Страница:
— Послушай, Грей. Тебе лучше поговорить с ним. — Она мотнула головой в сторону плотно закрытой двери Джейсона. — Что-то серьезное.
Ирина кивнула.
— Он нам говорит: «Не смотрите на меня». Но мы его видели.
— Да. Мы видели, как он пытается передвигаться… как это по-английски? Ползать. Встает на руки. Как собака.
— Ползать? — У меня заныло сердце. — Вы говорите, что он ползает?
— Да. Ползает. Пытается ползать. — Она с тревогой посмотрела на Ирину. — Грей, послушай. — Она облизнула губы. — Мы думаем, ему нужен врач. Он говорит, что никого не хочет видеть, но… — Она на мгновение примолкла. — Что-то с ним не так. Что-то очень плохое.
Нервный мужчина увез девушек в белом «ниссане». С их отъездом дом показался холодным и заброшенным, словно его заколотили на зиму. Из-под двери Джейсона пробивалась полоска света, но в комнате было тихо. Я постояла, подняла руку, чтобы постучать. Задумалась над тем, что сказать. Так и не решив, постучала. Ответа не было. Я снова постучала и услышала приглушенное:
— Что?
Я отодвинула дверь. В комнате было холодно. Возле окна мерцал экран его маленького телевизора. В полумгле я увидела разбросанные по полу вещи, пустые бутылки, порванную одежду и принесенное из кухни высокое алюминиевое мусорное ведро с педалью. На экране телевизора японская девушка в ярком платье перепрыгивала в плавательном бассейне с одного островка на другой. Мини-юбка взлетала при каждом прыжке. Девушка была единственным проявлением жизни в этой комнате. Стол Джексона стоял вплотную к двери, загораживая вход.
— Перелезай через него, — сказал он. Похоже, его голос доносился из шкафа.
Я сунула голову в комнату, выкрутила шею, пытаясь его разглядеть.
— Ты где?
— Да лезь же, черт побери.
Я села на стол, подтянула колени, развернулась и спрыгнула на пол.
— Закрой дверь.
Я перегнулась через стол и задвинула дверь, после чего включила свет.
— Нет! Выключи сейчас же!
Пол был завален тряпками и скомканными кухонными полотенцами, пропитанными кровью. Мусорная корзина тоже была набита доверху. Из-под окровавленного футона торчала желтая ручка ножа, кончик отвертки, несколько стамесок. Я видела приготовленное ad hocnote 81 оружие. Джейсон приготовился к обороне.
— Я сказал: выключи свет. Ты хочешь, чтобы она нас здесь увидела?
Я послушалась, наступила продолжительная пауза. Затем я сказала:
— Джейсон, позволь мне вызвать врача. Я собираюсь позвонить в международную клинику.
— Я сказал: нет! Не хочу, чтобы меня трогал какой-то япошка.
— Тогда позвоню в твое посольство.
— Не надо.
— Джейсон. — Я сделала несколько шагов и почувствовала, как к обуви что-то пристало. — Ты истекаешь кровью.
— Ну и что?
— Откуда у тебя течет?
— Откуда? Что за глупый вопрос?!
— Скажи, откуда? Может, это опасно.
— О чем ты толкуешь, черт побери? — Он забарабанил по дверце, и стенки шкафа задрожали. — Не знаю, что ты там себе надумала, но ты все сочинила. — Он тяжело дышал. — Все твои домыслы — чушь собачья. Фантазии твоей больной головы.
— С моей головой все в порядке, — спокойно сказала я. — И ничего я не сочиняю.
— Послушай, детка, тебе почудилось. Меня никто не трогал, если ты это имеешь в виду.
Теперь я его видела. Он привалился к стенке шкафа, завернувшись в одеяло. Лежал на боку, по-видимому, старался согреться. Я прислушивалась к его хриплому голосу.
— Я не хочу, чтобы ты высказывала такие предположения. — Что ты вообще тут делаешь? Отойди!
Я отступила на шаг назад.
— Стой там. И не смотри на меня.
Я слышала, что дыхание у него затрудненное.
— Вот что, — сказал он. — Нужно вызвать кое-кого на помощь.
— Я отвезу тебя к врачу и…
— Нет! — Он старался контролировать голос и приводил свои мысли в порядок. — Нет. Слушай. На стене написан номер. Рядом с выключателем. Видишь? Это телефон моей матери. Позвони ей. Сходи в телефон-автомат и закажи разговор, оплаченный абонентом. Скажи, чтобы она кого-то мне прислала. Только пусть человек приедет не из Бостона, а из дома в Палм-Спрингс. Это поближе.
Палм-Спрингс? Я уставилась на шкаф. Джейсон происходит из семьи, имеющей дом в Калифорнии? И у его семьи есть слуги? Я всегда представляла его бродягой. Таких людей я встречала в аэропорту: с потрепанным путеводителем под мышкой, с рулоном туалетной бумаги, прицепленным к рюкзаку. Я могла представить его моющим посуду, обучающим людей английскому языку, спящим на пляже под лоскутным одеялом. Думала, ему нечего терять, как и всем нам.
— В чем дело? Что-то неясно? Ты еще здесь?
На экране телевизора появилась реклама шоколада, я посмотрела на нее, вздохнула и повернулась к двери.
— Хорошо, я позвоню.
Я никогда не звонила по телефону с оплаченным разговором и, когда автоматический оператор спросил мое имя, едва не произнесла: «Чудачка». В конце концов сказала: «Я звоню по поручению Джейсона». Его мать подошла к телефону и молча меня выслушала. Я повторила все дважды: адрес, как проехать, сказала, что врач нужен немедленно, и, пожалуйста, пришлите кого-нибудь с Западного побережья, потому что так будет быстрее.
— А кто вы такая, могу я узнать? — У нее был английский акцент, несмотря на то что она жила в Бостоне. — Будьте добры сообщить мне свое имя.
— Я не шучу, — сказала я и повесила трубку. Было уже темно. Вернувшись, я не стала зажигать много света — мало ли кто наблюдает за домом. Я не адала никого, кто мог бы одолжить мне денег, а спать в парке слишком холодно. Не была я уверена и в том, что мама Строберри заплатит мне раньше срока, тем более сумму, которой можно расплатиться в гостинице. У Ши Чонгминга я тоже не могла попросить. После клуба мне придется вернуться и спать здесь. От этой мысли стало холодно.
В кладовой я быстро отыскала орудия, которые в случае необходимости могли пригодиться для самообороны: деревянный молоток, зубило и прочее. Взвесила в руке молоток. Он был крепким и тяжелым. Принесла в комнату все инструменты, прислонила к плинтусу, затем уложила в сумку несколько вещей: большой свитер, материалы о Нанкине, паспорт и остаток одолженных у Ирины денег. Я вспомнила о перечне вещей, которые полагалось иметь под рукой на случай землетрясения. Подошла к окну и медленно, осторожно спустила сумку на веревке, пока рука не распрямилась. Затем отпустила веревку, и сумка с легким хлопком упала за кондиционер. Из переулка ее никто не увидит.
Пока я стояла у окна, неожиданно пошел снег. Что ж, подумала я, посмотрев наверх, Рождество не за горами. В воздухе закрутились мягкие хлопья, закрывая лицо Микки Рурка. Мы на пороге Рождества, а значит, прошло десять лет со дня смерти моей маленькой девочки. Десять лет. Удивительно, как сжалось время, словно мехи аккордеона. Окно я закрыла нескоро. Потом надела на руку полиэтиленовый мешок и вышла на улицу. Подняла мертвого котенка, отнесла в сад и похоронила его под хурмой.
50
51
Ирина кивнула.
— Он нам говорит: «Не смотрите на меня». Но мы его видели.
— Да. Мы видели, как он пытается передвигаться… как это по-английски? Ползать. Встает на руки. Как собака.
— Ползать? — У меня заныло сердце. — Вы говорите, что он ползает?
— Да. Ползает. Пытается ползать. — Она с тревогой посмотрела на Ирину. — Грей, послушай. — Она облизнула губы. — Мы думаем, ему нужен врач. Он говорит, что никого не хочет видеть, но… — Она на мгновение примолкла. — Что-то с ним не так. Что-то очень плохое.
Нервный мужчина увез девушек в белом «ниссане». С их отъездом дом показался холодным и заброшенным, словно его заколотили на зиму. Из-под двери Джейсона пробивалась полоска света, но в комнате было тихо. Я постояла, подняла руку, чтобы постучать. Задумалась над тем, что сказать. Так и не решив, постучала. Ответа не было. Я снова постучала и услышала приглушенное:
— Что?
Я отодвинула дверь. В комнате было холодно. Возле окна мерцал экран его маленького телевизора. В полумгле я увидела разбросанные по полу вещи, пустые бутылки, порванную одежду и принесенное из кухни высокое алюминиевое мусорное ведро с педалью. На экране телевизора японская девушка в ярком платье перепрыгивала в плавательном бассейне с одного островка на другой. Мини-юбка взлетала при каждом прыжке. Девушка была единственным проявлением жизни в этой комнате. Стол Джексона стоял вплотную к двери, загораживая вход.
— Перелезай через него, — сказал он. Похоже, его голос доносился из шкафа.
Я сунула голову в комнату, выкрутила шею, пытаясь его разглядеть.
— Ты где?
— Да лезь же, черт побери.
Я села на стол, подтянула колени, развернулась и спрыгнула на пол.
— Закрой дверь.
Я перегнулась через стол и задвинула дверь, после чего включила свет.
— Нет! Выключи сейчас же!
Пол был завален тряпками и скомканными кухонными полотенцами, пропитанными кровью. Мусорная корзина тоже была набита доверху. Из-под окровавленного футона торчала желтая ручка ножа, кончик отвертки, несколько стамесок. Я видела приготовленное ad hocnote 81 оружие. Джейсон приготовился к обороне.
— Я сказал: выключи свет. Ты хочешь, чтобы она нас здесь увидела?
Я послушалась, наступила продолжительная пауза. Затем я сказала:
— Джейсон, позволь мне вызвать врача. Я собираюсь позвонить в международную клинику.
— Я сказал: нет! Не хочу, чтобы меня трогал какой-то япошка.
— Тогда позвоню в твое посольство.
— Не надо.
— Джейсон. — Я сделала несколько шагов и почувствовала, как к обуви что-то пристало. — Ты истекаешь кровью.
— Ну и что?
— Откуда у тебя течет?
— Откуда? Что за глупый вопрос?!
— Скажи, откуда? Может, это опасно.
— О чем ты толкуешь, черт побери? — Он забарабанил по дверце, и стенки шкафа задрожали. — Не знаю, что ты там себе надумала, но ты все сочинила. — Он тяжело дышал. — Все твои домыслы — чушь собачья. Фантазии твоей больной головы.
— С моей головой все в порядке, — спокойно сказала я. — И ничего я не сочиняю.
— Послушай, детка, тебе почудилось. Меня никто не трогал, если ты это имеешь в виду.
Теперь я его видела. Он привалился к стенке шкафа, завернувшись в одеяло. Лежал на боку, по-видимому, старался согреться. Я прислушивалась к его хриплому голосу.
— Я не хочу, чтобы ты высказывала такие предположения. — Что ты вообще тут делаешь? Отойди!
Я отступила на шаг назад.
— Стой там. И не смотри на меня.
Я слышала, что дыхание у него затрудненное.
— Вот что, — сказал он. — Нужно вызвать кое-кого на помощь.
— Я отвезу тебя к врачу и…
— Нет! — Он старался контролировать голос и приводил свои мысли в порядок. — Нет. Слушай. На стене написан номер. Рядом с выключателем. Видишь? Это телефон моей матери. Позвони ей. Сходи в телефон-автомат и закажи разговор, оплаченный абонентом. Скажи, чтобы она кого-то мне прислала. Только пусть человек приедет не из Бостона, а из дома в Палм-Спрингс. Это поближе.
Палм-Спрингс? Я уставилась на шкаф. Джейсон происходит из семьи, имеющей дом в Калифорнии? И у его семьи есть слуги? Я всегда представляла его бродягой. Таких людей я встречала в аэропорту: с потрепанным путеводителем под мышкой, с рулоном туалетной бумаги, прицепленным к рюкзаку. Я могла представить его моющим посуду, обучающим людей английскому языку, спящим на пляже под лоскутным одеялом. Думала, ему нечего терять, как и всем нам.
— В чем дело? Что-то неясно? Ты еще здесь?
На экране телевизора появилась реклама шоколада, я посмотрела на нее, вздохнула и повернулась к двери.
— Хорошо, я позвоню.
Я никогда не звонила по телефону с оплаченным разговором и, когда автоматический оператор спросил мое имя, едва не произнесла: «Чудачка». В конце концов сказала: «Я звоню по поручению Джейсона». Его мать подошла к телефону и молча меня выслушала. Я повторила все дважды: адрес, как проехать, сказала, что врач нужен немедленно, и, пожалуйста, пришлите кого-нибудь с Западного побережья, потому что так будет быстрее.
— А кто вы такая, могу я узнать? — У нее был английский акцент, несмотря на то что она жила в Бостоне. — Будьте добры сообщить мне свое имя.
— Я не шучу, — сказала я и повесила трубку. Было уже темно. Вернувшись, я не стала зажигать много света — мало ли кто наблюдает за домом. Я не адала никого, кто мог бы одолжить мне денег, а спать в парке слишком холодно. Не была я уверена и в том, что мама Строберри заплатит мне раньше срока, тем более сумму, которой можно расплатиться в гостинице. У Ши Чонгминга я тоже не могла попросить. После клуба мне придется вернуться и спать здесь. От этой мысли стало холодно.
В кладовой я быстро отыскала орудия, которые в случае необходимости могли пригодиться для самообороны: деревянный молоток, зубило и прочее. Взвесила в руке молоток. Он был крепким и тяжелым. Принесла в комнату все инструменты, прислонила к плинтусу, затем уложила в сумку несколько вещей: большой свитер, материалы о Нанкине, паспорт и остаток одолженных у Ирины денег. Я вспомнила о перечне вещей, которые полагалось иметь под рукой на случай землетрясения. Подошла к окну и медленно, осторожно спустила сумку на веревке, пока рука не распрямилась. Затем отпустила веревку, и сумка с легким хлопком упала за кондиционер. Из переулка ее никто не увидит.
Пока я стояла у окна, неожиданно пошел снег. Что ж, подумала я, посмотрев наверх, Рождество не за горами. В воздухе закрутились мягкие хлопья, закрывая лицо Микки Рурка. Мы на пороге Рождества, а значит, прошло десять лет со дня смерти моей маленькой девочки. Десять лет. Удивительно, как сжалось время, словно мехи аккордеона. Окно я закрыла нескоро. Потом надела на руку полиэтиленовый мешок и вышла на улицу. Подняла мертвого котенка, отнесла в сад и похоронила его под хурмой.
50
Нанкин, 20 декабря 1937
Я пишу эти строки при свете свечи. Правая рука болит — на ней след от ожога, пересекший ладонь по диагонали. Я сижу на кровати, поджав под себя ноги. Полог плотно задернут, чтобы не выдать себя светом. Шуджин сидит напротив меня. В ужасе из-за того, что сегодня случилось, она придерживает полог и поглядывает на свечу через плечо. Знаю: она предпочла бы вовсе погасить ее, но мне просто необходимо писать. Чувствую, что в этидни творится история. Как бы ни показался один день мелким и незначительным, на самом деле он важен. Важен каждый голос, потому что из таких голосов складывается история Нанкина.
Все, во что я верил, обрушилось. Там, где когда-то было мое сердце, зияет дыра, и рана гниет, словно тело ребенка у фабрики. Все, о чем могу сейчас думать, это цена, в которую обошлась оккупация. Она означает конец того Китая, который я до сих пор не ценил. Это — смерть всех верований, конец диалектов, храмов, лунных пряников осеньюnote 82 и бакланов, ловящих рыбу у прибрежных скал. Это — смерть прекрасных мостов, перекинутых через пруды с лотосами, желтого камня, отражающегося в тихой вечерней воде. Мы с Шуджин — последние звенья цепи. Мы стоим на краю пропасти и удерживаем Китай от падения в.бездну. Иногда я вздрагиваю, словно от внезапного пробуждения. Мне мерещится, что я падаю, а вместе со мной — весь Китай, с его долинами, горами, пустынями, древними гробницами, праздником Фонарейnote 83, с пагодами, белыми дельфинами на Янцзы и храмом Небаnote 84, — все падает вместе со мной.
Не прошло и десяти минут с тех пор, как старина Лю покинул наш дом, и я не успел объявить Шуджин, что мы уезжаем, а где-то по соседству раздался страшный грохот мотоциклетного двигателя.
Я вышел в прихожую, схватил металлический прут, встал за ширмой, расставив ноги и подняв над головой прут. Шуджин встала рядом со мной. Ее лицо выражало молчаливый вопрос. Мы застыли в этом положении: я дрожащими руками держал прут, а Шуджин смотрела мне в глаза. В переулке по-прежнему ревел двигатель. Шум все возрастал, пока нам не показалось, что гремит у нас в голове. Когда я решил, что мотоциклист въедет прямо в дом, мотор зачихал и постепенно затих.
Мы с Шуджин смотрели друг на друга. Звук удалялся в южном направлении, пока совсем все не стихло. Тишина теперь нарушалась лишь нашим взволнованным дыханием.
— Что? — одними губами проговорила Шуджин. — Что это было?
— Тсс. — Я сделал упреждающий жест. — Отойди.
Я зашел за ширму, приложил ухо к забаррикадированной входной двери. Шума двигателя больше не было, зато слышалось слабое потрескивание: это горел огонь. Янь-ван вершит свои дьявольские дела, подумал я. Где-то неподалеку горит дом.
— Подожди здесь. Не подходи к двери.
Я через две ступеньки взлетел на второй этаж, не выпуская из руки железный прут. В комнате оторвал деревянную половицу и выглянул в переулок. Небо над противоположными домами окрасилось в красный цвет. В небо взлетали языки пламени высотою в тридцать футов. Летели вниз хлопья сажи, словно черные мотыльки. Янь-ван, должно быть, очень близко подошел к нашему дому.
— Что это? — спросила Шуджин. Она поднялась по лестнице и встала позади меня. Глаза ее были широко открыты. — Что происходит?
— Не знаю, — ответил я, устремив взгляд на падающий снег. Снежинки чернила жирная сажа. Я снова почувствовал тот самый запах. Запах жареного мяса. Он преследовал меня несколько дней. Мы набили наши желудки гречишными лепешками, но в еде не было белков, и мне по-прежнему хотелось мяса. Я вдохнул запах, рот наполнился слюной. В этот раз он ощущался особенно сильно, наполнил наш дом, перекрывая дым сгоревшего дерева.
— Не понимаю, — пробормотал я. — Разве это возможно?
— Что? — не поняла Шуджин.
— Кто-то готовит. — Я повернулся к ней. — Как это может быть? В округе никого не осталось, даже у Лю нет больше мяса…
Слова застряли у меня в глотке. Черный дым висел над переулком, в котором находился дом Лю. Я замер, не в силах говорить, двигаться, не решаясь дышать. В мою душу закралось страшное подозрение.
Я пишу эти строки при свете свечи. Правая рука болит — на ней след от ожога, пересекший ладонь по диагонали. Я сижу на кровати, поджав под себя ноги. Полог плотно задернут, чтобы не выдать себя светом. Шуджин сидит напротив меня. В ужасе из-за того, что сегодня случилось, она придерживает полог и поглядывает на свечу через плечо. Знаю: она предпочла бы вовсе погасить ее, но мне просто необходимо писать. Чувствую, что в этидни творится история. Как бы ни показался один день мелким и незначительным, на самом деле он важен. Важен каждый голос, потому что из таких голосов складывается история Нанкина.
Все, во что я верил, обрушилось. Там, где когда-то было мое сердце, зияет дыра, и рана гниет, словно тело ребенка у фабрики. Все, о чем могу сейчас думать, это цена, в которую обошлась оккупация. Она означает конец того Китая, который я до сих пор не ценил. Это — смерть всех верований, конец диалектов, храмов, лунных пряников осеньюnote 82 и бакланов, ловящих рыбу у прибрежных скал. Это — смерть прекрасных мостов, перекинутых через пруды с лотосами, желтого камня, отражающегося в тихой вечерней воде. Мы с Шуджин — последние звенья цепи. Мы стоим на краю пропасти и удерживаем Китай от падения в.бездну. Иногда я вздрагиваю, словно от внезапного пробуждения. Мне мерещится, что я падаю, а вместе со мной — весь Китай, с его долинами, горами, пустынями, древними гробницами, праздником Фонарейnote 83, с пагодами, белыми дельфинами на Янцзы и храмом Небаnote 84, — все падает вместе со мной.
Не прошло и десяти минут с тех пор, как старина Лю покинул наш дом, и я не успел объявить Шуджин, что мы уезжаем, а где-то по соседству раздался страшный грохот мотоциклетного двигателя.
Я вышел в прихожую, схватил металлический прут, встал за ширмой, расставив ноги и подняв над головой прут. Шуджин встала рядом со мной. Ее лицо выражало молчаливый вопрос. Мы застыли в этом положении: я дрожащими руками держал прут, а Шуджин смотрела мне в глаза. В переулке по-прежнему ревел двигатель. Шум все возрастал, пока нам не показалось, что гремит у нас в голове. Когда я решил, что мотоциклист въедет прямо в дом, мотор зачихал и постепенно затих.
Мы с Шуджин смотрели друг на друга. Звук удалялся в южном направлении, пока совсем все не стихло. Тишина теперь нарушалась лишь нашим взволнованным дыханием.
— Что? — одними губами проговорила Шуджин. — Что это было?
— Тсс. — Я сделал упреждающий жест. — Отойди.
Я зашел за ширму, приложил ухо к забаррикадированной входной двери. Шума двигателя больше не было, зато слышалось слабое потрескивание: это горел огонь. Янь-ван вершит свои дьявольские дела, подумал я. Где-то неподалеку горит дом.
— Подожди здесь. Не подходи к двери.
Я через две ступеньки взлетел на второй этаж, не выпуская из руки железный прут. В комнате оторвал деревянную половицу и выглянул в переулок. Небо над противоположными домами окрасилось в красный цвет. В небо взлетали языки пламени высотою в тридцать футов. Летели вниз хлопья сажи, словно черные мотыльки. Янь-ван, должно быть, очень близко подошел к нашему дому.
— Что это? — спросила Шуджин. Она поднялась по лестнице и встала позади меня. Глаза ее были широко открыты. — Что происходит?
— Не знаю, — ответил я, устремив взгляд на падающий снег. Снежинки чернила жирная сажа. Я снова почувствовал тот самый запах. Запах жареного мяса. Он преследовал меня несколько дней. Мы набили наши желудки гречишными лепешками, но в еде не было белков, и мне по-прежнему хотелось мяса. Я вдохнул запах, рот наполнился слюной. В этот раз он ощущался особенно сильно, наполнил наш дом, перекрывая дым сгоревшего дерева.
— Не понимаю, — пробормотал я. — Разве это возможно?
— Что? — не поняла Шуджин.
— Кто-то готовит. — Я повернулся к ней. — Как это может быть? В округе никого не осталось, даже у Лю нет больше мяса…
Слова застряли у меня в глотке. Черный дым висел над переулком, в котором находился дом Лю. Я замер, не в силах говорить, двигаться, не решаясь дышать. В мою душу закралось страшное подозрение.
51
Когда вечером я приехала в клуб, то увидела, что стеклянный лифт находится не внизу, а на уровне пятидесятого этажа. Постояла немного, дожидаясь, когда он спустится вниз. Прошло довольно много времени, прежде чем я заметила приклеенную к стене записку на листе бумаги формата А4.
«Некоторые любят погорячее» открыто!!!
Мы ждем вас!!! Позвоните по этому номеру,
и вас впустят
Я подошла к стоявшей напротив телефонной будке и набрала номер. Дожидаясь ответа, смотрела на клуб, на снежинки, падающие на выставленную ногу Мэрилин. Снег собирался в маленький сугроб, пока десятое раскачивание качелей не стряхивало его, и снег летел вниз, подсвеченный неоновыми огнями. Мне представились играющие дети и снег, летящий из-под полозьев Санта-Клауса.
— Моей-носи!
— Кто говорит?
— Мама Строберри.
— А я с кем говорю? Грей-сан?
— Да.
Строберри посылает за тобой лифт.
Я вышла на пятидесятом этаже. Девушка, дежурившая в приемной, казалась веселой, но стоило мне войти в алюминиевые двери, как я почувствовала: что-то неладно. Отопление было очень слабым, и несколько девушек, сидевших возле столов, мерзли в открытых платьях. Страдали на холоде и цветы, от налитой в вазы воды дурно пахло. Лица у посетителей были невеселые, и Строберри сгорбившись сидела у стола. На ней была шубка из белого меха длиною до щиколоток, возле локтя стояла бутылка текилы. Строберри рассеянно смотрела на список с именами девушек. Под маленькими очками в стиле пятидесятых годов была заметна размазанная тушь. Казалось, она изрядно пьяна.
— Что происходит?
Строберри заморгала на меня глазами.
— Некоторые посетители отказались от клуба. Отказались. Понимаешь, леди?
— Кто отказался?
— Мисс Огава. — Она стукнула рукой по столу. Бутылка подскочила, официанты и девушки обернулись. — Я говорила тебе, разве не так? Что я говорила? — Она указала на меня пальцем и злобно процедила: — Помнишь, говорила, что у мисс Огавы в трусиках чин-чин? Да, Грей-сан, новость плохая! У нее и хвост есть. Ты снимаешь с мисс Огавы трусы и сначала… — Строберри развела колени и ткнула пальцем между ног. — Сначала видишь чин-чин. А с другой стороны… — Она развернулась на кресле и хлопнула себя по ягодицам: — …увидишь хвост. Потому что она — зверь. Очень просто. Огава — зверь.
Голос Строберри мог бы вознестись в поднебесье, если бы что-то ее не остановило. Она отложила ручку, сдвинула очки на кончик носа и посмотрела на меня поверх них. — Твое лицо. Что случилось с твоим лицом?
— Строберри, послушайте, Джейсон на работу не выйдет. И русские тоже. Они просили меня передать, что уходят. Ушли в другое место. Не знаю куда.
— О боже. — Ее глаза остановились на моем синяке. — Скажи Строберри правду. — Она убедилась, что никто не слушает, наклонилась вперед и сказала: — Что, Огава тоже приходила к Грей-сан?
Я заморгала:
— Тоже?
Она налила себе еще текилы и осушила рюмку одним глотком. Лицо под гримом было очень красным.
— Хорошо, — сказала она и промокнула рот кружевным платком. — Пора поговорить откровенно. Сядь. Садись же.
Она по-хозяйски похлопала по стулу рукой. Я выдвинула стул и села, сжала на коленях сумку.
— Грей-сан, оглянись вокруг. — Она обвела рукой пустые столики. — Посмотри на клуб Строберри. Видишь, сколько девушек сегодня не пришло! Ты хочешь знать почему, леди? Мм? Ты хочешь знать почему? Потому что они остались дома! Плачут!
Она подняла список, сердито потрясла им перед моим лицом, словно это я была виновата в их отсутствии.
— Каждая девушка, что была на вечеринке у Фуйю-ки, проснулась ночью, и что они увидели в своем доме? Мисс Огаву или одного из телохранителей Фуйюки. Ты одна пришла сегодня работать.
— Но… — Я замолчала. Никак не могла уяснить того, что произошло. В голове беспорядочно толпились мысли и образы. — Вы должны мне объяснить, — сказала я тихо. — Объясните, только медленно. Что вы хотите сказать? Я думала, только наш дом и только Джейсон…
— Я же сказала! Огава — зверь, — прошипела она, приблизив ко мне свое лицо. — Она ходила ночью ко всем. Может, решила, что она — Санта-Клаус.
— Но почему? Чего она хотела?
— Строберри не знает. — Она набрала номер на старомодном телефоне, розовом с золотом. Прикрыла рукой трубку и прошептала: — Весь вечер пытаюсь выяснить.
Около десяти часов вечера порыв ветра поднял стаю ворон и швырнул в окна клуба. Я до сих пор помню этих ворон. Час был поздний, и птицы должны были бы сидеть в своих гнездах. Невольно начинаешь причислять это происшествие к разряду знамений. Одна ворона ударилась в стекло так сильно, что почти все посетители клуба соскочили со стульев. Я осталась на месте. Молча смотрела на птиц и думала: кто в прошлом Фуйюки мог обладать трансформирующей силой, о которой говорил Ши Чонгминг? Должно быть, я единственная в зале не испугалась, когда ворона, словно пуля, ударилась в окно.
Строберри помогла мне замаскировать синяк тональным кремом и отправила к столам. Я сидела, не слушая посетителей, не разговаривая. Оживилась, только когда подали еду. Затем съела все, что могла, придерживая возле рта салфетку, чтобы никто не заметил моего аппетита. После того как я оплатила дорогу к Ши Чонгмингу, денег у меня осталось очень мало, и все, что я съела за последние сутки, было немного сабу-сабу да миска дешевой лапши в баре Синдзюку.
Атмосфера в клубе была напряженной. Многие посетители, даже завсегдатаи, почувствовали это и быстро ушли. Порой становилось так тихо, что я слышала скрип механизма, управлявшего качелями Мэрилин. Я была уверена: дело не в том, что многие девушки сегодня отсутствуют. Наверняка рассказы о прошлой ночи уже распространились, и теперь все чувствовали беспокойство.
Строберри большую часть вечера провела возле телефона: используя свои связи, она старалась выяснить обстановку. Я вспомнила об офицерах из полиции, которые захаживали в клуб, они могли бы что-то ей сказать. Прошли долгие часы, но ей, видимо, не удалось узнать причину атаки медсестры. Первой новость узнала я.
Мое внимание привлекли иероглифы, сверкнувшие на экране, висевшем на противоположном доме. Я немедленно узнала их. «Расследование убийства». Рядом с иероглифами мерцало знакомое лицо: в ночном небе широко улыбался Бизон.
Я встала так быстро, что опрокинула бокал. Мой гость откинулся на стуле, пытаясь спасти брюки от плеснувшего на стол виски. Я не остановилась и не подала ему салфетку. Словно в трансе, направилась к окну. На экране, протянув к телекамере руку, пел Бизон, молодой, стройный, с густыми волосами. Под кадром появились другие иероглифы. Я с трудом разобрала: в 8.30 вечера умер Баи-сан. Всего лишь два часа назад. Причина? Серьезные внутренние повреждения.
Я положила руку на стекло, запотевшее от моего дыхания. Подсвеченный цветным изображением, тихо падал снег. Тем временем на экране демонстрировали фотографии Бизона: на одной из них он был в зените славы — микрофон, худое лицо, голливудская улыбка, гофрированная рубашка. Затем выплыл кадр с больницей: вспышки фотокамер, врач, обращающийся к толпе репортеров… Я смотрела, открыв рот, вглядываясь в иероглифы. Певец… сорок семь лет… гастролировал со «Спай-дерср… номер один в списке популярных исполнителей… скандал в гольф-клубе Боба Хоупа. Я наклонила набок голову. Бизон? Убит? И люди Фуйюки вломились в дома девушек, тех, что были у него прошлой ночью на вечеринке…
Позади меня зазвонил телефон. Я подпрыгнула. Я и не заметила, как тихо стало в клубе, но, когда оглянулась через плечо, то не услышала ни стука посуды, ни разговоров. Все глядели на экран. Строберри тоже вышла из-за своего стола и стояла недалеко от меня. Городские огни отражались на ее лице. Она не сразу обратила внимание на телефон, он прозвонил три раза, прежде чем она вышла из транса и вернулась на место. Схватила трубку и резко сказала: «Моси-моси?»
Все глаза обратились к ней. Иногда можно чуть ли не прочитать слова, которые слышит говорящий по телефону человек: это заметно по выражению его лица. Строберри долго кого-то слушала, а когда заговорила, ее голос звучал монотонно.
— Вы уверены? — спросила она. — Вы уверены?
Она еще немного послушала и бросила трубку на рычаг. От ее лица отхлынула кровь. Она оперлась руками на стол, словно пыталась удержать равновесие. Затем устало потерла виски, отперла ящик стола, вытащила пачку купюр и сунула их в карман. Я уже хотела отойти от окна, когда она выпрямилась и процокала ко мне на своих высоких каблуках. Шла она быстро, так что белое манто вздулось вокруг нее, как колокол. Я заметила серый оттенок вокруг драматически сжатого рта, а на воротнике манто — след от помады.
— Сюда.
Строберри, не останавливаясь, взяла меня за руку и потащила от окна — мимо столов, мимо удивленных лиц. «Что она сделала?» — услышала я изумленный вопрос посетителя. Она провела меня через алюминиевую дверь. Девушка в приемной привстала на цыпочки, пытаясь понять, что происходит. Строберри вывела меня в коридор, ведущий к лестнице и туалетам. Мы миновали мужской туалет (там попытались изрядной порцией хлорки заглушить запах рвоты) и оказались в маленькой комнате, где обычно накладывали макияж. Строберри плотно закрыла за собой дверь, и мы встали лицом к лицу. Она дрожала и дышала так тяжело, что под белым манто заметно вздымались и опадали плечи.
— Выслушай меня, леди.
— Что?
— Ты должна уйти.
— Что?
— Уволиться отсюда. — Она сжала мою руку. — Вы с Джейсоном должны покинуть свой дом. Убраться из Токио. С полицией не говорите. Просто уезжайте. Строберри не хочет знать, куда вы поедете.
— Нет. — Я замотала головой. — Нет. Никуда не поеду.
— Грей-сан, это очень важно. В Токио что-то случилось. И что-то распространяется — распространяется. — Она помолчала, с любопытством вглядываясь в мое лицо. — Грей-сан. Ты понимаешь, что происходит? Ты знаешь новость?
Я оглянулась через плечо на закрытую дверь.
— Вы имеете в виду Баи-сан? То, что случилось с ним. — Руки задрожали. Мне припомнился иероглиф. Внутренние повреждения. — Это сделала Огава?
— Тсс! — Она заговорила тихо и быстро. — Слушай меня. Ему нанесли визит. В результате он попал в больницу, успел поговорить с полицией, а потом умер. Наверное, сошел с ума, если говорил с полицией, но, похоже, знал, что все равно умрет…
— Визит от Огавы?
Она сняла очки.
— Грей-сан, на вечеринке у господина Фуйюки был вор.
— Вор?
— Поэтому Огава и спятила. Вчера ночью в дом господина Фуйюки вошел червь, и теперь Фуйюки горюет.
На меня нахлынуло странное чувство. Похоже, за небоскребами притаилось ужасное разоблачение, похожее на Годзиллу.
— Что было украдено?
— А ты как думаешь, Грей? — Она опустила подбородок на грудь и подняла на меня многозначительный взгляд. — Мм? Что думаешь? Догадываешься?
— Ох, — прошептала я и сама почувствовала, что побледнела.
Она кивнула.
— Да. Кто-то украл лекарство Фуйюки. Я села на ближайший стул и выдохнула:
— О… нет. Это… этого я не ожидала.
— Послушай.
Строберри наклонилась ко мне очень близко. Я чувствовала запах текилы и лимонных духов.
— Вор был на вечеринке. Медсестра ходила ночью в каждый дом, смотрела повсюду, но Баи-сан сказал полиции, что она все еще не нашла свою сагашимоно. Вещь, которую она ищет. — Строберри облизнула пальцы, похлопала по прическе и посмотрела через плечо, словно опасаясь, что кто-то стоит позади. — Знаешь… — сказала она очень тихо, склонившись ко мне еще ближе, так что наши щеки соприкасались. Я видела, как ее красные губы двигаются рядом с моим ртом. — Огава и я слышим, что вылетает иногда из твоего большого рта… — На улице взревела сирена. — Я начинаю думать, Грей-сан, что этот вор — ты…
— Никто не знает, что я задавала вопросы, — прошептала я, глядя ей прямо в глаза. — Только вы.
Она выпрямилась и иронически подняла брови.
— В самом деле? В самом деле, Грей?
Мне вдруг стало очень холодно. Я вспомнила, как настойчиво просила Фуйюки показать мне квартиру.
Вспомнила, как шла по коридору медсестра. Она поймала меня, когда во время удушья Фуйюки я хотела улизнуть от компании. Оглядываясь на собственные поступки, порой, не можешь поверить, что была так глупа и недальновидна.
— Да, — сказала я дрожащим голосом и приложила руку к голове. — Да. Никто не знает, я… уверена.
— Грей-сан, послушай. Мисс Огава в ярости. Она собирается снова прийти в каждый дом, пока не найдет вора. В каждый дом. И в этот раз она не будет такой доброй.
— Но я…
Я тупо смотрела на запачканный помадой воротник Строберри. Он напомнил мне о крови, о попавших в ловушки животных, о лисах, которые в охотничий сезон со стоном подходили к дому моих родителей. Думала о руке с часами, торчавшей из автомобильного багажника. Принялась растирать предплечья, чувствуя, как по ним бегают мурашки.
— Я не могу уехать из Токио. Не могу. Вы не понимаете…
— Строберри говорит: уезжай из Токио. Ты уволена. Слышишь? Уволена. Не возвращайся.
Она вынула из кармана пачку денег и, взявшись за нее указательным и средним пальцем, поднесла к моему носу.
— Это прощальный подарок от Строберри. Джейсону тоже дай.
Я потянулась за деньгами, но она сжала пачку.
— Грей-сан.
Она заглянула мне в глаза, и я увидела собственное лицо, отразившееся в небесно-голубых линзах. Строберри заговорила по-японски. В других обстоятельствах музыкальная речь звучала бы прекрасно.
— Поймешь по-японски?
— Да.
— Обещай мне, ладно? Пообещай, что однажды я получу от тебя письмо. Хорошее письмо, в котором ты напишешь, что счастлива. Напишешь, что ты в безопасности, в другой стране… — Она замолчала, изучая мою реакцию. — Обещаешь?
«Некоторые любят погорячее» открыто!!!
Мы ждем вас!!! Позвоните по этому номеру,
и вас впустят
Я подошла к стоявшей напротив телефонной будке и набрала номер. Дожидаясь ответа, смотрела на клуб, на снежинки, падающие на выставленную ногу Мэрилин. Снег собирался в маленький сугроб, пока десятое раскачивание качелей не стряхивало его, и снег летел вниз, подсвеченный неоновыми огнями. Мне представились играющие дети и снег, летящий из-под полозьев Санта-Клауса.
— Моей-носи!
— Кто говорит?
— Мама Строберри.
— А я с кем говорю? Грей-сан?
— Да.
Строберри посылает за тобой лифт.
Я вышла на пятидесятом этаже. Девушка, дежурившая в приемной, казалась веселой, но стоило мне войти в алюминиевые двери, как я почувствовала: что-то неладно. Отопление было очень слабым, и несколько девушек, сидевших возле столов, мерзли в открытых платьях. Страдали на холоде и цветы, от налитой в вазы воды дурно пахло. Лица у посетителей были невеселые, и Строберри сгорбившись сидела у стола. На ней была шубка из белого меха длиною до щиколоток, возле локтя стояла бутылка текилы. Строберри рассеянно смотрела на список с именами девушек. Под маленькими очками в стиле пятидесятых годов была заметна размазанная тушь. Казалось, она изрядно пьяна.
— Что происходит?
Строберри заморгала на меня глазами.
— Некоторые посетители отказались от клуба. Отказались. Понимаешь, леди?
— Кто отказался?
— Мисс Огава. — Она стукнула рукой по столу. Бутылка подскочила, официанты и девушки обернулись. — Я говорила тебе, разве не так? Что я говорила? — Она указала на меня пальцем и злобно процедила: — Помнишь, говорила, что у мисс Огавы в трусиках чин-чин? Да, Грей-сан, новость плохая! У нее и хвост есть. Ты снимаешь с мисс Огавы трусы и сначала… — Строберри развела колени и ткнула пальцем между ног. — Сначала видишь чин-чин. А с другой стороны… — Она развернулась на кресле и хлопнула себя по ягодицам: — …увидишь хвост. Потому что она — зверь. Очень просто. Огава — зверь.
Голос Строберри мог бы вознестись в поднебесье, если бы что-то ее не остановило. Она отложила ручку, сдвинула очки на кончик носа и посмотрела на меня поверх них. — Твое лицо. Что случилось с твоим лицом?
— Строберри, послушайте, Джейсон на работу не выйдет. И русские тоже. Они просили меня передать, что уходят. Ушли в другое место. Не знаю куда.
— О боже. — Ее глаза остановились на моем синяке. — Скажи Строберри правду. — Она убедилась, что никто не слушает, наклонилась вперед и сказала: — Что, Огава тоже приходила к Грей-сан?
Я заморгала:
— Тоже?
Она налила себе еще текилы и осушила рюмку одним глотком. Лицо под гримом было очень красным.
— Хорошо, — сказала она и промокнула рот кружевным платком. — Пора поговорить откровенно. Сядь. Садись же.
Она по-хозяйски похлопала по стулу рукой. Я выдвинула стул и села, сжала на коленях сумку.
— Грей-сан, оглянись вокруг. — Она обвела рукой пустые столики. — Посмотри на клуб Строберри. Видишь, сколько девушек сегодня не пришло! Ты хочешь знать почему, леди? Мм? Ты хочешь знать почему? Потому что они остались дома! Плачут!
Она подняла список, сердито потрясла им перед моим лицом, словно это я была виновата в их отсутствии.
— Каждая девушка, что была на вечеринке у Фуйю-ки, проснулась ночью, и что они увидели в своем доме? Мисс Огаву или одного из телохранителей Фуйюки. Ты одна пришла сегодня работать.
— Но… — Я замолчала. Никак не могла уяснить того, что произошло. В голове беспорядочно толпились мысли и образы. — Вы должны мне объяснить, — сказала я тихо. — Объясните, только медленно. Что вы хотите сказать? Я думала, только наш дом и только Джейсон…
— Я же сказала! Огава — зверь, — прошипела она, приблизив ко мне свое лицо. — Она ходила ночью ко всем. Может, решила, что она — Санта-Клаус.
— Но почему? Чего она хотела?
— Строберри не знает. — Она набрала номер на старомодном телефоне, розовом с золотом. Прикрыла рукой трубку и прошептала: — Весь вечер пытаюсь выяснить.
Около десяти часов вечера порыв ветра поднял стаю ворон и швырнул в окна клуба. Я до сих пор помню этих ворон. Час был поздний, и птицы должны были бы сидеть в своих гнездах. Невольно начинаешь причислять это происшествие к разряду знамений. Одна ворона ударилась в стекло так сильно, что почти все посетители клуба соскочили со стульев. Я осталась на месте. Молча смотрела на птиц и думала: кто в прошлом Фуйюки мог обладать трансформирующей силой, о которой говорил Ши Чонгминг? Должно быть, я единственная в зале не испугалась, когда ворона, словно пуля, ударилась в окно.
Строберри помогла мне замаскировать синяк тональным кремом и отправила к столам. Я сидела, не слушая посетителей, не разговаривая. Оживилась, только когда подали еду. Затем съела все, что могла, придерживая возле рта салфетку, чтобы никто не заметил моего аппетита. После того как я оплатила дорогу к Ши Чонгмингу, денег у меня осталось очень мало, и все, что я съела за последние сутки, было немного сабу-сабу да миска дешевой лапши в баре Синдзюку.
Атмосфера в клубе была напряженной. Многие посетители, даже завсегдатаи, почувствовали это и быстро ушли. Порой становилось так тихо, что я слышала скрип механизма, управлявшего качелями Мэрилин. Я была уверена: дело не в том, что многие девушки сегодня отсутствуют. Наверняка рассказы о прошлой ночи уже распространились, и теперь все чувствовали беспокойство.
Строберри большую часть вечера провела возле телефона: используя свои связи, она старалась выяснить обстановку. Я вспомнила об офицерах из полиции, которые захаживали в клуб, они могли бы что-то ей сказать. Прошли долгие часы, но ей, видимо, не удалось узнать причину атаки медсестры. Первой новость узнала я.
Мое внимание привлекли иероглифы, сверкнувшие на экране, висевшем на противоположном доме. Я немедленно узнала их. «Расследование убийства». Рядом с иероглифами мерцало знакомое лицо: в ночном небе широко улыбался Бизон.
Я встала так быстро, что опрокинула бокал. Мой гость откинулся на стуле, пытаясь спасти брюки от плеснувшего на стол виски. Я не остановилась и не подала ему салфетку. Словно в трансе, направилась к окну. На экране, протянув к телекамере руку, пел Бизон, молодой, стройный, с густыми волосами. Под кадром появились другие иероглифы. Я с трудом разобрала: в 8.30 вечера умер Баи-сан. Всего лишь два часа назад. Причина? Серьезные внутренние повреждения.
Я положила руку на стекло, запотевшее от моего дыхания. Подсвеченный цветным изображением, тихо падал снег. Тем временем на экране демонстрировали фотографии Бизона: на одной из них он был в зените славы — микрофон, худое лицо, голливудская улыбка, гофрированная рубашка. Затем выплыл кадр с больницей: вспышки фотокамер, врач, обращающийся к толпе репортеров… Я смотрела, открыв рот, вглядываясь в иероглифы. Певец… сорок семь лет… гастролировал со «Спай-дерср… номер один в списке популярных исполнителей… скандал в гольф-клубе Боба Хоупа. Я наклонила набок голову. Бизон? Убит? И люди Фуйюки вломились в дома девушек, тех, что были у него прошлой ночью на вечеринке…
Позади меня зазвонил телефон. Я подпрыгнула. Я и не заметила, как тихо стало в клубе, но, когда оглянулась через плечо, то не услышала ни стука посуды, ни разговоров. Все глядели на экран. Строберри тоже вышла из-за своего стола и стояла недалеко от меня. Городские огни отражались на ее лице. Она не сразу обратила внимание на телефон, он прозвонил три раза, прежде чем она вышла из транса и вернулась на место. Схватила трубку и резко сказала: «Моси-моси?»
Все глаза обратились к ней. Иногда можно чуть ли не прочитать слова, которые слышит говорящий по телефону человек: это заметно по выражению его лица. Строберри долго кого-то слушала, а когда заговорила, ее голос звучал монотонно.
— Вы уверены? — спросила она. — Вы уверены?
Она еще немного послушала и бросила трубку на рычаг. От ее лица отхлынула кровь. Она оперлась руками на стол, словно пыталась удержать равновесие. Затем устало потерла виски, отперла ящик стола, вытащила пачку купюр и сунула их в карман. Я уже хотела отойти от окна, когда она выпрямилась и процокала ко мне на своих высоких каблуках. Шла она быстро, так что белое манто вздулось вокруг нее, как колокол. Я заметила серый оттенок вокруг драматически сжатого рта, а на воротнике манто — след от помады.
— Сюда.
Строберри, не останавливаясь, взяла меня за руку и потащила от окна — мимо столов, мимо удивленных лиц. «Что она сделала?» — услышала я изумленный вопрос посетителя. Она провела меня через алюминиевую дверь. Девушка в приемной привстала на цыпочки, пытаясь понять, что происходит. Строберри вывела меня в коридор, ведущий к лестнице и туалетам. Мы миновали мужской туалет (там попытались изрядной порцией хлорки заглушить запах рвоты) и оказались в маленькой комнате, где обычно накладывали макияж. Строберри плотно закрыла за собой дверь, и мы встали лицом к лицу. Она дрожала и дышала так тяжело, что под белым манто заметно вздымались и опадали плечи.
— Выслушай меня, леди.
— Что?
— Ты должна уйти.
— Что?
— Уволиться отсюда. — Она сжала мою руку. — Вы с Джейсоном должны покинуть свой дом. Убраться из Токио. С полицией не говорите. Просто уезжайте. Строберри не хочет знать, куда вы поедете.
— Нет. — Я замотала головой. — Нет. Никуда не поеду.
— Грей-сан, это очень важно. В Токио что-то случилось. И что-то распространяется — распространяется. — Она помолчала, с любопытством вглядываясь в мое лицо. — Грей-сан. Ты понимаешь, что происходит? Ты знаешь новость?
Я оглянулась через плечо на закрытую дверь.
— Вы имеете в виду Баи-сан? То, что случилось с ним. — Руки задрожали. Мне припомнился иероглиф. Внутренние повреждения. — Это сделала Огава?
— Тсс! — Она заговорила тихо и быстро. — Слушай меня. Ему нанесли визит. В результате он попал в больницу, успел поговорить с полицией, а потом умер. Наверное, сошел с ума, если говорил с полицией, но, похоже, знал, что все равно умрет…
— Визит от Огавы?
Она сняла очки.
— Грей-сан, на вечеринке у господина Фуйюки был вор.
— Вор?
— Поэтому Огава и спятила. Вчера ночью в дом господина Фуйюки вошел червь, и теперь Фуйюки горюет.
На меня нахлынуло странное чувство. Похоже, за небоскребами притаилось ужасное разоблачение, похожее на Годзиллу.
— Что было украдено?
— А ты как думаешь, Грей? — Она опустила подбородок на грудь и подняла на меня многозначительный взгляд. — Мм? Что думаешь? Догадываешься?
— Ох, — прошептала я и сама почувствовала, что побледнела.
Она кивнула.
— Да. Кто-то украл лекарство Фуйюки. Я села на ближайший стул и выдохнула:
— О… нет. Это… этого я не ожидала.
— Послушай.
Строберри наклонилась ко мне очень близко. Я чувствовала запах текилы и лимонных духов.
— Вор был на вечеринке. Медсестра ходила ночью в каждый дом, смотрела повсюду, но Баи-сан сказал полиции, что она все еще не нашла свою сагашимоно. Вещь, которую она ищет. — Строберри облизнула пальцы, похлопала по прическе и посмотрела через плечо, словно опасаясь, что кто-то стоит позади. — Знаешь… — сказала она очень тихо, склонившись ко мне еще ближе, так что наши щеки соприкасались. Я видела, как ее красные губы двигаются рядом с моим ртом. — Огава и я слышим, что вылетает иногда из твоего большого рта… — На улице взревела сирена. — Я начинаю думать, Грей-сан, что этот вор — ты…
— Никто не знает, что я задавала вопросы, — прошептала я, глядя ей прямо в глаза. — Только вы.
Она выпрямилась и иронически подняла брови.
— В самом деле? В самом деле, Грей?
Мне вдруг стало очень холодно. Я вспомнила, как настойчиво просила Фуйюки показать мне квартиру.
Вспомнила, как шла по коридору медсестра. Она поймала меня, когда во время удушья Фуйюки я хотела улизнуть от компании. Оглядываясь на собственные поступки, порой, не можешь поверить, что была так глупа и недальновидна.
— Да, — сказала я дрожащим голосом и приложила руку к голове. — Да. Никто не знает, я… уверена.
— Грей-сан, послушай. Мисс Огава в ярости. Она собирается снова прийти в каждый дом, пока не найдет вора. В каждый дом. И в этот раз она не будет такой доброй.
— Но я…
Я тупо смотрела на запачканный помадой воротник Строберри. Он напомнил мне о крови, о попавших в ловушки животных, о лисах, которые в охотничий сезон со стоном подходили к дому моих родителей. Думала о руке с часами, торчавшей из автомобильного багажника. Принялась растирать предплечья, чувствуя, как по ним бегают мурашки.
— Я не могу уехать из Токио. Не могу. Вы не понимаете…
— Строберри говорит: уезжай из Токио. Ты уволена. Слышишь? Уволена. Не возвращайся.
Она вынула из кармана пачку денег и, взявшись за нее указательным и средним пальцем, поднесла к моему носу.
— Это прощальный подарок от Строберри. Джейсону тоже дай.
Я потянулась за деньгами, но она сжала пачку.
— Грей-сан.
Она заглянула мне в глаза, и я увидела собственное лицо, отразившееся в небесно-голубых линзах. Строберри заговорила по-японски. В других обстоятельствах музыкальная речь звучала бы прекрасно.
— Поймешь по-японски?
— Да.
— Обещай мне, ладно? Пообещай, что однажды я получу от тебя письмо. Хорошее письмо, в котором ты напишешь, что счастлива. Напишешь, что ты в безопасности, в другой стране… — Она замолчала, изучая мою реакцию. — Обещаешь?