Ханна Кристин. Надеюсь и люблю

   Дверь со скрипом отворилась, и послышались знакомые шаги Лайема.
   – Как она сегодня?
   – Все так же.
   Лайем вставил кассету в магнитофон, придвинул стул и сел по другую сторону кровати.
   – Привет, Майк.
   Джулиан завидовал тому, что Лайем может часами говорить с женой, держа ее за руку и веря в счастливый конец, несмотря на то что они оба видели, как медленно угасает Микаэла.
   Мысленно Джулиан снова вернулся в тот день, когда сделал ей предложение.
   – Я причинил ей боль, – тихо вымолвил он, не отдавая себе отчета в том, что находится в палате не один.
   – Почему?
   Со вчерашнего дня Джулиан ощущал некое родство с новым мужем Кайлы. Лайем был единственным человеком на свете, который знал, чего стоит проводить здесь дни и ночи напролет, моля Бога о чуде.
   – Со мной что-то не так. Я уже давно никого не любил. Всю свою жизнь я по-настоящему хотел только Кайлу. Я был так влюблен в нее когда-то…
   – По-моему, состояние влюбленности невозможно сохранить надолго, как взбитые сливки. Рано или поздно они все равно скиснут. Но если повезет, то можно быстро проскочить через влюбленность и в конце концов полюбить.
   – Так, как вы ее любите.
   – Да.
   – А она вас любит? – спросил Джулиан, предполагая, что этот вопрос может оказаться непростым и болезненным для его собеседника.
   Он заметил, как тот собирается солгать, и в точности угадал момент, когда Лайем проиграл в борьбе с самим собой.
   – Самое смешное, что она безусловно меня любит, – усмехнулся Лайем. – Но я не уверен, что она когда-нибудь была в меня влюблена. Скажите, Джулиан, у вас была семья? Я имею в виду семью, которая поддерживает тебя в радости и в горе, дает силы жить, когда становится совсем худо?
   Вопрос задел Джулиана за живое. Ему всегда хотелось иметь семью. Но семья строится на взаимоотношениях «давать – брать», а Джулиан привык только брать. Единственный в жизни шанс иметь семью дала ему Кайла. Если бы он остался с ней, то узнал бы, каково это – принадлежать к группе людей, которые тебя любят вне зависимости от обстоятельств, которые плачут, когда ты проигрываешь, и радуются, когда тебе улыбается удача.
   Джулиан похлопал себя по карманам в поисках сигарет, но вовремя вспомнил, что находится в больнице. Лайем внимательно наблюдал за ним, словно впервые видел. Джулиан напоминал ему пациента на операционном столе, внутренности которого вывернуты наружу на обозрение хирурга. Эти внутренности казались черными и больными, как и его прокуренные легкие.
   Они еще долго сидели в палате, по очереди разговаривая с Микаэлой. Наконец Лайем бросил взгляд на стенные часы.
   – Ну, мне пора. Дети скоро вернутся домой. – Он поднялся и погладил Кайлу по щеке. – Пока, дорогая. Я вернусь завтра. – Он наклонился, поцеловал ее в лоб и прошептал еще что-то, чего Джулиан не разобрал.
   Он был уже в дверях, когда Джулиан вдруг спросил:
   – Скажите, как вы это делаете? – Что?
   – Как вам удается сохранять веру в то, что она проснется?
   – Я люблю ее.
   – Я знаю, – нахмурился Джулиан. – Но как вы это делаете?
   – Просто я не могу иначе, вот и все. – Лайем посмотрел на жену и вышел из палаты.
   Джулиан проводил его взглядом. Снова воцарилась тишина. Он взял Кайлу за руку и крепко сжал.
   – Почему я прекрасно помню тот момент, когда влюбился в тебя, и совсем не помню конца? Наш роман я вижу ясно, как вино сквозь хрустальные стенки бокала, но наш брак, наша жизнь безвозвратно потеряны для меня. Я помню только тот день, когда ты ушла. Я даже не пытался остановить тебя. Или все же пытался? Сказал ли я «не уходи»? Мог ли я представить, что со мной будет без тебя, каким я стану? – Он вздохнул. – Господи, Кайла, да разве я тогда задумывался об этом?
   Она слышит, как он называет ее по имени.
   Она пытается дотянуться до него, но рядом никого нет. Она чувствует, что ее снова охватывает панический страх, овладевает ею, как стремительный вихрь.
   В ее мозгу проносятся разрозненные картины, как в детском калейдоскопе, и наконец останавливаются. Какой-то дом.
   Она хочет позвать Джулиана, но голос ей не повинуется. Издалека доносится слабый стон. Это стонет она сама… а может, и нет…
   Теперь она в Голливуде, в их доме, ждет Джулиана. Она смотрит в окно, но вокруг все серо – деревья, цветы, небо. Единственное черное пятно в этой серой пелене – ворона, которая сидит на ветке и каркает, глядя на нее.
   Нет, это не ворона. Это кричит ее ребенок. Она оборачивается, чтобы подойти к дочери, но слышит торопливые шаги няни. Она в растерянности, потому что не хочет мешать пожилой опытной женщине успокаивать младенца.
   Она устала от своей жизни, полной вечеринок, наркотиков и секса в чужих постелях. Устала от общества хрупких красивых женщин с пустым взглядом, которые не носят в портмоне фотографий своих детей. Она чувствует себя еще более одинокой, чем прежде. С тех пор как родилась Джейси, Джулиан отдалился от нее. Он никогда не берет дочь на руки, не говорит с ней. Вместо этого он нанимает посторонних женщин, чтобы они выполняли обязанности, о которых Кайла мечтала всю жизнь.
   Почему рождение дочери не изменило его? Она, напротив, каждой клеточкой ощущала себя совершенно по-новому.
   Она стоит у камина в полумраке гостиной. Фарфоровые изразцы хранят воспоминание о звуке и цвете пылающего огня, но не могут согреть.
   Когда Джулиан возвращается домой – поздно и, как всегда, в облаке сладких духов, принадлежащих другой женщине, – она замечает, что он постарел и устал, и думает о том, давно ли это началось и как долго будет продолжаться. Наркотики и алкоголь оставили болезненный отпечаток не только на его лице, но и на том, как он говорит и двигается.
   – Джул? – тихо окликает она мужа.
   – Привет, крошка.
   Он оборачивается к ней с улыбкой, подходит ближе, и она замечает черные круги у него под глазами, покрасневший от аллергического насморка нос – результат злоупотребления кокаином. Его движения неуверенны, жесты разболтанны, как у марионетки с ослабшими нитками. У нее разрывается сердце при виде того, в какую развалину он превратился за последнее время.
   Она берет его за руку, стараясь не замечать, как влажна его ладонь, как дрожат скрюченные пальцы, и смотрит ему в глаза сквозь пелену горячих слез.
   – Нам надо поговорить, Джул.
   Она замечает, как растерянно бегают его глаза, хотя он и храбрится.
   – Не нужно, Кай, не начинай… Я знаю, что пропустил день рождения девочки. Но давай не будем делать из этого катастрофу.
   Он высвобождает руку, подходит к бару, наливает себе виски и выпивает его слишком торопливо. Затем достает из кармана пакетик с кокаином.
   Она смотрит, как он нюхает наркотик, и, не найдя слов, чтобы выразить всю глубину своей тоски, отворачивается.
   – Нам нужно что-то изменить в нашей жизни, Джулиан.
   – Я знаю, детка, – шепчет он и целует ее лоб, щеки, глаза. – Мы обязательно это сделаем.
   I Слезы дрожат у нее на ресницах, и она не в силах сдержать их. Он говорил так сотни раз, но этот ответ ее больше не устраивает.
   – Я не могу больше видеть, как ты убиваешь себя, Джул. Я слишком люблю тебя для этого и не могу допустить, чтобы Джулиана выросла в такой обстановке. Я хочу, чтобы она чувствовала себя защищенной.
   – Наконец-то ты это поняла, – хмурится он.
   Она отворачивается и отходит к окну. Как странно, что порой жизнь меняется в считанные мгновения! Одна минута, несколько ничего не значащих слов, и ты вдруг видишь то, чего не замечал раньше.
   Она чувствует, как он подходит к ней сзади. В окне появляется его отражение.
   – Ты имеешь в виду то, что сказал мне тогда в Санвиле? – равнодушно спрашивает она. – Ты ведь не хотел жениться на мне.
   – Я не хотел потерять тебя.
   Она понимает, что он не видит пропасти между ее вопросом и его ответом.
   Она не может растить Джейси в его мире. Дело не в том, любит ли она Джулиана. Она просто не желает своей дочери такой жизни. Кайла на себе испытала, каково это – иметь отца, который знать не хочет своего ребенка.
   – Мне очень жаль, Джулиан, – шепчет она, чувствуя, как обжигающие слезы катятся по ее щекам.
   – Я люблю тебя, Кайла, но не могу измениться. Я такой, какой есть, – говорит он, обнимая ее сзади за плечи.
   Она прикасается к его лицу, ощущая, как между пальцами струятся его слезы.
   – Я люблю тебя, Джулиан. Больше, чем… – Она замолкает, потому что в мире нет ничего, что могло бы сравниться с ее чувством к этому мужчине. – Мне бы хотелось, чтобы мы состарились и поседели и чтобы вся эта жизнь осталась далеко позади. Мне бы хотелось, чтобы нам было по шестьдесят лет и чтобы мы сидели вдвоем у камина, смотрели на фотографии наших внуков и смеялись над нашей теперешней жизнью. Мне бы так этого хотелось… – Она хватается рукой за горло и умолкает.
   Для нее это слишком мучительно, все эти воспоминания. Она закрывает глаза и снова проваливается в спасительную, уютную темноту…
   За ужином в тот день Лайем много улыбался и старался втянуть в разговор своих обожаемых детей, однако все попытки оказались тщетными, и между его фразами повисала полная тишина. Накладывая себе рис, он случайно заметил свое отражение в серебряном половнике. Страх снова охватил его, как будто он нырнул в прорубь на озере Ангела темной зимней ночью. Рука вдруг задрожала так, что половник отбил дробь по тарелке.
   – Папа, с тобой все в порядке? – Глаза Брета округлились от изумления.
   Лайем вытянул вперед руки. Даже если кого-то и удивил этот его жест, никто не подал вида.
   – Давайте возьмемся за руки, – сказал он.
   В одной его ладони оказалась маленькая ручонка Брета, в другой – нежные пальцы Джейси. Роза дотянулась до них с противоположной стороны стола. В теплом, любящем прикосновении своих близких Лайем вновь обрел веру, которая была ему так необходима.
   – Давайте помолимся. Роза, прочти молитву.
   Теща внимательно посмотрела на него, кивнула и закрыла глаза, чуть склонив голову. Ее низкий грудной голос зазвучал в тишине, как прекрасная музыка.
   – Отец наш Небесный, благодарим Тебя за то, что мы вчетвером собрались за этим столом, за любовь, которая нас объединяет и дает нам силы. Благодарим Тебя за то, что Микаэла жива. Мы знаем, что Ты видишь ее, заботишься о ней, хранишь ее и благословляешь Своим присутствием в черной пропасти ее сна. Снова молим Тебя, Господи: верни ее поскорее в любящие объятия ее семьи. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.
   Лайем открыл глаза и обвел взглядом детей.
   – Я люблю вас, – прошептал он.
   Теперь лучшими моментами их жизни были такие, как этот, когда все напоминало о прошлом. Они научились находить радость в простых вещах, из которых состоит повседневность, и быть благодарными за то, что жизнь продолжается.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

   Жизнь можно понять, только глядя назад, но жить нужно, глядя вперед.

Серен Кьеркегор

Глава 18

   Теперь вода прозрачно-голубая. Она на дне плавательного бассейна, смотрит вверх сквозь синюю толщу. В ногах и руках тяжесть, вода сковывает ее движения. Но все же она еще в состоянии двигаться – если как следует сосредоточиться, сконцентрировать волю, то можно пошевелить пальцами рук и ног. Она знает, что когда-то давно это для нее не означало почти ничего, ведь даже новорожденный младенец может двигаться активнее, но теперь, в этом чистом голубом бассейне, для нее в движении сосредоточена сама жизнь.
   Она медленно всплывает наверх, наслаждаясь невесомостью. Вода ласкает ее, плавно омывает ее тело.
   Оказавшись на поверхности и стряхнув с лица водяную маску, она жадно, полной грудью вдыхает свежий, напоенный сосновым ароматом воздух. Ее пальцы разжимаются, она пытается дотянуться до чего-то… до тени, возникшей прямо перед ней.
   Она открывает глаза и кричит. Свет такой яркий, что она жмурится.
   – Она открыла глаза! Господи, Майк… мы здесь.
   Она делает еще один вдох, успокаивается и снова поднимает веки. Сначала мир предстает перед ней неразборчивым, сумбурным смешением черных пятен и ослепительно белого света, потом все превращается в водоворот теней. Она чувствует что-то теплое на своей руке и пытается сжать ладонь, но пальцы ее снова наливаются тяжестью.
   Она моргает и хочет повернуть голову набок. Это требует невероятных усилий. Какое-то препятствие мешает ей – холмик, затянутый хлопчатобумажной тканью.
   Тени продолжают перемещаться из стороны в сторону, как при езде в жару по хайвею, но постепенно приобретают четкие очертания.
   Вокруг нее стоят три человека – мужчины.
   Джулиан. Она узнает его голубые любимые глаза, которые тревожно устремлены на нее. Она протягивает к нему руку, чтобы погладить по щеке, но ей трудно владеть собой, поэтому нежное прикосновение оборачивается слабой пощечиной. Она хочет рассмеяться, видя его удивление, но вместо этого вдруг разражается слезами. Теперь ее лицо снова мокрое, но влага эта соленая, как будто она из бассейна переместилась в море и ее тянет на дно. Она пугается и не переставая плачет.
   Она пытается заговорить. В горле жжет, и все же она не оставляет попыток. Ей удается выжать из себя слово по частям, так что оно становится почти неузнаваемым. Это огорчает ее, и она плачет еще сильнее. «Джу-ли-ан».
   – Я здесь, малышка, – отвечает он.
   Она так хорошо помнит его голос, словно между ним и тончайшими струнами ее сердца существует неразрывная связь.
   – Кайла, крошка. Ты вернулась? Сожми мою руку. Она снова открывает глаза и моргает, потом силится что-то сказать. Голос у нее чужой, металлический, но это не останавливает ее.
   Попытка сосредоточиться, кажется, отнимает у нее целую вечность, но когда это наконец происходит, ее охватывает радость от того, что Джулиан стоит у кровати и смотрит на нее.
   – Ты… вернулся.
   Другой мужчина склоняется к ней. На нагрудном кармашке его белого халата она читает: «доктор Лайем Кэмпбелл».
   – Привет, Майк.
   Она хмурится и старается повернуть голову, чтобы найти того, к кому он обращается, но быстро устает и сдается. Она пытается вспомнить, как очутилась здесь, но безуспешно. Оказывается, она помнит всю свою жизнь до того момента, как распрощалась с Джулианом. После этого – полная, непроницаемая чернота, которая пугает ее.
   – Где я?..
   – В больнице, – слышится чей-то голос.
   – Джулиана, – хрипит она. – Где моя малышка?
   – Малышка? – Джулиан поворачивается к другому мужчине. – Что, черт побери, происходит?
   Что-то не так. С ней случилось что-то страшное. И они ничего не говорят о Джулиане. О Господи…
   Другой мужчина прикасается к ее лицу, в его прикосновении чувствуется нежность, которая пугает ее еще больше. Она щурится, чтобы разглядеть его лицо. Он вытирает слезы с ее щек.
   – Не плачь, Майк. Твоя дочь в порядке.
   Она верит ему. С Джулианой ничего не случилось.
   – Кто…
   – Не спеши, дорогая. Все в свое время.
   – Кто… вы? – спрашивает она.
   Прежде чем он успевает ответить, она теряет к нему всяческий интерес. С ее девочкой ничего не случилось – это главное. Голова кажется налитой свинцом и ужасно болит.
   Она рада вернуться в прохладную голубую воду, где чувствует себя в безопасности, где все так спокойно и радостно.
   – Ретроградная амнезия.
   Лайем и Джулиан сидели перед огромным дубовым столом Стивена Пенна. Доктор выглядел усталым и измученным. Лайем склонился вперед.
   – Обычно после травмы…
   – Подождите минуту, черт побери! – Джулиан вскочил с места и стал метаться по кабинету из угла в угол, как пойманный зверь, то и дело теребя волосы. – Я не учился двадцать лет в колледже и не понимаю, о чем вы говорите. Что означает эта амнезия?
   Стивен снял очки и, аккуратно положив их на край стола, заговорил, не глядя на Лайема:
   – В момент серьезной травмы мозг перестает накапливать воспоминания. Именно поэтому пострадавший никогда не помнит, что с ним произошло. Чаще всего его последним воспоминанием остается то, что произошло дни, недели, а то и годы назад. Как правило, эти воспоминания касаются значительных событий: свадеб, рождения детей… Похоже, мозг Микаэлы оказался в ловушке – если можно так выразиться – того, что произошло давным-давно. Она уверена в том, что Джейси только что родилась. – Он помолчал. – Очевидно, она не помнит свою жизнь с Лайемом.
   – И как долго может продлиться амнезия? – спросил Лайем, догадываясь, каков будет ответ.
   – Трудно сказать. Хотя есть шанс, что она все вспомнит. Продолжительная ретроградная амнезия – редчайший случай. Но она тоже встречается, – добавил он как можно мягче.
   – Как мы можем ей помочь? – тихо спросил Лайем.
   – В настоящий момент она испуганна и растерянна. Поэтому нужно действовать очень осторожно. Сознание – хрупкая субстанция, гораздо более хрупкая, чем мозг. Не стоит перегружать его тревожной информацией. Думаю, пусть все идет своим чередом.
   – Значит, мне и детям лучше пока не видеться с ней, – вздохнул Лайем.
   – Прости, Лайем. Я понимаю, как тебе тяжело. Но нужно время, чтобы ее сознание окрепло. Представь, как бы ты себя чувствовал, если бы из твоей памяти вычеркнули шестнадцать последних лет жизни.
   – Представляю. – Лайем опустил голову и долго смотрел на ковер, пока его восточный рисунок не превратился в расплывчатые разводы.
   Господи, что он скажет детям?
   Джулиан набрал номер Вэла.
   – Она пришла в себя, – сообщил он, когда агент снял трубку.
   – Здорово. И как она?
   – У нее амнезия. Она не помнит последние шестнадцать лет своей жизни. Она думает, что мы все еще женаты.
   – Ты хочешь сказать…
   – Она по-прежнему любит меня, Вэл. И не помнит, что мы расстались.
   – Боже мой! – восхищенно присвистнул Вэл. – Может, сделать из этого сценарий? Это очень похоже на сказку, а ты – на сказочного принца. Пресса с радостью ухватится за такую историю.
   – Ты не понял. – Джулиан устало прислонился к стенке телефонной будки. – Как мне сказать, что я не вернусь к ней, Вэл?
   Ответом ему были короткие гудки. Джулиан в отчаянии повесил трубку. Впервые за время своего пребывания в Ласт-Бенде он по-настоящему испугался.
   По дороге домой Лайем попытался успокоиться. Он понимал, что амнезия – естественное кратковременное следствие серьезной мозговой травмы. Кратковременное – это слово казалось ему выступом на скале, за который он в отчаянии пытался уцепиться, пока груз собственной совести тянул его на дно пропасти.
   А что, если она никогда не вспомнит его и детей?
   Лайем постарался выровнять дыхание. Он сделал это не потому, что ему не хватало воздуха, а просто потому, что стоило ему перестать об этом думать, как воздух начинал вырываться у него из груди часто и резко, как у астматика.
   «Кто вы?»
   Сможет ли он когда-нибудь забыть эти слова, ту боль, которая, как ножом, пронзила его в этот момент? Она произнесла имя Джулиана, а потом спросила у Лайема, кто он.
   Он утешал себя профессиональным объяснением – нарушение функционирования поврежденного мозга. Однако он был не только врачом, но и мужчиной, и чувствовал себя, как любой мужчина на его месте. Как будто двенадцать лет совместной жизни, состоящих из крупных и мелких воспоминаний, проявлений любви, и не только в постели, но и за обеденным столом, в разговорах перед сном, не оставили в ней никакого следа. Собственная любовь казалась Лайему волной, которая накатывает на берег, но не меняет его очертания.
   Какой же он дурак! Она любила своих детей всей душой и забыла их…
   Впрочем, нет. Она забыла только Брета, их сына. Она помнит Джейси. И Джулиана.
   Лайем не мог избавиться от панического страха, что в конечном счете его любовь к Микаэле ничего не стоит. Как он посмотрит детям в глаза? Что скажет? Они и так уже перенесли столько боли, натерпелись такого страха. Брет отважно ходил к матери каждый день после школы и пел ее любимые песни, ожидая в награду всего лишь улыбку. Как он скажет сыну, что мама больше его не помнит? Достаточно одного его слова, и мальчик уже никогда не избавится от этой душевной травмы.
   А Джейси? Она постарается перенести все стойко, но в глубине души будет страдать, как ребенок. Она поймет, что их семьи больше не существует. Все, что их объединяло, отныне будет принадлежать ей одной.
   Лайем уже не мог думать о собственном страхе.
   – Господи! – взмолился он. – Этого мы не перенесем.
   Перед лобовым стеклом машины метались снежные хлопья, они залепляли стекло, цеплялись за снегоочистители. Лайем включил радио. Из колонок полилась песня Барбры Стрейзанд «Воспоминания». Он раздраженно повернул рычажок. Неподходящее название!
   Снегопад усилился. Лайем чуть не проскочил поворот к дому, но в последний момент резко затормозил, дал задний ход и осторожно въехал в гараж.
   – Привет, это я! – крикнул он, стараясь придать своему голосу жизнерадостность.
   Он услышал шуршание шлепанцев по полу. Роза спешила ему навстречу.
   – Добрый вечер, – сказала она, проводя рукой по подбородку и оставляя на нем след муки. – Я готовлю бисквиты на ужин. Хочешь кофе? Или бокал вина?
   – Где дети?
   Она почувствовала что-то странное в его тоне и замерла на месте, не сводя взгляда с его лица.
   – Джейси скоро придет. Брет наверху, в ванной. Если хочешь…
   – Майк проснулась сегодня.
   – Господи, спасибо за это чудо! – воскликнула она. – Как она?
   Лайем не смог изложить все события сегодняшнего дня и сказал лишь:
   – Она не узнала меня, Роза. А Джулиана узнала.
   – И что это значит? – в страхе спросила она.
   – Если не вдаваться в медицинские подробности, суть дела в том, что у нее частично пропала память. Она думает, что ей все еще двадцать четыре и она замужем за Джулианом, а Джейси грудная.
   Роза смотрела на Лайема взглядом, к которому он давно привык: так смотрят пациенты, когда им сообщают неутешительные новости.
   – Она ведь поправится, да?
   – Мы надеемся, что это временное явление. Обычно память возвращается.
   – Значит, она не помнит ни тебя, ни детей, ни те годы, что вы прожили вместе.
   Каждое ее слово камнем давило ему на сердце, и в конце концов Лайем сломался. Он боялся этого момента уже давно – когда сердце и мозг откажутся выносить напряжение. Как ни странно, он не заплакал, не закричал от боли, а почувствовал лишь полное безразличие.
   – Нет.
   Роза закрыла глаза и опустила голову. Казалось, она молится.
   – Господи, как тебе, должно быть, больно! Страшно подумать…
   – Да, – выдавил он.
   – А что ты скажешь детям? – Она подняла на него карие глаза, очень похожие на глаза Микаэлы.
   – Я даже думать об этом боюсь, – честно признался он.
   – Они так ждали этого момента. То, что она их не узнает, разобьет их сердца.
   – Я понимаю. Но утаить это невозможно. Мы живем в слишком маленьком городке.
   Утаить! Опять секреты! Вроде знаменитого отца, о существовании которого не подозревает Джейси.
   – Пока ничего не говори. Давай подождем до утра. Может быть, тогда не придется сообщать детям ужасную новость. Ведь ты с самого начала верил в Микаэлу. И в Бога тоже. Ты будешь ей нужен. Может быть, даже больше, чем раньше.
   – Я всегда был ей нужен, Роза. Именно поэтому она вышла за меня. Но прежде чем это произошло, у нее в жизни было нечто иное.
   По виду тещи Лайем понял, что она догадалась, о чем идет речь.
   – У нее была любовь.

Глава 19

   Вечером после ужина Лайем постарался отвлечься от мыслей о Микаэле. Все вчетвером они сидели в гостиной и смотрели телевизор, хотя каждый был погружен в свои думы.
   Когда фильм прервали на рекламу, Джейси убрала звук и спросила:
   – Ну как мама?
   От неожиданности Лайем выронил из рук медицинский журнал.
   – Все так же, – промолвил он посреди неловкого молчания. – Слушайте, у меня идея. Давайте устроим пикник?
   – Слишком холодно, – нахмурилась Джейси.
   – Знаю, – рассмеялся Лайем. – Я предлагаю вспомнить, как мы делали, когда Брет был совсем маленький: отключим телефоны, вынесем спальные мешки в гостиную, будем готовить на жаровне.
   – Как здорово! – обрадовался Брет.
   – Мы уже много лет этого не делали, – засомневалась Джейси. – И потом, мы не можем отключить телефон. Вдруг мама…
   – У меня есть пейджер. А если что-то произойдет, мы снова его включим.
   – Я обещала Марку, что позвоню сегодня вечером, – неуверенно возразила Джейси.
   – Надеюсь, несколько часов ты потерпишь, – улыбнулся Лайем.
   – Не потерпит, – вмешался Брет. И добавил, картинно прижав руку к груди: – Она умрет, если не поговорит со своим другом.
   – Очень смешно! – фыркнула Джейси и шутливо стукнула брата по макушке. – Посмотрим, что ты запоешь, когда перестанешь считать всех девчонок плаксами и кривляками.
   – Ну, давайте же повеселимся. И бабушке будет интересно, – не унимался Лайем.
   – Это очень здорово, – обернулся Брет к Розе. – Папа отлично рассказывает истории.
   – Вот как? – улыбнулась та.
   – За дело! – хлопнул в ладоши Лайем.
   Через час все было готово.
   Ночь превратила гостиную в огромную, прямоугольной формы пещеру. Огонь, полыхающий в камине, раскрашивал пляшущими золотыми языками черные стены. Голубая простыня, покрывавшая пианино, превращала его в таинственное озеро, где купальщики пропадали бесследно даже в яркие и безветренные летние дни.
   Тихий голос Джейси дрожал, когда она начала повествование, давно придуманное в их семье: