Страница:
— Они едят цветы из венков, миледи, — пожаловалась служанка.
Рапсодия кивнула.
— Я знаю. Проследи, чтобы у них не застряли в зубах ленточки.
Когда старший ребенок из ее свиты был наконец приведен в порядок, Рапсодия встала. Ее волосы убрали от лица, но по спине они ниспадали до самого пояса, украшенные маленькими белыми цветами и побегами розмарина, символизирующего мудрость. Рапсодия нервно улыбнулась Элендре и последовала за болтающими служанками в другую комнату, где висело свадебное платье. Миресилл ужасно суетилась — казалось, она исполняет роль повитухи, помогающей появиться на свет наследнику короны. Наконец после исправления множества недочетов королева выпрямилась, повернулась к присутствующим лицом, и все в благоговении отступили на шаг. Довольная улыбка Элендры стала еще шире. Она всегда считала, что Рапсодию невозможно сделать красивее, чем она есть, но теперь наглядно убедилась в том, насколько была неправа. Она попыталась понять в чем дело: в совершенном платье, снежно-белом с голубым отливом, или в счастливом сиянии глаз невесты. Сильвия решительно хлопнула в ладоши.
— Ладно, теперь все могут идти, — сказала она детям и служанкам.
Наступившая суматоха позволила Элендре на несколько мгновений остаться наедине с Рапсодией. Она подошла к ней сзади, пока Рапсодия, стоя перед зеркалом, надевала сережки, и положила руку ей на плечо.
Невеста, глядя в зеркало, улыбнулась Элендре и вдруг резко повернулась и обняла ее. Элендра прижала Рапсодию к себе, а потом подошла к туалетному столику и бросила на него ключ. На лице Рапсодии появилась неуверенная улыбка.
— А это еще что такое?
— Ключ от моего дома, — ответила Элендра, поправляя ожерелье. — Я просто хочу сказать, что теперь это и твой дом.
Рапсодия кивнула.
— А зачем мне ключ? Я буду приходить, только если ты будешь дома.
Элендра поцеловала ее в щеку и направилась к двери.
— На тот случай, если ты захочешь провести время наедине со своим мужем вне дворца. Ты выглядишь удивительно красивой, дорогая, и очень счастливой. Я постараюсь запомнить тебя такой. А сейчас не мешкай, тебя ждет жених. — Она улыбнулась и вышла из комнаты.
Рапсодия еще раз поправила подол платья и огляделась. Ее окружали люди, которых она любила, и очень скоро их будет еще больше. Ее внуки — Наварны, дети Гоэн и фирболги — были одеты в белый шелк, украшенный цветами. Риал, естественно, тоже занимал место в ее свите, а Элендру она выбрала свидетельницей. Акмед и Грунтор, в подобающих случаю пышных костюмах, приготовились подвести невесту к алтарю. Тут же находился паланкин Анборна, двое воинов наинов ждали команды. А в мерцающем эфире, видимые только Рапсодии, парили два громадных дракона, не спускавших с нее полных любви многоцветных глаз. Она представила себе, как бы веселилась Джо, увидев их, и послала сестре поцелуй, зная, что и она невидимо присутствует здесь.
— Хорошо, — сказала она, обращаясь к этому удивительному сборищу. — Мы можем начинать.
— Это извращение.
Леди Мадлен Стюард, жена лорда Роланда, быстро отошла в сторону, уступая дорогу свадебной процессии и зло погрозив ухмыляющемуся ребенку, который попытался потрогать усыпанное самоцветами платье. Волосатое личико под цветочным венком показалось ей жутким. Мадлен пришла к выводу, что в ублюдочных маленьких фирболгах в праздничных нарядах есть нечто непристойное, и как их можно включать в свадебную процессию?
Вообще леди Роланд была не слишком счастлива в последние три месяца, с тех самых пор, как ее муж вернулся с ней домой после окончания Совета намерьенов. Тристан со счастливым видом нес чепуху о клятве верности новым Королю и Королеве. Мадлен гордилась тем, что вышла замуж за человека, принадлежащего к самому могущественному Дому. Теперь все изменилось, и ей приходилось признавать превосходство бесспорного красавца с медными волосами и женщины, в свиту которой входило чудовище и самый грубый человек из всех, кого ей доводилось встречать. Ее мир перевернулся, и леди Мадлен могла лишь беспомощно наблюдать за дальнейшим усилением кошмара.
Тристан Стюард бросил на жену свирепый взгляд.
— Тише, — сердито прошипел он, а потом отвернулся от жены и вновь взглянул на сияющие лица Короля и Королевы намерьенов, готовых заключить союз.
Свадьба, по королевским стандартам, получилась довольно скромной. Церемония была необычной, даже завораживающей: она проходила под открытым небом, у потомка Дуба Сагии, возле развалин Дома Памяти, а не в базилике Бетани или Сепульварты. Тристан печально улыбнулся, глядя на нового Патриарха, благословляющего жениха и невесту вместе с Главным жрецом филидов.
Тристан с трудом переносил вид искаженного негодованием лица Мадлен, в особенности когда имел возможность взглянуть на Рапсодию. Бесспорно, она была необыкновенно, волшебно красива, но люди не могли оторвать от нее глаз по другой причине: поражало то, с какой любовью она смотрела на своего короля. Так ведет себя лишь влюбленная и совершенно счастливая женщина.
Тристан вздохнул. Если бы кто-нибудь хотя бы один раз так взглянул на него… Он понимал, что теперь, когда Пруденс больше нет, этого не произойдет никогда. Мир вокруг на мгновение потемнел, но тут колокольчики на деревьях и колокола на отстроенной башне зазвенели — губы Короля и Королевы намерьенов слились в поцелуе.
Рапсодия разговаривала с Константином в тени высоких причудливо украшенных деревьев и вдруг спиной почувствовала чей-то пристальный взгляд. Она повернулась и не сумела сдержать радостной улыбки: Элендра. Лиринская воительница успела переодеться, она сменила праздничный наряд на привычное белое шерстяное платье, похожее на рясу жрецов-филидов. Элендра улыбнулась в ответ и так многозначительно посмотрела на Рапсодию, что та мгновенно забыла обо всем остальном.
— Ты меня извинишь? — спросила Рапсодия у Константина.
Его блестящие голубые глаза на изборожденном морщинами лице улыбнулись.
— Конечно, миледи.
Рапсодия приподняла подол свадебного платья и перешагнула через камни, которыми был обозначен край лесной тропы. Однако стоящая поодаль Элендра подняла руку, остановив Рапсодию, а потом помахала ей и двинулась в лес, в направлении Покрова Гоэн. Обернувшись, она кивнула невесте, с любовью глядя на нее. Затем решительно зашагала вперед и скрылась за деревьями.
— Рапсодия? Что случилась, дорогая? — послышался ласковый голос Эши.
Она повернулась к мужу и прижалась к нему, не замечая слез, которые катились по ее щекам.
— Ничего, Сэм. Ничего не случилось.
Гвидион посмотрел в сторону леса и на мгновение прикрыл глаза.
— Это Элендра? Я едва могу ее разглядеть.
— Да. Тебе следует смотреть внимательнее, Сэм. Не думаю, что ты снова ее увидишь. Во всяком случае, в нашем мире.
Гвидион стер слезы с ее лица.
— С тобой все в порядке?
Рапсодия кивнула:
— Конечно. Я могу лишь порадоваться за нее. Сегодня ночью она будет вновь спать рядом с Пендарисом.
Акмед стоял под густой листвой древнего дуба, растущего на склоне холма. Дуб возвышался над площадкой для танцев, расчищенной в садах Дома Памяти. Маленький, но очень хороший оркестр из Наварна расположился неподалеку от того места, где предавался раздумьям король фирболгов. Оркестр исполнял самые разные мелодии, предоставив возможность отдохнуть уставшим музыкантам из Тириана. Король и Королева танцевали с самого начала бала, к ним присоединились сотни гостей, и даже теперь, несколько часов спустя, лес все еще пел и люди грациозно двигались под звуки чарующей музыки.
К Акмеду подошел улыбающийся Грунтор, совершенно счастливый после танца с невестой.
— Ты только посмотри на нее, сэр, настоящий демон вальса, — с трудом выдохнул он, вытирая огромный лоб. — Однако Ой здорово придумал: нужно, чтобы она встала тебе на ноги — это совсем не больно, она весит не больше перышка, — и тогда ты не будешь наступать на подол платья. Она ужасно сердится, если ты ошибаешься.
Акмед глотнул бренди и хмыкнул.
— Спасибо за подсказку.
Грунтор спрятал платок в карман, почесал затылок, и оба друга принялись наблюдать за танцами. Рапсодию было трудно не заметить, несмотря на небольшой рост и огромную толпу зрителей. От ее лица исходило неземное сияние, а смех звенел, словно колокольчики на деревьях Тириана и в лесу Белого Дерева. Те, кто во время танца оказывался на расстоянии десяти футов от нее, обычно останавливались, словно зачарованные волшебством ее любви. Сейчас она кружилась в вальсе с Риалом, но, когда мужу удавалось вновь заполучить ее в свои объятия, лицо Рапсодии светилось ярче солнца.
— Она выглядит счастливой, верно?
— Да.
Грунтор посмотрел на друга.
— И как тебе удается сдерживаться?
— О чем ты?
— Ну, — промычал болг, — Ой всегда полагал, что ты питаешь к ней слабость, если мне будет позволено так выразиться.
Акмед сделал еще один глоток, но ничего не ответил.
— Конечно, это меня не касается, сэр, но что ты собираешься делать? Ой хочет сказать, зачем ты ее отпустил?
Вальс закончился, и Акмед улыбнулся. Рапсодия низко поклонилась своему партнеру, который сначала удивился, а потом весело расхохотался вместе с ней. Оркестр заиграл пеннафар, традиционный праздничный танец, и Эдвин Гриффит с хитрым видом отстранил Гвидиона в сторону и подхватил Рапсодию.
— А кто сказал, что я ее отпустил?
Грунтор наморщил лоб и посмотрел на своего короля.
— Ой полагает, ты немного опоздал, да?
— Нет, на самом деле я пришел слишком рано.
— С чего ты взял?
Акмед прислонился к стволу дерева, возле которого они стояли.
— Все это временно. Эши — дракон с кровью намерьенов, его жизнь будет очень долгой, но он не бессмертен, как мы трое. Рано или поздно он столкнется с проблемой Ллаурона. В нем будет все больше и больше от дракона, и придет миг, когда он откажется от своей человеческой стороны, в том числе и от любимой жены, чтобы воссоединиться со стихиями.
Грунтор постепенно начал понимать, о чем говорит Акмед.
— И тогда она станет твоей?
Акмед посмотрел на него.
— Кое-чего ты до сих пор не понимаешь. В некотором смысле она уже моя. И она единственная, кто об этом знает.
— Она знает?
— Да. — Акмед допил бренди. — А теперь, если ты не возражаешь, пришел мой черед танцевать с невестой.
Грунтор лишь покачал головой, а Акмед начал спускаться по склону холма. Он оказался рядом с Рапсодией как раз в тот момент, когда танец закончился, и великан лишь восхищенно закатил глаза, увидев взгляд, подаренный ею королю фирболгов и широкую улыбку, с которой Певица радостно протянула ему руку. Грунтор даже не мог сказать, что его позабавило больше: танцующий мазурку Акмед или выражение лица Гвидиона, когда Акмед элегантно увел невесту из-под самого его носа.
На небе загорелась первая звезда, ее приветствовал лиринский хор, и тут же начался грандиозный фейерверк. Гвидион наблюдал за роскошным зрелищем, сидя под ивой на вершине холма, а его прекрасная и теперь уже официальная жена пристроилась подле него и, положив голову ему на плечо, смотрела вместе с ним в небо.
Рапсодия глубоко вздохнула и перевела взгляд на лицо своего мужа, в ее глазах заблестели воспоминания о другой звездной ночи и другой иве.
— Ты знаешь, я кое-что решил, миледи, — сообщил он, наклоняясь к Рапсодии и целуя ее.
— Да, милорд?
— Теперь я буду видеть звезды, только глядя на их отражение в твоих глазах. — Он вновь поцеловал ее, а затем новая вспышка озарила лицо Рапсодии и ее роскошные волосы.
— Как пожелаешь.
Шум от подножия холма усилился: гости проявляли нетерпение, дожидаясь новых тостов и музыки. Рапсодия вновь вздохнула.
— Сколько это еще будет продолжаться? Мы празднуем уже целый день.
Гвидион встал и помог подняться жене.
— Королевский титул предполагает и некоторые преимущества, — заметил он, — Ты можешь выбрать момент для ухода, — добавил Гвидион, с улыбкой вспоминая усыпанную лепестками роз постель в домике за водопадом. — Пойдем выпьем за всеобщее счастье, а потом покинем их, чтобы насладиться своим собственным. Тебе нравится такое предложение?
— Вполне.
Над ними вновь засияли огненные цветы, они разогнали темноту, а потом начали медленно опускаться, влекомые к земле теплым ветром. Рапсодия подняла руки и с детской радостью попыталась поймать падающие огоньки. Крошечные искорки далеких звезд падали на ее ладони, мерцали между пальцев, как во сне, посетившем ее много лет назад, по другую сторону мира и Времени. Свет переливался на гранях бриллиантов ее обручального кольца. И значимость этого момента ускользнула от всех, кроме Сэма, который уже разделял с ней небо под звездами в Серендаире и теперь с улыбкой ждал Рапсодию, глядя, как ярко вспыхивают и гаснут огоньки в ее ладонях.
Она повернулась к нему и увидела последние искорки, отразившиеся в бездонных пропастях его зрачков с вертикальным разрезом. Рапсодия поцеловала его, вызвав гром аплодисментов у всех собравшихся.
— Райл хайра, — прошептала она. «Жизнь такая, какая она есть».
— Нол хира виндракс, — с улыбкой ответил он. «И я ей за это благодарен».
И, держась за руки, они быстро спустились вниз. Их окутал звездный сумрак, и, молодые и счастливые, они побежали вперед, к своей новой жизни.
Эпилог
Рапсодия кивнула.
— Я знаю. Проследи, чтобы у них не застряли в зубах ленточки.
Когда старший ребенок из ее свиты был наконец приведен в порядок, Рапсодия встала. Ее волосы убрали от лица, но по спине они ниспадали до самого пояса, украшенные маленькими белыми цветами и побегами розмарина, символизирующего мудрость. Рапсодия нервно улыбнулась Элендре и последовала за болтающими служанками в другую комнату, где висело свадебное платье. Миресилл ужасно суетилась — казалось, она исполняет роль повитухи, помогающей появиться на свет наследнику короны. Наконец после исправления множества недочетов королева выпрямилась, повернулась к присутствующим лицом, и все в благоговении отступили на шаг. Довольная улыбка Элендры стала еще шире. Она всегда считала, что Рапсодию невозможно сделать красивее, чем она есть, но теперь наглядно убедилась в том, насколько была неправа. Она попыталась понять в чем дело: в совершенном платье, снежно-белом с голубым отливом, или в счастливом сиянии глаз невесты. Сильвия решительно хлопнула в ладоши.
— Ладно, теперь все могут идти, — сказала она детям и служанкам.
Наступившая суматоха позволила Элендре на несколько мгновений остаться наедине с Рапсодией. Она подошла к ней сзади, пока Рапсодия, стоя перед зеркалом, надевала сережки, и положила руку ей на плечо.
Невеста, глядя в зеркало, улыбнулась Элендре и вдруг резко повернулась и обняла ее. Элендра прижала Рапсодию к себе, а потом подошла к туалетному столику и бросила на него ключ. На лице Рапсодии появилась неуверенная улыбка.
— А это еще что такое?
— Ключ от моего дома, — ответила Элендра, поправляя ожерелье. — Я просто хочу сказать, что теперь это и твой дом.
Рапсодия кивнула.
— А зачем мне ключ? Я буду приходить, только если ты будешь дома.
Элендра поцеловала ее в щеку и направилась к двери.
— На тот случай, если ты захочешь провести время наедине со своим мужем вне дворца. Ты выглядишь удивительно красивой, дорогая, и очень счастливой. Я постараюсь запомнить тебя такой. А сейчас не мешкай, тебя ждет жених. — Она улыбнулась и вышла из комнаты.
Рапсодия еще раз поправила подол платья и огляделась. Ее окружали люди, которых она любила, и очень скоро их будет еще больше. Ее внуки — Наварны, дети Гоэн и фирболги — были одеты в белый шелк, украшенный цветами. Риал, естественно, тоже занимал место в ее свите, а Элендру она выбрала свидетельницей. Акмед и Грунтор, в подобающих случаю пышных костюмах, приготовились подвести невесту к алтарю. Тут же находился паланкин Анборна, двое воинов наинов ждали команды. А в мерцающем эфире, видимые только Рапсодии, парили два громадных дракона, не спускавших с нее полных любви многоцветных глаз. Она представила себе, как бы веселилась Джо, увидев их, и послала сестре поцелуй, зная, что и она невидимо присутствует здесь.
— Хорошо, — сказала она, обращаясь к этому удивительному сборищу. — Мы можем начинать.
— Это извращение.
Леди Мадлен Стюард, жена лорда Роланда, быстро отошла в сторону, уступая дорогу свадебной процессии и зло погрозив ухмыляющемуся ребенку, который попытался потрогать усыпанное самоцветами платье. Волосатое личико под цветочным венком показалось ей жутким. Мадлен пришла к выводу, что в ублюдочных маленьких фирболгах в праздничных нарядах есть нечто непристойное, и как их можно включать в свадебную процессию?
Вообще леди Роланд была не слишком счастлива в последние три месяца, с тех самых пор, как ее муж вернулся с ней домой после окончания Совета намерьенов. Тристан со счастливым видом нес чепуху о клятве верности новым Королю и Королеве. Мадлен гордилась тем, что вышла замуж за человека, принадлежащего к самому могущественному Дому. Теперь все изменилось, и ей приходилось признавать превосходство бесспорного красавца с медными волосами и женщины, в свиту которой входило чудовище и самый грубый человек из всех, кого ей доводилось встречать. Ее мир перевернулся, и леди Мадлен могла лишь беспомощно наблюдать за дальнейшим усилением кошмара.
Тристан Стюард бросил на жену свирепый взгляд.
— Тише, — сердито прошипел он, а потом отвернулся от жены и вновь взглянул на сияющие лица Короля и Королевы намерьенов, готовых заключить союз.
Свадьба, по королевским стандартам, получилась довольно скромной. Церемония была необычной, даже завораживающей: она проходила под открытым небом, у потомка Дуба Сагии, возле развалин Дома Памяти, а не в базилике Бетани или Сепульварты. Тристан печально улыбнулся, глядя на нового Патриарха, благословляющего жениха и невесту вместе с Главным жрецом филидов.
Тристан с трудом переносил вид искаженного негодованием лица Мадлен, в особенности когда имел возможность взглянуть на Рапсодию. Бесспорно, она была необыкновенно, волшебно красива, но люди не могли оторвать от нее глаз по другой причине: поражало то, с какой любовью она смотрела на своего короля. Так ведет себя лишь влюбленная и совершенно счастливая женщина.
Тристан вздохнул. Если бы кто-нибудь хотя бы один раз так взглянул на него… Он понимал, что теперь, когда Пруденс больше нет, этого не произойдет никогда. Мир вокруг на мгновение потемнел, но тут колокольчики на деревьях и колокола на отстроенной башне зазвенели — губы Короля и Королевы намерьенов слились в поцелуе.
Рапсодия разговаривала с Константином в тени высоких причудливо украшенных деревьев и вдруг спиной почувствовала чей-то пристальный взгляд. Она повернулась и не сумела сдержать радостной улыбки: Элендра. Лиринская воительница успела переодеться, она сменила праздничный наряд на привычное белое шерстяное платье, похожее на рясу жрецов-филидов. Элендра улыбнулась в ответ и так многозначительно посмотрела на Рапсодию, что та мгновенно забыла обо всем остальном.
— Ты меня извинишь? — спросила Рапсодия у Константина.
Его блестящие голубые глаза на изборожденном морщинами лице улыбнулись.
— Конечно, миледи.
Рапсодия приподняла подол свадебного платья и перешагнула через камни, которыми был обозначен край лесной тропы. Однако стоящая поодаль Элендра подняла руку, остановив Рапсодию, а потом помахала ей и двинулась в лес, в направлении Покрова Гоэн. Обернувшись, она кивнула невесте, с любовью глядя на нее. Затем решительно зашагала вперед и скрылась за деревьями.
— Рапсодия? Что случилась, дорогая? — послышался ласковый голос Эши.
Она повернулась к мужу и прижалась к нему, не замечая слез, которые катились по ее щекам.
— Ничего, Сэм. Ничего не случилось.
Гвидион посмотрел в сторону леса и на мгновение прикрыл глаза.
— Это Элендра? Я едва могу ее разглядеть.
— Да. Тебе следует смотреть внимательнее, Сэм. Не думаю, что ты снова ее увидишь. Во всяком случае, в нашем мире.
Гвидион стер слезы с ее лица.
— С тобой все в порядке?
Рапсодия кивнула:
— Конечно. Я могу лишь порадоваться за нее. Сегодня ночью она будет вновь спать рядом с Пендарисом.
Акмед стоял под густой листвой древнего дуба, растущего на склоне холма. Дуб возвышался над площадкой для танцев, расчищенной в садах Дома Памяти. Маленький, но очень хороший оркестр из Наварна расположился неподалеку от того места, где предавался раздумьям король фирболгов. Оркестр исполнял самые разные мелодии, предоставив возможность отдохнуть уставшим музыкантам из Тириана. Король и Королева танцевали с самого начала бала, к ним присоединились сотни гостей, и даже теперь, несколько часов спустя, лес все еще пел и люди грациозно двигались под звуки чарующей музыки.
К Акмеду подошел улыбающийся Грунтор, совершенно счастливый после танца с невестой.
— Ты только посмотри на нее, сэр, настоящий демон вальса, — с трудом выдохнул он, вытирая огромный лоб. — Однако Ой здорово придумал: нужно, чтобы она встала тебе на ноги — это совсем не больно, она весит не больше перышка, — и тогда ты не будешь наступать на подол платья. Она ужасно сердится, если ты ошибаешься.
Акмед глотнул бренди и хмыкнул.
— Спасибо за подсказку.
Грунтор спрятал платок в карман, почесал затылок, и оба друга принялись наблюдать за танцами. Рапсодию было трудно не заметить, несмотря на небольшой рост и огромную толпу зрителей. От ее лица исходило неземное сияние, а смех звенел, словно колокольчики на деревьях Тириана и в лесу Белого Дерева. Те, кто во время танца оказывался на расстоянии десяти футов от нее, обычно останавливались, словно зачарованные волшебством ее любви. Сейчас она кружилась в вальсе с Риалом, но, когда мужу удавалось вновь заполучить ее в свои объятия, лицо Рапсодии светилось ярче солнца.
— Она выглядит счастливой, верно?
— Да.
Грунтор посмотрел на друга.
— И как тебе удается сдерживаться?
— О чем ты?
— Ну, — промычал болг, — Ой всегда полагал, что ты питаешь к ней слабость, если мне будет позволено так выразиться.
Акмед сделал еще один глоток, но ничего не ответил.
— Конечно, это меня не касается, сэр, но что ты собираешься делать? Ой хочет сказать, зачем ты ее отпустил?
Вальс закончился, и Акмед улыбнулся. Рапсодия низко поклонилась своему партнеру, который сначала удивился, а потом весело расхохотался вместе с ней. Оркестр заиграл пеннафар, традиционный праздничный танец, и Эдвин Гриффит с хитрым видом отстранил Гвидиона в сторону и подхватил Рапсодию.
— А кто сказал, что я ее отпустил?
Грунтор наморщил лоб и посмотрел на своего короля.
— Ой полагает, ты немного опоздал, да?
— Нет, на самом деле я пришел слишком рано.
— С чего ты взял?
Акмед прислонился к стволу дерева, возле которого они стояли.
— Все это временно. Эши — дракон с кровью намерьенов, его жизнь будет очень долгой, но он не бессмертен, как мы трое. Рано или поздно он столкнется с проблемой Ллаурона. В нем будет все больше и больше от дракона, и придет миг, когда он откажется от своей человеческой стороны, в том числе и от любимой жены, чтобы воссоединиться со стихиями.
Грунтор постепенно начал понимать, о чем говорит Акмед.
— И тогда она станет твоей?
Акмед посмотрел на него.
— Кое-чего ты до сих пор не понимаешь. В некотором смысле она уже моя. И она единственная, кто об этом знает.
— Она знает?
— Да. — Акмед допил бренди. — А теперь, если ты не возражаешь, пришел мой черед танцевать с невестой.
Грунтор лишь покачал головой, а Акмед начал спускаться по склону холма. Он оказался рядом с Рапсодией как раз в тот момент, когда танец закончился, и великан лишь восхищенно закатил глаза, увидев взгляд, подаренный ею королю фирболгов и широкую улыбку, с которой Певица радостно протянула ему руку. Грунтор даже не мог сказать, что его позабавило больше: танцующий мазурку Акмед или выражение лица Гвидиона, когда Акмед элегантно увел невесту из-под самого его носа.
На небе загорелась первая звезда, ее приветствовал лиринский хор, и тут же начался грандиозный фейерверк. Гвидион наблюдал за роскошным зрелищем, сидя под ивой на вершине холма, а его прекрасная и теперь уже официальная жена пристроилась подле него и, положив голову ему на плечо, смотрела вместе с ним в небо.
Рапсодия глубоко вздохнула и перевела взгляд на лицо своего мужа, в ее глазах заблестели воспоминания о другой звездной ночи и другой иве.
— Ты знаешь, я кое-что решил, миледи, — сообщил он, наклоняясь к Рапсодии и целуя ее.
— Да, милорд?
— Теперь я буду видеть звезды, только глядя на их отражение в твоих глазах. — Он вновь поцеловал ее, а затем новая вспышка озарила лицо Рапсодии и ее роскошные волосы.
— Как пожелаешь.
Шум от подножия холма усилился: гости проявляли нетерпение, дожидаясь новых тостов и музыки. Рапсодия вновь вздохнула.
— Сколько это еще будет продолжаться? Мы празднуем уже целый день.
Гвидион встал и помог подняться жене.
— Королевский титул предполагает и некоторые преимущества, — заметил он, — Ты можешь выбрать момент для ухода, — добавил Гвидион, с улыбкой вспоминая усыпанную лепестками роз постель в домике за водопадом. — Пойдем выпьем за всеобщее счастье, а потом покинем их, чтобы насладиться своим собственным. Тебе нравится такое предложение?
— Вполне.
Над ними вновь засияли огненные цветы, они разогнали темноту, а потом начали медленно опускаться, влекомые к земле теплым ветром. Рапсодия подняла руки и с детской радостью попыталась поймать падающие огоньки. Крошечные искорки далеких звезд падали на ее ладони, мерцали между пальцев, как во сне, посетившем ее много лет назад, по другую сторону мира и Времени. Свет переливался на гранях бриллиантов ее обручального кольца. И значимость этого момента ускользнула от всех, кроме Сэма, который уже разделял с ней небо под звездами в Серендаире и теперь с улыбкой ждал Рапсодию, глядя, как ярко вспыхивают и гаснут огоньки в ее ладонях.
Она повернулась к нему и увидела последние искорки, отразившиеся в бездонных пропастях его зрачков с вертикальным разрезом. Рапсодия поцеловала его, вызвав гром аплодисментов у всех собравшихся.
— Райл хайра, — прошептала она. «Жизнь такая, какая она есть».
— Нол хира виндракс, — с улыбкой ответил он. «И я ей за это благодарен».
И, держась за руки, они быстро спустились вниз. Их окутал звездный сумрак, и, молодые и счастливые, они побежали вперед, к своей новой жизни.
Эпилог
Меридион остановил изображение. На экране Редактора Времени застыла размытая картинка, на гладкой изогнутой стене обсерватории плясали пылинки. Он склонился над инструментальной панелью, положив подбородок на руки и задумчиво глядя на изображение своих родителей, навсегда застывших в момент своего счастья. Они замерли во Времени, когда, смеясь, бежали сквозь звездную ночь. Хотя выбор момента был совершенно случайным, получилось удачно.
Меридион встал. Ореол, сформировавшийся вокруг его фигуры, пока он работал, сидя в кресле за панелью управления, растаял и был поглощен его прозрачным телом, едва он отошел от машины. Меридион приблизился к стеклянной стене и остановился возле размытого изображения матери. Пока он перемещался, проекция колебалась, тени слегка удлинились, словно влекомые невидимым ветерком.
«Какой счастливой ты выглядишь, — подумал он, скрестив руки на груди и глядя на ее изображение. — Я рад. Даже если это означает конец для меня и новый, только что сотканный ковер Времени окажется не лучше прежнего, ты сейчас по-настоящему счастлива. Теперь получилось намного лучше, чем раньше. Я рад».
Его глаза переместились к отцу, человеку, которого он видел лишь издалека, но никогда не встречал, совершенно неузнаваемому на пике юности и здоровья.
«К этому моменту в прежней жизни ты уже полностью погрузился в безумие, разум и тело отказали тебе, — подумал Меридион, наблюдая за потоками воздуха в стеклянной сфере обсерватории, которые все еще создавали иллюзию, будто Гвидион бежит, навсегда запечатленный в мгновение ликования. — И вновь повторю, я рад за тебя».
«Как странно выходит, — размышлял он, возвращаясь к машине. — Я испытываю такие сильные чувства к людям, которых никогда не встречал».
Время тяжело стучало в его ушах. Меридион наконец набрался мужества и выглянул сквозь стеклянные панели обсерватории на мир, раскинувшийся далеко внизу. Он глубоко вдохнул, а потом медленно выдохнул.
Огонь отступил, более того, исчез с поверхности далекой Земли. Теперь только дождевые тучи собирались над сине-зелеными морями, клубились, потревоженные порывами ветра, вздымались над горными кряжами, закрывая видимость.
«Так и должно быть, — подумал он, сражаясь с печалью, затопившей его сердце, — Ни один человек не может ясно видеть весь свой мир, если он намерен в нем жить».
Он склонился над полом возле Редактора Времени и принялся аккуратно собирать обрывки хрупкой пленки, превратившейся в разноцветное конфетти. Он искал до тех пор, пока не нашел фрагмент, совсем недавно упавший на пол. Между тем новая история сменяла старую, подобно реке, выбирающей другое русло, или узору гобелена, сотканного из шелковистых нитей. Ломкие обрывки тускнели и исчезали, уходя из Времени и истории. Скоро они совсем пропадут, не оставив ничего, даже воспоминаний, поскольку в реальности теперь имелись лишь крупицы Прошлого, которого никогда не было.
Меридион поднес кусочек пленки к свету. Удовлетворенно вздохнув, он приложил его ко второй лампе Редактора и сфокусировал изображение на стене, где оставались образы его родителей.
В тусклом свете он едва различал изображение — маленькую фигурку женщины преклонного возраста в светлых одеждах Дающих Имя. Длинные волосы, белые как снег, стягивала простая черная лента. Изрезанное морщинами лицо покрывали шрамы, тело согнулось под тяжестью прожитых лет, однако в женщине чувствовалась огромная сила воли. В руках она держала большой кусок белой ткани, предназначенный для ребенка, который должен был покинуть материнское чрево. Она вся подалась вперед, точно молила о чем-то.
Таким был момент его рождения в прежней жизни.
Он избегал смотреть на другие фрагменты пленки, лежащие на панели и свернутые в спираль. На них осталось изображение тягостной агонии и ужасной смерти. И хотя Меридион не знал своей матери, он ощущал ее любовь даже в эти последние мгновения ее жизни, предшествующие страшной смерти. Он сумел изменить Время и почти наверняка ее судьбу, но сейчас не мог найти в себе мужества узнать, что случилось с ней в новой реальности.
Меридиону на глаза попалась катушка с пленкой новой истории, терпеливо дожидавшаяся своей очереди. Он медленно потянул за кончик, и катушка несколько раз повернулась вокруг оси. Меридион поднес пленку к свету. В отличие от обрывков с тускнеющим прошлым, исчезающим у него на глазах, здесь все было четким и ярким.
Он еще немного размотал катушку, стараясь отыскать самые замечательные мгновения: встречу Эмили и Гвидиона, юноши, которого она называла Сэм, на зеленом летнем лугу; выход Троих из Корня в новый мир — при других обстоятельствах они бы никогда его не увидели; момент, когда Акмед стал королем фирболгов, взяв их судьбу в свои руки. Воссоединение его родителей, победа над демоном, восстановление нового мира.
«Да, — подумал он, проводя кончиком пальца по гладкой пленке, — оно того стоило».
А как насчет Прошлого? Следовало с благоговением относиться к его утрате. Не оставалось ни малейших сомнений, что ход событий в прежней линии Времени вел к поражению и катастрофе. Однако и в ней были мгновения славы, героизма, и там встречались мудрость и любовь. Он вновь посмотрел на изображение Акмеда, наблюдающего за венчанием его родителей, и насмешливо улыбнулся. Да, любовь, несомненно, присутствовала.
Вдруг он ощутил непреодолимое желание сохранить неправленное минувшее, и, не успев осмыслить свои действия, собрал все обрывки пленки с изображением прежней жизни, той истории, переписанного Прошлого. Он сложил тускнеющие кусочки на стеклянную панель рядом с половинкой, остававшейся в Редакторе Времени, и выхватил из вращающегося в воздухе цилиндра флакон с фиксирующим раствором. Меридион лихорадочно облил обрывки мерцающей жидкостью, чтобы сохранить их. Затем зажал между стеклянной панелью и плоской рамкой.
Открыв дверцу Редактора Времени, он вытащил созданный диапозитив и осторожно задвинул рамку на место. Он делал быстрые частые вздохи, стараясь успокоиться.
На Меридиона обрушилось ощущение благоговейного ужаса, смешанного с облегчением. Он не имел ни малейшего представления о том, какие еще фрагменты переписанного Прошлого сумел сберечь. Возможно, его поступок будет иметь ужасные последствия, а может, замечательные, но ему еще никогда не приходилось испытывать такого непреодолимого желания. Поскольку теперь он не знал своего будущего, он решил, что имеет право довериться своему порыву.
Его внимание привлекла тень на стене. Он поднял взгляд и увидел, что последний кадр еще остается там, словно его изображение отпечаталось на стекле. Контур пожилой женщины стал более тусклым, ее руки тянулись к серым пятнам рассеянного света. Меридион прижался горячим лбом к прохладной поверхности Редактора Времени и попытался собрать мужество для следующего шага.
И хотя его тело состояло лишь из мысли, легенд и воли, а сознание не знало ограничений человеческой плоти, Меридион все еще был способен ощущать боль близкой потери, жжение в напряженных руках и усталость после немыслимо долгого отчаяния. Он изо всех сил сопротивлялся всеобъемлющему страху перед неизвестным будущим.
События, в результате которых он появился на свет, навсегда изменились, превратившись в обрывки хрупкой пленки; они исчезли, за исключением нескольких случайных фрагментов, которые он спас вместе со свидетельством своего рождения. Шаги, предпринятые им для изменения Времени, казалось, привели к результату, о котором он мечтал. Мир под ним поворачивался, медленно проплывая в голубом и цельном эфире, потоки воздуха танцевали над поверхностью Земли, словно не подозревая о едва не произошедшей катастрофе. Его вмешательство в Прошлое принесло необходимые плоды. Он сумел предотвратить ужасную гибель всего сущего.
Вместе с тем Меридион понимал, что вмешательство изменило его собственную историю, попало в противоречие с обстоятельствами, при которых он был зачат. И он не знал, приведет ли новая линия Времени к его появлению на свет.
Меридион много размышлял о своей судьбе, перед тем как собрался изменить Прошлое, и пришел к выводу, что не должен исчезнуть. Он появился на свет как идея, а не как ребенок, зачатый двумя покрытыми шрамами людьми, одним старым, а другим — преждевременно состарившимся. Его родители отдали свои жизни и знания, чтобы исполнить пророчество, повторяющееся во всех вариантах переписанной истории. Во всяком случае, первая часть не изменилась, Меридион удивился, когда Мэнвин произнесла то же пророчество в новой истории, в том Времени, которое наступило теперь. В прежней истории оно предсказывало его рождение:
«Я вижу противоестественного ребенка, рожденного в результате противоестественного акта. Рапсодия, тебе следует опасаться рождения ребенка: мать умрет, но ребенок будет жить».
Почему Прорицательница вновь повторила свои страшные слова? Он обхватил голову, погрузившись в мучительные размышления. Будет ли магическое жертвоприношение, которое принесли Рапсодия, старейшая Дающая Имя среди лирингласов, и Гвидион из Маносса, сломанный человек, мертвый в глазах всего мира, чтобы он появился на свет, — будет ли оно необходимым в Будущем? Теперь, когда ф’дор уничтожен, а война предотвращена, это представлялось сомнительным. И все же, после того как Прошлое было стерто и написано заново, Будущее оставалось непостижимым.
Вместо того чтобы встретиться в конце жизни для рождения Меридиона и исполнения пророчества, его родители узнали и полюбили друг друга в ранней молодости. Им удалось соединить души по собственной воле. Они перенесли жестокие лишения, но вновь встретились, хотя надежды почти не оставалось, встретились почти случайно, как и множество других людей. Однако Меридион понимал, что на самом деле это совсем не так. Свести двух людей вместе еще недостаточно. Он пришел к такому выводу во время многократных просмотров Прошлого, которое разворачивалось перед ним после того, как он в очередной раз его изменял. Время — хрупкий предмет, подверженный изменениям.
«Это твоя судьба».
«Чепуха. Мы сами творим свою судьбу».
«Да, — подумал Меридион с горькой улыбкой. — Да, да, так и есть».
Сейчас его жизнь зависла во Времени внутри стеклянной сферы обсерватории, черпающей энергию из эфирного огня Серенны, звезды, в честь которой была названа родина его матери. Когда Редактор Времени будет выключен, пленка времени поползет дальше, более не прерываясь. И он исчезнет, как пламя задутой свечи.
«Все ли я исправил, у всех ли попросил прощения?» — устало подумал он, вспоминая разных людей, надеясь, что прощение придет в любом случае — кто знает, сколько судеб он изменил своим вмешательством? Больше всего он думал об Акмеде и о том, чего ему стоили изменения во Времени.
«Прости меня, — взмолился Меридион, обращаясь с безмолвной молитвой к человеку, которого никогда не встречал. — Наверное, на моем месте ты поступил бы так же». Он вспомнил слова искреннего раскаяния, которые король фирболгов произнес в новой истории, обращаясь к Патриарху, и слабо улыбнулся. «Знай вы, как обстоят дела, вы бы меня поняли».
Однако у него была главная цель, и потому все жертвы, все изменения, которые произошли в результате замены первой истории на вторую, стоили того, что за них пришлось заплатить. Какой бы вред ни принесли перемены, они не повлияли на общий баланс, как и все случайные удачи. Меридион еще раз посмотрел на изображение своей матери в счастливые мгновения новой истории и покачал головой. Если бы он не вырезал своего отца из Времени его юности, не пересадил в Прошлое для встречи с ней, она бы никогда не последовала за ним, не объединилась бы с Акмедом и Грунтором и не наступили бы эти счастливые мгновения, как и многие другие, которые за ними последуют. И мир погиб бы в огне.
«Я сделал это не для тебя, — подумал он, глядя на проекцию. — Но все равно я рад».
Меридион встал. Ореол, сформировавшийся вокруг его фигуры, пока он работал, сидя в кресле за панелью управления, растаял и был поглощен его прозрачным телом, едва он отошел от машины. Меридион приблизился к стеклянной стене и остановился возле размытого изображения матери. Пока он перемещался, проекция колебалась, тени слегка удлинились, словно влекомые невидимым ветерком.
«Какой счастливой ты выглядишь, — подумал он, скрестив руки на груди и глядя на ее изображение. — Я рад. Даже если это означает конец для меня и новый, только что сотканный ковер Времени окажется не лучше прежнего, ты сейчас по-настоящему счастлива. Теперь получилось намного лучше, чем раньше. Я рад».
Его глаза переместились к отцу, человеку, которого он видел лишь издалека, но никогда не встречал, совершенно неузнаваемому на пике юности и здоровья.
«К этому моменту в прежней жизни ты уже полностью погрузился в безумие, разум и тело отказали тебе, — подумал Меридион, наблюдая за потоками воздуха в стеклянной сфере обсерватории, которые все еще создавали иллюзию, будто Гвидион бежит, навсегда запечатленный в мгновение ликования. — И вновь повторю, я рад за тебя».
«Как странно выходит, — размышлял он, возвращаясь к машине. — Я испытываю такие сильные чувства к людям, которых никогда не встречал».
Время тяжело стучало в его ушах. Меридион наконец набрался мужества и выглянул сквозь стеклянные панели обсерватории на мир, раскинувшийся далеко внизу. Он глубоко вдохнул, а потом медленно выдохнул.
Огонь отступил, более того, исчез с поверхности далекой Земли. Теперь только дождевые тучи собирались над сине-зелеными морями, клубились, потревоженные порывами ветра, вздымались над горными кряжами, закрывая видимость.
«Так и должно быть, — подумал он, сражаясь с печалью, затопившей его сердце, — Ни один человек не может ясно видеть весь свой мир, если он намерен в нем жить».
Он склонился над полом возле Редактора Времени и принялся аккуратно собирать обрывки хрупкой пленки, превратившейся в разноцветное конфетти. Он искал до тех пор, пока не нашел фрагмент, совсем недавно упавший на пол. Между тем новая история сменяла старую, подобно реке, выбирающей другое русло, или узору гобелена, сотканного из шелковистых нитей. Ломкие обрывки тускнели и исчезали, уходя из Времени и истории. Скоро они совсем пропадут, не оставив ничего, даже воспоминаний, поскольку в реальности теперь имелись лишь крупицы Прошлого, которого никогда не было.
Меридион поднес кусочек пленки к свету. Удовлетворенно вздохнув, он приложил его ко второй лампе Редактора и сфокусировал изображение на стене, где оставались образы его родителей.
В тусклом свете он едва различал изображение — маленькую фигурку женщины преклонного возраста в светлых одеждах Дающих Имя. Длинные волосы, белые как снег, стягивала простая черная лента. Изрезанное морщинами лицо покрывали шрамы, тело согнулось под тяжестью прожитых лет, однако в женщине чувствовалась огромная сила воли. В руках она держала большой кусок белой ткани, предназначенный для ребенка, который должен был покинуть материнское чрево. Она вся подалась вперед, точно молила о чем-то.
Таким был момент его рождения в прежней жизни.
Он избегал смотреть на другие фрагменты пленки, лежащие на панели и свернутые в спираль. На них осталось изображение тягостной агонии и ужасной смерти. И хотя Меридион не знал своей матери, он ощущал ее любовь даже в эти последние мгновения ее жизни, предшествующие страшной смерти. Он сумел изменить Время и почти наверняка ее судьбу, но сейчас не мог найти в себе мужества узнать, что случилось с ней в новой реальности.
Меридиону на глаза попалась катушка с пленкой новой истории, терпеливо дожидавшаяся своей очереди. Он медленно потянул за кончик, и катушка несколько раз повернулась вокруг оси. Меридион поднес пленку к свету. В отличие от обрывков с тускнеющим прошлым, исчезающим у него на глазах, здесь все было четким и ярким.
Он еще немного размотал катушку, стараясь отыскать самые замечательные мгновения: встречу Эмили и Гвидиона, юноши, которого она называла Сэм, на зеленом летнем лугу; выход Троих из Корня в новый мир — при других обстоятельствах они бы никогда его не увидели; момент, когда Акмед стал королем фирболгов, взяв их судьбу в свои руки. Воссоединение его родителей, победа над демоном, восстановление нового мира.
«Да, — подумал он, проводя кончиком пальца по гладкой пленке, — оно того стоило».
А как насчет Прошлого? Следовало с благоговением относиться к его утрате. Не оставалось ни малейших сомнений, что ход событий в прежней линии Времени вел к поражению и катастрофе. Однако и в ней были мгновения славы, героизма, и там встречались мудрость и любовь. Он вновь посмотрел на изображение Акмеда, наблюдающего за венчанием его родителей, и насмешливо улыбнулся. Да, любовь, несомненно, присутствовала.
Вдруг он ощутил непреодолимое желание сохранить неправленное минувшее, и, не успев осмыслить свои действия, собрал все обрывки пленки с изображением прежней жизни, той истории, переписанного Прошлого. Он сложил тускнеющие кусочки на стеклянную панель рядом с половинкой, остававшейся в Редакторе Времени, и выхватил из вращающегося в воздухе цилиндра флакон с фиксирующим раствором. Меридион лихорадочно облил обрывки мерцающей жидкостью, чтобы сохранить их. Затем зажал между стеклянной панелью и плоской рамкой.
Открыв дверцу Редактора Времени, он вытащил созданный диапозитив и осторожно задвинул рамку на место. Он делал быстрые частые вздохи, стараясь успокоиться.
На Меридиона обрушилось ощущение благоговейного ужаса, смешанного с облегчением. Он не имел ни малейшего представления о том, какие еще фрагменты переписанного Прошлого сумел сберечь. Возможно, его поступок будет иметь ужасные последствия, а может, замечательные, но ему еще никогда не приходилось испытывать такого непреодолимого желания. Поскольку теперь он не знал своего будущего, он решил, что имеет право довериться своему порыву.
Его внимание привлекла тень на стене. Он поднял взгляд и увидел, что последний кадр еще остается там, словно его изображение отпечаталось на стекле. Контур пожилой женщины стал более тусклым, ее руки тянулись к серым пятнам рассеянного света. Меридион прижался горячим лбом к прохладной поверхности Редактора Времени и попытался собрать мужество для следующего шага.
И хотя его тело состояло лишь из мысли, легенд и воли, а сознание не знало ограничений человеческой плоти, Меридион все еще был способен ощущать боль близкой потери, жжение в напряженных руках и усталость после немыслимо долгого отчаяния. Он изо всех сил сопротивлялся всеобъемлющему страху перед неизвестным будущим.
События, в результате которых он появился на свет, навсегда изменились, превратившись в обрывки хрупкой пленки; они исчезли, за исключением нескольких случайных фрагментов, которые он спас вместе со свидетельством своего рождения. Шаги, предпринятые им для изменения Времени, казалось, привели к результату, о котором он мечтал. Мир под ним поворачивался, медленно проплывая в голубом и цельном эфире, потоки воздуха танцевали над поверхностью Земли, словно не подозревая о едва не произошедшей катастрофе. Его вмешательство в Прошлое принесло необходимые плоды. Он сумел предотвратить ужасную гибель всего сущего.
Вместе с тем Меридион понимал, что вмешательство изменило его собственную историю, попало в противоречие с обстоятельствами, при которых он был зачат. И он не знал, приведет ли новая линия Времени к его появлению на свет.
Меридион много размышлял о своей судьбе, перед тем как собрался изменить Прошлое, и пришел к выводу, что не должен исчезнуть. Он появился на свет как идея, а не как ребенок, зачатый двумя покрытыми шрамами людьми, одним старым, а другим — преждевременно состарившимся. Его родители отдали свои жизни и знания, чтобы исполнить пророчество, повторяющееся во всех вариантах переписанной истории. Во всяком случае, первая часть не изменилась, Меридион удивился, когда Мэнвин произнесла то же пророчество в новой истории, в том Времени, которое наступило теперь. В прежней истории оно предсказывало его рождение:
«Я вижу противоестественного ребенка, рожденного в результате противоестественного акта. Рапсодия, тебе следует опасаться рождения ребенка: мать умрет, но ребенок будет жить».
Почему Прорицательница вновь повторила свои страшные слова? Он обхватил голову, погрузившись в мучительные размышления. Будет ли магическое жертвоприношение, которое принесли Рапсодия, старейшая Дающая Имя среди лирингласов, и Гвидион из Маносса, сломанный человек, мертвый в глазах всего мира, чтобы он появился на свет, — будет ли оно необходимым в Будущем? Теперь, когда ф’дор уничтожен, а война предотвращена, это представлялось сомнительным. И все же, после того как Прошлое было стерто и написано заново, Будущее оставалось непостижимым.
Вместо того чтобы встретиться в конце жизни для рождения Меридиона и исполнения пророчества, его родители узнали и полюбили друг друга в ранней молодости. Им удалось соединить души по собственной воле. Они перенесли жестокие лишения, но вновь встретились, хотя надежды почти не оставалось, встретились почти случайно, как и множество других людей. Однако Меридион понимал, что на самом деле это совсем не так. Свести двух людей вместе еще недостаточно. Он пришел к такому выводу во время многократных просмотров Прошлого, которое разворачивалось перед ним после того, как он в очередной раз его изменял. Время — хрупкий предмет, подверженный изменениям.
«Это твоя судьба».
«Чепуха. Мы сами творим свою судьбу».
«Да, — подумал Меридион с горькой улыбкой. — Да, да, так и есть».
Сейчас его жизнь зависла во Времени внутри стеклянной сферы обсерватории, черпающей энергию из эфирного огня Серенны, звезды, в честь которой была названа родина его матери. Когда Редактор Времени будет выключен, пленка времени поползет дальше, более не прерываясь. И он исчезнет, как пламя задутой свечи.
«Все ли я исправил, у всех ли попросил прощения?» — устало подумал он, вспоминая разных людей, надеясь, что прощение придет в любом случае — кто знает, сколько судеб он изменил своим вмешательством? Больше всего он думал об Акмеде и о том, чего ему стоили изменения во Времени.
«Прости меня, — взмолился Меридион, обращаясь с безмолвной молитвой к человеку, которого никогда не встречал. — Наверное, на моем месте ты поступил бы так же». Он вспомнил слова искреннего раскаяния, которые король фирболгов произнес в новой истории, обращаясь к Патриарху, и слабо улыбнулся. «Знай вы, как обстоят дела, вы бы меня поняли».
Однако у него была главная цель, и потому все жертвы, все изменения, которые произошли в результате замены первой истории на вторую, стоили того, что за них пришлось заплатить. Какой бы вред ни принесли перемены, они не повлияли на общий баланс, как и все случайные удачи. Меридион еще раз посмотрел на изображение своей матери в счастливые мгновения новой истории и покачал головой. Если бы он не вырезал своего отца из Времени его юности, не пересадил в Прошлое для встречи с ней, она бы никогда не последовала за ним, не объединилась бы с Акмедом и Грунтором и не наступили бы эти счастливые мгновения, как и многие другие, которые за ними последуют. И мир погиб бы в огне.
«Я сделал это не для тебя, — подумал он, глядя на проекцию. — Но все равно я рад».