Страница:
— Все в порядке, господа, вы можете заняться своими делами. — Он встал, подошел к своему пылающему гневом сыну и сам аккуратно закрыл дверь. — Ну, добрый тебе день, Гвидион. Неужели ты забыл про другой вход, или вы с дядей решили сломать древнюю дверь «Перекрестка Дорог»? Я вижу, ты посчитал возможным ему открыться. Ты находишь свое поведение разумным?
— Приведи мне хотя бы одну причину, по которой мне не следует, не теряя ни минуты, сжечь твой проклятый дом. — В голосе Эши полыхала такая ярость, что она могла бы спалить дворец Главного жреца филидов дотла.
— Хммм, дай-ка подумать… Как насчет того, что столько добра пропадет зря? Чем мой дом тебя обидел? Тебе давно пора научиться контролировать свой гнев. Твои выходки становятся смехотворными, король намерьенов не должен выставлять себя глупцом.
— Ты полагаешь, я собираюсь стать королем намерьенов? Тебе придется поискать нового кандидата на эту роль, поскольку и я, и Анборн намерены разорвать все связи с нашей семьей.
Впервые с того момента, как он появился, Эши увидел, что лицо Ллаурона потемнело от гнева.
— Будь осторожен, Гвидион, я слышу в твоих словах угрозу. Думаю, ты знаешь, как я отвечаю на угрозы.
Но Эши уже слишком далеко зашел, чтобы опасаться гнева отца.
— Как ты мог так поступить с Рапсодией? Почему ты пытался ее убить?
Лицо Ллаурона вновь стало спокойным. Очевидно, Анборн рассказал его сыну о спасении Рапсодии, но умолчал о ее плане.
— Какая чушь! Я не намерен отвечать на подобные обвинения.
— Во имя Единого Бога, что она делала в южном лесу? У тебя полно лесничих и разведчиков, которые прекрасно знают те места, а она там никогда не бывала.
— Я не собираюсь ничего с тобой обсуждать. Кстати, неужели ты бы предпочел, чтобы я изложил ей весь план? Я собирался послать к ней на помощь отряд во главе с Каддиром. К несчастью, пока ты занимался своими делами, помешавшими тебе вовремя прибыть в условленное место, выяснилось, что он и есть тот самый предатель, проникший в наши ряды.
— Каддир? — Эши не верил своим ушам. — Это Каддир? А не Ларк?
— Очевидно, я ошибался. Возможно, Ларк и вовлечена в заговор с целью меня убить, но теперь я не уверен. Однако в тот момент, когда я собирался посвятить Каддира в свой план и рассказать ему о месте встречи с Рапсодией, я обнаружил, что ему известны вещи, которые может знать только предатель, в частности о том, что отряд лиринских налетчиков двигался через Авондерр. Кроме того, несколько больных, находившихся на его попечении и способных указать человека, в теле которого обитает ф’дор, таинственным образом умерли. При таких обстоятельствах я счел за лучшее никого не посылать.
— Ты не послал никого? Ты что, сошел с ума? Она рассчитывала на Каддира, а ты никого не послал к ней на помощь?
— У меня не нашлось человека, которому бы я полностью доверял.
На скулах у Эши заиграли желваки.
— Никого? А как насчет меня? Ты знал, что я уже несколько недель нахожусь рядом.
— Ты тоже не подходил для этой миссии.
Голубые глаза Эши сузились.
— Может быть, объяснишь мне, что ты имеешь в виду?
Ллаурон, не мигая, встретил яростный взгляд сына.
— Нет.
Эши сердито заходил по комнате.
— Значит, ты решил, что Рапсодию можно оставить на растерзание стихиям? Анборн нашел ее умирающей в снегу, без провизии и одежды. Он сказал, что ее костюм не защитил бы от холода даже рядом с камином.
— Если не ошибаюсь, она — твоя возлюбленная. Возможно, тебе следует поговорить с ней о правильном выборе одежды.
— Это была твоя идея! — взорвался Эши.
Ллаурон ничего не ответил. Эши подошел к окну и, посмотрев сквозь замерзшее стекло, сердито провел ладонью по волосам. Потом он повернулся к Ллаурону, и его глаза запылали голубым огнем.
— Это конец, отец. Конец, неужели ты не понимаешь? Я раз и навсегда отказываюсь действовать по твоей указке, и Рапсодия больше не будет пешкой в твоих руках, тебе придется найти другой способ для достижения своих целей. Оставь ее в покое.
Ллаурон вновь помрачнел.
— Ты собираешься вмешаться?
— Да.
— Как?
— Я расскажу ей о твоем плане, отец, я ее предупрежу, запрещу ей, в конце концов, иметь с тобой дело.
Ллаурон рассмеялся:
— Однажды, если я не ошибаюсь, ты обвинил меня в том, что я самым бесстыдным образом использую Рапсодию, принимая за нее решения. А что делаешь ты, мой мальчик? «Есть вещи, которыми нельзя манипулировать, и есть поступки, которые невозможно искупить», — сказал ты. Что она почувствует, когда узнает, какое участие во всем этом принимал ты?
Эши потер сжатый кулак о ладонь другой руки.
— Она меня простит. Она все поймет.
— В самом деле? — Ллаурон налил немного бренди в бокал и поднес его к пламени камина. — Что ты мне сказал прошлой весной? Хммм, дай-ка вспомнить, фраза получилась лаконичной, если я ничего не перепутал. О да: «Нельзя рассчитывать, что тот, кого ты используешь в качестве пешки для достижения собственных целей, будет сохранять тебе верность». Да, ты выразился именно так. — Он сделал большой глоток, а потом пристально посмотрел на Эши. — Если ты вмешаешься, если отклонишься от намеченного плана, ты не только сделаешь неизбежной мою смерть — настоящую смерть, — но и вручишь Каддиру посох Главного жреца. Ты этого хочешь?
— Нет. Конечно нет.
— Относительно же Рапсодии… Как только Каддир посчитает, что она ему больше не нужна, что он с ней сделает?
Ллаурон почувствовал, каким холодом повеяло от Эши. Когда он заговорил снова, его голос заметно смягчился.
— Сейчас тебе не следует вмешиваться, Гвидион. Каждый из нас, в том числе и Рапсодия, должен сыграть свою роль. Она справится — и мы тоже. И если повезет, мы получим то, к чему стремимся.
— Почему я должен тебе верить, ведь ты обещал Рапсодии помощь, но оставил ее одну в холодном лесу? Как ты мог так с ней поступить? Как ты теперь можешь рассчитывать на ее верность, после того как оставил умирать?
— А тебе не кажется, что ты все преувеличиваешь? Она ведь не умерла, не так ли?
— Но не благодаря тебе. Тебе должно быть стыдно, хотя у меня складывается впечатление, что понятие чести тебе незнакомо.
— Избавь меня от своего праведного гнева. Твой дядя уже успел меня утомить.
— А ты бы предпочел слепую ярость? Это чувство мне гораздо ближе.
— Оставь свои чувства при себе, меня они мало интересуют. У меня кончается терпение, твое неуважение становится невыносимым.
— Неужели ты не понимал, что с ней случится в Сорболде, если она будет в таком наряде?
— Во всяком случае, с ней не произошло ничего такого, с чем она не сталкивалась раньше.
Глаза Эши вновь сузились.
— Что ты имеешь в виду?
— Перестань, Гвидион, она больше не наивная и легко краснеющая девушка, с которой я познакомился около года назад. И тебе, я полагаю, это известно лучше всех. — За спиной Ллаурона на куски разлетелась стоявшая на столе ваза с цветами. — Вот поступок зрелого мужчины! Ты обижен на меня за то, что ей теперь нет необходимости защищать свою честь?
— В одной пряди волос Рапсодии больше чести, чем во всей твоей эгоистичной жизни. Надеюсь, ты не хочешь сказать, что она заслужила то, что с ней могло случиться в Сорболде. Мне бы не хотелось добавлять отцеубийство к списку своих преступлений.
— Вовсе нет. Просто я имел в виду, что Рапсодия вполне способна справиться с подобными проблемами. Она ведь илиаченва’ар.
— Она всегда помогала тебе и никогда не сделала ничего плохого. Почему ты ее ненавидишь?
Ллаурон удивленно посмотрел на сына.
— Ты сошел с ума? О чем ты говоришь? Я люблю эту девушку, как собственную дочь, и всегда питал к ней глубочайшее уважение.
— О, конечно, как собственную дочь. Вот почему ты считаешь, что можешь оскорблять Рапсодию и безнаказанно ею манипулировать: ты принимаешь ее за члена семьи. — Теперь гнев горел не только в глазах Эши. — Значит, именно любовь заставляет тебя причинять ей боль? Ты ревнуешь и опасаешься, что она покорит сердца намерьенов, чего так и не удалось сделать нашей семье? Ты сомневаешься в ее мудрости и боишься, что они пожелают выбрать ее своей повелительницей?
— Конечно нет. У меня нет ни малейших сомнений в том, что из Рапсодии получится превосходная королева. Она обладает благородным сердцем и очень красива.
— Так почему? Если ты ее так любишь и уважаешь, если ты считаешь, что из нее получится прекрасная королева, почему ты пытаешься ее убить? Или ты полагаешь, что я ее не заслуживаю? В этом причина? А может быть, рассчитываешь, что она достанется тебе?
— Не говори ерунды.
— Тогда почему? Скажи мне, отец. Почему? Почему ты пытаешься уничтожить последнюю надежду на мое счастье? Неужели ты так ненавидишь меня, что вновь хочешь обречь меня на страдания?
Лицо Ллаурона исказилось от ярости, и он отвернулся.
— Какая глупость.
— Тогда объясни, отец. Объясни мне, почему ты вмешиваешься в мою жизнь, подвергаешь опасности мою будущую жену, единственного человека, который способен сделать меня счастливым и полноценным мужчиной? Она ведь помогла мне вернуть утраченную часть души!
Некоторое время Ллаурон молчал, потом подошел к окну и посмотрел в темноту. Его память блуждала по забытым и заброшенным дорогам прошлого. После долгого молчания он заговорил, но его голос звучал как-то бесцветно и слишком спокойно.
— Скажи мне, Гвидион, в тебе больше дракона, чем во мне?
— Конечно, больше, в противном случае мы бы никогда не договорились осуществить твой идиотский план.
— Хорошо. Полагаю, тебе известно, что произошло с твоей матерью, когда она родила ребенка от человека, в котором живет дракон? — Ллаурон почувствовал, как под капюшоном кровь отлила от лица Эши. — До настоящего момента я избавлял тебя от подробностей. Похоже, пришло время рассказать тебе правду. Ты хочешь знать, каково это наблюдать, как женщина, которую ты любишь, умирает в страшных муках, пытаясь родить для тебя ребенка? Давай я расскажу. Поскольку дракончик стремится разбить скорлупу яйца, он начинает царапать ее когтями, чтобы вырваться…
— Прекрати, — приказал Эши охрипшим голосом. — Зачем ты это делаешь?
— Отвечаю на твой вопрос, неблагодарный сын. Я знаю, что ты ее любишь. Я знал, что это произойдет, еще до того, как ты ее встретил. Разве можно ее не любить? Как ты мог не поддаться ее очарованию? Кроме того, мне хорошо известно, что полученное тобой воспитание не оказало на тебя должного воздействия, а врожденный стоицизм нашей семьи тебе не передался. Ты всегда был помешанным, что-то бредил о потерянной подруге, надоедал Энвин дурацкими вопросами… Как только я понял, что ты отдал сердце Рапсодии, мне пришлось предпринять шаги, чтобы напомнить тебе об ответственности, которая важнее жара чресл. Ты должен выбрать супругу, которая будет не только твоей партнершей в любовных играх, но и сможет произвести на свет наследника. И почти наверняка умрет, как это произошло с моей женой и твоей матерью. Твой ребенок будет драконом еще в большей степени, чем ты сам, так что шансы его матери невелики. Если твоя мать не сумела выжить, когда появился на свет ты, как ты думаешь, что произойдет с твоей супругой? Ты обвиняешь меня в том, что я тебя ненавижу. Как глупо с твоей стороны! Я не хочу, чтобы ты страдал. Если бы королева лиринов приняла мое предложение, я не испытал бы такой страшной боли, беспомощно глядя, как умирает Синрон, но жизнь сложилась именно так, как сложилась. Я стоял и с ужасом и скорбью смотрел в лицо той, что должна была стать величайшей радостью всей моей жизни. И я не хочу, чтобы ты повторил мою ошибку, не хочу, чтобы наш мир потерял Рапсодию. Утратив ее, ты не сможешь быть достойным правителем своего народа, наступят мрачные времена. Поэтому ударь меня, если это поможет тебе выместить твое разочарование и злость, но правда состоит в том, что я пытался избавить тебя от боли, которую ты не сможешь перенести.
Когда Ллаурон замолчал, наступила тишина; казалось, в комнате стало нечем дышать. Отец медленно повернулся, чтобы взглянуть на своего сына, застывшего посреди кабинета. Ллаурон сделал шаг к нему и увидел, что Эши расслабился — справился с обуревавшими его чувствами.
— Что ж, значит, у нас не будет детей, — проговорил Эши, и его голос был полон печали и облегчения. — Рапсодия усыновляет всех детей, которые встречаются на ее пути и нуждаются в заботе. Она не останется без ребенка. В нашей жизни будет достаточно любви и без собственных детей.
— Ты и сам прекрасно знаешь, что это невозможно, — холодно возразил Ллаурон. — Ты обязан иметь наследника, в жилах которого будет течь твоя кровь. Разве сможет человек ненамерьенского происхождения править намерьенами? Ты происходишь из рода Маквита, в твоих жилах течет кровь сереннских королей, а с драконами ты связан через стихии. Кто еще сумеет позаботиться о том, чтобы намерьены жили в мире? Кто другой способен исправить зло, причиненное твоими бабушкой и дедушкой?
Эши почувствовал, как его охватывает облегчение.
— Мэнвин.
— Что?
— Мэнвин четко и ясно сказала мне, что моя мать умерла, когда на свет появился я, но потом добавила, что мать моих детей не умрет, когда будет их рожать. Она в безопасности, отец. Рапсодия не умрет. Так сказала прорицательница.
Ллаурон задумался.
— А откуда ты знаешь, что она имела в виду Рапсодию?
Гнев засверкал в глазах Эши.
— Потому что другой жены у меня не будет. Никакая другая женщина не будет вынашивать моих детей. Рапсодии ничего не грозит.
Ллаурон вздохнул.
— У меня осталось совсем немного времени, которое я могу провести рядом с тобой, Гвидион, поэтому я постараюсь особенно тщательно сформулировать мои последние советы. Надеюсь, ты обратишь на них внимание. Остерегайся пророчеств, они не всегда оказываются тем, чем кажутся. Преимущества, которые можно получить от знания Будущего, часто не стоят опасности неправильной его интерпретации.
— Спасибо за совет. Сейчас я намерен откинуть капюшон, выйти из тени страха и взять то, что принадлежит мне по праву.
— Хорошо, просто отлично. — Ллаурон потер руки, словно пытался их согреть. — Очень разумно. Я рад, что ты наконец принял свою судьбу.
Эши улыбнулся под капюшоном.
— Я имел в виду совсем другое. Речь идет о том, что по праву принадлежит мне, — о моей жизни, отец. Я слишком долго делал то, что хотелось другим. Я постараюсь исполнить свой долг и предначертание судьбы, сделав Рапсодию своей женой и королевой намерьенов. Не могу представить себе, кто подходит на эту роль лучше, чем она. Да ты и сам так думаешь.
Ллаурон вздохнул.
— Ты прав, я действительно это говорил. Ладно, хочу лишь еще раз тебя предупредить: помни о бабушке и дедушке. Никогда не поднимай на нее руку и не допускай, чтобы личные ссоры привели к страданиям твоих подданных.
— Конечно нет. — И хотя лицо Эши скрывал капюшон, Ллаурон видел, как оскорблен его сын.
— Очень хорошо. Тогда, раз уж ты принял решение, я хочу тебя благословить — времени остается слишком мало.
Эши разинул рот.
— Я не понял?
Ллаурон улыбнулся, но в его голосе появилось раздражение.
— Перестань, Гвидион, не стоит портить отцу столь важный момент. Опустись на колени.
Эши встал на колени, и Ллаурон положил ладонь на его медные кудри. В глазах жреца появилась печаль.
— Будь счастлив. И береги ее.
Эши ждал, но Ллаурон молчал.
— И все? — спросил Эши. — И никаких наставлений?
Ллаурон засмеялся.
— Нет, наставлений не будет. Я же сказал тебе, что у меня мало времени. К тому же когда слов слишком много, в них тонет смысл. Я лишь хочу, чтобы ты был счастлив, и, если ты поступишь так, как я тебе советую, все в твоей жизни будет прекрасно. А теперь давай выпьем бренди. Я буду особенно жалеть об этом аспекте человеческого бытия. Что может быть лучше глотка золотистого эликсира?
Эши подошел к шкафчику, и как раз в этот момент теплый закатный свет, отразившись от оконных стекол, упал на пол.
— Знаешь, отец, когда ты станешь драконом, тебе вовсе не обязательно вести трезвый образ жизни. Я знаю отличное местечко, где можно установить большое корыто. Ты сможешь изредка прихлебывать оттуда.
— Варвар.
Стоящие снаружи стражники услышали смех и вздохнули.
37
— Приведи мне хотя бы одну причину, по которой мне не следует, не теряя ни минуты, сжечь твой проклятый дом. — В голосе Эши полыхала такая ярость, что она могла бы спалить дворец Главного жреца филидов дотла.
— Хммм, дай-ка подумать… Как насчет того, что столько добра пропадет зря? Чем мой дом тебя обидел? Тебе давно пора научиться контролировать свой гнев. Твои выходки становятся смехотворными, король намерьенов не должен выставлять себя глупцом.
— Ты полагаешь, я собираюсь стать королем намерьенов? Тебе придется поискать нового кандидата на эту роль, поскольку и я, и Анборн намерены разорвать все связи с нашей семьей.
Впервые с того момента, как он появился, Эши увидел, что лицо Ллаурона потемнело от гнева.
— Будь осторожен, Гвидион, я слышу в твоих словах угрозу. Думаю, ты знаешь, как я отвечаю на угрозы.
Но Эши уже слишком далеко зашел, чтобы опасаться гнева отца.
— Как ты мог так поступить с Рапсодией? Почему ты пытался ее убить?
Лицо Ллаурона вновь стало спокойным. Очевидно, Анборн рассказал его сыну о спасении Рапсодии, но умолчал о ее плане.
— Какая чушь! Я не намерен отвечать на подобные обвинения.
— Во имя Единого Бога, что она делала в южном лесу? У тебя полно лесничих и разведчиков, которые прекрасно знают те места, а она там никогда не бывала.
— Я не собираюсь ничего с тобой обсуждать. Кстати, неужели ты бы предпочел, чтобы я изложил ей весь план? Я собирался послать к ней на помощь отряд во главе с Каддиром. К несчастью, пока ты занимался своими делами, помешавшими тебе вовремя прибыть в условленное место, выяснилось, что он и есть тот самый предатель, проникший в наши ряды.
— Каддир? — Эши не верил своим ушам. — Это Каддир? А не Ларк?
— Очевидно, я ошибался. Возможно, Ларк и вовлечена в заговор с целью меня убить, но теперь я не уверен. Однако в тот момент, когда я собирался посвятить Каддира в свой план и рассказать ему о месте встречи с Рапсодией, я обнаружил, что ему известны вещи, которые может знать только предатель, в частности о том, что отряд лиринских налетчиков двигался через Авондерр. Кроме того, несколько больных, находившихся на его попечении и способных указать человека, в теле которого обитает ф’дор, таинственным образом умерли. При таких обстоятельствах я счел за лучшее никого не посылать.
— Ты не послал никого? Ты что, сошел с ума? Она рассчитывала на Каддира, а ты никого не послал к ней на помощь?
— У меня не нашлось человека, которому бы я полностью доверял.
На скулах у Эши заиграли желваки.
— Никого? А как насчет меня? Ты знал, что я уже несколько недель нахожусь рядом.
— Ты тоже не подходил для этой миссии.
Голубые глаза Эши сузились.
— Может быть, объяснишь мне, что ты имеешь в виду?
Ллаурон, не мигая, встретил яростный взгляд сына.
— Нет.
Эши сердито заходил по комнате.
— Значит, ты решил, что Рапсодию можно оставить на растерзание стихиям? Анборн нашел ее умирающей в снегу, без провизии и одежды. Он сказал, что ее костюм не защитил бы от холода даже рядом с камином.
— Если не ошибаюсь, она — твоя возлюбленная. Возможно, тебе следует поговорить с ней о правильном выборе одежды.
— Это была твоя идея! — взорвался Эши.
Ллаурон ничего не ответил. Эши подошел к окну и, посмотрев сквозь замерзшее стекло, сердито провел ладонью по волосам. Потом он повернулся к Ллаурону, и его глаза запылали голубым огнем.
— Это конец, отец. Конец, неужели ты не понимаешь? Я раз и навсегда отказываюсь действовать по твоей указке, и Рапсодия больше не будет пешкой в твоих руках, тебе придется найти другой способ для достижения своих целей. Оставь ее в покое.
Ллаурон вновь помрачнел.
— Ты собираешься вмешаться?
— Да.
— Как?
— Я расскажу ей о твоем плане, отец, я ее предупрежу, запрещу ей, в конце концов, иметь с тобой дело.
Ллаурон рассмеялся:
— Однажды, если я не ошибаюсь, ты обвинил меня в том, что я самым бесстыдным образом использую Рапсодию, принимая за нее решения. А что делаешь ты, мой мальчик? «Есть вещи, которыми нельзя манипулировать, и есть поступки, которые невозможно искупить», — сказал ты. Что она почувствует, когда узнает, какое участие во всем этом принимал ты?
Эши потер сжатый кулак о ладонь другой руки.
— Она меня простит. Она все поймет.
— В самом деле? — Ллаурон налил немного бренди в бокал и поднес его к пламени камина. — Что ты мне сказал прошлой весной? Хммм, дай-ка вспомнить, фраза получилась лаконичной, если я ничего не перепутал. О да: «Нельзя рассчитывать, что тот, кого ты используешь в качестве пешки для достижения собственных целей, будет сохранять тебе верность». Да, ты выразился именно так. — Он сделал большой глоток, а потом пристально посмотрел на Эши. — Если ты вмешаешься, если отклонишься от намеченного плана, ты не только сделаешь неизбежной мою смерть — настоящую смерть, — но и вручишь Каддиру посох Главного жреца. Ты этого хочешь?
— Нет. Конечно нет.
— Относительно же Рапсодии… Как только Каддир посчитает, что она ему больше не нужна, что он с ней сделает?
Ллаурон почувствовал, каким холодом повеяло от Эши. Когда он заговорил снова, его голос заметно смягчился.
— Сейчас тебе не следует вмешиваться, Гвидион. Каждый из нас, в том числе и Рапсодия, должен сыграть свою роль. Она справится — и мы тоже. И если повезет, мы получим то, к чему стремимся.
— Почему я должен тебе верить, ведь ты обещал Рапсодии помощь, но оставил ее одну в холодном лесу? Как ты мог так с ней поступить? Как ты теперь можешь рассчитывать на ее верность, после того как оставил умирать?
— А тебе не кажется, что ты все преувеличиваешь? Она ведь не умерла, не так ли?
— Но не благодаря тебе. Тебе должно быть стыдно, хотя у меня складывается впечатление, что понятие чести тебе незнакомо.
— Избавь меня от своего праведного гнева. Твой дядя уже успел меня утомить.
— А ты бы предпочел слепую ярость? Это чувство мне гораздо ближе.
— Оставь свои чувства при себе, меня они мало интересуют. У меня кончается терпение, твое неуважение становится невыносимым.
— Неужели ты не понимал, что с ней случится в Сорболде, если она будет в таком наряде?
— Во всяком случае, с ней не произошло ничего такого, с чем она не сталкивалась раньше.
Глаза Эши вновь сузились.
— Что ты имеешь в виду?
— Перестань, Гвидион, она больше не наивная и легко краснеющая девушка, с которой я познакомился около года назад. И тебе, я полагаю, это известно лучше всех. — За спиной Ллаурона на куски разлетелась стоявшая на столе ваза с цветами. — Вот поступок зрелого мужчины! Ты обижен на меня за то, что ей теперь нет необходимости защищать свою честь?
— В одной пряди волос Рапсодии больше чести, чем во всей твоей эгоистичной жизни. Надеюсь, ты не хочешь сказать, что она заслужила то, что с ней могло случиться в Сорболде. Мне бы не хотелось добавлять отцеубийство к списку своих преступлений.
— Вовсе нет. Просто я имел в виду, что Рапсодия вполне способна справиться с подобными проблемами. Она ведь илиаченва’ар.
— Она всегда помогала тебе и никогда не сделала ничего плохого. Почему ты ее ненавидишь?
Ллаурон удивленно посмотрел на сына.
— Ты сошел с ума? О чем ты говоришь? Я люблю эту девушку, как собственную дочь, и всегда питал к ней глубочайшее уважение.
— О, конечно, как собственную дочь. Вот почему ты считаешь, что можешь оскорблять Рапсодию и безнаказанно ею манипулировать: ты принимаешь ее за члена семьи. — Теперь гнев горел не только в глазах Эши. — Значит, именно любовь заставляет тебя причинять ей боль? Ты ревнуешь и опасаешься, что она покорит сердца намерьенов, чего так и не удалось сделать нашей семье? Ты сомневаешься в ее мудрости и боишься, что они пожелают выбрать ее своей повелительницей?
— Конечно нет. У меня нет ни малейших сомнений в том, что из Рапсодии получится превосходная королева. Она обладает благородным сердцем и очень красива.
— Так почему? Если ты ее так любишь и уважаешь, если ты считаешь, что из нее получится прекрасная королева, почему ты пытаешься ее убить? Или ты полагаешь, что я ее не заслуживаю? В этом причина? А может быть, рассчитываешь, что она достанется тебе?
— Не говори ерунды.
— Тогда почему? Скажи мне, отец. Почему? Почему ты пытаешься уничтожить последнюю надежду на мое счастье? Неужели ты так ненавидишь меня, что вновь хочешь обречь меня на страдания?
Лицо Ллаурона исказилось от ярости, и он отвернулся.
— Какая глупость.
— Тогда объясни, отец. Объясни мне, почему ты вмешиваешься в мою жизнь, подвергаешь опасности мою будущую жену, единственного человека, который способен сделать меня счастливым и полноценным мужчиной? Она ведь помогла мне вернуть утраченную часть души!
Некоторое время Ллаурон молчал, потом подошел к окну и посмотрел в темноту. Его память блуждала по забытым и заброшенным дорогам прошлого. После долгого молчания он заговорил, но его голос звучал как-то бесцветно и слишком спокойно.
— Скажи мне, Гвидион, в тебе больше дракона, чем во мне?
— Конечно, больше, в противном случае мы бы никогда не договорились осуществить твой идиотский план.
— Хорошо. Полагаю, тебе известно, что произошло с твоей матерью, когда она родила ребенка от человека, в котором живет дракон? — Ллаурон почувствовал, как под капюшоном кровь отлила от лица Эши. — До настоящего момента я избавлял тебя от подробностей. Похоже, пришло время рассказать тебе правду. Ты хочешь знать, каково это наблюдать, как женщина, которую ты любишь, умирает в страшных муках, пытаясь родить для тебя ребенка? Давай я расскажу. Поскольку дракончик стремится разбить скорлупу яйца, он начинает царапать ее когтями, чтобы вырваться…
— Прекрати, — приказал Эши охрипшим голосом. — Зачем ты это делаешь?
— Отвечаю на твой вопрос, неблагодарный сын. Я знаю, что ты ее любишь. Я знал, что это произойдет, еще до того, как ты ее встретил. Разве можно ее не любить? Как ты мог не поддаться ее очарованию? Кроме того, мне хорошо известно, что полученное тобой воспитание не оказало на тебя должного воздействия, а врожденный стоицизм нашей семьи тебе не передался. Ты всегда был помешанным, что-то бредил о потерянной подруге, надоедал Энвин дурацкими вопросами… Как только я понял, что ты отдал сердце Рапсодии, мне пришлось предпринять шаги, чтобы напомнить тебе об ответственности, которая важнее жара чресл. Ты должен выбрать супругу, которая будет не только твоей партнершей в любовных играх, но и сможет произвести на свет наследника. И почти наверняка умрет, как это произошло с моей женой и твоей матерью. Твой ребенок будет драконом еще в большей степени, чем ты сам, так что шансы его матери невелики. Если твоя мать не сумела выжить, когда появился на свет ты, как ты думаешь, что произойдет с твоей супругой? Ты обвиняешь меня в том, что я тебя ненавижу. Как глупо с твоей стороны! Я не хочу, чтобы ты страдал. Если бы королева лиринов приняла мое предложение, я не испытал бы такой страшной боли, беспомощно глядя, как умирает Синрон, но жизнь сложилась именно так, как сложилась. Я стоял и с ужасом и скорбью смотрел в лицо той, что должна была стать величайшей радостью всей моей жизни. И я не хочу, чтобы ты повторил мою ошибку, не хочу, чтобы наш мир потерял Рапсодию. Утратив ее, ты не сможешь быть достойным правителем своего народа, наступят мрачные времена. Поэтому ударь меня, если это поможет тебе выместить твое разочарование и злость, но правда состоит в том, что я пытался избавить тебя от боли, которую ты не сможешь перенести.
Когда Ллаурон замолчал, наступила тишина; казалось, в комнате стало нечем дышать. Отец медленно повернулся, чтобы взглянуть на своего сына, застывшего посреди кабинета. Ллаурон сделал шаг к нему и увидел, что Эши расслабился — справился с обуревавшими его чувствами.
— Что ж, значит, у нас не будет детей, — проговорил Эши, и его голос был полон печали и облегчения. — Рапсодия усыновляет всех детей, которые встречаются на ее пути и нуждаются в заботе. Она не останется без ребенка. В нашей жизни будет достаточно любви и без собственных детей.
— Ты и сам прекрасно знаешь, что это невозможно, — холодно возразил Ллаурон. — Ты обязан иметь наследника, в жилах которого будет течь твоя кровь. Разве сможет человек ненамерьенского происхождения править намерьенами? Ты происходишь из рода Маквита, в твоих жилах течет кровь сереннских королей, а с драконами ты связан через стихии. Кто еще сумеет позаботиться о том, чтобы намерьены жили в мире? Кто другой способен исправить зло, причиненное твоими бабушкой и дедушкой?
Эши почувствовал, как его охватывает облегчение.
— Мэнвин.
— Что?
— Мэнвин четко и ясно сказала мне, что моя мать умерла, когда на свет появился я, но потом добавила, что мать моих детей не умрет, когда будет их рожать. Она в безопасности, отец. Рапсодия не умрет. Так сказала прорицательница.
Ллаурон задумался.
— А откуда ты знаешь, что она имела в виду Рапсодию?
Гнев засверкал в глазах Эши.
— Потому что другой жены у меня не будет. Никакая другая женщина не будет вынашивать моих детей. Рапсодии ничего не грозит.
Ллаурон вздохнул.
— У меня осталось совсем немного времени, которое я могу провести рядом с тобой, Гвидион, поэтому я постараюсь особенно тщательно сформулировать мои последние советы. Надеюсь, ты обратишь на них внимание. Остерегайся пророчеств, они не всегда оказываются тем, чем кажутся. Преимущества, которые можно получить от знания Будущего, часто не стоят опасности неправильной его интерпретации.
— Спасибо за совет. Сейчас я намерен откинуть капюшон, выйти из тени страха и взять то, что принадлежит мне по праву.
— Хорошо, просто отлично. — Ллаурон потер руки, словно пытался их согреть. — Очень разумно. Я рад, что ты наконец принял свою судьбу.
Эши улыбнулся под капюшоном.
— Я имел в виду совсем другое. Речь идет о том, что по праву принадлежит мне, — о моей жизни, отец. Я слишком долго делал то, что хотелось другим. Я постараюсь исполнить свой долг и предначертание судьбы, сделав Рапсодию своей женой и королевой намерьенов. Не могу представить себе, кто подходит на эту роль лучше, чем она. Да ты и сам так думаешь.
Ллаурон вздохнул.
— Ты прав, я действительно это говорил. Ладно, хочу лишь еще раз тебя предупредить: помни о бабушке и дедушке. Никогда не поднимай на нее руку и не допускай, чтобы личные ссоры привели к страданиям твоих подданных.
— Конечно нет. — И хотя лицо Эши скрывал капюшон, Ллаурон видел, как оскорблен его сын.
— Очень хорошо. Тогда, раз уж ты принял решение, я хочу тебя благословить — времени остается слишком мало.
Эши разинул рот.
— Я не понял?
Ллаурон улыбнулся, но в его голосе появилось раздражение.
— Перестань, Гвидион, не стоит портить отцу столь важный момент. Опустись на колени.
Эши встал на колени, и Ллаурон положил ладонь на его медные кудри. В глазах жреца появилась печаль.
— Будь счастлив. И береги ее.
Эши ждал, но Ллаурон молчал.
— И все? — спросил Эши. — И никаких наставлений?
Ллаурон засмеялся.
— Нет, наставлений не будет. Я же сказал тебе, что у меня мало времени. К тому же когда слов слишком много, в них тонет смысл. Я лишь хочу, чтобы ты был счастлив, и, если ты поступишь так, как я тебе советую, все в твоей жизни будет прекрасно. А теперь давай выпьем бренди. Я буду особенно жалеть об этом аспекте человеческого бытия. Что может быть лучше глотка золотистого эликсира?
Эши подошел к шкафчику, и как раз в этот момент теплый закатный свет, отразившись от оконных стекол, упал на пол.
— Знаешь, отец, когда ты станешь драконом, тебе вовсе не обязательно вести трезвый образ жизни. Я знаю отличное местечко, где можно установить большое корыто. Ты сможешь изредка прихлебывать оттуда.
— Варвар.
Стоящие снаружи стражники услышали смех и вздохнули.
37
Хагфорт
Джеральд Оуэн, гофмейстер Хагфорта, проходил мимо библиотеки, направляясь в спальню, чтобы лечь спать.
И хотя двойные двери были закрыты, из-под них подуло ледяным ветром. Джеральд остановился и приложил ладонь к створке из красного дерева — она оказалась холодной.
«Возможно, герцог еще не ложился», — подумал он, но тут же отбросил эту мысль. Лорд Стивен отошел ко сну несколько часов назад, поскольку хотел как следует отдохнуть: с утра он намеревался проверить ход работ по восстановлению бараков и крепостных стен. Джеральд распахнул двери.
Порыв холодного ветра ударил ему в лицо. Хотя Джеральд не был стариком, его лучшие годы остались далеко позади и он страдал от болей, преследовавших его отца на закате жизни. Как и отец, Джеральд никогда не жаловался, полагая, что каждый новый приступ следует встречать молча, с достоинством, чтобы не отвлекать герцога или работавшую под его началом прислугу. Впрочем, такого же отношения к делу он требовал и от всех слуг.
Огромное темное помещение было испещрено полосами тени и света, отражавшегося от снега и падавшего внутрь через оконные проемы. Беснующиеся тени метались по мебели в такт с порывами ледяного ветра, который, врываясь в замок, развевал шторы над открытой балконной дверью. Камин давно погас, не осталось ни одного тлеющего уголька.
Джеральд вошел в библиотеку и аккуратно прикрыл за собой двери. Вой ветра слегка стих, шторы успокоились, лишь легкий шелест ткани напоминал об их существовании. Джеральд пересек комнату, мягко ступая по толстым коврам, устилавшим гладкий мраморный пол.
Он выглянул на балкон. Каменные скамейки и широкие перила, украшенные изящным орнаментом, покрывало несколько дюймов нетронутого снега. Однако на полу балкона осталось множество мелких следов, похожих на отпечатки лап котенка. На балконе никого не было.
Прикрыв ладонями уши, Джеральд вышел на улицу и подошел к перилам, собираясь посмотреть, что творится под балконом. Снег, толстым слоем лежавший на вечнозеленых деревьях и внизу во дворе, оставался совершенно нетронутым, поверх него образовалась корка наста, на которой поблескивали кристаллики льда. Убедившись в том, что с балкона никто не падал, гофмейстер поспешил вернуться в библиотеку, плотно прикрыл распахнутые двери и запер их на ключ. Вой ветра стал заметно слабее.
Джеральд Оуэн вынул носовой платок, медленно наклонился и стер снежинки, попавшие в комнату, пока дверь была распахнута.
Он отряхивал руки, стоя посреди библиотеки, и тут заметил белую тень, чуть более плотную, чем все остальные. Она, съежившись, сидела на полу возле шкафа и дрожала.
Джеральд медленно направился к маленькой фигурке. В темноте ее огромные глаза казались еще больше, светло-каштановые волосы волнами спадали на худенькие плечи. Руки женщины сжимали холщовый мешочек, на полу стоял графин с бренди, оставленный герцогом, на коленях она держала бокал.
— Розелла?
Услышав свое имя, женщина в белой ночной сорочке испуганно посмотрела в его сторону, а затем ее взгляд заметался по комнате. На мгновение он задержался на лице Джеральда, а затем вновь продолжил свой безумный бег, словно преследуя летающие по комнате невидимые снежинки. Джеральд пошел вперед еще медленнее.
Когда он оказался на расстоянии вытянутой руки, гувернантка начала быстро, негромко говорить:
— Я правда люблю детей, сэр, я люблю и их, и герцога, конечно, ему я предана навечно. И он их любит. Я всех люблю и готова умереть за любого из них, поверьте мне, сэр, я умру за них. Я люблю детей.
Джеральд присел рядом с ней на корточки и протянул к ней руку, но девушка отшатнулась от него. Тогда гофмейстер убрал руку и заговорил с ней как можно спокойнее:
— Конечно, Розелла, как и все мы. Никто не ставит под сомнение твою верность лорду Стивену или детям.
Взгляд Розеллы остановился на его лице, и Джеральд увидел, что в нем горит безумие.
— Да, я их всех люблю, — повторила она.
— Да, да, конечно.
— Я люблю их.
— Я знаю.
За окном громко завыл ветер. Темные глаза Розеллы испуганно распахнулись, и она начала всхлипывать, как обиженный ребенок.
Джеральд вновь протянул к ней руку, но Розелла съежилась, не желая его прикосновения.
— Все в порядке, Розелла, — успокаивающе сказал гофмейстер. — Все в порядке.
Гувернантка принялась бормотать что-то неразборчивое. Джеральду удалось перехватить ее взгляд: глаза Розеллы затуманились, будто их припорошило белыми хлопьями снега.
— Герцог, — залепетала она, — герцог.
Джеральд Оуэн долго сидел рядом с ней на корточках, не обращая внимания на боль в коленях и спине, дожидаясь, пока Розелла перестанет бормотать. Боясь напугать Девушку, он осторожно выпрямился и отступил на шаг.
— Розелла?
— Герцог, — прошептала она.
На ее лице появился такой ужас, что сердце Джеральда сжалось.
— Я схожу за ним, — сказал он. — Не двигайся, Розелла.
Едва дверь за управляющим закрылась, как голос, который принес ветер, стал громче:
«Сейчас, Розелла».
Он уже долгие часы ревел у нее в ушах, заставляя исполнить свою волю, бранил за глупость и неумение. Теперь он больше не грозил, а лишь тихо шептал из темноты, сгустившейся за закрытыми окнами.
«Сейчас, Розелла».
Лицо гувернантки стало суровым, дрожь прекратилась. Боль в ногах, замерзших, пока она стояла на краю балкона, постепенно притупилась и исчезла.
Она встала и подошла к буфету. Тяжелая пробка от графина соскользнула по подолу ее ночной сорочки на пол и, вращаясь, закатилась под стол. Маленький осколок стекла остался лежать на том месте, куда упала пробка, мерцая в призрачном свете.
Розелла взяла хрустальный бокал и подняла его так, что на нем заиграл отраженный от снега свет. Казалось, в бокале плавает жидкое лунное сияние.
«Сейчас, Розелла».
Она поставила бокал на полку, потянула за шнурок и развязала мешочек, который сжимала в руках, медленно высыпала в бокал его содержимое и налила густой ароматный бренди из стоящего рядом графина. Будто во сне, Розелла вращала бокал, наблюдая, как растворяется порошок, а затем поднесла бокал к губам.
«Сейчас, Розелла».
Она приготовилась сделать глоток.
— Если ты любишь меня или моих детей, остановись.
Розелла резко повернулась. Перед ней стоял лорд Стивен в ночной рубашке, в льющемся из коридора свете она заметила у него за спиной Джеральда Оуэна.
— Отдай бокал.
— Милорд…
— Немедленно, Розелла.
Слова ее любимого господина разбили чары терзавшего ее голоса. Она протянула к Стивену дрожащую руку с бокалом.
Стивен взял хрустальный сосуд, мягко разжал пальцы Розеллы, а затем подошел к холодному камину и швырнул бокал на остывшие камни, после чего вернулся к буфету.
— Кто дал тебе яд, Розелла?
Губы Розеллы дрожали, но ее взгляд прояснился.
— Я не знаю, милорд.
— Ты не знаешь?
— Простите меня, милорд, — прошептала она, — но я не могу вспомнить.
Стивен почувствовал, как екнуло его сердце. Слова были все те же, он уже слышал их раньше. Они сорвались с губ лиринского солдата, перед тем как палач затянул на его шее веревку. Лирина поймали вместе с его отрядом, когда он перерезал горло жене Стивена. Уже находясь в руках людей Стивена, он все еще продолжал сжимать рукоять кинжала, даже не пытаясь спастись.
«Почему? — спросил Стивен лирина перед казнью. Сердце герцога разрывалось от боли утраты. — Скажи мне, почему?»
«Я не знаю, милорд».
«Кто отдал приказ?»
«Я… я не помню».
То же самое повторяли все остальные солдаты, которых повесили в тот день, даже последний, которому предложили жизнь в обмен на информацию.
«Я не помню, простите, милорд».
Солдаты армии Сорболда, атаковавшие обитателей Роланда во время зимнего карнавала, стояли, бессмысленно глядя на дымящиеся руины сожженных домов.
«Почему?»
«Я… я не знаю, милорд».
«Кто отдал приказ?»
«Я не помню».
Маленькую женщину, съежившуюся под его взглядом, сотрясала крупная дрожь. Стивен посмотрел ей в глаза, наполненные ужасом и неуверенностью, и на мгновение почувствовал, что смотрит прямо в ее сердце. Он обнял девушку.
— Все в порядке, Розелла, — наконец сказал он. — Все хорошо.
Стивен жестом приказал Джеральду Оуэну открыть дверь, и в библиотеку вошли двое стражников, ждавших в коридоре.
— Отведите ее в башню, — распорядился Стивен. — Ей там должно быть удобно, не нужно относиться к ней как к пленнице. Она больна.
— Послать за Ллауроном, милорд? Может быть, Каддир сможет что-нибудь для нее сделать.
Стивен покачал головой:
— Нет. Я должен подумать, Оуэн. А пока я не принял решения, не следует посвящать в случившееся других людей. Даже Ллаурона.
— Я понимаю, милорд.
Джеральд Оуэн взял бутылку с бренди, маленький пустой мешочек, поклонился и вышел из библиотеки. Когда дверь за ним закрылась, Стивен вздохнул:
Джеральд Оуэн, гофмейстер Хагфорта, проходил мимо библиотеки, направляясь в спальню, чтобы лечь спать.
И хотя двойные двери были закрыты, из-под них подуло ледяным ветром. Джеральд остановился и приложил ладонь к створке из красного дерева — она оказалась холодной.
«Возможно, герцог еще не ложился», — подумал он, но тут же отбросил эту мысль. Лорд Стивен отошел ко сну несколько часов назад, поскольку хотел как следует отдохнуть: с утра он намеревался проверить ход работ по восстановлению бараков и крепостных стен. Джеральд распахнул двери.
Порыв холодного ветра ударил ему в лицо. Хотя Джеральд не был стариком, его лучшие годы остались далеко позади и он страдал от болей, преследовавших его отца на закате жизни. Как и отец, Джеральд никогда не жаловался, полагая, что каждый новый приступ следует встречать молча, с достоинством, чтобы не отвлекать герцога или работавшую под его началом прислугу. Впрочем, такого же отношения к делу он требовал и от всех слуг.
Огромное темное помещение было испещрено полосами тени и света, отражавшегося от снега и падавшего внутрь через оконные проемы. Беснующиеся тени метались по мебели в такт с порывами ледяного ветра, который, врываясь в замок, развевал шторы над открытой балконной дверью. Камин давно погас, не осталось ни одного тлеющего уголька.
Джеральд вошел в библиотеку и аккуратно прикрыл за собой двери. Вой ветра слегка стих, шторы успокоились, лишь легкий шелест ткани напоминал об их существовании. Джеральд пересек комнату, мягко ступая по толстым коврам, устилавшим гладкий мраморный пол.
Он выглянул на балкон. Каменные скамейки и широкие перила, украшенные изящным орнаментом, покрывало несколько дюймов нетронутого снега. Однако на полу балкона осталось множество мелких следов, похожих на отпечатки лап котенка. На балконе никого не было.
Прикрыв ладонями уши, Джеральд вышел на улицу и подошел к перилам, собираясь посмотреть, что творится под балконом. Снег, толстым слоем лежавший на вечнозеленых деревьях и внизу во дворе, оставался совершенно нетронутым, поверх него образовалась корка наста, на которой поблескивали кристаллики льда. Убедившись в том, что с балкона никто не падал, гофмейстер поспешил вернуться в библиотеку, плотно прикрыл распахнутые двери и запер их на ключ. Вой ветра стал заметно слабее.
Джеральд Оуэн вынул носовой платок, медленно наклонился и стер снежинки, попавшие в комнату, пока дверь была распахнута.
Он отряхивал руки, стоя посреди библиотеки, и тут заметил белую тень, чуть более плотную, чем все остальные. Она, съежившись, сидела на полу возле шкафа и дрожала.
Джеральд медленно направился к маленькой фигурке. В темноте ее огромные глаза казались еще больше, светло-каштановые волосы волнами спадали на худенькие плечи. Руки женщины сжимали холщовый мешочек, на полу стоял графин с бренди, оставленный герцогом, на коленях она держала бокал.
— Розелла?
Услышав свое имя, женщина в белой ночной сорочке испуганно посмотрела в его сторону, а затем ее взгляд заметался по комнате. На мгновение он задержался на лице Джеральда, а затем вновь продолжил свой безумный бег, словно преследуя летающие по комнате невидимые снежинки. Джеральд пошел вперед еще медленнее.
Когда он оказался на расстоянии вытянутой руки, гувернантка начала быстро, негромко говорить:
— Я правда люблю детей, сэр, я люблю и их, и герцога, конечно, ему я предана навечно. И он их любит. Я всех люблю и готова умереть за любого из них, поверьте мне, сэр, я умру за них. Я люблю детей.
Джеральд присел рядом с ней на корточки и протянул к ней руку, но девушка отшатнулась от него. Тогда гофмейстер убрал руку и заговорил с ней как можно спокойнее:
— Конечно, Розелла, как и все мы. Никто не ставит под сомнение твою верность лорду Стивену или детям.
Взгляд Розеллы остановился на его лице, и Джеральд увидел, что в нем горит безумие.
— Да, я их всех люблю, — повторила она.
— Да, да, конечно.
— Я люблю их.
— Я знаю.
За окном громко завыл ветер. Темные глаза Розеллы испуганно распахнулись, и она начала всхлипывать, как обиженный ребенок.
Джеральд вновь протянул к ней руку, но Розелла съежилась, не желая его прикосновения.
— Все в порядке, Розелла, — успокаивающе сказал гофмейстер. — Все в порядке.
Гувернантка принялась бормотать что-то неразборчивое. Джеральду удалось перехватить ее взгляд: глаза Розеллы затуманились, будто их припорошило белыми хлопьями снега.
— Герцог, — залепетала она, — герцог.
Джеральд Оуэн долго сидел рядом с ней на корточках, не обращая внимания на боль в коленях и спине, дожидаясь, пока Розелла перестанет бормотать. Боясь напугать Девушку, он осторожно выпрямился и отступил на шаг.
— Розелла?
— Герцог, — прошептала она.
На ее лице появился такой ужас, что сердце Джеральда сжалось.
— Я схожу за ним, — сказал он. — Не двигайся, Розелла.
Едва дверь за управляющим закрылась, как голос, который принес ветер, стал громче:
«Сейчас, Розелла».
Он уже долгие часы ревел у нее в ушах, заставляя исполнить свою волю, бранил за глупость и неумение. Теперь он больше не грозил, а лишь тихо шептал из темноты, сгустившейся за закрытыми окнами.
«Сейчас, Розелла».
Лицо гувернантки стало суровым, дрожь прекратилась. Боль в ногах, замерзших, пока она стояла на краю балкона, постепенно притупилась и исчезла.
Она встала и подошла к буфету. Тяжелая пробка от графина соскользнула по подолу ее ночной сорочки на пол и, вращаясь, закатилась под стол. Маленький осколок стекла остался лежать на том месте, куда упала пробка, мерцая в призрачном свете.
Розелла взяла хрустальный бокал и подняла его так, что на нем заиграл отраженный от снега свет. Казалось, в бокале плавает жидкое лунное сияние.
«Сейчас, Розелла».
Она поставила бокал на полку, потянула за шнурок и развязала мешочек, который сжимала в руках, медленно высыпала в бокал его содержимое и налила густой ароматный бренди из стоящего рядом графина. Будто во сне, Розелла вращала бокал, наблюдая, как растворяется порошок, а затем поднесла бокал к губам.
«Сейчас, Розелла».
Она приготовилась сделать глоток.
— Если ты любишь меня или моих детей, остановись.
Розелла резко повернулась. Перед ней стоял лорд Стивен в ночной рубашке, в льющемся из коридора свете она заметила у него за спиной Джеральда Оуэна.
— Отдай бокал.
— Милорд…
— Немедленно, Розелла.
Слова ее любимого господина разбили чары терзавшего ее голоса. Она протянула к Стивену дрожащую руку с бокалом.
Стивен взял хрустальный сосуд, мягко разжал пальцы Розеллы, а затем подошел к холодному камину и швырнул бокал на остывшие камни, после чего вернулся к буфету.
— Кто дал тебе яд, Розелла?
Губы Розеллы дрожали, но ее взгляд прояснился.
— Я не знаю, милорд.
— Ты не знаешь?
— Простите меня, милорд, — прошептала она, — но я не могу вспомнить.
Стивен почувствовал, как екнуло его сердце. Слова были все те же, он уже слышал их раньше. Они сорвались с губ лиринского солдата, перед тем как палач затянул на его шее веревку. Лирина поймали вместе с его отрядом, когда он перерезал горло жене Стивена. Уже находясь в руках людей Стивена, он все еще продолжал сжимать рукоять кинжала, даже не пытаясь спастись.
«Почему? — спросил Стивен лирина перед казнью. Сердце герцога разрывалось от боли утраты. — Скажи мне, почему?»
«Я не знаю, милорд».
«Кто отдал приказ?»
«Я… я не помню».
То же самое повторяли все остальные солдаты, которых повесили в тот день, даже последний, которому предложили жизнь в обмен на информацию.
«Я не помню, простите, милорд».
Солдаты армии Сорболда, атаковавшие обитателей Роланда во время зимнего карнавала, стояли, бессмысленно глядя на дымящиеся руины сожженных домов.
«Почему?»
«Я… я не знаю, милорд».
«Кто отдал приказ?»
«Я не помню».
Маленькую женщину, съежившуюся под его взглядом, сотрясала крупная дрожь. Стивен посмотрел ей в глаза, наполненные ужасом и неуверенностью, и на мгновение почувствовал, что смотрит прямо в ее сердце. Он обнял девушку.
— Все в порядке, Розелла, — наконец сказал он. — Все хорошо.
Стивен жестом приказал Джеральду Оуэну открыть дверь, и в библиотеку вошли двое стражников, ждавших в коридоре.
— Отведите ее в башню, — распорядился Стивен. — Ей там должно быть удобно, не нужно относиться к ней как к пленнице. Она больна.
— Послать за Ллауроном, милорд? Может быть, Каддир сможет что-нибудь для нее сделать.
Стивен покачал головой:
— Нет. Я должен подумать, Оуэн. А пока я не принял решения, не следует посвящать в случившееся других людей. Даже Ллаурона.
— Я понимаю, милорд.
Джеральд Оуэн взял бутылку с бренди, маленький пустой мешочек, поклонился и вышел из библиотеки. Когда дверь за ним закрылась, Стивен вздохнул: