали пишет издателю: "Может, на русском, а?!" Нет-нет, это не перевод! Все - оригиналы: и на тюркском, и на русском, с помощью Адольфа Берже, и на фарси! Оставил в тюркском оригинале.
   "Что делать? - вы спрашиваете. - Как быть с тиранией и рабством? Избавиться! Совершить революцию!"
   - Вы с ума сошли, Фатали!! - чуть в обморок не упал добрейший Адольф Берже, когда Фатали ему тюркский текст вручил.
   - Но... - робко возразил Фатали.
   - Ни за что нельзя оставить! - И собственной рукой, - слушать вас не стану! - вычеркнул. И так нервно, что бумагу порвал. Расстроился. Милейший Адольф Берже, как ему откажешь!
   "Я полагаю, что цензура, - пишет Фатали издателю Исакову, - не будет препятствовать изданию этой моей книги, потому что в ней ни единого слова нет против нашего правительства (?!!, знаки Фатали) и против христианства (ЪЙЬЭЙЙН, знаки Колдуна), более того (не писать же, в самом деле, что я враг всякого религиозного дурмана, против религий вообще - всех!., но ничего от меня не убудет, если чуть-чуть подслащу слово в частном письме: лишь бы издать!!), мусульмане убедятся в явном превосходстве христианства перед исламизмом (лишь бы вышла "Письма"!!), с начала и до конца книги восхваляет образ жизни европейцев (но мы-то все, и вы, и мы, еще ой как далеки, - та же азиатчина!...), их нравственность, гуманность, правосудие, законы, осуждает грубость, жестокость, безнравственность и варварство мусульман (вы, мол, издайте, и тогда мусульмане "сольются с русским народом"; с теми - да, с вами - нет, пашей-ушей-мундиры! никогда!); исчезнет навсегда дух фанатизма и мюридизма - магическое слово, авось сработает?! вы скоро увидите, что слух об этой книге быстро распространится по свету, и кавказские книгопродавцы беспрестанно будут получать от - кого же? революционеров? мятежников? недовольных деспотическим образом жизни? какое найти слово, пока чернила не высохли на кончике пера?! вот! нашел! получать от скептиков (!) в восточных государствах тайные заказы, не надо бы этого "тайные", но сколько можно переписывать письмо?! о присылке экземпляров.
   Но если сверх чаяния цензура вздумает допустить какие-либо изменения, то в таком случае, - здесь надо решительно! хватит допускать, чтоб калечили! - я прошу возвратить мне, потому что я ни на какие изменения не согласен! Я только собственник этой книги, а не автор, и прошу но упоминать обо мне, потому что я не желаю обратить на себя злобу и вражду моей нации, которая в настоящем своем невежественном состоянии, - Да, да, именно это!! горькие слова, понимает Фатали, но правда: как завершить мысль? сказать о том, что ведь настанут же, черт побери, иные времена, когда поймут, и именно это останется, а сгинет карамельное, слащавое, раболепское, ложное, эти трескучие драмы, ах как хвалились в Петербурге, сентиментальные романы, чего изволите, продажное, барабанная дробь, оплачиваемая чинами и наградами, - притуплять, гасить, усыплять, оглушать! но поймут ведь когда-нибудь, что для ее же, нации, пользы хлопочу! еще есть иллюзии, и они не покинут Фатали никогда, он верит, враг чудес, в чудо и мечтает: можно дать, - и пишет, и пишет Фатали свое письмо издателю, - иллюстрации; будь я художником, я бы нарисовал Алазикрихи-асселама, водрузившего на главной площади столицы четыре разноцветных знамени, вокруг трибуны, где он стоит и торжественно провозглашает народу реформацию; а может, сцены религиозной мистерии фанатиков? и выбрать красивые, разборчивые и немелкие шрифты?"
   Кто издаст?! Какие восточные страны осмелятся?! Будто пустыня кругом, и один Фатали! Сколько людей исчезло - их не нашли ни живыми, ни мертвыми: и Хачатур, и Мечислав, и Александр. И даже Колдун куда-то девался, исчез, испарился!
   Пустыня!
   Впору бы появиться, выйти ему навстречу Азраилу, он уже в пути.
   Обещал содействие Адольф Берже, он только что издал свой персидско-французский словарь. "Очень вам рекомендую, вы, кажется, ищете учительницу французского для вашего Рашида, мадам Фабьен Финифтер". Она вся круглая-круглая, и лицо, и глаза, и очки, большие и круглые. "Может, поможете на французском, а, мадам Фабьен Финифтер?"
   "О мусье Фатали, мы скоро сможем вдвоем с вашим Рашидом..."
   Рашид уже стал говорить по-французски - не сон ли это, аллах?!
   И ты еще смеешь меня вспоминать?! ЪЙЬЭЙЙЫИ
   Маленькие, маленькие могильные плиты, на которых уже зеленая плесень, на кладбищенском холме, но уже иссякли силы у Тубу, лишь три дочери да два сына, но скоро, очень скоро пройдет новая волна холеры и унесет двух дочерей и одного сына, и останутся лишь сын да дочь!
   Рашид делает успехи, он завел тетрадь для русских слов, и там недавно Фатали перелистал ее - уже их сотни, особенно поразили три: каверзы - ябеды, сплетни, крючки; ворковать - бормотать по-голубиному; горемыка подверженный печали, да не будешь иметь ее, как твой отец, подумал Фатали.
   И уроки французского. Фабьен Финифтер не расстается со стихами Александра Дюма, он приезжал недавно, и она переводила им, - Бестужев его кумир, и он посетил все города, где тот жил, был в Дербенте, объездил Карабах, пленен Ханкызы, собирается в Адлер; и о дербентской любви Бестужева рассказывает, и стихи на могилу его возлюбленной, сначала по-французски, Фабьен Финифтер быстро пишет в свою тетрадь, всего четыре строчки: "Да, мы сможем скоро вдвоем перевести вашу пьесу о Колдуне!" С Рашидом только по-французски, и он бойко отвечает ей. Сыну - четырнадцать, вернее, пошел четырнадцатый, торопится Фатали и волнуется, как бы чего с ним не приключилось, - возраст Фатали, когда они спасались в садах Гянджи от войск то ли Аббас-Мирзы, то ли царя, и Фатали видит, как сталкиваются чужие войска на его родной земле вблизи от могилы Низами Гянджеви.
   Но мог ли он тогда подумать, что настанет день - и его дочь Ниса-ханум станет женой внука Фатали-шаха и косвенно, через внуков уже самого Фатали, вольется в родословное древо шахской династии. Трижды брался Фатали прочертить, чтоб не запутаться, генеалогию шахов каджарской династии, и сил не хватило дочертить: двести детей у Фатали-шаха! А ведь здесь обозначатся и его собственные потомки, когда он выдаст дочь за внука Фатали-шаха Ханбабу-хана, принявшего царское подданство; это сын Бехман-Мирзы, с которым - и с Хаджи-Муратом! - Фатали сидел в ложе тифлисского театра, слушая итальянскую оперу. Придет время - дочертит генеалогию (когда родятся у Фатали внуки!).
   Может, все-таки осмелятся русские издатели? Времена-то уже другие наступили, кажется, весенние дни? Даже Кемал Гюней в Стамбуле, уж, казалось бы, что ему? - почти поздравил Фатали, когда сказал: "Да, у вас большие перемены ожидаются, мне еще в плену ваши мужики объясняли, будто царь волю крестьянам дал".
   И рыжий сын соседа Али-Турана, Фазыл: "Я в Лондоне читал!"
   Но что с ними, издателями?! Давно молчит петербургский: что ж вы, милостивый государь?!
   И ты молчишь, мой Рухул-Гудс, мой Мелкум-хан! Но отчего ты молчишь, а? Может, новые козни судьбы? Дважды фортуна выручала: вырывался из лап шаха-деспота.
   Слух о "Письмах" уже распространяется. Еще в Стамбуле, когда лишь созрела идея и первые строчки "Писем", - но как узнали?? - на приеме по случаю отъезда на каникулы царского посла военный атташе Ирана в Турции Абдулвахаб-хан спросил у Фатали:
   - Я слышал, вы какие-то вулканические письма сочиняете?
   Фатали аж поперхнулся:
   - Откуда вам сие известно?
   - А мне Мохсун-хан (а он и гаджи, и шейх) сказал, вы, очевидно, слышали, он нашим послом в Лондон назначен, очень-очень восхищался вашей смелостью! Если окажется у вас лишний экземпляр, был бы весьма рад иметь!
   - Я люблю Мохсун-хана, готов целовать его глаза, но в день страшного суда схвачу его за подол и скажу ему: "О любезнейший Мохсун-хан, что же вы на меня клевещете, выдавая за автора "Писем", в то время как авторы их индийский принц, сын Овренг-Зиба Кемалуддовле, и иранский принц, сын Шуджауддовле Зиллисултана Али-шаха Джелалуддовле, и они оба, два друга, находятся сейчас в Багдаде и живут в отеле "Вавилон"! (А потом изменит им местожительство: в Стамбуле думал о Багдаде, а в Тифлисе, когда засел за письма, остановил выбор на Каире). Я ведь только собственник писем, перевел их с фарси на тюркский, чтобы написать на нее критику, а с моего тюркского перевода, представьте, какой-то чудак снова перевел па фарси!
   "О Фатали! - читает он в глазах собеседника. - Какой же вы выдумщик! Мне говорили прежде, а я не верил! Мол, пусть так, - многозначительно улыбается военный атташе, о, эти коварные персы! - хотя никакого такого иранского принца, за индийского не ручаюсь, нет ни в Тегеране, ни в Тавризе, ни в Багдаде!"
   - А вы все-таки пришлите, если лишний экземпляр! "Я бы, конечно, вам послал", - думает Фатали уже в Тифлисе, думает, а уже послал! в самое логово! И письмо в придачу: "Я убежден, что после прочтения "Писем" не захотите поддерживать со мной отношения". Стрела выпущена из лука. И, как ожидал Фатали, - ни слуху ни духу!
   Знает, что после "Кемалуддовле" будет пустыня, друзья новые и друзья старые - все разбегутся, чтоб не навлечь на себя гнев и беду: общаться с еретиком? атеистом? ниспровергателем? против аллаха! пророка! тиранов!
   И еще экземпляр в Лондон, послу Ирана Мохсун-хану: туда едет его брат Мамедага, по почте ведь не пошлешь - цензура!
   "Не благодаря ли вам, - пишет Фатали Мохсун-хану, - и вашей похвале, добрым вашим словам я получил такую славу среди ваших высокопоставленных?" Слава-то двоякая - от которой шарахаются, даже если тянутся поглазеть: "А ну что за диковинная птица?!"
   И все же - послать! Пусть "Кемалуддовле" работает хоть так.
   - Но есть у меня условия! - завершает Фатали; станет Мохсун-хан придерживаться их! - Называйте подлинное имя автора только тем, кто умеет хранить тайны. - Восточный человек чтоб хранил тайны?! - И давайте читать лишь тем, в чью честность вы верите безусловно! И попросите, чтоб читавшие написали аргументированную критику. - Хотя бы так распространить идеи "Кемалуддовле"!
   Лучшая пропаганда - критика, это ж известно!
   "Посылаю Вам письмо без подписи и даты!" И тут же: "Кстати, - потом казнил себя, но что толку, когда письмо уже отправлено, - Государь Император пожаловал мне чин полковника".
   Вот и опиши, как торжественно это было обставлено: писклявым голосом прибывший из столицы чин зачитал приказ военного министра генерал-адъютанта Милютина: "Производятся за отличия по службе (добавил бы еще: "...и сочинение дерзостных писем") по иррегулярным войскам из подполковника в полковники милиции, состоящей при Кавказской Армии", и его, Фатали, имя после взахлеб изреченных слов о том, что "Его Императорское Величество в присутствии своем в Санкт-Петербурге января 23 дня 1873 года соизволил отдать следующий приказ".
   "Снова укрыться за Мундиром? Не довольно ли? - корит себя Фатали. - И придать весомость своим словам?!" Вспомнил, как с Колдуном об орденах толковали. "Даже к пятидесятилетию?" - мол, никаких орденов не получу, спрашивает Фатали. "О чем ты говоришь?! - изумился Колдун, привычный ко всем превратностям судьбы. - За какие заслуги пред Царем и Отечеством?!"
   Уже шестьдесят миновало Фатали, спросил бы у Колдуна, но он, увы, давно не появлялся; Колдун непременно б сказал: "Может, за "Кемалуддовле" тебе награду?!"
   Да, отправил письмо в Лондон, Мохсун-хану, предупредил о своих условиях, даже похвастал насчет полковника, - гробовое молчание! Прочел? Прочли?.. Пустыня!
   Взял экземпляр, отправляясь по новому назначению послом Ирана во Франции, Мирза Юсиф-хан, друг Фа-тали, в прошлом персидский консул в Тифлисе. И его доля в "Письмах" - советовался с ним не раз Фатали, переводя свое сочинение на фарси.
   А именно в эти дни навестил иранского посла в Париже Мирзу Юсиф-хана знаменитый петербургский востоковед-профессор Мирза Казембек, тот, кто принял католицизм, не жизнь, а роман!! "Был Казембек, - пишет Мирза Юсиф-хан Фатали, - прочел "Письма", не со всеми идеями Кемалуддовле согласился (а с какими? - но об этом в послании ни слова), но дважды воскликнул: "Аи да молодец Кемалуддовле!" Мирза Юсиф-хан послал Фатали читанный Казембеком экземпляр "Писем" с его пометками; посол считает, что надо "кое-что" изъять (но что??), и тогда "никаких помех" к изданию не будет. Письмо Мирзы Юсиф-хана пришло, а "Письма" пропали.
   Мирза Юсиф-хан успокаивает Фатали: чего ж ты хочешь? ведь год зайца наступил - мол, все в бегах, волки рыщут в поле, а зайцы трусливо прячутся.
   А через год Фатали Мирзе Юсиф-хану писал в Париж, напоминая о наступлении года льва, - дескать сильный поедает слабого; писал, не ведая о том, что лев с мечом, изображенный на шахском знамени, съест скоро и самого Мирзу Юсиф-хана!... Посол промолчал, а потом наступил год змеи, и надо же, чтобы именно в этот год - а ведь суеверен Мирза Юсиф-хан! - взбрела ему в голову несбыточная идея: ну вот, надышался вольного французского воздуха! расплатится с ним шах в Казвинской тюрьме!
   "Да нет же, нельзя! - пишет Фатали в Париж Мирзе Юсиф-хану. - Чтоб конституция на основе Корана?! Это же издевательство! Как можно рядом два противоположных понятия: Конституция и Коран! Социальный прогресс и религиозные догмы! Это фикция и фразерство!"
   "Дорогой мой", - так обращается Фатали к нему: любит за его ум, чистоту помыслов, доброе сердце. "Если в Иране, - как-то писал ему Фатали в одном из своих писем, - есть пять умных, то один из них - вы. Если есть два умных, то один - тоже вы"; "... зря вы мучились, выискивая в Коране созвучия с демократическими и прогрессивными конституционными идеями, чтобы, как пишете, "народ принял мою конституцию". Разве кто-нибудь из деспотов - будь то в Европе или в Азии! - прислушивается к наставлениям?! В Европе некогда пытались наставлять угнетателя для предотвращения его тирании, но поняли, что это - пустая трата времени.