Страница:
Симус Фелан встал и потряс по очереди обеими ногами, будто расправляя складки на собственном теле. Потом приподнял легкомысленную шляпу с узкими полями, чтобы пробежать рукой по серебрящимся редеющим волосам. Проделав это, он быстрым движением водрузил шляпу на место, снова взял трость, резко расправил плечи и уже было пошел к церкви на возвышенности. Но что-то снова привлекло его внимание — нечто, вызвавшее его удивление тем, что он не замечал этого раньше Позорный столб и колодки он заметил еще до того, как сел на скамейку; в них не было ничего неуместного. Однако в этот момент по иззубренному древнему дереву позорного столба текла темная жидкость, такая же темная, как на траве.
Фелан подошел к старому памятнику пыткам и мучениям и пальцем провел по гладкой мокрой полоске. Когда он оторвал его, палец окрасился красным.
Посмотрите-ка на это!
Он снова осмотрел место для бичевания, потом свой палец. И удивленно покачал головой.
Господи Иисусе, почему дерево плачет кровью?
22
23
Фелан подошел к старому памятнику пыткам и мучениям и пальцем провел по гладкой мокрой полоске. Когда он оторвал его, палец окрасился красным.
Посмотрите-ка на это!
Он снова осмотрел место для бичевания, потом свой палец. И удивленно покачал головой.
Господи Иисусе, почему дерево плачет кровью?
22
Эш подрулил к маленькому коттеджу с террасой, где жила Эллен Преддл, выжал ручной тормоз и несколько мгновений сидел глядя через ветровое стекло. Он чувствовал усталость и сам не понимал отчего. Определенно он плохо спал, потому что сны были явственными, мучительными, но с годами он как-то привык к таким снам. Значит, усталость могла быть физической, а не умственной. Дальняя прогулка к развалинам Локвуд-Холла по дневному солнцепеку была достаточно утомительной, а потом еще расспросы местных полицейских в «Черном Кабане». Ведь ложь всегда немного утомляет.
Сохраняя конфиденциальность клиентов, пришлось сказать двум полисменам, что викарий церкви Св. Джайлса нанял его, чтобы разобрать давние приходские записи и восстановить их, где возможно (на это Эша вдохновил рассказ Грейс Локвуд о том, как Музей Клюни нанял ее, чтобы хронологизировать тамошние экспонаты). В названии Института Эш опустил слово «экстрасенсорики» и назвал его просто Институтом исследований. Это была не слишком большая ложь — только в интересах клиентов, и он сомневался, что полицейские позаботятся проверить его слова, поскольку их допрос был чисто формальным: после ночного убийства лесника полагалось допросить всех приезжих, как и местных жителей.
Весь допрос занял не более десяти минут и проводился с глазу на глаз в пустом обеденном зале, вдали от дотошных глаз и ушей пары провинциальных журналистов, приехавших в Слит осветить убийство и вызывающий содрогание акт насилия, случившийся накануне у лужайки перед гостиницей. Когда Эш зашел в бар выпить и перехватить бутерброд, прежде чем взяться за первую часть отчета для Института, он заметил, как с журналистами быстро расправляется один из завсегдатаев бара. Короткие хмыканья и односложные ответы вроде бы касались распорядка дня, а когда сам Эш приблизился и журналисты спросили у него, что он думает о распространении городских беспорядков на такое тихое патриархальное сельское общество, каким является Слит, то он в грубой форме объяснил, что сам тут приезжий, залпом выпил свою водку и забрал бутерброд с собой в комнату.
Остаток дня он провел у себя, просматривая свои заметки, прослушивая записи разговоров с преподобным Локвудом, Грейс, фермером Сэмом Ганстоуном и, конечно, с Эллен Преддл, фиксируя их от руки на бумаге, чтобы потом перепечатать на компактной, но эффективной пишущей машинке, которую взял с собой.
Закончив, он растянулся на кровати, покуривая сигарету, время от времени потягивая водку из плоской фляжки, лежащей на тумбочке рядом, и обдумывая результаты своих исследований. Но снова и снова его мысли возвращались к Грейс Локвуд.
«Это глупо, — говорил он себе, — глупо связываться с клиентом, пока длится расследование». Это отвлекает и в некотором роде просто непрофессионально — выглядит так, будто врач-психиатр увлекся своей пациенткой, — а подобное увлечение может привести к никому не нужным осложнениям. И кроме того, случившееся с ним однажды вроде бы убедительно показало губительность подобных вещей.
Тем не менее, его тянуло к Грейс, и Эш знал, что и Грейс тянет к нему. Эта взаимосвязь между ними, эта странная дрожь при встречах были бесспорны. И на этот раз, в отличие от прошлого, женщина была реальна, она не была призраком.
Такие мысли мелькали у него в голове, пока он сидел в машине, и Эш отогнал их, зная, что Эллен Преддл, вероятно, наблюдает за ним через кружевную занавеску, ожидая, когда он подойдет к двери. Эш гадал, позволит ли женщина установить в доме аппаратуру, на что согласилась вчера, или передумает, напуганная случившимся с Грейс на кухне. Скажет ли, чтобы ее оставили в покое, или примет предложенную помощь? Это следовало выяснить.
Эш открыл дверь машины и подошел к багажнику. Усталость немного отлегла, а когда он стал выгружать оборудование, перспектива выявить истинное аномальное явление, как всегда, привела к выбросу в кровь адреналина.
Взяв два чемодана, один большой, другой поменьше, Эш прошел через калитку и по короткой дорожке направился к коттеджу. Дверь отворилась, когда он еще не прошел и половины пути.
Из найденной еще раньше на кухне жестяной пепельницы он взял недокуренную сигарету и затянулся. Горящий кончик ярко высветился в полумраке комнаты. И все же скука не наступала, хотя Эш вел наблюдение уже несколько часов, — и это было странно, потому что долгое наблюдение, не важно в каких обстоятельствах, через два часа неизменно приводило к скуке и утомлению.
Провода от монитора тянулись по лестнице к видеокамере, укрепленной на треноге в дверном проеме, ведущем в ванную. Напротив, в самой ванной комнате, на треноге был установлен фотоаппарат с автоматической вспышкой, подключенный к детектору изменения емкости, который должен был включить его. Таким же устройством был снабжен самописец. У ванной комнаты был установлен включающийся от звука магнитофон, в самой ванне рассыпан по полу тонкий слой талька. За раковиной висел оранжерейный термометр, а снаружи, на лестнице еще один — поменьше, способный регистрировать самую высокую и самую низкую температуру за время наблюдения. На ступеньках лестницы был рассыпан более мелкий порошок, а поперек третьей снизу протянулся тонкий черный волосок. На треноге у входных дверей стояла направленная на ступени обычная камера, заряженная инфракрасной пленкой. На столе перед Эшем были разложены два фонаря, еще один фотоаппарат с обычной пленкой, разные прозрачные пакеты и чистый пластиковый контейнер, безмен и тензометр, а также ручки, карандаши, мелки и рисовальные угли, записная книжка и лист бумаги, на котором он начертил план коттеджа, верхнего и нижнего этажей. В большем из принесенных чемоданов было и другое оборудование; еще кое-что осталось в багажнике машины.
Эш курил и при свете маленькой настольной лампы рассматривал план. Эллен Преддл была в своей спальне, и он надеялся, что она уже спит, получив инструкцию не выходить из комнаты, пока он не позовет ее, — какие бы звуки она ни услышала. Если что-либо потревожит ее в спальне, ей надлежало сразу же звать его. Ванной комнатой не следовали пользоваться всю ночь, и Эш надеялся, что Эллен сделала все необходимое, чтобы обойтись без нее. Все окна были плотно закрыты, и в комнате весь вечер чувствовалась духота, хотя к ночи постепенно стало прохладнее.
Когда Эллен Преддл открывала Эшу дверь, она выглядела совсем неважно. Тени под глазами стали еще заметнее, и еще до того, как дошел до двери, он ясно различил смятение на ее лице. Руки, которые при первой встрече непрестанно шевелились, теперь недвижно висели, а плечи еще больше ссутулились. На женщине было цветастое платье и, несмотря на жаркий день, все та же вязаная кофта. Волосы были растрепаны, седые и черные космы спутались и торчали в разные стороны. К удивлению Эша, она без слов позволила ему войти.
Он установил свое оборудование и объяснил женщине назначение разных частей, но она равнодушно сидела в кресле у холодного камина и даже не смотрела на Эша, когда он задавал прямые вопросы, а отвечала еле разборчивым бормотанием. Ему стало легче, когда женщина решила лечь спать и, не встретив возражений, направилась к лестнице. Эшу пришлось повторить свои инструкции — не выходить всю ночь из комнаты; но единственным ответом ему был стук захлопнувшейся двери. С тех пор с лестницы не доносилось ни звука.
Эш зевнул и потер руками глаза. Усталость, обычно усиливавшаяся скукой, часто была первым препятствием, которое следовало преодолеть. Какой бы час наблюдения ни шел, сонливость наступала около полуночи или вскоре после того; сегодня же усталость пришла немного раньше из-за тяжелой ночи накануне. Эш докурил сигарету и удерживал себя, чтобы не закурить новую; вместо этого он достал из кармана висевшего на спинке пиджака плоскую фляжку и открутил крышку. Небольшой глоток оживил его. Он привык делать так, когда возвращалась усталость, и повторял эту процедуру всю ночь до утренних часов.
По-прежнему держа фляжку в руке, Эш рассеянно взял карандаш и начал набрасывать план кухни, рассчитывая траекторию блюдца, которое якобы слетело с полки и ударило по лбу Грейс Локвуд, после чего упало на плитки пола и разбилось. Он начертил этот план просто так, чтобы чем-то заняться, потому что без независимых свидетелей это событие не могло быть зафиксировано как аномальное явление.
Тем временем он заметил, что изо рта при дыхании стал появляться пар.
Эш выпрямился, поняв, как похолодало, и ощутил, как волосы на руках встали дыбом. Становилось не просто холоднее — стало решительно холодно.
Он опустил засученные рукава рубашки и, застегивая манжеты, оглядел комнату. Температура упала неестественно быстро, как будто снаружи вдруг изменился климат, и Эш приподнялся, намереваясь посмотреть на термометр на лестнице.
И когда отодвинул стул, сверху послышался глухой звук.
Эш замер, затаив дыхание и прислушиваясь. Это Эллен Преддл проснулась и ходит? Возможно — несчастная женщина выглядела так, словно несколько недель толком не спала. Но что-то звучало прямо над головой. В ванной комнате.
Эш посмотрел на экран монитора. В ванной ничего не двигалось. Никаких посторонних теней, ничего необычного. Впрочем, его глаза что-то уловили, но не на экране. А на лестнице в нескольких футах от него.
Рассыпанный на ступенях тальк начал вздыматься, словно от сквозняка.
Когда мелкий порошок, кружась, медленно поднялся в воздух, Эш затаил дыхание, а когда пыль поднялась на высоту более двух футов, подошел к аппарату с инфракрасной пленкой, его движения были легки, чувства обострились, скука и усталость улетучились.
Он надавил на кнопку фотоаппарата, раздался щелчок и жужжание мотора перемотки, чрезвычайно громкое в ночной тишине. Эш сделал еще три снимка, а взлетевшая со ступеней пыль перестала подниматься выше, но стала гуще, ее движение ускорилось, словно побуждаемое чем-то кроме сквозняка. Через секунду пыль совсем сгустилась. Как клубы дыма, она потянулась в одном направлении, снова поднялась, но потом побежала по ступеням, подобно морским волнам. Пыль потянулась вверх, изгибаясь и извиваясь, и туманные струи в конце концов покинули нижние ступени.
Рваный конец пыльного облака уже исчезал на верхней площадке, когда Эш решил действовать. Он поспешил вперед, помедлил на нижней ступеньке, а потом медленно, осторожно стал взбираться вверх. Эш уже достиг ступеньки, где был натянут волосок, когда тишину разорвал жуткий, душераздирающий крик.
Это был крик зверя в смертельном ужасе, и Эш от неожиданности отшатнулся и прижался спиной к стене. Крик продолжался, наполняя помещение, и, достигнув оглушительной ноты, вдруг замолк. Последовала жуткая тишина, потом на верху раздались тяжелые шаги. За углом площадка на стене зашевелились какие-то тени, и на ее поверхности возник какой-то блеск. Эш в ужасе отступил.
О Боже, он не хотел подниматься. Ему не хотелось видеть, что издало этот жуткий жалобный крик. Он стал спускаться, и его плечи скользили по деревянной стене. Он оказался не готов к такому; хотя в прошлом ему и приходилось сталкиваться с леденящими душу ужасами, только что услышанный крик поверг его в шок. Но не только крик — из самих стен в атмосферу просочилось парализующее чувство страшной угрозы. И пока это чувство держало его на месте, — напуганного, не в состоянии двинуться дальше, — с верхнего этажа стал распространяться смрад разложения.
От снова раздавшегося крика Эш дернулся всем телом, но на этот раз крик звучал не так — это был крик женщины, испытывающей страшные муки. Эш понял, что это кричит Эллен Преддл, и когда раздался удар и последовал новый крик, он понял, что должен помочь ей, он не мог позволить ей встретиться в одиночку с тем, что перед ней появилось. Эш заставил себя оторваться от стены, и когда это удалось, его решимость усилилась. Он бросился вверх по лестнице, по пути зацепив контрольный волосок, споткнулся на повороте, расшибив подбородок, но тут же поднялся и, перешагивая через провода, быстро достиг площадки. Зловоние встретило его, как удар кулака, и он отвернулся, схватившись за перила, чтобы удержаться на ногах от приступов рвоты.
Когда из ванной послышался мощный звук еще одного удара, Эш выпрямился и увидел, как камера наклонилась на треноге и замерла на краю подставки. Ленты изорванной пленки валялись на полу вместе с детектором электрической емкости. На потолке метались тени, и Эллен Преддл, одна в ванной комнате, махала руками в воздухе, вопя и царапая пустоту, с безумно вытаращенными глазами, с оскаленными зубами, мокрыми от слез щеками и пеной у рта.
— Оставь его! — визжала она. — Не трогай его!
Осторожно ступая, весь напрягшись, с натянутыми, как звенящая струна, нервами, Эш приблизился к двери. Он перешагнул самописец и треногу на площадке, вырванные из гнезда провода.
— Отпусти его! -Ее слова вырывались отчаянным причитанием.
Термометр, установленный за раковиной, вдруг сам по себе полетел через комнату и, разбившись от удара о темное оконное стекло, упал на линолеум пола. Почти тут же стенной шкаф отделился от стены и упал на раковину под собой, его содержимое высыпалось, баночки и картонки попадали на пол, под ноги безумно приплясывавшей Эллен Преддл.
Эш бросился вперед и схватил обезумевшую женщину. Но она повернулась и скрюченными пальцами потянулась к его лицу, к его глазам. Он сжал ее запястья и постарался удержать их подальше от себя.
— Перестаньте! — крикнул он. — Успокойтесь!
Ее глаза не узнавали его, их ослепляла такая лютая злоба, что Эш понял: эта женщина готова убить его. Она плевала ему в лицо, и Эшу пришлось отвернуться, от напряжения его руки тряслись, шея напряглась.
И, повернувшись, Эш увидел какое-то волнение в ванне, разглядел слабый силуэт под поверхностью темной, вспененной воды. Он увидел лицо мальчика с открытым ртом и выпученными глазами.
Дрожащая измазанная рука мальчика с растопыренными пальцами высунулась из пены, словно тянулась к Эшу, тянулась к самой жизни.
Сохраняя конфиденциальность клиентов, пришлось сказать двум полисменам, что викарий церкви Св. Джайлса нанял его, чтобы разобрать давние приходские записи и восстановить их, где возможно (на это Эша вдохновил рассказ Грейс Локвуд о том, как Музей Клюни нанял ее, чтобы хронологизировать тамошние экспонаты). В названии Института Эш опустил слово «экстрасенсорики» и назвал его просто Институтом исследований. Это была не слишком большая ложь — только в интересах клиентов, и он сомневался, что полицейские позаботятся проверить его слова, поскольку их допрос был чисто формальным: после ночного убийства лесника полагалось допросить всех приезжих, как и местных жителей.
Весь допрос занял не более десяти минут и проводился с глазу на глаз в пустом обеденном зале, вдали от дотошных глаз и ушей пары провинциальных журналистов, приехавших в Слит осветить убийство и вызывающий содрогание акт насилия, случившийся накануне у лужайки перед гостиницей. Когда Эш зашел в бар выпить и перехватить бутерброд, прежде чем взяться за первую часть отчета для Института, он заметил, как с журналистами быстро расправляется один из завсегдатаев бара. Короткие хмыканья и односложные ответы вроде бы касались распорядка дня, а когда сам Эш приблизился и журналисты спросили у него, что он думает о распространении городских беспорядков на такое тихое патриархальное сельское общество, каким является Слит, то он в грубой форме объяснил, что сам тут приезжий, залпом выпил свою водку и забрал бутерброд с собой в комнату.
Остаток дня он провел у себя, просматривая свои заметки, прослушивая записи разговоров с преподобным Локвудом, Грейс, фермером Сэмом Ганстоуном и, конечно, с Эллен Преддл, фиксируя их от руки на бумаге, чтобы потом перепечатать на компактной, но эффективной пишущей машинке, которую взял с собой.
Закончив, он растянулся на кровати, покуривая сигарету, время от времени потягивая водку из плоской фляжки, лежащей на тумбочке рядом, и обдумывая результаты своих исследований. Но снова и снова его мысли возвращались к Грейс Локвуд.
«Это глупо, — говорил он себе, — глупо связываться с клиентом, пока длится расследование». Это отвлекает и в некотором роде просто непрофессионально — выглядит так, будто врач-психиатр увлекся своей пациенткой, — а подобное увлечение может привести к никому не нужным осложнениям. И кроме того, случившееся с ним однажды вроде бы убедительно показало губительность подобных вещей.
Тем не менее, его тянуло к Грейс, и Эш знал, что и Грейс тянет к нему. Эта взаимосвязь между ними, эта странная дрожь при встречах были бесспорны. И на этот раз, в отличие от прошлого, женщина была реальна, она не была призраком.
Такие мысли мелькали у него в голове, пока он сидел в машине, и Эш отогнал их, зная, что Эллен Преддл, вероятно, наблюдает за ним через кружевную занавеску, ожидая, когда он подойдет к двери. Эш гадал, позволит ли женщина установить в доме аппаратуру, на что согласилась вчера, или передумает, напуганная случившимся с Грейс на кухне. Скажет ли, чтобы ее оставили в покое, или примет предложенную помощь? Это следовало выяснить.
Эш открыл дверь машины и подошел к багажнику. Усталость немного отлегла, а когда он стал выгружать оборудование, перспектива выявить истинное аномальное явление, как всегда, привела к выбросу в кровь адреналина.
Взяв два чемодана, один большой, другой поменьше, Эш прошел через калитку и по короткой дорожке направился к коттеджу. Дверь отворилась, когда он еще не прошел и половины пути.
* * *
Эш посмотрел на свои часы. Около одиннадцати. На улице темно и тихо, как в могиле. Он взглянул на маленький телевизионный монитор, установленный на столе в нескольких футах от лестницы, и увидел только черно-белое изображение пустой ванной комнаты на верхнем этаже. Несколько минут он смотрел на эту картину, высматривая что-нибудь — хоть что-нибудь — необычное. Но все было совершенно нормально.Из найденной еще раньше на кухне жестяной пепельницы он взял недокуренную сигарету и затянулся. Горящий кончик ярко высветился в полумраке комнаты. И все же скука не наступала, хотя Эш вел наблюдение уже несколько часов, — и это было странно, потому что долгое наблюдение, не важно в каких обстоятельствах, через два часа неизменно приводило к скуке и утомлению.
Провода от монитора тянулись по лестнице к видеокамере, укрепленной на треноге в дверном проеме, ведущем в ванную. Напротив, в самой ванной комнате, на треноге был установлен фотоаппарат с автоматической вспышкой, подключенный к детектору изменения емкости, который должен был включить его. Таким же устройством был снабжен самописец. У ванной комнаты был установлен включающийся от звука магнитофон, в самой ванне рассыпан по полу тонкий слой талька. За раковиной висел оранжерейный термометр, а снаружи, на лестнице еще один — поменьше, способный регистрировать самую высокую и самую низкую температуру за время наблюдения. На ступеньках лестницы был рассыпан более мелкий порошок, а поперек третьей снизу протянулся тонкий черный волосок. На треноге у входных дверей стояла направленная на ступени обычная камера, заряженная инфракрасной пленкой. На столе перед Эшем были разложены два фонаря, еще один фотоаппарат с обычной пленкой, разные прозрачные пакеты и чистый пластиковый контейнер, безмен и тензометр, а также ручки, карандаши, мелки и рисовальные угли, записная книжка и лист бумаги, на котором он начертил план коттеджа, верхнего и нижнего этажей. В большем из принесенных чемоданов было и другое оборудование; еще кое-что осталось в багажнике машины.
Эш курил и при свете маленькой настольной лампы рассматривал план. Эллен Преддл была в своей спальне, и он надеялся, что она уже спит, получив инструкцию не выходить из комнаты, пока он не позовет ее, — какие бы звуки она ни услышала. Если что-либо потревожит ее в спальне, ей надлежало сразу же звать его. Ванной комнатой не следовали пользоваться всю ночь, и Эш надеялся, что Эллен сделала все необходимое, чтобы обойтись без нее. Все окна были плотно закрыты, и в комнате весь вечер чувствовалась духота, хотя к ночи постепенно стало прохладнее.
Когда Эллен Преддл открывала Эшу дверь, она выглядела совсем неважно. Тени под глазами стали еще заметнее, и еще до того, как дошел до двери, он ясно различил смятение на ее лице. Руки, которые при первой встрече непрестанно шевелились, теперь недвижно висели, а плечи еще больше ссутулились. На женщине было цветастое платье и, несмотря на жаркий день, все та же вязаная кофта. Волосы были растрепаны, седые и черные космы спутались и торчали в разные стороны. К удивлению Эша, она без слов позволила ему войти.
Он установил свое оборудование и объяснил женщине назначение разных частей, но она равнодушно сидела в кресле у холодного камина и даже не смотрела на Эша, когда он задавал прямые вопросы, а отвечала еле разборчивым бормотанием. Ему стало легче, когда женщина решила лечь спать и, не встретив возражений, направилась к лестнице. Эшу пришлось повторить свои инструкции — не выходить всю ночь из комнаты; но единственным ответом ему был стук захлопнувшейся двери. С тех пор с лестницы не доносилось ни звука.
Эш зевнул и потер руками глаза. Усталость, обычно усиливавшаяся скукой, часто была первым препятствием, которое следовало преодолеть. Какой бы час наблюдения ни шел, сонливость наступала около полуночи или вскоре после того; сегодня же усталость пришла немного раньше из-за тяжелой ночи накануне. Эш докурил сигарету и удерживал себя, чтобы не закурить новую; вместо этого он достал из кармана висевшего на спинке пиджака плоскую фляжку и открутил крышку. Небольшой глоток оживил его. Он привык делать так, когда возвращалась усталость, и повторял эту процедуру всю ночь до утренних часов.
По-прежнему держа фляжку в руке, Эш рассеянно взял карандаш и начал набрасывать план кухни, рассчитывая траекторию блюдца, которое якобы слетело с полки и ударило по лбу Грейс Локвуд, после чего упало на плитки пола и разбилось. Он начертил этот план просто так, чтобы чем-то заняться, потому что без независимых свидетелей это событие не могло быть зафиксировано как аномальное явление.
Тем временем он заметил, что изо рта при дыхании стал появляться пар.
Эш выпрямился, поняв, как похолодало, и ощутил, как волосы на руках встали дыбом. Становилось не просто холоднее — стало решительно холодно.
Он опустил засученные рукава рубашки и, застегивая манжеты, оглядел комнату. Температура упала неестественно быстро, как будто снаружи вдруг изменился климат, и Эш приподнялся, намереваясь посмотреть на термометр на лестнице.
И когда отодвинул стул, сверху послышался глухой звук.
Эш замер, затаив дыхание и прислушиваясь. Это Эллен Преддл проснулась и ходит? Возможно — несчастная женщина выглядела так, словно несколько недель толком не спала. Но что-то звучало прямо над головой. В ванной комнате.
Эш посмотрел на экран монитора. В ванной ничего не двигалось. Никаких посторонних теней, ничего необычного. Впрочем, его глаза что-то уловили, но не на экране. А на лестнице в нескольких футах от него.
Рассыпанный на ступенях тальк начал вздыматься, словно от сквозняка.
Когда мелкий порошок, кружась, медленно поднялся в воздух, Эш затаил дыхание, а когда пыль поднялась на высоту более двух футов, подошел к аппарату с инфракрасной пленкой, его движения были легки, чувства обострились, скука и усталость улетучились.
Он надавил на кнопку фотоаппарата, раздался щелчок и жужжание мотора перемотки, чрезвычайно громкое в ночной тишине. Эш сделал еще три снимка, а взлетевшая со ступеней пыль перестала подниматься выше, но стала гуще, ее движение ускорилось, словно побуждаемое чем-то кроме сквозняка. Через секунду пыль совсем сгустилась. Как клубы дыма, она потянулась в одном направлении, снова поднялась, но потом побежала по ступеням, подобно морским волнам. Пыль потянулась вверх, изгибаясь и извиваясь, и туманные струи в конце концов покинули нижние ступени.
Рваный конец пыльного облака уже исчезал на верхней площадке, когда Эш решил действовать. Он поспешил вперед, помедлил на нижней ступеньке, а потом медленно, осторожно стал взбираться вверх. Эш уже достиг ступеньки, где был натянут волосок, когда тишину разорвал жуткий, душераздирающий крик.
Это был крик зверя в смертельном ужасе, и Эш от неожиданности отшатнулся и прижался спиной к стене. Крик продолжался, наполняя помещение, и, достигнув оглушительной ноты, вдруг замолк. Последовала жуткая тишина, потом на верху раздались тяжелые шаги. За углом площадка на стене зашевелились какие-то тени, и на ее поверхности возник какой-то блеск. Эш в ужасе отступил.
О Боже, он не хотел подниматься. Ему не хотелось видеть, что издало этот жуткий жалобный крик. Он стал спускаться, и его плечи скользили по деревянной стене. Он оказался не готов к такому; хотя в прошлом ему и приходилось сталкиваться с леденящими душу ужасами, только что услышанный крик поверг его в шок. Но не только крик — из самих стен в атмосферу просочилось парализующее чувство страшной угрозы. И пока это чувство держало его на месте, — напуганного, не в состоянии двинуться дальше, — с верхнего этажа стал распространяться смрад разложения.
От снова раздавшегося крика Эш дернулся всем телом, но на этот раз крик звучал не так — это был крик женщины, испытывающей страшные муки. Эш понял, что это кричит Эллен Преддл, и когда раздался удар и последовал новый крик, он понял, что должен помочь ей, он не мог позволить ей встретиться в одиночку с тем, что перед ней появилось. Эш заставил себя оторваться от стены, и когда это удалось, его решимость усилилась. Он бросился вверх по лестнице, по пути зацепив контрольный волосок, споткнулся на повороте, расшибив подбородок, но тут же поднялся и, перешагивая через провода, быстро достиг площадки. Зловоние встретило его, как удар кулака, и он отвернулся, схватившись за перила, чтобы удержаться на ногах от приступов рвоты.
Когда из ванной послышался мощный звук еще одного удара, Эш выпрямился и увидел, как камера наклонилась на треноге и замерла на краю подставки. Ленты изорванной пленки валялись на полу вместе с детектором электрической емкости. На потолке метались тени, и Эллен Преддл, одна в ванной комнате, махала руками в воздухе, вопя и царапая пустоту, с безумно вытаращенными глазами, с оскаленными зубами, мокрыми от слез щеками и пеной у рта.
— Оставь его! — визжала она. — Не трогай его!
Осторожно ступая, весь напрягшись, с натянутыми, как звенящая струна, нервами, Эш приблизился к двери. Он перешагнул самописец и треногу на площадке, вырванные из гнезда провода.
— Отпусти его! -Ее слова вырывались отчаянным причитанием.
Термометр, установленный за раковиной, вдруг сам по себе полетел через комнату и, разбившись от удара о темное оконное стекло, упал на линолеум пола. Почти тут же стенной шкаф отделился от стены и упал на раковину под собой, его содержимое высыпалось, баночки и картонки попадали на пол, под ноги безумно приплясывавшей Эллен Преддл.
Эш бросился вперед и схватил обезумевшую женщину. Но она повернулась и скрюченными пальцами потянулась к его лицу, к его глазам. Он сжал ее запястья и постарался удержать их подальше от себя.
— Перестаньте! — крикнул он. — Успокойтесь!
Ее глаза не узнавали его, их ослепляла такая лютая злоба, что Эш понял: эта женщина готова убить его. Она плевала ему в лицо, и Эшу пришлось отвернуться, от напряжения его руки тряслись, шея напряглась.
И, повернувшись, Эш увидел какое-то волнение в ванне, разглядел слабый силуэт под поверхностью темной, вспененной воды. Он увидел лицо мальчика с открытым ртом и выпученными глазами.
Дрожащая измазанная рука мальчика с растопыренными пальцами высунулась из пены, словно тянулась к Эшу, тянулась к самой жизни.
23
В деревне горело мало огней. Большинство людей уже глубоко спали; но были и другие, которых мучила бессонница и которые ощутили резкое похолодание ночного воздуха, неожиданный озноб, ломоту в костях и мурашки по коже, — и это насторожило их. Эти несчастные поспешили лечь в постель или, если уже лежали, поплотнее укутались в одеяло.
Главная улица и маленькие расходящиеся от нее переулки были пустынны. Даже летучие мыши, гнездившиеся в деревне под крышами домов, не отправились на свою ночную охоту. И из-за стен маленького коттеджа с террасой, что примостился в выходящем к церкви переулке, не доносилось шума. Вокруг было очень тихо.
Ущербная луна освещала колодки и позорный столб у поблекшей лужайки, но если бы случайно кто-то вышел в эту ночь на улицу, он не заметил бы черноватой жидкости, сочащейся из старого потрескавшегося дерева. Пруд рядом был недвижен и непроницаем — задумчивая темная масса, не отражающая ничего.
Но какое-то движение вдруг возникает на фоне этой унылой картины. Маленькое одинокое существо скользит по траве, его заостренная мордочка поднимается через каждые несколько ярдов, принюхиваясь к воздуху. Этот осторожный зверек знает об отвращении, которое вызывает у всех, и его щетинистая шерстка напряженно встопорщилась. Он добрался до края воды и замер, как загипнотизированный. Острые маленькие глазки уставились в одну точку.
С тихим тревожным писком крыса юркнула прочь от воды, повернувшись так, что ее длинный хвост шлепнул по поверхности, отчего по озеру разошлись круги. Она бросилась по траве назад и пересекла дорогу, — юркая тень среди других теней. Мгновение — и ее уже нет, она присоединилась к другим таким же существам, населяющим подвалы гостиницы.
Больше ничего не шевелится. Деревня спит. Но сны здешних жителей неспокойны.
Он лежал на кровати, хлопая глазами, его жена Розмари храпела рядом. Что разбудило его? Мясистая рука Тома высвободилась из-под одеяла и прикоснулась к онемевшей правой щеке. Вот что! Ему показалось, что кто-то во сне закатил ему оплеуху! Приподняв голову над подушкой, он посмотрел на Розмари.
Она, как бревно, лежала рядом. Нет, не совсем как бревно — одеяло приподнималось и опускалось в такт дыханию. Жена громко всхрапнула, и Том сдержал желание в ответ тоже смазать ей по морде, хотя пощечина, которой она его наградила, была явно случайной. Вероятно, жена хлопнула его, поворачиваясь во сне. Странно, однако — она лежит спиной к нему, и ее жирные руки спрятаны под одеялом. Она не могла его ударить. Если только не металась и не ворочалась. Чертова корова! Очевидно, приняла перед сном стаканчик портвейна. А то и два. И наверняка поела, сыром закусила. Боже — портвейн с сыром! Не удивительно, что теперь ворочается.
Что-то коснулось его редких приглаженных к черепу волос.
Том Джинти вскочил на кровати и поднес руку к голове. Что это? Одеяло соскользнуло с пуза на колени. С несвойственным для таких тучных мужчин проворством он метнулся к лампе у кровати и, нащупав выключатель, через мгновение зажег свет.
— Кто здесь? — громко спросил Том Джинти.
Но он уже сам все увидел: в комнате никогоне было.
Он снова обернулся к жене, и его лицо вытянулось: ее храп говорил, что ее ничто не потревожило. Едва не пнув ее, хозяин гостиницы вдруг заметил, как холодно в спальне, и натянул одеяло на свою голую мясистую грудь, прижав его, как старая дева, оберегающая свою девственность при виде ночного вора. Он осмотрел комнату и темные углы.
«Смешно», — сказал себе Джинти. Кроме Розы и его самого в комнате никого не было. Он взглянул на потолок, в надежде увидеть там паука, парящего над головой на своей шелковой нити и так же потрясенного столкновением. Конечно, никакого паука там не было, да и если бы даже он пробежал у него по макушке, то вряд ли бы хлопнул по щеке! Джинти ладонью пригладил волосы и убедился, что в редких прядях ничто не шевелится. Должно быть, приснилось. Никто его не трогал. Волосы? Сквозняк, и больше ничего. Гостиница полна этих подлых сквозняков. И все же щека до сих пор не отошла. И хотя в комнате холодно, никакого сквозняка не чувствуется.
Край кровати начал вибрировать. Не сильно, чуть-чуть.
Джинти посмотрел на эти колебания, на его широком лине отразилось недоумение, и через несколько мгновений он прошептал:
— О Господи, кто-то спрятался под кроватью!
Соскочив, в два быстрых шага он подошел к стоящему у стены комоду. Одной рукой опершись на него, а другой поддерживая штаны пижамы, чтобы не упали, Джинти прошипел:
— Розмари!
Жена продолжала храпеть.
Он уставился в темноту между свисающим одеялом и ковром на полу. Есть там кто-нибудь? Невозможно. Как кто-то мог пробраться в спальню? В настоящее время в гостинице лишь один постоялец, и Джинти знал, что вечером он не возвращался. Конечно, странный парень, да еще водит знакомство с викарием, что делает его еще более странным. Но все равно, он не мог проникнуть в комнату, потому что дверь в спальню заперта изнутри — привычка многих хозяев, не доверяющих чужим под своей крышей.
Кровать перестала дрожать.
Чтобы заглянуть в темноту под ней, Джинти согнулся вдвое и опустился как можно ниже — неудобная поза для людей его сложения. Но рассмотреть ничего не смог. Он встал на четвереньки и придвинулся ближе, нос едва не касался пола. Джинти ощутил запах пыльного ковра и затхлого, застоявшегося воздуха. Но было слишком темно, чтобы что-либо рассмотреть.
Он подлез еще ближе, чуть дрожащей рукой схватил свисавшее одеяло и резким движением забросил его на кровать. И тут же кровать начала неистово раскачиваться.
Розмари испуганно проснулась. Поняв, что происходит с кроватью, она издала крик, а когда увидела выглядывающую из-за края кровати голову своего мужа с разинутым ртом и выпученными от страха глазами и не обнаружила скрывавшегося в темноте тела, ее крик перешел в вопль.
Через долю секунды она уже соскочила с постели и оказалась на другом краю комнаты, где для защиты завернулась в оконную штору. Ее муж встал с пола и быстро отскочил от раскачивающейся кровати. Оба, не веря своим глазам, уставились на сошедшую с ума постель, и Розмари завыла:
— Что происходит, Том? Почему это она?..
Но Джинти не ответил. И не собирался выяснять. Не отрывая глаз от явления посередине комнаты, он двинулся вокруг комода к двери.
— Том!
Сетка на волосах Розмари каким-то образом зацепилась за ворсистый материал шторы, так что прядь крашеных белокурых волос выбилась на нарисованные брови. Глаза с возмущением смотрели на мужа, который оставил ее в этой комнате наедине с обезумевшей кроватью, но когда до нее наконец дошли его намерения, возмущение сменилось мольбой. Джинти был уже у двери, и его пальцы шарили за спиной, нащупывая защелку.
Наконец защелка нашлась, он уже собирался повернуть ее, когда стоявший слева от кровати комод вдруг отклонился от стены и так и завис, никем не поддерживаемый, не становясь на место и не падая. Только когда Розмари снова завизжала, комод опрокинулся, ударился о кровать, два ящика выдвинулись, и из них посыпалось содержимое, так что на одеяле перемешались носки и носовые платки. И комод, и кровать вовсю тряслись, их движение стало более замысловатым, более размашистым, ножки кровати прямо-таки отрывались от пола, и стук мебели почти заглушил стоны Розмари.
Джинти развернулся, повернул защелку и распахнул дверь. Розмари за спиной умоляла не покидать ее, а к сумасшествию уже присоединился платяной шкаф, стоявший в ногах у кровати. Его дверца открылась, и на пол посыпалась одежда.
Хозяину гостиницы показалось, что в темном коридоре двигаются какие-то тени, но когда он моргнул, они замерли, стали обычными тенями.
Сзади слышалось сдавленное «Том!».
С несчастным выражением на лице, в панике, он поспешил в коридор и захлопнул за собой дверь. Но пока держался за ручку, закрывая дверь плотнее, все вдруг снова успокоилось. Тишина наступила так внезапно и была такой полной, что пугала почти так же, как и шум.
Пока Джинти стоял, поеживаясь в холодном коридоре, из спальни донеслись приглушенные рыдания. Робко — и с выражением стыда на лице — он приоткрыл дверь и заглянул внутрь.
Кровать стояла неподвижно, не двигался и прислонившийся к ней комод. Шкаф тоже стоял спокойно, хотя и под углом к стене; на полу валялась одежда. Ничто в спальне не двигалось. Только вздрагивали пышные плечи плачущей в штору Розмари.
Колесо сдвинулось, возможно, на миллиметр, не больше, и шевельнулись шестерни внутри мельницы. Они тоже заскрипели и застонали, напрягаясь в оковах въевшейся грязи и гнили, столько лет покрывавших их. Свисающая со стропил паутина колыхнулась на холодном ветерке, пролетевшем по старому заброшенному зданию; в воздухе повисла пыль, оседавшая еще долго после того, как звуки затихли и все снова успокоилось.
Главная улица и маленькие расходящиеся от нее переулки были пустынны. Даже летучие мыши, гнездившиеся в деревне под крышами домов, не отправились на свою ночную охоту. И из-за стен маленького коттеджа с террасой, что примостился в выходящем к церкви переулке, не доносилось шума. Вокруг было очень тихо.
Ущербная луна освещала колодки и позорный столб у поблекшей лужайки, но если бы случайно кто-то вышел в эту ночь на улицу, он не заметил бы черноватой жидкости, сочащейся из старого потрескавшегося дерева. Пруд рядом был недвижен и непроницаем — задумчивая темная масса, не отражающая ничего.
Но какое-то движение вдруг возникает на фоне этой унылой картины. Маленькое одинокое существо скользит по траве, его заостренная мордочка поднимается через каждые несколько ярдов, принюхиваясь к воздуху. Этот осторожный зверек знает об отвращении, которое вызывает у всех, и его щетинистая шерстка напряженно встопорщилась. Он добрался до края воды и замер, как загипнотизированный. Острые маленькие глазки уставились в одну точку.
С тихим тревожным писком крыса юркнула прочь от воды, повернувшись так, что ее длинный хвост шлепнул по поверхности, отчего по озеру разошлись круги. Она бросилась по траве назад и пересекла дорогу, — юркая тень среди других теней. Мгновение — и ее уже нет, она присоединилась к другим таким же существам, населяющим подвалы гостиницы.
Больше ничего не шевелится. Деревня спит. Но сны здешних жителей неспокойны.
* * *
Том Джинти дернулся и проснулся. Несколько секунд он приходил в себя.Он лежал на кровати, хлопая глазами, его жена Розмари храпела рядом. Что разбудило его? Мясистая рука Тома высвободилась из-под одеяла и прикоснулась к онемевшей правой щеке. Вот что! Ему показалось, что кто-то во сне закатил ему оплеуху! Приподняв голову над подушкой, он посмотрел на Розмари.
Она, как бревно, лежала рядом. Нет, не совсем как бревно — одеяло приподнималось и опускалось в такт дыханию. Жена громко всхрапнула, и Том сдержал желание в ответ тоже смазать ей по морде, хотя пощечина, которой она его наградила, была явно случайной. Вероятно, жена хлопнула его, поворачиваясь во сне. Странно, однако — она лежит спиной к нему, и ее жирные руки спрятаны под одеялом. Она не могла его ударить. Если только не металась и не ворочалась. Чертова корова! Очевидно, приняла перед сном стаканчик портвейна. А то и два. И наверняка поела, сыром закусила. Боже — портвейн с сыром! Не удивительно, что теперь ворочается.
Что-то коснулось его редких приглаженных к черепу волос.
Том Джинти вскочил на кровати и поднес руку к голове. Что это? Одеяло соскользнуло с пуза на колени. С несвойственным для таких тучных мужчин проворством он метнулся к лампе у кровати и, нащупав выключатель, через мгновение зажег свет.
— Кто здесь? — громко спросил Том Джинти.
Но он уже сам все увидел: в комнате никогоне было.
Он снова обернулся к жене, и его лицо вытянулось: ее храп говорил, что ее ничто не потревожило. Едва не пнув ее, хозяин гостиницы вдруг заметил, как холодно в спальне, и натянул одеяло на свою голую мясистую грудь, прижав его, как старая дева, оберегающая свою девственность при виде ночного вора. Он осмотрел комнату и темные углы.
«Смешно», — сказал себе Джинти. Кроме Розы и его самого в комнате никого не было. Он взглянул на потолок, в надежде увидеть там паука, парящего над головой на своей шелковой нити и так же потрясенного столкновением. Конечно, никакого паука там не было, да и если бы даже он пробежал у него по макушке, то вряд ли бы хлопнул по щеке! Джинти ладонью пригладил волосы и убедился, что в редких прядях ничто не шевелится. Должно быть, приснилось. Никто его не трогал. Волосы? Сквозняк, и больше ничего. Гостиница полна этих подлых сквозняков. И все же щека до сих пор не отошла. И хотя в комнате холодно, никакого сквозняка не чувствуется.
Край кровати начал вибрировать. Не сильно, чуть-чуть.
Джинти посмотрел на эти колебания, на его широком лине отразилось недоумение, и через несколько мгновений он прошептал:
— О Господи, кто-то спрятался под кроватью!
Соскочив, в два быстрых шага он подошел к стоящему у стены комоду. Одной рукой опершись на него, а другой поддерживая штаны пижамы, чтобы не упали, Джинти прошипел:
— Розмари!
Жена продолжала храпеть.
Он уставился в темноту между свисающим одеялом и ковром на полу. Есть там кто-нибудь? Невозможно. Как кто-то мог пробраться в спальню? В настоящее время в гостинице лишь один постоялец, и Джинти знал, что вечером он не возвращался. Конечно, странный парень, да еще водит знакомство с викарием, что делает его еще более странным. Но все равно, он не мог проникнуть в комнату, потому что дверь в спальню заперта изнутри — привычка многих хозяев, не доверяющих чужим под своей крышей.
Кровать перестала дрожать.
Чтобы заглянуть в темноту под ней, Джинти согнулся вдвое и опустился как можно ниже — неудобная поза для людей его сложения. Но рассмотреть ничего не смог. Он встал на четвереньки и придвинулся ближе, нос едва не касался пола. Джинти ощутил запах пыльного ковра и затхлого, застоявшегося воздуха. Но было слишком темно, чтобы что-либо рассмотреть.
Он подлез еще ближе, чуть дрожащей рукой схватил свисавшее одеяло и резким движением забросил его на кровать. И тут же кровать начала неистово раскачиваться.
Розмари испуганно проснулась. Поняв, что происходит с кроватью, она издала крик, а когда увидела выглядывающую из-за края кровати голову своего мужа с разинутым ртом и выпученными от страха глазами и не обнаружила скрывавшегося в темноте тела, ее крик перешел в вопль.
Через долю секунды она уже соскочила с постели и оказалась на другом краю комнаты, где для защиты завернулась в оконную штору. Ее муж встал с пола и быстро отскочил от раскачивающейся кровати. Оба, не веря своим глазам, уставились на сошедшую с ума постель, и Розмари завыла:
— Что происходит, Том? Почему это она?..
Но Джинти не ответил. И не собирался выяснять. Не отрывая глаз от явления посередине комнаты, он двинулся вокруг комода к двери.
— Том!
Сетка на волосах Розмари каким-то образом зацепилась за ворсистый материал шторы, так что прядь крашеных белокурых волос выбилась на нарисованные брови. Глаза с возмущением смотрели на мужа, который оставил ее в этой комнате наедине с обезумевшей кроватью, но когда до нее наконец дошли его намерения, возмущение сменилось мольбой. Джинти был уже у двери, и его пальцы шарили за спиной, нащупывая защелку.
Наконец защелка нашлась, он уже собирался повернуть ее, когда стоявший слева от кровати комод вдруг отклонился от стены и так и завис, никем не поддерживаемый, не становясь на место и не падая. Только когда Розмари снова завизжала, комод опрокинулся, ударился о кровать, два ящика выдвинулись, и из них посыпалось содержимое, так что на одеяле перемешались носки и носовые платки. И комод, и кровать вовсю тряслись, их движение стало более замысловатым, более размашистым, ножки кровати прямо-таки отрывались от пола, и стук мебели почти заглушил стоны Розмари.
Джинти развернулся, повернул защелку и распахнул дверь. Розмари за спиной умоляла не покидать ее, а к сумасшествию уже присоединился платяной шкаф, стоявший в ногах у кровати. Его дверца открылась, и на пол посыпалась одежда.
Хозяину гостиницы показалось, что в темном коридоре двигаются какие-то тени, но когда он моргнул, они замерли, стали обычными тенями.
Сзади слышалось сдавленное «Том!».
С несчастным выражением на лице, в панике, он поспешил в коридор и захлопнул за собой дверь. Но пока держался за ручку, закрывая дверь плотнее, все вдруг снова успокоилось. Тишина наступила так внезапно и была такой полной, что пугала почти так же, как и шум.
Пока Джинти стоял, поеживаясь в холодном коридоре, из спальни донеслись приглушенные рыдания. Робко — и с выражением стыда на лице — он приоткрыл дверь и заглянул внутрь.
Кровать стояла неподвижно, не двигался и прислонившийся к ней комод. Шкаф тоже стоял спокойно, хотя и под углом к стене; на полу валялась одежда. Ничто в спальне не двигалось. Только вздрагивали пышные плечи плачущей в штору Розмари.
* * *
Мельничное колесо заскрипело. Впервые за много лет оно протестовало против напора воды, хотя течение было тихим. Потом оно застонало, и его громкая жалоба нарушила тишину ночи. Если бы кто-то был неподалеку от слитской главной улицы или у моста, служившего въездом в деревню, он мог бы подумать, что кто-то стонет в глубоком страдании. Но рядом никого не было, никто не слышал этого стона.Колесо сдвинулось, возможно, на миллиметр, не больше, и шевельнулись шестерни внутри мельницы. Они тоже заскрипели и застонали, напрягаясь в оковах въевшейся грязи и гнили, столько лет покрывавших их. Свисающая со стропил паутина колыхнулась на холодном ветерке, пролетевшем по старому заброшенному зданию; в воздухе повисла пыль, оседавшая еще долго после того, как звуки затихли и все снова успокоилось.