Страница:
Он снова встал и, открыв ящик массивного лакированного японского комода по другую сторону комнаты, вынул из него снимок размером восемь на десять дюймов и протянул его мне.
— Бумага крупнозернистая, но это лучшее, что мне удалось сделать. — Я поднес его к свету.
— Марико Шода?
— Марико Шода. — С его сигареты упал столбик пепла, и он сел, положив руки на колени. — Я был проездом в Сайгоне, где мне довелось узнать, что она прилетает, так что я воспользовался этой возможностью, пока заправляли горючим мою развалину — и мне повезло, если можно так выразиться. Она вышла из салона своего “Боинга” без темных очков, оптика у меня была наготове, и я успел ее щелкнуть — ну, разве не красотка?
Фотобумага была настолько крупнозернистой, что мне пришлось отодвинуть снимок на расстояние вытянутой руки, чтобы получить представление об изображении на нем. Да, она в самом деле была хорошенькой — тонкое изящное лицо с высокими! скулами, большие глаза, короткая под мальчика стрижка, чуть вздернутый носик и маленький упрямый подбородок. Она чуть повернула голову, словно подозревала — кто-то смотрит на нее!
— С какого расстояния снято, Джонни?
— Двести или триста ярдов. И, понимаешь, где бы она ни приземлилась, вокруг нее целая толпа телохранителей — кстати; все женщины — но еще больше ждут ее на выходе, куда они прибывают заблаговременно. И одна из них увидела, как я щелкнул. Я этого не знал, но на всякий случай тут же в аэропорту вытащил пленку и отдал ее проявлять. — Он пожал плечами, — и тем же вечером они перехватили меня на улице. Камера была у меня с собой, они сразу вырвали ее и вытащили пленку — потеря небольшая, там уже была новая пленка — расколотили камеру и обработали меня. — Он притронулся к мочке правого уха. — Это мое, а левое пришили в больнице. Я сам слышал, как Шода четко говорила: “Прошу вас, никаких снимков”. — Взяв карточку, он сказал, стоя около комода: — Я могу сделать другой отпечаток, Джордан, если он тебе нужен. Хорошенькая малышка. Но вот что скажи мне — ты в самом деле хочешь подобраться поближе к этой красавице?
— Если удастся.
Он облизал губы.
— Это будет нелегко. Она должна, сама захотеть назначить тебе встречу, да и в этом случае дважды подумай. Вокруг нее телохранительницы, да и она сама — та еще штучка. Мне не раз говорили — не стой к ней слишком близко и во всяком случае не вздумай к ней притрагиваться. Говорят, что ты и почувствовать ничего не успеешь, такой у нее острый клинок. И она весьма возвышенная личность — всегда молится о тебе, прежде чем убить. Конечно, она может и проникнуться к тебе расположением, но и в этом случае я был бы очень осторожен. Она столь же безобидна, как голодный богомол.
Зазвонил телефон, он снял трубку и заговорил на диалекте, которого я не понимал — скорее всего, это был хоккейн, тайваньский диалект китайского языка, которым широко пользовались в Юго-Восточной Азии. Поднявшись, я стал разглядывать аксессуары на стенах — изображения молодых девушек, философские изречения — “Есть старые пилоты и есть отчаянные пилоты, но не существует старых отчаянных пилотов”; выцветшие таможенные декларации с печатями, черная женская перчатка, высохший череп обезьянки, пачка сигарет “Плейер” с отверстием в середине, напоминавшем дырку от пули, и колечко черных волос с голубой ленточкой. Я хотел узнать о Чене как можно больше: особенно меня интересовало, почему он встретил меня пистолетом, а через десять минут доброжелательно пригласил в дом, даже не посоветовав держать язык за зубами. Неужели он настолько доверял Кэти?
— Методы, к которым прибегает Шода, — продолжил он, положив трубку и возвращаясь на свое “место, — порой просто удивительны. Она никогда не появляется в общественных местах типа ресторанов, а если ей доводится навестить кого-то в даунтауне, она показывается лишь на мгновение, выходя из лимузина, и ее тут же закрывают фигуры стражниц — а эта публика те еще кошечки: ты когда-нибудь слышал о куноичи?
Я покачал головой, что нет.
— Это кровные сестры ниндзей, родом тоже из Японии. Как и гейш, их учат петь и увеселять гостей, так что они вполне могут оказаться среди девушек, приглашенных для развлечений в дом своего соперника, и когда она будет кошечкой ластиться у него в руках, тут ему и придет конец — шпилька для волос через ухо втыкается в мозг. Один из их любимых номеров, который на моем языке называется “сью чьей вен” — поцелуй смерти. И знаешь что? Как-то я месяцев шесть болтался в Пномпене и…
Звонок у дверей издал короткий звук; мгновенно прервав повествование, он схватил со стола револьвер.
— Оставайся здесь, Джордан, я сейчас вернусь. Он направился к дверям, за которыми скрылась девушка, а не к тем, через которые под дулом пистолета ввел меня. Значит, предохранительная система, которую я включил, поднимаясь по лестнице, была установлена и у задней двери, куда он сейчас направился проверить, что случилось. Я испытывал искушение встать, чтобы проверить содержимое других корзин и еще двух столов, не говоря уж о японском комоде, но остался на месте, потому что еще не знал этого человека и не исключал, что он просто дал задание девушке включить сигнализацию, чтобы у него был предлог покинуть комнату и посмотреть, что я буду делать в его отсутствие. У меня не было еще никаких подходов к самой важной, к самой болевой точке моего задания, подходов к Шоде и, может быть, с его помощью мне удастся получить их.
Он показался из тех же самых дверей и, подойдя к столу, бросил на него маленький замшевый мешочек, после чего повернул ключик в ящике стола.
— Чу-Чу! — Ключик заедало, что заставляло его нервничать. — Чу-Чу, иди сюда!
Сейчас на ней была простая шерстяная рубашка, и выглядела она еще более юной, чем раньше; застенчиво переминаясь с ноги на ногу, она стояла посреди комнаты, поглядывая на меня.
— Вытяни руку, радость, моя. — Он протянул к: ней свою руку. — И получи… Вот эту штуку — идет?
Помедлив, она послушалась его, и он, порывшись в кожаном кисете, вынул и положил ей на ладонь рубин.
— Подарок, о`кей? Стоит тысячу долларов, а может, и больше. — Он возвышался над ней, явно довольный собой, ею, подарком. — Ты моя тысячедолларовая куколка. — Она не отрывала глаз от камня; он сиял на ее ладони нестерпимым блеском, и я чувствовал неуверенность Джонни Чена: он приобрел ее за “мешок бобов”, может быть, найдя в лагере беженцев у камбоджийской границы или уговорив ее родителей, которые больше думали, как выжить самим, чем о дочке, и вот теперь она была его, Джонни Чена, собственностью, но он не знал, как вести себя с нею — и не только из-за языка. Скорее всего, чувства, которые он испытывал, были для него совершенно внове. И он был слегка растерян.
— Подарок, Чу-Чу. Подарок. — Он неловко развел руки. — Означает, что я люблю тебя. — Он поцеловал ее в лоб, провел пальцами по щеке и оттолкнул от себя. — Можешь оставаться здесь, — показал он рукой на диван. — Чу-Чу — оставаться, о`кей?
Словно не слыша его, она удалилась, держа камень перед собой и любуясь его переливами; мне бросились в глаза мягкие линии ее плеч и затылка и нежные подколенные чашечки.
— Ладно, она всего лишь ребенок, — пробурчал Чен. — Но таких детей насилуют каждый день и здесь, и на границе, и в деревнях. Тут ее не собираются насиловать, ее любят, верно?
— Я мог в этом убедиться.
— Ладно. Так в чем суть дела, Джордан? Ты хочешь выяснить, обладает ли Малышка Стальной Поцелуй тем оружием, о котором говорил?
— Главным образом.
— Если его у нее и нет, то, конечно же, она захочет его заполучить.
— Ты когда-нибудь его видел?
— Нет. — Он перекладывал с руки на руку замшевый мешочек. — Но нечто подобное попадалось мне на глаза. И я бы сказал, что если эта штука в Юго-Восточной Азии попадет не в те руки, тут все встанет дыбом. Она может сшибать в небе вертушки, точно?
— Любой самолет до высоты в тридцать тысяч футов. Мешочек мягко упал на стол.
— Тридцать тысяч! Боже небесный! И прямо с руки? Да это почище “Стингеров”.
— Раза в три.
— Он задумался, опустив глаза; затем вытащил из пачки еще одну длинную черную сигарету, прикурил ее и взглянул на меня сквозь дым.
— Ты давно знаешь Кэти Маккоркдейл?
— У нас был с ней ленч.
— Должно быть, ты произвел на нее впечатление.
— Может быть, она просто хорошо разбирается в людях.
— Будем надеяться. Я хочу сказать, когда Кэти говорит мне, что я могу кому-то доверять, это в самом деле так. Она никогда не ошибается.
— Поэтому ты и держал меня под пистолетом.
— Я же не знал, что ты от Кэти. — Он смахнул с губы крошку табака. — В общем, я рассказал тебе, что за баба эта Марико Шода. Ты все еще хочешь встретиться с ней?
— Поэтому я и явился к тебе.
— Но дело не в том, — он искоса наблюдал за мной, — что она может и не захотеть встретиться с тобой, так? Не ты ли тот парень из лимузина, с которым несколько ночей назад случилась некая история? В сводках новостей об этом не было ни слова, но по всему Сингапуру ходят слухи.
— Она неправильно поняла меня, — возразил я. — Я не собирался причинять ей никаких неприятностей. — Слова эти предназначались тоже для системы слухов.
— Ты какой-то странный тип. — Выпрямившись на бамбуковом стульчике, он подтянул к себе телефон и набрал номер. — Пару месяцев назад, — продолжал он рассказывать, — кто-то сбросил бомбу на монастырь, в котором она должна была остановиться, и разнес его вдребезги. Но на этот раз ее там не было. — Он попросил к телефону какого-то Сэма. — Столько народа хочет прикончить эту девочку, что ей приходится прыгать с места на место. Думаю, поэтому у тебя и были из-за нее неприятности в той машине. Сэм? Как дела? Слушай, мне кое-что от тебя надо. Я слышал, что в городе болтается некий парень Лафардж из Бангкока. Через пару дней он должен улететь, но я не знаю, на какой рейс у него билет. Известно, что он сделал предварительный заказ. Можешь ли ради меня заглянуть в компьютер? — Он стряхнул пепел в нефритовое блюдце. — О`кей, перезвони мне, Сэм.
Положив трубку, он скрестил длинные худые ноги.
— Как я уже начал тебе рассказывать, я вылетел из Пномпеня и у меня возникла необходимость сесть на скрытую полосу за пределами города. Мы, летчики, порой попадаем в такие ситуации. Приходится знать, где расположены такие полосы и как выйти на них, в случае необходимости — только никогда не знаешь, когда она на тебя свалится. Их сотни, если не тысячи. Во всяком случае, шлепнувшись туда, я заметил, что нахожусь рядом с каким-то тренировочным лагерем, в котором куча солдат; лагерь густо оплетен колючей проволокой, но можно было разглядеть, что там делается. Там устраивал смотр какой-то полковник, насколько я успел рассмотреть, этакое маленькое худенькое создание, но с иголочки. Даже издали я видел, что все стоящие в строю, судя по форме, были офицерами. Я сложил два и два — месторасположение лагеря и собранные в нем отборные части, и наконец мне все стало ясно. Этим малышом была Марико Шода, потому что, можешь мне поверить, в этой глуши никто иной не мог быть женщиной-полковником. Это было видно по тому, как она отдавала честь — даже с того расстояния я обратил внимание на ее стиль. А Шода, надо сказать…
Зазвонил телефон, и он снял трубку.
— Да? Понятно. — Он подтянул к себе блокнот и взял карандаш. — О`кей. Все записал, Сэм. И слушай, я никогда не спрашивал у тебя об этом парне, ясно? Я даже не звонил тебе. Если возникнут какие-нибудь неприятности ты сам знаешь, какие, мне надерут задницу. Или отвинтят голову.
Он спросил еще о каком-то Ли, попросив передать ему самые лучшие пожелания, а потом оторвал верхний листик блокнота и перекинул его мне.
— Значит, Доминик Лафардж — уроженец Франции, натурализовавшийся в Таиланде, и он взял билет на этот утренний рейс. Ему пришлось натурализоваться, потому что он работает на Шоду и она оплачивает его счета. По слухам, которые дошли до меня, Лафардж живет в Таиланде последние десять или одиннадцать лет, и он главное связующее звено между потоком оружия, поступающего в руки Шоды, и переправкой его силам повстанцев в Индокитае. — Он раздавил в пепельнице окурок. — Я не представляю, что ой делал в Сингапуре и почему утром летит в Бангкок, но если ты меня спросишь, то бьюсь об заклад: скорее всего, он посещал свою хозяйку, ибо сейчас она именно здесь. — Он достал еще одну сигарету. — Резонно?
— Всего лишь слухи. Насколько на них можно полагаться? Я даже не предполагал, что удача сразу же придет мне в руки. Я уже, начал приходить в отчаяние, понимая, что, как только я найду подход к Шоде и ее организации, я окажусь в смертельно опасной зоне открытого пространства, на котором мне придется выверять каждый свой шаг, да и то у меня будет всего лишь один шанс из десяти остаться в живых. Такое веселенькое мне выпало задание.
— Слухи, которыми пользуюсь я, куда надежнее, чем большинство им подобных. Могу ручаться, что полученная информация о Лафардже полностью соответствует истине. Я занимаюсь торговлей оружием, так? Так что мне приходится знать и других, кто имеет к нему отношение. И если ты собираешься завтра сесть на хвост этому типу, ты, по крайней мере, знаешь: это тот человек, который тебе нужен. Но что ждет тебя по завершении полета, знает только Бог — и ответственности за тебя нести я не собираюсь. Ты вторгаешься на территорию Шоды.
Встав, я стал прохаживаться вдоль стены, разглядывая и снимки, и черный высушенный обезьяний череп, и пачку сигарет с пулевым отверстием, и, завершая разговор с Джонни Чеком, я понял, на какой риск я иду — у меня даже мурашки по коже пошли.
— Если я полечу этим рейсом, то не хочу, чтобы ты заикался о нем хоть кому-нибудь.
Тщательно растерев окурок, он поднялся, сунул руки в карманы и выразительно пожал плечами.
— Если что-то пойдет не так, сам ломай голову, Джордан. И если кто-то узнает отвоем намерении лететь этим рейсом, то уж только не от меня. Я не хочу, чтобы твоя смерть была на моей совести.
Прежде чем выйти через заднюю дверь, я сполоснул лицо в маленькой ванной комнатке, пахнущей сандаловым деревом; спустившись по лесенке, я миновал заваленный грузами сарай и через другую дверь вышел к проходу, заставленному пустыми ящиками, корзинами, мятыми канистрами и банками из-под масла; его освещал единственный тусклый фонарь на углу склада.
— Мягкой посадки, — пожелал мне на прощанье Чен, возвращаясь к себе.
Я провел не меньше тридцати минут, изучая обстановку по берегу реки, прежде чем позволил себе выйти на улицу; по пути я убеждал себя, что даже часть информации, полученной мною, не позволит вляпаться в ловушку; я заставлял себя поверить, что, наконец, я нашел подход — подход к Шоде, с которого сегодня вечером и начнется мое задание.
8. Рейс 306
— Бумага крупнозернистая, но это лучшее, что мне удалось сделать. — Я поднес его к свету.
— Марико Шода?
— Марико Шода. — С его сигареты упал столбик пепла, и он сел, положив руки на колени. — Я был проездом в Сайгоне, где мне довелось узнать, что она прилетает, так что я воспользовался этой возможностью, пока заправляли горючим мою развалину — и мне повезло, если можно так выразиться. Она вышла из салона своего “Боинга” без темных очков, оптика у меня была наготове, и я успел ее щелкнуть — ну, разве не красотка?
Фотобумага была настолько крупнозернистой, что мне пришлось отодвинуть снимок на расстояние вытянутой руки, чтобы получить представление об изображении на нем. Да, она в самом деле была хорошенькой — тонкое изящное лицо с высокими! скулами, большие глаза, короткая под мальчика стрижка, чуть вздернутый носик и маленький упрямый подбородок. Она чуть повернула голову, словно подозревала — кто-то смотрит на нее!
— С какого расстояния снято, Джонни?
— Двести или триста ярдов. И, понимаешь, где бы она ни приземлилась, вокруг нее целая толпа телохранителей — кстати; все женщины — но еще больше ждут ее на выходе, куда они прибывают заблаговременно. И одна из них увидела, как я щелкнул. Я этого не знал, но на всякий случай тут же в аэропорту вытащил пленку и отдал ее проявлять. — Он пожал плечами, — и тем же вечером они перехватили меня на улице. Камера была у меня с собой, они сразу вырвали ее и вытащили пленку — потеря небольшая, там уже была новая пленка — расколотили камеру и обработали меня. — Он притронулся к мочке правого уха. — Это мое, а левое пришили в больнице. Я сам слышал, как Шода четко говорила: “Прошу вас, никаких снимков”. — Взяв карточку, он сказал, стоя около комода: — Я могу сделать другой отпечаток, Джордан, если он тебе нужен. Хорошенькая малышка. Но вот что скажи мне — ты в самом деле хочешь подобраться поближе к этой красавице?
— Если удастся.
Он облизал губы.
— Это будет нелегко. Она должна, сама захотеть назначить тебе встречу, да и в этом случае дважды подумай. Вокруг нее телохранительницы, да и она сама — та еще штучка. Мне не раз говорили — не стой к ней слишком близко и во всяком случае не вздумай к ней притрагиваться. Говорят, что ты и почувствовать ничего не успеешь, такой у нее острый клинок. И она весьма возвышенная личность — всегда молится о тебе, прежде чем убить. Конечно, она может и проникнуться к тебе расположением, но и в этом случае я был бы очень осторожен. Она столь же безобидна, как голодный богомол.
Зазвонил телефон, он снял трубку и заговорил на диалекте, которого я не понимал — скорее всего, это был хоккейн, тайваньский диалект китайского языка, которым широко пользовались в Юго-Восточной Азии. Поднявшись, я стал разглядывать аксессуары на стенах — изображения молодых девушек, философские изречения — “Есть старые пилоты и есть отчаянные пилоты, но не существует старых отчаянных пилотов”; выцветшие таможенные декларации с печатями, черная женская перчатка, высохший череп обезьянки, пачка сигарет “Плейер” с отверстием в середине, напоминавшем дырку от пули, и колечко черных волос с голубой ленточкой. Я хотел узнать о Чене как можно больше: особенно меня интересовало, почему он встретил меня пистолетом, а через десять минут доброжелательно пригласил в дом, даже не посоветовав держать язык за зубами. Неужели он настолько доверял Кэти?
— Методы, к которым прибегает Шода, — продолжил он, положив трубку и возвращаясь на свое “место, — порой просто удивительны. Она никогда не появляется в общественных местах типа ресторанов, а если ей доводится навестить кого-то в даунтауне, она показывается лишь на мгновение, выходя из лимузина, и ее тут же закрывают фигуры стражниц — а эта публика те еще кошечки: ты когда-нибудь слышал о куноичи?
Я покачал головой, что нет.
— Это кровные сестры ниндзей, родом тоже из Японии. Как и гейш, их учат петь и увеселять гостей, так что они вполне могут оказаться среди девушек, приглашенных для развлечений в дом своего соперника, и когда она будет кошечкой ластиться у него в руках, тут ему и придет конец — шпилька для волос через ухо втыкается в мозг. Один из их любимых номеров, который на моем языке называется “сью чьей вен” — поцелуй смерти. И знаешь что? Как-то я месяцев шесть болтался в Пномпене и…
Звонок у дверей издал короткий звук; мгновенно прервав повествование, он схватил со стола револьвер.
— Оставайся здесь, Джордан, я сейчас вернусь. Он направился к дверям, за которыми скрылась девушка, а не к тем, через которые под дулом пистолета ввел меня. Значит, предохранительная система, которую я включил, поднимаясь по лестнице, была установлена и у задней двери, куда он сейчас направился проверить, что случилось. Я испытывал искушение встать, чтобы проверить содержимое других корзин и еще двух столов, не говоря уж о японском комоде, но остался на месте, потому что еще не знал этого человека и не исключал, что он просто дал задание девушке включить сигнализацию, чтобы у него был предлог покинуть комнату и посмотреть, что я буду делать в его отсутствие. У меня не было еще никаких подходов к самой важной, к самой болевой точке моего задания, подходов к Шоде и, может быть, с его помощью мне удастся получить их.
Он показался из тех же самых дверей и, подойдя к столу, бросил на него маленький замшевый мешочек, после чего повернул ключик в ящике стола.
— Чу-Чу! — Ключик заедало, что заставляло его нервничать. — Чу-Чу, иди сюда!
Сейчас на ней была простая шерстяная рубашка, и выглядела она еще более юной, чем раньше; застенчиво переминаясь с ноги на ногу, она стояла посреди комнаты, поглядывая на меня.
— Вытяни руку, радость, моя. — Он протянул к: ней свою руку. — И получи… Вот эту штуку — идет?
Помедлив, она послушалась его, и он, порывшись в кожаном кисете, вынул и положил ей на ладонь рубин.
— Подарок, о`кей? Стоит тысячу долларов, а может, и больше. — Он возвышался над ней, явно довольный собой, ею, подарком. — Ты моя тысячедолларовая куколка. — Она не отрывала глаз от камня; он сиял на ее ладони нестерпимым блеском, и я чувствовал неуверенность Джонни Чена: он приобрел ее за “мешок бобов”, может быть, найдя в лагере беженцев у камбоджийской границы или уговорив ее родителей, которые больше думали, как выжить самим, чем о дочке, и вот теперь она была его, Джонни Чена, собственностью, но он не знал, как вести себя с нею — и не только из-за языка. Скорее всего, чувства, которые он испытывал, были для него совершенно внове. И он был слегка растерян.
— Подарок, Чу-Чу. Подарок. — Он неловко развел руки. — Означает, что я люблю тебя. — Он поцеловал ее в лоб, провел пальцами по щеке и оттолкнул от себя. — Можешь оставаться здесь, — показал он рукой на диван. — Чу-Чу — оставаться, о`кей?
Словно не слыша его, она удалилась, держа камень перед собой и любуясь его переливами; мне бросились в глаза мягкие линии ее плеч и затылка и нежные подколенные чашечки.
— Ладно, она всего лишь ребенок, — пробурчал Чен. — Но таких детей насилуют каждый день и здесь, и на границе, и в деревнях. Тут ее не собираются насиловать, ее любят, верно?
— Я мог в этом убедиться.
— Ладно. Так в чем суть дела, Джордан? Ты хочешь выяснить, обладает ли Малышка Стальной Поцелуй тем оружием, о котором говорил?
— Главным образом.
— Если его у нее и нет, то, конечно же, она захочет его заполучить.
— Ты когда-нибудь его видел?
— Нет. — Он перекладывал с руки на руку замшевый мешочек. — Но нечто подобное попадалось мне на глаза. И я бы сказал, что если эта штука в Юго-Восточной Азии попадет не в те руки, тут все встанет дыбом. Она может сшибать в небе вертушки, точно?
— Любой самолет до высоты в тридцать тысяч футов. Мешочек мягко упал на стол.
— Тридцать тысяч! Боже небесный! И прямо с руки? Да это почище “Стингеров”.
— Раза в три.
— Он задумался, опустив глаза; затем вытащил из пачки еще одну длинную черную сигарету, прикурил ее и взглянул на меня сквозь дым.
— Ты давно знаешь Кэти Маккоркдейл?
— У нас был с ней ленч.
— Должно быть, ты произвел на нее впечатление.
— Может быть, она просто хорошо разбирается в людях.
— Будем надеяться. Я хочу сказать, когда Кэти говорит мне, что я могу кому-то доверять, это в самом деле так. Она никогда не ошибается.
— Поэтому ты и держал меня под пистолетом.
— Я же не знал, что ты от Кэти. — Он смахнул с губы крошку табака. — В общем, я рассказал тебе, что за баба эта Марико Шода. Ты все еще хочешь встретиться с ней?
— Поэтому я и явился к тебе.
— Но дело не в том, — он искоса наблюдал за мной, — что она может и не захотеть встретиться с тобой, так? Не ты ли тот парень из лимузина, с которым несколько ночей назад случилась некая история? В сводках новостей об этом не было ни слова, но по всему Сингапуру ходят слухи.
— Она неправильно поняла меня, — возразил я. — Я не собирался причинять ей никаких неприятностей. — Слова эти предназначались тоже для системы слухов.
— Ты какой-то странный тип. — Выпрямившись на бамбуковом стульчике, он подтянул к себе телефон и набрал номер. — Пару месяцев назад, — продолжал он рассказывать, — кто-то сбросил бомбу на монастырь, в котором она должна была остановиться, и разнес его вдребезги. Но на этот раз ее там не было. — Он попросил к телефону какого-то Сэма. — Столько народа хочет прикончить эту девочку, что ей приходится прыгать с места на место. Думаю, поэтому у тебя и были из-за нее неприятности в той машине. Сэм? Как дела? Слушай, мне кое-что от тебя надо. Я слышал, что в городе болтается некий парень Лафардж из Бангкока. Через пару дней он должен улететь, но я не знаю, на какой рейс у него билет. Известно, что он сделал предварительный заказ. Можешь ли ради меня заглянуть в компьютер? — Он стряхнул пепел в нефритовое блюдце. — О`кей, перезвони мне, Сэм.
Положив трубку, он скрестил длинные худые ноги.
— Как я уже начал тебе рассказывать, я вылетел из Пномпеня и у меня возникла необходимость сесть на скрытую полосу за пределами города. Мы, летчики, порой попадаем в такие ситуации. Приходится знать, где расположены такие полосы и как выйти на них, в случае необходимости — только никогда не знаешь, когда она на тебя свалится. Их сотни, если не тысячи. Во всяком случае, шлепнувшись туда, я заметил, что нахожусь рядом с каким-то тренировочным лагерем, в котором куча солдат; лагерь густо оплетен колючей проволокой, но можно было разглядеть, что там делается. Там устраивал смотр какой-то полковник, насколько я успел рассмотреть, этакое маленькое худенькое создание, но с иголочки. Даже издали я видел, что все стоящие в строю, судя по форме, были офицерами. Я сложил два и два — месторасположение лагеря и собранные в нем отборные части, и наконец мне все стало ясно. Этим малышом была Марико Шода, потому что, можешь мне поверить, в этой глуши никто иной не мог быть женщиной-полковником. Это было видно по тому, как она отдавала честь — даже с того расстояния я обратил внимание на ее стиль. А Шода, надо сказать…
Зазвонил телефон, и он снял трубку.
— Да? Понятно. — Он подтянул к себе блокнот и взял карандаш. — О`кей. Все записал, Сэм. И слушай, я никогда не спрашивал у тебя об этом парне, ясно? Я даже не звонил тебе. Если возникнут какие-нибудь неприятности ты сам знаешь, какие, мне надерут задницу. Или отвинтят голову.
Он спросил еще о каком-то Ли, попросив передать ему самые лучшие пожелания, а потом оторвал верхний листик блокнота и перекинул его мне.
— Значит, Доминик Лафардж — уроженец Франции, натурализовавшийся в Таиланде, и он взял билет на этот утренний рейс. Ему пришлось натурализоваться, потому что он работает на Шоду и она оплачивает его счета. По слухам, которые дошли до меня, Лафардж живет в Таиланде последние десять или одиннадцать лет, и он главное связующее звено между потоком оружия, поступающего в руки Шоды, и переправкой его силам повстанцев в Индокитае. — Он раздавил в пепельнице окурок. — Я не представляю, что ой делал в Сингапуре и почему утром летит в Бангкок, но если ты меня спросишь, то бьюсь об заклад: скорее всего, он посещал свою хозяйку, ибо сейчас она именно здесь. — Он достал еще одну сигарету. — Резонно?
— Всего лишь слухи. Насколько на них можно полагаться? Я даже не предполагал, что удача сразу же придет мне в руки. Я уже, начал приходить в отчаяние, понимая, что, как только я найду подход к Шоде и ее организации, я окажусь в смертельно опасной зоне открытого пространства, на котором мне придется выверять каждый свой шаг, да и то у меня будет всего лишь один шанс из десяти остаться в живых. Такое веселенькое мне выпало задание.
— Слухи, которыми пользуюсь я, куда надежнее, чем большинство им подобных. Могу ручаться, что полученная информация о Лафардже полностью соответствует истине. Я занимаюсь торговлей оружием, так? Так что мне приходится знать и других, кто имеет к нему отношение. И если ты собираешься завтра сесть на хвост этому типу, ты, по крайней мере, знаешь: это тот человек, который тебе нужен. Но что ждет тебя по завершении полета, знает только Бог — и ответственности за тебя нести я не собираюсь. Ты вторгаешься на территорию Шоды.
Встав, я стал прохаживаться вдоль стены, разглядывая и снимки, и черный высушенный обезьяний череп, и пачку сигарет с пулевым отверстием, и, завершая разговор с Джонни Чеком, я понял, на какой риск я иду — у меня даже мурашки по коже пошли.
— Если я полечу этим рейсом, то не хочу, чтобы ты заикался о нем хоть кому-нибудь.
Тщательно растерев окурок, он поднялся, сунул руки в карманы и выразительно пожал плечами.
— Если что-то пойдет не так, сам ломай голову, Джордан. И если кто-то узнает отвоем намерении лететь этим рейсом, то уж только не от меня. Я не хочу, чтобы твоя смерть была на моей совести.
Прежде чем выйти через заднюю дверь, я сполоснул лицо в маленькой ванной комнатке, пахнущей сандаловым деревом; спустившись по лесенке, я миновал заваленный грузами сарай и через другую дверь вышел к проходу, заставленному пустыми ящиками, корзинами, мятыми канистрами и банками из-под масла; его освещал единственный тусклый фонарь на углу склада.
— Мягкой посадки, — пожелал мне на прощанье Чен, возвращаясь к себе.
Я провел не меньше тридцати минут, изучая обстановку по берегу реки, прежде чем позволил себе выйти на улицу; по пути я убеждал себя, что даже часть информации, полученной мною, не позволит вляпаться в ловушку; я заставлял себя поверить, что, наконец, я нашел подход — подход к Шоде, с которого сегодня вечером и начнется мое задание.
8. Рейс 306
— Будьте любезны, мистер Джордан, подойдите к ближайшему служебному телефону!
Я не двинулся с места.
Звонить может только Чен.
“Если я полечу этим рейсом, то не хочу, чтобы ты заикнулся о нем хоть кому-нибудь”.
“Я не хочу, чтобы твоя смерть была на моей совести”.
Так что это может быть только Чен, только он знает, что я здесь, не считая служащих авиакомпании, но они не стали бы приглашать меня к служебному телефону, а связались бы с контрольной стойкой. Да, это только Чен. Последние два часа я тщательно изучал окружение — и систему таможенного контроля, и бар, и проходы к накопителю — потому что оттуда, от десятого прохода, начиналось мое длительное и опасное пребывание на поверхности, и для обеспечения безопасности своих тайных замыслов я должен ускользнуть отсюда чистеньким.
Теперь я мог только состроить совершенно равнодушное лицо и немедленно удалиться, не привлекая к себе внимания, но быть настороже, чтобы мгновенно отреагировать на любое изменение ситуации. Нет ничего хуже, когда остается каких-то десять шагов и ты уже становишься полностью иным человеком и приступаешь к заданию, вдруг слышишь, как твой псевдоним громогласно произносят вслух. Я позволил себе переждать полминуты, но вокруг меня не произошло ровно никаких значащих изменений: никто при этих словах не повернулся на пятках, никто не двинулся в мою сторону, никто не кинулся к телефону.
Поэтому я снялся с места, ибо в противном случае они повторят вызов, чего мне не хотелось. Я снял трубку.
— Да?
— Это мистер Джордан?
По нервам у меня прошла ледяная волна ужаса. Это был не Чен. Я услышал женский голос. Невероятно. Поправка: невероятно, но так оно и было.
Они меня засекли.
— Простите, это мистер Джордан?
Голос молодой женщины, родом явно из Азии, с легким японским акцентом.
Я по-прежнему наблюдал за окружением, но теперь уже жестко и целенаправленно, все вбирая в себя и запоминая. В этом небольшом уютном пространстве — мои друзья, мои хорошие друзья. Три австралийца летели в Бангкок на полуфинал международного теннисного турнира, спонсором которого явился Тайский Королевский теннисный клуб; один из них только что поссорился с женой, хотел до отлета с ней помириться или, в противном случае, готов отказаться от рейса. Компания из четырех человек, толпившихся около стойки бара с закусками, была из Милуоки; они уже побывали в Гонконге и в. Токио, а теперь их ждал Бангкок с королевским дворцом и “Покоящимся Буддой”, а Элмер сказал, что если они не притащат домой по полтонны сувениров, он их и на порог Кивани-клуба не пустит. Две монахини неподалеку обволакивали своими черными одеяниями французскую девочку-подростка, и она больше не плакала, как минут двадцать назад, когда я прошел мимо нее: вчера в сингапурской больнице умерла ее мать, и девочку сопровождали в Бангкок, где ее ждал папа, а тело покойной будет отправлено только вечером.
Я знал достаточно обо всех остальных пассажирах, ожидавших в небольшом уютном зале у 10-го прохода, достаточно, чтобы не сомневаться: они мои друзья, они мои хорошие друзья, если только никто из них не летит этим рейсом, чтобы загнать меня в западню, где меня и прикончат. Единственный, кого я не мог считать своим другом, был голос в трубке служебного телефона.
— Прошу вас, это очень важно. Вы мистер Джордан? Я не ответил. Мне нужно было время, и я тянул его. Если я скажу “нет” или просто повешу трубку, я ничего не узнаю, а это знание может спасти меня. Если я скажу “да”, они тут же окажутся на месте, поскольку, скорее всего, они неподалеку.
— Объявляется посадка на рейс 306 до Бангкока. Посадка производится через 10-й проход.
Я ничего не понимал. Женщина звонила, потому что не сомневалась, и они не сомневались в моем присутствии. Тогда почему же им прямо не явиться сюда, так сказать, в физическом смысле? То ли потому, что их нечто смущало, то ли потому, что у них не было времени. С какой минуты можно его отсчитывать? С той минуты, как Чен предал меня. “Как только установится связь, тебе придется самому подбирать людей, если ты найдешь, кому можешь довериться”.
Чен. Кэти Маккоркдейл.
Но уже вчера я осознал уровень риска, на который пошел, когда попросил Чена держать в полной тайне мое присутствие на этом рейсе — и вот настал момент истины. Выбора у меня не было. Если я повешу трубку и сразу же покину здание аэропорта, может, мне и удастся уйти от них, но я не узнаю ровным счетом ничего из того, что хочет сообщить мне по телефону этот мягкий голос с японским акцентом. Если же останусь здесь, признавшись, что да, говорит мистер Джордан, скорее всего, я поступлю так, как они и хотят: занятый разговором, я дам им возможность накрыть меня.
Но я находился в общественном месте.
— Прошу вас, это очень срочно. Вы мистер Джордан? Я находился в общественном месте, и у меня была возможность, очень смутная возможность, что они не рискнут ни на какие действия, пока я здесь.
— Да. Мне показалось, что я услышал отдаленный отзвук своего голоса, но эхо его прозвучало не в трубке, а внутри меня.
— Мистер Мартин Джордан?
— Да.
Я не сводил взгляда с прохода, откуда они должны были появиться.
“Посадка на рейс 306 производится через 10-й проход. Производится посадка на рейс до Бангкока”.
Я видел, как мимо меня прошел Лафардж в сопровождении двух телохранителей. Я смотрел им вслед, пока они не скрылись из вида; Лафардж был высок, смугл и элегантен, его инициалы были выгравированы на серебряной табличке, прикрепленной к атташе-кейсу из свиной кожи, который, в свою очередь, цепочкой был прикреплен к его левой кисти; его прикрывали двое невозмутимых охранников с каменными лицами. Другие вереницей тянулись за ними: двое монахинь с девочкой, компания американцев.
Тем не менее, я ни на мгновение не отрывал глаз от прохода. Оттуда должны показаться отнюдь не мои друзья.
— Мистер Джордан, вы не должны лететь этим рейсом. Из прохода показался бегущий человек с легкой сумкой через плечо, и я почувствовал, как напряглись у меня нервы.
— Мистер Джордан, вы поняли меня? Вы не должны лететь рейсом 306.
Бегущий набирал скорость, но целился не на меня, а держал курс на группу, исчезающую за барьером.
— Эй, Чарли, скажи там, чтобы меня подождали!
Значит, я не должен лететь этим рейсом. Почему же, ты, сучка? Я обливался потом.
“Всех пассажиров на рейс 306 просят пройти к 10-му проходу. Осталось пять минут до окончания посадки”.
За барьером исчезали последние фигуры.
— Мистер Джордан. — Голос звучал спокойно, уверенно и четко. — Подтвердите, пожалуйста, что вы меня поняли. Это очень срочно.
Еще не очень. У меня в запасе пять минут.
— Кто? — спросил я ее.
— Это не важно, мистер Джордан. У меня есть касающаяся вас информация. Произойдет несчастный случай. Вы понимаете меня?
— Что за несчастный случай?
— С самолетом. С рейсом 306.
— В таком случае вам лучше кому-нибудь сообщить о нем. Пилоты явно заинтересуются.
Время поджимало, и мое внимание распределялось между коридором, ведущим в зал, и выходом на летное поле. Я не знал, удастся ли мне узнать что-то еще у этого спокойного мягкого голоса в трубке или же он больше ничего не скажет, кроме, что кто-то — Шода? — пытается предотвратить мой полет в Бангкок. Запас времени уменьшался с каждой секундой, и я мог использовать его наилучшим образом, оставаясь на связи в надежде узнать что-нибудь еще, дожидаясь, пока девушка на контроле не начнет закрывать барьер, — а затем рвануться к нему — и прямо к самолету. Если в коридоре покажется фигура, которая вызовет у меня опасение, я успею поднырнуть под барьер, и вряд ли они рискнут последовать за мной: если они явились сюда только за мной, то им пришлось спешить, пока женщина на другом конце лини; занимает меня разговором; вряд ли у них было время купить билет.
“Отлетающих в последний раз приглашают на рейс 306 до Бангкока.”
Еще два пассажира поспешили на посадку, и дежурная, оглянувшись, стала изучать список пассажиров, выяснив, что еще одного не хватает. Но она ничего не могла сделать. Перед ней был лишь человек, говоривший по служебному телефону.
— Вы еще слушаете меня, мистер Джордан?
— Да. Откуда у вас эта информация?
— Она точная. Я ваш друг, мистер Джордан. Прошу вас, послушайте меня. Никто из пассажиров рейса 306 не выживет. Вы не должны лететь им.
— Хорошо, я успею предупредить экипаж.
— Они вам не поверят.
— Не больше, чем я верю вам.
В первый раз в голосе прорезалась нотка нетерпения, точнее, намек на нее. Впрочем, скорее не нетерпение, а решительность.
— Если вы хотите остаться в живых, мистер Джордан, вы не должны лететь этим рейсом. Это все, что я могу для вас сделать.
Может быть, если бы я сказал девушке у барьера, что я официально работаю на таиландское правительство, и показал бы удостоверение, дающее право прохода всюду, которое мне вручил принц Китьякара, она бы предоставила возможность переговорить с капитаном, но у меня не было ничего в подтверждение опасений, кроме голоса в трубке.
— Что за несчастный случай должен произойти? Взрыв бомбы на борту?
Ко мне бы прислушались, если бы я мог выложить какие-то детали.
— Я должна расстаться с вами, мистер Джордан. Прошу прощения. В живых никого не останется.
Девушка у барьера приподнялась на носках, в последний раз окинув взглядом зал ожидания.
— Я прощаюсь с вами, — произнес голос в трубке. Меня пронзило какое-то странное ощущение, но я не понял, в чем дело; оно было словно дуновение ветра. У меня не оставалось времени подыскивать объяснения этому столь странному звонку. Надо было принимать какое-то решение, и принимать немедленно, и не было ровно никаких причин считать его всего лишь грубым розыгрышем, цель которого — заставить меня в последнюю минуту остаться в Сингапуре, где я буду предательски открыт всем и вся, вместо того чтобы успеть проскочить за турникет, извиниться перед девушкой, и меня с головой накроет обеспечение этой тайной операции, но я стоял и слушал голос — не ее голос в трубке, а тот, что звучал у меня в голове, в моей бедной голове…
— Я все же полечу. — Я исходил из того принципа, если ты меняешь направление, то надо замести следы. Положив трубку, я подошел к турникету, показал удостоверение, выданное мне таиландским правительством, и сказал девушке, что из источника, происхождение которого мне не удалось установить, стало известно, что рейсу 306 угрожает опасность.
Я не двинулся с места.
Звонить может только Чен.
“Если я полечу этим рейсом, то не хочу, чтобы ты заикнулся о нем хоть кому-нибудь”.
“Я не хочу, чтобы твоя смерть была на моей совести”.
Так что это может быть только Чен, только он знает, что я здесь, не считая служащих авиакомпании, но они не стали бы приглашать меня к служебному телефону, а связались бы с контрольной стойкой. Да, это только Чен. Последние два часа я тщательно изучал окружение — и систему таможенного контроля, и бар, и проходы к накопителю — потому что оттуда, от десятого прохода, начиналось мое длительное и опасное пребывание на поверхности, и для обеспечения безопасности своих тайных замыслов я должен ускользнуть отсюда чистеньким.
Теперь я мог только состроить совершенно равнодушное лицо и немедленно удалиться, не привлекая к себе внимания, но быть настороже, чтобы мгновенно отреагировать на любое изменение ситуации. Нет ничего хуже, когда остается каких-то десять шагов и ты уже становишься полностью иным человеком и приступаешь к заданию, вдруг слышишь, как твой псевдоним громогласно произносят вслух. Я позволил себе переждать полминуты, но вокруг меня не произошло ровно никаких значащих изменений: никто при этих словах не повернулся на пятках, никто не двинулся в мою сторону, никто не кинулся к телефону.
Поэтому я снялся с места, ибо в противном случае они повторят вызов, чего мне не хотелось. Я снял трубку.
— Да?
— Это мистер Джордан?
По нервам у меня прошла ледяная волна ужаса. Это был не Чен. Я услышал женский голос. Невероятно. Поправка: невероятно, но так оно и было.
Они меня засекли.
— Простите, это мистер Джордан?
Голос молодой женщины, родом явно из Азии, с легким японским акцентом.
Я по-прежнему наблюдал за окружением, но теперь уже жестко и целенаправленно, все вбирая в себя и запоминая. В этом небольшом уютном пространстве — мои друзья, мои хорошие друзья. Три австралийца летели в Бангкок на полуфинал международного теннисного турнира, спонсором которого явился Тайский Королевский теннисный клуб; один из них только что поссорился с женой, хотел до отлета с ней помириться или, в противном случае, готов отказаться от рейса. Компания из четырех человек, толпившихся около стойки бара с закусками, была из Милуоки; они уже побывали в Гонконге и в. Токио, а теперь их ждал Бангкок с королевским дворцом и “Покоящимся Буддой”, а Элмер сказал, что если они не притащат домой по полтонны сувениров, он их и на порог Кивани-клуба не пустит. Две монахини неподалеку обволакивали своими черными одеяниями французскую девочку-подростка, и она больше не плакала, как минут двадцать назад, когда я прошел мимо нее: вчера в сингапурской больнице умерла ее мать, и девочку сопровождали в Бангкок, где ее ждал папа, а тело покойной будет отправлено только вечером.
Я знал достаточно обо всех остальных пассажирах, ожидавших в небольшом уютном зале у 10-го прохода, достаточно, чтобы не сомневаться: они мои друзья, они мои хорошие друзья, если только никто из них не летит этим рейсом, чтобы загнать меня в западню, где меня и прикончат. Единственный, кого я не мог считать своим другом, был голос в трубке служебного телефона.
— Прошу вас, это очень важно. Вы мистер Джордан? Я не ответил. Мне нужно было время, и я тянул его. Если я скажу “нет” или просто повешу трубку, я ничего не узнаю, а это знание может спасти меня. Если я скажу “да”, они тут же окажутся на месте, поскольку, скорее всего, они неподалеку.
— Объявляется посадка на рейс 306 до Бангкока. Посадка производится через 10-й проход.
Я ничего не понимал. Женщина звонила, потому что не сомневалась, и они не сомневались в моем присутствии. Тогда почему же им прямо не явиться сюда, так сказать, в физическом смысле? То ли потому, что их нечто смущало, то ли потому, что у них не было времени. С какой минуты можно его отсчитывать? С той минуты, как Чен предал меня. “Как только установится связь, тебе придется самому подбирать людей, если ты найдешь, кому можешь довериться”.
Чен. Кэти Маккоркдейл.
Но уже вчера я осознал уровень риска, на который пошел, когда попросил Чена держать в полной тайне мое присутствие на этом рейсе — и вот настал момент истины. Выбора у меня не было. Если я повешу трубку и сразу же покину здание аэропорта, может, мне и удастся уйти от них, но я не узнаю ровным счетом ничего из того, что хочет сообщить мне по телефону этот мягкий голос с японским акцентом. Если же останусь здесь, признавшись, что да, говорит мистер Джордан, скорее всего, я поступлю так, как они и хотят: занятый разговором, я дам им возможность накрыть меня.
Но я находился в общественном месте.
— Прошу вас, это очень срочно. Вы мистер Джордан? Я находился в общественном месте, и у меня была возможность, очень смутная возможность, что они не рискнут ни на какие действия, пока я здесь.
— Да. Мне показалось, что я услышал отдаленный отзвук своего голоса, но эхо его прозвучало не в трубке, а внутри меня.
— Мистер Мартин Джордан?
— Да.
Я не сводил взгляда с прохода, откуда они должны были появиться.
“Посадка на рейс 306 производится через 10-й проход. Производится посадка на рейс до Бангкока”.
Я видел, как мимо меня прошел Лафардж в сопровождении двух телохранителей. Я смотрел им вслед, пока они не скрылись из вида; Лафардж был высок, смугл и элегантен, его инициалы были выгравированы на серебряной табличке, прикрепленной к атташе-кейсу из свиной кожи, который, в свою очередь, цепочкой был прикреплен к его левой кисти; его прикрывали двое невозмутимых охранников с каменными лицами. Другие вереницей тянулись за ними: двое монахинь с девочкой, компания американцев.
Тем не менее, я ни на мгновение не отрывал глаз от прохода. Оттуда должны показаться отнюдь не мои друзья.
— Мистер Джордан, вы не должны лететь этим рейсом. Из прохода показался бегущий человек с легкой сумкой через плечо, и я почувствовал, как напряглись у меня нервы.
— Мистер Джордан, вы поняли меня? Вы не должны лететь рейсом 306.
Бегущий набирал скорость, но целился не на меня, а держал курс на группу, исчезающую за барьером.
— Эй, Чарли, скажи там, чтобы меня подождали!
Значит, я не должен лететь этим рейсом. Почему же, ты, сучка? Я обливался потом.
“Всех пассажиров на рейс 306 просят пройти к 10-му проходу. Осталось пять минут до окончания посадки”.
За барьером исчезали последние фигуры.
— Мистер Джордан. — Голос звучал спокойно, уверенно и четко. — Подтвердите, пожалуйста, что вы меня поняли. Это очень срочно.
Еще не очень. У меня в запасе пять минут.
— Кто? — спросил я ее.
— Это не важно, мистер Джордан. У меня есть касающаяся вас информация. Произойдет несчастный случай. Вы понимаете меня?
— Что за несчастный случай?
— С самолетом. С рейсом 306.
— В таком случае вам лучше кому-нибудь сообщить о нем. Пилоты явно заинтересуются.
Время поджимало, и мое внимание распределялось между коридором, ведущим в зал, и выходом на летное поле. Я не знал, удастся ли мне узнать что-то еще у этого спокойного мягкого голоса в трубке или же он больше ничего не скажет, кроме, что кто-то — Шода? — пытается предотвратить мой полет в Бангкок. Запас времени уменьшался с каждой секундой, и я мог использовать его наилучшим образом, оставаясь на связи в надежде узнать что-нибудь еще, дожидаясь, пока девушка на контроле не начнет закрывать барьер, — а затем рвануться к нему — и прямо к самолету. Если в коридоре покажется фигура, которая вызовет у меня опасение, я успею поднырнуть под барьер, и вряд ли они рискнут последовать за мной: если они явились сюда только за мной, то им пришлось спешить, пока женщина на другом конце лини; занимает меня разговором; вряд ли у них было время купить билет.
“Отлетающих в последний раз приглашают на рейс 306 до Бангкока.”
Еще два пассажира поспешили на посадку, и дежурная, оглянувшись, стала изучать список пассажиров, выяснив, что еще одного не хватает. Но она ничего не могла сделать. Перед ней был лишь человек, говоривший по служебному телефону.
— Вы еще слушаете меня, мистер Джордан?
— Да. Откуда у вас эта информация?
— Она точная. Я ваш друг, мистер Джордан. Прошу вас, послушайте меня. Никто из пассажиров рейса 306 не выживет. Вы не должны лететь им.
— Хорошо, я успею предупредить экипаж.
— Они вам не поверят.
— Не больше, чем я верю вам.
В первый раз в голосе прорезалась нотка нетерпения, точнее, намек на нее. Впрочем, скорее не нетерпение, а решительность.
— Если вы хотите остаться в живых, мистер Джордан, вы не должны лететь этим рейсом. Это все, что я могу для вас сделать.
Может быть, если бы я сказал девушке у барьера, что я официально работаю на таиландское правительство, и показал бы удостоверение, дающее право прохода всюду, которое мне вручил принц Китьякара, она бы предоставила возможность переговорить с капитаном, но у меня не было ничего в подтверждение опасений, кроме голоса в трубке.
— Что за несчастный случай должен произойти? Взрыв бомбы на борту?
Ко мне бы прислушались, если бы я мог выложить какие-то детали.
— Я должна расстаться с вами, мистер Джордан. Прошу прощения. В живых никого не останется.
Девушка у барьера приподнялась на носках, в последний раз окинув взглядом зал ожидания.
— Я прощаюсь с вами, — произнес голос в трубке. Меня пронзило какое-то странное ощущение, но я не понял, в чем дело; оно было словно дуновение ветра. У меня не оставалось времени подыскивать объяснения этому столь странному звонку. Надо было принимать какое-то решение, и принимать немедленно, и не было ровно никаких причин считать его всего лишь грубым розыгрышем, цель которого — заставить меня в последнюю минуту остаться в Сингапуре, где я буду предательски открыт всем и вся, вместо того чтобы успеть проскочить за турникет, извиниться перед девушкой, и меня с головой накроет обеспечение этой тайной операции, но я стоял и слушал голос — не ее голос в трубке, а тот, что звучал у меня в голове, в моей бедной голове…
— Я все же полечу. — Я исходил из того принципа, если ты меняешь направление, то надо замести следы. Положив трубку, я подошел к турникету, показал удостоверение, выданное мне таиландским правительством, и сказал девушке, что из источника, происхождение которого мне не удалось установить, стало известно, что рейсу 306 угрожает опасность.