Через неопределённый, очень долгий момент времени Михал Ольшевский превратился из камня в человеческое существо. В существо настолько испуганное, что размер испуга превышал все. Произошло нечто ужасное — он убил человека!!!..
Мы с Люциной были вырваны из сна способом, несовместимым с хорошим воспитанием. Михал Ольшевский тыкал в нас левой рукой, сжимая в правой алебарду с испачканным чем-то тёмным остриём.
— Я убил его!.. — громко стонал он. — Я убил его!.. Он подкрался! Бросился на меня! В чёрной кольчуге!.. Я убил человека!..
Взгляд на алебарду убедил нас, что он не бредит.
— Ну и слава богу, — нервно произнесла Люцина, пытаясь отобрать у него свой халат. — Сынок, не вытирай это оружие об мой халат… Убил, и хорошо, наконец-то все успокоится…
— Я убил человека… — душераздирающе стонал Михал в бессознательном состоянии. — В чёрной кольчуге!.. Он бросился на меня!..
В спешке я никак не могла найти под кроватью тапочек. У меня мелькнула мысль — откуда взялась кольчуга, но ответ пришёл сам собой. Наверное, опять какая-то историческая личность. Нам ещё не хватало, начать самим всех убивать, очень плохо, что Михалу пришлось это сделать…
Люцина была ужасно бледной, но старалась держаться:
— Где он, — твёрдо спросила она. — Возле колодца?
— Что?.. Нет… Упал… Упал в колодец…
— А кто это был? Кто-то знакомый?
— Не знаю… Я убил его… Он на меня бросился…
Наконец Люцине удалось надеть халат. Стеная и стуча зубами, Михал Ольшевский отвёл нас на место своего преступления. По пути я пыталась утешить его, объясняя, что он убил для самообороны, но и сама чувствовала себя неловко. Из-за коровника донёсся лай собаки.
— Лает над трупом, — прошептал Михал голосом покойника.
— Он знает, что делать, — равнодушно сказала Люцина. — А раньше он не лаял?
— Не знаю. Не слышал…
В сером свете нарождающегося утра было кое-что видно. Мы выглянули из-за угла коровника. Пистолет стоял над колодцем и лаял вниз. О его присутствии мы скорее догадались, чем увидели его.
— Удивительно, — забеспокоилась Люцина. — Пистолет, вместо того чтобы выть — лает. Может он ещё жив?
— Лучше бы живой… — неуверенно пробормотал Михал.
Мне бы этого тоже хотелось. Единственным утешением было то, что убит преступник. Мы осторожно заглянули в колодец, таращась в темноту. После долгих усилий мы увидели внизу какую-то чёрную, абсолютно неподвижную массу.
— Вроде бы есть, — подтвердила Люцина. — Действительно, в чёрной кольчуге…
— Может, и в кольчуге, не видно, — недовольно сказала я. — Надо было взять фонарик. У вас был фонарик…
Михал беспомощно оглянулся. Фонарик у него был, но куда-то подевался. Должен был лежать здесь. В спешке, торопясь, мы забыли про фонарик, хотя в комнате их было целых два. Некоторое время мы бестолково шарили между камнями, после чего опять заглянули в колодец. На дне точно лежала чёрная масса, не известно — живая или мёртвая. Ситуация было отчаянной.
— Матерь божья, что же теперь будет?.. — прошептал сломленный Михал.
— А, собственно говоря, зачем ты его убивал, сынок? — вдруг поинтересовалась Люцина. — Тебе надо было только испугать его и с криком убежать.
— Не знаю, — нервно ответил Михал. — Он на меня вдруг набросился. Сверху, с этих камней. Я забыл, что должен убежать. Потому что… Не знаю… Возможно, я вздремнул…
Со всей искренностью он рассказал нам о своих переживаниях на посту. Мы проявили понимание. Пистолет перестал лаять в колодец и загавкал в сторону дороги. Мы втроём стояли над ямой и не знали, что делать.
К счастью, в этот момент из мрака появился Марек.
— Ради бога, что вы здесь делаете? — раздражённо спросил он. — Чем вы тут занимаетесь?
Перебивая друг друга мы объяснили ему, что Михал убил человека в чёрной кольчуге, причём убил его для самообороны. Описание обстоятельств получилось у нас немного расплывчатым. Марек молча выслушал нас, заглянул в колодец, после чего опять посмотрел на нас.
— Здесь не было никакого человека, — холодно уведомил он.
— Он же лежит там! — обиделась Люцина.
Марек опять заглянул в колодец. Он приглядывался довольно долго, с каменным выражением на лице. Присел, посветил вниз, у него одного был фонарик. Мы напряжённо ждали, не осмеливаясь заглянуть вместе с ним.
— Не может быть, — наконец сказал он и выпрямился. — Ждите здесь, я принесу лестницу.
По неизвестной причине я отправилась за ним к сеновалу, потеряв по дороге тапочки. Моя помощь для переноски лестницы не понадобилась. На обратном пути я наткнулась на Терезу и тётю Ядю, которых сразу же осчастливила информацией о новом убийстве. У Терезы перехватило голос, тётя Ядя обо что-то споткнулась и рухнула на меня. Марек, как то не очень осторожно, опустил лестницу в колодец.
— Ты её не на труп ставишь? — с беспокойством спросила я. — Даже если это убийца, и даже если он умер, лучше этого не делать…
— Лучше возьми фонарик и посвети мне сверху, — ответил он и спустился в колодец.
Тётя Ядя и Тереза шептались в стороне с Люциной, издавая вполголоса драматические восклицания. Михал уселся возле колодца, как символ отчаяния и печали. Марек старательно обследовал покойника внизу. Те трое перестали шептаться и приблизились к яме. Марек как раз вылезал наружу, когда Тереза торжественно начала:
— Да упокой господь его душу…
Марек вежливо дождался окончания молитвы. Выражение его лица было таким, что я начала что-то подозревать. С преступлением Михала Ольшевского было что-то не так…
— Исключительный экземпляр, — обратился он к Михалу, когда Тереза закончила. — Поздравляю, с одного удара! Я же говорил, что никакого человека здесь не было.
— Что?.. — спросила тётя Ядя после минуты удивлённого молчания. — Что он говорит?..
— В таком случае, кто там лежит? — поинтересовалась Люцина.
Михал смотрел на Марека с выражением тупого отчаяния.
— Кабан, — сказал Марек. — Прекрасный экземпляр, килограмм двести пятьдесят. Удивительно, как он мог ходить при таком весе…
Больше ему ничего не удалось сказать. С Люциной случились какие-то конвульсии. Михал чуть не свалился головой в колодец, тётя Ядя, пытаясь заглянуть поглубже, упустила вниз фонарик. Я спустилась за ним и, воспользовавшись случаем, рассмотрела поближе щетину злодея. Тереза ругала Марека, не желая прощать ему то, что он разрешил ей прочитать молитву над трупом кабана. В конце-концов, Марек получил слово.
— Ничего хорошего из этого не получится, — пророчески произнёс он. — Лучше всего было бы вытащить его из колодца и где-нибудь бросить, прежде чем рассветёт. Иначе, уже утром, нам на шею сядет милиция.
— Начнём сейчас! — предложил заново родившийся Михал. — Боже, какое счастье!.. Ни за какие сокровища, я никого больше не убью! Что нам понадобится? Верёвки?..
Процесс извлечения кабана по трудоёмкости превзошёл все наши предыдущие начинания. Участие в нем приняли все, даже моя мамуся. Франек и Ендрек подключились на рассвете. Кабан упорно сопротивлялся, если бы не вера в лежащие под ним сокровища, все бы кончилось тем, что мы воздвигли над ним небольшой курган.
Франеку было достаточно одного взгляда:
— О, боже! Чёрная свинья Пачореков! — расстроился он. — Ну, это нам даром не пройдёт, Пачорек своего не упустит. Сколько я ему говорил: «Не отпускай свинью». Так нет! Вечно она по деревне шаталась…
Нам так и не удалось достичь поставленной цели. С рассветом на ногах было уже все село, и у нас появились не только многочисленные зрители, но и помощники. Кто предупредил милицию, неизвестно, но в тот момент, когда добытый из колодца труп лёг на траву, рядом появился и представитель властей. Он подошёл энергичным шагом, тщательно и молча осмотрел кабана…
— Ну что ж, братец, — наконец сказал он со смесью угрозы и удовлетворения. — Как пить дать, нелегальный забой. Что ж вы, пан Влукневский?..
— Это не мой, — горячо воспротивился Франек. — Я его не забивал. Он не мой, и я за него не отвечаю!
— А чей?
— Пачореков.
— Так я и думал, братец. Значит Пачорек забил?
— Нет.
— А кто?
— Прежде чем мы успели его остановить, вперёд вышел Михал Ольшевский:
— Я, — мужественно объявил он.
Сержант недоуменно уставился на него:
— Вы? Как же?.. Это ваш?
— Нет. Вы же слышали. Пачореков.
— Пачорек согласился?
— Не знаю. Скорее всего нет. Я не знаком с Пачореком.
— А если вы, братец, не знаете Пачорека, то зачем же вы забили его свинью? Украли?
Михал Ольшевский поперхнулся и покраснел.
— Ну что вы!.. Я не забивал… Это того… вообще ошибка! Я вовсе не хотел убивать эту свинью!
— А если вы, браток, не хотели, то зачем забили?
— Потому что я думал, что это человек…
Тут начались Содом и Гомора. Михал Ольшевский пытался объяснить причину, по которой вместо свиньи он хотел убить человека. Прибыл владелец трупа, который начал скандалить, утверждая, что его свинью убили из мести. Милое животное постоянно кому-то мешало!.. Милиционер упорно трактовал происшедшее, как классический случай нелегального забоя. Загвоздка состояла в том, на кого возложить ответственность за преступление. Одновременно он попытался провести следствие по делу о покушении на убийство человека. Прибыла милиция из Венгрова и собрала комиссию по оценке профессиональности забоя. Единогласно было признано, что свинья убита абсолютно правильным мясницким ударом, стали искать нож. Информации о том, что орудием преступления была алебарда, никто всерьёз не воспринял. Пачорек перестал скандалить, поскольку возникли подозрения в преступном сговоре. Михал Ольшевский окончательно запутался в признаниях и начал отпираться от участия в забое, поскольку органы вдруг вспомнили, что здесь уже произошла пара убийств. Возникла альтернатива: либо Михал Ольшевский поубивал всех, и кабана в том числе, либо свинья стала очередной жертвой неизвестного преступника. Из двух зол мы предпочли придерживаться второй версии.
После целого дня невероятных трудностей, умноженных расспросами по поводу удивительного пейзажа за коровником Франека, вопрос решил молодой сержант, который когда-то спрашивал нас про Лагевку.
— Мясо обследовано, свинья здорова, пускай её забирает Пачорек, — решил он. — За нелегальный забой ему придётся заплатить штраф. Виновником будет считаться он, что свинья забита алебардой я в протоколе не напишу. Иначе придётся расследовать, откуда взялась музейная алебарда. Пана Ольшевского я знаю, все понимаю и придираться не буду. Вы вернёте штраф Пачореку, и все будет в порядке. Согласны?
Мы радостно согласились, и наконец все вернулось в хоть какую-то норму.
Марек в свиную афёру не вмешивался, прозорливо исчезнув с горизонта сразу после восхода солнца. Появился он только после вывоза тела. Вся семья собралась в садике перед домом, отходя от потрясений и пытаясь набраться новых сил, поскольку в ближайшей перспективе была нелёгкая ночь. Наполовину раскопанный колодец до сих пор находился в опасности. Нам предстояло обсудить, что делать с этим фантом.
В садике нас нашёл сержант.
— Разрешите представиться, — галантно начал он. — Старший сержант Станислав Бельский. Лучше поздно, чем никогда.
— Очень приятно, — за всех ответила Люцина и пригласила сержанта занять место в кругу семьи.
Сташек Бельский уселся на берёзовый пень, снял фуражку и принялся ею обмахиваться. Франек вздохнул:
— Я знаю, что будет, — угрюмо пробормотал он.
— Не знаете, — твёрдо ответил сержант Бельский. — Извините, но я не слепой. Здесь совершены два преступления и я отчётливо вижу, что назревает третье…
— Третье тоже было, — перебила моя мамуся. — Только от тех никакого прибытка не было, а от этого будут сало и колбаса.
Все вздрогнули. Тереза тихонько охнула. Сержант Бельский был непреклонен:
— Покупайте побольше. Больше никто свиней на прогулку не отпустит, — посоветовал он. — Я хотел сказать, что я тоже человек. И тоже забочусь о своей зарплате. Можете не рассказывать мне бородатых шуток про часы дедушки и ожерелье бабушки, поговорим по-человечески. Что вы ищете в этих колодцах?
В садике воцарилось молчание. Было ясно, что, за все сокровища мира, никто не произнесёт ни слова. Сташек Бельский тяжело вздохнул:
— Я отлично понимаю, что не договорюсь с вами, — грустно предположил он. — Черт с вами, начнём по-другому. Некто Адам Дудек нашёл в своём доме сундучок с документами, я при этом присутствовал. Этот сундучок он сдал в музей. Так?
Теперь Михал Ольшевский не мог молчать:
— Так, — неохотно признался он.
— Я этого прочитать не смог, трудный почерк, но вам, как видно, удалось. Прошло два месяца, и появился первый труп. Вроде бы никакой связи, но через некоторое время, пожалуйста — второй. В тех же местах. Вроде бы опять ничего, но на место преступления приезжает целая семья и начинает раскапывать колодцы. А вместе с этой семьёй пан Ольшевский из музея, то есть тот, кто прочитал документы. Если и здесь нет никакой связи, то я, извините, испанский кардинал. Я думаю, мы заключим какой-то договор, я лично сомневаюсь, что это вы убили тех двоих. Могли бы поговорить по-товарищески. Иначе, нам придётся делать официальные допросы, вам придётся давать ложные показания, зачем? Документы придётся забрать на экспертизу, они могут затеряться…
Михал Ольшевский нервно заёрзал. Не обращая на него внимания, сержант Бельский продолжил:
— Выходят одни сложности и неприятности. А так, поговорим по-человечески, посоветуемся и сразу поймём, на что стоит обратить внимание. Как поступим?
— Ну! — нетерпеливо толкнула я Марека после минуты общего молчания. — Скажи что-нибудь.
— Я ничего не скажу, — твёрдо ответил Марек. — Вам придётся решать самим.
— Тогда я скажу! — вырвалось у Франека.
— Заткнись! — сердито зашипела Люцина.
— Вот теперь ясно видно, что нам сказать нечего, — с сарказмом заметила Тереза.
Моё личное отношение к милиции не позволило остаться в стороне:
— Все молчите! — потребовала я. — Сейчас. В конце-концов, существует же какой-то закон, что если кража совершена внутри семьи, преступник преследуется только по желанию пострадавшего. Существует или нет?
— Существует, — заверил сержант. — Вы украли что-то друг у друга?
— Нет, но милиция может так подумать. Мы поговорим с вами по-человечески, все равно нам ничего другого не остаётся, но при условии, что вы не начнёте подозревать Франека. О том что мы ищем, он знает столько же, как и все остальные. Мы хотим обойтись без дурацких осложнений.
Сержант торжественно поклялся, что такая идиотская мысль, как начать подозревать Франека, ему и в голову не придёт. Атмосфера рассеялась, родственники с облегчением вздохнули. Перебивая друг друга, мы открыли правду, которую сержант воспринял с философским спокойствием. Он проявил интерес только тогда, когда Михал Ольшевский принёс сверху документы и шёпотом их прочитал. Сташек Бельский слушал, как зачарованный.
— Ничего себе! — вырвалось у него. — И я сам вытянул это из-под пола, собственными руками! Ну и ну…
— Единственное, чего я не понимаю, откуда про это наследство узнало столько людей, — обиженно сказал Михал. — Сам я никому не рассказывал, бумаг никто не видел. Вы узнали от меня. Вы говорите, что те, кто нашёл, прочитать не могли. И?.. Откуда они знают?
— В этом мы разберёмся. Теперь ясно просматривается связь между убийствами и этим вашим наследством. Посчитаем… Выходит, что кроме вас об этом знали три человека. Двое убитых и тот, что от вас убежал, как его там… Больницкий…
— Четыре, — уточнила Люцина. — Убийца, наверное, тоже знал…
— Пять, — поправила её Тереза. — А облизанный Никсон? Он болтал про наследство от предков, когда был у меня в Канаде. Я думала, что он ненормальный, оказывается — нет. Он знал, что говорит.
— Облизанный, простите, кто?.. — спросил сбитый с толку сержант.
Каким чудом мы смогли рассказать о событиях и не упомянуть облизанного Никсона, было не понятно, тем не менее о нем заговорили только теперь. Сержант Бельский проявил большой интерес. С большим вниманием он вслушивался в описание его внешности, поведения и гипотетических черт характера, не предъявляя претензий за сокрытие этих сведений от предварительного следствия. Наоборот, было похоже, что он благодарен Терезе и Франеку за возможность самому разобраться в этом вопросе. Он заметно оживился, в глазах его появился блеск.
— Кое-что у меня складывается, — удовлетворённо сообщил он и уставился куда-то вдаль. Он долго медитировал, перерабатывая полученную информацию, возможно даже представлял предстоящие события и вдруг обратился к Михалу:
— Эта свинья действительно на вас бросилась? — недоверчиво спросил он.
Михал страшно разволновался.
— Нет… Скорее, нет… Но было похоже… То есть, теперь мне кажется, что она просто свалилась. Забралась на эту кучу камней и рухнула вместе с ними. Но, даю слово, выглядела она точно как толстый мужик в чёрной кольчуге, который бросился прямо на меня!
— На кой черт она полезла на камни?
— Откуда я знаю? В любом случае она свалилась сверху…
— Наверное, любила альпинизм, — ядовито подсказала Тереза.
— Хорошо, я вам скажу, — добродушно произнесла Люцина. — Там лежали остатки хлеба…
— А-а-а!.. — обрадовался сержант с таким облегчением, будто мотивы поведения покойного кабана были для него камнем преткновения. — Если хлеб, то понятно. Свежий?
— Свежий. Наверное, Михал выбросил.
Михал вспомнил, что действительно бросил остатки еды на камни. Но это были в основном кости от курицы. Хлеба было всего несколько крошек, а курицы — кусочек шкурки с костями. Он засомневался, как такая слабая приманка могла привлечь животное, что такое крошки для такого громадного кабана!
— Ничего, — успокоил его сержант. — У свиней хороший нюх, а на свежий хлеб особое чутьё. А что касается вашего колодца, не знаю… Людей у нас мало, на посты не хватит. Но пока суд да дело, может положим на него что-нибудь очень тяжёлое?..
Мысль показалась нам прекрасной. Колодцу пришлось отступить перед уборкой и подождать ещё пару дней, поскольку небо не предвещало ничего хорошего. Все приметы на земле и на небе указывали на приближение бури, возможно даже с градом, поэтому сельскохозяйственные вопросы выступили на первый план. Для уборки пшеницы Франек заказал на следующий день комбайн, но сено должны были спасать человеческие руки. Оставшиеся в родственниках следы порядочности не позволили бросить на произвол судьбы пропадающую собственность.
Спор вокруг чего-нибудь тяжёлого, сразу же остановился на моей машине. Предложение заехать за коровник со стороны луга, остановиться над ямой и так все оставить, я с негодованием отмела. Не только из-за полной невозможности прокопаться через каменные завалы, но и ввиду последствий. Расстроенный бандит мог из мести разгромить автомобиль. Родственники не настаивали. Франек подумал и вспомнил, что у него есть старое колесо от трактора, валяющееся на сеновале. Двое сильных людей кое-как могут его поднять, но одному не справиться никак.
Поэтому колесо от трактора легло на частично раскопанный колодец, закрыв к нему всякий доступ. Ночь прошла спокойно. На сереньком песочке за коровником остались только собачьи следы, и в обеспокоенных душах расцвела надежда, что поединок с преступником мы наконец-то выиграли.
Буря разразилась ближе к вечеру и прошла немного стороной, не причинив достойного ущерба. Как раз перед этим я вернулась из Варшавы, куда ездила за снимками с ногами бандита. За ужином отпечатки таинственных подошв лежали почти у каждой тарелки, переходили из рук в руки и вызывали различные проявления умственной деятельности. Марек говорил, что дело ясное, фотография является неоспоримым доказательством и теперь каждый должен обо всем догадаться. Он догадался, значит, можем и мы.
— Я не справлюсь, — обиделась Тереза. — Я не знакома лично со всеми бандитами Польши. Я живу в Канаде.
— А канадских бандитов ты знаешь? — поинтересовалась Люцина.
— По-моему, он говорит про ботинки, — подсказала тётя Ядя. — Возле нас ходили такие ботинки и все их видели. Но я не помню.
— Ну, если бы ходили только ботинки, ты бы это запомнила.
— По-видимому ботинки ходили на человеке, — догадалась моя мамуся. — Я всем на ноги не смотрю…
— Значит… Вы имеете в виду человека в ботинках? — уточнил Михал.
— Возможно. Человек в ботинках.
— Ну и кто этот человек? — жадно поинтересовалась Люцина.
— Марек знает, но говорить не хочет, — ответила я с раздражением. — Он все время вам говорит, а вы не слушаете. Он считает, что по этим ботинкам, не знаю каким способом, можно узнать все остальное. Они прятались за коровником, это видели все. Ну и что, я вовсе не уверена, что это был убийца. За коровником мог всякий притаиться, особенно если было на что смотреть. Сами ботинки ничего не значат!
— Подведём итог! — живо предложил Михал. — Может к чему-нибудь придём. Из того, что мы до сих пор знаем, следует, что первым о сокровищах узнал этот облизанный Никсон. Не знаю, каким образом, но узнал. Наверное, прочитал документы. Какие у него ноги?
— Не такие, — сказал Франек, взяв фотографию. — Если он не надел чужие ботинки. Эти просто громадные. У него были поменьше.
— Сомневаюсь, что на такие дела он выберет чужие ботинки, тем более на пару размеров больше, — раскритиковала их я. — Это значит, что прятался не он, а кто-то другой. Следующий в списке — труп. Если облизанный узнал обо всем первым, труп узнал у него…
— И ты думаешь, что труп прятался за коровником? — остановила меня Люцина.
— Я рассуждаю в хронологическом порядке!…
— По-моему, с трупом понятно, — вмешалась Тереза. — Облизанный нашёл Менюшко и взял его в сообщники. Этот труп — это же Менюшко?
— Взял в сообщники и убил? — возмутилась тётя Ядя.
— Не знаю, убил ли. Они же ничего не нашли, зачем было его убивать? Чтобы потерять сообщника?
— Он нашёл себе другого, — напомнила моя мамуся. — Внука прадеда…
— Не прадеда, а нотариуса, — поправил Михал.
— Нотариус тоже мог быть чьим-то прадедом…
— Не мог, потому что умер. Не успел.
— Их было двое, — заметила я. — Один был внуком прадеда, а другой — нотариуса. Перестаньте мешать потомков.
— Я же и говорю, что прадеда…
— Тихо! — вдруг закричала Люцина. — Я все знаю! Уже поняла. Он его вовсе не убивал.
— Кто кого? — не вытерпела Тереза. — Говори полными фразами, а то у тебя опять предки попереплетаются.
— Облизанный не убивал Менюшко. Да, он дал ему наши адреса, хотя, зачем, не знаю… Сейчас, подождите… А может, не давал? Может, Менюшко эти адреса украл?.. Может, он хотел избавиться от него и договориться с нами?..
— Ну, наконец-то, что-то умное, — пробормотал Марек.
Люцина некоторое время неподвижно всматривалась в него горящим взглядом. Потом заморгала и решилась:
— Могло быть и так, в этом больше смысла. В любом случае, облизанный взял Менюшко в сообщники и прислал его сюда. Он хотел действовать тайно, поэтому у Менюшко не было при себе никаких документов, чтобы в случае чего, его нельзя было опознать…
— Это бы указывало, что он допускал мысль о преступлении, — вмешалась я.
— Может, и допускал, но он его не убивал. Как раз наоборот, ему нужен был сообщник и он нашёл себе второго…
— А второго он тоже не убивал? — заинтересовалась моя мамуся.
— Тоже нет. Потом он нашёл Больницкого и тоже его не убил…
— Понятно, что нет. Больницкий же убежал…
— Тихо! Марек сказал, что Больницкий говорил, что облизанный его уговаривал. Это значит, что он искал сообщников среди заинтересованных людей. Среди потомков, которые были с этим как-то связаны…
— Зачем?
— Не знаю, зачем. Все равно. Облизанный их не убивал, но кто-то же убил. Он убивал каждого, кто крутился здесь возле развалин. Значит есть ещё кто-то, кто все знает, наверняка, мы его неоднократно видели. Он ходит в ботинках…
Люцина вдруг замолчала и напряжённо уставилась перед собой. Мы все обернулись, но ничего не увидели, кроме посудного полотенца, которое висело на гвозде. Михал Ольшевский вдруг ожил:
— Я знаю! — победно возвестил он. — Ему приходилось искать Менюшко, Лагевку и Больницкого! Он не читал завещания, должен я вам напомнить! Он должен был догадываться из записок. Он искал потомков людей из тех времён, чтобы сложить все вместе, в каждой семье кто-то что-то знает… Приходилось брать их в сообщники, чтобы они не стали конкурентами!
— Очень хорошо, — подхватила я. — Он начал с Терезы, надеялся с ней договориться, думал, что они поладят, даже, возможно, в ущерб остальным родственникам. Он понял, что из этого ничего не выйдет, и перекинулся на тех, кто не имел прав на наследство…
Тереза толкнула под ребра заглядевшуюся на полотенце Люцину.
— Очнись, а то потом скажешь, что не слышала! — нетерпеливо потребовала она. — Что ты увидела в этом полотенце?
— Не мешай ей, может, у неё видение? — остановила её тётя Ядя.
Люцина очнулась, оторвала взгляд от полотенца и посмотрела на нас.
Мы с Люциной были вырваны из сна способом, несовместимым с хорошим воспитанием. Михал Ольшевский тыкал в нас левой рукой, сжимая в правой алебарду с испачканным чем-то тёмным остриём.
— Я убил его!.. — громко стонал он. — Я убил его!.. Он подкрался! Бросился на меня! В чёрной кольчуге!.. Я убил человека!..
Взгляд на алебарду убедил нас, что он не бредит.
— Ну и слава богу, — нервно произнесла Люцина, пытаясь отобрать у него свой халат. — Сынок, не вытирай это оружие об мой халат… Убил, и хорошо, наконец-то все успокоится…
— Я убил человека… — душераздирающе стонал Михал в бессознательном состоянии. — В чёрной кольчуге!.. Он бросился на меня!..
В спешке я никак не могла найти под кроватью тапочек. У меня мелькнула мысль — откуда взялась кольчуга, но ответ пришёл сам собой. Наверное, опять какая-то историческая личность. Нам ещё не хватало, начать самим всех убивать, очень плохо, что Михалу пришлось это сделать…
Люцина была ужасно бледной, но старалась держаться:
— Где он, — твёрдо спросила она. — Возле колодца?
— Что?.. Нет… Упал… Упал в колодец…
— А кто это был? Кто-то знакомый?
— Не знаю… Я убил его… Он на меня бросился…
Наконец Люцине удалось надеть халат. Стеная и стуча зубами, Михал Ольшевский отвёл нас на место своего преступления. По пути я пыталась утешить его, объясняя, что он убил для самообороны, но и сама чувствовала себя неловко. Из-за коровника донёсся лай собаки.
— Лает над трупом, — прошептал Михал голосом покойника.
— Он знает, что делать, — равнодушно сказала Люцина. — А раньше он не лаял?
— Не знаю. Не слышал…
В сером свете нарождающегося утра было кое-что видно. Мы выглянули из-за угла коровника. Пистолет стоял над колодцем и лаял вниз. О его присутствии мы скорее догадались, чем увидели его.
— Удивительно, — забеспокоилась Люцина. — Пистолет, вместо того чтобы выть — лает. Может он ещё жив?
— Лучше бы живой… — неуверенно пробормотал Михал.
Мне бы этого тоже хотелось. Единственным утешением было то, что убит преступник. Мы осторожно заглянули в колодец, таращась в темноту. После долгих усилий мы увидели внизу какую-то чёрную, абсолютно неподвижную массу.
— Вроде бы есть, — подтвердила Люцина. — Действительно, в чёрной кольчуге…
— Может, и в кольчуге, не видно, — недовольно сказала я. — Надо было взять фонарик. У вас был фонарик…
Михал беспомощно оглянулся. Фонарик у него был, но куда-то подевался. Должен был лежать здесь. В спешке, торопясь, мы забыли про фонарик, хотя в комнате их было целых два. Некоторое время мы бестолково шарили между камнями, после чего опять заглянули в колодец. На дне точно лежала чёрная масса, не известно — живая или мёртвая. Ситуация было отчаянной.
— Матерь божья, что же теперь будет?.. — прошептал сломленный Михал.
— А, собственно говоря, зачем ты его убивал, сынок? — вдруг поинтересовалась Люцина. — Тебе надо было только испугать его и с криком убежать.
— Не знаю, — нервно ответил Михал. — Он на меня вдруг набросился. Сверху, с этих камней. Я забыл, что должен убежать. Потому что… Не знаю… Возможно, я вздремнул…
Со всей искренностью он рассказал нам о своих переживаниях на посту. Мы проявили понимание. Пистолет перестал лаять в колодец и загавкал в сторону дороги. Мы втроём стояли над ямой и не знали, что делать.
К счастью, в этот момент из мрака появился Марек.
— Ради бога, что вы здесь делаете? — раздражённо спросил он. — Чем вы тут занимаетесь?
Перебивая друг друга мы объяснили ему, что Михал убил человека в чёрной кольчуге, причём убил его для самообороны. Описание обстоятельств получилось у нас немного расплывчатым. Марек молча выслушал нас, заглянул в колодец, после чего опять посмотрел на нас.
— Здесь не было никакого человека, — холодно уведомил он.
— Он же лежит там! — обиделась Люцина.
Марек опять заглянул в колодец. Он приглядывался довольно долго, с каменным выражением на лице. Присел, посветил вниз, у него одного был фонарик. Мы напряжённо ждали, не осмеливаясь заглянуть вместе с ним.
— Не может быть, — наконец сказал он и выпрямился. — Ждите здесь, я принесу лестницу.
По неизвестной причине я отправилась за ним к сеновалу, потеряв по дороге тапочки. Моя помощь для переноски лестницы не понадобилась. На обратном пути я наткнулась на Терезу и тётю Ядю, которых сразу же осчастливила информацией о новом убийстве. У Терезы перехватило голос, тётя Ядя обо что-то споткнулась и рухнула на меня. Марек, как то не очень осторожно, опустил лестницу в колодец.
— Ты её не на труп ставишь? — с беспокойством спросила я. — Даже если это убийца, и даже если он умер, лучше этого не делать…
— Лучше возьми фонарик и посвети мне сверху, — ответил он и спустился в колодец.
Тётя Ядя и Тереза шептались в стороне с Люциной, издавая вполголоса драматические восклицания. Михал уселся возле колодца, как символ отчаяния и печали. Марек старательно обследовал покойника внизу. Те трое перестали шептаться и приблизились к яме. Марек как раз вылезал наружу, когда Тереза торжественно начала:
— Да упокой господь его душу…
Марек вежливо дождался окончания молитвы. Выражение его лица было таким, что я начала что-то подозревать. С преступлением Михала Ольшевского было что-то не так…
— Исключительный экземпляр, — обратился он к Михалу, когда Тереза закончила. — Поздравляю, с одного удара! Я же говорил, что никакого человека здесь не было.
— Что?.. — спросила тётя Ядя после минуты удивлённого молчания. — Что он говорит?..
— В таком случае, кто там лежит? — поинтересовалась Люцина.
Михал смотрел на Марека с выражением тупого отчаяния.
— Кабан, — сказал Марек. — Прекрасный экземпляр, килограмм двести пятьдесят. Удивительно, как он мог ходить при таком весе…
Больше ему ничего не удалось сказать. С Люциной случились какие-то конвульсии. Михал чуть не свалился головой в колодец, тётя Ядя, пытаясь заглянуть поглубже, упустила вниз фонарик. Я спустилась за ним и, воспользовавшись случаем, рассмотрела поближе щетину злодея. Тереза ругала Марека, не желая прощать ему то, что он разрешил ей прочитать молитву над трупом кабана. В конце-концов, Марек получил слово.
— Ничего хорошего из этого не получится, — пророчески произнёс он. — Лучше всего было бы вытащить его из колодца и где-нибудь бросить, прежде чем рассветёт. Иначе, уже утром, нам на шею сядет милиция.
— Начнём сейчас! — предложил заново родившийся Михал. — Боже, какое счастье!.. Ни за какие сокровища, я никого больше не убью! Что нам понадобится? Верёвки?..
Процесс извлечения кабана по трудоёмкости превзошёл все наши предыдущие начинания. Участие в нем приняли все, даже моя мамуся. Франек и Ендрек подключились на рассвете. Кабан упорно сопротивлялся, если бы не вера в лежащие под ним сокровища, все бы кончилось тем, что мы воздвигли над ним небольшой курган.
Франеку было достаточно одного взгляда:
— О, боже! Чёрная свинья Пачореков! — расстроился он. — Ну, это нам даром не пройдёт, Пачорек своего не упустит. Сколько я ему говорил: «Не отпускай свинью». Так нет! Вечно она по деревне шаталась…
Нам так и не удалось достичь поставленной цели. С рассветом на ногах было уже все село, и у нас появились не только многочисленные зрители, но и помощники. Кто предупредил милицию, неизвестно, но в тот момент, когда добытый из колодца труп лёг на траву, рядом появился и представитель властей. Он подошёл энергичным шагом, тщательно и молча осмотрел кабана…
— Ну что ж, братец, — наконец сказал он со смесью угрозы и удовлетворения. — Как пить дать, нелегальный забой. Что ж вы, пан Влукневский?..
— Это не мой, — горячо воспротивился Франек. — Я его не забивал. Он не мой, и я за него не отвечаю!
— А чей?
— Пачореков.
— Так я и думал, братец. Значит Пачорек забил?
— Нет.
— А кто?
— Прежде чем мы успели его остановить, вперёд вышел Михал Ольшевский:
— Я, — мужественно объявил он.
Сержант недоуменно уставился на него:
— Вы? Как же?.. Это ваш?
— Нет. Вы же слышали. Пачореков.
— Пачорек согласился?
— Не знаю. Скорее всего нет. Я не знаком с Пачореком.
— А если вы, братец, не знаете Пачорека, то зачем же вы забили его свинью? Украли?
Михал Ольшевский поперхнулся и покраснел.
— Ну что вы!.. Я не забивал… Это того… вообще ошибка! Я вовсе не хотел убивать эту свинью!
— А если вы, браток, не хотели, то зачем забили?
— Потому что я думал, что это человек…
Тут начались Содом и Гомора. Михал Ольшевский пытался объяснить причину, по которой вместо свиньи он хотел убить человека. Прибыл владелец трупа, который начал скандалить, утверждая, что его свинью убили из мести. Милое животное постоянно кому-то мешало!.. Милиционер упорно трактовал происшедшее, как классический случай нелегального забоя. Загвоздка состояла в том, на кого возложить ответственность за преступление. Одновременно он попытался провести следствие по делу о покушении на убийство человека. Прибыла милиция из Венгрова и собрала комиссию по оценке профессиональности забоя. Единогласно было признано, что свинья убита абсолютно правильным мясницким ударом, стали искать нож. Информации о том, что орудием преступления была алебарда, никто всерьёз не воспринял. Пачорек перестал скандалить, поскольку возникли подозрения в преступном сговоре. Михал Ольшевский окончательно запутался в признаниях и начал отпираться от участия в забое, поскольку органы вдруг вспомнили, что здесь уже произошла пара убийств. Возникла альтернатива: либо Михал Ольшевский поубивал всех, и кабана в том числе, либо свинья стала очередной жертвой неизвестного преступника. Из двух зол мы предпочли придерживаться второй версии.
После целого дня невероятных трудностей, умноженных расспросами по поводу удивительного пейзажа за коровником Франека, вопрос решил молодой сержант, который когда-то спрашивал нас про Лагевку.
— Мясо обследовано, свинья здорова, пускай её забирает Пачорек, — решил он. — За нелегальный забой ему придётся заплатить штраф. Виновником будет считаться он, что свинья забита алебардой я в протоколе не напишу. Иначе придётся расследовать, откуда взялась музейная алебарда. Пана Ольшевского я знаю, все понимаю и придираться не буду. Вы вернёте штраф Пачореку, и все будет в порядке. Согласны?
Мы радостно согласились, и наконец все вернулось в хоть какую-то норму.
Марек в свиную афёру не вмешивался, прозорливо исчезнув с горизонта сразу после восхода солнца. Появился он только после вывоза тела. Вся семья собралась в садике перед домом, отходя от потрясений и пытаясь набраться новых сил, поскольку в ближайшей перспективе была нелёгкая ночь. Наполовину раскопанный колодец до сих пор находился в опасности. Нам предстояло обсудить, что делать с этим фантом.
В садике нас нашёл сержант.
— Разрешите представиться, — галантно начал он. — Старший сержант Станислав Бельский. Лучше поздно, чем никогда.
— Очень приятно, — за всех ответила Люцина и пригласила сержанта занять место в кругу семьи.
Сташек Бельский уселся на берёзовый пень, снял фуражку и принялся ею обмахиваться. Франек вздохнул:
— Я знаю, что будет, — угрюмо пробормотал он.
— Не знаете, — твёрдо ответил сержант Бельский. — Извините, но я не слепой. Здесь совершены два преступления и я отчётливо вижу, что назревает третье…
— Третье тоже было, — перебила моя мамуся. — Только от тех никакого прибытка не было, а от этого будут сало и колбаса.
Все вздрогнули. Тереза тихонько охнула. Сержант Бельский был непреклонен:
— Покупайте побольше. Больше никто свиней на прогулку не отпустит, — посоветовал он. — Я хотел сказать, что я тоже человек. И тоже забочусь о своей зарплате. Можете не рассказывать мне бородатых шуток про часы дедушки и ожерелье бабушки, поговорим по-человечески. Что вы ищете в этих колодцах?
В садике воцарилось молчание. Было ясно, что, за все сокровища мира, никто не произнесёт ни слова. Сташек Бельский тяжело вздохнул:
— Я отлично понимаю, что не договорюсь с вами, — грустно предположил он. — Черт с вами, начнём по-другому. Некто Адам Дудек нашёл в своём доме сундучок с документами, я при этом присутствовал. Этот сундучок он сдал в музей. Так?
Теперь Михал Ольшевский не мог молчать:
— Так, — неохотно признался он.
— Я этого прочитать не смог, трудный почерк, но вам, как видно, удалось. Прошло два месяца, и появился первый труп. Вроде бы никакой связи, но через некоторое время, пожалуйста — второй. В тех же местах. Вроде бы опять ничего, но на место преступления приезжает целая семья и начинает раскапывать колодцы. А вместе с этой семьёй пан Ольшевский из музея, то есть тот, кто прочитал документы. Если и здесь нет никакой связи, то я, извините, испанский кардинал. Я думаю, мы заключим какой-то договор, я лично сомневаюсь, что это вы убили тех двоих. Могли бы поговорить по-товарищески. Иначе, нам придётся делать официальные допросы, вам придётся давать ложные показания, зачем? Документы придётся забрать на экспертизу, они могут затеряться…
Михал Ольшевский нервно заёрзал. Не обращая на него внимания, сержант Бельский продолжил:
— Выходят одни сложности и неприятности. А так, поговорим по-человечески, посоветуемся и сразу поймём, на что стоит обратить внимание. Как поступим?
— Ну! — нетерпеливо толкнула я Марека после минуты общего молчания. — Скажи что-нибудь.
— Я ничего не скажу, — твёрдо ответил Марек. — Вам придётся решать самим.
— Тогда я скажу! — вырвалось у Франека.
— Заткнись! — сердито зашипела Люцина.
— Вот теперь ясно видно, что нам сказать нечего, — с сарказмом заметила Тереза.
Моё личное отношение к милиции не позволило остаться в стороне:
— Все молчите! — потребовала я. — Сейчас. В конце-концов, существует же какой-то закон, что если кража совершена внутри семьи, преступник преследуется только по желанию пострадавшего. Существует или нет?
— Существует, — заверил сержант. — Вы украли что-то друг у друга?
— Нет, но милиция может так подумать. Мы поговорим с вами по-человечески, все равно нам ничего другого не остаётся, но при условии, что вы не начнёте подозревать Франека. О том что мы ищем, он знает столько же, как и все остальные. Мы хотим обойтись без дурацких осложнений.
Сержант торжественно поклялся, что такая идиотская мысль, как начать подозревать Франека, ему и в голову не придёт. Атмосфера рассеялась, родственники с облегчением вздохнули. Перебивая друг друга, мы открыли правду, которую сержант воспринял с философским спокойствием. Он проявил интерес только тогда, когда Михал Ольшевский принёс сверху документы и шёпотом их прочитал. Сташек Бельский слушал, как зачарованный.
— Ничего себе! — вырвалось у него. — И я сам вытянул это из-под пола, собственными руками! Ну и ну…
— Единственное, чего я не понимаю, откуда про это наследство узнало столько людей, — обиженно сказал Михал. — Сам я никому не рассказывал, бумаг никто не видел. Вы узнали от меня. Вы говорите, что те, кто нашёл, прочитать не могли. И?.. Откуда они знают?
— В этом мы разберёмся. Теперь ясно просматривается связь между убийствами и этим вашим наследством. Посчитаем… Выходит, что кроме вас об этом знали три человека. Двое убитых и тот, что от вас убежал, как его там… Больницкий…
— Четыре, — уточнила Люцина. — Убийца, наверное, тоже знал…
— Пять, — поправила её Тереза. — А облизанный Никсон? Он болтал про наследство от предков, когда был у меня в Канаде. Я думала, что он ненормальный, оказывается — нет. Он знал, что говорит.
— Облизанный, простите, кто?.. — спросил сбитый с толку сержант.
Каким чудом мы смогли рассказать о событиях и не упомянуть облизанного Никсона, было не понятно, тем не менее о нем заговорили только теперь. Сержант Бельский проявил большой интерес. С большим вниманием он вслушивался в описание его внешности, поведения и гипотетических черт характера, не предъявляя претензий за сокрытие этих сведений от предварительного следствия. Наоборот, было похоже, что он благодарен Терезе и Франеку за возможность самому разобраться в этом вопросе. Он заметно оживился, в глазах его появился блеск.
— Кое-что у меня складывается, — удовлетворённо сообщил он и уставился куда-то вдаль. Он долго медитировал, перерабатывая полученную информацию, возможно даже представлял предстоящие события и вдруг обратился к Михалу:
— Эта свинья действительно на вас бросилась? — недоверчиво спросил он.
Михал страшно разволновался.
— Нет… Скорее, нет… Но было похоже… То есть, теперь мне кажется, что она просто свалилась. Забралась на эту кучу камней и рухнула вместе с ними. Но, даю слово, выглядела она точно как толстый мужик в чёрной кольчуге, который бросился прямо на меня!
— На кой черт она полезла на камни?
— Откуда я знаю? В любом случае она свалилась сверху…
— Наверное, любила альпинизм, — ядовито подсказала Тереза.
— Хорошо, я вам скажу, — добродушно произнесла Люцина. — Там лежали остатки хлеба…
— А-а-а!.. — обрадовался сержант с таким облегчением, будто мотивы поведения покойного кабана были для него камнем преткновения. — Если хлеб, то понятно. Свежий?
— Свежий. Наверное, Михал выбросил.
Михал вспомнил, что действительно бросил остатки еды на камни. Но это были в основном кости от курицы. Хлеба было всего несколько крошек, а курицы — кусочек шкурки с костями. Он засомневался, как такая слабая приманка могла привлечь животное, что такое крошки для такого громадного кабана!
— Ничего, — успокоил его сержант. — У свиней хороший нюх, а на свежий хлеб особое чутьё. А что касается вашего колодца, не знаю… Людей у нас мало, на посты не хватит. Но пока суд да дело, может положим на него что-нибудь очень тяжёлое?..
Мысль показалась нам прекрасной. Колодцу пришлось отступить перед уборкой и подождать ещё пару дней, поскольку небо не предвещало ничего хорошего. Все приметы на земле и на небе указывали на приближение бури, возможно даже с градом, поэтому сельскохозяйственные вопросы выступили на первый план. Для уборки пшеницы Франек заказал на следующий день комбайн, но сено должны были спасать человеческие руки. Оставшиеся в родственниках следы порядочности не позволили бросить на произвол судьбы пропадающую собственность.
Спор вокруг чего-нибудь тяжёлого, сразу же остановился на моей машине. Предложение заехать за коровник со стороны луга, остановиться над ямой и так все оставить, я с негодованием отмела. Не только из-за полной невозможности прокопаться через каменные завалы, но и ввиду последствий. Расстроенный бандит мог из мести разгромить автомобиль. Родственники не настаивали. Франек подумал и вспомнил, что у него есть старое колесо от трактора, валяющееся на сеновале. Двое сильных людей кое-как могут его поднять, но одному не справиться никак.
Поэтому колесо от трактора легло на частично раскопанный колодец, закрыв к нему всякий доступ. Ночь прошла спокойно. На сереньком песочке за коровником остались только собачьи следы, и в обеспокоенных душах расцвела надежда, что поединок с преступником мы наконец-то выиграли.
Буря разразилась ближе к вечеру и прошла немного стороной, не причинив достойного ущерба. Как раз перед этим я вернулась из Варшавы, куда ездила за снимками с ногами бандита. За ужином отпечатки таинственных подошв лежали почти у каждой тарелки, переходили из рук в руки и вызывали различные проявления умственной деятельности. Марек говорил, что дело ясное, фотография является неоспоримым доказательством и теперь каждый должен обо всем догадаться. Он догадался, значит, можем и мы.
— Я не справлюсь, — обиделась Тереза. — Я не знакома лично со всеми бандитами Польши. Я живу в Канаде.
— А канадских бандитов ты знаешь? — поинтересовалась Люцина.
— По-моему, он говорит про ботинки, — подсказала тётя Ядя. — Возле нас ходили такие ботинки и все их видели. Но я не помню.
— Ну, если бы ходили только ботинки, ты бы это запомнила.
— По-видимому ботинки ходили на человеке, — догадалась моя мамуся. — Я всем на ноги не смотрю…
— Значит… Вы имеете в виду человека в ботинках? — уточнил Михал.
— Возможно. Человек в ботинках.
— Ну и кто этот человек? — жадно поинтересовалась Люцина.
— Марек знает, но говорить не хочет, — ответила я с раздражением. — Он все время вам говорит, а вы не слушаете. Он считает, что по этим ботинкам, не знаю каким способом, можно узнать все остальное. Они прятались за коровником, это видели все. Ну и что, я вовсе не уверена, что это был убийца. За коровником мог всякий притаиться, особенно если было на что смотреть. Сами ботинки ничего не значат!
— Подведём итог! — живо предложил Михал. — Может к чему-нибудь придём. Из того, что мы до сих пор знаем, следует, что первым о сокровищах узнал этот облизанный Никсон. Не знаю, каким образом, но узнал. Наверное, прочитал документы. Какие у него ноги?
— Не такие, — сказал Франек, взяв фотографию. — Если он не надел чужие ботинки. Эти просто громадные. У него были поменьше.
— Сомневаюсь, что на такие дела он выберет чужие ботинки, тем более на пару размеров больше, — раскритиковала их я. — Это значит, что прятался не он, а кто-то другой. Следующий в списке — труп. Если облизанный узнал обо всем первым, труп узнал у него…
— И ты думаешь, что труп прятался за коровником? — остановила меня Люцина.
— Я рассуждаю в хронологическом порядке!…
— По-моему, с трупом понятно, — вмешалась Тереза. — Облизанный нашёл Менюшко и взял его в сообщники. Этот труп — это же Менюшко?
— Взял в сообщники и убил? — возмутилась тётя Ядя.
— Не знаю, убил ли. Они же ничего не нашли, зачем было его убивать? Чтобы потерять сообщника?
— Он нашёл себе другого, — напомнила моя мамуся. — Внука прадеда…
— Не прадеда, а нотариуса, — поправил Михал.
— Нотариус тоже мог быть чьим-то прадедом…
— Не мог, потому что умер. Не успел.
— Их было двое, — заметила я. — Один был внуком прадеда, а другой — нотариуса. Перестаньте мешать потомков.
— Я же и говорю, что прадеда…
— Тихо! — вдруг закричала Люцина. — Я все знаю! Уже поняла. Он его вовсе не убивал.
— Кто кого? — не вытерпела Тереза. — Говори полными фразами, а то у тебя опять предки попереплетаются.
— Облизанный не убивал Менюшко. Да, он дал ему наши адреса, хотя, зачем, не знаю… Сейчас, подождите… А может, не давал? Может, Менюшко эти адреса украл?.. Может, он хотел избавиться от него и договориться с нами?..
— Ну, наконец-то, что-то умное, — пробормотал Марек.
Люцина некоторое время неподвижно всматривалась в него горящим взглядом. Потом заморгала и решилась:
— Могло быть и так, в этом больше смысла. В любом случае, облизанный взял Менюшко в сообщники и прислал его сюда. Он хотел действовать тайно, поэтому у Менюшко не было при себе никаких документов, чтобы в случае чего, его нельзя было опознать…
— Это бы указывало, что он допускал мысль о преступлении, — вмешалась я.
— Может, и допускал, но он его не убивал. Как раз наоборот, ему нужен был сообщник и он нашёл себе второго…
— А второго он тоже не убивал? — заинтересовалась моя мамуся.
— Тоже нет. Потом он нашёл Больницкого и тоже его не убил…
— Понятно, что нет. Больницкий же убежал…
— Тихо! Марек сказал, что Больницкий говорил, что облизанный его уговаривал. Это значит, что он искал сообщников среди заинтересованных людей. Среди потомков, которые были с этим как-то связаны…
— Зачем?
— Не знаю, зачем. Все равно. Облизанный их не убивал, но кто-то же убил. Он убивал каждого, кто крутился здесь возле развалин. Значит есть ещё кто-то, кто все знает, наверняка, мы его неоднократно видели. Он ходит в ботинках…
Люцина вдруг замолчала и напряжённо уставилась перед собой. Мы все обернулись, но ничего не увидели, кроме посудного полотенца, которое висело на гвозде. Михал Ольшевский вдруг ожил:
— Я знаю! — победно возвестил он. — Ему приходилось искать Менюшко, Лагевку и Больницкого! Он не читал завещания, должен я вам напомнить! Он должен был догадываться из записок. Он искал потомков людей из тех времён, чтобы сложить все вместе, в каждой семье кто-то что-то знает… Приходилось брать их в сообщники, чтобы они не стали конкурентами!
— Очень хорошо, — подхватила я. — Он начал с Терезы, надеялся с ней договориться, думал, что они поладят, даже, возможно, в ущерб остальным родственникам. Он понял, что из этого ничего не выйдет, и перекинулся на тех, кто не имел прав на наследство…
Тереза толкнула под ребра заглядевшуюся на полотенце Люцину.
— Очнись, а то потом скажешь, что не слышала! — нетерпеливо потребовала она. — Что ты увидела в этом полотенце?
— Не мешай ей, может, у неё видение? — остановила её тётя Ядя.
Люцина очнулась, оторвала взгляд от полотенца и посмотрела на нас.