Страница:
Через минуту отец опустился на корточки рядом с ним и, взяв вторую губку, стал ему помогать. Когда Брет взглянул на него, он подмигнул сыну и сказал:
– Это похоже на весеннюю уборку, правда?
В обед Роза увезла детей. Лайем хотел поехать с ними, но потом все же решил остаться с Микаэлой. Выбор дался ему легко.
Он смотрел на жену, которую сестры перевернули на бок.
– Я нанял Джуди Монка, чтобы он присмотрел за твоими лошадьми. Кажется, все они идут на поправку. Даже та с ушибленной ногой, не помню, как ее зовут – Сладкая Горошина, кажется? Она ест сено через верхнюю перегородку стойла, а в остальном проблем с ней нет. Ветеринар говорит, что колики у Скотти почти прошли. Я принес тебе кое-что. – Он снял разноцветные ленточки с упаковки ароматических лепестков. – Миртл из парфюмерного салона сказала, что этот запах ты любишь. – С этими словами он взял щепотку лепестков и бросил их в стакан с водой. По палате распространился запах ванили. Затем Лайем расставил на подоконнике семейные фотографии на тот случай, если жена очнется, а никого в палате не будет, и вставил в магнитофон кассету Мадонны «Схожу с ума по тебе» – напоминание о дне их первой встречи. И наконец, достал из сумки последнюю вещь – свитер Брета. Он вырос из него уже давно. Лайем поднес шерстяную ткань к лицу и вдохнул. Если какой-нибудь запах способен пробудить жену к жизни, то это – незабываемый запах тела их малыша.
Воспоминания на цыпочках вошли в тихую комнату. Лайем вдруг вспомнил тот день, когда впервые увидел Микаэлу. Это случилось здесь, в этой больнице. Он приехал на похороны матери и нашел своего отца, великого Йэна Кэмпбелла, в плачевном состоянии, страдающего болезнью Альцгеймера. Этот недуг постепенно, методически подчинил себе его личность. Когда его жизнь оказалась под угрозой, отец позволил отвезти себя в больницу, носившую его имя. Тогда Лайем и встретился с Микаэлой. Ей было всего двадцать пять, и он никогда прежде не видел женщины прекраснее.
– Знаешь, как мне хотелось заговорить с тобой? – прошептал он тихо, склоняясь к самому ее уху. – Помнишь, ты сидела у кровати моего отца? Я тогда не осмелился подойти к тебе, только стоял в дверях и слушал, как ты говоришь с ним.
Лайем придвинул стул ближе и склонился к жене. Он взял ее руку в свою и переплел ее пальцы со своими.
– Я не могу забыть тот момент, когда ты впервые взглянула на меня. Ты видела меня и раньше, но обратила внимание только тогда, когда я сказал, что он – мой отец. Ты спросила меня, говорил ли я с отцом, и я ответил, что с ним вообще мало кто разговаривает. Ты сказала тогда, что ему нужно, чтобы я говорил с ним, потому что ему важно знать, что я люблю его и забочусь о нем. Помнишь, была весна… Ты открыла окно в его палате и принесла азалии, настоящее буйство розового цветения. Тогда я заметил печаль в твоих глазах. Неужели она была так близко? Тогда мне казалось, что я единственный, кто ее замечает, потому что считал нас солдатами одного Фронта. Ранеными, но способными передвигаться на своих двоих. Тогда я думал только об одном – как бы заставить тебя улыбнуться. Помнишь, ты говорила со мной о заботе?
Забота. Такое короткое слово. Как «любовь» или «ненависть». Только теперь Лайем впервые понял, что его отец и он сам никогда не заботились ни о ком.
– Знаешь, а ведь ты вернула его мне. Я никогда не понимал его до конца, когда он был здоров, силен и поднимался с первым лучом солнца. А вот когда он стал стар, испуган и немощен, я почувствовал, что он теперь совсем мой. Ты научила меня разговаривать с ним, и в последние недели его жизни он стал понимать, кто я, зачем здесь и что мне нужно. За день до смерти он взял мою руку и сказал, что любит меня, – впервые в жизни. Это счастье дала мне ты, Микаэла, и я не знаю, смогу ли когда-нибудь отблагодарить тебя за это.
Лайем поднялся и склонился к спинке кровати.
– Я люблю тебя, Майк, всеми силами души. Я останусь здесь, рядом с тобой, я буду ждать тебя до конца дней, до тех пор, пока ты ко мне не вернешься. И дети тоже… Возвращайся скорее. – Его голос дрогнул. Он перевел дух и, склонившись, поцеловал ее в лоб. – Навсегда.
Он снова опустился на стул, не выпуская ее руку.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 6
– Это похоже на весеннюю уборку, правда?
В обед Роза увезла детей. Лайем хотел поехать с ними, но потом все же решил остаться с Микаэлой. Выбор дался ему легко.
Он смотрел на жену, которую сестры перевернули на бок.
– Я нанял Джуди Монка, чтобы он присмотрел за твоими лошадьми. Кажется, все они идут на поправку. Даже та с ушибленной ногой, не помню, как ее зовут – Сладкая Горошина, кажется? Она ест сено через верхнюю перегородку стойла, а в остальном проблем с ней нет. Ветеринар говорит, что колики у Скотти почти прошли. Я принес тебе кое-что. – Он снял разноцветные ленточки с упаковки ароматических лепестков. – Миртл из парфюмерного салона сказала, что этот запах ты любишь. – С этими словами он взял щепотку лепестков и бросил их в стакан с водой. По палате распространился запах ванили. Затем Лайем расставил на подоконнике семейные фотографии на тот случай, если жена очнется, а никого в палате не будет, и вставил в магнитофон кассету Мадонны «Схожу с ума по тебе» – напоминание о дне их первой встречи. И наконец, достал из сумки последнюю вещь – свитер Брета. Он вырос из него уже давно. Лайем поднес шерстяную ткань к лицу и вдохнул. Если какой-нибудь запах способен пробудить жену к жизни, то это – незабываемый запах тела их малыша.
Воспоминания на цыпочках вошли в тихую комнату. Лайем вдруг вспомнил тот день, когда впервые увидел Микаэлу. Это случилось здесь, в этой больнице. Он приехал на похороны матери и нашел своего отца, великого Йэна Кэмпбелла, в плачевном состоянии, страдающего болезнью Альцгеймера. Этот недуг постепенно, методически подчинил себе его личность. Когда его жизнь оказалась под угрозой, отец позволил отвезти себя в больницу, носившую его имя. Тогда Лайем и встретился с Микаэлой. Ей было всего двадцать пять, и он никогда прежде не видел женщины прекраснее.
– Знаешь, как мне хотелось заговорить с тобой? – прошептал он тихо, склоняясь к самому ее уху. – Помнишь, ты сидела у кровати моего отца? Я тогда не осмелился подойти к тебе, только стоял в дверях и слушал, как ты говоришь с ним.
Лайем придвинул стул ближе и склонился к жене. Он взял ее руку в свою и переплел ее пальцы со своими.
– Я не могу забыть тот момент, когда ты впервые взглянула на меня. Ты видела меня и раньше, но обратила внимание только тогда, когда я сказал, что он – мой отец. Ты спросила меня, говорил ли я с отцом, и я ответил, что с ним вообще мало кто разговаривает. Ты сказала тогда, что ему нужно, чтобы я говорил с ним, потому что ему важно знать, что я люблю его и забочусь о нем. Помнишь, была весна… Ты открыла окно в его палате и принесла азалии, настоящее буйство розового цветения. Тогда я заметил печаль в твоих глазах. Неужели она была так близко? Тогда мне казалось, что я единственный, кто ее замечает, потому что считал нас солдатами одного Фронта. Ранеными, но способными передвигаться на своих двоих. Тогда я думал только об одном – как бы заставить тебя улыбнуться. Помнишь, ты говорила со мной о заботе?
Забота. Такое короткое слово. Как «любовь» или «ненависть». Только теперь Лайем впервые понял, что его отец и он сам никогда не заботились ни о ком.
– Знаешь, а ведь ты вернула его мне. Я никогда не понимал его до конца, когда он был здоров, силен и поднимался с первым лучом солнца. А вот когда он стал стар, испуган и немощен, я почувствовал, что он теперь совсем мой. Ты научила меня разговаривать с ним, и в последние недели его жизни он стал понимать, кто я, зачем здесь и что мне нужно. За день до смерти он взял мою руку и сказал, что любит меня, – впервые в жизни. Это счастье дала мне ты, Микаэла, и я не знаю, смогу ли когда-нибудь отблагодарить тебя за это.
Лайем поднялся и склонился к спинке кровати.
– Я люблю тебя, Майк, всеми силами души. Я останусь здесь, рядом с тобой, я буду ждать тебя до конца дней, до тех пор, пока ты ко мне не вернешься. И дети тоже… Возвращайся скорее. – Его голос дрогнул. Он перевел дух и, склонившись, поцеловал ее в лоб. – Навсегда.
Он снова опустился на стул, не выпуская ее руку.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Звезды по-прежнему проливают свет
На тех, кто путешествует в ночи.
Уильям Картрайт
Глава 6
В течение четырех недель Микаэла видела только кромешную тьму.
К концу первой недели Лайем и дети на собственном опыте убедились в справедливости народной мудрости по поводу того, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается. И как бы они ни хотели, чтобы земля перестала вращаться в знак скорби, этого не происходило. День за днем их обычная, рутинная жизнь требовала своего, вырывала их из замкнутого круга скорби. Как ни удивительно, но солнце каждое утро поднималось в небе, хотя Микаэлы с ними не было, а потом в свое время заходило. День благодарения наступил и прошел, и в последнюю неделю ноября выпал снег.
Лайем научился делать вид, что идет вперед, когда на самом деле стоял на месте. Коматозное состояние жены затягивалось. Дети снова стали посещать школу, а Роза связала такое количество свитеров и шерстяных кофт, что в них можно было одеть весь город. Лайем нанял людей для присмотра за лошадьми и оплачивал счета ветеринара. Со временем он вернулся к работе и возобновил прием пациентов. Сначала их было немного, потом их визиты стали занимать полдня, после чего, примерно около двух, он ехал в больницу и садился возле кровати жены. Иногда Джейси составляла ему компанию. Брет по-прежнему не находил в себе сил повидать мать, но Лайем не сомневался, что со временем он сможет это сделать.
Пациенты занимали часть времени Лайема, и он был благодарен Богу за это. Когда он не работал, то ждал, напряженно вглядываясь в лицо своей красивой, нежно любимой жены, которая лежала на больничной койке, где до нее лежали сотни людей и где в дальнейшем будут лежать чужие люди.
Лайем смотрел в окно своего кабинета. Снег валил крупными хлопьями и уже почти засыпал зеленую изгородь соседки миссис Питерсон.
Вскоре школьный звонок возвестит об окончании занятий в начальных классах, и дети начнут собираться у подножия холма со смешным названием «Оглянись» с лыжами и санками, откуда прямой путь лежит к покрытому льдом пруду миссис Роббин, где летом живут лягушки.
Лайем знал, что завтра рано утром ребятишки бросятся к окнам, чтобы убедиться в том, что задний двор занесло снегом. А взрослые будут слушать новости в надежде, что автобусные маршруты не отменены из-за снегопада, который так радует их детей. Но их тайные мольбы изничтожит бодрый голос диктора, который сообщит об отмене школьных занятий. А к полудню миссис Сэнмен из кондитерской станет кипятить молоко на плите, чтобы бесплатно предложить горячий шоколад тем, кто осмелится добраться до ее заведения в такую погоду, а пожарные примутся заливать каток в конце Главной улицы.
Лайем молча наблюдал, как кружатся снежинки за окном. На мгновение он забыл о том, во что превратилась его жизнь. В нем возникло неистребимое желание позвонить жене и сказать: «Привет, Майк, выходи, смотри, какой снег валит!» К счастью, он вовремя опомнился.
Она любила снег, его Микаэла, ей нравился вкус снежинок, тающих на губах, нравились перчатки с опушкой из искусственного меха и капюшоны из ангоры, которые превращали обычную домохозяйку в Грейс Келли. Она любила смотреть, как ее дети поглощают горячий суп, ворвавшись с мороза в кухню, и на их шапках и порозовевших щеках тают снежинки.
Лайем задернул шторы и вернулся к рабочему столу, где собрал в кучу разрозненные больничные карты. Он знал, что через несколько минут его ассистентка, сестра Кэрол Одлмен, войдет и сообщит, который час. Можно подумать, что он сам этого не знает! Как будто он не ждет этого часа на протяжении целого дня!
Стук в дверь.
– Доктор? – Кэрол осторожно толкнула дверь и вошла в затемненную комнату. – Уже половина третьего. Мэрией была вашим последним пациентом на сегодня.
Лайем устало улыбнулся в ответ. Ему бы очень хотелось, чтобы Кэрол не заметила усталости на его лице.
– Мидж звонила днем. Она оставила лазанью и салат на кухонном столе, – добавила сестра.
За последнее время Лайем усвоил еще одну вещь – люди, как правило, не знают, чем помочь ближнему в критической ситуации, поэтому они начинают готовить. Весь город, казалось, объединился в желании помочь Кэмпбеллам пережить это нелегкое время. Лайем был благодарен им всем, но когда ему приходилось засиживаться далеко за полночь, чтобы ответить на множество писем, у него часто опускались руки. Каждое приготовленное чужой женщиной блюдо напоминало ему о том, что Микаэлы нет дома… что она сейчас не может сделать того, что делала всегда.
– Спасибо, Кэрол.
Он отодвинул кресло, снял халат, надел куртку и вместе с сестрой вышел из кабинета. В приемной они расстались.
По пути в больницу он проехал мимо резной деревянной вывески, на которой красовалась надпись: «Вы покидаете Ласт-Бенд, родину „Гризли“ – чемпиона штата по футболу 1982 года». Транспарант, висящий через дорогу, рекламировал ежегодный зимний спортивный фестиваль.
Это произойдет совсем скоро. Не забывай.
Лайем въехал на больничную стоянку. В медицинском центре сегодня было необычно тихо. Снег завалил все вокруг и превратил автомобили в овальные белые кучи. Лайем припарковался на своем обычном месте и полез под сиденье, чтобы достать оттуда коробку и альбом с фотографиями. Он не стал брать с собой пальто, а лишь поднял воротник фланелевой рубашки и поспешил в больницу.
Стеклянные двери бесшумно разъехались, стоило ему наступить на коврик. В приемном отделении служащие развешивали рождественские транспаранты. Лайем помедлил на пороге, а затем заставил себя вступить в стерильную среду, к которой он привык на работе, но которая сейчас бесила его. Он шел по коридору, изредка кивая знакомым докторам и сестрам. Ему не хотелось, чтобы слишком много людей видели его в состоянии отчаяния.
Никто из них не верил в то, что Микаэла придет в себя, а если это случится, то никто не мог дать гарантии, что это будет прежняя Микаэла – в лучшем случае ее подобие. А в худшем… об этом старались не думать.
Лайем миновал регистратуру и помахал старшей сестре. Она улыбнулась в ответ, и в ее взгляде он увидел отблеск надежды, похожий на тот, который отражался в его собственных глазах. Так мало уверенности, столько муки, но как сильно желание преодолеть приговор природы!
Он на мгновение помедлил перед запертой дверью палаты Микаэлы, собираясь с силами, затем повернул ручку и вошел внутрь. Шторы были плотно задернуты, хотя каждый раз, приходя сюда, он раздвигал их. И сейчас, прежде чем подойти к кровати жены, Лайем отдернул голубые занавески.
При первом взгляде на нее сердце замерло у него в груди, дыхание остановилось. Микаэла лежала неподвижно на кровати с металлической спинкой. Одинокий локон выбился из прически и упал ей на лицо, его конец прилип к губе. Грудь ее вздымалась и опускалась с обманчивой регулярностью, но она дышала. Это было единственным свидетельством того, что она жила. Лайем заметил, что у нее чистые, только что вымытые волосы – они еще были влажными. Медсестры относились к Микаэле с особым уважением, потому что она была женой врача, а значит, одной из них. Именно поэтому они поменяли обычную рубашку, Которая полагалась больным, на красивую, ручной работы сорочку.
Лайем опустился в кресло возле ее кровати. Его пластиковая поверхность истерлась за то время, что он провел рядом с женой.
– Привет, Майк, – прошептал Лайем, раскладывая на блюде ароматические смеси, чтобы напомнить ей о прошлых временах и о том, что грядет Рождество. Он положил свитер сына в изголовье и поставил на магнитофон их любимую кассету – «Лучшие хиты „Иглз“. Это должно было вызвать в памяти школьные годы. А „Призрак оперы“ был призван возбудить в ней воспоминания о шоу, которое они смотрели вместе в Ванкувере. Если бы она услышала звук… Это могло заставить ее улыбнуться. Лайем постарался сделать все, что возбудило бы ее чувства, напомнило бы, что они – ее семья, ее дети – надеются, что она откроет глаза и узнает их.
Странное сооружение в углу, похожее на фонтан, наполняло палату звуком падающей воды.
– Привет, Майк, – повторил он и стал массировать ей ноги, как его научили доктора. Он начал со ступней, затем перешел к голеням и, наконец, к бедрам. При этом он шептал:
– Помнишь тот день в моем кабинете… Джимми Макракен снова вошел, на этот раз с белым пластырем на носу, а у старой миссис Якобсен, как всегда, разыгралась мигрень. На самом деле она просто хотела поговорить. С тех пор как Робби и Джанин уехали в Челан, она чувствует себя очень одинокой. Зато она принесла мне кусочек своего роскошного клюквенного пирога. Помнишь, как быстро он расходился на школьных благотворительных распродажах?
Магнитофон щелкнул, и пошла другая сторона кассеты. Теперь это была Барбра Стрейзанд с песней о том, как люди нуждаются в друзьях.
– Помнишь, как мы танцевали под эту песню, Майк? – спросил он, крепко сжимая руку жены. – Это было на празднике по случаю золотой свадьбы Майноров. Выступал местный оркестр. Солист беззаботно перевирал слова. Мы смеялись до слез, и ты сказала, что если он соврет еще раз, тебе станет дурно. Ты была так красива в тот вечер в джинсовой юбке и белой блузке. Наверное, каждый мужчина в зале мечтал танцевать с тобой. Когда песня закончилась, я поцеловал тебя, и этот поцелуй длился так долго, что ты стукнула меня по спине и сказала: «Прекрати, Ли, мы уже не дети». Но я чувствовал, как ты задрожала… и на какой-то миг мы снова стали детьми.
Теперь он проводил так каждый вечер, пытаясь плавным течением слов проникнуть в ее сердце и душу, заполнить собой образовавшуюся там пустоту. Она напоминала ему нежный увядающий цветок, которому достаточно лишь капли влаги, чтобы окрепнуть и поднять лепестки к живительному солнцу. Он говорил и говорил без устали, пристально вглядываясь в ее лицо в поисках какого-то движения, слабого пожатия руки или трепетания век; это означало бы, что его жаркие слова достигли цели и растопили ледяную пустоту ее мира.
– Слушай, Майк, готов поклясться, что ты думаешь, будто я забыл о нашей годовщине. – Лайем потянулся к альбому с фотографиями, но вдруг передумал. В нем были снимки, сделанные во время их прошлогоднего рождественского путешествия. Майк сама тщательно отобрала их, чтобы наиболее полно проиллюстрировать это незабываемое время.
Глупо было мечтать, что ему легко удастся открыть альбом и просмотреть эти снимки. Альбом вдруг представился кровоточащей раной, открыв которую он рисковал занести инфекцию, способную причинить мучительную боль. Лайем перевел взгляд на маленькую плоскую коробочку, которая лежала у него на коленях.
Она была куплена давно и почти два месяца пролежала в ящике его письменного стола, упакованная в подарочную бумагу. Лайем был так счастлив в тот день, когда решил наконец, что подарить жене на десятилетие их свадьбы.
– Я заказал билеты на «конкорд», Майк. Новый год в Париже… – Его голос дрогнул. Они столько лет мечтали встретить Новый год в отеле «Ритц». Почему он так долго тянул с этими билетами? Ведь дело было не в деньгах и не во времени. Друзья не раз предлагали присмотреть за детьми на зимних каникулах. Но жизнь диктовала свои условия… Майк не могла оставить надолго свою конюшню, занятия волейболом, горными лыжами и скрипкой с Джейси, а также хоккейные тренировки Брета; Лайема держали его пациенты.
Просто жизнь. Они снова и снова забрасывали леску своих мечтаний и не вытаскивали из реки жизни ничего, кроме упущенных шансов и нереализованных возможностей. Почему они вовремя не поняли, как бесценно каждое мгновение их жизненного пути? Почему не предвидели, что случайное падение с лошади может отнять у них будущее?
Лайем поднялся и взялся за ручку, регулирующую положение кровати. Он опустил ее в нижнюю позицию, осторожно лег рядом с женой, подложил ей руку под голову и прижал к себе, стараясь не вытащить иглу капельницы из вены. Ее тело казалось неестественно мягким на ощупь и чересчур хрупким, хотя за это время она потеряла всего пару фунтов.
Он сжал ее руку в надежде, что она почувствует его близость.
– Помоги мне, Майк. Сожми мою руку, сделай что-нибудь, чтобы я понял, как мне дотянуться до тебя…
Они пролежали так почти час. Когда он снова попытался заговорить с ней, из его груди вырвался лишь хриплый стон, слабо напоминавший ее имя.
– Папа?
В первую секунду он решил, что очнулась Микаэла. Но ее рука по-прежнему безвольно покоилась в его ладони, а веки были плотно сжаты, словно склеены. Он медленно обернулся к двери и увидел Джейси с пирогом в руках.
– Привет, дорогая. – Он неуклюже слез с кровати и плюхнулся в кресло.
Дочь подошла к нему. Ее длинные темные волосы падали на плечи, фланелевая рубашка была ей велика и укутывала хрупкую фигурку, как плащ. Слабый румянец, который минуту назад еще был у нее на щеках, бесследно исчез, как только она увидела мать.
– Сегодня у вас юбилей. Десять лет. Вы с мамой всегда отмечали этот день… – Она осеклась, сомневаясь в том, Что ее поздравления уместны, и ожидая поддержки отца.
– Ты права. – Он с трудом нашел в себе силы улыбнуться. – Мама была бы рада, если бы мы отпраздновали это событие.
Джейси поставила пирог на столик у кровати. Двухслойный пирог с прослойкой из розового заварного крема; каждый год Сьюзи Санмен из бакалейной лавки собственноручно выпекала такой им в подарок. Только теперь вместо обычной надписи сверху «С днем свадьбы, Лайем и Майк» пирог украшал скромный узор. Лайем подумал о том, что Сьюзи, наверное, долго решала, какой приличествующей случаю надписью украсить праздничный пирог, прежде чем сдалась.
– Поздравляю, мамочка, – прошептала Джейси, склоняясь над кроватью. Она погладила мать по руке и убрала со лба прядь волос. – Невозможно поверить в то, что вы с Лайемом женаты уже десять лет!
Она обернулась к отцу и улыбнулась. В этот момент она снова была похожа на шестилетнюю школьницу, которая свалилась со шведской стенки в гимнастическом зале и сломала палец. Тогда он постарался сделать все, чтобы облегчить ей боль, но ни бандажный пластырь, ни его шутки не могли осушить ее слез.
– Как она сегодня?
– Все так же, – пожал плечами Лайем.
Джейси подцепила на палец немного крема и поднесла его к носу матери.
– Чувствуешь, как пахнет пирог, мам? Это лучший ванильный крем, который готовит Сьюзи. Ты всегда любила… ты так любишь его.
Надлом в ее голосе заставил сердце Лайема сжаться.
– Бери стул и садись. Что нового в школе?
– Я отлично написала тест по математике, – ответила она, убирая непослушный локон за ухо.
– Ничего другого я и не ожидал.
Она взглянула на отца и отвернулась. Он заметил, как она прикусила нижнюю губу – это движение она унаследовала от матери.
– В чем дело, Джейс?
– Скоро зимние танцы. Марк спросил, пойду ли я с ним.
– Я не против. Ты знаешь, что можешь поступить так, как захочешь.
– Знаю, но…
– Но что?
– Мы с мамой много говорили об этом, – сказала девочка, отводя взгляд. – Мы собирались поехать в Беллингхем и купить платье. Она… – Казалось, ее голос натолкнулся на какое-то внутреннее препятствие и превратился в шепот. – Она сказала, что ее в этом возрасте никогда не приглашали на танцы и что она хочет, чтобы я была одета, как принцесса.
Лайем не мог представить себе, что его Микаэла сидела дома, когда ее сверстницы ходили на танцы. Как могло случиться, что он не знал об этом? Вот еще одна из многочисленных тайн, в которые жена его не посвящала.
– Брось, Джейс. Если ты не пойдешь, это разобьет ее сердце.
– Но это несправедливо, папа. – Джейси оглянулась на кровать и добавила совсем тихо: – Я не смогу пойти, если она не придет в себя.
Лайему вдруг захотелось прижать дочь к груди и излить душу: «Я тоже боюсь. Что, если это навсегда… что, если она очнется и не узнает нас?..» Но он понимал, что Должен сам справиться со своими страхами. Его задача состоит в том, чтобы дети не заподозрили, в каком он смятении.
– Джейси, наша мама обязательно придет в себя. Мы должны верить в это. Ей нужна наша вера. Сейчас не время расслабляться. Наша семья всегда умела противостоять трудностям, бороться с ними. Неужели сейчас мы отступим и сдадимся?
– Но бороться все труднее…
– Если бы все было просто, речь о вере не шла бы.
– Я слышала, как ты вчера вечером говорил с бабушкой о маме. – Она впервые подняла на него глаза. – Ты сказал, что никто не знает, почему мама не просыпается. А когда бабушка ушла, ты сел за пианино. Я хотела подойти к тебе, но услышала, что ты плачешь.
– Да.
Он склонился к ней. Какой смысл лгать? Вчера он был не в лучшей форме. Казалось, его внутренний стержень утратил твердость и размяк. Воспоминание о грядущей годовщине свадьбы подкосило его окончательно. Он сидел перед роскошным «Стейнвеем» в гостиной и извлекал из него звуки, чтобы вернуть музыку, которая еще совсем недавно наполняла его душу. Но несчастный случай, который произошел с Микаэлой, заставил эту музыку умолкнуть, и теперь он не находил в себе никакой опоры. Он не говорил об этом с Джейси, но она, вероятно, чувствовала перемену, происшедшую в нем, тем более что их дом, всегда наполненный музыкой Баха, Бетховена и Моцарта, теперь стал безмолвен, как больничная палата.
Музыка всегда была для него отдохновением. Давным-давно в Бронксе, когда ему казалось, что он теряет собственную душу, Лайем играл яростно, неистово, и его музыка отражала несправедливость окружающего мира; в те дни, когда умирал его отец, он, напротив, воспроизводил нежные, меланхоличные мелодии, которые умиротворяли, напоминая о быстротечности жизни. И теперь, когда ему было необходимо такое же утешение, из-под его пальцев текли такие же звуки, как прежде – непримиримые, болезненные, кричащие о пустоте в душе.
– Иногда мне становится так плохо, что я забываю самого себя, – признался он дочери. – Кажется, что почва уходит из-под ног, и я проваливаюсь в бездну. Дыхание захватывает от ужаса. Но каждый раз я приземляюсь здесь, рядом с кроватью твоей матери. Я держу ее за руку и понимаю, что очень люблю ее.
Джейси снова взглянула на мать. На этот раз слезы градом покатились из глаз. Она утерла их ладонью и посмотрела на отца такими печальными глазами, которых он никогда прежде не видел у нее.
– Как бы мне хотелось, чтобы она простила меня за то, что я так часто огорчала ее и не замечала этого.
– Она любит тебя и Брета всей душой, поверь мне. И ты это знаешь. А когда она придет в себя, то первым делом захочет посмотреть на твои фотографии, сделанные на зимних танцах. И если ты не пойдешь, нам придется есть макароны из пластиковых коробок очень долго. Ты же знаешь, что наша мама может сердиться месяцами, – улыбнулся он. – Я плохо разбираюсь в женских нарядах, но доверяю вкусу Майк. Помнишь то платье, в котором она была на прошлогоднем балу? Она ездила за ним в Сиэтл, и честно говоря, я заплатил за него больше, чем за свою первую машину. Ты будешь выглядеть в нем великолепно.
– Оно от Ричарда Тайлера. Я совсем забыла о нем!
– Мама надевала его с какой-то блестящей заколкой для волос. Ты тоже надень ее. Бабушка тебе поможет. Может быть, Гертруда из салона «Санни» тоже посоветует что-нибудь. Я не разбираюсь в этом так, как мама, но…
– Мама не смогла бы дать мне лучшего совета. – Джейси обняла отца за шею. – Честное слово.
– Видишь, что происходит, Майк? – обратился Лайем к жене. – Ты вынуждаешь меня давать модные советы нашей взрослой дочери. Черт побери, в последний раз я обращал внимание на моду в эпоху расклешенных брюк.
– Папа, они теперь снова в моде.
– Правда? Дорогая, если ты не проснешься в ближайшее время, мне придется учить Джейси накладывать макияж.
Отец и дочь провели почти час в палате, беседуя друг с другом и изредка обращаясь к женщине, которая неподвижно лежала рядом. Они старались говорить как обычно, но немного громче, в надежде на то, что какой-то обрывок их разговора, какая-то привычная интонация донесется до слуха Микаэлы и проникнет в поглотившую ее пустоту. Около трех часов в палате зазвонил телефон и прервал Джейси на полуслове. Лайем взял трубку.
– Да?
– Алло, говорят из школы. Лайем молча слушал с полминуты, затем коротко бросил:
– Сейчас приеду. – Повесив трубку, он обернулся к Джейси: – Брет опять что-то натворил. Я поеду в школу. Ты со мной?
– Нет. Бабушка обещала заехать за мной сюда.
– Ладно. – Лайем поднялся, резко отодвинув кресло, так что металлические ножки заскрипели по линолеуму. – Мне надо ехать, Майк, но я вернусь, как только смогу. Я люблю тебя, дорогая. – Он наклонился и поцеловал жену в губы. – И так будет всегда.
Жизнь высасывает из людей все силы.
Об этом Брет Кэмпбелл думал, сидя на скамейке в учительской. Правый глаз, который ему разбил Билли Макаллистер, нестерпимо болел. Брет изо всех сил старался не расплакаться. Всем известно, что плачут только девчонки и малыши, а он не относится ни к тем, ни к другим.
– Ну, бандит, почему бы тебе не прилечь? – спросила миссис Де Норманди, похлопав его по плечу. – Я дам тебе лед, ты приложишь его к глазу. Миссис Таун уже позвонила твоему отцу в больницу, он скоро приедет. Ну вот, теперь все пройдет.
К концу первой недели Лайем и дети на собственном опыте убедились в справедливости народной мудрости по поводу того, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается. И как бы они ни хотели, чтобы земля перестала вращаться в знак скорби, этого не происходило. День за днем их обычная, рутинная жизнь требовала своего, вырывала их из замкнутого круга скорби. Как ни удивительно, но солнце каждое утро поднималось в небе, хотя Микаэлы с ними не было, а потом в свое время заходило. День благодарения наступил и прошел, и в последнюю неделю ноября выпал снег.
Лайем научился делать вид, что идет вперед, когда на самом деле стоял на месте. Коматозное состояние жены затягивалось. Дети снова стали посещать школу, а Роза связала такое количество свитеров и шерстяных кофт, что в них можно было одеть весь город. Лайем нанял людей для присмотра за лошадьми и оплачивал счета ветеринара. Со временем он вернулся к работе и возобновил прием пациентов. Сначала их было немного, потом их визиты стали занимать полдня, после чего, примерно около двух, он ехал в больницу и садился возле кровати жены. Иногда Джейси составляла ему компанию. Брет по-прежнему не находил в себе сил повидать мать, но Лайем не сомневался, что со временем он сможет это сделать.
Пациенты занимали часть времени Лайема, и он был благодарен Богу за это. Когда он не работал, то ждал, напряженно вглядываясь в лицо своей красивой, нежно любимой жены, которая лежала на больничной койке, где до нее лежали сотни людей и где в дальнейшем будут лежать чужие люди.
Лайем смотрел в окно своего кабинета. Снег валил крупными хлопьями и уже почти засыпал зеленую изгородь соседки миссис Питерсон.
Вскоре школьный звонок возвестит об окончании занятий в начальных классах, и дети начнут собираться у подножия холма со смешным названием «Оглянись» с лыжами и санками, откуда прямой путь лежит к покрытому льдом пруду миссис Роббин, где летом живут лягушки.
Лайем знал, что завтра рано утром ребятишки бросятся к окнам, чтобы убедиться в том, что задний двор занесло снегом. А взрослые будут слушать новости в надежде, что автобусные маршруты не отменены из-за снегопада, который так радует их детей. Но их тайные мольбы изничтожит бодрый голос диктора, который сообщит об отмене школьных занятий. А к полудню миссис Сэнмен из кондитерской станет кипятить молоко на плите, чтобы бесплатно предложить горячий шоколад тем, кто осмелится добраться до ее заведения в такую погоду, а пожарные примутся заливать каток в конце Главной улицы.
Лайем молча наблюдал, как кружатся снежинки за окном. На мгновение он забыл о том, во что превратилась его жизнь. В нем возникло неистребимое желание позвонить жене и сказать: «Привет, Майк, выходи, смотри, какой снег валит!» К счастью, он вовремя опомнился.
Она любила снег, его Микаэла, ей нравился вкус снежинок, тающих на губах, нравились перчатки с опушкой из искусственного меха и капюшоны из ангоры, которые превращали обычную домохозяйку в Грейс Келли. Она любила смотреть, как ее дети поглощают горячий суп, ворвавшись с мороза в кухню, и на их шапках и порозовевших щеках тают снежинки.
Лайем задернул шторы и вернулся к рабочему столу, где собрал в кучу разрозненные больничные карты. Он знал, что через несколько минут его ассистентка, сестра Кэрол Одлмен, войдет и сообщит, который час. Можно подумать, что он сам этого не знает! Как будто он не ждет этого часа на протяжении целого дня!
Стук в дверь.
– Доктор? – Кэрол осторожно толкнула дверь и вошла в затемненную комнату. – Уже половина третьего. Мэрией была вашим последним пациентом на сегодня.
Лайем устало улыбнулся в ответ. Ему бы очень хотелось, чтобы Кэрол не заметила усталости на его лице.
– Мидж звонила днем. Она оставила лазанью и салат на кухонном столе, – добавила сестра.
За последнее время Лайем усвоил еще одну вещь – люди, как правило, не знают, чем помочь ближнему в критической ситуации, поэтому они начинают готовить. Весь город, казалось, объединился в желании помочь Кэмпбеллам пережить это нелегкое время. Лайем был благодарен им всем, но когда ему приходилось засиживаться далеко за полночь, чтобы ответить на множество писем, у него часто опускались руки. Каждое приготовленное чужой женщиной блюдо напоминало ему о том, что Микаэлы нет дома… что она сейчас не может сделать того, что делала всегда.
– Спасибо, Кэрол.
Он отодвинул кресло, снял халат, надел куртку и вместе с сестрой вышел из кабинета. В приемной они расстались.
По пути в больницу он проехал мимо резной деревянной вывески, на которой красовалась надпись: «Вы покидаете Ласт-Бенд, родину „Гризли“ – чемпиона штата по футболу 1982 года». Транспарант, висящий через дорогу, рекламировал ежегодный зимний спортивный фестиваль.
Это произойдет совсем скоро. Не забывай.
Лайем въехал на больничную стоянку. В медицинском центре сегодня было необычно тихо. Снег завалил все вокруг и превратил автомобили в овальные белые кучи. Лайем припарковался на своем обычном месте и полез под сиденье, чтобы достать оттуда коробку и альбом с фотографиями. Он не стал брать с собой пальто, а лишь поднял воротник фланелевой рубашки и поспешил в больницу.
Стеклянные двери бесшумно разъехались, стоило ему наступить на коврик. В приемном отделении служащие развешивали рождественские транспаранты. Лайем помедлил на пороге, а затем заставил себя вступить в стерильную среду, к которой он привык на работе, но которая сейчас бесила его. Он шел по коридору, изредка кивая знакомым докторам и сестрам. Ему не хотелось, чтобы слишком много людей видели его в состоянии отчаяния.
Никто из них не верил в то, что Микаэла придет в себя, а если это случится, то никто не мог дать гарантии, что это будет прежняя Микаэла – в лучшем случае ее подобие. А в худшем… об этом старались не думать.
Лайем миновал регистратуру и помахал старшей сестре. Она улыбнулась в ответ, и в ее взгляде он увидел отблеск надежды, похожий на тот, который отражался в его собственных глазах. Так мало уверенности, столько муки, но как сильно желание преодолеть приговор природы!
Он на мгновение помедлил перед запертой дверью палаты Микаэлы, собираясь с силами, затем повернул ручку и вошел внутрь. Шторы были плотно задернуты, хотя каждый раз, приходя сюда, он раздвигал их. И сейчас, прежде чем подойти к кровати жены, Лайем отдернул голубые занавески.
При первом взгляде на нее сердце замерло у него в груди, дыхание остановилось. Микаэла лежала неподвижно на кровати с металлической спинкой. Одинокий локон выбился из прически и упал ей на лицо, его конец прилип к губе. Грудь ее вздымалась и опускалась с обманчивой регулярностью, но она дышала. Это было единственным свидетельством того, что она жила. Лайем заметил, что у нее чистые, только что вымытые волосы – они еще были влажными. Медсестры относились к Микаэле с особым уважением, потому что она была женой врача, а значит, одной из них. Именно поэтому они поменяли обычную рубашку, Которая полагалась больным, на красивую, ручной работы сорочку.
Лайем опустился в кресло возле ее кровати. Его пластиковая поверхность истерлась за то время, что он провел рядом с женой.
– Привет, Майк, – прошептал Лайем, раскладывая на блюде ароматические смеси, чтобы напомнить ей о прошлых временах и о том, что грядет Рождество. Он положил свитер сына в изголовье и поставил на магнитофон их любимую кассету – «Лучшие хиты „Иглз“. Это должно было вызвать в памяти школьные годы. А „Призрак оперы“ был призван возбудить в ней воспоминания о шоу, которое они смотрели вместе в Ванкувере. Если бы она услышала звук… Это могло заставить ее улыбнуться. Лайем постарался сделать все, что возбудило бы ее чувства, напомнило бы, что они – ее семья, ее дети – надеются, что она откроет глаза и узнает их.
Странное сооружение в углу, похожее на фонтан, наполняло палату звуком падающей воды.
– Привет, Майк, – повторил он и стал массировать ей ноги, как его научили доктора. Он начал со ступней, затем перешел к голеням и, наконец, к бедрам. При этом он шептал:
– Помнишь тот день в моем кабинете… Джимми Макракен снова вошел, на этот раз с белым пластырем на носу, а у старой миссис Якобсен, как всегда, разыгралась мигрень. На самом деле она просто хотела поговорить. С тех пор как Робби и Джанин уехали в Челан, она чувствует себя очень одинокой. Зато она принесла мне кусочек своего роскошного клюквенного пирога. Помнишь, как быстро он расходился на школьных благотворительных распродажах?
Магнитофон щелкнул, и пошла другая сторона кассеты. Теперь это была Барбра Стрейзанд с песней о том, как люди нуждаются в друзьях.
– Помнишь, как мы танцевали под эту песню, Майк? – спросил он, крепко сжимая руку жены. – Это было на празднике по случаю золотой свадьбы Майноров. Выступал местный оркестр. Солист беззаботно перевирал слова. Мы смеялись до слез, и ты сказала, что если он соврет еще раз, тебе станет дурно. Ты была так красива в тот вечер в джинсовой юбке и белой блузке. Наверное, каждый мужчина в зале мечтал танцевать с тобой. Когда песня закончилась, я поцеловал тебя, и этот поцелуй длился так долго, что ты стукнула меня по спине и сказала: «Прекрати, Ли, мы уже не дети». Но я чувствовал, как ты задрожала… и на какой-то миг мы снова стали детьми.
Теперь он проводил так каждый вечер, пытаясь плавным течением слов проникнуть в ее сердце и душу, заполнить собой образовавшуюся там пустоту. Она напоминала ему нежный увядающий цветок, которому достаточно лишь капли влаги, чтобы окрепнуть и поднять лепестки к живительному солнцу. Он говорил и говорил без устали, пристально вглядываясь в ее лицо в поисках какого-то движения, слабого пожатия руки или трепетания век; это означало бы, что его жаркие слова достигли цели и растопили ледяную пустоту ее мира.
– Слушай, Майк, готов поклясться, что ты думаешь, будто я забыл о нашей годовщине. – Лайем потянулся к альбому с фотографиями, но вдруг передумал. В нем были снимки, сделанные во время их прошлогоднего рождественского путешествия. Майк сама тщательно отобрала их, чтобы наиболее полно проиллюстрировать это незабываемое время.
Глупо было мечтать, что ему легко удастся открыть альбом и просмотреть эти снимки. Альбом вдруг представился кровоточащей раной, открыв которую он рисковал занести инфекцию, способную причинить мучительную боль. Лайем перевел взгляд на маленькую плоскую коробочку, которая лежала у него на коленях.
Она была куплена давно и почти два месяца пролежала в ящике его письменного стола, упакованная в подарочную бумагу. Лайем был так счастлив в тот день, когда решил наконец, что подарить жене на десятилетие их свадьбы.
– Я заказал билеты на «конкорд», Майк. Новый год в Париже… – Его голос дрогнул. Они столько лет мечтали встретить Новый год в отеле «Ритц». Почему он так долго тянул с этими билетами? Ведь дело было не в деньгах и не во времени. Друзья не раз предлагали присмотреть за детьми на зимних каникулах. Но жизнь диктовала свои условия… Майк не могла оставить надолго свою конюшню, занятия волейболом, горными лыжами и скрипкой с Джейси, а также хоккейные тренировки Брета; Лайема держали его пациенты.
Просто жизнь. Они снова и снова забрасывали леску своих мечтаний и не вытаскивали из реки жизни ничего, кроме упущенных шансов и нереализованных возможностей. Почему они вовремя не поняли, как бесценно каждое мгновение их жизненного пути? Почему не предвидели, что случайное падение с лошади может отнять у них будущее?
Лайем поднялся и взялся за ручку, регулирующую положение кровати. Он опустил ее в нижнюю позицию, осторожно лег рядом с женой, подложил ей руку под голову и прижал к себе, стараясь не вытащить иглу капельницы из вены. Ее тело казалось неестественно мягким на ощупь и чересчур хрупким, хотя за это время она потеряла всего пару фунтов.
Он сжал ее руку в надежде, что она почувствует его близость.
– Помоги мне, Майк. Сожми мою руку, сделай что-нибудь, чтобы я понял, как мне дотянуться до тебя…
Они пролежали так почти час. Когда он снова попытался заговорить с ней, из его груди вырвался лишь хриплый стон, слабо напоминавший ее имя.
– Папа?
В первую секунду он решил, что очнулась Микаэла. Но ее рука по-прежнему безвольно покоилась в его ладони, а веки были плотно сжаты, словно склеены. Он медленно обернулся к двери и увидел Джейси с пирогом в руках.
– Привет, дорогая. – Он неуклюже слез с кровати и плюхнулся в кресло.
Дочь подошла к нему. Ее длинные темные волосы падали на плечи, фланелевая рубашка была ей велика и укутывала хрупкую фигурку, как плащ. Слабый румянец, который минуту назад еще был у нее на щеках, бесследно исчез, как только она увидела мать.
– Сегодня у вас юбилей. Десять лет. Вы с мамой всегда отмечали этот день… – Она осеклась, сомневаясь в том, Что ее поздравления уместны, и ожидая поддержки отца.
– Ты права. – Он с трудом нашел в себе силы улыбнуться. – Мама была бы рада, если бы мы отпраздновали это событие.
Джейси поставила пирог на столик у кровати. Двухслойный пирог с прослойкой из розового заварного крема; каждый год Сьюзи Санмен из бакалейной лавки собственноручно выпекала такой им в подарок. Только теперь вместо обычной надписи сверху «С днем свадьбы, Лайем и Майк» пирог украшал скромный узор. Лайем подумал о том, что Сьюзи, наверное, долго решала, какой приличествующей случаю надписью украсить праздничный пирог, прежде чем сдалась.
– Поздравляю, мамочка, – прошептала Джейси, склоняясь над кроватью. Она погладила мать по руке и убрала со лба прядь волос. – Невозможно поверить в то, что вы с Лайемом женаты уже десять лет!
Она обернулась к отцу и улыбнулась. В этот момент она снова была похожа на шестилетнюю школьницу, которая свалилась со шведской стенки в гимнастическом зале и сломала палец. Тогда он постарался сделать все, чтобы облегчить ей боль, но ни бандажный пластырь, ни его шутки не могли осушить ее слез.
– Как она сегодня?
– Все так же, – пожал плечами Лайем.
Джейси подцепила на палец немного крема и поднесла его к носу матери.
– Чувствуешь, как пахнет пирог, мам? Это лучший ванильный крем, который готовит Сьюзи. Ты всегда любила… ты так любишь его.
Надлом в ее голосе заставил сердце Лайема сжаться.
– Бери стул и садись. Что нового в школе?
– Я отлично написала тест по математике, – ответила она, убирая непослушный локон за ухо.
– Ничего другого я и не ожидал.
Она взглянула на отца и отвернулась. Он заметил, как она прикусила нижнюю губу – это движение она унаследовала от матери.
– В чем дело, Джейс?
– Скоро зимние танцы. Марк спросил, пойду ли я с ним.
– Я не против. Ты знаешь, что можешь поступить так, как захочешь.
– Знаю, но…
– Но что?
– Мы с мамой много говорили об этом, – сказала девочка, отводя взгляд. – Мы собирались поехать в Беллингхем и купить платье. Она… – Казалось, ее голос натолкнулся на какое-то внутреннее препятствие и превратился в шепот. – Она сказала, что ее в этом возрасте никогда не приглашали на танцы и что она хочет, чтобы я была одета, как принцесса.
Лайем не мог представить себе, что его Микаэла сидела дома, когда ее сверстницы ходили на танцы. Как могло случиться, что он не знал об этом? Вот еще одна из многочисленных тайн, в которые жена его не посвящала.
– Брось, Джейс. Если ты не пойдешь, это разобьет ее сердце.
– Но это несправедливо, папа. – Джейси оглянулась на кровать и добавила совсем тихо: – Я не смогу пойти, если она не придет в себя.
Лайему вдруг захотелось прижать дочь к груди и излить душу: «Я тоже боюсь. Что, если это навсегда… что, если она очнется и не узнает нас?..» Но он понимал, что Должен сам справиться со своими страхами. Его задача состоит в том, чтобы дети не заподозрили, в каком он смятении.
– Джейси, наша мама обязательно придет в себя. Мы должны верить в это. Ей нужна наша вера. Сейчас не время расслабляться. Наша семья всегда умела противостоять трудностям, бороться с ними. Неужели сейчас мы отступим и сдадимся?
– Но бороться все труднее…
– Если бы все было просто, речь о вере не шла бы.
– Я слышала, как ты вчера вечером говорил с бабушкой о маме. – Она впервые подняла на него глаза. – Ты сказал, что никто не знает, почему мама не просыпается. А когда бабушка ушла, ты сел за пианино. Я хотела подойти к тебе, но услышала, что ты плачешь.
– Да.
Он склонился к ней. Какой смысл лгать? Вчера он был не в лучшей форме. Казалось, его внутренний стержень утратил твердость и размяк. Воспоминание о грядущей годовщине свадьбы подкосило его окончательно. Он сидел перед роскошным «Стейнвеем» в гостиной и извлекал из него звуки, чтобы вернуть музыку, которая еще совсем недавно наполняла его душу. Но несчастный случай, который произошел с Микаэлой, заставил эту музыку умолкнуть, и теперь он не находил в себе никакой опоры. Он не говорил об этом с Джейси, но она, вероятно, чувствовала перемену, происшедшую в нем, тем более что их дом, всегда наполненный музыкой Баха, Бетховена и Моцарта, теперь стал безмолвен, как больничная палата.
Музыка всегда была для него отдохновением. Давным-давно в Бронксе, когда ему казалось, что он теряет собственную душу, Лайем играл яростно, неистово, и его музыка отражала несправедливость окружающего мира; в те дни, когда умирал его отец, он, напротив, воспроизводил нежные, меланхоличные мелодии, которые умиротворяли, напоминая о быстротечности жизни. И теперь, когда ему было необходимо такое же утешение, из-под его пальцев текли такие же звуки, как прежде – непримиримые, болезненные, кричащие о пустоте в душе.
– Иногда мне становится так плохо, что я забываю самого себя, – признался он дочери. – Кажется, что почва уходит из-под ног, и я проваливаюсь в бездну. Дыхание захватывает от ужаса. Но каждый раз я приземляюсь здесь, рядом с кроватью твоей матери. Я держу ее за руку и понимаю, что очень люблю ее.
Джейси снова взглянула на мать. На этот раз слезы градом покатились из глаз. Она утерла их ладонью и посмотрела на отца такими печальными глазами, которых он никогда прежде не видел у нее.
– Как бы мне хотелось, чтобы она простила меня за то, что я так часто огорчала ее и не замечала этого.
– Она любит тебя и Брета всей душой, поверь мне. И ты это знаешь. А когда она придет в себя, то первым делом захочет посмотреть на твои фотографии, сделанные на зимних танцах. И если ты не пойдешь, нам придется есть макароны из пластиковых коробок очень долго. Ты же знаешь, что наша мама может сердиться месяцами, – улыбнулся он. – Я плохо разбираюсь в женских нарядах, но доверяю вкусу Майк. Помнишь то платье, в котором она была на прошлогоднем балу? Она ездила за ним в Сиэтл, и честно говоря, я заплатил за него больше, чем за свою первую машину. Ты будешь выглядеть в нем великолепно.
– Оно от Ричарда Тайлера. Я совсем забыла о нем!
– Мама надевала его с какой-то блестящей заколкой для волос. Ты тоже надень ее. Бабушка тебе поможет. Может быть, Гертруда из салона «Санни» тоже посоветует что-нибудь. Я не разбираюсь в этом так, как мама, но…
– Мама не смогла бы дать мне лучшего совета. – Джейси обняла отца за шею. – Честное слово.
– Видишь, что происходит, Майк? – обратился Лайем к жене. – Ты вынуждаешь меня давать модные советы нашей взрослой дочери. Черт побери, в последний раз я обращал внимание на моду в эпоху расклешенных брюк.
– Папа, они теперь снова в моде.
– Правда? Дорогая, если ты не проснешься в ближайшее время, мне придется учить Джейси накладывать макияж.
Отец и дочь провели почти час в палате, беседуя друг с другом и изредка обращаясь к женщине, которая неподвижно лежала рядом. Они старались говорить как обычно, но немного громче, в надежде на то, что какой-то обрывок их разговора, какая-то привычная интонация донесется до слуха Микаэлы и проникнет в поглотившую ее пустоту. Около трех часов в палате зазвонил телефон и прервал Джейси на полуслове. Лайем взял трубку.
– Да?
– Алло, говорят из школы. Лайем молча слушал с полминуты, затем коротко бросил:
– Сейчас приеду. – Повесив трубку, он обернулся к Джейси: – Брет опять что-то натворил. Я поеду в школу. Ты со мной?
– Нет. Бабушка обещала заехать за мной сюда.
– Ладно. – Лайем поднялся, резко отодвинув кресло, так что металлические ножки заскрипели по линолеуму. – Мне надо ехать, Майк, но я вернусь, как только смогу. Я люблю тебя, дорогая. – Он наклонился и поцеловал жену в губы. – И так будет всегда.
Жизнь высасывает из людей все силы.
Об этом Брет Кэмпбелл думал, сидя на скамейке в учительской. Правый глаз, который ему разбил Билли Макаллистер, нестерпимо болел. Брет изо всех сил старался не расплакаться. Всем известно, что плачут только девчонки и малыши, а он не относится ни к тем, ни к другим.
– Ну, бандит, почему бы тебе не прилечь? – спросила миссис Де Норманди, похлопав его по плечу. – Я дам тебе лед, ты приложишь его к глазу. Миссис Таун уже позвонила твоему отцу в больницу, он скоро приедет. Ну вот, теперь все пройдет.