Ханна Кристин. Надеюсь и люблю

   – Слава Богу!
   Лайем подошел к дивану и сгреб в охапку сына, который, казалось, перестал дышать.
   – Иди сюда, Джейс, – позвал Лайем.
   При его словах Брет широко раскрыл глаза. В них застыли слезы.
   – Мы сможем увидеть ее завтра? – спросил он дрожащим голосом.
   – Еще нет, – ответил отец. – Я говорил вам, что она сильно ударилась головой. Но оказалось, что дело гораздо серьезней. Она погрузилась в глубокий сон. Это называется кома – тело живет, но разум не подключен к нему. Помните, как бывает при сильной простуде? Чем больше вы спите, тем скорее поправляетесь. Здесь примерно так же.
   – А она проснется? – Обескровленные губы Джейси дрожали.
   Лайем вздрогнул от прямого вопроса. Любой ответ сейчас был бы ложью.
   – Мы надеемся, что да.
   Он посмотрел на Джейси и увидел, как она печальна, сколько отчаяния в ее глазах. Она была взрослой дочерью врача, она понимала, что из комы выходят далеко не все.
   Лайем молился единственно о спасении своих детей. Он мог предложить им только разделить свою надежду. Но это вовсе не рецепт с лекарствами, который он мог бы прописать как врач.
   – Ей нужно, чтобы мы верили в то, что она вернется, – сказал он. – Наша надежда должна быть сильной. А когда мама будет готова к этому, она проснется.
   – Держи ее, папа, – сказал вдруг Брет, вытерев слезы.
   – Доктора делают все возможное, но она пока не просыпается, Бретти…
   – Как Спящая красавица, – напомнила Джейси брату.
   – Спящая красавица спала сто лет! – разрыдался Брет.
   Лайем подхватил сына и прижал к себе. Джейси подошла к ним и обняла обоих. Лайем уткнулся лицом в спутанные волосы сына и, почувствовав горячие слезы дочери, понял, что не сразу сможет отнять лицо от хрупкого плеча Брета. Он молился.
   На больничной стоянке было слишком много машин. Эта мысль прежде всего проникла в сознание Розы, когда в полдень она подъехала к медицинскому центру имени Йэна Кэмпбелла.
   Она глубоко вздохнула и сняла руки с руля. Только сейчас она поняла, что обливается потом, хотя снаружи было не так уж жарко.
   Роза увидела, что перед входом в больницу установлена статуя Девы Марии. Это ее несколько успокоило.
   Электронные двери с тихим шорохом разъехались в стороны. Горький, вяжущий запах медикаментов вызывал дурноту.
   Роза почувствовала, что у нее подгибаются колени. Она прижала к животу сумочку и сосредоточилась на клетках линолеума под ногами. Это давно стало для нее привычкой, одной из тех, которой она не могла противиться. Когда она очень волновалась, то старалась считать шаги, отделявшие ее от того места, куда она шла. Перед стойкой в приемном отделении она остановилась.
   – Я хочу повидать доктора Лайема Кэмпбелла.
   – Я свяжусь с ним. Присядьте, – ответила девушка.
   Роза кивнула и отошла. Теперь она занялась подсчетом шагов между стойкой и рядом пластиковых кресел. Их оказалось четырнадцать.
   Она слышала, как имя ее зятя раздается по громкоговорителю. Через несколько минут он подошел.
   Он выглядел так, как она и предполагала, – уставшим и встревоженным. Он был высок и хорошо сложен, хотя никогда раньше она этого не замечала. Впервые за много лет они стояли лицом к лицу. Раньше ей казалось, что он занимает гораздо меньше места в жизни ее дочери. Но оказалось, что у него сердце льва. Роза не знала другого мужчину, который бы так сильно любил женщину.
   – Привет, доктор Лайем, – сказала она, поднимаясь.
   – Здравствуй, Роза.
   Возникло минутное замешательство: она ждала, что он что-то скажет. Она долго пристально смотрела на него. В его зеленых глазах застыла печаль, и этого оказалось достаточно.
   – Она жива? – прошептала Роза. Он кивнул.
   – Господи, слава Тебе! Я могу взглянуть на нее? – Она говорила спокойно, но ее пальцы мертвой хваткой вцепились в сумочку.
   – Мне бы хотелось… – Лайем мотнул взлохмаченной немытой головой.
   Его глубокий голос, которым он всегда умел владеть, вдруг превратился в жалобный стон, и это заставило ее вздрогнуть.
   – Мне бы хотелось избавить тебя от этого, Роза, – закончил он с улыбкой, испугавшей Розу больше, чем слова.
   – Пойдем.
   Они вышли в холл. Роза не поднимала глаз, уткнувшись в пол и считая шаги. Лайем был для нее чем-то вроде путеводителя, который она воспринимала боковым зрением. Вдруг он остановился у какой-то двери и прикоснулся к ее плечу. Он старался ободрить, успокоить ее. Роза вздрогнула, потому что он никогда прежде так не делал. Этот инстинктивный жест на фоне его собственной боли показался ей особенно трогательным. Ей тоже хотелось прикоснуться к нему, улыбнуться, но не хватило сил.
   – Она выглядит не лучшим образом, Роза. Ты войдешь к ней одна? – спросил Лайем.
   Она замотала головой. Они вместе вошли в палату, и из груди Розы невольно вырвался возглас: «Господи!»
   Микаэла лежала на узкой больничной койке – на таких кроватях с металлическими спинками обычно спят дети. Рядом стояла капельница. В палате было темно и мрачно. Слава Богу! Роза не вынесла бы, если бы увидела свою дочь под ослепительными огнями прожекторов.
   Девять шагов – ровно столько отделяло ее от порога до кровати дочери.
   Прекрасное лицо Микаэлы было обескровлено, бледно, измождено. Оно казалось неживым. Ее щеки никогда не были такими распухшими. Роза склонилась и прикоснулась к щеке – она походила на воздушный шарик.
   – Девочка моя, – прошептала Роза. – Я никогда не видела тебя в таком ужасном виде.
   Она пошатнулась и вцепилась в спинку кровати. Ее побелевшие пальцы дрожали от усилия.
   – Никто не знает, слышит ли она нас… и придет ли Когда-нибудь в себя, – сказал Лайем.
   Роза посмотрела на него. В первый момент его слова больно кольнули ее, но потом она вспомнила, что он ученый, он доверяет только фактам. А она – женщина верующая, и ее правда никогда не откроется для человеческого понимания.
   – Ты помнишь, как в прошлом году вы все вместе ездили на Гавайи?
   – Конечно, – нахмурился он.
   – Когда вы вернулись, Джейси позвонила мне, помнишь?
   – Да.
   – Она попала в неприятную ситуацию. Она занималась серфингом, а когда доска ударила ее по голове, она оказалась под водой и испугалась. Она не понимала, где находится. – Роза вдруг заметила, что Лайем вцепился в спинку кровати. – Не бойся, доктор Лайем. Сейчас с Микаэлой происходит то же самое. Она потерялась в незнакомом месте и не может понять себя. Помоги ей! Наши голоса, наши воспоминания будут для нее как луч света.
   – Я рад, что ты здесь, Роза, – расчувствовался Лайем.
   – Да. Такое нелегко переживать в одиночестве.
   Услышав последнее слово, он вздрогнул, и она догадалась, о чем он думает: о том, что после смерти жены ему предстоит влачить одинокое существование до конца дней. У него есть любимые дети, но от одиночества может излечить только любимый человек. И это Роза знала по собственному опыту.
   И еще одну вещь она знала про Лайема, с тех пор как увидела его впервые двенадцать лет назад, – то, что он любит ее дочь. Любит до самозабвения. О такой любви мечтают многие женщины.
   Роза не была уверена в том, что Микаэла понимает свое счастье. Может быть, в каком-то темном, глухом уголке ее души остались следы старого, незабытого романа. Она понимала, что корни этой любви глубоко проросли в сердце ее дочери и могут привести ее к ужасным, необратимым последствиям.
   Роза почти час провела у постели дочери, затем оставила там Лайема и отправилась разыскивать своих внуков.
   Джейси и Брет сидели обнявшись. Она не сразу совладала с голосом, прежде чем обратилась к ним:
   – Дети!
   Джейси с криком оттолкнула брата и бросилась в объятия бабушки.
   – Все будет хорошо, девочка моя, – повторяла Роза, гладя девочку по спине.
   Брет молча сидел на диване и мрачно сосал большой палец.
   Роза оставила внучку и опустилась на колени перед малышом.
   – Привет, мой дорогой мальчик.
   – Она умерла, бабушка, – чуть не плача, выдавил из себя Брет.
   – Это не так. Она жива, и ей нужна наша помощь. – Роза взяла его за руку и потихоньку потянула к себе, пока он не выпустил изо рта палец. Тогда она соединила его ладошки вместе. – Мы должны молиться. Вот так.
   Джейси тоже опустилась на колени и обхватила руками их ладони.
   – Отче наш, иже еси на небесех… – начала молитву Р°за, склонив голову. Она чувствовала, как слова вливаются в ее переполненное болью сердце. Это было начало Молитвы, которую она ежедневно направляла к Богу с тех пор, как причащалась в первый раз.
   Через несколько минут голоса Брета и Джейси присоединились к ее мольбам.
   В доме было непривычно тихо. Обычно в половине десятого вечера телефон не смолкал, примешиваясь к оживленным детским голосам.
   Джейси сидела в кабинете Майк и шарила в Интернете в поисках материала для реферата, заданного в школе.
   – Как дела? – поинтересовался Лайем, тихонько подойдя сзади и кладя руку ей на плечо.
   Она подняла на него глаза. Они были покрасневшими и заплаканными.
   – Все в порядке.
   – Если хочешь, мы перенесем компьютер в гостиную.
   – Нет, мне нравится сидеть в мамином кабинете. Я чувствую ее присутствие здесь. Иногда я забываю обо всем, и мне кажется, что она вдруг просунет голову в дверь и скажет: «Хватит, дитя мое. Мне нужна машина». – Джейси попыталась улыбнуться. – Это все же лучше, чем тишина.
   – Хорошо, только не засиживайся долго.
   – Ладно.
   Лайем оставил дочь в комнате, которая хранила присутствие жены, и направился в спальню к Брету. Он постучался и после неловкой паузы дождался мрачного ответа:
   – Входи.
   Лайем открыл дверь. Комната была освещена фонарем, который отбрасывал треугольный свет на кровать, стену и потолок. Сквозь жалюзи пробивался лунный свет. Все вместе создавало ощущение, будто находишься в космическом корабле.
   – Привет, малыш.
   – Привет, папа.
   Детский голос был совсем не похож на голос его девятилетнего сына. Этот звук заставил Лайема внутренне содрогнуться.
   – Ты можешь спать со мной, если хочешь, – сказал он, пристраиваясь на краю узкой кровати.
   Брет кивнул, но ничего не ответил.
   – Помнишь, как ты приходил к нам с мамой, когда тебе снились кошмары? Ты по-прежнему можешь это делать… и даже если тебе ничего страшного не приснится, ты все равно можешь прийти ко мне.
   – Я знаю.
   Из их разговора мало что получилось; это Майк всегда могла вызвать детей на откровенный разговор. Лайем чувствовал себя неспособным на это.
   – Мамы нет.
   Конечно. Огромная супружеская кровать казалась пустой не только Лайему, но и его сыну.
   – Да, но я все равно сплю на прежнем месте. И знаешь что?
   – Что?
   – Это секрет. Обещаешь никому не говорить?
   – Обещаю. – Глаза Брета стали вдруг необычайно круглыми.
   – Иногда мне становится по-настоящему страшно… особенно ночами, когда я один. Мне было бы легче, если бы ты как-нибудь пришел ко мне. Договорились?
   Брет положил руку на плечо отцу и уткнулся ему в грудь.
   Они просидели так довольно долго. Звезды мерцали в темном небе и наконец стали исчезать из виду одна за другой. Лайем постарался осторожно высвободиться из объятий сына, но Брет вдруг попросил сонным голосом:
   – Не уходи, папа.
   – Я не ухожу, – улыбнулся Лайем, перевернулся на бок и достал из заднего кармана джинсов книжку. – Хочешь, я почитаю тебе перед сном, как обычно делала мама? Ты так скорее заснешь.
   – Наверное, это поможет.
   – Я принес любимую мамину книжку – «Лев, колдунья и платяной шкаф».
   – Она страшная?
   – Нет. – Лайем оперся о спинку кровати, прижал сына к себе, открыл книгу и начал читать: – «Жили-были четверо детей, их звали: Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси…»
   Слова чудесной сказки завораживали отца и сына, помогали им перенестись в чудесный мир, где можно шагнуть в обычный платяной шкаф и оказаться в волшебной стране.
   Лайем дочитал до конца главы и закрыл книгу. Часы на столике у кровати показывали пол-одиннадцатого – Брету пора спать.
   – Давай остановимся здесь и продолжим завтра.
   – А ты веришь в волшебство, папа?
   – Каждый раз, когда смотрю на тебя, Джейси или маму, я в него верю, – улыбнулся Лайем.
   – Расскажи мне о том, как я родился.
   Это была их семейная легенда, которая часто согревала детей и родителей в тяжелые минуты жизни.
   – Твоя мама заплакала и сказала, что никогда в жизни не видела малыша прекраснее.
   – А ты сказал, что я похож на блюдо, которое недодержали в духовке, – улыбнулся Брет.
   – Ты был совсем крохотным… – Лайем погладил сына по щеке.
   – Но у меня были отличные легкие, и когда я хотел есть, я кричал так, что стекла дрожали в окнах.
   – И няне приходилось затыкать уши, чтобы не оглохнуть…
   Брет самодовольно разулыбался, и его улыбка согрела сердце Лайема.
   – Скажи, папа, дети, которые проходят через… волшебную стену. Они всегда возвращаются?
   Лайем чувствовал, что сыну нужен уверенный положительный ответ. Своего рода счастливый конец истории.
   – Да, конечно. Иногда они теряются, но рано или поздно находят дорогу домой и возвращаются в реальный мир.
   – Ты почитаешь мне завтра перед сном? Обещаешь?
   – Клянусь. – Лайем склонился и поцеловал сына в лоб, тут же вспомнив традиционный материнский поцелуй на ночь. Магический поцелуй, который защищал сына от страшных сновидений. – Я тоже немножко волшебник.
   – Сомневаюсь.
   Лайем понял, что сын хочет сохранить эту прерогативу для матери. Если он постарается занять ее место, это будет означать, что он не верит в ее возвращение домой. На глаза у Брета навернулись слезы.
   – Я все время думаю о маме.
   – Я знаю, дорогой мой. Я знаю. – Он прижал его к груди.
   На какой-то миг жизнь вошла в прежнюю колею. Лайем вдыхал сладкий аромат волос сына, чувствовал прикосновение его теплой щеки. Сотни дорогих воспоминаний нахлынули на него, и он молился о том, чтобы это все повторилось в их жизни.

Глава 5

   Роза заняла маленький коттедж рядом с главным домом, поставила на полочку в ванной косметические средства и сунула в холодильник графин с холодным чаем и буханку хлеба. Она рассчитывала большую часть времени проводить с внуками и с дочерью. Наутро она приготовила завтрак Лайему, который отправился на работу, и захотела собрать детей в школу.
   Не нужно, бабушка, пожалуйста…
   У нее не хватило силы воли противоречить им. Она понимала, что им хочется провести день с матерью, но больница – не место для детей. Им не следовало оставаться там час за часом, день за днем.
   Роза постаралась настоять на своем, но не смогла им противиться. Они сели в машину и поехали к медицинскому центру. Роза оставила детей в приемном покое и пошла по коридору к палате. Она сосредоточенно считала ступени. Их оказалось одиннадцать.
   Небольшая комната с задернутыми шторами по-прежнему пугала ее – здесь было много посторонних шумов, которые производили медицинские аппараты. Она подошла к кровати и горестно склонилась над своим несчастным ребенком.
   – Знаешь, видимо, не важно, сколько нам с тобой лет. Ты все равно остаешься моей маленькой девочкой. – Она погладила Микаэлу по бледной впалой щеке. Кожа была дряблой и бесцветной, но Розе показалось, что под ней струится кровь, чего не было раньше, отчего плоть стала мягче и податливее. Она взяла щетку для волос и стала причесывать дочь. – Сегодня я вымою тебе голову, дочка. – Она улыбнулась: – Я никак не могу привыкнуть к твоим коротким волосам, хотя они такие уже много лет. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу свою девочку с длинными, струящимися по спине косами.
   Роза задумалась. Ей вспомнилось время, когда ее дочь ждала того единственного мужчину, который был ей нужен. Он обещал вернуться, но обманул. И тогда Микаэла, вооружившись ножницами, принесла в жертву то, что ценила в себе больше всего.
   «Не уродуй себя», – сказала ей тогда мать, хотя имела в виду другое: не ломай свою жизнь ради него.
   Роза не могла упрекать женщину за то, что та полюбила не того мужчину, лишь надеялась, что Микаэла переживет сердечную драму и вновь отрастит свои шикарные волосы.
   И вот теперь ее дочь была острижена коротко, как мальчишка.
   – Нет, – вслух вымолвила Роза, – я не хочу думать о нем. Он и раньше не стоил того, тем более теперь. Лучше уж я буду думать о тебе, моя девочка. Ты всегда была красива, обворожительна, весела, всегда заставляла нас смеяться. И у тебя были далеко идущие планы, помнишь? У тебя над кроватью висели фотографии далеких мест. Ты хотела поехать в Лондон, Париж, Китай. Помнишь, я спросила тебя: «Откуда у тебя эти фантазии, Микита?» И что ты мне ответила? – Она ласково погладила дочь по волосам. – Ты сказала: «У меня должны быть такие грандиозные мечты, мама, потому что я мечтаю за нас обеих». Сказав так, ты ранила мое сердце.
   Рука Розы вдруг замерла. Она вспомнила о том, как грандиозные мечты ее дочери неожиданно съежились, а потом и вовсе испарились под жарким калифорнийским солнцем.
   Как давно это было! Теперь от ее мечтаний не осталось и следа.
   – Теперь у меня большие надежды, детка. Я мечтаю о том, что придет день, когда ты сядешь на этой кровати и откроешь глаза… что ты вернешься к нам. – Ее голос дрогнул и превратился в надтреснутый шепот. – Теперь у меня есть мечта. Ты ведь всегда хотела, чтобы я о чем-нибудь мечтала. Теперь я мечтаю за нас обеих, Микита.
   Позже в тот же день Стивен вызвал Лайема и Розу к себе в кабинет.
   – У меня хорошая новость: ее состояние стабилизировалось. Мы отключили ее от аппарата, и теперь она дышит самостоятельно. Нам даже не пришлось делать трахеотомию. Кормят ее внутривенно, но из отделения интенсивной терапии мы перевели ее в отдельную палату в западном крыле.
   Лайем почти не прислушивался к словам. Он слишком хорошо знал, что когда доктор начинает разговор с родственниками со слов «хорошие новости», значит, надо быть готовым к тому, что за ними последует сообщение о чем-то серьезном и малоприятном.
   – Она дышит? Это значит, что она живет, да? – спросила Роза.
   – Да, – кивнул Стивен. – Проблема в том, что мы пока не знаем, почему она до сих пор не пришла в себя. У нее здоровый организм. Мозговая активность в норме. Судя по всем показателям, она должна быть в сознании.
   – А как долго человек может так проспать? – спросила Роза.
   – Некоторые просыпаются через несколько дней, другие… – Стивен замялся. – Другие остаются в коме годами и могут не выйти из нее никогда. Жаль, что я не могу сказать вам ничего более утешительного.
   – Спасибо, Стивен.
   – Она в двести сорок шестой палате, – сухо ответил он.
   Лайем поднялся из кресла и взял Розу под локоть.
   – Пойдем к ней.
   Роза молча кивнула. Рука об руку они покинули кабинет Стивена и направились к новому пристанищу Микаэлы.
   Войдя в палату, Лайем первым делом подошел к окну и распахнул его, подставив лицо свежему ветру, затем подошел к кровати и прикоснулся к щеке жены.
   – Наступила зима, любовь моя. Ты заснула осенью, и вот уже зима, хотя прошло всего три дня. Как это может быть? – Лайем судорожно сглотнул. Он вдруг представил себе, какая жизнь ожидает его теперь – бесконечная череда загруженных работой дней и пустых ночей. Календарь, отсчитывающий долгие недели без Микаэлы. День Благодарения, Рождество, Пасха.
   Он попытался заставить себя не думать об этом, понимая, что в этой ситуации нельзя терять надежду. Но силы подчас оставляли его.
   – Ты не должен сдаваться, доктор Лайем. – Роза коснулась его плеча, словно прочитав его мысли. – Она принадлежит к числу тех счастливчиков, которым суждено проснуться.
   Он сам сознательно ввел тещу в заблуждение относительно истинного положения дел, уверенно заявив, что теоретическая возможность трагического конца не имеет отношения к Микаэле. И теперь он не мог пойти на попятный, хотя такие варианты, как поражение мозга, паралич и пожизненное состояние комы, ему как врачу представлялись вероятными. Лайем знал, что завтра утром он станет сильнее и непременно ухватится за хрупкую надежду на счастливый конец. Последние несколько дней он чувствовал, как зыбкая почва уходит у него из-под ног и что ему трудно бороться со своим страхом.
   Лайем выпрямился, закрыл глаза и попытался не думать о том, что ему предстоит жить день за днем, неделя за неделей в ожидании возвращения Микаэлы.
   – Я никогда не сдамся, Роза. Но мне нужно… что-нибудь, что укрепит мою веру. Мой коллега, к сожалению, этого сделать не смог.
   – Вера в Бога может стать для тебя опорой, Лайем. Не бойся довериться Ему.
   – Не сейчас, Роза, прошу тебя…
   – Если ты не готов обратиться к Богу, поговори хотя бы с Микаэлой. Ей нужно постоянно напоминать о том, что вокруг нее продолжается жизнь. Теперь только твоя любовь может заставить ее вернуться.
   – А если этого не произойдет, Роза? – Лайем обернулся к теще.
   – Обязательно произойдет.
   Лайем позавидовал ее слепой вере, дающей непоколебимую уверенность. Он попробовал найти в своей душе что-нибудь похожее, но обнаружил только страх.
   – Ты ей нужен сейчас, – продолжала Роза. – Больше, чем когда бы то ни было. В тебе заключен источник света, который может привести ее домой. Ты должен думать только об этом.
   – Ты права, Роза. Да, ты совершенно права.
   – Тебе следует говорить с ней о жизненно важных вещах, о том, что действительно имеет значение для вас обоих. – Она из последних сил старалась держаться, но губы у нее дрожали. – Я провела во сне всю свою жизнь, доктор Лайем. Не допусти, чтобы с моей дочерью случилось то же.
   Брет выдерживал это испытание до полудня совершенно стоически, но теперь чувствовал, как внутри его постепенно зреет раздражение, готовое в любой момент вырваться наружу. Сначала он просто хмурился и вдруг в какой-то момент вышел из себя, оторвал голову у игрушечного бумажного человечка и швырнул в корзину для мусора номер журнала «Пипл». Он устал сидеть в приемном покое, ему надоело ждать, пока кто-нибудь обратит на него внимание.
   Казалось, никому нет дела до того, что Брет торчит в этой отвратительной комнате. Друзья Джейси заехали за ней в полдень – у них уже были права, – и она ни на секунду не задумалась о своем младшем брате: оставив его одного, отправилась с ними в кафе. Даже папа и бабушка, судя по всему, забыли о его существовании.
   Единственные люди, разговаривавшие с Бретом, были медсестры, но в глазах у них читалось жалостливо-страдальческое выражение, от которого его тошнило.
   Он поудобнее устроился на диване и попытался занять себя рисованием. Из этого ничего не получилось. В желудке у него завелся какой-то странный комок, который никуда не девался и, напротив, становился все тяжелее. Брет понимал, что еще немного, и у него сдадут нервы. И тогда он станет кричать.
   Чтобы совладать с собой, он взял черный карандаш и подошел к стене. Он даже не стал оглядываться, чтобы удостовериться, что он в комнате один. Ему было наплевать. В глубине души он даже хотел, чтобы его застали за этим занятием. Крупно и четко выводя буквы, он написал на бугристой стене: «Я ненавижу эту больницу». Обернувшись, он увидел в дверях старшую медсестру Сару, которая держала под мышкой кипу книжек с картинками.
   – О, Брет! – воскликнула она таким жалостливым тоном, что мальчик невольно поморщился.
   Он ждал, что она скажет что-нибудь еще или войдет и накричит на него, но она лишь повернулась и вышла. Несколько минут спустя он услышал, как в коридоре по громкоговорителю вызывают его отца. Брет уронил карандаш на пол и вернулся на диван. Он взял со стола обезглавленную бумажную куклу и стал играть с ней.
   – Бретти? – раздался в комнате голос отца.
   Брет вспыхнул от стыда и медленно повернул голову к двери. Отец держал в руках ведро и губку. Он поставил их в углу и сел напротив сына за столик.
   – Я все знаю, папа… – начал Брет, но не смог сдержать слез. Каждый раз, когда он всхлипывал, в горле у него вставал ком. – Прости меня.
   – Мне жаль, что пришлось оставить тебя одного, – сказал отец и вытер слезы со щек сына. – Просто сейчас такая напряженная ситуация… Прости.
   – Это ты меня прости, папа. Я не должен был пачкать стену, – глубоко вздохнув, ответил мальчик.
   – Я знаю, что ты хочешь увидеть маму, сынок. – Лайем через силу улыбнулся. – Но дело в том, что она сейчас не в лучшей форме. У нее все лицо в синяках. Я подумал, что тебе не стоит видеть ее такой.
   Брет вспомнил, как нашел ее без чувств на манеже. Мама смотрела на него открытым невидящим глазом.
   – Скажи, папа, когда люди умирают с открытыми глазами, они видят что-нибудь?
   – Она не умерла, Брет, клянусь тебе. – Лайем перевел дыхание. – Хочешь посмотреть на маму?
   – Мне не разрешат.
   – Мы наплюем на правила, если ты действительно этого хочешь.
   Брет хлюпнул носом и вытер каплю над верхней губой. Образ матери снова вспыхнул перед глазами, и его сердце дрогнуло.
   – Нет, – покачал головой он. – Я не хочу.
   Отец обнял его и прижал к груди. Брет почувствовал, что постепенно успокаивается. Как приятно, когда отец так близко! Он ощущал себя в полной безопасности. Ему хотелось постоянно быть рядом с ним.
   – Ну ладно, малыш. Я думаю, тебе пора приниматься за уборку. Согласись, что было бы несправедливо заставлять медсестер делать это.
   Брет отстранился от отца и на дрожащих ногах направился к ведру. Он поднял губку, и грязная вода окатила его брюки почти до колен. Брет обеими руками взялся за ручку ведра и потащил его к испачканной стене. Обмакнув губку в воду, он принялся сосредоточенно стирать надпись.