Холл Адам. Бегство Квиллера

   И теперь он хотел понять, в каком состоянии находится загнанный хорек и как далеко я могу зайти в своем стремлении достичь цели. А я и сам не знал. У меня не было времени задуматься. Но мне придется — и скоро, потому что Шода обкладывает нас со всех сторон, в мы должны как-то отбиваться, противостоять ей, пока она окончательно не одержала над нами верх.
   — Надо решаться, — кивнул Пепперидж. — Согласен. Но я хочу узнать, что ты думаешь о самой Марико Шоде как о противнике?
   — Она потребует немалых трудов, но, думаю, они мне под силу. — Звучит не очень бодро. — Ладно, во всяком случае, я понимаю, кому мне придется противостоять.
   — В наличии — надежная база, руководство, беспрепятственный доступ к любой информации. Я хочу, чтобы ты все оценил. Теперь ты не один; за тобой не охотятся, по крайней мере, пока ты в этих стенах. — Дело в том, — он опять посмотрел на часы, — что, по-моему, ты абсолютно прав: ты можешь уничтожить организацию Шоды — при достаточной поддержке, которую я тебе и обеспечу.
   Я почувствовал, как нервы у меня начинают приходить в норму.
   — Когда?
   — В любую минуту, как только подслушка у Шоды скажет нам, что она собирается делать. Мы проломили к ней окошко, и теперь от нас требуется лишь слушать и мотать себе на ус. Критическая точка, как ты знаешь, связана с “Рогатками”, ибо как только они попадут ей в руки, нам останется лишь молить Господа о спасении. Через полчаса я встречаюсь с таиландским послом — и почему бы тебе не позвонить Сайако, пока я еще здесь?
   Он дал мне номер, присоской приклеил микрофон к трубке, вставил штекер в магнитофон, и я набрал номер.
   Гудок вызова.
   — Она сказала, что хочет поговорить именно с тобой, — пробормотал Пепперидж, — о чем-то личном, помнишь? Должно быть, она имела в виду полковника Чоу, а это может быть интересно.
   Я кивнул.
   Гудки вызова — снова и снова.
   — Если удастся, постарайся уговорить ее встретиться с тобой. Я хотел бы знать, куда еще она поставила “клопов”.
   Я кивнул. Звонки.
   — Ее нет на месте.
   — Значит, попробуй попозже и запиши для меня разговор на пленку. — Он положил магнитофон на ночной столик. — Если будет что-то интересное, дай мне знать.
   Мы вышли с ним в холл, и он взял для меня пропуск у ночной дежурной, чтобы мне не сидеть после отбоя под замком.
   — Есть вопросы?
   — Нет.
   Он отлично знал, что вопросы у меня имеются, и ждал, что сейчас я обрушусь на него с ними, но я решил этого не делать, чтобы оправиться и как следует все обдумать самому.
   Он внимательно наблюдал за мной, прищурив желтоватые глаза.
   — Если все дальнейшие действия зависят от результатов подслушивания Шоды, — сказал я ему, — мне лучше пока не сниматься с места. Если же “клоп” замолчит — если скажем, его найдут и уничтожат — наши шансы сведутся почти к нулю.
   — Верно.
   — И кроме того, существует и Кишнар. Пепперидж вскинул голову.
   — И это верно.
   Я выждал несколько секунд, но ничего не изменилось, словно я сам должен был догадываться о его грядущих действиях.
   — Насколько ты предоставляешь мне свободу действий, Пепперидж?
   Он опустил глаза и отвел их в сторону. Помолчал, а потом сказал:
   — Давай будем исходить вот из чего. “Клоп” у Шоды и остальные данные, которые нам удалось о ней собрать — пока это все, чем мы располагаем для работы, но и от них ничего не останется, если подслушка будет найдена. И есть еще Кишнар. В настоящий момент мы должны предоставить событиям идти своим чередом, сколько бы времени для этого ни понадобилось. — Он поднял на меня глаза. — Разве что ты найдешь более действенный, более быстрый путь.
   Я мог его найти. Но я не хотел говорит ему о нем. Он все понял.
   — Будь на связи, старина.
   Вернувшись в палату, я в ближайшие полчаса дважды безрезультатно набирал номер Сайако, но в третий раз, в 20.35, она оказалась на месте и среди всего прочего сообщила, что Марико Шода только что неожиданно прибыла в Сингапур.

24. Бассейн для птичек

   — Он мой отец, Чоу?
   Пленка продолжала бесшумно крутиться:
   — Понимаю.
   Мне показалось, что у нее перехватило горло, и она замолчала, не в силах вымолвить ни слова. Затем она все же решилась.
   — Он говорил обо мне?
   Определенным образом, хотя не произнес ни слова. Но от него шли биотоки, полные любви.
   — Когда я упомянул ваше имя, Сайако-сан, он был очень тронут.
   — Тронут?
   — Он дал понять, что испытывает к вам большую любовь.
   Снова молчание, которое на этот раз затянулось. Я ждал. Она подслушала, как я говорил с Джонни Ченом, планируя встречу с ее отцом.
   — Он сказал, что любит меня?
   — Да.
   Если одинокая его слеза не была признанием в любви, о чем еще она могла говорить?
   — Я хотела бы знать, — после паузы начала она, и я уже знал о чем пойдет речь, — как он сейчас?
   Последние слова прояснили мне кое-что. Она не видела его с тех пор, как ужасный удар изуродовал его… и как он сейчас выглядит? До нее доходили только слухи.
   — Он может быть только таким, каким вы запомнили его.
   — Люди говорят… — и она снова запнулась, но наступившая тишина не была равнозначна ее молчанию.
   — Он очень силен, Сайако. Каждый день он занимается шотоканом. И он слушает голоса, приходящие к нему по радио. Он не ощущает одиночества.
   — Так, — произнесла она после долгой паузы. Самое худшее осталось позади. — Вы просили его передать вам частоту волны, на которой можно слушать Шоду?
   — Да, и он передал ее мне.
   — Я очень рада. Я не могла сообщить ее вам, потому что не имела к ней отношения. Этим занимался мой брат. Но затем его… — Она молчала три секунды, четыре, — …затем она нашла его и казнила.
   Боже милостивый, под какой звездой она родилась?
   Я ничего не сказал.
   — Он передал частоту моему отцу. Он слушает Шоду?
   — Да.
   — Он ненавидит ее.
   — Да.
   — Я тоже ее ненавижу.
   — Естественно.
   Вот тогда она мне и сказала, что Шода приземлилась в Сингапуре.
   — Для чего она прибыла сюда, Сайако-сан?
   — Она в жутком гневе из-за вас. Сердится на Кишнара. Так что вы должны быть очень осторожны, мистер Джордан. И если возможно, вам лучше бы покинуть Сингапур.
   — Может быть. Но первым делом я хотел бы встретиться с вами.
   — Это невозможно. Слишком опасно.
   Я не настаивал, потому что, если бы она согласилась на рандеву, его пришлось бы готовить с такими мерами предосторожности, что игра не стоила свеч. Я не знал, была ли в курсе ударная команда, что она поддерживает контакт со мной, но, если они проследят ее на пути в эту клинику, и с укрытием будет покончено, и со мной — финиш.
   — Каким образом вы научились ставить “клопы”, Сайако-сан?
   — Я работала на заводе, на сборочном конвейере. Фирмы “Саньйо”.
   — Понятно. А почему вы поставили подслушку и Джонни Чену?
   Пауза, а затем:
   — Кто-то мне сказал, что он часто летает в ту деревню. Рядом с которой мой отец. Может быть, я надеялась что-то узнать об отце.
   — Чен мог бы доставить вас туда, если бы вы его очень попросили.
   — Да, но друзья моего отца сказали, что он не хочет видеться со мной, разве что я могла бы случайно, без предупреждения встретиться с ним в деревне. Он…
   — Вы хотите сказать, ваш отец не хочет, чтобы вы видели его?
   Секунду она обдумала мои слова.
   — Да.
   Я попытался представить, что больнее всего может разрывать ее сердце: невозможность увидеть отца или его сегодняшнее обличье.
   — Сайако-сан, вы знаете, где в городе останавливается Марико Шода?
   — Да. У нее тут дом на Сайбу-стрит. Я спросил номер дома и запомнил его.
   — Мы будем поддерживать связь, — сказал я.
   — Связь?
   — Мы ещё поговорим по телефону.
   — Да. Но теперь вы должны покинуть Сингапур, мистер Джордан. Кишнар — это не игрушка.
   — Спасибо за предупреждение. Я еще позвоню вам, Сайако-сан.
 
 
   Тиканье будильничка.
   Я обливался потом; стояла полночь, и вентилятор под потолком лениво перемешивал жаркий воздух.
   Я мог выставить часы за дверь или выкинуть их за окно, избавив себя от их нудного тиканья, но что это даст — только докажет, что мои нервы все еще не в порядке, а в ближайшие двадцать четыре часа им придется иметь депо и не с таким раздражителем, как дешевый будильник.
   “У вас ровно двадцать четыре часа. Мне нужна его голова, понятно?” — Шода.
   Вот сука!
   Вы знаете, для чего она явилась сюда в Сингапур? За моей дурацкой головой, понятно?
   Наглость этой сучки не имеет пределов! Я решил, что мне надо как следует обдумать положение дел. Но в полночь, в тишине уединения в этой маленькой комнатке нервы у меня окончательно расшалились, ибо я никак не мог решить, побуждает ли меня к действиям только ярость или доводы здравого смысла. Выложи я все карты Пеппериджу, не сомневаюсь, он тут же поставил бы на мне крест и вышел бы из игры. А это не самый лучший образ действий со стороны тайного агента, который к тому же находится в опасной зоне, за красной чертой — плюнуть на все предупреждения того, кто его направляет, и сделать то, что ему категорически запрещено. Но именно это мне и предстояло; мысли трепали нервы и лишали сил, которые еще понадобятся мне.
   Знает ли она, Шода, какие у меня контакты, какие связи; догадывается ли она, что, стоило ей приземлиться в Сингапуре, и я уже предупрежден? Возможно. Может быть, именно для этого она здесь — навестить меня во тьме ночи дьяволицей скользнуть ко мае овладеть мною вспрыснув свой яд мае в вены когда я лежу тут замерзая в духоте палаты с сухим ртом и ледяными руками прерывисто дыша словно чувствуя как она приближается ко мае и понимая что каждый вдох может быть последним ее голова поворачивается на стройной шее и она смотрит на меня остановившись в нескольких ярдах в гулкой тишине храма и я не в силах оторваться от глаз этого ангела смерти от лучистых непроглядно-темных глаз создания которому предназначено стать моим палачом чашку чая да не хотите ли чашку ароматного чая?
   — Что?
   — Я принесла вам чай.
   Большое спасибо, да, чай утром — просто прекрасно, тут великолепно заботятся о тебе — и зашивают исполосованную плоть, когда ты режешь себе вены, и приносят по утрам чашку ароматного чая.
   Господи!
   Теперь я могу совсем по-иному взглянуть на положение дел, ну, конечно, я обрел уверенность; это не ошибка, нет, отнюдь не ошибка — сделать то, что я решил; так и надо поступить, прежде чем я выйду на цель. Первым делом — принять душ, а то от меня несет, как от хорька, побриться, медленно и вдумчиво; на правой скуле лишь одна крохотная капелька крови, потому что я чуть-чуть изменил наклон бритвы, и больше крови не будет вплоть до того дня, как я примусь за дело… впрочем, успокойся.
   В 8.17 я оставил палату и переговорил с дежурной сестричкой на посту в блоке “Б” — Джасмин, Джасмин Ли, которая с профессиональной сноровкой оценивает, в каком состоянии ваша голова, прежде чем сказать “да — к полудню польет дождь”, она улыбается, не переставая внимательно приглядываться к вам, потому что позже ее могут спросить, как, по ее мнению, выглядел пациент, не было ли у него признаков депрессии и так далее.
   Пепперидж забеспокоится, если в течение следующего часа позвонит мне сюда и ему скажут, что не могут меня найти, но в конечном итоге Джасмин заверит его, что в 8,17 я был в блоке “Б” и состояние у меня было совершенно нормальное.
   В течение дня двери не запирались, только после отбоя; воспользовавшись выходом рядом с кухней, я оказался на улице, и убежище осталось у меня за спиной.
   — Британский Верховный Комиссариат.
   Езды тут двадцать минут, и на полпути я заново обдумал ситуацию, проверяя ее уже с логической точки зрения. Улица была абсолютно пустынной, когда я оставил клинику, и я все еще мог попросить водителя развернуться и доставить меня на то место, где я сел в машину — у меня было ощущение, что я начал травить, спускаясь в бездну на страховочном конце, и нервы у меня были на пределе из-за понимания того, что, очутившись рядом с Верховным Комиссариатом, я выпущу из рук страховочный конец. Но все это было игрой расшалившихся нервов, и я спокойно сидел себе, наблюдая за улицей и прохожими.
   8.45, машина завернула за утоп и остановилась, я вылез, расплатился с водителем, сунув ему деньги в окошко, повернулся, пересек мостовую и вошел в здание; один из них, да, как минимум, один из них “засветился” на другой стороне улицы, и я почта услышал треск, с которым лопнул страховочный конец.
   Подойдя к конторке в парадном холле, я не нашел ничего лучшего, как спросить, нет ли расписания авиарейсов: девушка вытащила его из ящичка и вручила мне; работает она тут недавно, и я видел, как, склонив изящную головку, она продолжала полировать ногти, пока я листал расписание. Мне хватило пару минут, и я вернул справочник.
   Ожидая такси, я насчитал не меньше пяти из них, три женщины в европейских платьях, двое мужчин, один из которых блондин, но не Гантер: тот был у “Красной Орхидеи”. Мае это не нравится.
   Словно прыгаешь в ледяную воду; знаешь, что делать, но пока бессилен.
   Мать твою, ау и раскую же я. Да нет, ничего, во всяком случае, не днем. А как насчет вечера? Господи Иисусе, тебе же… Да заткнись же, черт бы тебя побрал. Конечно, у меня были весомые основания предполагать, что пойти на такой шаг меня заставило именно ее воздействие, которое настойчиво подталкивало меня к краю обрыва. Буду могут влиять на мозг человека, на его поступки. Но невозможно было понять, что ждет меня в ближайшем будущем, в перспективе: да, вполне возможно, я находился под ее влиянием, и в то же время существовала определенная возможность, что сегодня вечером наступит заключительная стадия, моей миссии, я доберусь до цели и уничтожу ее. Но это было легче сказать, чем сделать: я знал, как претворить в жизнь то, на что я питал надежды, но удача мне никак не светила, разве что кто-то у меня за спиной поскользнется на сырой траве и потеряет равновесие.
   Забудь об удаче и сконцентрируй внимание лишь на высочайших требованиях, которые предъявляет уровень твоего мастерства.
   Когда такси остановилось на углу, мимо скользнула синяя “Тойота”, — которая сразу же набрала скорость. Я вернулся в клинику через боковую дверь, не встретив по пути в палату, — никого из знакомых, разве что попались две китаяночки в белых халатах и женщина, которая шла, касаясь рукой стенки, а ее поддерживал мужчина с ее сумочкой под мышкой.
   Я набрал номер, который дал мне Пепперидж, но ответил мне кто-то другой;, мы обменялись паролями, и я сказал:
   — Скажите ему, что у меня нет пока абсолютной уверенности, но, возможно, вокруг поставят наблюдение. Скажите ему, чтобы он держался в стороне.
   — Вы хотите, чтобы мы предприняли какие-то действия? — Тихий спокойный голос, без тени удивления.
   — Нет. Просто хочу, чтобы вы были на месте.
   Все. Я отключился.
   Теперь начинается ожидание.
   — Я убила его, — сказала она.
   — Понимаю.
   Они ошиблись: днем дождя не было, газон, где мы сидели, потерял от жары ту яркость красок, которая бросилась нам в глаза прошлым вечером, когда мы беседовали с доктором Израэлем. Если небо так и не разразится дождем, трава к вечеру совершенно высохнет и не будет скользить под ногами.
   — Мае удалось спастись, — предположила Тельма как-ее-там, не разобрал ее фамилии, — но меня на полгода определили сюда для лечения. — Женщина она не крупная и на вид не агрессивная; заметно оживилась, когда я согласился ее выслушать. Около тридцати так лет.
   — Почему? — спросил я ее.
   — Я же вам сказала — за то, что убила его.
   Газон занимал площадь в сто двадцать квадратных футов; я измерил его шагами. В центре его размещался маленький бассейн, в котором могли купаться птицы; дно чуть скошено. Пустая ваза на бортике была неподъемна, если вы пытались сдвинуть ее с места; скорее всего, как я прикинул, она была прикручена болтами.
   — Вы говорили мне, что он избивал вас семь лет.
   — Совершенно верно.
   — Был жесток и пил каждый вечер.
   — Да. — У нее был самый обыденный тон, словно она говорила о скучноватой пьесе, которую ей довелось видеть.
   — И поэтому вы застрелили его.
   — Именно так.
   Как меня предупредила одна из медсестричек-индусок, у нее потребность выговориться, если вы согласны ее выслушать.
   — Ради Бога, Тельма, как называется ваше заболевание?
   — Они называют его патологической потерей самоконтроля. Только что пробило пять; через пару часов стемнеет и тьма навалится неожиданно. Здесь я совсем забыл о неторопливых английских сумерках.
   — Патологическое дерьмо, — сказал я, — извините за мой ужасный французский. Вы не могли контролировать себя семь лет, не так ли? И наконец вы сорвались?
   Она продолжала смотреть на меня; глаза у нее припухли, волосы спутались, в ней не осталось ни следа привлекательности, вся она была неухоженной, измученная этой жизнью, никому не нужной — и неужели можно себе представить, что эта женщина, в которой не осталось ничего женского, могла кого-то застрелить?
   — Вы очень любезны со мной, — сказала она, и на ее пепельном лице проступили черты былой привлекательности. — Мало кто из мужчин согласился бы с вами.
   — Это их проблемы.
   Последние отсветы дня покидали сад и лужайку; сад еще был на свету — несколько высоких кустов и цветущих деревьев, величественная магнолия, цветы которой напоминали бутоны лотоса, и по мере того, как садилось солнце, тени смягчались, густея под деревьями и около птичьего бассейна в центре газона.
   — Где ты болтался? — Пепперидж. Он звонил мне утром, когда я был в Британском Верховном Комиссариате.
   — Подвергался процедурам в кабинете физиотерапии.
   — Расскажи мне о слежке.
   — Пока еще я в ней не уверен. Вроде бы заметил одного из той банды, что крутилась возле гостиницы. Может, это признаки паранойи, но в любом случае я буду очень осторожен.
   Его молчание показало, что он обеспокоен. Бог знает, что бы он выдал, узнай, где я был.
   — Сообщи мне, — сказал он, — если снова увидишь их.
   Я пообещал. Он приложил немало усилий, разыскивая мне это надежное убежище, и ему трудно было поверить, что его так быстро вычислили.
   — На всякий случай, — посоветовал я ему, — держись от меня подальше. Я настаиваю. — Мое местопребывание нельзя было больше считать укрытием, потому что я сам взорвал его, показавшись на улице, а дальше события должны развиваться по нарастающей. Мне бы не хотелось, чтобы Пепперидж попал бы под наблюдение в первый же день. Если мне удастся живым и невредимым выбраться из этой заварушки, он мне еще понадобится. — Кстати, Шода в Сингапуре.
   — Сайако сказала тебе?
   — Да. — Он не удивился, и поэтому я спросил: — “Клоп” замолчал?
   — Да. Но мы многое что уже узнали — думаю, его всунули в ее личный самолет.
   Со всей доступной для меня небрежностью я обронил:
   — Не стоит беспокоиться. — Теперь я знал, что он не собирался предупреждать меня о ее присутствии. Мне это понравилось: хорьку, уходящему от охотников, необходимо, чтобы его ограждали от лишних забот.
   — А вы что здесь делаете? — спросила меня Тельма.
   — У меня паранойя.
   Свет меркнул с каждой минутой, и очертания предметов расплывались в темноте. Обитатели веранды потянулись на ужин.
   — И в какой форме она проявляется? — спросила она меня.
   — Мне кажется, что ко мне кто-то подкрадывается. Но только когда стемнеет.
   На ужин подали свинину с гарниром под каким-то экзотическим названием “порк пад ки мяо”, но я не стал есть мясо, а только овощи. Протеин, который я ввел в свой организм в середине дня, уже внедрился в мышечную ткань, и теперь мне надо было что-то полегче — с острым соусом, чтобы разогреть кровь.
   Рядом со мной сидел Дэвид Томас — зови меня Дэйв, отлично, почему бы и тебе не звать меня Марта, я не могу тут больше оставаться, я рассмешил его, но этот человек, потеряв в автокатастрофе жену и детей, заперся в гараже и включил двигатель.
   — Ребята, да это блюдо горячо, как расплавленное железо, — возмутился он.
   — Кровь будет лучше циркулировать.
   Как явствует из отчета патологоанатома, содержимое желудка составляют кукуруза, побеги бамбука, зеленые бобы, лук и соус чили. Порк пад ки мяо.
   Рехнуться можно.
   — Кто?
   — Он сказал, что его зовут Сингх. Сегодня в первой половине дня, проходя через холл, я слышал разговор двух врачей.
   — Никогда не слышал о нем.
   — Он тут новенький. Из Калькуттского университета.
   — Администрация должна была бы представить его нам. Кокосовое мороженое.
   — Как у тебя прошел день, — спросил меня Дэйв.
   — Не могу жаловаться. А у тебя?
   — О`кей. — Он не выпускал вилку из рук. — Тут есть парень, у которого жена выпрыгнула из окна, потому что они поссорились. Что ты об этом думаешь?
   — С этого тебе стоило бы начать, Дейв. Найди кого-нибудь, кому еще хуже, чем тебе, и сможешь по-другому взглянуть на мир.
   — То же говорит и доктор Израэль.
   — Потрясающе. Значит, ты на верном пути. Потом я направился в комнату для игр и погонял шары на снукере, точнее, делал вид, что играю, бесцельно гоняя шары места на место и стараясь сбросить напряжение. Делать было все равно нечего, и я немного размялся на тренажере, разогрел мышцы.
   Мне необходимо контролировать время и, конечно, наблюдать за людьми вокруг, включая и врачей в белых халатах, большинство из которых были англичанами, потому что они руководили клиникой, но тут работало и несколько китайцев, малайцев и парочка индусов.
   — Пора в постельку?
   Тельма. Мы столкнулись в одном из коридоров, и уже было около девяти часов — время отбоя.
   — Туда я и направляюсь.
   — Пусть вас ничего не беспокоит. Все тревоги только в вашем воображении.
   — Это верно.
   Я прошел через вращающуюся дверь и, спустившись с веранды, пересек лужайку, над которой стоял густой запах цветущей магнолии; я присел на гнутую железную скамейку, на которой мы с Тельмой сидели днем, и вот наконец пробило девять, и погасла основная иллюминация, кроме лампы на столе у дежурной, и газон погрузился в такую тьму, что со своего места я не видел даже бассейна для птиц.

25. Тишина

   На небе была видна только россыпь звезд: Луна еще не вышла из-за восточного крыла здания. Сиял лишь Сириус, переливаясь всеми цветами радуги в волнах горячего воздуха, что поднимались от города.
   По веранде то и дело ходили люди; но шаги их в обуви на резиновой подошве были почти не слышны. В поле зрения мелькнул чей-то силуэт, который обрел плотность, приблизившись к кругу света от лампы дежурной. Я сидел на краю веранды, и меня не было видно.
   Что-то не то.
   — Кто там?
   Белый халат.
   Я встал; движения мои были неторопливы, но рукой я надежно оперся о железную спинку стула, которая дала мне точку опоры, и теперь меня не так легко было бы сбить с ног.
   — Джордан.
   Он подошел поближе. Стетоскоп, планшет с записями, — один из врачей из отделения клинической патологии.
   — О, добрый вечер. Дышите воздухом?
   — Совершенно верно. — Он знал, что я имею право не находиться в своей палате и после отбоя.
   — Прекрасные ароматы, не так ли? — Он поднял взгляд на цветущее дерево; его силуэт наполовину вырисовывался на фоне освещенного окна за спиной, и на него падали отсветы лампы неподалеку. Вполне нормальный человек по фамилии Хавкин. Мне представилась хорошая возможность воспринять его в роли возможного противника. — В этой время многие страдают от цветочной лихорадки. Дайте знать, если вдруг она будет вас беспокоить — у нас хватает антигистаминов.
   Он отошел от меня, и я обратил внимание, что звук его шагов по траве почти не слышен.
   На вечерней смене на вахте была Пегги, Пегги Митчел из приемного покоя; я видел ее через окно западного крыла здания, как и почти неразличимую фигуру стражника у ворот. По сути, охрана была далеко не самой строгой; пару раз мне довелось побывать в центральном холле, когда за конторкой никого не было, а двери были распахнуты в течение дня. И любой может воспользоваться входом рядом с кухней, как я и сам сделал. Наверно, всем это было известно — подавляющее большинство пациентов сами обратились в клинику.
   Сириус уже висел над крышей психиатрического отделения в восточном крыле, меняя свой цвет с синевато-зеленого до рубинового; наблюдая за ним, я прислушивался к окружающим звукам, повернувшись правым ухом к веранде, чтобы сразу уловить любой звук с той стороны и сразу же проанализировать его левым полушарием; до меня доносились лишь приглушенные стенами отдаленные голоса. Двери на этой стороне закрыли несколько минут назад, и на веранде никого не было.
   Я затаил дыхание, прислушиваясь.
   Откуда-то сзади, за мной, раздался какой-то звук; он шел со стороны веранды, откуда-то издалека; это нога, подумал я, обо что-то споткнулась, но мне этого хватило, и я, отведя взгляд от Сириуса, начал прохаживаться, разминая мышцы. Я вышел к центру газона, и моя тень от лампы, светившей мне в спину, исчезла, слившись с окружающей темнотой. Я было решил…