Страница:
— Уилл, не уходи, побудь со мной еще немного!
— Хорошо, я не уйду, пока ты не заснешь. Элинор обняла его и улыбнулась сквозь слезы:
— Мне так хорошо, когда ты рядом!
Уильям привлек ее к себе и нежно поцеловал ее веки, ощутив на губах солоноватый привкус слез, все еще струившихся из ее глаз. Элинор чувствовала себя в его объятиях защищенной от всех бед и зол, которые могли угрожать ей. Через несколько минут дыхание ее стало ровным. Она безмятежно заснула.
Уильям еще долго любовался спящей Элинор, так доверчиво прильнувшей к нему. Ее черные волосы разметались по белоснежной наволочке высокой подушки, длинные ресницы отбрасывали густые темные тени на свежие, тронутые легким румянцем щеки. Он не мог оторвать взгляда от ее полных губ, раздвинувшихся в блаженной улыбке.
Он осторожно откинул край одеяла. Зрелище, представившееся его глазам, было столь волнующим, что Уильям сразу же почувствовал болезненное напряжение в чреслах. Он развязал тесемки, стягивавшие ворот ночной рубахи Элинор, чтобы полюбоваться ее молодой, упругой грудью. Он представил себе, что прикасается губами к ее соскам, и дыхание его участилось, а сердце гулко забилось в груди.
Уильям был не в силах долее противиться снедавшему его искушению. Он снова придвинулся вплотную к Элинор и прижал свой отвердевший член к ее бедру. Элинор вздохнула во сне и переменила положение. Рука ее коснулась его напряженной мужской плоти, и Уильям огромным усилием воли подавил рвавшийся из груди стон. Он чувствовал себя так, словно застыл у райских врат, которые гостеприимно распахнулись перед ним…
Он глубоко вздохнул и осторожно, стараясь не потревожить Элинор, поднялся с постели. В эти мгновения он чувствовал себя словно Геракл, которому поручили заведомо невыполнимые задачи. Но Уилл знал, что обуздать страсть к Элинор ему будет значительно труднее, чем мифическому герою — совершить все его двенадцать подвигов.
Уильям Маршал завербовал в свое войско двести пятьдесят воинов и доставил их в Портсмут, место сбора английской армии. Общий надзор за снаряжением Генрих поручил Губерту де Бургу, но многие вопросы оснащения и экипировки воинов решали провансальцы, пользовавшиеся любовью и безграничным доверием короля. Нечего и говорить, что они беззастенчиво разворовывали и без того скудную королевскую казну. Губерт пытался исправить положение, жалуясь Генриху на безобразия, творимые родственниками королевы, но монарх лишь досадливо отмахивался от слов своего приближенного. Казна была опустошена, прежде чем де Бург приобрел все корабли, необходимые для переброски армии через пролив. Однажды по наущению епископа Винчестерского Генрих велел вскрыть несколько ящиков с оружием и боеприпасами. Как и подозревал его высокопреосвященство, в них оказались камни и песок.
Рассвирепев, Генрих вызвал к себе де Бурга и обвинил его в происходящем. Монарх не стеснялся в выражениях. Он назвал Губерта вором и предателем. Лишь появление Маршала остудило гнев короля, положив конец ссоре.
Уильям и Губерт сходились во мнении, что французская кампания, еще не начавшись, была обречена на поражение. У англичан не хватало воинов, кораблей, денег, оружия. А самое главное — боевой дух армии был удручающе низок. Но отговаривать Генриха, подпавшего под влияние провансальцев, от участия в этой затее было бы слишком рискованно, и Маршал с де Бургом вынуждены были смириться с неизбежным.
Армия Генриха высадилась в Гаскони, юго-западной провинции, все еще находившейся во власти англичан. Симон де Монтфорт, который незадолго перед этим помог графу Бре-танскому отвоевать его владения, прибыл в ставку Генриха и предложил ему смелый и решительный план проведения кампании. Но Генрих отказался прислушаться к словам Монт-форта. Он предоставил Симону рисковать головой на переднем крае фронта, предпочитая не посылать свои войска в гущу сражений.
Военачальники-провансальцы стали устраивать пышные празднества, они без устали пили и уировали, радуясь возможности уклониться от опасности. Генрих развлекался тем, что почти ежедневно устраивал парады и смотры войск.
Уильям Маршал повел своих валлийцев и ирландцев на соединение с авангардом воинов Монтфорта. В ожесточенных боях с французами они одерживали победу за победой, но Генрих, несмотря на все их призывы, не торопился присылать обещанное подкрепление, без которого им было трудно не только продвигаться вперед, но и удерживать за собой завоеванные территории.
Симон де Монтфорт с первой же встречи сумел расположить к себе Уильяма. Великан шести с половиной футов ростом полностью оправдывал свою репутацию непобедимого воина, Бога войны. Маршал никогда еще не видел человека, который настолько превосходил бы всех окружающих ростом, гордой выправкой, безупречностью мощного сложения. Он был прирожденным лидером, командиром, которого с почтительным вниманием слушались все окружающие. Кроме того, он проявил себя блестящим стратегом, что позволяло ему выходить из всех сражений с минимальными потерями. Воины любили его и все как один доверяли ему.
Часто после боя Уильям и Симон забирались в походный шатер, чтобы обсудить мельчайшие детали сражения. Узнав Симона ближе, Уильям понял, что молодой де Монтфорт весьма честолюбив, но, в отличие от многих, кто с избытком наделен этим качеством, превыше всего на свете ценит свою честь и воинскую доблесть и ни в коем случае не готов пожертвовать ими в угоду своим амбициям. Это был прямодушный, мужественный и неустрашимый рыцарь.
Симон знал имена всех своих воинов. Не раз, рискуя своей головой, он выносил раненых с поля боя. Во многих случаях он предпочитал делать это сам, а не посылать за ранеными громоздкие конные или уязвимые пешие отряды с носилками.
Маршал налил Симону кубок эля и присел к грубому, наспех сложенному из валунов походному очагу.
— Ты можешь назвать меня предателем, но король наш — такой же воин, как я — архиепископ Кентерберийский, — мрачно произнес Симон.
Уильям кивнул:
— Мы оба с тобой знаем, что только решительная массированная атака может принести нам победу. Но, к сожалению, убедить в этом короля не представляется возможным. Все последнее время он прислушивается лишь к советам своей новой родни. В течение многих лет я был его правой рукой. Мне удавалось заставлять его делать все, что я считал наилучшим для блага Англии, а теперь помыслами Генриха овладели эти провансальцы, которые крепко держат его за рожок. Родственнички!
Симон расхохотался:
— Но ведь ты тоже его родственник, не так ли?
— Да, я — муж его сестры, — согласился Уильям. — Конечно, будучи сыном таких ужасных родителей, как покойный король Джон и королева Изабелла, Генрих мог бы оказаться и вовсе законченным негодяем. Я старался заменить ему отца, привить ему качества, коими должен обладать монарх, но, признаться, не слишком преуспел в этом. Ведь я не мог неотлучно находиться при особе короля. Ах, если бы Генриху досталась смелость Ричарда и хоть малая толика ума, которым наделена Элинор, он был бы блестящим правителем!
— Да, трудно поверить, что его дед — великий Генрих II. Нашему королю наверняка делается тошно от одной мысли, что дед его правил страной, трижды превосходящей нынешние владения Людовика Французского. Я не устаю восхищаться покойным Генрихом. Он получил Англию, Бретань и Нормандию от Генриха I, унаследовал от своего отца Турень и Пуату, а Гасконь и Аквитания достались ему в качестве приданого королевы Элинор, которую он отнял у законного супруга. — И Симон восхищенно прищелкнул языком.
— Он был очень целеустремленным человеком и умелым правителем. Нам так сейчас не хватает сильной, уверенной руки, — посетовал Уильям. — Губерт де Бург слишком занят собой и своими владениями, Ранульф Честерский — глубокий старик. Выходит, что некому стать настоящим предводителем наших баронов, некому избавить короля Генриха от дурных советчиков — епископа Винчестерского и алчных савойяров.
Симон, так же как и Уильям, придерживался весьма невысокого мнения о церковных иерархах.
— Они принимают постриг только потому, что этот путь приводит их к почестям и благосостоянию. Я со своей стороны всегда противостоял влиянию Папы, особенно в вопросах, касавшихся Англии.
— Возможно, ты слишком строг, де Монтфорт, но я не могу не согласиться с тобой. Ты не только прирожденный воин, вождь и командир, у тебя ясный ум и тонкое политическое чутье. Недаром же ты лучше, чем любой англичанин, разобрался в сути преобразований Генриха II.
— Я? — удивленно спросил де Монтфорт. — А как насчет тебя? Ведь Маршалы — некоронованные короли Англии. По слухам, которым я склонен верить, вашей семье принадлежит едва ли не половина всех богатств государства.
— Знаешь, Симон, я просто устал от всего этого. И мне больше не по душе быть королем при юном Генрихе. Я устал оттого, что он раздает своим фаворитам деньги и владения, которыми не располагает, а больше всего я устал от участия в этой бездарнейшей из военных кампаний. Я мечтаю лишь о том, чтобы поскорей вернуться домой к моей прелестной жене и позаботиться о продолжении рода.
Симон де Монтфорт рассмеялся:
— Мне приятно слышать это от тебя. Любовь между супругами нынче так редка. И многие из воинов и рыцарей рады сбежать от своих жен куда угодно, пусть даже и во Францию, где их ждет заведомое поражение.
— Признаться, у меня пока еще нет опыта семейной жизни, — вздохнул Уильям, — ведь сестра короля была девятилетним ребенком, когда мы с ней поженились. Я гожусь ей в отцы. И меня не перестает тревожить то, что девушка пожертвовала ради меня своей юностью.
Симон решил промолчать в ответ на эти сетования Уильяма. Он пытался представить себе жену Маршала. Де Монтфорт не сомневался, что молоденькая, капризная и избалованная принцесса наверняка успела наставить Уильяму рога.
— Вам, конечно же, надо завести детей, — вполголоса пробормотал он.
Уильям невесело усмехнулся:
— Я и сам все время думаю об этом, ведь мне уже сорок шесть. — Он поставил пустой кубок на походный столик. — Они наконец-то посылают нам подкрепление. Завтра утром сюда подойдет Честер. Он должен тебе понравиться. Лет сорок тому назад он был одним из блестящих военачальников короля Генриха II.
Симон поднялся на ноги:
— Честер завладел моими землями и титулом, и я намерен во что бы то ни стало вернуть их. Я хочу в самое ближайшее время стать графом Лестером.
Симон вышел, а Маршал устремил неподвижный взор на плясавшие в очаге языки огня. В последних словах Симона ему почудилась угроза. Он не сомневался, что Бог войны скоро вернет себе свои владения и титул.
Подкрепление, присланное королем Генрихом, прибыло как нельзя более вовремя: Людовик Французский успел уже стянуть все свои войска к месту расположения передовых отрядов англичан и повел их в решающее сражение против Симона де Монтфорта и Маршала. И роскошные виноградники этой палимой солнцем страны превратились в арену военных действий, и землю, где наливались соком гроздья муската, залила кровь французов и англичан. Обе противоборствующие армии сражались храбро и отчаянно.
Симон де Монтфорт, как и прежде, возвышался над всеми воинами и рыцарями, его высокий шлем с ярко-красными султаном мелькал то здесь, то там. Он без устали орудовал своим длинным тяжелым мечом и боевым топором. Огромный вороной жеребец Симона с яростным ржанием носился по полю боя, сметая все на своем пути. Конь и всадник представляли собой настолько устрашающее зрелище, что зачастую неприятельские солдаты, увидев этого великана, оседлавшего чудовище, в ужасе разбегались в стороны.
От Монтфорта не отставали два его оруженосца — Гай и Рольф, отец и сын. Они пользовались репутацией отважных и неустрашимых воинов, поскольку Монтфорт, а следовательно, и они всегда оказывались в гуще сражения. На самом же деле за спиной Монтфорта они чувствовали себя не менее защищенными, чем в самом надежном тылу.
Отражая и нанося удары, Симон то и дело искоса поглядывал на старого Ранульфа, графа Честера. Старик сражался на славу. Его силе, мужеству и выдержке мог бы позавидовать едва ли не любой более молодой воин. Но, если бы он пал в сражении, Симон получил бы назад свои земли и титул. Он так давно мечтал об этом, что обладание угодьями и право именоваться графом превратилось у него в своего рода навязчивую идею. Внезапно старик Ранульф покачнулся в седле и рухнул наземь. Сердце Симона подпрыгнуло и бешено забилось в груди. Что он чувствовал в этот момент? Надежду, торжество? Не успев еще толком разобраться в снедавших его противоречивых ощущениях, Симон направил вороного туда, где Честер готовился свести счеты с жизнью. Французы, окружившие было старого воина, при виде Симона бросились врассыпную. Симону удалось осадить своего коня, который едва не ступил копытом на грудь поверженного Ранульфа.
Голубые глаза, полуприкрытые морщинистыми веками, с мольбой обратились к Симону. В сознании де Монтфорта молнией пронеслась мысль, что жизнь старика висит на волоске, что стоит ему отпустить поводья, и Ранульф будет мертв, а значит, мечта его жизни осуществится. Но Симон лишь тряхнул головой, словно отгоняя наваждение, и сказал себе, что никогда не запятнает свою честь столь трусливым и подлым поступком. Он рано или поздно вернет себе все, что по праву принадлежит ему, но сделает это честно, в открытую. Монтфорт легко соскочил с коня, подхватил тщедушного старика и усадил его в свое седло. Французы, которые успели к этому времени опомниться и принялись снова окружать графа Честера, были безжалостно заколоты копьями Гая и Рольфа и зарублены топором Симона. На все это им потребовалось лишь несколько секунд.
Симон приказал оруженосцам вынести раненого графа с поля боя. Прежде чем они скрылись из виду, Честер прокричал:
— Вы спасли мою жизнь! Я ваш должник навеки!
Симон, потрясая в воздухе мечом, крикнул ему в ответ во всю мощь своих легких:
— Я — законный граф Лестер! Верните мне мой титул и мои владения, на большее я не претендую! — И, повернув своего могучего коня, он помчался в самую гущу сражения.
В сумерках, когда битва закончилась и над поверженными виноградниками раздавались лишь стоны раненых и ржание коней, Симон де Монтфорт подошел к Маршалу, который нес на руках раненого или убитого бойца, судя по изящным латам принадлежавшего к знатной фамилии. Приблизившись к Маршалу, Симон бережно принял из его рук тяжелую ношу.
— Боюсь, наша помощь запоздала. Бедняга уже коченеет. — И Симон опустил недвижимое тело на траву. Из шеи ирландского рыцаря, там, где курчавились его светлые волосы, торчала английская стрела.
— Кто он такой? — сдвинув брови, спросил Симон.
— Гилберт де Клер, — ответил Маршал, проглотив комок в горле. — Он… муж моей сестры. — И, наклонившись над убитым, он осторожно извлек стрелу из его тела.
— У него были враги среди английских рыцарей? — мрачно спросил Симон.
— Я не знаю. Надеюсь, это произошло случайно.
Маршал и Монтфорт с трудом заставили себя подчиниться приказу короля, велевшего им вернуться в Гасконь. Они хорошо знали, что стоило им отступить, и завоеванная территория оказалась бы в руках Людовика. Более того, англичане, валлийцы и ирландцы не могли смириться с мыслью об этом вынужденном отступлении.
Прибыв в ставку короля, они застали его величество в мрачном и капризном расположении духа: Генрих страдал несварением желудка.
— Эта кампания была обречена на поражение еще до ее начала, — плаксивым тоном произнес Генрих. Он был угнетен исходом этой войны и явно искал козла отпущения, на котором можно было бы выместить злобу и разочарование. И многие уста в эти дни нашептывали ему одно и то же имя, имя Губерта де Бурга. Генрих поднял глаза на Маршала.
— Ну что ж, вы можете торжествовать, — кисло произнес он. — Ведь вы, как и Губерт, высказывались против этой войны. Ваш отец должен был потребовать голову Людовика, когда подписывал условия перемирия между Францией и Англией.
Уильям гордо выпрямился. Он не впервые сталкивался с неблагодарностью Генриха, но ему было невыносимо слышать несправедливые упреки в адрес покойного отца из уст этого никчемного монарха. Он сжал рукоятку меча с такой силой, что костяшки его пальцев побелели. Де Монтфорт восхитился его умением не выказывать своих чувств.
— Вы недужны, сир, вам надо поскорей вернуться домой и приступить к лечению.
Генрих кивнул, и мысли его немедленно приняли другое направление.
— Да, вы правы, Монтфорт, я и в самом деле чувствую себя прескверно. Но я решил отправить вас и Ричарда первыми, чтобы вы утихомирили недовольство баронов. Они ведь будут страшно раздосадованы тем, что все их деньги потрачены впустую, что мы не вернули себе ни акра французской земли.
Симон де Монтфорт едва не расхохотался. Ведь в этой кампании он с горсткой воинов отвоевал для бездарного Генриха Бретань и был близок к тому, чтобы вернуть Аквитанию во владения английской короны! Эти земли принадлежали бы сейчас Генриху, если бы он не мешал военачальникам своими нелепыми приказами.
— Предоставьте свою армию в мое распоряжение, сир. Я уверен, что смогу победить Людовика. Ведь за всю мою жизнь я еще не знал поражений.
— Сегодня утром у меня побывал Честер. Не знаю, как вам это удалось, но старик готов вернуть вам земли и титул. Вы нужны мне в Англии, Симон. Сейчас, как никогда прежде, я нуждаюсь в вашей поддержке. — Генрих с мычанием схватился за живот: — Мне так недостает моей жены. Я только и знаю, что блюю да сижу на горшке с тех самых пор, как переспал с этой маленькой армейской шлюхой.
Симон и Уильям едва удержались от того, чтобы не улыбнуться торжествующими, злорадными улыбками. Бог все-таки наказал этого гадкого, заносчивого мальчишку! Они вернулись в лагерь и стали готовиться к возвращению на родину. Уильям испытывал огромное, ни с чем не сравнимое облегчение. Хотя ему приходилось отступать, незаслуженно и несправедливо признав поражение, которого могло не быть, они все же возвращались в Англию, они были целы и невредимы, впереди Уильяма ждала встреча с Элинор, а де Монтфорта — введение в наследство.
— Поздравляю, ведь ты скоро станешь графом Лестером.
Уильям был от души рад, что Симону удалось так быстро добиться желаемого. И еще одно радовало его в эти тревожные, полные горечи дни: принц Ричард не участвовал в решающем сражении с французами и, следовательно, не мог быть повинен в смерти Гилберта де Клера.
14
— Хорошо, я не уйду, пока ты не заснешь. Элинор обняла его и улыбнулась сквозь слезы:
— Мне так хорошо, когда ты рядом!
Уильям привлек ее к себе и нежно поцеловал ее веки, ощутив на губах солоноватый привкус слез, все еще струившихся из ее глаз. Элинор чувствовала себя в его объятиях защищенной от всех бед и зол, которые могли угрожать ей. Через несколько минут дыхание ее стало ровным. Она безмятежно заснула.
Уильям еще долго любовался спящей Элинор, так доверчиво прильнувшей к нему. Ее черные волосы разметались по белоснежной наволочке высокой подушки, длинные ресницы отбрасывали густые темные тени на свежие, тронутые легким румянцем щеки. Он не мог оторвать взгляда от ее полных губ, раздвинувшихся в блаженной улыбке.
Он осторожно откинул край одеяла. Зрелище, представившееся его глазам, было столь волнующим, что Уильям сразу же почувствовал болезненное напряжение в чреслах. Он развязал тесемки, стягивавшие ворот ночной рубахи Элинор, чтобы полюбоваться ее молодой, упругой грудью. Он представил себе, что прикасается губами к ее соскам, и дыхание его участилось, а сердце гулко забилось в груди.
Уильям был не в силах долее противиться снедавшему его искушению. Он снова придвинулся вплотную к Элинор и прижал свой отвердевший член к ее бедру. Элинор вздохнула во сне и переменила положение. Рука ее коснулась его напряженной мужской плоти, и Уильям огромным усилием воли подавил рвавшийся из груди стон. Он чувствовал себя так, словно застыл у райских врат, которые гостеприимно распахнулись перед ним…
Он глубоко вздохнул и осторожно, стараясь не потревожить Элинор, поднялся с постели. В эти мгновения он чувствовал себя словно Геракл, которому поручили заведомо невыполнимые задачи. Но Уилл знал, что обуздать страсть к Элинор ему будет значительно труднее, чем мифическому герою — совершить все его двенадцать подвигов.
Уильям Маршал завербовал в свое войско двести пятьдесят воинов и доставил их в Портсмут, место сбора английской армии. Общий надзор за снаряжением Генрих поручил Губерту де Бургу, но многие вопросы оснащения и экипировки воинов решали провансальцы, пользовавшиеся любовью и безграничным доверием короля. Нечего и говорить, что они беззастенчиво разворовывали и без того скудную королевскую казну. Губерт пытался исправить положение, жалуясь Генриху на безобразия, творимые родственниками королевы, но монарх лишь досадливо отмахивался от слов своего приближенного. Казна была опустошена, прежде чем де Бург приобрел все корабли, необходимые для переброски армии через пролив. Однажды по наущению епископа Винчестерского Генрих велел вскрыть несколько ящиков с оружием и боеприпасами. Как и подозревал его высокопреосвященство, в них оказались камни и песок.
Рассвирепев, Генрих вызвал к себе де Бурга и обвинил его в происходящем. Монарх не стеснялся в выражениях. Он назвал Губерта вором и предателем. Лишь появление Маршала остудило гнев короля, положив конец ссоре.
Уильям и Губерт сходились во мнении, что французская кампания, еще не начавшись, была обречена на поражение. У англичан не хватало воинов, кораблей, денег, оружия. А самое главное — боевой дух армии был удручающе низок. Но отговаривать Генриха, подпавшего под влияние провансальцев, от участия в этой затее было бы слишком рискованно, и Маршал с де Бургом вынуждены были смириться с неизбежным.
Армия Генриха высадилась в Гаскони, юго-западной провинции, все еще находившейся во власти англичан. Симон де Монтфорт, который незадолго перед этим помог графу Бре-танскому отвоевать его владения, прибыл в ставку Генриха и предложил ему смелый и решительный план проведения кампании. Но Генрих отказался прислушаться к словам Монт-форта. Он предоставил Симону рисковать головой на переднем крае фронта, предпочитая не посылать свои войска в гущу сражений.
Военачальники-провансальцы стали устраивать пышные празднества, они без устали пили и уировали, радуясь возможности уклониться от опасности. Генрих развлекался тем, что почти ежедневно устраивал парады и смотры войск.
Уильям Маршал повел своих валлийцев и ирландцев на соединение с авангардом воинов Монтфорта. В ожесточенных боях с французами они одерживали победу за победой, но Генрих, несмотря на все их призывы, не торопился присылать обещанное подкрепление, без которого им было трудно не только продвигаться вперед, но и удерживать за собой завоеванные территории.
Симон де Монтфорт с первой же встречи сумел расположить к себе Уильяма. Великан шести с половиной футов ростом полностью оправдывал свою репутацию непобедимого воина, Бога войны. Маршал никогда еще не видел человека, который настолько превосходил бы всех окружающих ростом, гордой выправкой, безупречностью мощного сложения. Он был прирожденным лидером, командиром, которого с почтительным вниманием слушались все окружающие. Кроме того, он проявил себя блестящим стратегом, что позволяло ему выходить из всех сражений с минимальными потерями. Воины любили его и все как один доверяли ему.
Часто после боя Уильям и Симон забирались в походный шатер, чтобы обсудить мельчайшие детали сражения. Узнав Симона ближе, Уильям понял, что молодой де Монтфорт весьма честолюбив, но, в отличие от многих, кто с избытком наделен этим качеством, превыше всего на свете ценит свою честь и воинскую доблесть и ни в коем случае не готов пожертвовать ими в угоду своим амбициям. Это был прямодушный, мужественный и неустрашимый рыцарь.
Симон знал имена всех своих воинов. Не раз, рискуя своей головой, он выносил раненых с поля боя. Во многих случаях он предпочитал делать это сам, а не посылать за ранеными громоздкие конные или уязвимые пешие отряды с носилками.
Маршал налил Симону кубок эля и присел к грубому, наспех сложенному из валунов походному очагу.
— Ты можешь назвать меня предателем, но король наш — такой же воин, как я — архиепископ Кентерберийский, — мрачно произнес Симон.
Уильям кивнул:
— Мы оба с тобой знаем, что только решительная массированная атака может принести нам победу. Но, к сожалению, убедить в этом короля не представляется возможным. Все последнее время он прислушивается лишь к советам своей новой родни. В течение многих лет я был его правой рукой. Мне удавалось заставлять его делать все, что я считал наилучшим для блага Англии, а теперь помыслами Генриха овладели эти провансальцы, которые крепко держат его за рожок. Родственнички!
Симон расхохотался:
— Но ведь ты тоже его родственник, не так ли?
— Да, я — муж его сестры, — согласился Уильям. — Конечно, будучи сыном таких ужасных родителей, как покойный король Джон и королева Изабелла, Генрих мог бы оказаться и вовсе законченным негодяем. Я старался заменить ему отца, привить ему качества, коими должен обладать монарх, но, признаться, не слишком преуспел в этом. Ведь я не мог неотлучно находиться при особе короля. Ах, если бы Генриху досталась смелость Ричарда и хоть малая толика ума, которым наделена Элинор, он был бы блестящим правителем!
— Да, трудно поверить, что его дед — великий Генрих II. Нашему королю наверняка делается тошно от одной мысли, что дед его правил страной, трижды превосходящей нынешние владения Людовика Французского. Я не устаю восхищаться покойным Генрихом. Он получил Англию, Бретань и Нормандию от Генриха I, унаследовал от своего отца Турень и Пуату, а Гасконь и Аквитания достались ему в качестве приданого королевы Элинор, которую он отнял у законного супруга. — И Симон восхищенно прищелкнул языком.
— Он был очень целеустремленным человеком и умелым правителем. Нам так сейчас не хватает сильной, уверенной руки, — посетовал Уильям. — Губерт де Бург слишком занят собой и своими владениями, Ранульф Честерский — глубокий старик. Выходит, что некому стать настоящим предводителем наших баронов, некому избавить короля Генриха от дурных советчиков — епископа Винчестерского и алчных савойяров.
Симон, так же как и Уильям, придерживался весьма невысокого мнения о церковных иерархах.
— Они принимают постриг только потому, что этот путь приводит их к почестям и благосостоянию. Я со своей стороны всегда противостоял влиянию Папы, особенно в вопросах, касавшихся Англии.
— Возможно, ты слишком строг, де Монтфорт, но я не могу не согласиться с тобой. Ты не только прирожденный воин, вождь и командир, у тебя ясный ум и тонкое политическое чутье. Недаром же ты лучше, чем любой англичанин, разобрался в сути преобразований Генриха II.
— Я? — удивленно спросил де Монтфорт. — А как насчет тебя? Ведь Маршалы — некоронованные короли Англии. По слухам, которым я склонен верить, вашей семье принадлежит едва ли не половина всех богатств государства.
— Знаешь, Симон, я просто устал от всего этого. И мне больше не по душе быть королем при юном Генрихе. Я устал оттого, что он раздает своим фаворитам деньги и владения, которыми не располагает, а больше всего я устал от участия в этой бездарнейшей из военных кампаний. Я мечтаю лишь о том, чтобы поскорей вернуться домой к моей прелестной жене и позаботиться о продолжении рода.
Симон де Монтфорт рассмеялся:
— Мне приятно слышать это от тебя. Любовь между супругами нынче так редка. И многие из воинов и рыцарей рады сбежать от своих жен куда угодно, пусть даже и во Францию, где их ждет заведомое поражение.
— Признаться, у меня пока еще нет опыта семейной жизни, — вздохнул Уильям, — ведь сестра короля была девятилетним ребенком, когда мы с ней поженились. Я гожусь ей в отцы. И меня не перестает тревожить то, что девушка пожертвовала ради меня своей юностью.
Симон решил промолчать в ответ на эти сетования Уильяма. Он пытался представить себе жену Маршала. Де Монтфорт не сомневался, что молоденькая, капризная и избалованная принцесса наверняка успела наставить Уильяму рога.
— Вам, конечно же, надо завести детей, — вполголоса пробормотал он.
Уильям невесело усмехнулся:
— Я и сам все время думаю об этом, ведь мне уже сорок шесть. — Он поставил пустой кубок на походный столик. — Они наконец-то посылают нам подкрепление. Завтра утром сюда подойдет Честер. Он должен тебе понравиться. Лет сорок тому назад он был одним из блестящих военачальников короля Генриха II.
Симон поднялся на ноги:
— Честер завладел моими землями и титулом, и я намерен во что бы то ни стало вернуть их. Я хочу в самое ближайшее время стать графом Лестером.
Симон вышел, а Маршал устремил неподвижный взор на плясавшие в очаге языки огня. В последних словах Симона ему почудилась угроза. Он не сомневался, что Бог войны скоро вернет себе свои владения и титул.
Подкрепление, присланное королем Генрихом, прибыло как нельзя более вовремя: Людовик Французский успел уже стянуть все свои войска к месту расположения передовых отрядов англичан и повел их в решающее сражение против Симона де Монтфорта и Маршала. И роскошные виноградники этой палимой солнцем страны превратились в арену военных действий, и землю, где наливались соком гроздья муската, залила кровь французов и англичан. Обе противоборствующие армии сражались храбро и отчаянно.
Симон де Монтфорт, как и прежде, возвышался над всеми воинами и рыцарями, его высокий шлем с ярко-красными султаном мелькал то здесь, то там. Он без устали орудовал своим длинным тяжелым мечом и боевым топором. Огромный вороной жеребец Симона с яростным ржанием носился по полю боя, сметая все на своем пути. Конь и всадник представляли собой настолько устрашающее зрелище, что зачастую неприятельские солдаты, увидев этого великана, оседлавшего чудовище, в ужасе разбегались в стороны.
От Монтфорта не отставали два его оруженосца — Гай и Рольф, отец и сын. Они пользовались репутацией отважных и неустрашимых воинов, поскольку Монтфорт, а следовательно, и они всегда оказывались в гуще сражения. На самом же деле за спиной Монтфорта они чувствовали себя не менее защищенными, чем в самом надежном тылу.
Отражая и нанося удары, Симон то и дело искоса поглядывал на старого Ранульфа, графа Честера. Старик сражался на славу. Его силе, мужеству и выдержке мог бы позавидовать едва ли не любой более молодой воин. Но, если бы он пал в сражении, Симон получил бы назад свои земли и титул. Он так давно мечтал об этом, что обладание угодьями и право именоваться графом превратилось у него в своего рода навязчивую идею. Внезапно старик Ранульф покачнулся в седле и рухнул наземь. Сердце Симона подпрыгнуло и бешено забилось в груди. Что он чувствовал в этот момент? Надежду, торжество? Не успев еще толком разобраться в снедавших его противоречивых ощущениях, Симон направил вороного туда, где Честер готовился свести счеты с жизнью. Французы, окружившие было старого воина, при виде Симона бросились врассыпную. Симону удалось осадить своего коня, который едва не ступил копытом на грудь поверженного Ранульфа.
Голубые глаза, полуприкрытые морщинистыми веками, с мольбой обратились к Симону. В сознании де Монтфорта молнией пронеслась мысль, что жизнь старика висит на волоске, что стоит ему отпустить поводья, и Ранульф будет мертв, а значит, мечта его жизни осуществится. Но Симон лишь тряхнул головой, словно отгоняя наваждение, и сказал себе, что никогда не запятнает свою честь столь трусливым и подлым поступком. Он рано или поздно вернет себе все, что по праву принадлежит ему, но сделает это честно, в открытую. Монтфорт легко соскочил с коня, подхватил тщедушного старика и усадил его в свое седло. Французы, которые успели к этому времени опомниться и принялись снова окружать графа Честера, были безжалостно заколоты копьями Гая и Рольфа и зарублены топором Симона. На все это им потребовалось лишь несколько секунд.
Симон приказал оруженосцам вынести раненого графа с поля боя. Прежде чем они скрылись из виду, Честер прокричал:
— Вы спасли мою жизнь! Я ваш должник навеки!
Симон, потрясая в воздухе мечом, крикнул ему в ответ во всю мощь своих легких:
— Я — законный граф Лестер! Верните мне мой титул и мои владения, на большее я не претендую! — И, повернув своего могучего коня, он помчался в самую гущу сражения.
В сумерках, когда битва закончилась и над поверженными виноградниками раздавались лишь стоны раненых и ржание коней, Симон де Монтфорт подошел к Маршалу, который нес на руках раненого или убитого бойца, судя по изящным латам принадлежавшего к знатной фамилии. Приблизившись к Маршалу, Симон бережно принял из его рук тяжелую ношу.
— Боюсь, наша помощь запоздала. Бедняга уже коченеет. — И Симон опустил недвижимое тело на траву. Из шеи ирландского рыцаря, там, где курчавились его светлые волосы, торчала английская стрела.
— Кто он такой? — сдвинув брови, спросил Симон.
— Гилберт де Клер, — ответил Маршал, проглотив комок в горле. — Он… муж моей сестры. — И, наклонившись над убитым, он осторожно извлек стрелу из его тела.
— У него были враги среди английских рыцарей? — мрачно спросил Симон.
— Я не знаю. Надеюсь, это произошло случайно.
Маршал и Монтфорт с трудом заставили себя подчиниться приказу короля, велевшего им вернуться в Гасконь. Они хорошо знали, что стоило им отступить, и завоеванная территория оказалась бы в руках Людовика. Более того, англичане, валлийцы и ирландцы не могли смириться с мыслью об этом вынужденном отступлении.
Прибыв в ставку короля, они застали его величество в мрачном и капризном расположении духа: Генрих страдал несварением желудка.
— Эта кампания была обречена на поражение еще до ее начала, — плаксивым тоном произнес Генрих. Он был угнетен исходом этой войны и явно искал козла отпущения, на котором можно было бы выместить злобу и разочарование. И многие уста в эти дни нашептывали ему одно и то же имя, имя Губерта де Бурга. Генрих поднял глаза на Маршала.
— Ну что ж, вы можете торжествовать, — кисло произнес он. — Ведь вы, как и Губерт, высказывались против этой войны. Ваш отец должен был потребовать голову Людовика, когда подписывал условия перемирия между Францией и Англией.
Уильям гордо выпрямился. Он не впервые сталкивался с неблагодарностью Генриха, но ему было невыносимо слышать несправедливые упреки в адрес покойного отца из уст этого никчемного монарха. Он сжал рукоятку меча с такой силой, что костяшки его пальцев побелели. Де Монтфорт восхитился его умением не выказывать своих чувств.
— Вы недужны, сир, вам надо поскорей вернуться домой и приступить к лечению.
Генрих кивнул, и мысли его немедленно приняли другое направление.
— Да, вы правы, Монтфорт, я и в самом деле чувствую себя прескверно. Но я решил отправить вас и Ричарда первыми, чтобы вы утихомирили недовольство баронов. Они ведь будут страшно раздосадованы тем, что все их деньги потрачены впустую, что мы не вернули себе ни акра французской земли.
Симон де Монтфорт едва не расхохотался. Ведь в этой кампании он с горсткой воинов отвоевал для бездарного Генриха Бретань и был близок к тому, чтобы вернуть Аквитанию во владения английской короны! Эти земли принадлежали бы сейчас Генриху, если бы он не мешал военачальникам своими нелепыми приказами.
— Предоставьте свою армию в мое распоряжение, сир. Я уверен, что смогу победить Людовика. Ведь за всю мою жизнь я еще не знал поражений.
— Сегодня утром у меня побывал Честер. Не знаю, как вам это удалось, но старик готов вернуть вам земли и титул. Вы нужны мне в Англии, Симон. Сейчас, как никогда прежде, я нуждаюсь в вашей поддержке. — Генрих с мычанием схватился за живот: — Мне так недостает моей жены. Я только и знаю, что блюю да сижу на горшке с тех самых пор, как переспал с этой маленькой армейской шлюхой.
Симон и Уильям едва удержались от того, чтобы не улыбнуться торжествующими, злорадными улыбками. Бог все-таки наказал этого гадкого, заносчивого мальчишку! Они вернулись в лагерь и стали готовиться к возвращению на родину. Уильям испытывал огромное, ни с чем не сравнимое облегчение. Хотя ему приходилось отступать, незаслуженно и несправедливо признав поражение, которого могло не быть, они все же возвращались в Англию, они были целы и невредимы, впереди Уильяма ждала встреча с Элинор, а де Монтфорта — введение в наследство.
— Поздравляю, ведь ты скоро станешь графом Лестером.
Уильям был от души рад, что Симону удалось так быстро добиться желаемого. И еще одно радовало его в эти тревожные, полные горечи дни: принц Ричард не участвовал в решающем сражении с французами и, следовательно, не мог быть повинен в смерти Гилберта де Клера.
14
А в Англии бароны, понесшие все расходы, связанные с французской кампанией, желали во что бы то ни стало получить достойное возмещение своих издержек. Королевский совет принял решение, что сразу же по возвращении монарха от него следует потребовать подписания указа, восстанавливающего Великую хартию. Король нуждался в деньгах и военной поддержке своих подданных. Они считали, что пришло время настоять и на своих правах. В конце месяца все военачальники вернулись на родину. Лишь Уильяму Маршалу пришлось задержаться во Франции: Генрих приказал ему руководить отправкой воинов, лошадей и снаряжения на судах в Англию, и Маршал не мог не подчиниться этому приказу.
По мере приближения дня отъезда в душе Маршала росли беспокойство и волнение. Прежде он никогда бы не подумал, что будет так отчаянно, так остро переживать разлуку с кем-либо. Ему так недоставало Элинор! Ее отец, король Джон, был прав в одном: она и в самом деле была бесценным сокровищем. Уильям любил ее больше жизни. Полгода тому назад она отпраздновала свой шестнадцатый день рождения, и по прибытии в Англию он намеревался во что бы то ни стало разделить с ней ложе. Она владела его мыслями с рассвета до глубокой ночи, а когда он засыпал, посещала его в нежных, страстных, томительных сновидениях.
Уильям отправил Рикарда де Бурга на первом из отплывавших в Англию судов, наказав ему немедленно отправиться к графине Пембрук и неотступно находиться подле нее. Он передал Рикарду послание к Элинор, первое за всю его жизнь любовное письмо:
— Милорд епископ, теперь, когда я вернулся из Франции, вы можете отдать мне на хранение государственную печать.
Губы Винчестера раздвинулись в снисходительной улыбке.
— Полагаю, что дело, которое мы с вами обсуждали, разрешилось к вашему полному удовольствию. Не так ли, ваше высочество?
Ричард растерялся. Он не ожидал, что Питер направит разговор в это русло. Неужели ему удалось получить разрешение на расторжение брака между Изабеллой и де Клером?
— Изабелла может надеяться на развод? — недоверчиво спросил он.
— Разве мы говорили о расторжении брака? Ведь речь шла об устранении препятствия, ваше высочество.
— А по-вашему это не одно и то же? — спросил вконец опешивший Ричард.
— Дело о разводе могло бы тянуться долгие годы. По-видимому, вас еще не оповестили о том, что Гилберт де Клер пал в сражении на французской земле.
Ричард потерял дар речи. Не веря своим ушам, он вперил остановившийся взор в лицо Питера де Роша. Часто в бессонные ночи он мечтал о таком исходе событий. Неужто этот хитрый боров намекает теперь, что организовал убийство Гилберта потому, что его просил о том Ричард? Боже милостивый. Винчестер жаждет восстановить свою былую власть над ним! На лбу Ричарда выступил холодный пот. Он ни за что на свете не согласился бы получить желаемое такой дорогой ценой.
Если Изабелла когда-нибудь узнает об этом, ее любовь к нему сменится лютой ненавистью. Мысли о необходимости изъятия у Питера государственной печати сменило в душе Ричарда беспокойство об Изабелле. Знает ли она уже, что стала вдовой? Перейдут ли владения и титулы Глостера к их сыну Ричарду? Принц решил немедленно ехать к ней. Она будет настаивать на соблюдении предписанного приличиями срока траура, но он убедит ее выйти за него замуж, как только получит разрешение Генриха и одобрение Совета.
Прибыв в Глостер, Ричард застал в траурном наряде не только саму Изабеллу, но и всех жителей города, искренне оплакивавших молодого графа.
Изабелла вышла к нему в окружении слуг и сдержанно приветствовала его, едва подняв глаза.
Ричард побывал здесь лишь однажды, когда Изабелла неожиданно покинула Виндзор и он последовал за ней, требуя объяснений этого поступка. Изабелла призналась, что беременна от него, и умоляла Ричарда как можно скорее покинуть ее владения, чтобы не навлечь беды на них самих и их будущего младенца. Воспоминание об этом молнией промелькнуло в голове Ричарда. Сердце его болезненно сжалось.
Однако на сей раз он не покинет ее. Нынче ничто не препятствовало им стать мужем и женой перед лицом всего света. Он не обращал внимания на неодобрительные взгляды, которые бросала на него челядь замка. К черту их всех! Ведь он — принц крови, и это дает ему права и привилегии, которыми не обладает никто из простых смертных.
— Мне необходимо обсудить некоторые важные дела с графиней Глостер. Я прошу вас удалить отсюда всех посторонних, — не терпящим возражений тоном обратился он к управляющему. Слуги молча подчинились. Ричард и Изабелла остались одни.
По мере приближения дня отъезда в душе Маршала росли беспокойство и волнение. Прежде он никогда бы не подумал, что будет так отчаянно, так остро переживать разлуку с кем-либо. Ему так недоставало Элинор! Ее отец, король Джон, был прав в одном: она и в самом деле была бесценным сокровищем. Уильям любил ее больше жизни. Полгода тому назад она отпраздновала свой шестнадцатый день рождения, и по прибытии в Англию он намеревался во что бы то ни стало разделить с ней ложе. Она владела его мыслями с рассвета до глубокой ночи, а когда он засыпал, посещала его в нежных, страстных, томительных сновидениях.
Уильям отправил Рикарда де Бурга на первом из отплывавших в Англию судов, наказав ему немедленно отправиться к графине Пембрук и неотступно находиться подле нее. Он передал Рикарду послание к Элинор, первое за всю его жизнь любовное письмо:
Моя бесценная Элинор!Уильям отложил перо и закрыл глаза. В то же мгновение он увидел Элинор, но на сей раз он представил ее себе обнаженной, лежащей на белоснежных простынях; с разметавшимися по подушке роскошными темными волосами. Вот она потянулась к нему и дотронулась до его груди своими тонкими пальцами. Уильям издал стон и снова открыл глаза. Его мужская плоть, как и всегда, реагировала на любое воспоминание о ней. Он было пожалел о том, что не овладел ею перед разлукой, но это сожаление быстро уступило место радости предвкушения. Ведь им еще предстояло познать друг друга до конца. Уильям улыбнулся. Он решил намекнуть ей на это в своем письме.
Хотя война с Францией явилась для нашейстраны большой трагедией, я счастлив, что она завершилась, что я скоро увижу тебя и смогу заключить тебя в свои объятия.
Я бесконечно рад, что ты сопровождаламеня в поездке по Ирландии и Уэльсу. Теперь, находясь вдали от тебя, я то и дело вспоминаю дни, проведенные в этих благословенных землях, твои слова и улыбки, наши разговоры, прогулки. Это время оказалось самым счастливым во всей моей жизни. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу тебя, дорогая, спускающейся с барки Ричарда у причала Тауэра. Когда ты присела передо мной в реверансе и широкий подол твоего красного платья опустился на серые гранитные ступени, у меня занялось дыхание. Мне кажется, именно тогда я полюбил тебя, моя бесценная.
Если ты, дорогая, недовольна убранствоммоей спальни в Дарем-хаус, можешь поменятьв ней мебель и драпировки по своему вкусу. Возможно, когда я вернусь, мы с тобой предпочтем какую-нибудь другую комнату. Я считаю дни, часы и мгновения, разделяющие нас. Ты — бесценное сокровище, обладателем которого я по милости Божией стал в тот день,когда назвал тебя графиней Пембрук.По прибытии в Вестминстер Ричард, герцог Корнуоллский, был препровожден в часовню, где его с нетерпением дожидался Питер де Рош. Принц предпочел бы не встречаться с его высокопреосвященством, но Генрих не так давно снова приблизил к себе Винчестера, и Ричард не решился уклониться от этого свидания. Епископ был назначен лордом-казначеем королевства. Ричарда злило, что легкомысленный Генрих пожизненно утвердил де Роша в этой должности, но в еще большее негодование привело его известие о том, что Питеру доверена большая королевская печать. Направляясь на встречу с епископом, Ричард решил затравить этого опасного зверя в его же собственном логове.
Навеки твой Уильям.
— Милорд епископ, теперь, когда я вернулся из Франции, вы можете отдать мне на хранение государственную печать.
Губы Винчестера раздвинулись в снисходительной улыбке.
— Полагаю, что дело, которое мы с вами обсуждали, разрешилось к вашему полному удовольствию. Не так ли, ваше высочество?
Ричард растерялся. Он не ожидал, что Питер направит разговор в это русло. Неужели ему удалось получить разрешение на расторжение брака между Изабеллой и де Клером?
— Изабелла может надеяться на развод? — недоверчиво спросил он.
— Разве мы говорили о расторжении брака? Ведь речь шла об устранении препятствия, ваше высочество.
— А по-вашему это не одно и то же? — спросил вконец опешивший Ричард.
— Дело о разводе могло бы тянуться долгие годы. По-видимому, вас еще не оповестили о том, что Гилберт де Клер пал в сражении на французской земле.
Ричард потерял дар речи. Не веря своим ушам, он вперил остановившийся взор в лицо Питера де Роша. Часто в бессонные ночи он мечтал о таком исходе событий. Неужто этот хитрый боров намекает теперь, что организовал убийство Гилберта потому, что его просил о том Ричард? Боже милостивый. Винчестер жаждет восстановить свою былую власть над ним! На лбу Ричарда выступил холодный пот. Он ни за что на свете не согласился бы получить желаемое такой дорогой ценой.
Если Изабелла когда-нибудь узнает об этом, ее любовь к нему сменится лютой ненавистью. Мысли о необходимости изъятия у Питера государственной печати сменило в душе Ричарда беспокойство об Изабелле. Знает ли она уже, что стала вдовой? Перейдут ли владения и титулы Глостера к их сыну Ричарду? Принц решил немедленно ехать к ней. Она будет настаивать на соблюдении предписанного приличиями срока траура, но он убедит ее выйти за него замуж, как только получит разрешение Генриха и одобрение Совета.
Прибыв в Глостер, Ричард застал в траурном наряде не только саму Изабеллу, но и всех жителей города, искренне оплакивавших молодого графа.
Изабелла вышла к нему в окружении слуг и сдержанно приветствовала его, едва подняв глаза.
Ричард побывал здесь лишь однажды, когда Изабелла неожиданно покинула Виндзор и он последовал за ней, требуя объяснений этого поступка. Изабелла призналась, что беременна от него, и умоляла Ричарда как можно скорее покинуть ее владения, чтобы не навлечь беды на них самих и их будущего младенца. Воспоминание об этом молнией промелькнуло в голове Ричарда. Сердце его болезненно сжалось.
Однако на сей раз он не покинет ее. Нынче ничто не препятствовало им стать мужем и женой перед лицом всего света. Он не обращал внимания на неодобрительные взгляды, которые бросала на него челядь замка. К черту их всех! Ведь он — принц крови, и это дает ему права и привилегии, которыми не обладает никто из простых смертных.
— Мне необходимо обсудить некоторые важные дела с графиней Глостер. Я прошу вас удалить отсюда всех посторонних, — не терпящим возражений тоном обратился он к управляющему. Слуги молча подчинились. Ричард и Изабелла остались одни.