Из Миланувки Тадеушу пришлось возвращаться в многочисленной компании. Как оказалось, вспышки у него не было. Две недели назад он одолжил её человеку, который теперь всячески избегает встреч с ним, откуда можно сделать вывод, что вспышка отправилась ко всем чертям. Наверное, он её разбил. Слегка обеспокоившись, я потребовала от Тадеуша приложить побольше энергии и уведомить меня, когда он получит прибор. Вместе с Евой они могут привезти её прямо в Волю, где, благодаря происходящим событиям, жизнь протекает достаточно интересно.
— Я сейчас поеду туда с этим человеком, — на всякий случай добавила я. — Если по дороге меня убьёт неизвестный, вы знаете, что сказать следствию.
Михал Ольшевский сидел тихо и в наши разговоры не вмешивался. Выглядел он так, будто изнутри его распирала неизвестная субстанция, выделяющая свет. Его присутствие заставило меня отказаться от поисков вспышки по другим знакомым и махнуть рукой на ловушку, которую должен был заменить живой источник информации. От дома Тадеуша я направилась прямиком в Волю.
— Какого черта вы шлялись по двору Хмельной, сто двадцать два, если знали, что Влукневские жили на Хмельной, сто шесть? — спросила я, выбравшись на люблинскую трассу. — Хоть это вы скажете?
— Я шлялся по всем дворам, — с выражением безграничного счастья ответил Михал Ольшевский. — Того, что я пережил, словами не опишешь.
— Нас было трудно найти?
— Трудно!.. Ха-ха! Вообще невозможно! Вы извините, но про это я могу рассказать сразу!
С большим интересом я выслушала описание тернистого пути к потомкам моих бабки и деда. От Влукневских из села Михал Ольшевский узнал, что Франтишек и Полина имели трех дочерей, которые скорее всего вышли замуж и сменили фамилии. Новых фамилий он, естественно, не узнал. В адресном столе ему не помогли. Влукневские были, он получил много адресов и потратил массу времени на то, чтобы понять, что это совсем не те люди, которых он ищет. Они были разбросаны по всей Польше, некоторые не отвечали на письма, поэтому он наездился досыта. Ещё больше времени он потратил в Тарчине, где Влукневские жили во время войны, там он даже нашёл семью, которая их когда-то знала, но его преследовали неудачи: единственный член этой семьи, хорошо помнивший Франтишека Влукневского, как раз недавно умер, остальные ничего не знали и понятия не имели о фамилиях повыходивших замуж дочерей. Что ещё хуже, он выяснил, что этих Влукневских искал кто-то другой, немного раньше, и этот другой успел переговорить с покойным членом семьи ещё при жизни. Он страшно переволновался и начал исследовать кладбища. В Повонзках, обойдя могилу за могилой, прочитав надпись за надписью, он понял, что обеспечит себе работу на ближайшие десять лет, поэтому перешёл к администрации кладбищ. Ни в одной конторе во всем воеводстве он не нашёл имени Влукневских. Обидно.
— Вы правильно не нашли, потому что Влукневские лежат в склепе, а склеп записан на имя моей мамуси. И вообще, откуда вы взяли Повонзки? Начинать надо было с Брудна!
— Семья старая, я и начал с самого старого кладбища…
Потерпев поражение на кладбищах, Михал сменил направление деятельности и нашёл село Голодоморицы, где также надеялся добыть кое-какую информацию. Он её получил, но такую, что волосы на голове стали дыбом…
— Хо-хо!.. — вырвалось у меня и я прикусила язык.
— Извините? — заинтересовался Михал.
— Ничего, ничего. Говорите дальше…
Михал подозрительно посмотрел на меня и продолжил рассказ. Информация из Голодомориц окончательно его расстроила, в приступе отчаяния он начал часами блуждать по Хмельной улице. Жили же здесь когда-то эти чёртовы Хмелевские, должен же их кто-то знать! Кто-то мог вернуться домой после войны, какой-нибудь кум, сват или сосед, должен же хоть кто-то хоть что-то знать…
— И пожалуйста! — торжествующе закончил он. — Самая глупая идея оказалась удачной! Вы нашлись.
Это понравилось даже мне. Я нашлась исключительно благодаря тому, что там живёт Ева, которой в те времена и на свете не было. Парню крупно повезло…
— Ещё можно было дать объявления в газеты, — критически заметила я. — Время от времени мы кое-что читаем…
Михал Ольшевский беспокойно заёрзал.
— Что вы?.. Это исключено! Это могло произойти только в крайнем случае!
Я удивилась, откуда у него такая неприязнь к прессе. Михал Ольшевский таинственно понизил голос.
— Все должно оставаться в тайне, это очень деликатное дело, оно не должно привлекать ничьего внимания. Могут возникнуть некоторые сложности…
— Не могут, а уже возникли, — сварливо поправила я. — Два трупа и один недобитый, совсем не плохой эффект.
— Что?.. Как это?!..
— Вот так? Вы не слышали об убийствах под Венгровом? Они потрясли всю округу. Я абсолютно уверена, что ваша тайна и наши трупы, в количестве две с половиной штуки, это одно и то же дело. Все закручено вокруг нашей семьи.
— Что вы сказали?! Трупы?!.. Действительно кого-то убили?!..
— Да, среди прочих и Менюшко из Голодомориц. Готова поклясться, что там вы искали Менюшко! Можете молчать дальше — может, ещё пара трупов появится…
Михал Ольшевский окаменел. Я рассказала ему про убийства в Воле, надеясь, что он не выдержит, как-то отреагирует, разболтается, а я наконец-то что-нибудь узнаю. Заинтригована я была дьявольски. Что это за штучки, которые мои родственники выкидывали в те давние времена. Этот парень наверняка что-то об этом знал. Вообще-то все складывалось, но истоки загадки до сих пор были тайной!
Михал Ольшевский отреагировал так, что мне стало страшно за машину. Он мог вырвать рычаг переключения скоростей, выбить стекло или раскрошить приборную панель…
— Менюшко!!!.. — возбуждённо стонал он, заламывая руки и вырывая волосы. — Лагевка!!!.. Все могло разойтись!!!.. Больницкий!!!..
— Немедленно успокойтесь, а то я вас выброшу! — сердито пригрозила я.
— Конечно, вы меня выбросите… Боже мой! Значит все разошлось!!!.. Ну да, эти женщины в вашей семье… Вы меня выбросите!..
— Псих, — произнесла я приговор и нажала на газ, чтобы побыстрее добраться до места и убрать сумасшедшего из машины. Как видно, мои родственники успели навредить ему и из могилы…
Операция освидетельствования личностей прошла безболезненно. Все с суетливой поспешностью показывали ему свои документы. У Терезы, кроме паспорта, с собой оказалось даже свидетельство о рождении. Локализовать трех наследниц Полины Влукневской удалось без труда, контакт с ними принёс Михалу явное облегчение.
— Наконец-то, — взволнованно вздохнул он. — Я вас уже обыскался!.. Наконец-то! Теперь что-то прояснится. Я ничего не скажу, объясняться будем потом, я предвижу некоторые сложности! А пока я вам просто покажу это…
Он торжественно развернул установленный на виду пакет. Как загипнотизированные, мы следили за его руками. Из под нескольких слоёв толстой бумаги показался железный сундук, из которого Михал вынул какую-то ломкую, пожелтевшую, по-видимому, очень старую бумагу.
— Это завещание, — вдохновенно произнёс он. — Завещание пани Софии Больницкой, матери Катарины Войтычко, вашей прабабки. Вы предпочтёте прочесть сами или зачитать вслух?
— Читай вслух, сынок, — торопливо сказала Люцина, — а то мои очки где-то потерялись.
— А что, Тереза снова убирала? — невольно вырвалось у меня.
— Тихо! — зашипела Тереза.
— Во имя отца и сына и святого духа, — торжественно начал Михал, и Тереза инстинктивно перекрестилась. — Я, нижеподписавшаяся София из Хмелевских Больницкая, будучи в здравом уме, но после долгой жизни, приближаясь из-за болезни к царству небесному, в присутствии благородного пана нотариуса Бартоломея Лагевки, настоящим сообщаю свою последнюю волю…
Ошеломлённо и безмолвно мы вслушивались в необычные фразы. Прабабка, царствие ей небесное, отписывала гигантское наследство потомкам своей старшей внучки, полностью забыв о своей дочери Катарине. Единственными потомками этой внучки были моя мамуся и две её сестры…
Добравшись до конца завещания, Михал Ольшевский одним духом прочитал ещё несколько документов, касающихся нашей семьи. Наконец, он замолчал и посмотрел на нас гордым взглядом победителя. В комнате воцарилась звенящая тишина.
— Наконец-то Франек успокоится, — внезапно произнесла тётя Ядя. — Теперь хоть ясно, что он сторожит.
— Ничего не понимаю, — недовольно отозвалась моя мамуся. — Здесь убивают за прабабкины усадьбы? За эти мельницы?
— Скорее, из-за винокурни, — пробурчала Люцина.
— Подождите! — вдруг оживилась Тереза. — Из этого же явно следует, что это не мы должны что-то кому-то отдать, а нам, так? Ну скажите же, так или нет?
— Ну, так… Похоже, что так…
— И мы никому ничего не должны? Слава богу! А то мне это уже надоело!…
Михал Ольшевский сорвался с кресла.
— Как вы можете?! — крикнул он со смертельной обидой. — Какие ещё усадьбы, об усадьбах и речи не было!..
— Как это? Вы же сами читали нам завещание прабабки, — удивлённо перебила моя мамуся. — Зачем же убивать, если все национализировано…
— Да ведь не это важно! Черт с ними, с усадьбами и с винокурней! Вы что, совсем не слушали? Сундук!!!
— Какой сундук? — заинтересовалась Люцина.
Михал Ольшевский отчаянно застонал, схватил завещание и заново зачитал фрагмент, касающийся окованного сундука, полученного Бартоломеем Лагевкой на хранение. В сундуке должны были лежать разные ценные вещи и пятнадцать тысяч рублей золотом.
— И что стало с этим сундуком? — спросила моя мамуся.
— Давным-давно сгинул, — убеждённо ответила Люцина. С того времени прошли две мировые войны…
— И одна революция, — ехидно подсказала я.
— Две революции, — нервно поправил Михал. — Какая разница? Это не имеет значения…
— Сынок, опомнись, — с жалостью произнесла Люцина. — Что могло сохраниться за две войны и две революции! Давно все разворовали!
Михал Ольшевский разволновался настолько, что начал глотать части предложений и даже слов:
— Во-первых, нота… В тридцать …вятом… году! — кричал он. — Лежало, как и лежит! Согласно во… во-вторых! Вот так! Я знаю! Ни на каких рынках! Не было!…
— Дайте ему воды, а то у него судороги начнутся, — забеспокоилась Тереза.
— Зачем вы его расстраиваете, — упрекнула их тётя Ядя. — Дайте ему договорить. Пусть он расскажет все, что знает.
— Ну ладно, пусть скажет, — согласилась Люцина. — Я во все это вообще не верю, но пусть будет так, как он хочет.
Михал Ольшевский, пытаясь обрести дар речи, вытягивал из сундука и разбрасывал по столу документы. Он схватил стакан Терезы с остатками чая и залпом выпил. Поперхнулся, отдышался, собрался, разложил бумаги в нужном порядке и вновь приступил к объяснениям, пытаясь подавить охватившее его волнение.
Из повторно прочитанных бумаг неумолимо следовало, что таинственный сундук две революции и одну войну выдержал. Оставался вопрос второй войны. Михал Ольшевский упёрся, что сундук должен был выдержать и вторую, поскольку ни один из содержавшихся в нем предметов никогда не увидел дневного света. Ни один из них никто не продавал и не покупал. Ни один нигде не появился. Сундук должен где-то лежать нетронутым и все тут!
— Что это вообще за предметы? — раздражённо спросила Тереза.
— Ну, наконец-то! — победно выкрикнул Михал. — Наконец-то! Сейчас вы убедитесь…
Он схватил очередную бумажку очень большого формата, частично порванную и будто изъеденную молью.
— Монет золотых и серебряных разных, две тысячи штук, в том числе византийских, давно не используемых, — довольно объявил он. — Это нумизматическая коллекция высшего класса!.. Вот, пожалуйста… Подсвечник золотой, семирожковый, весом в пуд с четвертью, украшенный каменьями и зеленой жемчужиной грушевидной формы в основании, выкупленный триста лет назад у рода неких Ожинов, добытый во время крестовых походов, одна штука… С зеленой жемчужиной, обратите внимание. Такие подсвечники есть, но как раз с зеленой жемчужиной ни одного… Кубков серебряных, изготовленных по заказу графов Лепежинских при жизни короля Батора, с оленями, на ножке в форме рогов, три штуки… Сервиз серебряный, на пятьдесят восемь персон, исполненный краковским ювелиром в 1398 году от Рождества Христова, со сценами охоты… Шкатулка для драгоценностей из чистого золота, в итальянском стиле, с искусной резьбой…
— Он с ума сошёл? — удивилась Люцина. — Сынок, ты что читаешь?
— Изготовленная для короля Зигмунта Августа, — продолжал по инерции Михал, — украшенная кораллом, купленная у князей Радзивиллов. Старинный головной убор, выполненный из трехсот жемчужин…
— Что вы читаете, — подозрительно прервала его Тереза. — Это должно быть в сундуке?
— Наверное, это описание какого-то древнего клада, — неуверенно предположила тётя Ядя.
— Ничего подобного! — энергично запротестовал Михал. — Это как раз то, что вы наследуете! Предметы, оставленные внучке пани Софией Больницкой! Содержимое этого сундука!
— Чепуха! — презрительно провозгласила Люцина. — Полный вздор! Головной убор из трехсот жемчужин!.. Идиотизм. В этой семье никогда ничего подобного не было.
— Откуда вы знаете? Это все спрятано!
— Да где там, — скептически произнесла моя мамуся. — Наша семья никогда не была такой богатой.
Мне стало нравиться происходящее. До сих пор я слушала в некотором оцепенении, пытаясь разгадать причины, по которым этот чужой парень так горячится. Теперь все прошло, я поняла интерес Михала Ольшевского, как-никак искусствоведа.
— Замолчите! — решительно вмешалась я. — Меня лично все происходящее и не касается, чтобы что-то получить, мне придётся убить вас троих, но я интересуюсь старинными вещами. Покажите ещё раз эти бумаги!
— Ну, наконец-то! — облегчённо вздохнул Михал.
— А я в эти бредни не верю, — уведомила нас Тереза.
Повторно просмотрев при помощи Михала все документы, я стала на что-то надеяться. Из них следовало, что не столько семья, сколько прабабка обогатилась, как-то внезапно и без видимых последствий. Наследство от графини, наследство от родственника, приданное прабабки… Все, что было, она запихала в сундук, благодаря чему все это не растранжирено…
— Дурочки, — сказала я без всякого уважения. — Конечно, семья была не богатой, от самой прабабки осталось какое-то барахло…
— Баччиарелли! — выкрикнул с обидой Михал.
— А что такое один Баччиарелли по сравнению со всем остальным! Пара каких-то мелочей, а все остальное — это побочные наследства, которые прабабка вообще не трогала. Кроме того, усадьбы и мельницы были настоящими. Франек их помнит. Вас никогда не удивляло, что прабабка ничего не получила от предков?
— У неё ничего не было, потому что не было у предков, — гордо ответила моя мамуся.
— Значит, усадьбы Франек выдумал? Я всегда думала, что кроется за этой каретой…
— Какой каретой? — неуверенно прервала Тереза.
— Все знают, что прабабка смылась от прадеда и потом была привезена в Тоньчу в карете с четвёркой коней. Так откуда карета? Из этой нищеты? По-моему, что-то в этом есть, раз у матери прабабки была карета с четвёркой коней, а у прабабки эта халупа в Тоньчи…
— Бабку лишили наследства, — неуверенно объяснила моя мамуся.
— То-то и оно. А с имуществом предков что стало? И с её приданым? Карета была, а приданого не было?
— Она очень мудро рассуждает, — похвалила меня тётя Ядя.
— Кажется, что всего этого много только потому, что прабабка все хорошо спрятала. Подумайте, что бы произошло, если бы прабабка получила своё наследство вовремя, что бы от него осталось? Прадед докупил бы земли, построил большой дом, может, расстарался бы о карете, а потом все разошлось бы по девяти детям. Ещё до первой мировой войны стало бы расходиться…
Агитация мне удалась, Михал Ольшевский одобрительно кивал головой, моя мамуся и Тереза начали сомневаться, но Люцина была непоколебима.
— Триста жемчужин! — презрительно фыркнула она. — Как же!..
— Дались тебе эти триста жемчужин! — разозлилась на неё Тереза. — Триста жемчужин да триста жемчужин! Ты там больше ничего не заметила?
— Золотая шкатулка с резьбой в итальянском стиле! — вспомнила Люцина с ещё большим пренебрежением. — Византийский подсвечник! Фи!..
— Бокал венецианского стекла, украшенный резьбой и оправленный в золото, — дерзко напомнил Михал.
— Такой, как Любомирский разбил о свою голову, — добавили я. — Хотела бы я увидеть нечто подобное…
— Увидишь! — сварливо фыркнула Люцина. — Ухо от селёдки!
Тётя Ядя опять попробовала вмешаться:
— Да подождите же, пусть он расскажет все до конца. Почему вы считаете, что это ещё никто не украл? Откуда вы это знаете?
Михал благодарно посмотрел на неё и подождал, пока другие перестанут ссориться.
— Сейчас я все объясню, — сказал он поспешно. — Как я сказал — я искусствовед. Десять… нет, пятнадцать лет я интересуюсь антиквариатом, исследовал, осматривал… Потом все каникулы я проводил за границей, наработался как вол, но не в том дело… Я осмотрел все музеи, все доступные частные коллекции, собирал все сведения об аукционах, распродажах, наследствах, сейчас я в состоянии рассказать вам, где что находится по всему миру. А лучше всего я знаю, что было в Польше, что украли и вывезли, что Потоцкий проиграл в 1909 году в Монте-Карло…
— И что он проиграл? — вдруг заинтересовалась моя мамуся.
— Серебряную упряжь для коня в стиле барокко, украшенную бирюзой и жемчугом. Упряжь и седло. Это он и оставил.
— Он поехал в Монте-Карло с упряжью в стиле барокко? — недоверчиво поинтересовалась Тереза.
— Ради бога! Он её оставил дома, а деньги ему дал один французский торговец, который давно поджидал удобного случая. Месяцем позже все перешло в собственность одного английского коллекционера. Подобную информацию я собираю много лет…
— Ну, хорошо, — остановила его Люцина. — А какое это имеет отношение к делу? К сундуку нашей прабабки?
— Я же рассказываю. Я знаю судьбу всех шедевров по всей Европе и большей части во всем мире. И могу сказать…
Михал остановился. Он посмотрел на нас, поднялся с кресла, немного помолчал и наконец очень торжественно закончил:
— Пожалуйста… Со всей ответственностью я могу вам сказать, что ни один из упомянутых предметов нигде не появлялся. Совсем нигде. И никогда. Никто о них даже не упоминал. А означать это может только одно… Это может означать только то, что ни у кого этого нет. Все эти сокровища до сих пор лежат в сундуке, как и много лет назад. В целости и сохранности!…
Мы смотрели на него заворожённо и несколько туповато, смысл его слов доходил до нас постепенно, с некоторым сопротивлением. Если он говорил правду… Если не преувеличивал своих знаний… Действительно, существовала возможность, что наследство прабабки, в отличном состоянии, до сих пор лежало где-то в безопасном месте и ожидало наследников…
— Ну, знаете… — возбуждённо прошептала тётя Ядя.
Люцина очнулась первой.
— Где там! — скептически фыркнула она. — Дудки! Может оно и лежит целое, но мы этого не получим, это точно. И вообще, вздор!
— Почему?! — обиделся Михал. — Я же сказал!..
— Ну и что, что ты сказал, сынок, можешь говорить все, что хочешь. Подумайте, мы бы от этого разбогатели?
— Конечно! — воодушевлённо подтвердила моя мамуся.
— А вот и нет. Наша семья не может разбогатеть. Мало было случаев? И что? Кто-нибудь разбогател?
Я тоже очнулась. Люцина была права, над моей семьёй висел какой-то злой рок, который сводил на нет все попытки получения материальных благ.
— Действительно, — неохотно призналась я. — Каждый делал что мог, чтобы, упаси бог, чего-нибудь не получить. Я уже не говорю, что мы все своё барахло, по примеру других, перед самым восстанием перевезли в Варшаву и запихнули в дом бабки, а в этот дом как раз попала первая бомба. Но, насколько я знаю, мой папаша продал сад как раз тогда, когда начали обогащаться зеленщики, не вспоминаю о довоенных долларах, от которых он избавился при оккупации, потому что думал, что они не понадобятся. Кажется, и раньше что-то было…
— Конечно, — подхватила Люцина. — Твой дед продал землю под Варшавой, одиннадцать гектаров, а на следующий день твоя бабка купила на эти деньги коробку спичек…
— Ничего подобного, — воспротивилась моя мамуся. — Вовсе и не коробку спичек, а петуха. Из этого петуха получился бульон.
— Она действительно купила петуха за одиннадцать гектаров? — заинтересовалась тётя Ядя.
— Действительно. Была инфляция — этот петух как раз столько и стоил.
— Боже мой! — испуганно сказал Михал Ольшевский. — Но это было раньше! Может, уже прошло?..
— Сомневаюсь, — холодно произнесла Тереза. — Моя средняя сестра уже после войны выбросила в Вислу два колечка из чистого золота…
— А моя мамуся выбросила на свалку корсет, в который бабушка зашила золотые рубли, — дополнила я. — Но подождите, может, он и прав. Хотя, кто знает? Тереза ещё не довела Тадеуша до банкротства…
— Зато я уговорила его купить акции золотых приисков, — с горечью пробурчала Тереза.
— Ну и что?
— Ничего. Они у нас есть. Стоят шесть долларов.
— А за сколько купили?
— За четыреста…
— Только не пытайтесь их продавать, — предостерегла Люцина, — на следующий день окажется, что там нашли уран…
Нарисованный Михалом Ольшевским образ сундука, мне очень понравился, и я не собиралась от него отказываться. Поэтому я решила добавить в семью немного оптимизма.
— Подождите! А может, это предзнаменование? У одной только прабабки было немного здравого смысла, она предвидела эти семейные сложности, и, чтобы не растрынькать эти богатства, хорошо их спрятала. Может, в конце концов, у нас ничего и не получится, но разыскать их надо. Подумайте, если мы теперь плюнем на этот сундук, это будет классический пример делать все наоборот, любой нормальный человек стал бы искать, даже если бы ничего не было…
— А я говорю, что есть! — крикнул Михал Ольшевский.
— Есть или нет, а поискать надо. Может, это проклятие уже немного ослабло…
— Она права, — горячо поддержала меня тётя Ядя.
— И-и-и-и-и… — сказала Люцина.
Михал очень нервничал и все время то вставал, то садился. Теперь он опять сорвался с кресла.
— Здесь дело уже не в проклятии! — выкрикнул он с запалом. — Извините, но это было бы преступлением!… Преступлением перед национальной культурой!… В нашей стране и в нашем положении, такой случай выпадает раз в столетие!… Было бы преступлением, даже не попробовать найти такие шедевры.
Конфликт в роду Радзивиллов убедил Люцину окончательно, она перестала упрямиться.
Место укрытия драгоценного сундука не оставляло сомнений. Он должен был находиться в пределах собственности Франека, о чем явно свидетельствовали слова его отца.
— Отец говорил, что здесь, — рассудительно, с облегчением, но в то же время озабоченно заметил Франек. — Он говорил: «Здесь, здесь», что он имел ввиду? Не национализированные же усадьбы!
— Хорошо. Здесь, но где? — нетерпеливо сказала Тереза.
— Это спрятано давно, — напомнил Михал Ольшевский, для которого деревня Воля стала излюбленным местом времяпровождения. — Нотариусу помогал Франтишек Влукневский, человек, как здесь написано, исключительной порядочности, нотариус ему доверял. Действительно, все указывает на то, что здесь…
— Кроме того, здесь все и ищут, — ехидно заметила я. — Заинтересованные потомки валят табунами…
— О, боже, мы уже знаем, что здесь, но где?! — застонала Люцина.
На этот вопрос никто ответить не смог. Раскопанный колодец оказался пустым. Вопреки утверждению моей мамуси, что в старом подвале ничего нет, все настойчивее стала появляться идея разобрать развалины. Заброшенная, лежащая в отдалении куча камней так и просилась что-нибудь под неё спрятать. В любом случае, в подвал стоило заглянуть. Расчистить вход, посветить лампой, проверить кирпичи и штукатурку…
Для работ по расчистке мы созрели за один день, после чего стали разбираться с подключением к делу милиции. Получилось, что привлечь её не получится, не из-за налога на наследство, а из-за Франека. Именно его когда-то назначили охранять сокровища, теперь он оказывался в двусмысленном положении. Он не мог доказать, что до сих пор не имел ни малейшего понятия о сокровищах, его бы начали подозревать. У милиции временами возникают очень странные идеи.
— Я сейчас поеду туда с этим человеком, — на всякий случай добавила я. — Если по дороге меня убьёт неизвестный, вы знаете, что сказать следствию.
Михал Ольшевский сидел тихо и в наши разговоры не вмешивался. Выглядел он так, будто изнутри его распирала неизвестная субстанция, выделяющая свет. Его присутствие заставило меня отказаться от поисков вспышки по другим знакомым и махнуть рукой на ловушку, которую должен был заменить живой источник информации. От дома Тадеуша я направилась прямиком в Волю.
— Какого черта вы шлялись по двору Хмельной, сто двадцать два, если знали, что Влукневские жили на Хмельной, сто шесть? — спросила я, выбравшись на люблинскую трассу. — Хоть это вы скажете?
— Я шлялся по всем дворам, — с выражением безграничного счастья ответил Михал Ольшевский. — Того, что я пережил, словами не опишешь.
— Нас было трудно найти?
— Трудно!.. Ха-ха! Вообще невозможно! Вы извините, но про это я могу рассказать сразу!
С большим интересом я выслушала описание тернистого пути к потомкам моих бабки и деда. От Влукневских из села Михал Ольшевский узнал, что Франтишек и Полина имели трех дочерей, которые скорее всего вышли замуж и сменили фамилии. Новых фамилий он, естественно, не узнал. В адресном столе ему не помогли. Влукневские были, он получил много адресов и потратил массу времени на то, чтобы понять, что это совсем не те люди, которых он ищет. Они были разбросаны по всей Польше, некоторые не отвечали на письма, поэтому он наездился досыта. Ещё больше времени он потратил в Тарчине, где Влукневские жили во время войны, там он даже нашёл семью, которая их когда-то знала, но его преследовали неудачи: единственный член этой семьи, хорошо помнивший Франтишека Влукневского, как раз недавно умер, остальные ничего не знали и понятия не имели о фамилиях повыходивших замуж дочерей. Что ещё хуже, он выяснил, что этих Влукневских искал кто-то другой, немного раньше, и этот другой успел переговорить с покойным членом семьи ещё при жизни. Он страшно переволновался и начал исследовать кладбища. В Повонзках, обойдя могилу за могилой, прочитав надпись за надписью, он понял, что обеспечит себе работу на ближайшие десять лет, поэтому перешёл к администрации кладбищ. Ни в одной конторе во всем воеводстве он не нашёл имени Влукневских. Обидно.
— Вы правильно не нашли, потому что Влукневские лежат в склепе, а склеп записан на имя моей мамуси. И вообще, откуда вы взяли Повонзки? Начинать надо было с Брудна!
— Семья старая, я и начал с самого старого кладбища…
Потерпев поражение на кладбищах, Михал сменил направление деятельности и нашёл село Голодоморицы, где также надеялся добыть кое-какую информацию. Он её получил, но такую, что волосы на голове стали дыбом…
— Хо-хо!.. — вырвалось у меня и я прикусила язык.
— Извините? — заинтересовался Михал.
— Ничего, ничего. Говорите дальше…
Михал подозрительно посмотрел на меня и продолжил рассказ. Информация из Голодомориц окончательно его расстроила, в приступе отчаяния он начал часами блуждать по Хмельной улице. Жили же здесь когда-то эти чёртовы Хмелевские, должен же их кто-то знать! Кто-то мог вернуться домой после войны, какой-нибудь кум, сват или сосед, должен же хоть кто-то хоть что-то знать…
— И пожалуйста! — торжествующе закончил он. — Самая глупая идея оказалась удачной! Вы нашлись.
Это понравилось даже мне. Я нашлась исключительно благодаря тому, что там живёт Ева, которой в те времена и на свете не было. Парню крупно повезло…
— Ещё можно было дать объявления в газеты, — критически заметила я. — Время от времени мы кое-что читаем…
Михал Ольшевский беспокойно заёрзал.
— Что вы?.. Это исключено! Это могло произойти только в крайнем случае!
Я удивилась, откуда у него такая неприязнь к прессе. Михал Ольшевский таинственно понизил голос.
— Все должно оставаться в тайне, это очень деликатное дело, оно не должно привлекать ничьего внимания. Могут возникнуть некоторые сложности…
— Не могут, а уже возникли, — сварливо поправила я. — Два трупа и один недобитый, совсем не плохой эффект.
— Что?.. Как это?!..
— Вот так? Вы не слышали об убийствах под Венгровом? Они потрясли всю округу. Я абсолютно уверена, что ваша тайна и наши трупы, в количестве две с половиной штуки, это одно и то же дело. Все закручено вокруг нашей семьи.
— Что вы сказали?! Трупы?!.. Действительно кого-то убили?!..
— Да, среди прочих и Менюшко из Голодомориц. Готова поклясться, что там вы искали Менюшко! Можете молчать дальше — может, ещё пара трупов появится…
Михал Ольшевский окаменел. Я рассказала ему про убийства в Воле, надеясь, что он не выдержит, как-то отреагирует, разболтается, а я наконец-то что-нибудь узнаю. Заинтригована я была дьявольски. Что это за штучки, которые мои родственники выкидывали в те давние времена. Этот парень наверняка что-то об этом знал. Вообще-то все складывалось, но истоки загадки до сих пор были тайной!
Михал Ольшевский отреагировал так, что мне стало страшно за машину. Он мог вырвать рычаг переключения скоростей, выбить стекло или раскрошить приборную панель…
— Менюшко!!!.. — возбуждённо стонал он, заламывая руки и вырывая волосы. — Лагевка!!!.. Все могло разойтись!!!.. Больницкий!!!..
— Немедленно успокойтесь, а то я вас выброшу! — сердито пригрозила я.
— Конечно, вы меня выбросите… Боже мой! Значит все разошлось!!!.. Ну да, эти женщины в вашей семье… Вы меня выбросите!..
— Псих, — произнесла я приговор и нажала на газ, чтобы побыстрее добраться до места и убрать сумасшедшего из машины. Как видно, мои родственники успели навредить ему и из могилы…
* * *
Вечером, в половине девятого, в доме Франека, в комнате на втором этаже собралась вся семья. Михал Ольшевский положил на стол большой и очень тяжёлый пакет, за которым мы заехали по дороге. Он взял его в музее в Ливе, после того как оправился от потрясения и немного успокоился.Операция освидетельствования личностей прошла безболезненно. Все с суетливой поспешностью показывали ему свои документы. У Терезы, кроме паспорта, с собой оказалось даже свидетельство о рождении. Локализовать трех наследниц Полины Влукневской удалось без труда, контакт с ними принёс Михалу явное облегчение.
— Наконец-то, — взволнованно вздохнул он. — Я вас уже обыскался!.. Наконец-то! Теперь что-то прояснится. Я ничего не скажу, объясняться будем потом, я предвижу некоторые сложности! А пока я вам просто покажу это…
Он торжественно развернул установленный на виду пакет. Как загипнотизированные, мы следили за его руками. Из под нескольких слоёв толстой бумаги показался железный сундук, из которого Михал вынул какую-то ломкую, пожелтевшую, по-видимому, очень старую бумагу.
— Это завещание, — вдохновенно произнёс он. — Завещание пани Софии Больницкой, матери Катарины Войтычко, вашей прабабки. Вы предпочтёте прочесть сами или зачитать вслух?
— Читай вслух, сынок, — торопливо сказала Люцина, — а то мои очки где-то потерялись.
— А что, Тереза снова убирала? — невольно вырвалось у меня.
— Тихо! — зашипела Тереза.
— Во имя отца и сына и святого духа, — торжественно начал Михал, и Тереза инстинктивно перекрестилась. — Я, нижеподписавшаяся София из Хмелевских Больницкая, будучи в здравом уме, но после долгой жизни, приближаясь из-за болезни к царству небесному, в присутствии благородного пана нотариуса Бартоломея Лагевки, настоящим сообщаю свою последнюю волю…
Ошеломлённо и безмолвно мы вслушивались в необычные фразы. Прабабка, царствие ей небесное, отписывала гигантское наследство потомкам своей старшей внучки, полностью забыв о своей дочери Катарине. Единственными потомками этой внучки были моя мамуся и две её сестры…
Добравшись до конца завещания, Михал Ольшевский одним духом прочитал ещё несколько документов, касающихся нашей семьи. Наконец, он замолчал и посмотрел на нас гордым взглядом победителя. В комнате воцарилась звенящая тишина.
— Наконец-то Франек успокоится, — внезапно произнесла тётя Ядя. — Теперь хоть ясно, что он сторожит.
— Ничего не понимаю, — недовольно отозвалась моя мамуся. — Здесь убивают за прабабкины усадьбы? За эти мельницы?
— Скорее, из-за винокурни, — пробурчала Люцина.
— Подождите! — вдруг оживилась Тереза. — Из этого же явно следует, что это не мы должны что-то кому-то отдать, а нам, так? Ну скажите же, так или нет?
— Ну, так… Похоже, что так…
— И мы никому ничего не должны? Слава богу! А то мне это уже надоело!…
Михал Ольшевский сорвался с кресла.
— Как вы можете?! — крикнул он со смертельной обидой. — Какие ещё усадьбы, об усадьбах и речи не было!..
— Как это? Вы же сами читали нам завещание прабабки, — удивлённо перебила моя мамуся. — Зачем же убивать, если все национализировано…
— Да ведь не это важно! Черт с ними, с усадьбами и с винокурней! Вы что, совсем не слушали? Сундук!!!
— Какой сундук? — заинтересовалась Люцина.
Михал Ольшевский отчаянно застонал, схватил завещание и заново зачитал фрагмент, касающийся окованного сундука, полученного Бартоломеем Лагевкой на хранение. В сундуке должны были лежать разные ценные вещи и пятнадцать тысяч рублей золотом.
— И что стало с этим сундуком? — спросила моя мамуся.
— Давным-давно сгинул, — убеждённо ответила Люцина. С того времени прошли две мировые войны…
— И одна революция, — ехидно подсказала я.
— Две революции, — нервно поправил Михал. — Какая разница? Это не имеет значения…
— Сынок, опомнись, — с жалостью произнесла Люцина. — Что могло сохраниться за две войны и две революции! Давно все разворовали!
Михал Ольшевский разволновался настолько, что начал глотать части предложений и даже слов:
— Во-первых, нота… В тридцать …вятом… году! — кричал он. — Лежало, как и лежит! Согласно во… во-вторых! Вот так! Я знаю! Ни на каких рынках! Не было!…
— Дайте ему воды, а то у него судороги начнутся, — забеспокоилась Тереза.
— Зачем вы его расстраиваете, — упрекнула их тётя Ядя. — Дайте ему договорить. Пусть он расскажет все, что знает.
— Ну ладно, пусть скажет, — согласилась Люцина. — Я во все это вообще не верю, но пусть будет так, как он хочет.
Михал Ольшевский, пытаясь обрести дар речи, вытягивал из сундука и разбрасывал по столу документы. Он схватил стакан Терезы с остатками чая и залпом выпил. Поперхнулся, отдышался, собрался, разложил бумаги в нужном порядке и вновь приступил к объяснениям, пытаясь подавить охватившее его волнение.
Из повторно прочитанных бумаг неумолимо следовало, что таинственный сундук две революции и одну войну выдержал. Оставался вопрос второй войны. Михал Ольшевский упёрся, что сундук должен был выдержать и вторую, поскольку ни один из содержавшихся в нем предметов никогда не увидел дневного света. Ни один из них никто не продавал и не покупал. Ни один нигде не появился. Сундук должен где-то лежать нетронутым и все тут!
— Что это вообще за предметы? — раздражённо спросила Тереза.
— Ну, наконец-то! — победно выкрикнул Михал. — Наконец-то! Сейчас вы убедитесь…
Он схватил очередную бумажку очень большого формата, частично порванную и будто изъеденную молью.
— Монет золотых и серебряных разных, две тысячи штук, в том числе византийских, давно не используемых, — довольно объявил он. — Это нумизматическая коллекция высшего класса!.. Вот, пожалуйста… Подсвечник золотой, семирожковый, весом в пуд с четвертью, украшенный каменьями и зеленой жемчужиной грушевидной формы в основании, выкупленный триста лет назад у рода неких Ожинов, добытый во время крестовых походов, одна штука… С зеленой жемчужиной, обратите внимание. Такие подсвечники есть, но как раз с зеленой жемчужиной ни одного… Кубков серебряных, изготовленных по заказу графов Лепежинских при жизни короля Батора, с оленями, на ножке в форме рогов, три штуки… Сервиз серебряный, на пятьдесят восемь персон, исполненный краковским ювелиром в 1398 году от Рождества Христова, со сценами охоты… Шкатулка для драгоценностей из чистого золота, в итальянском стиле, с искусной резьбой…
— Он с ума сошёл? — удивилась Люцина. — Сынок, ты что читаешь?
— Изготовленная для короля Зигмунта Августа, — продолжал по инерции Михал, — украшенная кораллом, купленная у князей Радзивиллов. Старинный головной убор, выполненный из трехсот жемчужин…
— Что вы читаете, — подозрительно прервала его Тереза. — Это должно быть в сундуке?
— Наверное, это описание какого-то древнего клада, — неуверенно предположила тётя Ядя.
— Ничего подобного! — энергично запротестовал Михал. — Это как раз то, что вы наследуете! Предметы, оставленные внучке пани Софией Больницкой! Содержимое этого сундука!
— Чепуха! — презрительно провозгласила Люцина. — Полный вздор! Головной убор из трехсот жемчужин!.. Идиотизм. В этой семье никогда ничего подобного не было.
— Откуда вы знаете? Это все спрятано!
— Да где там, — скептически произнесла моя мамуся. — Наша семья никогда не была такой богатой.
Мне стало нравиться происходящее. До сих пор я слушала в некотором оцепенении, пытаясь разгадать причины, по которым этот чужой парень так горячится. Теперь все прошло, я поняла интерес Михала Ольшевского, как-никак искусствоведа.
— Замолчите! — решительно вмешалась я. — Меня лично все происходящее и не касается, чтобы что-то получить, мне придётся убить вас троих, но я интересуюсь старинными вещами. Покажите ещё раз эти бумаги!
— Ну, наконец-то! — облегчённо вздохнул Михал.
— А я в эти бредни не верю, — уведомила нас Тереза.
Повторно просмотрев при помощи Михала все документы, я стала на что-то надеяться. Из них следовало, что не столько семья, сколько прабабка обогатилась, как-то внезапно и без видимых последствий. Наследство от графини, наследство от родственника, приданное прабабки… Все, что было, она запихала в сундук, благодаря чему все это не растранжирено…
— Дурочки, — сказала я без всякого уважения. — Конечно, семья была не богатой, от самой прабабки осталось какое-то барахло…
— Баччиарелли! — выкрикнул с обидой Михал.
— А что такое один Баччиарелли по сравнению со всем остальным! Пара каких-то мелочей, а все остальное — это побочные наследства, которые прабабка вообще не трогала. Кроме того, усадьбы и мельницы были настоящими. Франек их помнит. Вас никогда не удивляло, что прабабка ничего не получила от предков?
— У неё ничего не было, потому что не было у предков, — гордо ответила моя мамуся.
— Значит, усадьбы Франек выдумал? Я всегда думала, что кроется за этой каретой…
— Какой каретой? — неуверенно прервала Тереза.
— Все знают, что прабабка смылась от прадеда и потом была привезена в Тоньчу в карете с четвёркой коней. Так откуда карета? Из этой нищеты? По-моему, что-то в этом есть, раз у матери прабабки была карета с четвёркой коней, а у прабабки эта халупа в Тоньчи…
— Бабку лишили наследства, — неуверенно объяснила моя мамуся.
— То-то и оно. А с имуществом предков что стало? И с её приданым? Карета была, а приданого не было?
— Она очень мудро рассуждает, — похвалила меня тётя Ядя.
— Кажется, что всего этого много только потому, что прабабка все хорошо спрятала. Подумайте, что бы произошло, если бы прабабка получила своё наследство вовремя, что бы от него осталось? Прадед докупил бы земли, построил большой дом, может, расстарался бы о карете, а потом все разошлось бы по девяти детям. Ещё до первой мировой войны стало бы расходиться…
Агитация мне удалась, Михал Ольшевский одобрительно кивал головой, моя мамуся и Тереза начали сомневаться, но Люцина была непоколебима.
— Триста жемчужин! — презрительно фыркнула она. — Как же!..
— Дались тебе эти триста жемчужин! — разозлилась на неё Тереза. — Триста жемчужин да триста жемчужин! Ты там больше ничего не заметила?
— Золотая шкатулка с резьбой в итальянском стиле! — вспомнила Люцина с ещё большим пренебрежением. — Византийский подсвечник! Фи!..
— Бокал венецианского стекла, украшенный резьбой и оправленный в золото, — дерзко напомнил Михал.
— Такой, как Любомирский разбил о свою голову, — добавили я. — Хотела бы я увидеть нечто подобное…
— Увидишь! — сварливо фыркнула Люцина. — Ухо от селёдки!
Тётя Ядя опять попробовала вмешаться:
— Да подождите же, пусть он расскажет все до конца. Почему вы считаете, что это ещё никто не украл? Откуда вы это знаете?
Михал благодарно посмотрел на неё и подождал, пока другие перестанут ссориться.
— Сейчас я все объясню, — сказал он поспешно. — Как я сказал — я искусствовед. Десять… нет, пятнадцать лет я интересуюсь антиквариатом, исследовал, осматривал… Потом все каникулы я проводил за границей, наработался как вол, но не в том дело… Я осмотрел все музеи, все доступные частные коллекции, собирал все сведения об аукционах, распродажах, наследствах, сейчас я в состоянии рассказать вам, где что находится по всему миру. А лучше всего я знаю, что было в Польше, что украли и вывезли, что Потоцкий проиграл в 1909 году в Монте-Карло…
— И что он проиграл? — вдруг заинтересовалась моя мамуся.
— Серебряную упряжь для коня в стиле барокко, украшенную бирюзой и жемчугом. Упряжь и седло. Это он и оставил.
— Он поехал в Монте-Карло с упряжью в стиле барокко? — недоверчиво поинтересовалась Тереза.
— Ради бога! Он её оставил дома, а деньги ему дал один французский торговец, который давно поджидал удобного случая. Месяцем позже все перешло в собственность одного английского коллекционера. Подобную информацию я собираю много лет…
— Ну, хорошо, — остановила его Люцина. — А какое это имеет отношение к делу? К сундуку нашей прабабки?
— Я же рассказываю. Я знаю судьбу всех шедевров по всей Европе и большей части во всем мире. И могу сказать…
Михал остановился. Он посмотрел на нас, поднялся с кресла, немного помолчал и наконец очень торжественно закончил:
— Пожалуйста… Со всей ответственностью я могу вам сказать, что ни один из упомянутых предметов нигде не появлялся. Совсем нигде. И никогда. Никто о них даже не упоминал. А означать это может только одно… Это может означать только то, что ни у кого этого нет. Все эти сокровища до сих пор лежат в сундуке, как и много лет назад. В целости и сохранности!…
Мы смотрели на него заворожённо и несколько туповато, смысл его слов доходил до нас постепенно, с некоторым сопротивлением. Если он говорил правду… Если не преувеличивал своих знаний… Действительно, существовала возможность, что наследство прабабки, в отличном состоянии, до сих пор лежало где-то в безопасном месте и ожидало наследников…
— Ну, знаете… — возбуждённо прошептала тётя Ядя.
Люцина очнулась первой.
— Где там! — скептически фыркнула она. — Дудки! Может оно и лежит целое, но мы этого не получим, это точно. И вообще, вздор!
— Почему?! — обиделся Михал. — Я же сказал!..
— Ну и что, что ты сказал, сынок, можешь говорить все, что хочешь. Подумайте, мы бы от этого разбогатели?
— Конечно! — воодушевлённо подтвердила моя мамуся.
— А вот и нет. Наша семья не может разбогатеть. Мало было случаев? И что? Кто-нибудь разбогател?
Я тоже очнулась. Люцина была права, над моей семьёй висел какой-то злой рок, который сводил на нет все попытки получения материальных благ.
— Действительно, — неохотно призналась я. — Каждый делал что мог, чтобы, упаси бог, чего-нибудь не получить. Я уже не говорю, что мы все своё барахло, по примеру других, перед самым восстанием перевезли в Варшаву и запихнули в дом бабки, а в этот дом как раз попала первая бомба. Но, насколько я знаю, мой папаша продал сад как раз тогда, когда начали обогащаться зеленщики, не вспоминаю о довоенных долларах, от которых он избавился при оккупации, потому что думал, что они не понадобятся. Кажется, и раньше что-то было…
— Конечно, — подхватила Люцина. — Твой дед продал землю под Варшавой, одиннадцать гектаров, а на следующий день твоя бабка купила на эти деньги коробку спичек…
— Ничего подобного, — воспротивилась моя мамуся. — Вовсе и не коробку спичек, а петуха. Из этого петуха получился бульон.
— Она действительно купила петуха за одиннадцать гектаров? — заинтересовалась тётя Ядя.
— Действительно. Была инфляция — этот петух как раз столько и стоил.
— Боже мой! — испуганно сказал Михал Ольшевский. — Но это было раньше! Может, уже прошло?..
— Сомневаюсь, — холодно произнесла Тереза. — Моя средняя сестра уже после войны выбросила в Вислу два колечка из чистого золота…
— А моя мамуся выбросила на свалку корсет, в который бабушка зашила золотые рубли, — дополнила я. — Но подождите, может, он и прав. Хотя, кто знает? Тереза ещё не довела Тадеуша до банкротства…
— Зато я уговорила его купить акции золотых приисков, — с горечью пробурчала Тереза.
— Ну и что?
— Ничего. Они у нас есть. Стоят шесть долларов.
— А за сколько купили?
— За четыреста…
— Только не пытайтесь их продавать, — предостерегла Люцина, — на следующий день окажется, что там нашли уран…
Нарисованный Михалом Ольшевским образ сундука, мне очень понравился, и я не собиралась от него отказываться. Поэтому я решила добавить в семью немного оптимизма.
— Подождите! А может, это предзнаменование? У одной только прабабки было немного здравого смысла, она предвидела эти семейные сложности, и, чтобы не растрынькать эти богатства, хорошо их спрятала. Может, в конце концов, у нас ничего и не получится, но разыскать их надо. Подумайте, если мы теперь плюнем на этот сундук, это будет классический пример делать все наоборот, любой нормальный человек стал бы искать, даже если бы ничего не было…
— А я говорю, что есть! — крикнул Михал Ольшевский.
— Есть или нет, а поискать надо. Может, это проклятие уже немного ослабло…
— Она права, — горячо поддержала меня тётя Ядя.
— И-и-и-и-и… — сказала Люцина.
Михал очень нервничал и все время то вставал, то садился. Теперь он опять сорвался с кресла.
— Здесь дело уже не в проклятии! — выкрикнул он с запалом. — Извините, но это было бы преступлением!… Преступлением перед национальной культурой!… В нашей стране и в нашем положении, такой случай выпадает раз в столетие!… Было бы преступлением, даже не попробовать найти такие шедевры.
* * *
Последней сдалась Люцина, упорно отказывающаяся поверить в триста жемчужин. Она вдруг вспомнила, что слышала о каком-то лакее Радзивиллов, хотя это мог быть и гайдук, который оказался фигурой достаточно сенсационной, то ли любовником жены одного из Радзивиллов, то ли злодеем, точно было не ясно, поскольку происходило все очень давно. Рассказывал про все садовник князя, получавший от прабабки рассаду. Во всяком случае, этот лакей-гайдук мог украсть золотую шкатулку или получить её от изменницы-княгини в подарок. Какой-то скандал с этим лакеем все-таки возник, после чего причина скандала была уволена с работы, там не держали ни злодеев, ни любовников. Позднее он мог продать добычу за полцены или пропить её. А возможно, он украл и продал и кое-что ещё. Например, этот головной убор из трехсот жемчужин, ведь моду на жемчуг ввела Барбара Радзивилл…Конфликт в роду Радзивиллов убедил Люцину окончательно, она перестала упрямиться.
Место укрытия драгоценного сундука не оставляло сомнений. Он должен был находиться в пределах собственности Франека, о чем явно свидетельствовали слова его отца.
— Отец говорил, что здесь, — рассудительно, с облегчением, но в то же время озабоченно заметил Франек. — Он говорил: «Здесь, здесь», что он имел ввиду? Не национализированные же усадьбы!
— Хорошо. Здесь, но где? — нетерпеливо сказала Тереза.
— Это спрятано давно, — напомнил Михал Ольшевский, для которого деревня Воля стала излюбленным местом времяпровождения. — Нотариусу помогал Франтишек Влукневский, человек, как здесь написано, исключительной порядочности, нотариус ему доверял. Действительно, все указывает на то, что здесь…
— Кроме того, здесь все и ищут, — ехидно заметила я. — Заинтересованные потомки валят табунами…
— О, боже, мы уже знаем, что здесь, но где?! — застонала Люцина.
На этот вопрос никто ответить не смог. Раскопанный колодец оказался пустым. Вопреки утверждению моей мамуси, что в старом подвале ничего нет, все настойчивее стала появляться идея разобрать развалины. Заброшенная, лежащая в отдалении куча камней так и просилась что-нибудь под неё спрятать. В любом случае, в подвал стоило заглянуть. Расчистить вход, посветить лампой, проверить кирпичи и штукатурку…
Для работ по расчистке мы созрели за один день, после чего стали разбираться с подключением к делу милиции. Получилось, что привлечь её не получится, не из-за налога на наследство, а из-за Франека. Именно его когда-то назначили охранять сокровища, теперь он оказывался в двусмысленном положении. Он не мог доказать, что до сих пор не имел ни малейшего понятия о сокровищах, его бы начали подозревать. У милиции временами возникают очень странные идеи.