— Кто-то сидит у нас на хвосте?
— О, да, — кивнул Помай. — Наше собственное сопровождение состоит из пяти неприметных машин, две из которых впереди нас.
Я увидел название улицы Сейг Эндрю. Мы двигались к северу.
— С—1, прошу связи.
— Вас слушают.
— Одна машина перед ней, а другая сзади.
— Спасибо, — сказала Кэти.
Она чуть повернула голову, и Ломан кивнул. Пепперидж сидел по другую сторону от меня. Он ни слова не произнес, как мы покинули ночной клуб. Я не знал, что у него на уме, но не сомневаюсь, он был доволен ходом событий: он успешно заманил меня в операцию Бюро, руководил моими действиями в Сингапуре, якобы через Челтенхем, а на самом деле контактируя с Лондоном и получая от них указания.
Несмотря на мое чувство симпатии к этому человеку, я не поделился с ним планом действий при встрече с Шодой, хотя должен был это сделать. Я не мог простить ему предательства.
“Они разворачиваются на автотрассу и направляются к северу.”
Шода.
“Я хотел бы тебе кое-что, сказать. — Это Пепперидж. — Шода боится тебя.”
“Она очень сильна. С очень жестким характером. — Слова Сайако-сан. — Но, подобно стеклу, в один день она расколется. И этот день, думаю, придет вашими стараниями.”
Теперь все зависит именно от этого. От ее страха передо мной. Это единственное, что я могу противопоставить ей. И ее вуду.
Кэти развернула машину, и я увидел другой дорожный знак “Офир-роуд”
— Где она сейчас? — спросил я ее.
— Перед нами, на Восточнобережной трассе.
— Направляется в аэропорт? — Похоже.
В этой стороне располагались только курортные местечки и теннисные клубы.
Ломан дотронулся до моей руки.
— Как ты…
— Высший класс.
Тут не телепатия: он ждал, что я доложу о готовности, поскольку до начала операции оставалось несколько минут. Кивнув, он отвел руку.
— С—1,-прошу на связь.
— Говорите.
— Голос Флуда. Он остался в ночном клубе, поддерживая контакт.
— Можете ли дать оценку состоянию дел?
Для передачи. Он должен связываться с Кродером.
Ломан наклонился к радиотелефону.
— Передайте, что мы, как и запланировано, продвигаемся к месту встречи и готовы к активным действиям.
Коротко и четко. У этого мужика, надо признать, есть голова на плечах.
— С—1… С—1…
Кэт взяла радиотелефон.
— Говорите.
— Боинг-727 готовится к взлету. — Говорил явно китаец, на английском с американским акцентом. — Заправка закончена, и он проверяет систему связи.
— Благодарю. Продолжайте информировать нас. — Она повернула голову: — Вы слышали, мистер Ломан?
— Да.
Радиофон еще дважды подал признаки жизни: сообщил нам о позиции, которую занял конвой Шоды, и Флуд доложил, что передал информацию в Лондон.
Я выглянул из окна, пытаясь избавиться от навязчивых мыслей, что сижу в “Черной Марии”, которая везет меня к месту казни. Я не был фаталистом, не верил в предначертания звезд. Просто никаким иным образом завершить операцию было нельзя, и мы это понимали. Нервы, естественно, были напряжены, что в такой ситуации вполне нормальное явление, так что успокойся, расслабься.
И тут подал голос Ломан.
— Мое мнение, — осторожно начал он, — что ваши подсчеты временного фактора слишком пессимистичны. Предполагаю, что в вашем распоряжении будет несколько больше, чем пять минут. Скорее всего, возникнет замешательство, когда обнаружат подмену груза, и вряд ли они сразу же сообщат об этом Шоде. Продолжать?
— Нет. — В темном проеме окна машины проплыл красный сигнал на верхушке радиомачты. — Я и так все знаю. — Пошел на взлет реактивный самолет, и от рева его двигателей задребезжали стекла машины.
— Если, конечно, я ошибаюсь…
Если он ошибается, весь христианский мир развалится как карточный домик, взлетит к чертям. Хотя нет, не весь, всего лишь оперативник; и на долю Флуда достанется чертовски отвратная работа.
Мимо промелькнула главная диспетчерская башня — черный силуэт на фоне огней аэровокзала. Запах керосина примешался к потоку охлажденного воздуха из кондиционера.
— Джентльмены.
Ломан показал нам циферблат своих часов. На моих было 20.13, Пепперидж чуть подогнал свои.
Я смотрел на силуэт Кэти справа от себя, на изгиб скулы, завитки ее волос.
“Я хотела, чтобы мы встретились раньше. Но тогда бы у нас могло ничего не получиться.”
Замедлить ход. Над задним бампером идущей перед нами “Мазды” мигнул красный огонек.
— Они выводят нас прямо на взлетную полосу, — заметила Кэти. — Так и надо, сэр?
— Да.
Она снова замедлила ход.
“Мартин, ты останешься на ночь? Ведь от нее почти ничего не осталось.”
Еще один реактивный лайнер промелькнул почти над крышами, ввинчиваясь в небо, и рев его двигателей заполонил ночь. Она повернула руль, следуя за “Маздой”. Еще медленнее. “Смотри, уже рассвет”. Ворота с надписью: “Только для персонала”. Два охранника в форме остановили “Мазду”, проверяя пропуска и удостоверения личности. Все в порядке. Спокойствие.
Одна из створок ворот распахнулась, и “Мазда” проехала мимо них. Мы последовали за ней. Нервы на пределе. Снова пальцы на моей руке.
— Ты так точно все разработал, старина, что справиться для тебя будет плевым делом.
— Да.
Прямиком через взлетное поле, все внимание к мелочам — нет ли случайных солдат вокруг и так далее.
Взлетная полоса. По ней ползают транспортные средства: бензозаправщики, грузовые платформы, джипы с охраной. На центральной полосе, протянувшейся с запада на восток, “Джамбо” прогревает двигатели; на метеомачте затрепыхался под порывом ветра вымпел и снова опал, повинуясь воздушным потокам.
Двигатели “Джамбо” — компания “Норт-Вест Ориент” — снова взревели. Когда они приглушились. Ломан спросил меня:
— Вы по-прежнему предпочитаете полицейскую машину?
— Да.
Лимузин Верховного Комиссариата стоял в стороне, и он был мне не нужен. Все надо провернуть спокойно, без суеты, без возбуждения, мягче, мягче, на бархатных лапках, уверенно, с толком и расстановкой, черт бы их побрал, все будет не так просто, нет, это не плевое дело.
Спокойнее, парень.
Мы замедлили ход и остановились. Я видел 727-й, стоящий у ангаров, во всяком случае, прикинул — это тот, что нам нужен.
— Это…
— Да, вон там, — кивнула Кэти. — ТН—9 К—845. — Она обратилась к Ломану: — Мне подождать здесь, сэр?
— Посмотрите, удастся ли пристроиться между изгородью и служебным грузовиком.
Мы сдвинулись с места, неторопливо развернулись и оказались за прикрытием. Я видел лимузин, стоящий ярдах в ста от нас, недалеко от лайнера, по бокам которого располагались две машины поменьше.
— С—1, С—1, прошу связи.
— Говорите.
— Их рейс совершил посадку в 20.25.
— Спасибо. — К Ломану: — Сэр?
— Да, я слышал.
Он вскинул свой бинокль и настроил его.
Семнадцать минут.
Тепло, еще теплее, мы уже близко.
Центральная взлетная полоса теперь у нас за спиной, и я слышал, как по ней катился лайнер, красные ходовые огни на крыльях которого отразились во внешних зеркалах машины.
“Я тщательно все обдумал, — сказал я Кродеру. — Ивам известен мой послужной список.”
Слишком возгордился? Отнюдь. Тщательный расчет действий охватил всю ситуацию, позволив выявить хоть какой-то шанс. А это все, что нам необходимо, — шанс.
Сидящий со мной Ломан внезапно признался:
— Я бы чувствовал себя куда лучше, если бы вы были вооружены.
Думаю, он бросил эти слова, чтобы несколько разрядить напряжение, ибо хорошо знал — я никогда не применяю оружие, поскольку от него больше хлопот, чем пользы.
Я промолчал.
— Машина будет стоять вот здесь, — продолжил Ломан. — Так что, если… — Он запнулся, потому что мы все внимание обратили на стоящий в отдалении лимузин, из которого вышла тоненькая азиатка в комбинезоне, открыла заднюю дверь, отступив в сторону. С этого расстояния и при смутном освещении я различил лишь четыре небольшие фигуры, которые, покинув машину, быстро взбежали по трапу лайнера. Машина осталась на месте. Через шестьдесят секунд трап откатили, а еще через полминуты дверь захлопнулась.
— Две женщины, — сказал Ломан, не отнимая от глаз бинокля, — и два армейских офицера.
Ясно.
Механик в комбинезоне и наушниках подал сигнал, после чего первый двигатель натужно взревел.
Меня охватило чувство нереальности всего происходящего, словно я плавно, колыхаясь в воздухе, пересекал некую размытую грань между сомнениями и уверенностью, между прошлым и будущим, жизнью и смертью. Довольно приятное чувство, некое расслабление, освобождение. Затем это чувство отпустило меня, я перелез через Пеппериджа, распахнул двери, выпрыгнул на бетонку и, двинувшись к ближайшей “Мазде”, залез в нее.
— Я Джордан.
— Да, сэр.
Они были в штатском, оба китайца, которые, выпрямившись, сидели спереди. Теперь передо мной открывалась гораздо более четкая картина, потому что ветровое стекло полицейской машины не было затемнено.
Лайнер сдвинулся с места. В заднем стекле я увидел пять других лайнеров вдоль взлетной полосы, первый из которых выруливал на взлетную полосу, 727-й пристроился к их ряду, замедлил движение и развернулся, после чего остановился.
Заработала рация в полицейской машине, и один из китайцев ответил, что они заняли позицию.
Я наклонился вперед.
— Есть ли у вас связь с мистером Ломаном?
— Да, сэр. Хотите ему что-то передать?
— Нет.
Просто хотел убедиться. В наличии тоненькой спасательной ниточки с моим контролем и моим оперативным руководством. Скоро мне придется оборвать этот спасательный конец.
20.38.
Через четыре минуты она будет готова к взлету.
Непрестанное жжение в левой руке сошло на нет — сказывалось действие возбуждения и выплеска энодоморфина. Никакого волнения я не испытывал: для него еще не пришло время. Было какое-то подвешенное состояние, хотя стрелки часов продолжали двигаться; огромный лайнер развернулся в ряду своих собратьев…
20.40.
Китайцы сидели совершенно неподвижно, не разговаривая, но не спуская глаз с 727-го. Рация молчала. Еще один лайнер вырулил на полосу рядом с 727-м и остановился, развернувшись, — “Эйр Франс”.
Поднялся в воздух последний лайнер перед 727-м, и звук его двигателей проник в машину, наполнив ее гулом, а потом стих в небе.
“Боинг 727” получил разрешение с диспетчерской башни и покатился вперед, выбираясь на взлетную полосу “Остановился, ожидая, команды на взлет. Я видел рубиновые огни маячков на башне. Ломан сказал, что в башне находится заместитель начальника полиции, а его шеф занял место в машине без номерных знаков, стоящей сейчас у взлетной полосы. Акция, к которой мы готовились, час назад была прокручена во всех деталях, и мы надеялись, что все пойдет по плану.
727-й ждал, мирно рокоча двигателями.
Рот наполнился слюной — признак легкого возбуждения, и я сглотнул ее, затем — одолела зевота, но я не стад бороться с ней, потому что в такой ситуации она совершенно нормальна, как рефлекс у тореодора, который тоже зевает, когда разъяренный бык вылетает на арену.
Нам нужна всего лишь отъединенность. Всего лишь нам двоим. Отъединенность — Шоде и мне.
Я сглатывал набегающую слюну и анализировал свое состояние. Я бы сказал, что на этой стадии организм был куда в лучшей кондиции, чем можно было бы ожидать от него; старые раны можно было не принимать в расчет, нервы отвечали на каждое раздражение, как им и полагалось, адреналин выбрасывался в кровь все обильнее по мере того, как длилось ожидание.
Водитель включил двигатель и, съехав на дополнительную полосу, предназначенную для машин аварийных служб, развернулся и остановился. Двигатель он не выключил.
Оставалось сидеть и ждать. Это не просто, совсем не просто, и вам стоило бы это учесть. 20.43.
Миновала уже лишняя минута, и наконец с диспетчерской башни дали “добро” на взлет; двигатели 727-го взревели во всю мощь, вой их турбин поднялся до пронзительного визга; затем он снялся с тормозов и развернулся, качнув крыльями, колебания которых приобретали все больший размах по мере того, как лайнер разбегался, и очертания его огромного корпуса летели все быстрее вдоль линии огней полосы — пока наконец с башни не дали приказ на аварийную остановку, и зеленые огни взлетной полосы сменились на красные, и рев реактивных двигателей стал стихать; раздался визг тормозных колодок. Мой водитель резко переключил сцепление, мы рванулись вперед; опознавательные огни на стенах ангаров слились в непрерывную сине-красную Линию, когда мы, набирая скорость, вылетели на полосу, и вот мы уже почти догнали 727-й, шасси которого, схваченные тормозами, все замедляли ход, а я, прикинув, что расчет времени у меня был точен, приказал остановиться, рывком распахнул дверцу, выскочил и направился к самолету.
32. Дуэль
— О, да, — кивнул Помай. — Наше собственное сопровождение состоит из пяти неприметных машин, две из которых впереди нас.
Я увидел название улицы Сейг Эндрю. Мы двигались к северу.
— С—1, прошу связи.
— Вас слушают.
— Одна машина перед ней, а другая сзади.
— Спасибо, — сказала Кэти.
Она чуть повернула голову, и Ломан кивнул. Пепперидж сидел по другую сторону от меня. Он ни слова не произнес, как мы покинули ночной клуб. Я не знал, что у него на уме, но не сомневаюсь, он был доволен ходом событий: он успешно заманил меня в операцию Бюро, руководил моими действиями в Сингапуре, якобы через Челтенхем, а на самом деле контактируя с Лондоном и получая от них указания.
Несмотря на мое чувство симпатии к этому человеку, я не поделился с ним планом действий при встрече с Шодой, хотя должен был это сделать. Я не мог простить ему предательства.
“Они разворачиваются на автотрассу и направляются к северу.”
Шода.
“Я хотел бы тебе кое-что, сказать. — Это Пепперидж. — Шода боится тебя.”
“Она очень сильна. С очень жестким характером. — Слова Сайако-сан. — Но, подобно стеклу, в один день она расколется. И этот день, думаю, придет вашими стараниями.”
Теперь все зависит именно от этого. От ее страха передо мной. Это единственное, что я могу противопоставить ей. И ее вуду.
Кэти развернула машину, и я увидел другой дорожный знак “Офир-роуд”
— Где она сейчас? — спросил я ее.
— Перед нами, на Восточнобережной трассе.
— Направляется в аэропорт? — Похоже.
В этой стороне располагались только курортные местечки и теннисные клубы.
Ломан дотронулся до моей руки.
— Как ты…
— Высший класс.
Тут не телепатия: он ждал, что я доложу о готовности, поскольку до начала операции оставалось несколько минут. Кивнув, он отвел руку.
— С—1,-прошу на связь.
— Говорите.
— Голос Флуда. Он остался в ночном клубе, поддерживая контакт.
— Можете ли дать оценку состоянию дел?
Для передачи. Он должен связываться с Кродером.
Ломан наклонился к радиотелефону.
— Передайте, что мы, как и запланировано, продвигаемся к месту встречи и готовы к активным действиям.
Коротко и четко. У этого мужика, надо признать, есть голова на плечах.
— С—1… С—1…
Кэт взяла радиотелефон.
— Говорите.
— Боинг-727 готовится к взлету. — Говорил явно китаец, на английском с американским акцентом. — Заправка закончена, и он проверяет систему связи.
— Благодарю. Продолжайте информировать нас. — Она повернула голову: — Вы слышали, мистер Ломан?
— Да.
Радиофон еще дважды подал признаки жизни: сообщил нам о позиции, которую занял конвой Шоды, и Флуд доложил, что передал информацию в Лондон.
Я выглянул из окна, пытаясь избавиться от навязчивых мыслей, что сижу в “Черной Марии”, которая везет меня к месту казни. Я не был фаталистом, не верил в предначертания звезд. Просто никаким иным образом завершить операцию было нельзя, и мы это понимали. Нервы, естественно, были напряжены, что в такой ситуации вполне нормальное явление, так что успокойся, расслабься.
И тут подал голос Ломан.
— Мое мнение, — осторожно начал он, — что ваши подсчеты временного фактора слишком пессимистичны. Предполагаю, что в вашем распоряжении будет несколько больше, чем пять минут. Скорее всего, возникнет замешательство, когда обнаружат подмену груза, и вряд ли они сразу же сообщат об этом Шоде. Продолжать?
— Нет. — В темном проеме окна машины проплыл красный сигнал на верхушке радиомачты. — Я и так все знаю. — Пошел на взлет реактивный самолет, и от рева его двигателей задребезжали стекла машины.
— Если, конечно, я ошибаюсь…
Если он ошибается, весь христианский мир развалится как карточный домик, взлетит к чертям. Хотя нет, не весь, всего лишь оперативник; и на долю Флуда достанется чертовски отвратная работа.
Мимо промелькнула главная диспетчерская башня — черный силуэт на фоне огней аэровокзала. Запах керосина примешался к потоку охлажденного воздуха из кондиционера.
— Джентльмены.
Ломан показал нам циферблат своих часов. На моих было 20.13, Пепперидж чуть подогнал свои.
Я смотрел на силуэт Кэти справа от себя, на изгиб скулы, завитки ее волос.
“Я хотела, чтобы мы встретились раньше. Но тогда бы у нас могло ничего не получиться.”
Замедлить ход. Над задним бампером идущей перед нами “Мазды” мигнул красный огонек.
— Они выводят нас прямо на взлетную полосу, — заметила Кэти. — Так и надо, сэр?
— Да.
Она снова замедлила ход.
“Мартин, ты останешься на ночь? Ведь от нее почти ничего не осталось.”
Еще один реактивный лайнер промелькнул почти над крышами, ввинчиваясь в небо, и рев его двигателей заполонил ночь. Она повернула руль, следуя за “Маздой”. Еще медленнее. “Смотри, уже рассвет”. Ворота с надписью: “Только для персонала”. Два охранника в форме остановили “Мазду”, проверяя пропуска и удостоверения личности. Все в порядке. Спокойствие.
Одна из створок ворот распахнулась, и “Мазда” проехала мимо них. Мы последовали за ней. Нервы на пределе. Снова пальцы на моей руке.
— Ты так точно все разработал, старина, что справиться для тебя будет плевым делом.
— Да.
Прямиком через взлетное поле, все внимание к мелочам — нет ли случайных солдат вокруг и так далее.
Взлетная полоса. По ней ползают транспортные средства: бензозаправщики, грузовые платформы, джипы с охраной. На центральной полосе, протянувшейся с запада на восток, “Джамбо” прогревает двигатели; на метеомачте затрепыхался под порывом ветра вымпел и снова опал, повинуясь воздушным потокам.
Двигатели “Джамбо” — компания “Норт-Вест Ориент” — снова взревели. Когда они приглушились. Ломан спросил меня:
— Вы по-прежнему предпочитаете полицейскую машину?
— Да.
Лимузин Верховного Комиссариата стоял в стороне, и он был мне не нужен. Все надо провернуть спокойно, без суеты, без возбуждения, мягче, мягче, на бархатных лапках, уверенно, с толком и расстановкой, черт бы их побрал, все будет не так просто, нет, это не плевое дело.
Спокойнее, парень.
Мы замедлили ход и остановились. Я видел 727-й, стоящий у ангаров, во всяком случае, прикинул — это тот, что нам нужен.
— Это…
— Да, вон там, — кивнула Кэти. — ТН—9 К—845. — Она обратилась к Ломану: — Мне подождать здесь, сэр?
— Посмотрите, удастся ли пристроиться между изгородью и служебным грузовиком.
Мы сдвинулись с места, неторопливо развернулись и оказались за прикрытием. Я видел лимузин, стоящий ярдах в ста от нас, недалеко от лайнера, по бокам которого располагались две машины поменьше.
— С—1, С—1, прошу связи.
— Говорите.
— Их рейс совершил посадку в 20.25.
— Спасибо. — К Ломану: — Сэр?
— Да, я слышал.
Он вскинул свой бинокль и настроил его.
Семнадцать минут.
Тепло, еще теплее, мы уже близко.
Центральная взлетная полоса теперь у нас за спиной, и я слышал, как по ней катился лайнер, красные ходовые огни на крыльях которого отразились во внешних зеркалах машины.
“Я тщательно все обдумал, — сказал я Кродеру. — Ивам известен мой послужной список.”
Слишком возгордился? Отнюдь. Тщательный расчет действий охватил всю ситуацию, позволив выявить хоть какой-то шанс. А это все, что нам необходимо, — шанс.
Сидящий со мной Ломан внезапно признался:
— Я бы чувствовал себя куда лучше, если бы вы были вооружены.
Думаю, он бросил эти слова, чтобы несколько разрядить напряжение, ибо хорошо знал — я никогда не применяю оружие, поскольку от него больше хлопот, чем пользы.
Я промолчал.
— Машина будет стоять вот здесь, — продолжил Ломан. — Так что, если… — Он запнулся, потому что мы все внимание обратили на стоящий в отдалении лимузин, из которого вышла тоненькая азиатка в комбинезоне, открыла заднюю дверь, отступив в сторону. С этого расстояния и при смутном освещении я различил лишь четыре небольшие фигуры, которые, покинув машину, быстро взбежали по трапу лайнера. Машина осталась на месте. Через шестьдесят секунд трап откатили, а еще через полминуты дверь захлопнулась.
— Две женщины, — сказал Ломан, не отнимая от глаз бинокля, — и два армейских офицера.
Ясно.
Механик в комбинезоне и наушниках подал сигнал, после чего первый двигатель натужно взревел.
Меня охватило чувство нереальности всего происходящего, словно я плавно, колыхаясь в воздухе, пересекал некую размытую грань между сомнениями и уверенностью, между прошлым и будущим, жизнью и смертью. Довольно приятное чувство, некое расслабление, освобождение. Затем это чувство отпустило меня, я перелез через Пеппериджа, распахнул двери, выпрыгнул на бетонку и, двинувшись к ближайшей “Мазде”, залез в нее.
— Я Джордан.
— Да, сэр.
Они были в штатском, оба китайца, которые, выпрямившись, сидели спереди. Теперь передо мной открывалась гораздо более четкая картина, потому что ветровое стекло полицейской машины не было затемнено.
Лайнер сдвинулся с места. В заднем стекле я увидел пять других лайнеров вдоль взлетной полосы, первый из которых выруливал на взлетную полосу, 727-й пристроился к их ряду, замедлил движение и развернулся, после чего остановился.
Заработала рация в полицейской машине, и один из китайцев ответил, что они заняли позицию.
Я наклонился вперед.
— Есть ли у вас связь с мистером Ломаном?
— Да, сэр. Хотите ему что-то передать?
— Нет.
Просто хотел убедиться. В наличии тоненькой спасательной ниточки с моим контролем и моим оперативным руководством. Скоро мне придется оборвать этот спасательный конец.
20.38.
Через четыре минуты она будет готова к взлету.
Непрестанное жжение в левой руке сошло на нет — сказывалось действие возбуждения и выплеска энодоморфина. Никакого волнения я не испытывал: для него еще не пришло время. Было какое-то подвешенное состояние, хотя стрелки часов продолжали двигаться; огромный лайнер развернулся в ряду своих собратьев…
20.40.
Китайцы сидели совершенно неподвижно, не разговаривая, но не спуская глаз с 727-го. Рация молчала. Еще один лайнер вырулил на полосу рядом с 727-м и остановился, развернувшись, — “Эйр Франс”.
Поднялся в воздух последний лайнер перед 727-м, и звук его двигателей проник в машину, наполнив ее гулом, а потом стих в небе.
“Боинг 727” получил разрешение с диспетчерской башни и покатился вперед, выбираясь на взлетную полосу “Остановился, ожидая, команды на взлет. Я видел рубиновые огни маячков на башне. Ломан сказал, что в башне находится заместитель начальника полиции, а его шеф занял место в машине без номерных знаков, стоящей сейчас у взлетной полосы. Акция, к которой мы готовились, час назад была прокручена во всех деталях, и мы надеялись, что все пойдет по плану.
727-й ждал, мирно рокоча двигателями.
Рот наполнился слюной — признак легкого возбуждения, и я сглотнул ее, затем — одолела зевота, но я не стад бороться с ней, потому что в такой ситуации она совершенно нормальна, как рефлекс у тореодора, который тоже зевает, когда разъяренный бык вылетает на арену.
Нам нужна всего лишь отъединенность. Всего лишь нам двоим. Отъединенность — Шоде и мне.
Я сглатывал набегающую слюну и анализировал свое состояние. Я бы сказал, что на этой стадии организм был куда в лучшей кондиции, чем можно было бы ожидать от него; старые раны можно было не принимать в расчет, нервы отвечали на каждое раздражение, как им и полагалось, адреналин выбрасывался в кровь все обильнее по мере того, как длилось ожидание.
Водитель включил двигатель и, съехав на дополнительную полосу, предназначенную для машин аварийных служб, развернулся и остановился. Двигатель он не выключил.
Оставалось сидеть и ждать. Это не просто, совсем не просто, и вам стоило бы это учесть. 20.43.
Миновала уже лишняя минута, и наконец с диспетчерской башни дали “добро” на взлет; двигатели 727-го взревели во всю мощь, вой их турбин поднялся до пронзительного визга; затем он снялся с тормозов и развернулся, качнув крыльями, колебания которых приобретали все больший размах по мере того, как лайнер разбегался, и очертания его огромного корпуса летели все быстрее вдоль линии огней полосы — пока наконец с башни не дали приказ на аварийную остановку, и зеленые огни взлетной полосы сменились на красные, и рев реактивных двигателей стал стихать; раздался визг тормозных колодок. Мой водитель резко переключил сцепление, мы рванулись вперед; опознавательные огни на стенах ангаров слились в непрерывную сине-красную Линию, когда мы, набирая скорость, вылетели на полосу, и вот мы уже почти догнали 727-й, шасси которого, схваченные тормозами, все замедляли ход, а я, прикинув, что расчет времени у меня был точен, приказал остановиться, рывком распахнул дверцу, выскочил и направился к самолету.
32. Дуэль
Настала полная тишина.
— С башни поступило указание командиру 727-го заглушить двигатели, и он подчинился. Все самолеты, стоящие в очереди на взлет, получили такой же приказ, и вокруг наконец наступила тишина, которую прерывали лишь крики чаек.
Генераторы 727-го еле слышно гудели, давая энергию опознавательным огням на фюзеляже и хвостовом оперении. Я обонял запах жженой резины от покрышек шасси, разогретых хваткой тормозов, когда приказ заставил лайнер резко затормозить.
На меня давило полное одиночество.
Я ждал.
Вспышки одна за другой били в глаза. Я отвернулся, не желая поддаваться их гипнотическому ритму. Тихо пел генератор. Лицо мое заливал пот, частью из-за духоты, а частью сам организм избавлялся от избытка жара, доводя состояние всех систем до оптимального уровня.
Я ждал.
Крики чаек звучали мрачно и зловеще; это, говорят, стонут души погибших моряков.
Затем открылась дверь — внезапный резкий скрежет, и она распахнулась. Кто-то возник на ее пороге — офицер, и дуло его револьвера было направлено на меня.
Он что-то крикнул на тайском языке. Я не понял, но, скорее всего: “Что вам надо?”
— Я хотел бы поговорить с Марико Шодой. По липу скользнул мотылек, и я смахнул его; невыносимо трудно вести себя непринужденно в этой обжигающей духоте, создающей иллюзию парилки.
Дуло револьвера не шевельнулось. На хорошем английском он обратился ко мне:
— Кто вы?
— Мартин Джордан.
Он бросил несколько слов из-за плеча; я видел очертания какого-то лица за его спиной. Он так и не отвел пистолет от меня. Черт побери, сейчас может раздаться грохот выстрела, а я не терплю громких звуков.
Если она появится, то, скорее всего, пустит в ход нож. Все они пользуются только клинками — ее команда убийц. Вы понимаете, что пока это всего лишь одно из предположений. Да и вся операция строилась на одних предположениях, кроме конечной цели; она-то была четко определена — устранение Шоды.
Не стоит думать, что я руководствовался только смутными предположениями и догадками. Я исходил из полученной мной подробной информации, что представляет собой ее личность и в каком она состоянии сейчас. Ее лисички-убийцы хотели справиться со мной в лимузине; я явился к ней в храм; она попыталась покончить со мной в джунглях; она направила ко мне Кишнара и получила гроб с его телом; и если ей представится хоть один шанс из тысячи, наконец, убить меня, она решит это сделать лично, ибо ее сжигало не столько чувство мести, сколько уязвленная гордость, и она с яростной настойчивостью стремилась одержать победу надо мной, положить триумфальный конец нашим роковым взаимоотношениям.
И я явился сюда, чтобы предоставить ей этот шанс. В проеме распахнутых дверей произошло какое-то движение. На пороге на мгновение возник еще один офицер в форме; затем оба они исчезли. Те самые, которых Ломан разглядел в бинокль из машины.
Раздался глухой звук, в проеме появились ступеньки трапа, который под углом скользнул вниз, коснувшись бетонки, и замер. Один из офицеров спустился вниз, ступая четко и уверенно, мундир его был отутюжен — короткие рукава тропической формы, блестящая портупея, рубашка с открытым воротом, на одном боку — кобура с револьвером, на другом — ножны кинжала; он был невысок и даже хрупок. Шода.
На несколько мгновений она застыла на нижней ступеньке, внимательно рассматривая меня из-под козырька фуражки. Затем сошла на бетон взлетной полосы.
Я же стоял, опустив руки, в которых ничего не было. Краем глаза я заметил в дверях за ее спиной какие-то фигуры. Она приказала всем оставаться на борту.
Звуки затихли, или мне казалось, что они смолкли, но тишина окутала нас обоих, закрыв от окружающего мира.
“Судя по форме, я видел, что у них у всех офицерские звания, — Джонни Чен. — И когда я сложил два и два, то есть месторасположение лагеря и это классное представление, мне все стало ясно. Этим хрупким малышом была Марико Шода, потому что, можешь мне верить, никто иной в этих зарослях не мог быть женщиной-полковником.”
Тонкое лицо, кожа цвета слоновой кости, четкий рисунок скул, благородные черты лица, лучистые темные глаза и короткие черные волосы, выбивающиеся из-под фуражки.
— Вы вооружены?
Чистый спокойный голос, с легкой хрипотцой, которую я слышал и раньше в записях, но сейчас в нем появилась новая интонация — недоверие. Что вполне понятно.
— Нет.
Ее правая рука, тонкая кисть изящной лепки, легла на рукоять револьвера.
Этого я не ожидал.
Теперь она поверх моей головы высматривала притаившегося снайпера, по-прежнему не веря мне.
— И у вас нет никакой поддержки?
— Нет. — Я был уверен, что за мной наблюдают, и голос мой звучал совершенно спокойно. — Мне не нужны ни оружие, ни поддержка.
Но… Теперь мои шансы равнялись нулю. Ибо она готова схватиться за револьвер. И я должен успеть преодолеть бушевавшую в ней ярость, прежде чем она подчинится ей и пристрелит меня.
В сгустившейся тишине снова возникли звуки — свист реактивных двигателей над головой, поскольку, не получив разрешения на посадку, самолеты кружили над аэропортом.
Шода заговорила. — Вы, конечно же, понимаете, что я сейчас вас убью.
Она смотрела на меня темными мерцающими глазами, глазами женщины, рожденной для любви, да она и в самом деле страстно любила то, что ей сейчас предстояло сделать.
И все же в этой ситуации мелькнула тень надежды — о, всего лишь тень, конечно, да. Господи, чего же еще можно ждать, когда пальцы ее уже вцепились в этот проклятый револьвер, а ты обливаешься холодным потом; и все же в воздухе витал какой-то спасительный намек. Что-то ее смущало и что-то не в порядке с ее головой. В противном случае она бы сразу поняла: профессиональный агент не явится так просто, с голыми руками, подставляя шею под топор. Он пришел сюда с предложением какой-то сделки, так сказать, услуга за услугу — вы оставляете меня в покое, а я вас и так далее. Но пока еще она даже не поинтересовалась, почему же я явился к ней в одиночку и невооруженный. Она настолько одержима своей страстью, настолько жаждала избавиться от единственного препятствия на ее пути к владычеству, что больше ни о чем не могла и думать.
— Нет смысла, — сказал я, — убивать меня.
— Почему же?
Теперь твоя очередь нанести ей первый удар и понаблюдать за ее реакцией.
— Потому что вы уже потеряли все “Рогатки”. “Без этих ракет, — Пепперидж, — с ней кончено.” Ребенком она выжила в джунглях Золотого Треугольника, чтобы обрести почти безграничную власть, при помощи которой заглушала живущую в ней неизбывную боль о прошлом. Теперь же она пошла в своих мечтах еще дальше — под ней вся Азия, объятая войной; и чтобы претворить эту мечту в реальность, ей нужно настоящее мощное оружие — то есть “Рогатки”. И она уже не могла отказаться от своих замыслов. Она должна была победить или погибнуть.
Я заметил, как в глубине ее глаз мелькнули яркие золотистые искорки — попал, попал точно в цель. Но мои слова всего лишь поразили ее: она не поверила еще.
— Груз приземлился, — возразила она, — в Прей Венге. Я получила информацию.
— Да. В 21.14, точно по расписанию. Но сейчас ваши люди проверят контейнеры и убедятся, что там нет никаких ракет. Мы изъяли их.
Ее рука, рванув кобуру, выхватила револьвер, и я напрягся, но она, повернувшись в пол-оборота, что-то крикнула людям в дверях кабины на тайском, по-видимому, что-то вроде: “Свяжитесь с нашими людьми в Прей Венге и спросите их, что находится в контейнерах”.
Затем она снова повернулась ко мне, и я увидел в ее глазах страх, самый доподлинный страх.
Господи, кажется, сработало. Теперь главное — спокойствие и еще раз спокойствие, чтобы довести замысел до конца. Время мы рассчитали точно, и теперь все шло по плану. У меня не будет ни единого шанса справиться с Шодой, если она сейчас не получит подтверждение, что “Рогатки” исчезли.
“Подействуют ли на нее мои слова?”
Должны. Ведь известие, которое она боялась услышать больше всего, получила от человека, внушающего ей страх. Нам же приходится иметь дело — и с этим согласился и Ломан, и Пепперидж, и Кродер — с загадочным влиянием ее духа вуду.
Она ждала. Я не сомневался, что она ничего не сделает, ни обронит ни слова, пока не получит подтверждение или опровержение моих слов из Прей Вента, после чего она окончательно поймет, кто в этой схватке победил. И сейчас наступит момент, когда она начнет ломаться.
Или пристрелит меня.
Я не очень хорошо разбирался в марках оружия, что были в ходу в Азии, но, скорее всего, у нее японский револьвер 9-миллиметровый “Хитаки” с пятью или шестью патронами, точно не помню, с полированной рукояткой. Но я видел, что она умело обращалась с оружием: указательный палец уверенно обхватил ствол, что позволяло точно навести оружие на цель, а другой — лежал на предохранителе. И когда придет время, она постарается разыграть все в стиле публичной казни, приказав мне стать на колени спиной к ней и пустив в затылок единственную пулю.
Я слышал доносящиеся из салона лайнера голоса ее людей, и, похоже, один из них звучал из динамика в рубке.
Она тоже слышала. И еще мы слышали рокот моторов самолетов над нами, к которому примешивались пронзительные крики чаек.
Она смотрела мне прямо в лицо, Марико Шода, не снимая руки с револьвера, пока до нее не донесся голос, полный тревоги; хотя я не понимал слов, но угадал их смысл, увидев в глазах ярость, и тогда сказал:
— Цивилизованные нации не позволят вам владеть подобным оружием. Это то же самое, что дать бомбу с детонатором обезьяне…
Она выстрелила, и этот звук вызвал у меня ощущение, что сейчас я скорчусь от удара в живот, но на самом деле я продолжал стоять, глядя на нее и отмечая, как ярость в ее глазах сменилась страхом.
В воздухе поплыл запах бездымного пороха.
— Так что вашим грандиозным замыслам, Марико Шода, пришел конец. У вас ничего не осталось, кроме как снабжать вонючими наркотиками толкачей на улицах Гонконга, Берлина и Нью-Йорка; и в тщетной надежде вызвать революционный взрыв будете стучаться своими тощими кулачками в ворота, за которыми обитают цивилизованные народы. И конечно же, ваш отец, принц, не хотел бы такой судьбы для вас…
Из дула опять вырвалась вспышка, и снова я испытал потрясение, но справился с ним, глядя ей в лицо и видя, что страх сменяется ужасом, поскольку я продолжал стоять не шевелясь.
Конечно, все это дерьмо собачье, когда вы видите в кино, как человек, получивший пулю в грудь, отлетает кубарем назад, словно его сшиб поезд; прикиньте ситуацию с точки зрения законов физики, по которым всякое действие равно противодействию — и вы поймете, что, по идее, стреляющий так же может отлететь назад.
Не берусь утверждать, что меня это успокаивало. Я попросил Флуда обеспечить защитой против ножей, которые, как я ждал, будут пущены в ход ее лесными кошками, но я оказался защищен и от выстрелов из револьвера в упор 9-миллиметрового калибра; тело мое закрывал жилет из пластин вольфрамовой стали толщиной в одну шестнадцатую дюйма, обтянутых плотным слоем кевлара, как описывал мне Флуд.
Хотя радоваться тут было особенно нечему, потому что соображала она быстро, и стоит ей лишь поднять руку с револьвером и выстрелить в голову, то пиши — финиш, и приносите хризантемы мне…
Я не предполагал, что она пустит в ход оружие, когда шел на встречу с ней, и в силу этого мне пришлось на ходу менять сценарии.
Поэтому я и давил ей на психику, не давая времени опомниться.
— В вашей карме нет предсказания убить меня, Марико, как вы сами убедились. С другой стороны, вы знаете, что по законам кармы тот, кто посмел оспорить их, должен сдаться на ее милость. Что вам и предписывается.
Вспышка, через долю секунды грохот выстрела, между нами зависает облачко порохового дыма: третий выстрел, она в третий раз стреляла в меня, я считал, но дело в том, что не знал, сколько зарядов осталось у нее в обойме, два или три, и я ждал, что сейчас она вскинет ствол и… Господи Иисусе, как я не хочу, чтобы она это сделала; я обливался потом, как свинья, ожидая, что она это сделает через секунду, через две и снесет мне голову, “что случилось с Кв., ах, он больше не вернется, противная сторона размозжила ему голову на взлетной полосе в Сингапурском аэропорту, он покусился на кусок, который был ему не по зубам, придумал какой-то экзотический план действий, с которым не справился, в нем всегда было что-то не то, если помните”, а я молился Богу и, зачарованный, следил за движением ствола ее револьвера и видел, как она поднимает его, нацеливая мне в лоб, нет, да нет, это всего лишь нервы, и я смотрел ей в лицо, ожидая неминуемого исхода, но она уже не понимала и не осознавала, что делается рядом с ней, ибо она видела перед собой только некий оживший фантазм, который представал перед ней всемогущим, бессмертным и, что было для нее ужаснее всего, воплощением богини мщения Немезиды, которая постоянно следовала за ней по пятам.
Я смотрел ей в лицо.
…И почувствовал четвертый удар над сердцем. Четвертый выстрел…
“Но, подобно стеклу, в один день она расколется. И, думаю, это будет делом ваших рук.”
В неподвижном воздухе между нами тянулся дымок.
Сломи ее.
Сломи ее немедленно.
— Признайте законы своей кармы, Марико, и подчинитесь им. Ничего иного вам не остается.
Вспышка, грохот, я почувствовал еще один удар. Пятый выстрел, это был пятый выстрел, но я не знал, осталась ли у нее в обойме шестая пуля.
Нервы от напряжения, казалось, взорвутся; но стоять, стоять спокойно, невозмутимо, подобно бессмертному созданию, перед которым ее вуду бессильно.
Последний удар с моей стороны…
— Так что вам ничего не остается делать, Марико, как подчиниться собственной карме.
Она вскинула оружие, наведя его мне в голову, и нажала курок, но на этот раз я не увидел вспышки, не услышал грохота, а только щелчок бойка; в обойме у нее все же было только пять патронов, именно так, и я увидел, как в глазах у нее появилось и утвердилось осознание происшедшего, понимание того, что она проиграла; и ее руки безвольно опустились по бокам, ладони раскрылись, револьвер выпал, и я сказал: “А теперь возвращайтесь к своему отцу и да снизойдет на вас мир и покой”, — после чего повернулся к ней спиной, оставляя ее наедине с тем, что ей предстояло совершить; и я услышал шелест стали, вытягиваемой из ножен, и легкий вскрик, когда лезвие погрузилось в плоть; я шагал по бетону взлетной полосы к сияющим вдали огням.
— С башни поступило указание командиру 727-го заглушить двигатели, и он подчинился. Все самолеты, стоящие в очереди на взлет, получили такой же приказ, и вокруг наконец наступила тишина, которую прерывали лишь крики чаек.
Генераторы 727-го еле слышно гудели, давая энергию опознавательным огням на фюзеляже и хвостовом оперении. Я обонял запах жженой резины от покрышек шасси, разогретых хваткой тормозов, когда приказ заставил лайнер резко затормозить.
На меня давило полное одиночество.
Я ждал.
Вспышки одна за другой били в глаза. Я отвернулся, не желая поддаваться их гипнотическому ритму. Тихо пел генератор. Лицо мое заливал пот, частью из-за духоты, а частью сам организм избавлялся от избытка жара, доводя состояние всех систем до оптимального уровня.
Я ждал.
Крики чаек звучали мрачно и зловеще; это, говорят, стонут души погибших моряков.
Затем открылась дверь — внезапный резкий скрежет, и она распахнулась. Кто-то возник на ее пороге — офицер, и дуло его револьвера было направлено на меня.
Он что-то крикнул на тайском языке. Я не понял, но, скорее всего: “Что вам надо?”
— Я хотел бы поговорить с Марико Шодой. По липу скользнул мотылек, и я смахнул его; невыносимо трудно вести себя непринужденно в этой обжигающей духоте, создающей иллюзию парилки.
Дуло револьвера не шевельнулось. На хорошем английском он обратился ко мне:
— Кто вы?
— Мартин Джордан.
Он бросил несколько слов из-за плеча; я видел очертания какого-то лица за его спиной. Он так и не отвел пистолет от меня. Черт побери, сейчас может раздаться грохот выстрела, а я не терплю громких звуков.
Если она появится, то, скорее всего, пустит в ход нож. Все они пользуются только клинками — ее команда убийц. Вы понимаете, что пока это всего лишь одно из предположений. Да и вся операция строилась на одних предположениях, кроме конечной цели; она-то была четко определена — устранение Шоды.
Не стоит думать, что я руководствовался только смутными предположениями и догадками. Я исходил из полученной мной подробной информации, что представляет собой ее личность и в каком она состоянии сейчас. Ее лисички-убийцы хотели справиться со мной в лимузине; я явился к ней в храм; она попыталась покончить со мной в джунглях; она направила ко мне Кишнара и получила гроб с его телом; и если ей представится хоть один шанс из тысячи, наконец, убить меня, она решит это сделать лично, ибо ее сжигало не столько чувство мести, сколько уязвленная гордость, и она с яростной настойчивостью стремилась одержать победу надо мной, положить триумфальный конец нашим роковым взаимоотношениям.
И я явился сюда, чтобы предоставить ей этот шанс. В проеме распахнутых дверей произошло какое-то движение. На пороге на мгновение возник еще один офицер в форме; затем оба они исчезли. Те самые, которых Ломан разглядел в бинокль из машины.
Раздался глухой звук, в проеме появились ступеньки трапа, который под углом скользнул вниз, коснувшись бетонки, и замер. Один из офицеров спустился вниз, ступая четко и уверенно, мундир его был отутюжен — короткие рукава тропической формы, блестящая портупея, рубашка с открытым воротом, на одном боку — кобура с револьвером, на другом — ножны кинжала; он был невысок и даже хрупок. Шода.
На несколько мгновений она застыла на нижней ступеньке, внимательно рассматривая меня из-под козырька фуражки. Затем сошла на бетон взлетной полосы.
Я же стоял, опустив руки, в которых ничего не было. Краем глаза я заметил в дверях за ее спиной какие-то фигуры. Она приказала всем оставаться на борту.
Звуки затихли, или мне казалось, что они смолкли, но тишина окутала нас обоих, закрыв от окружающего мира.
“Судя по форме, я видел, что у них у всех офицерские звания, — Джонни Чен. — И когда я сложил два и два, то есть месторасположение лагеря и это классное представление, мне все стало ясно. Этим хрупким малышом была Марико Шода, потому что, можешь мне верить, никто иной в этих зарослях не мог быть женщиной-полковником.”
Тонкое лицо, кожа цвета слоновой кости, четкий рисунок скул, благородные черты лица, лучистые темные глаза и короткие черные волосы, выбивающиеся из-под фуражки.
— Вы вооружены?
Чистый спокойный голос, с легкой хрипотцой, которую я слышал и раньше в записях, но сейчас в нем появилась новая интонация — недоверие. Что вполне понятно.
— Нет.
Ее правая рука, тонкая кисть изящной лепки, легла на рукоять револьвера.
Этого я не ожидал.
Теперь она поверх моей головы высматривала притаившегося снайпера, по-прежнему не веря мне.
— И у вас нет никакой поддержки?
— Нет. — Я был уверен, что за мной наблюдают, и голос мой звучал совершенно спокойно. — Мне не нужны ни оружие, ни поддержка.
Но… Теперь мои шансы равнялись нулю. Ибо она готова схватиться за револьвер. И я должен успеть преодолеть бушевавшую в ней ярость, прежде чем она подчинится ей и пристрелит меня.
В сгустившейся тишине снова возникли звуки — свист реактивных двигателей над головой, поскольку, не получив разрешения на посадку, самолеты кружили над аэропортом.
Шода заговорила. — Вы, конечно же, понимаете, что я сейчас вас убью.
Она смотрела на меня темными мерцающими глазами, глазами женщины, рожденной для любви, да она и в самом деле страстно любила то, что ей сейчас предстояло сделать.
И все же в этой ситуации мелькнула тень надежды — о, всего лишь тень, конечно, да. Господи, чего же еще можно ждать, когда пальцы ее уже вцепились в этот проклятый револьвер, а ты обливаешься холодным потом; и все же в воздухе витал какой-то спасительный намек. Что-то ее смущало и что-то не в порядке с ее головой. В противном случае она бы сразу поняла: профессиональный агент не явится так просто, с голыми руками, подставляя шею под топор. Он пришел сюда с предложением какой-то сделки, так сказать, услуга за услугу — вы оставляете меня в покое, а я вас и так далее. Но пока еще она даже не поинтересовалась, почему же я явился к ней в одиночку и невооруженный. Она настолько одержима своей страстью, настолько жаждала избавиться от единственного препятствия на ее пути к владычеству, что больше ни о чем не могла и думать.
— Нет смысла, — сказал я, — убивать меня.
— Почему же?
Теперь твоя очередь нанести ей первый удар и понаблюдать за ее реакцией.
— Потому что вы уже потеряли все “Рогатки”. “Без этих ракет, — Пепперидж, — с ней кончено.” Ребенком она выжила в джунглях Золотого Треугольника, чтобы обрести почти безграничную власть, при помощи которой заглушала живущую в ней неизбывную боль о прошлом. Теперь же она пошла в своих мечтах еще дальше — под ней вся Азия, объятая войной; и чтобы претворить эту мечту в реальность, ей нужно настоящее мощное оружие — то есть “Рогатки”. И она уже не могла отказаться от своих замыслов. Она должна была победить или погибнуть.
Я заметил, как в глубине ее глаз мелькнули яркие золотистые искорки — попал, попал точно в цель. Но мои слова всего лишь поразили ее: она не поверила еще.
— Груз приземлился, — возразила она, — в Прей Венге. Я получила информацию.
— Да. В 21.14, точно по расписанию. Но сейчас ваши люди проверят контейнеры и убедятся, что там нет никаких ракет. Мы изъяли их.
Ее рука, рванув кобуру, выхватила револьвер, и я напрягся, но она, повернувшись в пол-оборота, что-то крикнула людям в дверях кабины на тайском, по-видимому, что-то вроде: “Свяжитесь с нашими людьми в Прей Венге и спросите их, что находится в контейнерах”.
Затем она снова повернулась ко мне, и я увидел в ее глазах страх, самый доподлинный страх.
Господи, кажется, сработало. Теперь главное — спокойствие и еще раз спокойствие, чтобы довести замысел до конца. Время мы рассчитали точно, и теперь все шло по плану. У меня не будет ни единого шанса справиться с Шодой, если она сейчас не получит подтверждение, что “Рогатки” исчезли.
“Подействуют ли на нее мои слова?”
Должны. Ведь известие, которое она боялась услышать больше всего, получила от человека, внушающего ей страх. Нам же приходится иметь дело — и с этим согласился и Ломан, и Пепперидж, и Кродер — с загадочным влиянием ее духа вуду.
Она ждала. Я не сомневался, что она ничего не сделает, ни обронит ни слова, пока не получит подтверждение или опровержение моих слов из Прей Вента, после чего она окончательно поймет, кто в этой схватке победил. И сейчас наступит момент, когда она начнет ломаться.
Или пристрелит меня.
Я не очень хорошо разбирался в марках оружия, что были в ходу в Азии, но, скорее всего, у нее японский револьвер 9-миллиметровый “Хитаки” с пятью или шестью патронами, точно не помню, с полированной рукояткой. Но я видел, что она умело обращалась с оружием: указательный палец уверенно обхватил ствол, что позволяло точно навести оружие на цель, а другой — лежал на предохранителе. И когда придет время, она постарается разыграть все в стиле публичной казни, приказав мне стать на колени спиной к ней и пустив в затылок единственную пулю.
Я слышал доносящиеся из салона лайнера голоса ее людей, и, похоже, один из них звучал из динамика в рубке.
Она тоже слышала. И еще мы слышали рокот моторов самолетов над нами, к которому примешивались пронзительные крики чаек.
Она смотрела мне прямо в лицо, Марико Шода, не снимая руки с револьвера, пока до нее не донесся голос, полный тревоги; хотя я не понимал слов, но угадал их смысл, увидев в глазах ярость, и тогда сказал:
— Цивилизованные нации не позволят вам владеть подобным оружием. Это то же самое, что дать бомбу с детонатором обезьяне…
Она выстрелила, и этот звук вызвал у меня ощущение, что сейчас я скорчусь от удара в живот, но на самом деле я продолжал стоять, глядя на нее и отмечая, как ярость в ее глазах сменилась страхом.
В воздухе поплыл запах бездымного пороха.
— Так что вашим грандиозным замыслам, Марико Шода, пришел конец. У вас ничего не осталось, кроме как снабжать вонючими наркотиками толкачей на улицах Гонконга, Берлина и Нью-Йорка; и в тщетной надежде вызвать революционный взрыв будете стучаться своими тощими кулачками в ворота, за которыми обитают цивилизованные народы. И конечно же, ваш отец, принц, не хотел бы такой судьбы для вас…
Из дула опять вырвалась вспышка, и снова я испытал потрясение, но справился с ним, глядя ей в лицо и видя, что страх сменяется ужасом, поскольку я продолжал стоять не шевелясь.
Конечно, все это дерьмо собачье, когда вы видите в кино, как человек, получивший пулю в грудь, отлетает кубарем назад, словно его сшиб поезд; прикиньте ситуацию с точки зрения законов физики, по которым всякое действие равно противодействию — и вы поймете, что, по идее, стреляющий так же может отлететь назад.
Не берусь утверждать, что меня это успокаивало. Я попросил Флуда обеспечить защитой против ножей, которые, как я ждал, будут пущены в ход ее лесными кошками, но я оказался защищен и от выстрелов из револьвера в упор 9-миллиметрового калибра; тело мое закрывал жилет из пластин вольфрамовой стали толщиной в одну шестнадцатую дюйма, обтянутых плотным слоем кевлара, как описывал мне Флуд.
Хотя радоваться тут было особенно нечему, потому что соображала она быстро, и стоит ей лишь поднять руку с револьвером и выстрелить в голову, то пиши — финиш, и приносите хризантемы мне…
Я не предполагал, что она пустит в ход оружие, когда шел на встречу с ней, и в силу этого мне пришлось на ходу менять сценарии.
Поэтому я и давил ей на психику, не давая времени опомниться.
— В вашей карме нет предсказания убить меня, Марико, как вы сами убедились. С другой стороны, вы знаете, что по законам кармы тот, кто посмел оспорить их, должен сдаться на ее милость. Что вам и предписывается.
Вспышка, через долю секунды грохот выстрела, между нами зависает облачко порохового дыма: третий выстрел, она в третий раз стреляла в меня, я считал, но дело в том, что не знал, сколько зарядов осталось у нее в обойме, два или три, и я ждал, что сейчас она вскинет ствол и… Господи Иисусе, как я не хочу, чтобы она это сделала; я обливался потом, как свинья, ожидая, что она это сделает через секунду, через две и снесет мне голову, “что случилось с Кв., ах, он больше не вернется, противная сторона размозжила ему голову на взлетной полосе в Сингапурском аэропорту, он покусился на кусок, который был ему не по зубам, придумал какой-то экзотический план действий, с которым не справился, в нем всегда было что-то не то, если помните”, а я молился Богу и, зачарованный, следил за движением ствола ее револьвера и видел, как она поднимает его, нацеливая мне в лоб, нет, да нет, это всего лишь нервы, и я смотрел ей в лицо, ожидая неминуемого исхода, но она уже не понимала и не осознавала, что делается рядом с ней, ибо она видела перед собой только некий оживший фантазм, который представал перед ней всемогущим, бессмертным и, что было для нее ужаснее всего, воплощением богини мщения Немезиды, которая постоянно следовала за ней по пятам.
Я смотрел ей в лицо.
…И почувствовал четвертый удар над сердцем. Четвертый выстрел…
“Но, подобно стеклу, в один день она расколется. И, думаю, это будет делом ваших рук.”
В неподвижном воздухе между нами тянулся дымок.
Сломи ее.
Сломи ее немедленно.
— Признайте законы своей кармы, Марико, и подчинитесь им. Ничего иного вам не остается.
Вспышка, грохот, я почувствовал еще один удар. Пятый выстрел, это был пятый выстрел, но я не знал, осталась ли у нее в обойме шестая пуля.
Нервы от напряжения, казалось, взорвутся; но стоять, стоять спокойно, невозмутимо, подобно бессмертному созданию, перед которым ее вуду бессильно.
Последний удар с моей стороны…
— Так что вам ничего не остается делать, Марико, как подчиниться собственной карме.
Она вскинула оружие, наведя его мне в голову, и нажала курок, но на этот раз я не увидел вспышки, не услышал грохота, а только щелчок бойка; в обойме у нее все же было только пять патронов, именно так, и я увидел, как в глазах у нее появилось и утвердилось осознание происшедшего, понимание того, что она проиграла; и ее руки безвольно опустились по бокам, ладони раскрылись, револьвер выпал, и я сказал: “А теперь возвращайтесь к своему отцу и да снизойдет на вас мир и покой”, — после чего повернулся к ней спиной, оставляя ее наедине с тем, что ей предстояло совершить; и я услышал шелест стали, вытягиваемой из ножен, и легкий вскрик, когда лезвие погрузилось в плоть; я шагал по бетону взлетной полосы к сияющим вдали огням.