Страница:
Он прикоснулся пальцами к клавиатуре компьютера Пола, закрыл глаза и отвернулся. Его лицо всего за несколько секунд сменило целый ряд самых разных выражений, и наконец эта последовательность завершилась ехидной ухмылкой. Его пальцы забегали по клавиатуре настолько быстро, что казалось, будто клавиатура его даже как бы стопорит.
Около половины минуты мы с Полом зачарованно наблюдали за ним.
– Господи, посмотри на его лицо, – прошептал Пол. – Трансцендентальность. Это сверхъестественно. Я бы все отдал за его дар.
А вот это была последняя фраза, произнесенная Полом. Клянусь.
Я собирался сказать ему, что шептать необязательно, что он может сейчас петь во всю глотку, а я могу аккомпанировать ему на тенор-саксе. Но тут мы оба заметили, как изменилось выражение лица Герба. Вся трансцендентальность начала его покидать.
Сначала он нахмурился. Потом перестал набирать текст, замер. Потом начал делать вдох. При этом у него медленно, но верно отвисала челюсть. Его брови мало-помалу поднимались все выше и выше. Удивление. Изумление. Из-за того, что брови вздернулись, Герб был вынужден открыть глаза, и глаза у него очень скоро стали преогромными. Тревога. Недоверие. Страх. Паника. Ужас. Неверие. Оцепенение.
Все это произошло секунд за десять. Может быть, прошло даже меньше времени. Но я никогда не забуду даже тысячной доли каждой из этих секунд.
Мы с Полом поняли: случилось нечто ужасное. Герб побледнел, у него на лбу набухли вены, будто макаронины, мышцы шеи напряглись и окаменели. Я мог думать только об одном – что у него начинается инсульт. Он наконец сумел сделать вдох широко открытым ртом. Я боялся, что он не сумеет сделать выдох.
А потом я испугался, когда он выдохнул. Наверное, это был самый ужасный звук, какой когда-либо исходил из глотки человека. А у Герба были очень большие легкие.
Сам дьявол, наверное, пожалел бы человека, который так страшно кричит.
Может быть, и пожалел: через одну-две секунды взорвались все микрофоны в каюте, а из-за этого нарушился также прием видео. Вы видели и слышали материалы обо всем, что случилось на корабле, и вы знаете, как мучительна, как душераздирающа эта пара мгновений. Прошло еще секунд пятнадцать. Я все слышал "живьем", в относительно небольшом помещении, но не оглох, хотя мне очень хотелось оглохнуть.
Сначала это был крик боли, быстро сменившийся безумной агонией, и так продолжалось, казалось, миллион лет, потом на смену агонии пришло отчаяние, а на последних секундах к отчаянию примешались невероятная тоска, невыносимая печаль.
Я понятия не имел о том, что стряслось. Но почему-то понял, что самое страшное.
Так и было.
Не только мы слышали такой крик. Такой крик, слышали даже те, кого не было на борту "Шеффилда".
К тому моменту, когда я сообразил, что тащить Герба мне бы мог помочь Пол, я уже был довольно далеко от него.
– Позвоните доктору Эми, – выпалил я и потащил Герба дальше.
От "Жнепстое" до лифта – почти целиком радиус корабля. Черные точки перед глазами. Вверх на пять палуб с бешеной скоростью. Кровь стучит в висках. От лифта – в лазарет, это около половины радиуса, но маршрут сложнее. Дурацкая планировка. Теперь перед глазами – красные пятна. Я заблудился, пришлось вернуться обратно. Взял на заметку: пользуйся моментами, когда можно отдышаться. Заметил впереди большие красные буквы "НП" и красный крест как раз в то самое мгновение, когда начало темнеть перед глазами. Идти, идти, ничего страшного – умная дверь сама пропустит.
Наверное, она меня и пропустила, но что-то жесткое сразу за ней – нет. Наверное, я ударился затылком, да так сильно, что отлетел. Это было очень неудачно, потому что я сразу же стукнулся лицом о затылок Герба. Говорят, в этот миг череп у меня треснул громче, чем в первый раз.
Хочу все разъяснить: проблема заключалась не в нехватке автомедиков – их на борту "Шеффилда" было не меньше двух сотен, и кто-то подсчитал, что этого должно хватить пяти сотням человек до тех пор, пока они не соберут новую аппаратуру. Дело тут даже не в нехватке автомедиков, которые были включены и готовы к применению. Четыре пациента одновременно – это не являлось даже маленькой нагрузкой для всех ресурсов, имевшихся в распоряжении доктора Эми. И в то время, как многие другие части инфраструктуры "Шеффилда" оставляли желать лучшего, она чертовски хорошо позаботилась о том, чтобы медицина не стала одной из этих частей. Наши автомедики годились для приближенных Пророка.
Никто не был ни в чем виноват. Просто возникла суматоха, вот и все. Видимо, в палате "Скорой помощи" все были настолько же переполнены адреналином, как и я, если не больше. Только один из этих людей знал меня достаточно хорошо, чтобы хотя бы предположить, какое расстояние мне пришлось пробежать на полной скорости, таща человека, который весил больше меня килограммов на тридцать пять. И эта женщина не только была самым занятым человеком в палате – она уже знала (в то время как больше не знал почти никто) о том, что случилось, что стало причиной всего этого. Удивительно, как вообще она смогла работать, а ведь она более чем компетентно оказывала помочь всем троим пациентам в тяжелом состоянии.
Просто какое-то время никто не замечал, что я умер, вот и все.
Но, видимо, кто-то все-таки заметил, в каком я состоянии, когда я еще не окончательно вырубился. А уж автомедики у нас были самые лучшие. Особая опасность мне не грозила. Но Герб и его коллеги уже были отсоединены от аппаратуры к тому моменту, когда мой автомедик решил заняться мною всерьез.
Я очнулся, когда крышка капсулы открылась, разжал веки и увидел Соломона Шорта. Он сидел в нескольких метрах от капсулы и смотрел на меня. Лицо у него было задумчивое, взгляд отстраненный. Заметив, что я пришел в себя, он прищурился, встал и подошел к капсуле. Вид у него был настолько серьезный, что мне сразу захотелось подшутить над ним, но вдруг я заметил, что у него дрожит нижняя губа.
Он наклонился ко мне, заглянул в глаза и без тени юмора проговорил:
– Если ты еще раз умрешь, я на тебя очень сильно рассержусь. Ты меня понял?
– А как Герб? А что… я умер?
Сол выпрямился и кивнул.
– Да. Немножко умер.
– Ничего себе. А как…
– Физически – нормально.
На панели внутри капсулы автомедика включился маленький жидкокристаллический дисплей.
– А в другом плане?
– Лучше доктора Льюис в этом смысле никого нет. Пока я размышлял над тем, что может означать это утверждение и чего оно может не означать, желтый свет дисплея стал янтарным. Я знал, что это нехорошо, и приступил к выполнению четырехэтапного цикла циркулярного дыхания. При первом выдохе цвет дисплея снова стал желтым.
– Ли умерла, да? Его сестра-двойняшка? В то время, когда они были на связи?
Дисплей погас.
– Все умерли, – сказал Сол. – Почти.
Он отвернулся и стал медленно ходить по палате.
Я решил, что он выражается образно: все, кто находился на борту корабля, разделили боль Герба. Но голос Сола прозвучал так же странно, как сказанные им слова.
– Господи, как же это ужасно для него! – Я невольно представил себе, каково это могло быть для Герба – разделить смерть сестры, и дисплей снова загорелся и стал желтым. Я сосредочился на дыхании, постарался прогнать этот образ, но дисплей не погас. – От чего она умерла?
Сол на миг растерялся. Он стоял ко мне спиной.
– Давай поговорим об этом позже.
– Все так плохо?
– Хуже.
Он снова принялся ходить из стороны в сторону. До меня начало доходить, что Соломон Шорт произнес семь фраз подряд, ни разу не пошутив.
– Сол, что случилось? У Герба отказал головной мозг? Кто-то еще на корабле умер?
– Никто на этом корабле не умер, ни физически, ни умственно, – ответил Сол.
– Хорошо, но в чем же тогда дело? Почему ты ведешь себя так странно?
– Давай поговорим об этом позже? – заторможенно выговорил он.
– Почему?
Посмотри на меня.
– Ты не готов.
Тут я сел, послав к чертям желтый свет на дисплее.
– Хотелось бы послушать еще чье-нибудь мнение на этот счет, – заявил я. – Кстати говоря, а где доктор Эми? Почему ее здесь нет?
– Она здесь, – сказал Сол.
Я посмотрел в ту сторону, куда он указал пальцем. Доктор Эми лежала в соседней капсуле автомедика.
Я никогда раньше не видел, чтобы кто-то лежал в такой капсуле с каким-то выражением лица. А доктор Эми выглядела так, словно автомедик не работал, словно она страдала от страшной боли. Это было глупо, и стоило мне взглянуть на мониторы, стало ясно, что аппаратура работает нормально, и все-таки…
– Черт возьми, Соломон, что случилось? Что происходит? Я хочу узнать об этом сейчас.
Желтый цвет дисплея стал янтарным. Сол наконец улыбнулся – и я очень об этом пожалел. Это была жалкая пародия на его обычную улыбку.
– Конечно, хочешь, – тихо проговорил он. Он подошел к моей капсуле и, к моему изумлению и страху, наклонился и взял меня за руки и посмотрел мне прямо в глаза. – Это покажется тебе безумным. Потому что так и есть. Но я клянусь тебе: это правда.
– Ладно, говори.
– Солнца [54]больше нет.
Он хотел сказать мне, что сбрендил? Что он – инопланетянин, завладевший телом моего друга? Была ли разница? Не он ли уложил доктора Эми в эту капсулу?
Все это пронеслось в моем сознании за секунду, и Сол сразу заметил в моем взгляде недоверие и догадался, что впервые в жизни я не заметил явной игры слов.
– Не я, – сказал он. – Моя тезка. Звезда.
Это мне мало что дало.
– Что за чушь ты несешь…
– Джоэль, Солнце взорвалось. Его нет. Исчезла вся Солнечная система. То, что не аннигилировало, то стерилизовалось.
Видимо, я сам не почувствовал, как вытаращил глаза.
– Не болтай чепухи. Солнце не может взорваться! Звезды класса G – не сверхновые. В них нет материалов для взрыва. Это просто нево…
– Знаю, – прервал меня Сол. – Знаю.
– Но… тогда… я… о чем ты говоришь? Что, черная дыра или нейтронная звезда, или… еще что-то… но это же глупость несусветная! Это должны были заметить, мы бы знали об этом давным-давно, задолго до того, как это…
Я замолчал, не в силах ничего понять.
– Я говорю тебе: Солнце взорвалось. Я знаю, что это не могло случиться. Но случилось.
– Что?
Я говорю тебе: все, кого мы оставили позади, мертвы. Вплоть до облака Оорта. От человечества во вселенной осталось только девятнадцать колоний. Прости, пожалуйста, – двадцать. Я забыл про "Нью Фронтирз".
Наконец до меня дошло хотя бы буквальное значение его слов.
– Ты не шутишь. Но не может быть, чтобы ты говорил серьезно. Солнце взорвалось?
Он словно бы пожал плечами – хотя на самом деле не сделал этого.
– То, к которому мы привыкли, – да.
– Чушь собачья. Как… как такое могло случиться? Ведь это – самая изученная звезда во вселенной! Как могли астрономы не заметить аномалию…
Меня отвлекло мигание, которое я засек боковым зрением. Я повернул голову и увидел, что маленький дисплей стал ярко-красным и пульсирует.
Сол сказал:
– Я вижу только две возможности. Во-первых, могла иметь место какая-то фундаментальная, грандиозная ошибка в нашем понимании процессов, происходящих внутри звезд. Истинный ученый никогда не скажет: "Это не могло случиться". Самое большее, что он способен сказать, прозвучит примерно так: "Я наблюдаю такое впервые и не могу это объяснить".
Он отпустил меня и развел руками.
– Может быть, звезды класса G2 все-таки иногда взрываются. Эта взорвалась.
– Сол, мы пристально наблюдаем за звездами уже почти целое тысячелетие…
Он кивнул.
– И вполне вероятно, что звезды класса G2 взрываются один раз в тысячелетие или реже того. Возможно, когда-нибудь этому будет найдено объяснение.
– А что говорит Мэтти?
Сол указал на одну из выстроенных в ряд капсул.
– Он там. Накачан успокоительными.
– Боже!
– Он сказал, что почти ожидал этого шесть лет. Что-то насчет каких-то наблюдений, которые он проводил, когда мы покидали Солнечную систему. Говорил, что никто бы не поверил в это без веских доказательств, а больше никто не смог бы такие наблюдения повторить.
– И это сводило его с ума?
– Меня бы точно свело.
Мое сознание не вмещало проблемы Мэтти. Я догадывался, что понадобится очень много времени, чтобы представить, каково это – знать об этом несколько лет и не иметь возможности хоть что-то сделать. Но сейчас мне было не до этого.
– Ты сказал: две возможности. Какова вторая?
Лицо у Сола стало такое же бесстрастное, каким, по идее, должно было быть сейчас лицо доктора Эми. Кроме глаз. Глаза у Сола были так же наполнены ужасом, как у нее.
– Как раз перед тем, как Хэл разоружил Мэтти и вырубил его, тот кричал: "Парадокс решен, черт бы тебя побрал, Энрико! Что я тебе говорил?"
– Что?
Значение сказанного медленно дошло до меня.
Энрико Ферми спрашивал: "Куда все подевались?"
Если разумная жизнь способна возникнуть хотя бы раз, значит, она способна возникнуть не раз. Должны существовать другие цивилизации, достигшие уровня межзвездных полетов. Где же все они?
Ответ: возможно, они прячутся в кустах. Затаились, облачившись в камуфляж и раскрасив лица краской. Медленно и методично разглядывают поле сражения с помощью снайперских биноклей. Ищут добычу покрупнее и повкуснее, но настолько глупую, что эта добыча выйдет на равнину и начнет вопить: "Йо-хо-хо! Есть тут кто-нибудь?" И примерно раз в тысячелетие кому-нибудь везет.
Я не стал ломать голову над этим вопросом, как и над мучениями Мэтти. К этому моменту на меня начали обрушиваться эмоции. Они начали подступать.
До меня начало доходить, что все мои знакомые, кроме тех, кто находился на борту "Шеффилда", мертвы. Бесповоротно, без надежды на спасение, даже если остался кто-то, кто мог бы их спасти. Все, от Земли до Плутона. Все – от Генерального секретаря Солнечной системы до самых мелких, согласно Конвенции, сошек. Черт побери, до последнего несчастного вируса. Мертвы и уже кремированы. Десятки миллиардов людей. Марсеры. Венерианские драконы. Все животные на всех планетах – поджарены. Все птицы – запечены в пироге. Все рыбы – спалены. Бесчисленные формы жизни погибли безвременно.
Повезло человечеству. Тараканы его все-таки не пережили. У нас на борту не было ни одного.
Я собрался было спросить у Сола, как мы вообще узнали о случившемся, когда смерть обрушилась с небес без всякого предупреждения. Но не успел сформулировать вопрос до конца. И не надо было. Я уже знал ответ.
Двое из тех, кто составлял телепатические пары с тремя коммуникаторами, летевшими на "Шеффилде", по вполне очевидным причинам получали неплохие деньги, в частности, за то, что были поселены на Земле равноудаленно друг от друга. Сестра Герба, по всей видимости, находилась в момент катастрофы на ночной стороне планеты. Наверное, у нее все же было несколько минут после бесполезного сигнала тревоги – до того, как волна перенагретого пара обрушилась и на ту сторону Земли со скоростью значительно ниже скорости света…
Я опустил глаза. На дисплее горели три огонька, все рубиново-красные, и все мигали.
Третий человек из трех пар близнецов, вспомнил я, жил на северном полюсе Ганимеда, а Ганимед вполне мог находиться в момент катастрофы позади Юпитера. Я вдруг попытался представить себе, как выглядел Юпитер "со спины" в те мгновения, когда его изничтожало Солнце. Картина катаклизма была настолько же безошибочна, насколько невероятна.
Время катастрофы было четко зафиксировано благодаря двум сообщениям телепатов.
Только в этот момент я начал по-настоящему понимать, что все, кто был мне небезразличен, кроме людей на борту этого корабля, мертвы. Друзья, родственники, учителя, коллеги, знакомые, люди, которых я мечтал когда-нибудь увидеть…
Алые огоньки стали мигать не слишком синхронно. Их ритмическое взаимодействие выглядело очень интересно. Это подсказало мне идею. Я пожалел, что у меня нет при себе саксофона. Я посмотрел на Соломона, и вроде бы мне захотелось попросить его, чтобы он принес мне сакс, но я увидел его лицо, и тут меня наконец сразил последний удар. До сих пор меня словно бы крепко били с левой, а на этот раз стукнули правой, прямо в сердце.
Джинни мертва.
Не "мертва для меня". Не мертва гипотетически, в каком-то там будущем. Мертва.
В тот момент, когда я ступил на борт релятивистского корабля без нее, я понимал, что, скорее всего, переживу Джинни на много лет, и смирился с этой мыслью. К тому времени, когда я долечу до Новой Бразилии, я, сорокалетний, буду еще находиться на солнечной стороне жизни, а на Земле к этому моменту минует девяносто лет, и Джинни будет…
Вот ведь удивительно – я таки производил в уме математические расчеты.
… прахом, остывшим семьдесят пять лет назад…
Если бы она приняла мое предложение… откликнулась на мою мольбу… если бы она полетела со мной, чтобы начать новую жизнь возле далекой звезды… она бы осталась в живых.
Я обнаружил, что Соломон прижимает мою голову к своей груди. А я даже не заметил, как он ко мне подошел. Я отстранился, нашел взглядом его глаза и улыбнулся от уха до уха.
Подражая Ричи, я проговорил:
– Чертовски не хочется говорить "аятебечтоговорил", Джинни, но… аятебечтоговорил!
Но я не слышал ни слова из того, что произнес. Какой-то олух слишком громко играл на тенор-саксе. Возможно, это была самая первая пьеса Филиппа Гласса [55]– то и дело повторялась одна и та же нота. Бип!Бип!
Бип!Бип!Бип!Вот уж не припомню, сколько раз, черт побери, этот долбаный саксофонист блеял на одной ноте, пока не удосужился перейти на другую. Я уже собрался попросить Сола, чтобы он выключил музыку. Но Сол вытаращил глаза. Глаза у него стали такие здоровенные – на все лицо. Зрачки стали желтыми, превратились в огромные яичные желтки – и не могу сказать, чтобы это было так уж потешно. Я почувствовал, что Сол укладывает меня в капсулу автомедика. Отличная есть песня у старины Джеймса Реймонда [56]: "Опустите меня в речную воду, и пусть она смоет меня. Пусть из камня я превращусь в песок – может быть, потом стану целым". Опустите меня…
Крышка автогробика закрылась, и меня смыло.
Глава 18
Когда я вышел из лазарета, ничего не изменилось, но все было по-другому.
Однажды я прочел книгу, целую книгу о том, что происходило в Нью-Йорке на протяжении недели после атаки террористов в 2001 году. Поэтому теперь меня ничто не удивляло. Я просто никогда не ожидал, что увижу нечто подобное своими глазами. Куда бы ни посмотрел.
Думаю, в истории еще не было более эмоционально травмированной группы людей. Мы были первыми сыновьями и дочерьми Земли, внуками Солнца, которые в буквальном смысле потеряли все, кроме того, что у нас было с собой. Колыбель наших предков исчезла. Все наши родные планеты исчезли.
Не было прецедента, чтобы осмыслить подобное. Не существовало подходящего ритуала. Не годился ни один из традиционных способов психотерапии.
Ни одна из религий человечества никогда не предвидела такого поворота событий – даже те древние, психозно-кровожадные верования, которые нам пришлось искоренить. Случившееся превосходило по масштабам Рагнарёк, в сравнении с этим Армагеддон выглядел карликом, Апокалипсис – жалкой пародией, это затмило Кияму, Кали-Югу, развеяло пророчество о Майтрейе-Будде [58].
Оказалось, что центр вселенной находится в другом месте. О такой возможности никто никогда не задумывался.
К тому времени, как автомедик пролечил меня во второй раз, сорок семь из моих товарищей-колонистов покончили с собой разными способами.
За то, что их было так мало, нужно поставить памятник доктору Эми и ее сотрудникам… и я думаю, немаловажную роль сыграло то уважение, которым она пользовалась на борту "Шеффилда". Несколько человек мне потом признались в том, что им ужасно хотелось умереть, но в конце концов они решили, что не имеют права разочаровывать доктора Эми. Но, думаю, справедливо будет сказать, что больше половины из нас стали живыми трупами, тяжелоранеными ходячими больными. Возвращаясь из лазарета в "Жнепстое", я наткнулся, по меньшей мере, на четырех взрослых людей, сидевших на палубе и плакавших. Мало кто из знакомых узнавал меня, а некоторые вообще словно бы не видели. Никто не улыбался, не разговаривал. Я прошел мимо каюты, дверь которой была открыта нараспашку. Здесь явно произошел сильный пожар. У входа в зал виртуальной реальности выстроилась длинная очередь. Стоявшие в коридоре люди не разговаривали друг с другом. Почти такая же длинная очередь стояла у входа в общую корабельную часовню, и когда я проходил мимо, внутри, похоже, вспыхнула драка. Я пошел дальше и вскоре был вынужден поспешно уступить дорогу охранникам де Манну и Джиму Робертсу. Я не пошел в "Лучшее логово" – одну из двух бесплатных забегаловок, но проходил достаточно недалеко от нее, чтобы обратить внимание на то, что там полно народа, но народа неразговорчивого и угрюмого. Слышалась только тихая музыка. Когда я проходил мимо, в коридор выскочил второй помощник Сильвер, забежал за угол, и его вырвало. Члены экипажа в вотчину колонистов наведывались довольно часто, но выпивать предпочитали в своем кругу. Я раньше никогда не видел никого из офицеров пьяным и догадывался, что такова политика капитана Бина. А теперь все плевали на какую бы то ни было политику.
В "Жнепстое" я нашел Герба, Пэта и Соломона. Они сидели и говорили негромко, будто студенты в общежитии после отбоя, хотя была середина дня. В тот момент, когда я посмотрел на Соломона, мне вдруг пришло в голову, что теперь вряд ли кто-то из нас сможет когда-нибудь назвать его иначе, как только полным именем. А если и сможет, то только через несколько лет.
Он повернул голову и кивнул.
– Привет, Джоэль. Как себя чувствуешь?
– Потрясающе, – ответил я. – Ты в порядке, Герб?
– Нет, – сказал он, вложив в ответ не больше эмоций, чем если бы я поинтересовался, не левша ли он.
– Но будешь в порядке?
– Да, – ответил он таким же тоном.
И в первом, и во втором случае я ему поверил. Мы кивнули друг другу. Мне хотелось положить руку ему на плечо, но я знал, что ему это будет неприятно. Порой очень трудно проявлять заботу о людях, которые не хотят, чтобы к ним прикасались.
Соломон сказал:
– Я тебе так здорово помог в первый раз, когда ты очнулся, что решил: на этот раз трогать тебя не буду.
Ему я руку на плечо положил и сжал пальцы. Он пожал мне руку.
– Хочешь кофе? – спросил Пэт. – Или спирта?
– Да.
Герб кивнул и сварил мне кофе по-ирландски. Я придвинул поближе мой рабочий стул и сел рядом с друзьями.
– Пусть кто-нибудь расскажет мне, что было, пока я отсутствовал. Хоть что-нибудь уже известно!
– Все в Солнечной системе мертвы, – бросил Герб, едва повернув голову ко мне. – Все прочие сведения поступают со скоростью света. Извини.
Я пожалел, что не спросил о чем-нибудь другом.
– А точно, что не только на Зем…
– Сестра-близнец Джина, Терри, находилась за Юпитером. У нее было время понять, что она видит. Бедная женщина. Проклятие пришло с Солнца со скоростью света. Что и требовалось доказать.
Я забыл о том, что уже догадался об этом, лежа в капсуле автомедика. Еще один дурацкий вопрос. Соломон сказал:
– Судя по отрывочным данным, имеющимся в нашем распоряжении, превращение массы Солнца в энергию имело эффективность не менее девяноста процентов, но вполне могло быть и стопроцентным.
Если и можно что-то добавить к этому утверждению, ни у кого из нас слов не нашлось.
– А есть хоть какое-то согласие насчет того, что случилось? – наконец выдавил я.
Каюту наполнил аромат свежесваренного кофе. Соломон фыркнул:
– Для начала нам нужно договориться о том, сколько ангелов смогут сплясать на булавочной головке [59].
– Соломон… – проговорил Пэт. Герб сказал:
– Он хочет сказать, что это религиозный вопрос.
Пэт явно оскорбился.
– Вот именно, – кивнул Соломон. – Каждый в конце концов выскажет четкое мнение, основанное на интуиции, но никто не сможет свою точку зрения защитить. Первые хоть сколь-нибудь надежные данные доберутся до нас только через несколько лет. И я сомневаюсь, что это что-нибудь даст. Не думаю, что до конца моей жизни будет найден ответ на этот вопрос. Разве что только на уровне веры.
– А мне даже не хочется употреблять в этом контексте слово "религия", – сказал Пэт. – У меня просто мурашки по коже.
– "Лезвие Оккама", – проворчал Герб, поставив передо мной чашку с ирландским кофе, он и себе сварил порцию.
– Что-что? – переспросил Пэт.
– Мы забыли про "Лезвие Оккама" [60].
– Что-то не пойму, – признался я, но я видел, что Соломон понимал, о чем речь. Герб сел и сделал глоток кофе.
Около половины минуты мы с Полом зачарованно наблюдали за ним.
– Господи, посмотри на его лицо, – прошептал Пол. – Трансцендентальность. Это сверхъестественно. Я бы все отдал за его дар.
А вот это была последняя фраза, произнесенная Полом. Клянусь.
Я собирался сказать ему, что шептать необязательно, что он может сейчас петь во всю глотку, а я могу аккомпанировать ему на тенор-саксе. Но тут мы оба заметили, как изменилось выражение лица Герба. Вся трансцендентальность начала его покидать.
Сначала он нахмурился. Потом перестал набирать текст, замер. Потом начал делать вдох. При этом у него медленно, но верно отвисала челюсть. Его брови мало-помалу поднимались все выше и выше. Удивление. Изумление. Из-за того, что брови вздернулись, Герб был вынужден открыть глаза, и глаза у него очень скоро стали преогромными. Тревога. Недоверие. Страх. Паника. Ужас. Неверие. Оцепенение.
Все это произошло секунд за десять. Может быть, прошло даже меньше времени. Но я никогда не забуду даже тысячной доли каждой из этих секунд.
Мы с Полом поняли: случилось нечто ужасное. Герб побледнел, у него на лбу набухли вены, будто макаронины, мышцы шеи напряглись и окаменели. Я мог думать только об одном – что у него начинается инсульт. Он наконец сумел сделать вдох широко открытым ртом. Я боялся, что он не сумеет сделать выдох.
А потом я испугался, когда он выдохнул. Наверное, это был самый ужасный звук, какой когда-либо исходил из глотки человека. А у Герба были очень большие легкие.
Сам дьявол, наверное, пожалел бы человека, который так страшно кричит.
Может быть, и пожалел: через одну-две секунды взорвались все микрофоны в каюте, а из-за этого нарушился также прием видео. Вы видели и слышали материалы обо всем, что случилось на корабле, и вы знаете, как мучительна, как душераздирающа эта пара мгновений. Прошло еще секунд пятнадцать. Я все слышал "живьем", в относительно небольшом помещении, но не оглох, хотя мне очень хотелось оглохнуть.
Сначала это был крик боли, быстро сменившийся безумной агонией, и так продолжалось, казалось, миллион лет, потом на смену агонии пришло отчаяние, а на последних секундах к отчаянию примешались невероятная тоска, невыносимая печаль.
Я понятия не имел о том, что стряслось. Но почему-то понял, что самое страшное.
Так и было.
Не только мы слышали такой крик. Такой крик, слышали даже те, кого не было на борту "Шеффилда".
К тому моменту, когда я сообразил, что тащить Герба мне бы мог помочь Пол, я уже был довольно далеко от него.
– Позвоните доктору Эми, – выпалил я и потащил Герба дальше.
От "Жнепстое" до лифта – почти целиком радиус корабля. Черные точки перед глазами. Вверх на пять палуб с бешеной скоростью. Кровь стучит в висках. От лифта – в лазарет, это около половины радиуса, но маршрут сложнее. Дурацкая планировка. Теперь перед глазами – красные пятна. Я заблудился, пришлось вернуться обратно. Взял на заметку: пользуйся моментами, когда можно отдышаться. Заметил впереди большие красные буквы "НП" и красный крест как раз в то самое мгновение, когда начало темнеть перед глазами. Идти, идти, ничего страшного – умная дверь сама пропустит.
Наверное, она меня и пропустила, но что-то жесткое сразу за ней – нет. Наверное, я ударился затылком, да так сильно, что отлетел. Это было очень неудачно, потому что я сразу же стукнулся лицом о затылок Герба. Говорят, в этот миг череп у меня треснул громче, чем в первый раз.
Хочу все разъяснить: проблема заключалась не в нехватке автомедиков – их на борту "Шеффилда" было не меньше двух сотен, и кто-то подсчитал, что этого должно хватить пяти сотням человек до тех пор, пока они не соберут новую аппаратуру. Дело тут даже не в нехватке автомедиков, которые были включены и готовы к применению. Четыре пациента одновременно – это не являлось даже маленькой нагрузкой для всех ресурсов, имевшихся в распоряжении доктора Эми. И в то время, как многие другие части инфраструктуры "Шеффилда" оставляли желать лучшего, она чертовски хорошо позаботилась о том, чтобы медицина не стала одной из этих частей. Наши автомедики годились для приближенных Пророка.
Никто не был ни в чем виноват. Просто возникла суматоха, вот и все. Видимо, в палате "Скорой помощи" все были настолько же переполнены адреналином, как и я, если не больше. Только один из этих людей знал меня достаточно хорошо, чтобы хотя бы предположить, какое расстояние мне пришлось пробежать на полной скорости, таща человека, который весил больше меня килограммов на тридцать пять. И эта женщина не только была самым занятым человеком в палате – она уже знала (в то время как больше не знал почти никто) о том, что случилось, что стало причиной всего этого. Удивительно, как вообще она смогла работать, а ведь она более чем компетентно оказывала помочь всем троим пациентам в тяжелом состоянии.
Просто какое-то время никто не замечал, что я умер, вот и все.
Но, видимо, кто-то все-таки заметил, в каком я состоянии, когда я еще не окончательно вырубился. А уж автомедики у нас были самые лучшие. Особая опасность мне не грозила. Но Герб и его коллеги уже были отсоединены от аппаратуры к тому моменту, когда мой автомедик решил заняться мною всерьез.
Я очнулся, когда крышка капсулы открылась, разжал веки и увидел Соломона Шорта. Он сидел в нескольких метрах от капсулы и смотрел на меня. Лицо у него было задумчивое, взгляд отстраненный. Заметив, что я пришел в себя, он прищурился, встал и подошел к капсуле. Вид у него был настолько серьезный, что мне сразу захотелось подшутить над ним, но вдруг я заметил, что у него дрожит нижняя губа.
Он наклонился ко мне, заглянул в глаза и без тени юмора проговорил:
– Если ты еще раз умрешь, я на тебя очень сильно рассержусь. Ты меня понял?
– А как Герб? А что… я умер?
Сол выпрямился и кивнул.
– Да. Немножко умер.
– Ничего себе. А как…
– Физически – нормально.
На панели внутри капсулы автомедика включился маленький жидкокристаллический дисплей.
– А в другом плане?
– Лучше доктора Льюис в этом смысле никого нет. Пока я размышлял над тем, что может означать это утверждение и чего оно может не означать, желтый свет дисплея стал янтарным. Я знал, что это нехорошо, и приступил к выполнению четырехэтапного цикла циркулярного дыхания. При первом выдохе цвет дисплея снова стал желтым.
– Ли умерла, да? Его сестра-двойняшка? В то время, когда они были на связи?
Дисплей погас.
– Все умерли, – сказал Сол. – Почти.
Он отвернулся и стал медленно ходить по палате.
Я решил, что он выражается образно: все, кто находился на борту корабля, разделили боль Герба. Но голос Сола прозвучал так же странно, как сказанные им слова.
– Господи, как же это ужасно для него! – Я невольно представил себе, каково это могло быть для Герба – разделить смерть сестры, и дисплей снова загорелся и стал желтым. Я сосредочился на дыхании, постарался прогнать этот образ, но дисплей не погас. – От чего она умерла?
Сол на миг растерялся. Он стоял ко мне спиной.
– Давай поговорим об этом позже.
– Все так плохо?
– Хуже.
Он снова принялся ходить из стороны в сторону. До меня начало доходить, что Соломон Шорт произнес семь фраз подряд, ни разу не пошутив.
– Сол, что случилось? У Герба отказал головной мозг? Кто-то еще на корабле умер?
– Никто на этом корабле не умер, ни физически, ни умственно, – ответил Сол.
– Хорошо, но в чем же тогда дело? Почему ты ведешь себя так странно?
– Давай поговорим об этом позже? – заторможенно выговорил он.
– Почему?
Посмотри на меня.
– Ты не готов.
Тут я сел, послав к чертям желтый свет на дисплее.
– Хотелось бы послушать еще чье-нибудь мнение на этот счет, – заявил я. – Кстати говоря, а где доктор Эми? Почему ее здесь нет?
– Она здесь, – сказал Сол.
Я посмотрел в ту сторону, куда он указал пальцем. Доктор Эми лежала в соседней капсуле автомедика.
Я никогда раньше не видел, чтобы кто-то лежал в такой капсуле с каким-то выражением лица. А доктор Эми выглядела так, словно автомедик не работал, словно она страдала от страшной боли. Это было глупо, и стоило мне взглянуть на мониторы, стало ясно, что аппаратура работает нормально, и все-таки…
– Черт возьми, Соломон, что случилось? Что происходит? Я хочу узнать об этом сейчас.
Желтый цвет дисплея стал янтарным. Сол наконец улыбнулся – и я очень об этом пожалел. Это была жалкая пародия на его обычную улыбку.
– Конечно, хочешь, – тихо проговорил он. Он подошел к моей капсуле и, к моему изумлению и страху, наклонился и взял меня за руки и посмотрел мне прямо в глаза. – Это покажется тебе безумным. Потому что так и есть. Но я клянусь тебе: это правда.
– Ладно, говори.
– Солнца [54]больше нет.
Он хотел сказать мне, что сбрендил? Что он – инопланетянин, завладевший телом моего друга? Была ли разница? Не он ли уложил доктора Эми в эту капсулу?
Все это пронеслось в моем сознании за секунду, и Сол сразу заметил в моем взгляде недоверие и догадался, что впервые в жизни я не заметил явной игры слов.
– Не я, – сказал он. – Моя тезка. Звезда.
Это мне мало что дало.
– Что за чушь ты несешь…
– Джоэль, Солнце взорвалось. Его нет. Исчезла вся Солнечная система. То, что не аннигилировало, то стерилизовалось.
Видимо, я сам не почувствовал, как вытаращил глаза.
– Не болтай чепухи. Солнце не может взорваться! Звезды класса G – не сверхновые. В них нет материалов для взрыва. Это просто нево…
– Знаю, – прервал меня Сол. – Знаю.
– Но… тогда… я… о чем ты говоришь? Что, черная дыра или нейтронная звезда, или… еще что-то… но это же глупость несусветная! Это должны были заметить, мы бы знали об этом давным-давно, задолго до того, как это…
Я замолчал, не в силах ничего понять.
– Я говорю тебе: Солнце взорвалось. Я знаю, что это не могло случиться. Но случилось.
– Что?
Я говорю тебе: все, кого мы оставили позади, мертвы. Вплоть до облака Оорта. От человечества во вселенной осталось только девятнадцать колоний. Прости, пожалуйста, – двадцать. Я забыл про "Нью Фронтирз".
Наконец до меня дошло хотя бы буквальное значение его слов.
– Ты не шутишь. Но не может быть, чтобы ты говорил серьезно. Солнце взорвалось?
Он словно бы пожал плечами – хотя на самом деле не сделал этого.
– То, к которому мы привыкли, – да.
– Чушь собачья. Как… как такое могло случиться? Ведь это – самая изученная звезда во вселенной! Как могли астрономы не заметить аномалию…
Меня отвлекло мигание, которое я засек боковым зрением. Я повернул голову и увидел, что маленький дисплей стал ярко-красным и пульсирует.
Сол сказал:
– Я вижу только две возможности. Во-первых, могла иметь место какая-то фундаментальная, грандиозная ошибка в нашем понимании процессов, происходящих внутри звезд. Истинный ученый никогда не скажет: "Это не могло случиться". Самое большее, что он способен сказать, прозвучит примерно так: "Я наблюдаю такое впервые и не могу это объяснить".
Он отпустил меня и развел руками.
– Может быть, звезды класса G2 все-таки иногда взрываются. Эта взорвалась.
– Сол, мы пристально наблюдаем за звездами уже почти целое тысячелетие…
Он кивнул.
– И вполне вероятно, что звезды класса G2 взрываются один раз в тысячелетие или реже того. Возможно, когда-нибудь этому будет найдено объяснение.
– А что говорит Мэтти?
Сол указал на одну из выстроенных в ряд капсул.
– Он там. Накачан успокоительными.
– Боже!
– Он сказал, что почти ожидал этого шесть лет. Что-то насчет каких-то наблюдений, которые он проводил, когда мы покидали Солнечную систему. Говорил, что никто бы не поверил в это без веских доказательств, а больше никто не смог бы такие наблюдения повторить.
– И это сводило его с ума?
– Меня бы точно свело.
Мое сознание не вмещало проблемы Мэтти. Я догадывался, что понадобится очень много времени, чтобы представить, каково это – знать об этом несколько лет и не иметь возможности хоть что-то сделать. Но сейчас мне было не до этого.
– Ты сказал: две возможности. Какова вторая?
Лицо у Сола стало такое же бесстрастное, каким, по идее, должно было быть сейчас лицо доктора Эми. Кроме глаз. Глаза у Сола были так же наполнены ужасом, как у нее.
– Как раз перед тем, как Хэл разоружил Мэтти и вырубил его, тот кричал: "Парадокс решен, черт бы тебя побрал, Энрико! Что я тебе говорил?"
– Что?
Значение сказанного медленно дошло до меня.
Энрико Ферми спрашивал: "Куда все подевались?"
Если разумная жизнь способна возникнуть хотя бы раз, значит, она способна возникнуть не раз. Должны существовать другие цивилизации, достигшие уровня межзвездных полетов. Где же все они?
Ответ: возможно, они прячутся в кустах. Затаились, облачившись в камуфляж и раскрасив лица краской. Медленно и методично разглядывают поле сражения с помощью снайперских биноклей. Ищут добычу покрупнее и повкуснее, но настолько глупую, что эта добыча выйдет на равнину и начнет вопить: "Йо-хо-хо! Есть тут кто-нибудь?" И примерно раз в тысячелетие кому-нибудь везет.
Я не стал ломать голову над этим вопросом, как и над мучениями Мэтти. К этому моменту на меня начали обрушиваться эмоции. Они начали подступать.
До меня начало доходить, что все мои знакомые, кроме тех, кто находился на борту "Шеффилда", мертвы. Бесповоротно, без надежды на спасение, даже если остался кто-то, кто мог бы их спасти. Все, от Земли до Плутона. Все – от Генерального секретаря Солнечной системы до самых мелких, согласно Конвенции, сошек. Черт побери, до последнего несчастного вируса. Мертвы и уже кремированы. Десятки миллиардов людей. Марсеры. Венерианские драконы. Все животные на всех планетах – поджарены. Все птицы – запечены в пироге. Все рыбы – спалены. Бесчисленные формы жизни погибли безвременно.
Повезло человечеству. Тараканы его все-таки не пережили. У нас на борту не было ни одного.
Я собрался было спросить у Сола, как мы вообще узнали о случившемся, когда смерть обрушилась с небес без всякого предупреждения. Но не успел сформулировать вопрос до конца. И не надо было. Я уже знал ответ.
Двое из тех, кто составлял телепатические пары с тремя коммуникаторами, летевшими на "Шеффилде", по вполне очевидным причинам получали неплохие деньги, в частности, за то, что были поселены на Земле равноудаленно друг от друга. Сестра Герба, по всей видимости, находилась в момент катастрофы на ночной стороне планеты. Наверное, у нее все же было несколько минут после бесполезного сигнала тревоги – до того, как волна перенагретого пара обрушилась и на ту сторону Земли со скоростью значительно ниже скорости света…
Я опустил глаза. На дисплее горели три огонька, все рубиново-красные, и все мигали.
Третий человек из трех пар близнецов, вспомнил я, жил на северном полюсе Ганимеда, а Ганимед вполне мог находиться в момент катастрофы позади Юпитера. Я вдруг попытался представить себе, как выглядел Юпитер "со спины" в те мгновения, когда его изничтожало Солнце. Картина катаклизма была настолько же безошибочна, насколько невероятна.
Время катастрофы было четко зафиксировано благодаря двум сообщениям телепатов.
Только в этот момент я начал по-настоящему понимать, что все, кто был мне небезразличен, кроме людей на борту этого корабля, мертвы. Друзья, родственники, учителя, коллеги, знакомые, люди, которых я мечтал когда-нибудь увидеть…
Алые огоньки стали мигать не слишком синхронно. Их ритмическое взаимодействие выглядело очень интересно. Это подсказало мне идею. Я пожалел, что у меня нет при себе саксофона. Я посмотрел на Соломона, и вроде бы мне захотелось попросить его, чтобы он принес мне сакс, но я увидел его лицо, и тут меня наконец сразил последний удар. До сих пор меня словно бы крепко били с левой, а на этот раз стукнули правой, прямо в сердце.
Джинни мертва.
Не "мертва для меня". Не мертва гипотетически, в каком-то там будущем. Мертва.
В тот момент, когда я ступил на борт релятивистского корабля без нее, я понимал, что, скорее всего, переживу Джинни на много лет, и смирился с этой мыслью. К тому времени, когда я долечу до Новой Бразилии, я, сорокалетний, буду еще находиться на солнечной стороне жизни, а на Земле к этому моменту минует девяносто лет, и Джинни будет…
Вот ведь удивительно – я таки производил в уме математические расчеты.
… прахом, остывшим семьдесят пять лет назад…
Если бы она приняла мое предложение… откликнулась на мою мольбу… если бы она полетела со мной, чтобы начать новую жизнь возле далекой звезды… она бы осталась в живых.
Я обнаружил, что Соломон прижимает мою голову к своей груди. А я даже не заметил, как он ко мне подошел. Я отстранился, нашел взглядом его глаза и улыбнулся от уха до уха.
Подражая Ричи, я проговорил:
– Чертовски не хочется говорить "аятебечтоговорил", Джинни, но… аятебечтоговорил!
Но я не слышал ни слова из того, что произнес. Какой-то олух слишком громко играл на тенор-саксе. Возможно, это была самая первая пьеса Филиппа Гласса [55]– то и дело повторялась одна и та же нота. Бип!Бип!
Бип!Бип!Бип!Вот уж не припомню, сколько раз, черт побери, этот долбаный саксофонист блеял на одной ноте, пока не удосужился перейти на другую. Я уже собрался попросить Сола, чтобы он выключил музыку. Но Сол вытаращил глаза. Глаза у него стали такие здоровенные – на все лицо. Зрачки стали желтыми, превратились в огромные яичные желтки – и не могу сказать, чтобы это было так уж потешно. Я почувствовал, что Сол укладывает меня в капсулу автомедика. Отличная есть песня у старины Джеймса Реймонда [56]: "Опустите меня в речную воду, и пусть она смоет меня. Пусть из камня я превращусь в песок – может быть, потом стану целым". Опустите меня…
Крышка автогробика закрылась, и меня смыло.
Глава 18
Нам нужно как можно больше "корзинок для яиц".
Даже если нам не удастся уничтожить эту планету своими силами, то природные катаклизмы или перемены – или даже перемены в поведении нашей звезды – сделают так, что жить на этой планете станет невозможно.
Философ Энсон Макдональд [57],радиоинтервью,Батлер, штат Миссури,США, Земля.7 июля 1987 г.
Когда я вышел из лазарета, ничего не изменилось, но все было по-другому.
Однажды я прочел книгу, целую книгу о том, что происходило в Нью-Йорке на протяжении недели после атаки террористов в 2001 году. Поэтому теперь меня ничто не удивляло. Я просто никогда не ожидал, что увижу нечто подобное своими глазами. Куда бы ни посмотрел.
Думаю, в истории еще не было более эмоционально травмированной группы людей. Мы были первыми сыновьями и дочерьми Земли, внуками Солнца, которые в буквальном смысле потеряли все, кроме того, что у нас было с собой. Колыбель наших предков исчезла. Все наши родные планеты исчезли.
Не было прецедента, чтобы осмыслить подобное. Не существовало подходящего ритуала. Не годился ни один из традиционных способов психотерапии.
Ни одна из религий человечества никогда не предвидела такого поворота событий – даже те древние, психозно-кровожадные верования, которые нам пришлось искоренить. Случившееся превосходило по масштабам Рагнарёк, в сравнении с этим Армагеддон выглядел карликом, Апокалипсис – жалкой пародией, это затмило Кияму, Кали-Югу, развеяло пророчество о Майтрейе-Будде [58].
Оказалось, что центр вселенной находится в другом месте. О такой возможности никто никогда не задумывался.
К тому времени, как автомедик пролечил меня во второй раз, сорок семь из моих товарищей-колонистов покончили с собой разными способами.
За то, что их было так мало, нужно поставить памятник доктору Эми и ее сотрудникам… и я думаю, немаловажную роль сыграло то уважение, которым она пользовалась на борту "Шеффилда". Несколько человек мне потом признались в том, что им ужасно хотелось умереть, но в конце концов они решили, что не имеют права разочаровывать доктора Эми. Но, думаю, справедливо будет сказать, что больше половины из нас стали живыми трупами, тяжелоранеными ходячими больными. Возвращаясь из лазарета в "Жнепстое", я наткнулся, по меньшей мере, на четырех взрослых людей, сидевших на палубе и плакавших. Мало кто из знакомых узнавал меня, а некоторые вообще словно бы не видели. Никто не улыбался, не разговаривал. Я прошел мимо каюты, дверь которой была открыта нараспашку. Здесь явно произошел сильный пожар. У входа в зал виртуальной реальности выстроилась длинная очередь. Стоявшие в коридоре люди не разговаривали друг с другом. Почти такая же длинная очередь стояла у входа в общую корабельную часовню, и когда я проходил мимо, внутри, похоже, вспыхнула драка. Я пошел дальше и вскоре был вынужден поспешно уступить дорогу охранникам де Манну и Джиму Робертсу. Я не пошел в "Лучшее логово" – одну из двух бесплатных забегаловок, но проходил достаточно недалеко от нее, чтобы обратить внимание на то, что там полно народа, но народа неразговорчивого и угрюмого. Слышалась только тихая музыка. Когда я проходил мимо, в коридор выскочил второй помощник Сильвер, забежал за угол, и его вырвало. Члены экипажа в вотчину колонистов наведывались довольно часто, но выпивать предпочитали в своем кругу. Я раньше никогда не видел никого из офицеров пьяным и догадывался, что такова политика капитана Бина. А теперь все плевали на какую бы то ни было политику.
В "Жнепстое" я нашел Герба, Пэта и Соломона. Они сидели и говорили негромко, будто студенты в общежитии после отбоя, хотя была середина дня. В тот момент, когда я посмотрел на Соломона, мне вдруг пришло в голову, что теперь вряд ли кто-то из нас сможет когда-нибудь назвать его иначе, как только полным именем. А если и сможет, то только через несколько лет.
Он повернул голову и кивнул.
– Привет, Джоэль. Как себя чувствуешь?
– Потрясающе, – ответил я. – Ты в порядке, Герб?
– Нет, – сказал он, вложив в ответ не больше эмоций, чем если бы я поинтересовался, не левша ли он.
– Но будешь в порядке?
– Да, – ответил он таким же тоном.
И в первом, и во втором случае я ему поверил. Мы кивнули друг другу. Мне хотелось положить руку ему на плечо, но я знал, что ему это будет неприятно. Порой очень трудно проявлять заботу о людях, которые не хотят, чтобы к ним прикасались.
Соломон сказал:
– Я тебе так здорово помог в первый раз, когда ты очнулся, что решил: на этот раз трогать тебя не буду.
Ему я руку на плечо положил и сжал пальцы. Он пожал мне руку.
– Хочешь кофе? – спросил Пэт. – Или спирта?
– Да.
Герб кивнул и сварил мне кофе по-ирландски. Я придвинул поближе мой рабочий стул и сел рядом с друзьями.
– Пусть кто-нибудь расскажет мне, что было, пока я отсутствовал. Хоть что-нибудь уже известно!
– Все в Солнечной системе мертвы, – бросил Герб, едва повернув голову ко мне. – Все прочие сведения поступают со скоростью света. Извини.
Я пожалел, что не спросил о чем-нибудь другом.
– А точно, что не только на Зем…
– Сестра-близнец Джина, Терри, находилась за Юпитером. У нее было время понять, что она видит. Бедная женщина. Проклятие пришло с Солнца со скоростью света. Что и требовалось доказать.
Я забыл о том, что уже догадался об этом, лежа в капсуле автомедика. Еще один дурацкий вопрос. Соломон сказал:
– Судя по отрывочным данным, имеющимся в нашем распоряжении, превращение массы Солнца в энергию имело эффективность не менее девяноста процентов, но вполне могло быть и стопроцентным.
Если и можно что-то добавить к этому утверждению, ни у кого из нас слов не нашлось.
– А есть хоть какое-то согласие насчет того, что случилось? – наконец выдавил я.
Каюту наполнил аромат свежесваренного кофе. Соломон фыркнул:
– Для начала нам нужно договориться о том, сколько ангелов смогут сплясать на булавочной головке [59].
– Соломон… – проговорил Пэт. Герб сказал:
– Он хочет сказать, что это религиозный вопрос.
Пэт явно оскорбился.
– Вот именно, – кивнул Соломон. – Каждый в конце концов выскажет четкое мнение, основанное на интуиции, но никто не сможет свою точку зрения защитить. Первые хоть сколь-нибудь надежные данные доберутся до нас только через несколько лет. И я сомневаюсь, что это что-нибудь даст. Не думаю, что до конца моей жизни будет найден ответ на этот вопрос. Разве что только на уровне веры.
– А мне даже не хочется употреблять в этом контексте слово "религия", – сказал Пэт. – У меня просто мурашки по коже.
– "Лезвие Оккама", – проворчал Герб, поставив передо мной чашку с ирландским кофе, он и себе сварил порцию.
– Что-что? – переспросил Пэт.
– Мы забыли про "Лезвие Оккама" [60].
– Что-то не пойму, – признался я, но я видел, что Соломон понимал, о чем речь. Герб сел и сделал глоток кофе.