Страница:
Прежде всего – кислород; им – даже раньше, чем пассажирам. А когда нормальная деятельность мозга будет обеспечена, можно уже принимать решения.
У каждого пилота на спинке кресла с наружной стороны висела кислородная маска, похожая на маску бейсбольного вратаря. Привычным, тысячу раз отработанным движением Хэррис сорвал с головы наушники и закинул руку за спину. Он дернул с такой силой, что отодрал держатель, и мгновенно натянул маску на голову. В маску, подсоединенную к цистерне с кислородом, вмонтирован микрофон. Для приема же Хэррис, после того как снял наушники, включил на большую громкость динамик над головой.
Сай Джордан, сидевший позади, молниеносно проделал то же самое.
В следующем автоматическом движении Энсона Хэрриса проявилась забота о пассажирах. В случаях разгерметизации система кислородного снабжения работала автоматически. Но из предосторожности – на случай, если она не сработает, – над головой у каждого из пилотов имелся выключатель. Он обеспечивал автоматический выброс кислородных масок пассажирам и подачу к ним кислорода. Хэррис щелкнул выключателем.
Затем правой рукой он взялся за секторы и уменьшил подачу топлива. Скорость снизилась.
Необходимо было снизить ее еще больше.
Слева от секторов находилась рукоятка воздушных тормозов. Хэррис до отказа взял рукоятку на себя. На обоих крыльях самолета поднялись спойлеры, создавая дополнительное сопротивление, способствуя уменьшению скорости.
Сай Джордан выключил сигнал тревоги.
До этого мгновения все действия производились автоматически. Теперь настало время решать, как быть дальше.
Прежде всего необходимо было снизить самолет, перебраться в те слои атмосферы, где человек может дышать. С двадцати восьми тысяч футов над землей самолет должен спуститься на три с половиной мили – там воздух не так разрежен и можно уже существовать без кислородной маски.
И вот перед Хэррисом встала дилемма: снижаться постепенно или пикировать?
Еще два года назад инструкция безоговорочно предписывала пилотам при разгерметизации в результате взрыва немедленно пикировать. Однако выполнение этой инструкции уже привело к тому, что один самолет разлетелся на куски, в то время как при медленном снижении, быть может, и удалось бы избежать катастрофы. Теперь пилотам было сказано: сначала проверьте серьезность повреждений. Если самолет сильно поврежден, пикирование может привести к аварии, в таком случае снижайтесь медленно.
Но и это было чревато опасностями, И Энсон Хэррис сразу понял, чем грозит им медленное снижение.
В фюзеляже несомненно образовалась пробоина. Это доказывала внезапная разгерметизация; только что прогремевший – меньше минуты назад – взрыв мог произвести большие разрушения. При других обстоятельствах Хэррис немедленно послал бы Сая Джордана выяснить, насколько серьезны повреждения, но отсутствие в кабине командира корабля предписывало бортмеханику оставаться на месте.
Однако независимо от величины повреждений одно было неоспоримо и, быть может, наиболее важно. Температура окружающей среды приближалась к пятидесяти градусам ниже нуля. Судя по парализующему холоду, который ощущал Хэррис, температура в самолете упала примерно до такого же уровня. При подобной температуре и при отсутствии специальной одежды продолжительность жизни для любого человека измерялась минутами.
Каков же выбор: погибнуть от холода или рискнуть и спикировать?
Приняв решение, правильность которого могло подтвердить или опровергнуть только будущее, Энсон Хэррис крикнул в микрофон Саю Джордану:
– Предупредите КДП! Мы пикируем.
И тут же резко положил самолет в правый крен, одновременно переведя рычаг шасси вниз, на выпуск. Вираж перед пикированием преследовал двойную цель: пассажиры и стюардессы, стоявшие или не успевшие пристегнуться, будут удержаны на месте центробежной силой, в то время как при прямом пикировании их подбросило бы к потолку. И второе: вираж уведет самолет в сторону от трассы, и, надо надеяться, от других воздушных кораблей, следующих тем же курсом, но ниже.
Выпущенное же шасси должно еще больше затормозить самолет и позволить ему круче спикировать.
Из репродуктора у себя над головой Хэррис услышал голос Сая Джордана, монотонно оповещавшего о бедствии:
– Майский день, майский день, говорит «Транс-Америка», рейс два. Разгерметизация от взрыва. Мы пикируем, пикируем!
Хэррис резко отдал штурвал и крикнул в микрофон:
– Проси десять!
– Прошу дать эшелон десять тысяч футов, – передал в эфир Сай Джордан.
Энсон Хэррис переключил радар на семьдесят семь – радарный SOS. Теперь там, на земле, на экранах всех радаров вспыхнет «двуцветка» – сигнал, не оставляющий сомнения в том, что самолет терпит бедствие, и точно указывающий, где именно.
Самолет пикировал, обезумевший альтиметр раскручивался, как часы со сломанным анкером. Двадцать шесть тысяч футов… двадцать четыре… двадцать три… Вариометр показывал спуск восемь тысяч футов в минуту… Сверху, из динамика, раздался голос диспетчера Торонтского центра:
– Все эшелоны ниже вас свободны. Как только сможете, сообщите ваши намерения. Держитесь, мы с вами…
Хэррис, выведя самолет из виража, круто пикировал; предпринимать что-либо против холода не было времени. Если они успеют достаточно быстро спуститься, люди могут выжить… Лишь бы самолет не рассыпался… Хэррис уже заметил, что тяги руля высоты и руля направления неисправны: руль направления заедало… Двадцать тысяч… девятнадцать… Судя по поведению самолета, взрывом была повреждена хвостовая часть; насколько сильно – станет ясно, когда он будет выводить машину из пике. В этот момент все решится. Если повреждение серьезно, самолет не выйдет из пике, и тогда… Хэррису сейчас очень не хватало соседа справа, но пересаживать туда Сая Джордана было уже поздно. И, кроме того, бортмеханику надлежало быть на своем месте – закрывать воздушные клапаны, обеспечивая максимальный обогрев салонов, проверять, нет ли повреждений в системе питания и в пожарной сигнализации… Восемнадцать тысяч футов… семнадцать… На четырнадцати тысячах, решил Хэррис, он начнет выходить из пике: с тем чтобы на десяти тысячах перейти на горизонтальный полет… Пятнадцать тысяч… четырнадцать… Ну, вот теперь – попробуем!
Тяжело, с трудом, но самолет все же подчинился управлению… Хэррис с силой тянул на себя штурвал. Нос самолета начал подниматься, система управления сработала, самолет выходил из пике. Двенадцать тысяч футов – теперь они уже снижались медленнее. Одиннадцать тысяч… десять с половиной… десять!
Самолет вышел из пике! Пока что все прошло благополучно. На этой высоте уже можно было нормально дышать, дополнительного кислорода не требовалось. Термометр показывал минус пять градусов – все еще холодно, конечно, но уже не тот убийственный холод, как там, на высоте.
Весь их спуск продолжался две с половиной минуты.
Динамик над головой снова ожил:
– «Транс-Америка», рейс два, говорит Торонтский центр. Как у вас дела?
Сай Джордан подтвердил прием. В разговор включился Энсон Хэррис:
– Вышли из пике на десяти тысячах, возвращаемся на курс два-семь-ноль. Взрывом поврежден фюзеляж, степень повреждения не выяснена. Запрашиваем погоду, трассу Торонто – Детройт – аэропорт Линкольна. – Перед мысленным взором Хэрриса промелькнули аэропорты – достаточно крупные для «боинга-707» по своим наземным возможностям, отвечающие требованиям, обеспечивающие необходимые условия для посадки.
Вернон Димирест, перешагнув через сорванную с петель дверь и кучу еще каких-то обломков, быстро вошел в кабину и опустился на кресло справа.
– Нам не хватало вас, – сказал Энсон Хэррис.
– Машина слушается управления?
Хэррис утвердительно кивнул.
– Если не отвалится хвост, мы еще можем выкарабкаться из этой передряги. – Он добавил, что руль направления заедает. – Кто-то из пассажиров решил устроить небольшой фейерверк?
– Вроде того. И пробил в самолете довольно-таки большую дыру. Забыл измерить.
Их беспечно-небрежный тон был лишь маской, и оба это понимали. Хэррис все еще продолжал выравнивать самолет, удерживая его на постоянной высоте и на курсе. Он сказал, желая приободрить коллегу:
– План у вас был отличный, Вернон. Все могло бы пройти как по маслу.
– Могло бы, но не прошло. – Димирест повернулся ко второму пилоту. – Ступайте в туристский салон. Осмотрите повреждения и доложите по внутреннему телефону. Потом помогите, чем сможете, людям. Нам надо знать, много ли пострадавших и насколько серьезно. – И только тут впервые Вернон Димирест позволил себе сформулировать ту мысль, которая подсознательно жгла его мозг. – И выясните, что там с Гвен.
С Торонтского центра начали поступать сведения, которые запросил Энсон Хэррис: аэропорт Торонто все еще закрыт – все взлетно-посадочные полосы заметены снегом. В Детройтском аэропорту все взлетно-посадочные полосы закрыты для регулярных рейсов, но в случае крайней нужды и экстренной посадки снегоуборочные машины могут расчистить полосу три, левую. На полосе – пять-шесть дюймов снега, под ним – лед. Видимость в Детройте – шестьсот футов и перемежающийся шквальный снегопад. В аэропорту Линкольна все взлетно-посадочные полосы расчищены и могут быть использованы, кроме полосы три-ноль, которая заблокирована и потому временно закрыта. Видимость – одна миля; ветер северо-западный, порывистый, тридцать узлов в час.
Энсон Хэррис сказал Димиресту:
– Я не намерен выливать горючее.
Димирест понял ход мыслей Хэрриса и утвердительно кивнул. Даже если им удастся довести самолет до аэропорта, посадка неизбежно будет трудной и опасной из-за большого запаса горючего, которое они должны были израсходовать в полете до Рима. Тем не менее при наличии повреждения выливать горючее еще рискованнее. В результате взрыва и поломок в хвосте могло возникнуть короткое замыкание или трение металла о металл, вызывающее искры. При сливе горючего в полете одной искры будет достаточно, чтобы лайнер превратился в пылающий жертвенный костер. Оба пилота рассуждали так: лучше не рисковать в воздухе и пойти на тяжелую посадку.
Однако по тем же соображениям посадку в Детройте – ближайшем крупном аэропорту – можно было производить лишь в самом крайнем случае. При большом весе самолет приземлится на повышенной скорости. Нужна длинная посадочная полоса, чтобы за время пробежки успеть затормозить. А полоса три, левая, – самая длинная в Детройтском городском аэропорту, – покрыта снегом и обледенела, условия – хуже не придумаешь.
Было и еще одно обстоятельство: где бы ни совершил посадку поврежденный самолет, нельзя было предугадать, в какой мере он будет управляем при неисправности руля направления – а то, что он неисправен, пилоты знали, хотя не знали – насколько.
Наиболее безопасные условия посадки мог предложить только аэропорт Линкольна. Но до него оставалось еще по меньшей мере час лета. Они летели со скоростью в двести пятьдесят узлов, то есть значительно медленнее, чем на большой высоте, и Энсон Хэррис продолжал снижать скорость, чтобы не усугублять повреждений. К несчастью, и это не облегчало их положения. На десяти тысячах футов самолет начало трясти и появилась вибрация в хвостовой части. На этой высоте все еще бушевала снежная буря, для которой в более высоких слоях атмосферы самолет был недосягаем.
Таким образом, основным и решающим был сейчас вопрос: смогут ли они продержаться в воздухе еще час?
Трудно было поверить, но с момента взрыва и начала разгерметизации прошло меньше пяти минут.
А тем временем воздушный диспетчер запрашивал снова:
– «Транс-Америка», рейс два, сообщите ваши намерения.
Вернон Димирест ответил, запросил курс на Детройт и добавил, что размеры повреждений еще уточняются. А где они будут садиться – в Детройте или где-либо еще, – он сообщит через несколько минут.
– «Транс-Америка», рейс два, вас понял. Детройт освобождает от снегоуборочных машин полосу три, левую. Впредь до дальнейших указаний там будут готовиться к экстренной посадке.
Звякнул телефон внутренней связи. Говорил Сай Джордан, стараясь перекричать рев ветра:
– Капитан, здесь большая пробоина, примерно в шесть футов, позади задней двери. Кухня, туалеты и все вокруг завалено обломками, но, насколько я могу судить, машина пока не рассыпается. Бустер оторвало к черту, но тросы управления как будто в порядке.
– А плоскости оперения как? Видно вам что-нибудь?
– Похоже, сорвало обшивку, она попала на стабилизатор, и его заклинило. Помимо этого, я вижу снаружи несколько дыр и вмятин, – по-моему, от обломков. Но так вроде ничего не болтается – по крайней мере, на виду. Основная сила взрыва, должно быть, пошла вбок.
Этого-то и не предусмотрел Герреро. Он с самого начала ошибся в расчетах. Его и тут постигла неудача.
Он не учел – и в этом заключался его главный просчет, – что, как только фюзеляж будет пробит, взрывная волна устремится наружу и разреженная атмосфера сразу ослабит силу взрыва. Кроме того, он не знал, как прочно сконструирован современный воздушный лайнер, и в этом был его второй просчет. В пассажирском лайнере предусмотрено такое дублирование всех систем, при котором повреждение одной из них не может вывести из строя всю систему управления. Лайнер может быть уничтожен бомбой, но лишь в том случае, если взрывом – случайно или преднамеренно – будут выведены из строя все наиболее важные его узлы. Всего этого и не учел Герреро.
– Сможем мы продержаться в воздухе еще час? – спросил Димирест Сая Джордана.
– Самолет, мне кажется, выдержит. Насчет пассажиров – не уверен.
– Пострадавших много?
– Трудно сказать. Я прежде всего обследовал, как вы велели, повреждения. Пока что веселого мало.
Димирест распорядился:
– Оставайтесь там, сколько потребуется. Сделайте все, что в ваших силах. – Он помедлил, не решаясь задать следующий вопрос, страшась возможного ответа; потом все же спросил: – Гвен не попадалась вам на глаза? – Он ведь до сих пор ничего не знал о судьбе Гвен; ее могло унести за борт взрывной волной. Такие случаи бывали, и даже если этого не произошло, Гвен так или иначе находилась ближе всех к месту взрыва.
– Гвен тут, но, признаться, в тяжелом состоянии, – ответил Сай Джордан. – На борту оказалось трое врачей, и они занимаются ею и остальными ранеными. Я сообщу, как только что-нибудь прояснится.
Вернон Димирест повесил трубку. Хотя он и позволил себе задать мучивший его вопрос, однако по-прежнему старался гнать прочь все сугубо личные мысли и чувства. Все это потом. Сейчас надо принимать решения, спасать самолет, экипаж, пассажиров. Он коротко пересказал Энсону Хэррису сообщение второго пилота.
Хэррис размышлял, взвешивая все «за» и «против». Вернон Димирест не проявлял желания взять на себя управление самолетом и, по-видимому, одобрял его действия. Даже сейчас он предоставлял Хэррису самому решать вопрос о посадке.
Несмотря на критическую ситуацию, капитан Димирест вел себя так, как положено пилоту-контролеру.
– Попробуем дотянуть до Линкольна, – сказал Хэррис. Главное – спасти самолет; что же до пассажиров, то в каком бы тяжелом положении они ни находились, оставалось надеяться, что они выдержат перелет.
Димирест кивнул в знак согласия, вызвал КДП Торонто и сообщил о принятом решении. Еще несколько минут – и заботу о них возьмет на себя Кливленд. Димирест попросил, чтобы аэропорт Детройта на всякий случай был готов принять их самолет, хотя намерения у них вряд ли изменятся. И пусть предупредят международный аэропорт Линкольна о том, что самолет, выполняющий рейс два, потребует аварийной посадки.
– «Транс-Америка», рейс два, вас понял. Детройт и Линкольн оповещаются.
После этого самолет несколько изменил курс. Они приближались к западному берегу озера Гурон, недалеко от границы между США и Канадой.
Оба пилота знали, что там, на земле, все внимание теперь сосредоточено на их самолете. Диспетчеры и старшие по смене в соответствующих центрах наблюдения за воздухом напряженно работают, согласовывая свои действия, убирая все машины с их пути. Центры передают их самолет друг другу и расчищают ему путь следования. Любое требование, поступившее с рейса два, будет мгновенно выполнено.
Когда они пересекали границу, диспетчер Торонтского центра, расставаясь с ними, радировал:
– Счастливого пути, желаю успеха.
А через несколько секунд их позывные принимал уже Кливленд.
Когда Димирест бросал взгляд назад, в дверной проем, он различал в неясном полумраке пассажирского салона какие-то движущиеся фигуры. (Сай Джордан, как только сорвало дверь, уменьшил свет в салоне первого класса, чтобы он не бил в кабину.) По-видимому, кто-то пересаживал пассажиров вперед, ближе к носу самолета, скорее всего, это был Сай Джордан, и Димирест с минуты на минуту ждал от него сообщения. В самолете, даже в кабине, все еще было нестерпимо холодно, а в салонах, разумеется, того холоднее. Снова промелькнула мучительная мысль о Гвен, но Димирест тут же безжалостно прогнал ее и заставил себя сосредоточиться на том, что предпринять дальше.
Смелое решение продержаться в воздухе еще час было принято всего несколько минут назад, однако уже пора было планировать вход в зону аэропорта имени Линкольна и посадку там. Самолет продолжал вести Энсон Хэррис. Вернон Димирест достал карты зоны наблюдения и взлетно-посадочных полос аэродрома и разложил их на коленях.
Международный аэропорт имени Линкольна был воздушной базой и родным домом обоих пилотов, и они как свои пять пальцев знали его воздушную зону и все взлетно-посадочные полосы. Однако опыт и требования безопасности обязывали их не полагаться на память и проверять себя.
Карты подтвердили то, что было им хорошо известно.
Такая посадка, как у них – с большим грузом и на большой скорости, – требовала самой длинной полосы. А неисправность руля поворотов требовала, чтобы эта полоса была и максимально широкой. При этом следовало учитывать направление и силу ветра, а ветер, согласно метеосводке из Линкольна, был северо-западный, порывистый, тридцать узлов. Только одна полоса – три-ноль – отвечала всем требованиям.
– Нам нужна три-ноль, – сказал Димирест.
– В последнем сообщении говорилось, что эта полоса временно закрыта, там какой-то затор, – заметил Хэррис.
– Я это слышал, – сердито буркнул Димирест. – Она уже черт знает сколько часов закрыта, и все потому, что там застрял мексиканский лайнер. – Он свернул карту зоны наблюдения и прикрепил ее к штурвалу. – Затор, черт бы их побрал! – выбранился он в сердцах. – У них есть еще пятьдесят минут, чтобы от него избавиться!
Он нажал кнопку микрофона, собираясь передать сообщение на КДП, и в этот момент Сай Джордан, бледный как смерть, потрясенный всем виденным, вошел в кабину.
11
У каждого пилота на спинке кресла с наружной стороны висела кислородная маска, похожая на маску бейсбольного вратаря. Привычным, тысячу раз отработанным движением Хэррис сорвал с головы наушники и закинул руку за спину. Он дернул с такой силой, что отодрал держатель, и мгновенно натянул маску на голову. В маску, подсоединенную к цистерне с кислородом, вмонтирован микрофон. Для приема же Хэррис, после того как снял наушники, включил на большую громкость динамик над головой.
Сай Джордан, сидевший позади, молниеносно проделал то же самое.
В следующем автоматическом движении Энсона Хэрриса проявилась забота о пассажирах. В случаях разгерметизации система кислородного снабжения работала автоматически. Но из предосторожности – на случай, если она не сработает, – над головой у каждого из пилотов имелся выключатель. Он обеспечивал автоматический выброс кислородных масок пассажирам и подачу к ним кислорода. Хэррис щелкнул выключателем.
Затем правой рукой он взялся за секторы и уменьшил подачу топлива. Скорость снизилась.
Необходимо было снизить ее еще больше.
Слева от секторов находилась рукоятка воздушных тормозов. Хэррис до отказа взял рукоятку на себя. На обоих крыльях самолета поднялись спойлеры, создавая дополнительное сопротивление, способствуя уменьшению скорости.
Сай Джордан выключил сигнал тревоги.
До этого мгновения все действия производились автоматически. Теперь настало время решать, как быть дальше.
Прежде всего необходимо было снизить самолет, перебраться в те слои атмосферы, где человек может дышать. С двадцати восьми тысяч футов над землей самолет должен спуститься на три с половиной мили – там воздух не так разрежен и можно уже существовать без кислородной маски.
И вот перед Хэррисом встала дилемма: снижаться постепенно или пикировать?
Еще два года назад инструкция безоговорочно предписывала пилотам при разгерметизации в результате взрыва немедленно пикировать. Однако выполнение этой инструкции уже привело к тому, что один самолет разлетелся на куски, в то время как при медленном снижении, быть может, и удалось бы избежать катастрофы. Теперь пилотам было сказано: сначала проверьте серьезность повреждений. Если самолет сильно поврежден, пикирование может привести к аварии, в таком случае снижайтесь медленно.
Но и это было чревато опасностями, И Энсон Хэррис сразу понял, чем грозит им медленное снижение.
В фюзеляже несомненно образовалась пробоина. Это доказывала внезапная разгерметизация; только что прогремевший – меньше минуты назад – взрыв мог произвести большие разрушения. При других обстоятельствах Хэррис немедленно послал бы Сая Джордана выяснить, насколько серьезны повреждения, но отсутствие в кабине командира корабля предписывало бортмеханику оставаться на месте.
Однако независимо от величины повреждений одно было неоспоримо и, быть может, наиболее важно. Температура окружающей среды приближалась к пятидесяти градусам ниже нуля. Судя по парализующему холоду, который ощущал Хэррис, температура в самолете упала примерно до такого же уровня. При подобной температуре и при отсутствии специальной одежды продолжительность жизни для любого человека измерялась минутами.
Каков же выбор: погибнуть от холода или рискнуть и спикировать?
Приняв решение, правильность которого могло подтвердить или опровергнуть только будущее, Энсон Хэррис крикнул в микрофон Саю Джордану:
– Предупредите КДП! Мы пикируем.
И тут же резко положил самолет в правый крен, одновременно переведя рычаг шасси вниз, на выпуск. Вираж перед пикированием преследовал двойную цель: пассажиры и стюардессы, стоявшие или не успевшие пристегнуться, будут удержаны на месте центробежной силой, в то время как при прямом пикировании их подбросило бы к потолку. И второе: вираж уведет самолет в сторону от трассы, и, надо надеяться, от других воздушных кораблей, следующих тем же курсом, но ниже.
Выпущенное же шасси должно еще больше затормозить самолет и позволить ему круче спикировать.
Из репродуктора у себя над головой Хэррис услышал голос Сая Джордана, монотонно оповещавшего о бедствии:
– Майский день, майский день, говорит «Транс-Америка», рейс два. Разгерметизация от взрыва. Мы пикируем, пикируем!
Хэррис резко отдал штурвал и крикнул в микрофон:
– Проси десять!
– Прошу дать эшелон десять тысяч футов, – передал в эфир Сай Джордан.
Энсон Хэррис переключил радар на семьдесят семь – радарный SOS. Теперь там, на земле, на экранах всех радаров вспыхнет «двуцветка» – сигнал, не оставляющий сомнения в том, что самолет терпит бедствие, и точно указывающий, где именно.
Самолет пикировал, обезумевший альтиметр раскручивался, как часы со сломанным анкером. Двадцать шесть тысяч футов… двадцать четыре… двадцать три… Вариометр показывал спуск восемь тысяч футов в минуту… Сверху, из динамика, раздался голос диспетчера Торонтского центра:
– Все эшелоны ниже вас свободны. Как только сможете, сообщите ваши намерения. Держитесь, мы с вами…
Хэррис, выведя самолет из виража, круто пикировал; предпринимать что-либо против холода не было времени. Если они успеют достаточно быстро спуститься, люди могут выжить… Лишь бы самолет не рассыпался… Хэррис уже заметил, что тяги руля высоты и руля направления неисправны: руль направления заедало… Двадцать тысяч… девятнадцать… Судя по поведению самолета, взрывом была повреждена хвостовая часть; насколько сильно – станет ясно, когда он будет выводить машину из пике. В этот момент все решится. Если повреждение серьезно, самолет не выйдет из пике, и тогда… Хэррису сейчас очень не хватало соседа справа, но пересаживать туда Сая Джордана было уже поздно. И, кроме того, бортмеханику надлежало быть на своем месте – закрывать воздушные клапаны, обеспечивая максимальный обогрев салонов, проверять, нет ли повреждений в системе питания и в пожарной сигнализации… Восемнадцать тысяч футов… семнадцать… На четырнадцати тысячах, решил Хэррис, он начнет выходить из пике: с тем чтобы на десяти тысячах перейти на горизонтальный полет… Пятнадцать тысяч… четырнадцать… Ну, вот теперь – попробуем!
Тяжело, с трудом, но самолет все же подчинился управлению… Хэррис с силой тянул на себя штурвал. Нос самолета начал подниматься, система управления сработала, самолет выходил из пике. Двенадцать тысяч футов – теперь они уже снижались медленнее. Одиннадцать тысяч… десять с половиной… десять!
Самолет вышел из пике! Пока что все прошло благополучно. На этой высоте уже можно было нормально дышать, дополнительного кислорода не требовалось. Термометр показывал минус пять градусов – все еще холодно, конечно, но уже не тот убийственный холод, как там, на высоте.
Весь их спуск продолжался две с половиной минуты.
Динамик над головой снова ожил:
– «Транс-Америка», рейс два, говорит Торонтский центр. Как у вас дела?
Сай Джордан подтвердил прием. В разговор включился Энсон Хэррис:
– Вышли из пике на десяти тысячах, возвращаемся на курс два-семь-ноль. Взрывом поврежден фюзеляж, степень повреждения не выяснена. Запрашиваем погоду, трассу Торонто – Детройт – аэропорт Линкольна. – Перед мысленным взором Хэрриса промелькнули аэропорты – достаточно крупные для «боинга-707» по своим наземным возможностям, отвечающие требованиям, обеспечивающие необходимые условия для посадки.
Вернон Димирест, перешагнув через сорванную с петель дверь и кучу еще каких-то обломков, быстро вошел в кабину и опустился на кресло справа.
– Нам не хватало вас, – сказал Энсон Хэррис.
– Машина слушается управления?
Хэррис утвердительно кивнул.
– Если не отвалится хвост, мы еще можем выкарабкаться из этой передряги. – Он добавил, что руль направления заедает. – Кто-то из пассажиров решил устроить небольшой фейерверк?
– Вроде того. И пробил в самолете довольно-таки большую дыру. Забыл измерить.
Их беспечно-небрежный тон был лишь маской, и оба это понимали. Хэррис все еще продолжал выравнивать самолет, удерживая его на постоянной высоте и на курсе. Он сказал, желая приободрить коллегу:
– План у вас был отличный, Вернон. Все могло бы пройти как по маслу.
– Могло бы, но не прошло. – Димирест повернулся ко второму пилоту. – Ступайте в туристский салон. Осмотрите повреждения и доложите по внутреннему телефону. Потом помогите, чем сможете, людям. Нам надо знать, много ли пострадавших и насколько серьезно. – И только тут впервые Вернон Димирест позволил себе сформулировать ту мысль, которая подсознательно жгла его мозг. – И выясните, что там с Гвен.
С Торонтского центра начали поступать сведения, которые запросил Энсон Хэррис: аэропорт Торонто все еще закрыт – все взлетно-посадочные полосы заметены снегом. В Детройтском аэропорту все взлетно-посадочные полосы закрыты для регулярных рейсов, но в случае крайней нужды и экстренной посадки снегоуборочные машины могут расчистить полосу три, левую. На полосе – пять-шесть дюймов снега, под ним – лед. Видимость в Детройте – шестьсот футов и перемежающийся шквальный снегопад. В аэропорту Линкольна все взлетно-посадочные полосы расчищены и могут быть использованы, кроме полосы три-ноль, которая заблокирована и потому временно закрыта. Видимость – одна миля; ветер северо-западный, порывистый, тридцать узлов в час.
Энсон Хэррис сказал Димиресту:
– Я не намерен выливать горючее.
Димирест понял ход мыслей Хэрриса и утвердительно кивнул. Даже если им удастся довести самолет до аэропорта, посадка неизбежно будет трудной и опасной из-за большого запаса горючего, которое они должны были израсходовать в полете до Рима. Тем не менее при наличии повреждения выливать горючее еще рискованнее. В результате взрыва и поломок в хвосте могло возникнуть короткое замыкание или трение металла о металл, вызывающее искры. При сливе горючего в полете одной искры будет достаточно, чтобы лайнер превратился в пылающий жертвенный костер. Оба пилота рассуждали так: лучше не рисковать в воздухе и пойти на тяжелую посадку.
Однако по тем же соображениям посадку в Детройте – ближайшем крупном аэропорту – можно было производить лишь в самом крайнем случае. При большом весе самолет приземлится на повышенной скорости. Нужна длинная посадочная полоса, чтобы за время пробежки успеть затормозить. А полоса три, левая, – самая длинная в Детройтском городском аэропорту, – покрыта снегом и обледенела, условия – хуже не придумаешь.
Было и еще одно обстоятельство: где бы ни совершил посадку поврежденный самолет, нельзя было предугадать, в какой мере он будет управляем при неисправности руля направления – а то, что он неисправен, пилоты знали, хотя не знали – насколько.
Наиболее безопасные условия посадки мог предложить только аэропорт Линкольна. Но до него оставалось еще по меньшей мере час лета. Они летели со скоростью в двести пятьдесят узлов, то есть значительно медленнее, чем на большой высоте, и Энсон Хэррис продолжал снижать скорость, чтобы не усугублять повреждений. К несчастью, и это не облегчало их положения. На десяти тысячах футов самолет начало трясти и появилась вибрация в хвостовой части. На этой высоте все еще бушевала снежная буря, для которой в более высоких слоях атмосферы самолет был недосягаем.
Таким образом, основным и решающим был сейчас вопрос: смогут ли они продержаться в воздухе еще час?
Трудно было поверить, но с момента взрыва и начала разгерметизации прошло меньше пяти минут.
А тем временем воздушный диспетчер запрашивал снова:
– «Транс-Америка», рейс два, сообщите ваши намерения.
Вернон Димирест ответил, запросил курс на Детройт и добавил, что размеры повреждений еще уточняются. А где они будут садиться – в Детройте или где-либо еще, – он сообщит через несколько минут.
– «Транс-Америка», рейс два, вас понял. Детройт освобождает от снегоуборочных машин полосу три, левую. Впредь до дальнейших указаний там будут готовиться к экстренной посадке.
Звякнул телефон внутренней связи. Говорил Сай Джордан, стараясь перекричать рев ветра:
– Капитан, здесь большая пробоина, примерно в шесть футов, позади задней двери. Кухня, туалеты и все вокруг завалено обломками, но, насколько я могу судить, машина пока не рассыпается. Бустер оторвало к черту, но тросы управления как будто в порядке.
– А плоскости оперения как? Видно вам что-нибудь?
– Похоже, сорвало обшивку, она попала на стабилизатор, и его заклинило. Помимо этого, я вижу снаружи несколько дыр и вмятин, – по-моему, от обломков. Но так вроде ничего не болтается – по крайней мере, на виду. Основная сила взрыва, должно быть, пошла вбок.
Этого-то и не предусмотрел Герреро. Он с самого начала ошибся в расчетах. Его и тут постигла неудача.
Он не учел – и в этом заключался его главный просчет, – что, как только фюзеляж будет пробит, взрывная волна устремится наружу и разреженная атмосфера сразу ослабит силу взрыва. Кроме того, он не знал, как прочно сконструирован современный воздушный лайнер, и в этом был его второй просчет. В пассажирском лайнере предусмотрено такое дублирование всех систем, при котором повреждение одной из них не может вывести из строя всю систему управления. Лайнер может быть уничтожен бомбой, но лишь в том случае, если взрывом – случайно или преднамеренно – будут выведены из строя все наиболее важные его узлы. Всего этого и не учел Герреро.
– Сможем мы продержаться в воздухе еще час? – спросил Димирест Сая Джордана.
– Самолет, мне кажется, выдержит. Насчет пассажиров – не уверен.
– Пострадавших много?
– Трудно сказать. Я прежде всего обследовал, как вы велели, повреждения. Пока что веселого мало.
Димирест распорядился:
– Оставайтесь там, сколько потребуется. Сделайте все, что в ваших силах. – Он помедлил, не решаясь задать следующий вопрос, страшась возможного ответа; потом все же спросил: – Гвен не попадалась вам на глаза? – Он ведь до сих пор ничего не знал о судьбе Гвен; ее могло унести за борт взрывной волной. Такие случаи бывали, и даже если этого не произошло, Гвен так или иначе находилась ближе всех к месту взрыва.
– Гвен тут, но, признаться, в тяжелом состоянии, – ответил Сай Джордан. – На борту оказалось трое врачей, и они занимаются ею и остальными ранеными. Я сообщу, как только что-нибудь прояснится.
Вернон Димирест повесил трубку. Хотя он и позволил себе задать мучивший его вопрос, однако по-прежнему старался гнать прочь все сугубо личные мысли и чувства. Все это потом. Сейчас надо принимать решения, спасать самолет, экипаж, пассажиров. Он коротко пересказал Энсону Хэррису сообщение второго пилота.
Хэррис размышлял, взвешивая все «за» и «против». Вернон Димирест не проявлял желания взять на себя управление самолетом и, по-видимому, одобрял его действия. Даже сейчас он предоставлял Хэррису самому решать вопрос о посадке.
Несмотря на критическую ситуацию, капитан Димирест вел себя так, как положено пилоту-контролеру.
– Попробуем дотянуть до Линкольна, – сказал Хэррис. Главное – спасти самолет; что же до пассажиров, то в каком бы тяжелом положении они ни находились, оставалось надеяться, что они выдержат перелет.
Димирест кивнул в знак согласия, вызвал КДП Торонто и сообщил о принятом решении. Еще несколько минут – и заботу о них возьмет на себя Кливленд. Димирест попросил, чтобы аэропорт Детройта на всякий случай был готов принять их самолет, хотя намерения у них вряд ли изменятся. И пусть предупредят международный аэропорт Линкольна о том, что самолет, выполняющий рейс два, потребует аварийной посадки.
– «Транс-Америка», рейс два, вас понял. Детройт и Линкольн оповещаются.
После этого самолет несколько изменил курс. Они приближались к западному берегу озера Гурон, недалеко от границы между США и Канадой.
Оба пилота знали, что там, на земле, все внимание теперь сосредоточено на их самолете. Диспетчеры и старшие по смене в соответствующих центрах наблюдения за воздухом напряженно работают, согласовывая свои действия, убирая все машины с их пути. Центры передают их самолет друг другу и расчищают ему путь следования. Любое требование, поступившее с рейса два, будет мгновенно выполнено.
Когда они пересекали границу, диспетчер Торонтского центра, расставаясь с ними, радировал:
– Счастливого пути, желаю успеха.
А через несколько секунд их позывные принимал уже Кливленд.
Когда Димирест бросал взгляд назад, в дверной проем, он различал в неясном полумраке пассажирского салона какие-то движущиеся фигуры. (Сай Джордан, как только сорвало дверь, уменьшил свет в салоне первого класса, чтобы он не бил в кабину.) По-видимому, кто-то пересаживал пассажиров вперед, ближе к носу самолета, скорее всего, это был Сай Джордан, и Димирест с минуты на минуту ждал от него сообщения. В самолете, даже в кабине, все еще было нестерпимо холодно, а в салонах, разумеется, того холоднее. Снова промелькнула мучительная мысль о Гвен, но Димирест тут же безжалостно прогнал ее и заставил себя сосредоточиться на том, что предпринять дальше.
Смелое решение продержаться в воздухе еще час было принято всего несколько минут назад, однако уже пора было планировать вход в зону аэропорта имени Линкольна и посадку там. Самолет продолжал вести Энсон Хэррис. Вернон Димирест достал карты зоны наблюдения и взлетно-посадочных полос аэродрома и разложил их на коленях.
Международный аэропорт имени Линкольна был воздушной базой и родным домом обоих пилотов, и они как свои пять пальцев знали его воздушную зону и все взлетно-посадочные полосы. Однако опыт и требования безопасности обязывали их не полагаться на память и проверять себя.
Карты подтвердили то, что было им хорошо известно.
Такая посадка, как у них – с большим грузом и на большой скорости, – требовала самой длинной полосы. А неисправность руля поворотов требовала, чтобы эта полоса была и максимально широкой. При этом следовало учитывать направление и силу ветра, а ветер, согласно метеосводке из Линкольна, был северо-западный, порывистый, тридцать узлов. Только одна полоса – три-ноль – отвечала всем требованиям.
– Нам нужна три-ноль, – сказал Димирест.
– В последнем сообщении говорилось, что эта полоса временно закрыта, там какой-то затор, – заметил Хэррис.
– Я это слышал, – сердито буркнул Димирест. – Она уже черт знает сколько часов закрыта, и все потому, что там застрял мексиканский лайнер. – Он свернул карту зоны наблюдения и прикрепил ее к штурвалу. – Затор, черт бы их побрал! – выбранился он в сердцах. – У них есть еще пятьдесят минут, чтобы от него избавиться!
Он нажал кнопку микрофона, собираясь передать сообщение на КДП, и в этот момент Сай Джордан, бледный как смерть, потрясенный всем виденным, вошел в кабину.
11
Адвокат Фримантл был озадачен.
«Как это понять? – недоумевал он. – Никто из администрации аэропорта не обращает внимания на то, что толпа недовольных жителей Медоувуда заполнила добрую половину главного зала ожидания и шумит все больше и больше».
Когда Эллиот Фримантл несколько часов назад обратился к негру, лейтенанту полиции, и попросил у него разрешения провести в зале митинг протеста, ему было самым решительным образом отказано. Однако вот они собрались, а вокруг них – еще целая толпа зевак, и что же? Ни один полицейский даже носа сюда не кажет!
«Это просто загадочно!» – думал Фримантл.
Чем это объяснялось, он, конечно, не мог знать.
После встречи с управляющим аэропортом делегация медоувудцев во главе с Эллиотом Фримантлом спустилась из административного крыла здания в главный зал ожидания. Здесь ребята из телевидения, с которыми Фримантл договорился заранее, уже установили свою аппаратуру.
Медоувудцы – их к тому времени набралось человек пятьсот, не меньше, и новые продолжали прибывать – толпились вокруг.
Один из съемочной бригады сказал:
– Мы к вашим услугам, если вы готовы, мистер Фримантл.
Телевизионных съемочных бригад прибыло две – каждая с намерением получить интервью для завтрашней передачи. Фримантл, стреляный воробей, тотчас осведомился, по каким каналам они будут передаваться, и приготовился вести себя соответственно вкусам определенных категорий телезрителей. Первое интервью, как он выяснил, пойдет по первому каналу, весьма популярному, рассчитанному на зрителей, которым подавай горячие споры, стычки, даже эксцентричные выходки. Фримантл был вполне готов подладиться под их вкусы.
Репортер телевидения, красивый молодой человек с модной стрижкой, спросил:
– Мистер Фримантл, почему вы пришли сюда?
– Потому что этот аэропорт – разбойничий притон.
– Вы можете пояснить ваши слова?
– Разумеется. Жители Медоувуда регулярно подвергаются грабежу. У них крадут их покой, их право на уединение, их трудом заработанный отдых и, наконец, их сон. Их обкрадывают, отнимая у них радость досуга; обкрадывают, подрывая их физические и психические силы, их здоровье, а также здоровье и благополучие их детей. Все эти исконные права человека – права, гарантируемые нашей конституцией, – бесстыдно попираются управлением аэропорта имени Линкольна без всякой компенсации.
Репортер осклабился, обнажив два ряда безупречных белых зубов.
– Это смелые слова, господин адвокат.
– А мы – я и мои клиенты – не побоимся и подраться.
– Это желание зародилось у вас после того, как здесь произошли какие-нибудь события?
– Вот именно, сэр. После того, как управление аэропорта продемонстрировало свое бездушное отношение к судьбе моих клиентов.
– Что же вы намерены предпринять?
– В суде – и, если потребуется, то в самой высокой судебной инстанции – мы будем добиваться закрытия некоторых взлетных полос, а на ночное время – и всего аэропорта. В Европе, где цивилизация достигла в этом отношении более высокого уровня, чем у нас, в парижском аэропорту, к примеру, введено запрещенное для полетов время. Если же мы не сможем этого добиться, то потребуем соответствующей компенсации в пользу домовладельцев, которым наносится тяжелый ущерб.
– Насколько я понимаю, ваши действия в настоящий момент имеют целью получить общественную поддержку?
– Да, сэр.
– Вы полагаете, что общественность поддержит вас?
– В противном случае я предложу тем, кто с нами не согласен, провести сутки в Медоувуде, если, конечно, их барабанные перепонки и психика выдержат это испытание.
– Но в аэропортах безусловно выработана определенная система мероприятий для снижения шума, не так ли, господин адвокат?
– Надувательство, сэр! Шарлатанство! Обман общественного мнения! Управляющий этим аэропортом сам признался сегодня, что даже эти жалкие меры для так называемого снижения шума и то не соблюдаются.
И так дальше и все в таком же духе.
Впоследствии Эллиот Фримантл задавал себе вопрос: не следовало ли, говоря о признании, сделанном Бейкерсфелдом, упомянуть – в соответствии с его заявлением – об особых погодных условиях, создавшихся сегодня вследствие бурана? Однако без этого упоминания его слова прозвучали сильнее, а если в них и была полуправда, то едва ли его станут притягивать за это к ответу. Так или иначе и в первом интервью, и во втором ему удалось произвести впечатление на своих слушателей. И камера несколько раз запечатлела взволнованные напряженные лица присутствовавших при этом интервью медоувудцев. Эллиот Фримантл очень рассчитывал на то, что, увидя себя завтра на экранах своих телевизоров, они с благодарностью вспомнят того, чьими стараниями было достигнуто оказанное им столь большое внимание.
Он был немало удивлен числом жителей Медоувуда, последовавших за ним – словно за Дудочником из поэмы Браунинга – в аэропорт. На митинг в Медоувудской воскресной школе собралось, по самым грубым подсчетам, человек шестьсот. Фримантл полагал, что ввиду позднего часа и плохой погоды будет совсем неплохо, если до аэропорта доберется хотя бы половина этих люден. Однако не только почти все присутствовавшие в школе пришли сюда, но кое-кто из них, должно быть, позвонил но телефону своим друзьям и соседям, и те присоединились к ним. А некоторые даже выразили желание, чтобы он представлял их интересы в суде, и попросили дать им бланки, которые он с немалым удовольствием тут же роздал. Заново произведя в уме кое-какие несложные подсчеты, Фримантл увидел, что его первоначальные надежды на сумму гонорара в двадцать пять тысяч долларов могут сбыться даже с лихвой.
Когда с телевизионными интервью было покончено, репортер из «Трибюн» Томлинсон, успевший записать кое-что во время съемок, спросил:
– Что вы думаете предпринять дальше, мистер Фримантл? Вы хотите провести здесь своего рода демонстрацию?
Фримантл покачал головой.
– К сожалению, свобода слова не в почете у администрации аэропорта, и нам было отказано в элементарной просьбе – мы просили разрешения созвать здесь небольшой митинг. Тем не менее я намерен сказать несколько слов этим дамам и господам.
И Фримантл указал на заполнявших зал медоувудцев:
– Разве это не то же самое, что митинг?
«Как это понять? – недоумевал он. – Никто из администрации аэропорта не обращает внимания на то, что толпа недовольных жителей Медоувуда заполнила добрую половину главного зала ожидания и шумит все больше и больше».
Когда Эллиот Фримантл несколько часов назад обратился к негру, лейтенанту полиции, и попросил у него разрешения провести в зале митинг протеста, ему было самым решительным образом отказано. Однако вот они собрались, а вокруг них – еще целая толпа зевак, и что же? Ни один полицейский даже носа сюда не кажет!
«Это просто загадочно!» – думал Фримантл.
Чем это объяснялось, он, конечно, не мог знать.
После встречи с управляющим аэропортом делегация медоувудцев во главе с Эллиотом Фримантлом спустилась из административного крыла здания в главный зал ожидания. Здесь ребята из телевидения, с которыми Фримантл договорился заранее, уже установили свою аппаратуру.
Медоувудцы – их к тому времени набралось человек пятьсот, не меньше, и новые продолжали прибывать – толпились вокруг.
Один из съемочной бригады сказал:
– Мы к вашим услугам, если вы готовы, мистер Фримантл.
Телевизионных съемочных бригад прибыло две – каждая с намерением получить интервью для завтрашней передачи. Фримантл, стреляный воробей, тотчас осведомился, по каким каналам они будут передаваться, и приготовился вести себя соответственно вкусам определенных категорий телезрителей. Первое интервью, как он выяснил, пойдет по первому каналу, весьма популярному, рассчитанному на зрителей, которым подавай горячие споры, стычки, даже эксцентричные выходки. Фримантл был вполне готов подладиться под их вкусы.
Репортер телевидения, красивый молодой человек с модной стрижкой, спросил:
– Мистер Фримантл, почему вы пришли сюда?
– Потому что этот аэропорт – разбойничий притон.
– Вы можете пояснить ваши слова?
– Разумеется. Жители Медоувуда регулярно подвергаются грабежу. У них крадут их покой, их право на уединение, их трудом заработанный отдых и, наконец, их сон. Их обкрадывают, отнимая у них радость досуга; обкрадывают, подрывая их физические и психические силы, их здоровье, а также здоровье и благополучие их детей. Все эти исконные права человека – права, гарантируемые нашей конституцией, – бесстыдно попираются управлением аэропорта имени Линкольна без всякой компенсации.
Репортер осклабился, обнажив два ряда безупречных белых зубов.
– Это смелые слова, господин адвокат.
– А мы – я и мои клиенты – не побоимся и подраться.
– Это желание зародилось у вас после того, как здесь произошли какие-нибудь события?
– Вот именно, сэр. После того, как управление аэропорта продемонстрировало свое бездушное отношение к судьбе моих клиентов.
– Что же вы намерены предпринять?
– В суде – и, если потребуется, то в самой высокой судебной инстанции – мы будем добиваться закрытия некоторых взлетных полос, а на ночное время – и всего аэропорта. В Европе, где цивилизация достигла в этом отношении более высокого уровня, чем у нас, в парижском аэропорту, к примеру, введено запрещенное для полетов время. Если же мы не сможем этого добиться, то потребуем соответствующей компенсации в пользу домовладельцев, которым наносится тяжелый ущерб.
– Насколько я понимаю, ваши действия в настоящий момент имеют целью получить общественную поддержку?
– Да, сэр.
– Вы полагаете, что общественность поддержит вас?
– В противном случае я предложу тем, кто с нами не согласен, провести сутки в Медоувуде, если, конечно, их барабанные перепонки и психика выдержат это испытание.
– Но в аэропортах безусловно выработана определенная система мероприятий для снижения шума, не так ли, господин адвокат?
– Надувательство, сэр! Шарлатанство! Обман общественного мнения! Управляющий этим аэропортом сам признался сегодня, что даже эти жалкие меры для так называемого снижения шума и то не соблюдаются.
И так дальше и все в таком же духе.
Впоследствии Эллиот Фримантл задавал себе вопрос: не следовало ли, говоря о признании, сделанном Бейкерсфелдом, упомянуть – в соответствии с его заявлением – об особых погодных условиях, создавшихся сегодня вследствие бурана? Однако без этого упоминания его слова прозвучали сильнее, а если в них и была полуправда, то едва ли его станут притягивать за это к ответу. Так или иначе и в первом интервью, и во втором ему удалось произвести впечатление на своих слушателей. И камера несколько раз запечатлела взволнованные напряженные лица присутствовавших при этом интервью медоувудцев. Эллиот Фримантл очень рассчитывал на то, что, увидя себя завтра на экранах своих телевизоров, они с благодарностью вспомнят того, чьими стараниями было достигнуто оказанное им столь большое внимание.
Он был немало удивлен числом жителей Медоувуда, последовавших за ним – словно за Дудочником из поэмы Браунинга – в аэропорт. На митинг в Медоувудской воскресной школе собралось, по самым грубым подсчетам, человек шестьсот. Фримантл полагал, что ввиду позднего часа и плохой погоды будет совсем неплохо, если до аэропорта доберется хотя бы половина этих люден. Однако не только почти все присутствовавшие в школе пришли сюда, но кое-кто из них, должно быть, позвонил но телефону своим друзьям и соседям, и те присоединились к ним. А некоторые даже выразили желание, чтобы он представлял их интересы в суде, и попросили дать им бланки, которые он с немалым удовольствием тут же роздал. Заново произведя в уме кое-какие несложные подсчеты, Фримантл увидел, что его первоначальные надежды на сумму гонорара в двадцать пять тысяч долларов могут сбыться даже с лихвой.
Когда с телевизионными интервью было покончено, репортер из «Трибюн» Томлинсон, успевший записать кое-что во время съемок, спросил:
– Что вы думаете предпринять дальше, мистер Фримантл? Вы хотите провести здесь своего рода демонстрацию?
Фримантл покачал головой.
– К сожалению, свобода слова не в почете у администрации аэропорта, и нам было отказано в элементарной просьбе – мы просили разрешения созвать здесь небольшой митинг. Тем не менее я намерен сказать несколько слов этим дамам и господам.
И Фримантл указал на заполнявших зал медоувудцев:
– Разве это не то же самое, что митинг?