Страница:
Полковник Кэткарт чопорно поджал губы.
— Не могу, сэр, не согласиться с вами, — живо откликнулся он подчеркнуто-пренебрежительным тоном. — Просто не понимаю, что творится с нынешними священниками.
— Они стали лучше — вот что с ними творится, — глубокомысленно пробормотал генерал Дридл.
У полковника Кэткарта застрял ком в горле, но он быстро овладел собой.
— Так точно, сэр. Они стали лучше. Вот это самое я и хотел сказать, сэр.
— В таких заведениях капеллану самое место. Находясь в гуше пьяниц и картежников, он лучше поймет их душу и скорее завоюет их доверие. А как же, черт побери, иначе он добьется, чтобы они верили в бога?
— Вот это самое я и имел в виду, сэр, когда приказал капеллану приходить сюда, — вкрадчиво пролепетал полковник Кэткарт.
Фамильярно обняв капеллана за плечи, он отвел его в угол и суровым тоном вполголоса приказал каждый вечер являться на дежурство в офицерский клуб, чтобы находиться среди офицеров, когда они пьют и играют в карты, ибо только так можно понять их душу и завоевать их доверие.
Капеллан согласился и стал каждый вечер приходить на дежурство в офицерский клуб, чтобы быть в гуше офицеров, которые хотели всеми правдами и неправдами избавиться от его общества. Это продолжалось до тех пор, пока однажды вечером за столом для пинг-понга не вспыхнула потасовка и Вождь Белый Овес без всякого повода, просто так, развернулся и двинул полковника Модэса прямо в нос, отчего полковник Модэс шлепнулся задом на пол, а генерал Дридл неожиданно разразился плотоядным смехом. И в эту минуту генерал заметил капеллана, который, по-совиному выпучив глаза, удивленно смотрел на него. Генерал Дридл окаменел. На мгновение он вперил в капеллана злобный взгляд — его веселого настроения как не бывало, — затем раздраженно повернул обратно к бару, покачиваясь на своих коротких кривых ногах, как матрос на палубе. За ним испуганно трусил полковник Каткарт, тщетно надеясь, что подполковник Корн придет ему на помощь.
— Хорошенькое дельце, — проворчал генерал Дридл, усаживаясь за стойку и хватая жилистой рукой пустую стопку. — Да, хорошее дело, когда служитель господа бога околачивается в подобных местах и якшается с кучей грязных пропойц и картежников.
Полковник Кэткарт вздохнул с облегчением.
— Так точно, сэр! — с готовностью подхватил он. — Разумеется, это хорошее дело.
— Тогда какого же черта вы ничего не предпринимаете?
— Что вы сказали, сэр? — переспросил полковник Каткарт, хлопая ресницами.
— Вы думаете, если ваш капеллан околачивается здесь каждый вечер, это делает вам честь? Стоит мне появиться здесь, и он тут как тут.
— Вы правы, сэр, абсолютно правы, — ответил полковник Кэткарт. — Это вовсе не делает мне чести, и я намерен сию же минуту что-нибудь предпринять.
— А разве это не вы приказали ему приходить сюда?
— Нет, никак нет, сэр, это подполковник Корн. Я намерен его сурово наказать.
— Не будь он капелланом, — пробормотал генерал Дридл, — я бы вывел его на улицу я пристрелил на месте.
— А он вовсе не капеллан, сэр, — услужливо сообщил полковник Кэткарт.
— Не капеллан? Тогда какого черта он носит на воротничке крест?
— А он носит на воротничке не крест. Он носит серебряный лист. Он подполковник.
— Так у вас капеллан в звании подполковника? — спросил изумленный генерал Дридл.
— О нет, сэр. Мой капеллан всего лишь капитан.
— Тогда какого черта он носит на воротничке серебряный лист, если он всего лишь капитан?
— Он носит на воротничке не серебряный лист, сэр. Он носит крест.
— Вон отсюда, болван! — закричал генерал Дридл. — Или я тебя выведу на улицу и пристрелю на месте!
— Слушаюсь, сэр.
Полковник Кэткарт вышел от генерала Дридла и вышвырнул капеллана из офицерского клуба, в точности так же, как два месяца спустя он выставил капеллана, когда тот попытался настоять, чтобы полковник Кэткарт отменил свой приказ об увеличении нормы боевых вылетов до шестидесяти. Попытка окончилась жестокой неудачей.
Теперь капеллан находился на грани полного отчаяния, его поддерживала лишь мысль о жене, которую он любил всей душой, да с пеленок привитая ему вера в мудрость и справедливость бессмертного, всемогущего, всеведущего, человеколюбивого, вездесущего, антропоморфического, говорящего по-английски, англо-саксонского, проамериканского господа. Правда, вера эта уже начала колебаться. Слишком много раз жизнь испытывала крепость его веры. Конечно, существовала библия, но ведь библия — это книга, как «Холодный дом», «Остров сокровищ», «Этан Фром» и «Последний из могикан». Однажды он случайно подслушал, как Данбэр сказал, что загадку мироздания, возможно, разгадают круглые невежды, не способные даже понять, откуда берется дождь. А что, если Данбэр прав? Неужели шесть тысяч лет назад всемогущий бог со всей его безграничной мудростью действительно боялся, что людям удастся построить башню до небес? И где вообще, черт побери, находятся эти самые небеса? Наверху? Внизу? Но ведь ни низа, ни верха нет в конечной, но беспредельно расширяющейся вселенной, в которой даже огромное, горящее, ослепительное, царственное солнце постепенно остывает, что в конце концов приведет к гибели Земли. Чудес на свете нет. Молитвы остаются без ответа, и несчастья с равной жестокостью обрушиваются на праведников и грешников. И капеллан, уступая здравому смыслу, усомнился в вере своих отцов. Быть может, он отказался бы и от своего призвания, и от своей миссии и подался бы рядовым в пехоту или в артиллерию или, возможно, даже капралом в десантные войска, если бы не пара таинственных явлений, таких как голый человек на дереве, привидевшийся ему несколько недель назад во время похорон несчастного сержанта, и загадочное, не выходящее у него из головы вдохновенное обещание пророка Флюма, данное им только сегодня: «Как только наступит зима, я вернусь».
— Не могу, сэр, не согласиться с вами, — живо откликнулся он подчеркнуто-пренебрежительным тоном. — Просто не понимаю, что творится с нынешними священниками.
— Они стали лучше — вот что с ними творится, — глубокомысленно пробормотал генерал Дридл.
У полковника Кэткарта застрял ком в горле, но он быстро овладел собой.
— Так точно, сэр. Они стали лучше. Вот это самое я и хотел сказать, сэр.
— В таких заведениях капеллану самое место. Находясь в гуше пьяниц и картежников, он лучше поймет их душу и скорее завоюет их доверие. А как же, черт побери, иначе он добьется, чтобы они верили в бога?
— Вот это самое я и имел в виду, сэр, когда приказал капеллану приходить сюда, — вкрадчиво пролепетал полковник Кэткарт.
Фамильярно обняв капеллана за плечи, он отвел его в угол и суровым тоном вполголоса приказал каждый вечер являться на дежурство в офицерский клуб, чтобы находиться среди офицеров, когда они пьют и играют в карты, ибо только так можно понять их душу и завоевать их доверие.
Капеллан согласился и стал каждый вечер приходить на дежурство в офицерский клуб, чтобы быть в гуше офицеров, которые хотели всеми правдами и неправдами избавиться от его общества. Это продолжалось до тех пор, пока однажды вечером за столом для пинг-понга не вспыхнула потасовка и Вождь Белый Овес без всякого повода, просто так, развернулся и двинул полковника Модэса прямо в нос, отчего полковник Модэс шлепнулся задом на пол, а генерал Дридл неожиданно разразился плотоядным смехом. И в эту минуту генерал заметил капеллана, который, по-совиному выпучив глаза, удивленно смотрел на него. Генерал Дридл окаменел. На мгновение он вперил в капеллана злобный взгляд — его веселого настроения как не бывало, — затем раздраженно повернул обратно к бару, покачиваясь на своих коротких кривых ногах, как матрос на палубе. За ним испуганно трусил полковник Каткарт, тщетно надеясь, что подполковник Корн придет ему на помощь.
— Хорошенькое дельце, — проворчал генерал Дридл, усаживаясь за стойку и хватая жилистой рукой пустую стопку. — Да, хорошее дело, когда служитель господа бога околачивается в подобных местах и якшается с кучей грязных пропойц и картежников.
Полковник Кэткарт вздохнул с облегчением.
— Так точно, сэр! — с готовностью подхватил он. — Разумеется, это хорошее дело.
— Тогда какого же черта вы ничего не предпринимаете?
— Что вы сказали, сэр? — переспросил полковник Каткарт, хлопая ресницами.
— Вы думаете, если ваш капеллан околачивается здесь каждый вечер, это делает вам честь? Стоит мне появиться здесь, и он тут как тут.
— Вы правы, сэр, абсолютно правы, — ответил полковник Кэткарт. — Это вовсе не делает мне чести, и я намерен сию же минуту что-нибудь предпринять.
— А разве это не вы приказали ему приходить сюда?
— Нет, никак нет, сэр, это подполковник Корн. Я намерен его сурово наказать.
— Не будь он капелланом, — пробормотал генерал Дридл, — я бы вывел его на улицу я пристрелил на месте.
— А он вовсе не капеллан, сэр, — услужливо сообщил полковник Кэткарт.
— Не капеллан? Тогда какого черта он носит на воротничке крест?
— А он носит на воротничке не крест. Он носит серебряный лист. Он подполковник.
— Так у вас капеллан в звании подполковника? — спросил изумленный генерал Дридл.
— О нет, сэр. Мой капеллан всего лишь капитан.
— Тогда какого черта он носит на воротничке серебряный лист, если он всего лишь капитан?
— Он носит на воротничке не серебряный лист, сэр. Он носит крест.
— Вон отсюда, болван! — закричал генерал Дридл. — Или я тебя выведу на улицу и пристрелю на месте!
— Слушаюсь, сэр.
Полковник Кэткарт вышел от генерала Дридла и вышвырнул капеллана из офицерского клуба, в точности так же, как два месяца спустя он выставил капеллана, когда тот попытался настоять, чтобы полковник Кэткарт отменил свой приказ об увеличении нормы боевых вылетов до шестидесяти. Попытка окончилась жестокой неудачей.
Теперь капеллан находился на грани полного отчаяния, его поддерживала лишь мысль о жене, которую он любил всей душой, да с пеленок привитая ему вера в мудрость и справедливость бессмертного, всемогущего, всеведущего, человеколюбивого, вездесущего, антропоморфического, говорящего по-английски, англо-саксонского, проамериканского господа. Правда, вера эта уже начала колебаться. Слишком много раз жизнь испытывала крепость его веры. Конечно, существовала библия, но ведь библия — это книга, как «Холодный дом», «Остров сокровищ», «Этан Фром» и «Последний из могикан». Однажды он случайно подслушал, как Данбэр сказал, что загадку мироздания, возможно, разгадают круглые невежды, не способные даже понять, откуда берется дождь. А что, если Данбэр прав? Неужели шесть тысяч лет назад всемогущий бог со всей его безграничной мудростью действительно боялся, что людям удастся построить башню до небес? И где вообще, черт побери, находятся эти самые небеса? Наверху? Внизу? Но ведь ни низа, ни верха нет в конечной, но беспредельно расширяющейся вселенной, в которой даже огромное, горящее, ослепительное, царственное солнце постепенно остывает, что в конце концов приведет к гибели Земли. Чудес на свете нет. Молитвы остаются без ответа, и несчастья с равной жестокостью обрушиваются на праведников и грешников. И капеллан, уступая здравому смыслу, усомнился в вере своих отцов. Быть может, он отказался бы и от своего призвания, и от своей миссии и подался бы рядовым в пехоту или в артиллерию или, возможно, даже капралом в десантные войска, если бы не пара таинственных явлений, таких как голый человек на дереве, привидевшийся ему несколько недель назад во время похорон несчастного сержанта, и загадочное, не выходящее у него из головы вдохновенное обещание пророка Флюма, данное им только сегодня: «Как только наступит зима, я вернусь».
26. Аарфи
В известном смысле все это случилось по вине Йоссариана: не передвинь он на карте во время великой осады Болоньи линию фронта, майор де Каверли не улетел бы в командировку и пришел бы ему на помощь. А не набей майор де Каверли квартиру для нижних чинов бездомными девицами, Нейтли, возможно, и не влюбился бы в свою красотку. Впервые он встретил ее в комнате, где ярые картежники резались в очко, не обращая никакого внимания на полуголую девку. Сидя в жестком желтом кресле и украдкой поглядывая на нее, Нейтли был очарован той непробиваемой флегматичностью и скукой, с которыми она принимала всеобщее пренебрежение к собственной персоне. Она так искренне, от души зевнула, что это произвело на Нейтли сильнейшее впечатление. Он был потрясен ее героическим поведением.
Вскоре она зашевелилась, натянула блузку, застегнула туфли и ушла. Нейтли выскользнул за ней. И, когда два часа спустя Йоссариан и Аарфи вошли в офицерскую квартиру, они застали там Нейтли и эту девку.
— Она собирается уходить, — сказал Нейтли каким-то слабым, странным голосом.
— А почему бы тебе не дать ей денег, чтобы она осталась с тобой до вечера? — посоветовал Йоссариан. — Она мне вернула деньги, — признался Нейтли. — Сейчас она устала от меня и хочет поискать кого-нибудь еще.
Девица, совсем одевшись, остановилась и с явным призывом поглядывала на Йоссариана и Аарфи. Она показалась Йоссариану привлекательной, он подарил ей ответный, красноречивый взгляд, но отрицательно покачал головой.
— Э… барахло! Скатертью дорога. — невозмутимо заявил Аарфи.
— Не говори так о ней — горячо запротестовал Нейтли, и в голосе его послышались мольба и упрек. — Я хочу, чтобы она осталась со мной.
— А чего в ней такого особенного? — с шутовским удивлением ухмыльнулся Аарфи. — Обыкновенная шлюха.
— Не смей называть ее шлюхой!
Немного постояв, девица равнодушно пожала плечами и прогарцевала к выходу. Убитый Нейтли кинулся открывать ей дверь. Он приплелся назад, словно оглушенный, на его нервном лице было написано неподдельное горе.
— Не беспокойся, — посоветовал Йоссариан как можно мягче, — ты, наверное, сумеешь ее найти. Мы ведь знаем, где околачиваются все шлюхи.
— Пожалуйста, не зови ее шлюхой, — попросил Нейтли чуть не плача.
— Прощу прощения, — пробормотал Йоссариан.
— По улицам слоняются сотни шлюх, нисколько не хуже этой, — хохотнув, проговорил Аарфи с презрительными нотками в голосе. — Ну с какой стати ты ринулся открывать ей дверь, будто ты в нее влюблен?
— А мне кажется, что я в нее влюблен, — признался Нейтли стыдливым, отчужденным голосом.
В комическом недоумении Аарфи наморщил свой выпуклый багровый лоб.
— Ха-ха-ха! — засмеялся он, довольно хлопая себя по бокам. — Шикарно! Ты — и вдруг влюблен в нее! Ей богу, шикарно!
В этот день у Аарфи должно было состояться свидание с девицей из Красного Креста, окончившей Смитовский колледж[15], дочерью владельца крупного химического завода.
— Я хочу, чтобы ты заткнулся! — в отчаянии закричал Нейтли. — Я даже не желаю об этом говорить с тобой.
— Аарфи, заткнись, — сказал Йоссариан.
— Ха-ха-ха! — продолжал Аарфи. — Представляю, что бы сказали твои родители, если бы узнали, около кого ты здесь увиваешься. Ведь твой отец — выдающаяся личность.
— Я не собираюсь ему ничего говорить, — решительно заявил Нейтли. — Я не собираюсь говорить ему о ней ни слова, пока мы не поженимся.
— Поженитесь? — Аарфи прямо-таки лопался от самодовольства и веселья. — Хо-хо-хо-хо! Теперь ты несешь явную чушь. Да ты еще молод, чтобы понимать толк в истинной любви.
Сам Аарфи был большим специалистом по части истинной и бескорыстной любви, поскольку он уже был искренне и бескорыстно влюблен в отца Нейтли, надеясь после войны получить у него тепленькое местечко в качестве вознаграждения за дружбу с Нейтли. Окончив колледж, Аарфи так и не нашел места в жизни. Теперь это был ведущий штурман, который легко прощал своим однополчанам, когда они поносили его на чем свет стоит каждый раз, когда он сбивался с курса и вел самолеты прямехонько в зону зенитного огня. На сей раз он сбился с курса на улицах Рима и так и не нашел свою девицу из Красного Креста — выпускницу Смитовского колледжа, дочь владельца химического завода. Он сбился с курса и во время налета на Феррару, когда погиб самолет Крафта. Он еще раз сбился с курса во время еженедельного «полета за молоком» в Парму. А однажды, когда Йоссариан, сбросив. бомбы на беззащитный объект, закрыл глаза и с душистой сигаретой в руке прислонился к бронированной стенке, Аарфи решил вывести самолеты к морю через Ливорно. Внезапно они попали под огонь зениток. В ту же секунду Макуотт завизжал в переговорное устройство:
— Зенитки, зенитки! Где мы, черт возьми? Что за дьявольщина?
Йоссариан тревожно захлопал глазами и нежданно-негаданно увидел вспухающие черные клубочки зенитных разрывов, которые рушились на них сверху, и благодушное, дынеобразное лицо Аарфи. Тот с приятным изумлением таращил свои крохотные глазки на подбиравшиеся к ним взрывы. Йоссариан остолбенел и потерял дар речи. Ноги у него внезапно стали как ватные. Набирая высоту, Макуотт затявкал в переговорное устройство — он требовал указаний. Йоссариан вскочил было, чтобы посмотреть, где они находятся, но не смог не только сдвинуться с месте, но даже шевельнуть пальцем. Он весь взмок. Замирая от ужасного предчувствия, он взглянул на свой пах. Страшное бурое пятно быстро ползло вверх по рубашке, точно некое морское чудовище намеревалось сожрать его. В него попали! Сквозь набухшую штанину на пол стекали струйки крови. У Йоссариана остановилось сердце. Еще один мощный удар потряс самолет. Йоссариана передернуло от отвращения, и он завопил, призывая Аарфи на помощь.
— Мне оторвало мошонку! Аарфи, мне оторвало мошонку! — Но Аарфи не слышал, и Йоссариан, наклонившись, потянул его за руку: — Аарфи, помоги мне! — взмолился он чуть не плача. В меня попали! В меня попали!
Аарфи медленно обернулся, неизвестно чему ухмыляясь.
— Что?
— Я ранен, Аарфи! Помоги мне!
Аарфи дружески улыбнулся и пожал плечами.
— Я тебя не слышу, — ответил он.
— Но ты хоть видишь меня? — недоверчиво вскричал Йоссариан и указал на лужу крови. — Я ранен! Помоги мне, ради бога! Аарфи, помоги мне!
— Я по-прежнему тебя не слышу, — невозмутимо пожаловался Аарфи, приставив пухлую ладонь рупором к побелевшей ушной раковине. — Что ты говоришь?
— Так… пустяки, — ответил Йоссариан упавшим голосом. Внезапно он устал от собственного крика, от всей этой безнадежной, выматывающей нервы, нелепой ситуации. Он умирал, и никто этого даже не замечал.
— Что? — заорал Аарфи.
— Я говорю: мне оторвало мошонку! Ты что, не слышишь меня? Меня ранило в пах!
— Я опять тебя не слышу, — гаркнул Аарфи.
— Я говорю: пустяки! — завопил Йоссариан, чувствуя безысходный ужас.
Аарфи снова с сожалением покачал головой и приблизил вплотную к лицу Йоссариана свое непристойное, молочно-белое ухо.
— Друг мой, говори, пожалуйста, громче. Говори громче!
— Оставь меня в покое, мерзавец! Ты, тупой, бесчувственный гад, оставь меня в покое! — Йоссариан зарыдал. Ему хотелось молотить Аарфи кулаками, но у него не было сил даже приподнять руку. Он свалился в глубоком обмороке.
Его ранило в бедро, и, когда, придя в себя, он увидел, что над ним на коленях хлопочет Макуотт, он испытал облегчение, несмотря на то, что румяная, одутловатая морда Аарфи с безмятежным любопытством выглядывала из-за плеча Макуотта. Йоссариан чувствовал себя скверно. Он слабо улыбнулся Макуотту и спросил:
— А кто остался за штурвалом?
Макуотт никак не отреагировал. С возрастающим ужасом Йоссариан набрал воздуху в легкие и что было сил громко повторил свой вопрос. Макуотт поднял глаза.
— О боже, как я рад, что ты жив! — воскликнул он, шумно и облегченно вздохнув. Добрые, славные морщинки у его глаз, запачканные маслом, побелели от напряжения. Макуотт накручивал один виток бинта за другим, прижимая толстый тяжелый ком ваты к внутренней стороне бедра Йоссариана. — За штурвалом Нейтли. Бедный малыш чуть не разревелся, когда услышал, что в тебя попали. Он все еще думает, что тебя убили. Тебе перебило артерию, но, по-моему, мне удалось остановить кровь. Я впрыснул морфий.
— Впрысни еще.
— Так часто нельзя. Когда почувствуешь боль, я впрысну еще.
— У меня и сейчас болит.
— Как я рад, как я рад, мы попали к черту в ад! — Сказал Макуотт и впрыснул еще одну ампулу морфия в руку Йоссариана.
— Когда ты скажешь Нейтли, что я жив… — начал Йоссариан и снова потерял сознание. Перед глазами его поползла клубнично-красная желатиновая пленка, и густой баритональный гул накрыл его с головой.
Йоссариан очнулся в санитарной машине и, увидев унылый птичий нос Дейники и его пасмурную физиономию, ободряюще улыбнулся доктору, но через несколько секунд сознание покинуло его, перед глазами закружились лепестки роз, потом все почернело, и непроницаемая тишина поглотила его.
Он проснулся в госпитале и тут же снова уснул. Когда он опять проснулся, запах эфира улетучился, а на кровати через проход лежал Данбэр в пижаме и утверждал, что он вовсе не Данбэр, а Фортиори. Йоссариану почудилось, что Данбэр тронулся. Когда Данбэр сообщил, что он Фортиори, Йоссариан скептически скривил губы и после этого день или два проспал непробудным сном, а открыв глаяа, увидел, что вокруг суетятся сестры. Он поднялся и осмотрел себя. Нитки шва у паха впивались в его тело, как рыбьи зубы. Когда, прихрамывая, он пересек проход между койками, чтобы рассмотреть фамилию на температурном листе, висевшем над кроватью Данбэра. Пол под ним покачивался, как плот у пляжа. Оказалось, что Данбэр прав: он был уже вовсе не Данбэр, а второй лейтенант Антони Фортиори.
— Что за чертовщина?
А. Фортиори встал с постели и сделал знак Йоссариану следовать за ним. Хватаясь за все, что попадалось на пути, Йоссариан захромал за ним по коридору. Они вошли в соседнюю палату, где лежал суетливый прыщавый молодой человек со скошенным подбородком. При их приближении суетливый молодой человек поспешно поднялся на локте. А. Фортиори ткнул большим пальцем через плечо и сказал:
— Сгинь, мразь!
Суетливый молодой человек спрыгнул с кровати и убежал. А. Фортиори залез в кровать и снова стал Данбэром.
— Это был А. Фортиори, — пояснил Данбэр. — В твоей палате не было пустых коек, так что мне пришлось надавить на него своим чином и заставить перебраться на мою койку. Давить чином — очень приятная штука. Тебе надо как-нибудь тоже попробовать. А впрочем, попробуй прямо сейчас, потому что, судя по твоему виду, ты вот-вот грохнешься на пол.
Йоссариан и вправду чувствовал, что вот-вот грохнется на пол. Он обернулся к соседу Данбэра, пожилому человеку с морщинистым лицом и впалыми щеками, ткнул пальцем через плечо и сказал:
— Сгинь, мразь!
Человек оцепенел от ярости и выпучил глаза.
— Он майор, — пояснил Данбэр. — Почему бы тебе не поставить перед собой более скромную цель и не попытаться стать на некоторое время уоррэнт-офицером Гомером Ламли? Кстати, в этом случае отец у тебя будет губернатором штата, а сестра — невестой чемпиона по лыжам. Скажи ему просто, что ты капитан.
Йоссариан повернулся к опешившему больному, на которого указал ему Данбэр.
— Я капитан. Сгинь, мразь! — сказал он, ткнув большим пальцем через плечо.
Опешивший больной, услышав команду Йоссариана, выпрыгнул из постели и убежал. Йоссариан влез на его кровать и стал уоррэнт-офицером Гомером Ламли, который страдал от приступов тошноты и внезапных приливов пота. Йоссариан проспал добрый час, после чего ему снова захотелось стать Йоссарианом. Оказалось, что иметь отца-губернатора и сестру — невесту чемпиона по лыжам не бог весть как интересно. Данбэр вернулся в палату Йоссариана, где выкинул из кровати А. Фортиори, предложив ему некоторое время снова побыть Данбэром. Здесь не было и следов уоррэнт-офицера Гомера Ламли. Зато появилась сестра Крэмер и в приступе ханжеского возмещения зашипела, как сырое полено в огне. Она приказала Йоссариану немедленно лечь в постель, но, поскольку она преградила ему дорогу, он не мог выполнить этого приказания. Ее хорошенькое личико выглядело, как никогда, противным. Сестра Крэмер была мягкосердечным, сентиментальным созданием. Она совершенно бескорыстно радовалась известиям о чужих свадьбах, помолвках, днях рождения, юбилеях, даже если была вовсе незнакома с людьми, о которых шла речь.
— Вы с ума сошли! — распекала она Йоссариана и Данбэра добродетельным тоном и негодующе махала пальцем перед носом Йоссариана. — Вам что, жизнь не дорога?
— Жизнь-то моя, — напомнил Йоссариан.
— Мне кажется, вы совершенно не боитесь потерять ногу!
— Так нога-то моя.
— Не только ваша, — возразила сестра Крэмер. — Эта нога принадлежит правительству Соединенных Штатов. Все равно как какой-нибудь тягач иди ночной горшок. Военное министерство вложило в вас массу денег, чтобы сделать из вас пилота, и вы не имеете права не слушаться врачей.
Йоссариан не был в восторге от того, что в него вкладывают деньги. Сестра Крэмер все еще стояла перед ним, так что он не мог пройти к постели. Голова у него раскалывалась. Сестра Крамер о чей-то его спросила, но он не понял вопроса. Он ткнул большим пальцем через плечо и сказал: «Сгинь, мразь!»
Сестра Крэмер влепила ему такую пощечину, что чуть не сбила его наземь. Йоссариан отвел кулак, намереваясь двинуть сестру в челюсть, но нога его подломилась, и он начал падать. Сестра Даккит вовремя шагнула вперед и подхватила его под руки.
— Что здесь происходит? — спросила она жестким тоном, обращаясь к сестре Крэмер и Йоссариану.
— Он не желает ложиться в постель, — отрапортовала обиженным тоном сестра Крэмер. — Он сказал мне нечто совершенно ужасное, Сью Энн. Я не могу даже повторить.
— А она обозвала меня тягачом, — проворчал Йоссариан.
Сестра Даккит не проявила сочувствия.
— Вы сами пойдете в постель или мне взять вас за ухо и отвести силой? — спросила она.
— Возьмите меня за ухо и отведите силой, — вызывающе ответил Йоссариан.
Сестра Даккит взяла его за ухо и повела в постель.
Вскоре она зашевелилась, натянула блузку, застегнула туфли и ушла. Нейтли выскользнул за ней. И, когда два часа спустя Йоссариан и Аарфи вошли в офицерскую квартиру, они застали там Нейтли и эту девку.
— Она собирается уходить, — сказал Нейтли каким-то слабым, странным голосом.
— А почему бы тебе не дать ей денег, чтобы она осталась с тобой до вечера? — посоветовал Йоссариан. — Она мне вернула деньги, — признался Нейтли. — Сейчас она устала от меня и хочет поискать кого-нибудь еще.
Девица, совсем одевшись, остановилась и с явным призывом поглядывала на Йоссариана и Аарфи. Она показалась Йоссариану привлекательной, он подарил ей ответный, красноречивый взгляд, но отрицательно покачал головой.
— Э… барахло! Скатертью дорога. — невозмутимо заявил Аарфи.
— Не говори так о ней — горячо запротестовал Нейтли, и в голосе его послышались мольба и упрек. — Я хочу, чтобы она осталась со мной.
— А чего в ней такого особенного? — с шутовским удивлением ухмыльнулся Аарфи. — Обыкновенная шлюха.
— Не смей называть ее шлюхой!
Немного постояв, девица равнодушно пожала плечами и прогарцевала к выходу. Убитый Нейтли кинулся открывать ей дверь. Он приплелся назад, словно оглушенный, на его нервном лице было написано неподдельное горе.
— Не беспокойся, — посоветовал Йоссариан как можно мягче, — ты, наверное, сумеешь ее найти. Мы ведь знаем, где околачиваются все шлюхи.
— Пожалуйста, не зови ее шлюхой, — попросил Нейтли чуть не плача.
— Прощу прощения, — пробормотал Йоссариан.
— По улицам слоняются сотни шлюх, нисколько не хуже этой, — хохотнув, проговорил Аарфи с презрительными нотками в голосе. — Ну с какой стати ты ринулся открывать ей дверь, будто ты в нее влюблен?
— А мне кажется, что я в нее влюблен, — признался Нейтли стыдливым, отчужденным голосом.
В комическом недоумении Аарфи наморщил свой выпуклый багровый лоб.
— Ха-ха-ха! — засмеялся он, довольно хлопая себя по бокам. — Шикарно! Ты — и вдруг влюблен в нее! Ей богу, шикарно!
В этот день у Аарфи должно было состояться свидание с девицей из Красного Креста, окончившей Смитовский колледж[15], дочерью владельца крупного химического завода.
— Я хочу, чтобы ты заткнулся! — в отчаянии закричал Нейтли. — Я даже не желаю об этом говорить с тобой.
— Аарфи, заткнись, — сказал Йоссариан.
— Ха-ха-ха! — продолжал Аарфи. — Представляю, что бы сказали твои родители, если бы узнали, около кого ты здесь увиваешься. Ведь твой отец — выдающаяся личность.
— Я не собираюсь ему ничего говорить, — решительно заявил Нейтли. — Я не собираюсь говорить ему о ней ни слова, пока мы не поженимся.
— Поженитесь? — Аарфи прямо-таки лопался от самодовольства и веселья. — Хо-хо-хо-хо! Теперь ты несешь явную чушь. Да ты еще молод, чтобы понимать толк в истинной любви.
Сам Аарфи был большим специалистом по части истинной и бескорыстной любви, поскольку он уже был искренне и бескорыстно влюблен в отца Нейтли, надеясь после войны получить у него тепленькое местечко в качестве вознаграждения за дружбу с Нейтли. Окончив колледж, Аарфи так и не нашел места в жизни. Теперь это был ведущий штурман, который легко прощал своим однополчанам, когда они поносили его на чем свет стоит каждый раз, когда он сбивался с курса и вел самолеты прямехонько в зону зенитного огня. На сей раз он сбился с курса на улицах Рима и так и не нашел свою девицу из Красного Креста — выпускницу Смитовского колледжа, дочь владельца химического завода. Он сбился с курса и во время налета на Феррару, когда погиб самолет Крафта. Он еще раз сбился с курса во время еженедельного «полета за молоком» в Парму. А однажды, когда Йоссариан, сбросив. бомбы на беззащитный объект, закрыл глаза и с душистой сигаретой в руке прислонился к бронированной стенке, Аарфи решил вывести самолеты к морю через Ливорно. Внезапно они попали под огонь зениток. В ту же секунду Макуотт завизжал в переговорное устройство:
— Зенитки, зенитки! Где мы, черт возьми? Что за дьявольщина?
Йоссариан тревожно захлопал глазами и нежданно-негаданно увидел вспухающие черные клубочки зенитных разрывов, которые рушились на них сверху, и благодушное, дынеобразное лицо Аарфи. Тот с приятным изумлением таращил свои крохотные глазки на подбиравшиеся к ним взрывы. Йоссариан остолбенел и потерял дар речи. Ноги у него внезапно стали как ватные. Набирая высоту, Макуотт затявкал в переговорное устройство — он требовал указаний. Йоссариан вскочил было, чтобы посмотреть, где они находятся, но не смог не только сдвинуться с месте, но даже шевельнуть пальцем. Он весь взмок. Замирая от ужасного предчувствия, он взглянул на свой пах. Страшное бурое пятно быстро ползло вверх по рубашке, точно некое морское чудовище намеревалось сожрать его. В него попали! Сквозь набухшую штанину на пол стекали струйки крови. У Йоссариана остановилось сердце. Еще один мощный удар потряс самолет. Йоссариана передернуло от отвращения, и он завопил, призывая Аарфи на помощь.
— Мне оторвало мошонку! Аарфи, мне оторвало мошонку! — Но Аарфи не слышал, и Йоссариан, наклонившись, потянул его за руку: — Аарфи, помоги мне! — взмолился он чуть не плача. В меня попали! В меня попали!
Аарфи медленно обернулся, неизвестно чему ухмыляясь.
— Что?
— Я ранен, Аарфи! Помоги мне!
Аарфи дружески улыбнулся и пожал плечами.
— Я тебя не слышу, — ответил он.
— Но ты хоть видишь меня? — недоверчиво вскричал Йоссариан и указал на лужу крови. — Я ранен! Помоги мне, ради бога! Аарфи, помоги мне!
— Я по-прежнему тебя не слышу, — невозмутимо пожаловался Аарфи, приставив пухлую ладонь рупором к побелевшей ушной раковине. — Что ты говоришь?
— Так… пустяки, — ответил Йоссариан упавшим голосом. Внезапно он устал от собственного крика, от всей этой безнадежной, выматывающей нервы, нелепой ситуации. Он умирал, и никто этого даже не замечал.
— Что? — заорал Аарфи.
— Я говорю: мне оторвало мошонку! Ты что, не слышишь меня? Меня ранило в пах!
— Я опять тебя не слышу, — гаркнул Аарфи.
— Я говорю: пустяки! — завопил Йоссариан, чувствуя безысходный ужас.
Аарфи снова с сожалением покачал головой и приблизил вплотную к лицу Йоссариана свое непристойное, молочно-белое ухо.
— Друг мой, говори, пожалуйста, громче. Говори громче!
— Оставь меня в покое, мерзавец! Ты, тупой, бесчувственный гад, оставь меня в покое! — Йоссариан зарыдал. Ему хотелось молотить Аарфи кулаками, но у него не было сил даже приподнять руку. Он свалился в глубоком обмороке.
Его ранило в бедро, и, когда, придя в себя, он увидел, что над ним на коленях хлопочет Макуотт, он испытал облегчение, несмотря на то, что румяная, одутловатая морда Аарфи с безмятежным любопытством выглядывала из-за плеча Макуотта. Йоссариан чувствовал себя скверно. Он слабо улыбнулся Макуотту и спросил:
— А кто остался за штурвалом?
Макуотт никак не отреагировал. С возрастающим ужасом Йоссариан набрал воздуху в легкие и что было сил громко повторил свой вопрос. Макуотт поднял глаза.
— О боже, как я рад, что ты жив! — воскликнул он, шумно и облегченно вздохнув. Добрые, славные морщинки у его глаз, запачканные маслом, побелели от напряжения. Макуотт накручивал один виток бинта за другим, прижимая толстый тяжелый ком ваты к внутренней стороне бедра Йоссариана. — За штурвалом Нейтли. Бедный малыш чуть не разревелся, когда услышал, что в тебя попали. Он все еще думает, что тебя убили. Тебе перебило артерию, но, по-моему, мне удалось остановить кровь. Я впрыснул морфий.
— Впрысни еще.
— Так часто нельзя. Когда почувствуешь боль, я впрысну еще.
— У меня и сейчас болит.
— Как я рад, как я рад, мы попали к черту в ад! — Сказал Макуотт и впрыснул еще одну ампулу морфия в руку Йоссариана.
— Когда ты скажешь Нейтли, что я жив… — начал Йоссариан и снова потерял сознание. Перед глазами его поползла клубнично-красная желатиновая пленка, и густой баритональный гул накрыл его с головой.
Йоссариан очнулся в санитарной машине и, увидев унылый птичий нос Дейники и его пасмурную физиономию, ободряюще улыбнулся доктору, но через несколько секунд сознание покинуло его, перед глазами закружились лепестки роз, потом все почернело, и непроницаемая тишина поглотила его.
Он проснулся в госпитале и тут же снова уснул. Когда он опять проснулся, запах эфира улетучился, а на кровати через проход лежал Данбэр в пижаме и утверждал, что он вовсе не Данбэр, а Фортиори. Йоссариану почудилось, что Данбэр тронулся. Когда Данбэр сообщил, что он Фортиори, Йоссариан скептически скривил губы и после этого день или два проспал непробудным сном, а открыв глаяа, увидел, что вокруг суетятся сестры. Он поднялся и осмотрел себя. Нитки шва у паха впивались в его тело, как рыбьи зубы. Когда, прихрамывая, он пересек проход между койками, чтобы рассмотреть фамилию на температурном листе, висевшем над кроватью Данбэра. Пол под ним покачивался, как плот у пляжа. Оказалось, что Данбэр прав: он был уже вовсе не Данбэр, а второй лейтенант Антони Фортиори.
— Что за чертовщина?
А. Фортиори встал с постели и сделал знак Йоссариану следовать за ним. Хватаясь за все, что попадалось на пути, Йоссариан захромал за ним по коридору. Они вошли в соседнюю палату, где лежал суетливый прыщавый молодой человек со скошенным подбородком. При их приближении суетливый молодой человек поспешно поднялся на локте. А. Фортиори ткнул большим пальцем через плечо и сказал:
— Сгинь, мразь!
Суетливый молодой человек спрыгнул с кровати и убежал. А. Фортиори залез в кровать и снова стал Данбэром.
— Это был А. Фортиори, — пояснил Данбэр. — В твоей палате не было пустых коек, так что мне пришлось надавить на него своим чином и заставить перебраться на мою койку. Давить чином — очень приятная штука. Тебе надо как-нибудь тоже попробовать. А впрочем, попробуй прямо сейчас, потому что, судя по твоему виду, ты вот-вот грохнешься на пол.
Йоссариан и вправду чувствовал, что вот-вот грохнется на пол. Он обернулся к соседу Данбэра, пожилому человеку с морщинистым лицом и впалыми щеками, ткнул пальцем через плечо и сказал:
— Сгинь, мразь!
Человек оцепенел от ярости и выпучил глаза.
— Он майор, — пояснил Данбэр. — Почему бы тебе не поставить перед собой более скромную цель и не попытаться стать на некоторое время уоррэнт-офицером Гомером Ламли? Кстати, в этом случае отец у тебя будет губернатором штата, а сестра — невестой чемпиона по лыжам. Скажи ему просто, что ты капитан.
Йоссариан повернулся к опешившему больному, на которого указал ему Данбэр.
— Я капитан. Сгинь, мразь! — сказал он, ткнув большим пальцем через плечо.
Опешивший больной, услышав команду Йоссариана, выпрыгнул из постели и убежал. Йоссариан влез на его кровать и стал уоррэнт-офицером Гомером Ламли, который страдал от приступов тошноты и внезапных приливов пота. Йоссариан проспал добрый час, после чего ему снова захотелось стать Йоссарианом. Оказалось, что иметь отца-губернатора и сестру — невесту чемпиона по лыжам не бог весть как интересно. Данбэр вернулся в палату Йоссариана, где выкинул из кровати А. Фортиори, предложив ему некоторое время снова побыть Данбэром. Здесь не было и следов уоррэнт-офицера Гомера Ламли. Зато появилась сестра Крэмер и в приступе ханжеского возмещения зашипела, как сырое полено в огне. Она приказала Йоссариану немедленно лечь в постель, но, поскольку она преградила ему дорогу, он не мог выполнить этого приказания. Ее хорошенькое личико выглядело, как никогда, противным. Сестра Крэмер была мягкосердечным, сентиментальным созданием. Она совершенно бескорыстно радовалась известиям о чужих свадьбах, помолвках, днях рождения, юбилеях, даже если была вовсе незнакома с людьми, о которых шла речь.
— Вы с ума сошли! — распекала она Йоссариана и Данбэра добродетельным тоном и негодующе махала пальцем перед носом Йоссариана. — Вам что, жизнь не дорога?
— Жизнь-то моя, — напомнил Йоссариан.
— Мне кажется, вы совершенно не боитесь потерять ногу!
— Так нога-то моя.
— Не только ваша, — возразила сестра Крэмер. — Эта нога принадлежит правительству Соединенных Штатов. Все равно как какой-нибудь тягач иди ночной горшок. Военное министерство вложило в вас массу денег, чтобы сделать из вас пилота, и вы не имеете права не слушаться врачей.
Йоссариан не был в восторге от того, что в него вкладывают деньги. Сестра Крэмер все еще стояла перед ним, так что он не мог пройти к постели. Голова у него раскалывалась. Сестра Крамер о чей-то его спросила, но он не понял вопроса. Он ткнул большим пальцем через плечо и сказал: «Сгинь, мразь!»
Сестра Крэмер влепила ему такую пощечину, что чуть не сбила его наземь. Йоссариан отвел кулак, намереваясь двинуть сестру в челюсть, но нога его подломилась, и он начал падать. Сестра Даккит вовремя шагнула вперед и подхватила его под руки.
— Что здесь происходит? — спросила она жестким тоном, обращаясь к сестре Крэмер и Йоссариану.
— Он не желает ложиться в постель, — отрапортовала обиженным тоном сестра Крэмер. — Он сказал мне нечто совершенно ужасное, Сью Энн. Я не могу даже повторить.
— А она обозвала меня тягачом, — проворчал Йоссариан.
Сестра Даккит не проявила сочувствия.
— Вы сами пойдете в постель или мне взять вас за ухо и отвести силой? — спросила она.
— Возьмите меня за ухо и отведите силой, — вызывающе ответил Йоссариан.
Сестра Даккит взяла его за ухо и повела в постель.
27. Сестра Даккит
Сестра Сью Энн Даккит была высокой, поджарой женщиной с прекрасной осанкой и угловатым, аскетическим, типичным для уроженок Новой Англии лицом, которое можно было одновременно назвать весьма привлекательным и весьма невыразительным. У нее была бело-розовая кожа, небольшие глаза, острые и изящные нос и подбородок. Способная, исполнительная, строгая и умная, с большим чувством ответственности, она не теряла головы в любой трудной ситуации. Она была вполне сложившимся, уверенным в себе человеком. Йоссариану стало жаль ее.
На следующее утро, когда она склонилась над его постелью, расправляя у него в ногах простыню, он проворно залез ей рукой под юбку. Сестра Даккит взвизгнула и подпрыгнула до потолка, но этого ей показалось мало, и она добрых пятнадцать секунд извивалась, скакала и раскачивалась взад-вперед, изгибая свой божественный стан, пока наконец с посеревшими, дрожащими губами не отступила в проход между койками. Но она отступила слишком далеко, и Данбэр, наблюдавший с самого начала за этой сценой, приподнялся на кровати и, не говоря ни слова, набросился на нее сзади, ухватив обеими руками за грудь. Издав еще один вопль, она высвободилась и отскочила от Данбэра, но опять-таки слишком далеко, так что Йоссариан сделал выпад и облапил ее еще раз. Сестра Даккит снова сиганула через проход, словно мячик для пинг-понга на двух ногах. Данбэр зорко, как тигр, следил за ней, готовый к новому броску, но она вовремя о нем вспомнила и отпрыгнула не назад, а в сторону. Данбэр промазал и, пролетев мимо, приземлился на пол, но не на три точки, а на одну — на голову.
Когда он пришел в себя, из носа у него текла кровь и голова раскалывалась от такой же ужасной боли, какую он до этого симулировал. В палате стоял невообразимый шум. Сестра Даккит обливалась слезами, а Йоссариан, сидя рядышком с ней на кровати, виновато ее утешал. Разгневанный начальник госпиталя кричал на Йоссариана, что не потерпит со стороны больных никаких вольностей по отношению к сестрам.
— Чего вы от него хотите? — жалобным тоном спросил Данбэр, лежа на полу и морщась от сверлящей боли в темени. Даже звук собственного голоса причинял ему страдания. — Он ничего такого не сделал.
— Я говорю о вас! — взревел во весь голос тощий, величественный полковник. — Вы будете за это наказаны!
— Чего вы от него хотите? — подал голос Йоссариан. — Человек шлепнулся головой об пол — только и всего.
— Я говорю и о вас тоже! — обрушился полковник на Йоссариана. — Вы у меня еще пожалеете, что схватили сестру Даккит за грудь.
— А я не хватал сестру Даккит за грудь, — сказал Йоссариан.
— Это я схватил ее за грудь, — сказал Данбэр.
— Вы что, оба с ума сошли? — пронзительно закричал доктор. Он побледнел и отпрянул в замешательстве.
— Так точно, доктор, — заверил его Данбэр. — Он и вправду сумасшедший. Каждую ночь ему снится, будто он держит в руке живую рыбу.
Доктор застыл на месте, изящно изогнув бровь. В палате стало совсем тихо.
— Снится что?.. — спросил он с отвращением.
— Ему снится, что он держит в руке живую рыбу.
— Какую рыбу? — резко спросил, доктор.
— Не знаю, — ответил Йоссариан. — Я плохо разбираюсь в рыбах.
— А в какой руке вы ее держите?
— То в той, то в этой, — ответил Йоссариан.
— Все зависит от рыбы, — поспешил ему на помощь Данбэр.
Полковник обернулся и, подозрительно сощурившись, уставился на Данбэра.
— Да? А вы-то откуда знаете?
— Так ведь это сон-то мой, — ответил Данбэр без тени улыбки.
Полковник побагровел. Он уставился на обоих холодным, жестким, неприязненным взглядом.
— Встаньте с пода и отправляйтесь в постель, — процедил он сквозь зубы. — Я не желаю больше слушать ни слова об этих снах. У нас есть специалист, чтобы выслушивать такую отвратительную чепуху…
— А как вы считаете, — осторожно, с мягкой, вкрадчивой улыбкой спросил майор Сэндерсон, штатный психиатр, присланный полковником к Йоссариану, — почему полковник Ферридж нашел ваши сны отвратительными?
— Наверное, что-то отвратительное действительно есть или в самом этом сне, или, может быть, а полковнике Ферридже, — почтительно ответил Йоссариан.
— Неплохо сказано, — одобрил майор Сэндерсон. Он носил поскрипывающие солдатские ботинки, а его черные, как смоль, волосы стояли дыбом. — Полковник Феррндж, — признался он, — напоминает мне морскую чайку. Он ни в грош, знаете ли, не ставит психиатрию.
— А вы, наверное, не любите морских чаек? — спросил Йоссариан.
— Да, не очень, — признался майор Сэндерсон с колючим, нервным смешком. — По-моему, ваш сон просто очарователен. Я надеюсь, что он будет часто повторяться и мы еще сможем не раз его обсудить. Не хотите ли сигаретку?
Йоссариан покачал головой, и майор улыбнулся. — Как вы объясните, — спросил он многозначительно, — почему вы испытываете такое сильное нежелание взять у меня сигарету?
— Потому что я только что одну выкурил. Вот она, еще дымится в пепельнице. Майор Сэндерсон хохотнул.
— Ну что ж, весьма искреннее объяснение. Но я надеюсь, что мы скоро докопаемся до истинной причины. — Завязав бантиком развязавшийся шнурок ботинка, он взял со стола блокнот желтой линованной бумаги и положил его на колени. — Итак, рыба, которую вы видите во сне… Давайте о ней побеседуем. Это всегда одна и та же рыба?
На следующее утро, когда она склонилась над его постелью, расправляя у него в ногах простыню, он проворно залез ей рукой под юбку. Сестра Даккит взвизгнула и подпрыгнула до потолка, но этого ей показалось мало, и она добрых пятнадцать секунд извивалась, скакала и раскачивалась взад-вперед, изгибая свой божественный стан, пока наконец с посеревшими, дрожащими губами не отступила в проход между койками. Но она отступила слишком далеко, и Данбэр, наблюдавший с самого начала за этой сценой, приподнялся на кровати и, не говоря ни слова, набросился на нее сзади, ухватив обеими руками за грудь. Издав еще один вопль, она высвободилась и отскочила от Данбэра, но опять-таки слишком далеко, так что Йоссариан сделал выпад и облапил ее еще раз. Сестра Даккит снова сиганула через проход, словно мячик для пинг-понга на двух ногах. Данбэр зорко, как тигр, следил за ней, готовый к новому броску, но она вовремя о нем вспомнила и отпрыгнула не назад, а в сторону. Данбэр промазал и, пролетев мимо, приземлился на пол, но не на три точки, а на одну — на голову.
Когда он пришел в себя, из носа у него текла кровь и голова раскалывалась от такой же ужасной боли, какую он до этого симулировал. В палате стоял невообразимый шум. Сестра Даккит обливалась слезами, а Йоссариан, сидя рядышком с ней на кровати, виновато ее утешал. Разгневанный начальник госпиталя кричал на Йоссариана, что не потерпит со стороны больных никаких вольностей по отношению к сестрам.
— Чего вы от него хотите? — жалобным тоном спросил Данбэр, лежа на полу и морщась от сверлящей боли в темени. Даже звук собственного голоса причинял ему страдания. — Он ничего такого не сделал.
— Я говорю о вас! — взревел во весь голос тощий, величественный полковник. — Вы будете за это наказаны!
— Чего вы от него хотите? — подал голос Йоссариан. — Человек шлепнулся головой об пол — только и всего.
— Я говорю и о вас тоже! — обрушился полковник на Йоссариана. — Вы у меня еще пожалеете, что схватили сестру Даккит за грудь.
— А я не хватал сестру Даккит за грудь, — сказал Йоссариан.
— Это я схватил ее за грудь, — сказал Данбэр.
— Вы что, оба с ума сошли? — пронзительно закричал доктор. Он побледнел и отпрянул в замешательстве.
— Так точно, доктор, — заверил его Данбэр. — Он и вправду сумасшедший. Каждую ночь ему снится, будто он держит в руке живую рыбу.
Доктор застыл на месте, изящно изогнув бровь. В палате стало совсем тихо.
— Снится что?.. — спросил он с отвращением.
— Ему снится, что он держит в руке живую рыбу.
— Какую рыбу? — резко спросил, доктор.
— Не знаю, — ответил Йоссариан. — Я плохо разбираюсь в рыбах.
— А в какой руке вы ее держите?
— То в той, то в этой, — ответил Йоссариан.
— Все зависит от рыбы, — поспешил ему на помощь Данбэр.
Полковник обернулся и, подозрительно сощурившись, уставился на Данбэра.
— Да? А вы-то откуда знаете?
— Так ведь это сон-то мой, — ответил Данбэр без тени улыбки.
Полковник побагровел. Он уставился на обоих холодным, жестким, неприязненным взглядом.
— Встаньте с пода и отправляйтесь в постель, — процедил он сквозь зубы. — Я не желаю больше слушать ни слова об этих снах. У нас есть специалист, чтобы выслушивать такую отвратительную чепуху…
— А как вы считаете, — осторожно, с мягкой, вкрадчивой улыбкой спросил майор Сэндерсон, штатный психиатр, присланный полковником к Йоссариану, — почему полковник Ферридж нашел ваши сны отвратительными?
— Наверное, что-то отвратительное действительно есть или в самом этом сне, или, может быть, а полковнике Ферридже, — почтительно ответил Йоссариан.
— Неплохо сказано, — одобрил майор Сэндерсон. Он носил поскрипывающие солдатские ботинки, а его черные, как смоль, волосы стояли дыбом. — Полковник Феррндж, — признался он, — напоминает мне морскую чайку. Он ни в грош, знаете ли, не ставит психиатрию.
— А вы, наверное, не любите морских чаек? — спросил Йоссариан.
— Да, не очень, — признался майор Сэндерсон с колючим, нервным смешком. — По-моему, ваш сон просто очарователен. Я надеюсь, что он будет часто повторяться и мы еще сможем не раз его обсудить. Не хотите ли сигаретку?
Йоссариан покачал головой, и майор улыбнулся. — Как вы объясните, — спросил он многозначительно, — почему вы испытываете такое сильное нежелание взять у меня сигарету?
— Потому что я только что одну выкурил. Вот она, еще дымится в пепельнице. Майор Сэндерсон хохотнул.
— Ну что ж, весьма искреннее объяснение. Но я надеюсь, что мы скоро докопаемся до истинной причины. — Завязав бантиком развязавшийся шнурок ботинка, он взял со стола блокнот желтой линованной бумаги и положил его на колени. — Итак, рыба, которую вы видите во сне… Давайте о ней побеседуем. Это всегда одна и та же рыба?