Христофоров Игорь. Бой без правил (Танцы со змеями - 2)

   Лена еще раз беззвучно рассмеялась, и Майгатов подумал, что зря волнуется ее мама, что зря она взволновала и его, что совершенно не нужна была гонка за "Вольво", блуждание по сонному поселку, накрытому обложным снегопадом, лазание по деревьям. И он уже собрался спрыгивать с балкона и проделать обратный путь, как Лена вдруг вскочила.
   Толстые, с двойными стеклами, рамы скрывали все звуки. Он не слышал из зала ничего, в том числе и того, что вызвало такой гнев Лены. Он мысленно попросил их говорить громче, но женщина тоже вскочила, тряхнув красивыми светлыми волосами, подошла к окну, заставив Майгатова отклониться к стене, открыла форточку и вышвырнула окурок. Короткой черной палочкой с красным мазком помады упал он на снег балкона и тут же снежинки погребли его под собой.
   - Сядь! Не психуй! - потребовала женщина. - Перекусим?
   - Я не голодна, - села в самый уголочек дивана и тихо ответила Лена.
   - Ну, смотри. Я ведь не макароны с сосисками предлагаю, а деликатесы из валютного. Налить? - подняла она со столика бутылку вина и тщательно изучила этикетку.
   - Немного. Я вообще-то совсем не пью.
   - Я - тоже, - с мужской суровостью ответила женщина и налила себе полстакана. Лене плеснула на дно.
   Она подняла огромный бокал, посмотрела на тонкую красную пленочку, подрагивающую на дне, и восхитилась:
   - Красивый цвет. Как рубин.
   - Как кровь, - уточнила женщина и громко поставила на столик опустошенный стакан.
   - Бери красную рыбу. Хорошо идет. Красное любит красное.
   Лена чуть притронулась губами к вину и тут же мягко, беззвучно опустила стакан с той же красной пленочкой на дне на журнальный столик.
   - Зря ты психуешь! Ну что я такого сказала: отдельные интимные услуги? Если начистоту, то никому не нужна просто секретарь-референт. Ты думаешь, зря в объявлениях пишут: приятная внешность, возраст - до двадцати шести лет? Вот мне уже тридцать один, почти старуха...
   - Ну что вы! Какая же вы старуха?!
   - Не успокаивай меня. Вон, смотри: уже морщинка на шее пролегла. Никаким массажем не разгладишь. И возле углов глаз...
   - Вы преувеличиваете.
   - Я никогда ничего не преувеличиваю. Я всегда хожу по земле. Эдуард показал мне твою фотографию. Вроде, неплохо. Я дала ее посмотреть шефу. Ты ему понравилась. А потом, ты учти, в солидные фирмы, на солидные оклады кого зря с улицы не берут. Только проверенных, только своих. Вроде как в семью принимают. А в семье, сама понимаешь, отношения должны быть, чтоб эта семья не развалилась, теплыми, нежными, а порой и очень близко интимными.
   Лена съежилась в уголке дивана.
   - Шеф вечерком приедет сюда. У него сейчас теннисный корт, потом сауна. Попутно - пару деловых встреч. У нас, как видишь, все сочетается: и труд, и отдых. Шеф у нас очень симпатичный, очень солидный. В общем, мужчина из мужчин. Иногда бывает грубоват, но это у него вроде детской игры.
   Она опять налила себе полстакана. Жадно, с причмокиваниями выпила, выудила из длинной пачки тонкую черную сигарету, закурила и, отставив ее двумя тонкими ухоженными пальчиками в сторону, выдохнула вместе с дымом:
   - Две тысячи долларов в месяц мы тебе кладем для начала. Потом можешь дожать до десяти. О премиальных не упоминаю. Они тоже могут быть. Главное, что тебе нужно, это не умение печатать на машинке, не знание компьютера или какого-то иностранного языка. Главное - это умение расслабляться и фантазия. Ведь шеф иногда так зверски устает.
   Лена стала маленькой-маленькой - как ребенок. Наверное, уже нельзя было занимать меньше места на этом красивом диване, по синему полю которого все неслись и неслись навстречу друг другу два рыцаря в броне.
   - Ты должна понять главное, - расхаживая по комнате, нравоучала дама. - А главное: ты - женщина. Ты создана для наслаждений и для того, чтобы тобою наслаждались. Твоим телом, лицом, ножками, волосами, грудью, твоим запахом. Кстати, как ты пахнешь?
   Она наклонилась к Лениной шее, и Майгатов почувствовал, что нервы уже не выдерживают. Ногти уже давно впились в ладони, бугря темно-коричневые кулаки, но что он мог сделать кулаками против толстых двойных стекол?
   - Приятный запах. Шефу понравится. Немножко добавим дезодорантов.
   - Я хотела бы уехать домой, - тихо сказала из своего угла Лена. Сейчас.
   - В нищету? От замаячившего богатства?
   - Я не могу...
   - Ничего. После двух-трех раз привыкаешь. Просто нужно переступить через себя. Совесть - химера, придуманная пуританами. Переступив, ты станешь истинно свободной. А свобода и деньги - это единственные настоящие ценности в этом мире. Понимаешь?
   - Где Эдуард?
   - Эдуард - наш лучший сотрудник. Мы верим ему. Учти: от нас теперь просто так уйти или уехать нельзя. Ты уже принята в семью. Да расслабься ты!
   Крикнув, она прошла к огромному, наверное, не менее метра по диагонали, телевизору, включила его. Потом заправила видеокассету, нажала на пульт и на экране высветилась постель, на которой две обнаженные белые девицы ласкали такого же обнаженного негра.
   - Это так же естественно, как дыхание, как еда, как питье, как отправление нужд. Ты должна будешь этому научиться в совершенстве. Пока посмотри этот фильм. Вроде как в форме учебного пособия. А где-то через час мы втроем - ты, я и Эдуард - попробуем все это повторить. Ты увидишь, какое это наслаждение. А вечером, возможно, встретишься с шефом.
   Лена сидела, закрыв лицо ладонями.
   Дама загасила окурок о дно своего стакана и вышла из комнаты, нервно тряхнув волосами.
   На экране негр мостился между двумя дамами, точно ему было холодно и он иначе не мог согреться.
   - Ле-е-ена! - хриплым шепотом позвал он ее через приоткрытую форточку. - Ле-е-ена!
   Одна из дам стонала так громко, что, кажется, глушила его голос.
   - Ле-е-ена! Иди сюда!
   Наконец-то оторвала она ладони от лица.
   Вид Майгатова за окном напугал ее сильнее, чем тискающий пудовые груди одной из баб негр. Она так побледнела, что ярко-синяя обивка за ее спиной стала еще ярче. Ее губы что-то произнесли, но он не услышал.
   - Иди, иди сюда! - призывно махал он.
   Наконец, она поняла, что это не еще один телевизор, а живой, настоящий Майгатов, что он, наверное, все слышал, что он все понял, что он один может спасти. Она бросилась к окну, больно ударившись об угол столика. Бутылка вина, отлетев от удара, брызнула вином на экран, и красная, как кровь, пленка поползла вниз по клубку черного и белых тел.
   - Открой шпингалеты! - все тем же хриплым шепотом потребовал он.
   Она рванула, но палец сорвался, не хотел подчиняться.
   - Ну, давай же! - попросил Майгатов. - Давай, Леночка, милая!
   Он произнес это так нежно, что она не выдержала, всхлипнула. Шпингалет в слезящихся глазах раздвоился, стал толще и размытее, но она дернула сильнее, чем в первый раз, и он поддался. Став коленями на широкий подоконник, Лена рванула вниз верхний шпингалет. Створка рамы качнулась назад.
   - И вторую! Вторую - так же!
   Глаза сами бегали с Лениных пальцев на двери, в которых исчезла та светловолосая дама, глаза пытались удержать на расстоянии ту дверь за ручку и то, что она все-таки не открывалась, казалось заслугой глаз.
   Он и сам не сразу поверил, что открылась и вторая створка. Лена, как стояла на коленях, так и упала ему в холодные объятия.
   - Не плачь, не плачь, - гладил он ее короткие стриженые волосы, а взглядом все держался и держался за ручку. - Бежим... стой, а одежда, где твоя одежда?
   - Вни... ни.. внизу, в... в,.. - так и не сказала до конца под тяжестью душащих горло слез.
   Он сорвал с себя джинсовую куртку, вдел ее подрагивающие руки в рукава, запахнул на груди и скомандовал:
   - Я спущусь, а ты - за мной. Повторишь все, что я сделаю, - еще раз прощально подержался взглядом за ручку двери и сполз по деревянному брусу с балкона.
   - Давай! Быстро!
   Она попыталась повторить его движения, но руки не удержали тела, и она упала прямо на Майгатова. Он не устоял и тоже завалился в уже сметанный ветерком сугроб у стены.
   - Ты куда? - метнулся незнакомый испуганный голос из-под балкона.
   Тревога заставила Майгатова вскочить с быстротой, которую он не помнил за собой даже по тренировкам в училищные годы.
   В двери, прямо под балконом, стоял маленький, лысоватенький, бородатенький, и он остро ощутил, что призрак овеществился, что вот это и есть Эдуард, из-за которого до сих пор не может избавиться от слез Лена. Майгатов шагнул к нему навстречу.
   Эдуард странным движением бросил руку назад, к пояснице, но кулак Майгатова оказался быстрее этой руки. Он с хрустом вмял маленькую головку с немигающими пуговками глаз в деревянную плаху двери. Эдуард упал ничком, и только тут Майгатов понял, зачем он совал руку к пояснице, - там висела кобура.
   Коротенький человечек лежал недвижимо, как гипсовый манекен, и Майгатов крикнул Лене:
   - Бежим! Вон к тому дереву!
   Они долго перелезали, долго бежали, держась за руки, по взбрехивающим собаками улицам поселка, долго продирались наискось через сосняк, и, когда, выплыв из сугробов на дорогу, Майгатов увидел стоящие "жигули" хоккеиста с прилипшим к багажнику дымком выхлопа, он наконец-то поверил, что они спасены.
   _
   4
   Майгатов привез ее к Мишке. Теплую, нежную, заснувшую у него на руках, с уставшим лицом и таким же распухшим носом, который утром был у ее матери. Наверное, он угадал, потому что Лена, проснувшись и даже не понимая, куда они приехали, попросила:
   - Отвези меня к себе. Я боюсь домой.
   Хоккеист поправил чуть не упавший с переднего сидения баул с формой, обернулся к ним и пожелал:
   - Больше не теряйте друг друга. У вас классная пара.
   Майгатов полез за своей пятидесятидолларовой бумажкой, но хоккеист даже не дал ее вынуть.
   - Не вздумай, обижусь...
   Они поднялись по длинной-длинной лестнице на пятый этаж. Вошли в квартиру. Ни Мишки, ни его сумки не было.
   - Здесь мой знакомый живет, - пояснил он. - Философ.
   - Заметно, - сказала она, осмотрев старючие раскладушки и дедушку-телевизор. - А где он сейчас?
   - Философствует, - выглянул в окно, за которым сыпал и сыпал бесконечный снег, и подумал, что сегодня у Мишки будет не кассовый день. Пообедаем?
   - А что есть у философов? - удивилась она. - Неужели есть что-то, кроме книг?
   Майгатов позвал ее к холодильнику, подал дверцу на себя, и Лена удивленно уменьшила лоб взлетевшими бровями.
   - Ну и философ! Он что: придворный философ?
   - Да нет. Просто им демократы стали платить больше, чем директорам коммерческих банков. Чтоб придумали им новую философию, а то уже два года страна в вакууме живет.
   Они засмеялись одновременно, но у Лены это получилось громче, и он так обрадовался смене ее настроения, что сделал свой смех еще бурнее. Он хотел помочь ей забыть все плохое, что принес сегодняшний день. Он до того сильно этого хотел, что и не заметил, как ее смех перешел в рыдания, как ритмично раскачивающаяся голова Лены стала дергаться назад, как мелькнули колючие слезы, и она, закрываясь и от него, и от всего жестокого мира, прижала к глазам ладони.
   Майгатов обнял ее дрожащими руками, больше всего боясь, что она оттолкнет ее. Он видел такие сцены в кино, и там женщины очень часто отталкивали мужчин, словно не хотели, чтобы хоть кто-то видел их слабость. Лена лишь безвольно легла растрепанной головой на его грудь, а он остро ощутил, что то, что раньше казалось ему любовью, было такой мелочью рядом с тем чувством, что разрывало душу в эти секунды. Может быть, так получилось оттого, что теперь у них на двоих было несколько страшных минут, которые вошли и в ее, и в его судьбу, и этими минутами, словно сиамских близнецов пуповиной, сегодняшнее воскресение сроднило их. Он обнимал ее, как часть себя, и почему-то думал о том, что готов умереть за Лену, и в этой готовности скрывалось наслаждение, а не страх.
   Своими большими грубыми ладонями он оторвал ее лицо от груди и стал неистово целовать соленые щеки, лоб, глаза, волосы. Когда он поймал ее губы, они еще подергивались, они были вялыми, как бы неживыми, но, чем дольше он удерживал их в поцелуе, тем тверже и смелее становились они. Глаза закрылись сами собой. Наверное, он бы смог пересилить себя, поднять веки и все-таки увидеть ставшее счастливым лицо Лены с такими же закрытыми глазами, но он не стал этого делать. Даже сквозь плотно прижатые веки он видел все. Он знал, что вырвал ее из плача, который был не просто плачем, а продолжением плена, придуманным, но продолжением. И она, тоже понимая это, может быть, ощутила в душе часть его нового чувства не просто любви, а любви двух сродненных людей.
   - Ми-илый, - первое, что произнесла она, как только прервался поцелуй. - Я тебя люблю. Больше жизни люблю. Ты не бросишь меня?
   До этого он боялся, что она бросит его, и как-то смутился от вопроса.
   - Ну зачем ты? Я... сегодня...
   - Не бросай меня.
   - ...сегодня... и навсегда...
   - Боже, как я счастлива, что есть ты!
   Больше такого он слышать не мог. Слова рвали сердце. Пьянили и все-таки рвали, рвали. Он спасся от этой сладкой пытки поцелуем.
   Они пили друг друга, как могут только пить больные единственное спасительное лекарство. И чем дольше она пила, тем сильнее понимала, что все самое важное в жизни уже произошло: она нашла е г о, нашли среди миллионов мужчин на планете, и все остальное было всего лишь фоном, на котором это случилось, что любовь к Эдуарду, скорее всего, казалась любовью, а, может, была всего лишь жалостью, а не любовью. И чем дольше он пил, тем исступленнее боялся ее потерять, и в этом исступлении, кажется, вот-вот готов был схватить ее на руки, унести в комнату и целовать уже там, но целовать не только лицо, а всю ее до последней клеточки.
   - Нет в жизни счастья! - загрохотали подошвы в прихожей. - Ю-урка, ты здесь?
   Они вздрогнули одновременно, словно действительно стали единым целым.
   - Ты где, флотоводец? - прогрохотал он на кухню. - Ой, ради Бога, извините, - и, почему-то согнувшись в поклоне, стянул с головы шапку, пошитую, наверно, с половины барана - такой она была огромной, пушистой и выбеленной снегом.
   - Я не знал, что... это...
   - Познакомься. Лена.
   Мишка шагнул навстречу и, протянув руку, поздоровался так, чтобы его выбитый глаз был совсем не виден.
   - Ми... Михаил, - ответил он за Майгатова. - Не был, не состоял, не участвовал...
   - В чем же? - бросила она смешливый взгляд на Майгатова.
   - Ни в чем... То есть во всем...
   - Ты раздевайся. А то кухню скоро смоет, - кивнул Майгатов на лужицу от подтаявшего снега, в которой стоял Мишка.
   - Я - мигом! - вылетел он в прихожую. - А где ваши вещи? Тут на вешалке ничего нет.
   - Моя куртка на раскладушке. А у Лены ничего нет.
   - Как это - нет? - вернулся он с ошарашенным лицом и все еще в ботинках, оставляющих серые следы.
   - Так получилось, - разведя руками, пояснила Лена. - Мы бежали.
   - Ого! Это уже что-то из Дюма. Или Вальтера Скотта.
   - Миш, мы правда бежали, поэтому у Лены ничего нет. Знаешь, обернулся он к ней и, прежде чем сказать, опять ощутил ток, прошедший по всему телу, только от вида ее милого, ее такого любимого курносенького лица, - знаешь, давай позвоним твоей маме. И я съезжу за одеждой.
   - Нет, я сама позвоню. А где у вас?..
   - Пр-рошу! - прыгнул Мишка к холодильнику, стащил с него телефон на стол и отер пыль с трубки рукавом свитера.
   Пока Лена набирала телефон, Мишка на цыпочках вышел из кухни и, поджав губы, поманил за собой Майгатова. В прихожке, разуваясь, с корточек торопливо стал расспрашивать:
   - Юр, я тебе его сегодня хочу показать. Тут недалеко. Несколько остановок на троллейбусе. Правда, троллейбусы не ходят, но пехом тоже недалеко. Лады?
   - Ты чего?
   - Да нет. Ты только посмотришь, а потом обсудим...
   - Бредишь, что ли?
   Произнес и тут же понял: о том мордовороте, что избил его, говорил Мишка.
   - Ах да - Лена! - по-своему воспринял его вопрос Мишка. - Идея: гоню к лысому и беру в прокат шубу. До школы и назад.
   - Какой школы?! Ты уже совсем рехнулся со своей местью. Граф Монте-Кристо!
   Из кухни слышался приглушенный Ленин голос, и Майгатову почему-то показалось, что даже в том, что он оставил ее одну на кухне, таилась для нее опасность. А уж когда Мишка поволок его в комнату, сбивчиво, с пятого на десятое, пытаясь объяснить свой дурацкий план, и голос перестал быть слышен, ему и вовсе стало тревожно на душе.
   - Юр, понимаешь... ничего, наверное, не будет, но ты хоть это... садись. Ты тайский бокс видел? Нет, не то... Ну, вот всякие кунг-фу и таэквондо, когда по телевизору...
   - Ты точно на морозе перегрелся.
   - Подожди... Вот помнишь фильм: там Поддубный за деньги боролся?
   - Не видел я такого фильма.
   Ее голос совсем не слышался, как он ни напрягал слух. Казалось, что Лену похитили повторно.
   - В школу поедем - сразу вспомнишь.
   - Да не видел я ничего такого!
   - Ну, сядь, сядь. Все, я успокоился. Объясняю по пунктам, как на лекции. Первое - в школе, точнее, не в школе, а в спортзале школы сегодня бои.
   - Собачьи, что ли?
   Мишка начинал надоедать. Особенно потому, что не давал избавиться от тревоги о Лене. Он понимал, что тревога напрасна, но что-то внутри его было сильнее рассудка.
   - Подожди. Я же сказал: по пунктам. Второе - там будет в этих боях участвовать... ну, в общем, тот, что мне это, - и показал тонким, действительно философским пальчиком на выбитый глаз. - Третье - бои ведутся без правил.
   Майгатов уже кое-что понял, но последняя фраза его удивила.
   - Ты же сам говорил: кунг-фу, таэквондо...
   - Понимаешь, - вскочил Мишка и начал размахивать длинными худыми руками, помогая себе рассказывать, - это так и называется - бой без правил. Выходят двое в трусах, босиком, и начинают мочить друг друга куда попало. Применять можно любые приемы: бокс, борьбу, кунг-фу, про которое я уже говорил, и все такое - каратэ, таэквондо, славянскую борьбу...
   - Славяно-горецкую, - уточнил Майгатов, который как-то видел небольшой фильм о ней.
   - Ну, не важно... В общем, все подряд. Схватка может длиться и десять минут, особенно когда один от другого бегает, и всего секунду. Судья...
   - Ну вот - судья есть. А ты говорил: без правил...
   - Да для мебели тот судья. Он просто фиксирует, кто первым или сдастся, или отрубится.
   - И все?
   - Все, - опустил руки Мишка, словно сам сейчас отборолся одну такую схватку.
   - Так мне что: биться с ним нужно?
   - Ну, ты меня совсем не понял! - возмутился Мишка. - Мы сходим и просто посмотрим на ту харю. И все.
   - Как в зоопарк?.. А бить мне его потом?
   - Ничего ты так и не понял.
   Мишка обиженно отошел к окну, а Майгатов вдруг понял, что ведь он действительно не хотел мстить, он просто хотел поделиться сначала своей болью, потом - умением отыскать обидчика, а сейчас просто хотел, чтобы с ним пошли на эти бои и, скорее всего, порадовались тому, как мордоворота кто-нибудь будет бить на арене, и именно этот момент избиения Мишка воспримет как осуществленную справедливость. А Майгатов нужен ему как свидетель торжества этой справедливости.
   - Хорошо. Сходим, - заставил он его обернуться от окна и осветить лицо улыбкой. - Только вот Лена...
   Тревога не уходила из души. Она заставила его быстро вернуться на кухню. Лена сидела у молчаливого уже телефона и невидяще смотрела перед собой.
   - Ну что? - заставил он ее вздрогнуть.
   - Они приходили.
   - Кто - они? - он наконец-то понял, что душа не подводила его.
   - Какие-то двое. Мама их не знает. Сказали, что завтра прийдут еще раз. Они вазу разбили.
   - Какую? - и тут же вспомнил ту красивую, высокую, китайскую, с лепниной.
   - Просто, уходя, пнули - и все. И мама им ничего не сказала. Она испугалась... Боже, зачем я только вернулась из Эфиопии?
   Слезы были близко. А он не знал, что сказать, чем успокоить. Любое слово могло оказаться не словом, а тем уколом, что вызовет поток слез.
   - Господа! Приглашаю на царский обед, - вошел Мишка в какой-то дурацкой, действительно царской короне. - Цыган подарил. За то, что я ему золотую жилу иногда уступаю. Из какого-то театра сперли.
   Одноглазый король смотрелся смешно. Наверное, потому, что были одноглазые генералы и адмиралы, встречались и одноглазые пираты, а царей с одним оком история как-то не запечатлела.
   Лена улыбнулась. Вымученно, сквозь давящие ее мысли, но улыбнулась. А Майгатов подумал, что не философией и не коммерцией нужно было заниматься Мишке. В нем умер великий актер.
   5
   В зале становилось душно. Несмотря на то, что билет стоил тридцать долларов, а это по московским меркам очень дорого, зрители все прибывали и прибывали. Качки со стрижеными затылками и с вечной жвачкой за щекой, девицы в норковых шубах, кавказцы в костюмах от Кардена, парочка иностранных туристов, пресытившихся Оружейной палатой и храмами Золотого кольца, солидные мужчины, явно спортивные селекционеры, и публика, попавшая сюда почти случайно. Определить ее профессию и хотя бы примерный источник денег было невозможно. К таким Майгатов отнес и их троицу.
   Лена явно стеснялась принесенной Мишкой норковой шубы. Сам Мишка сидел как на гвоздях. Может быть, волновался, что его обидчик не появится, и девяносто долларов из его первоначального капитала исчезнут без толку.
   Центр спортивного зала школы занимали шестнадцать матов. Видимо, они обозначали поле боя, и тот, кто его покидал, считался побежденным. А, может, этого правила и не существовало. Ведь говорил же Мишка, что здесь пройдут б о и б е з п р а в и л.
   - Добрый вечер, господа! - выкатился на маты колобком толстый то ли ведущий, то ли конферансье этого шоу. - Сегодня в Москве чудный зимний вечер, хотя до зимы еще далеко. Прийдет время и наши соревнования будут проводиться не в этом скромном зале, а в Лужниках или на "Динамо". Но мы с вами - первые. Впечатления, которые вы получите, никогда не сотрутся из памяти. Тем, кто прийдет на такие же бои в Лужники или на "Динамо", вы смело скажете, что видели это первыми!
   - Во заливает! - нагнулся к Майгатову Мишка. - Седьмой или восьмой раз уже эти драки здесь. А он - впервые...
   Его левая нога непрерывно отбивала чечетку.
   - Поприветствуем гладиаторов!
   Конферансье взмахнул короткими ручками словно мишка на Олимпиаде-80 перед тем, как взлететь в небо, и Майгатов даже посмотрел на крашеный белой водоэмульсионкой потолок спортзала.
   Зрители лениво, вразнобой захлопали, бритые качки засвистели. Под грохот музыки, льющейся из динамиков дешевого двухкассетника, на маты вышла процессия. Впереди - почти двухметрового роста мужик в одежде боксерского рефери. Черная бабочка на его непомерной груди смотрелась маленькой мухой, случайно присевшей перед тем, как улететь дальше. За ним по-лошадиному вышагивала девица в купальнике, состоящем из трех ниток. Две из них ложились на арбузы грудей, но были не в силах закрыть хотя бы соски, которые у нее оказались по блюдцу размером. Сходясь ниже пупка с третьей ниткой, они образовывали подобие треугольничка. Когда же девица повернулась к ним спиной, то расстояние съело нитки, и она показалась абсолютно голой, если, конечно, не считать черных, примерно сорок четвертого размера, туфель. Такая же кустодиевская дама замыкала процессию, и от того, что и груди, и соски, и нитки на их мощных телах, и волнами перекатывающиеся рыхлые ягодицы были совершенно одинаковы, возникало ощущение, что их двоих только что вылили из одной формы, как выливают чугунные статуэтки, обули, перетянули веревками и вывели в зал. Между ними, словно под конвоем этих женщин-великанов, вышагивало восемь парней в одинаковых черных велосипедных в обтяжку трусах. Двигались они не в ногу. Одни шли вальяжно, расслабленно, другие же ступали тяжело и уверенно, а последний - восьмой - все время изображал бокс с невидимым соперником и оттого казался глупее других.
   - Это он! - с такой радостью показал на него Мишка, будто увидел родного и притом любимого брата.
   Мордоворот смотрелся хлипко. Явно на пару категорий ниже майгатовской, сантиметров на десять, а то и больше, ниже ростом, но мозоли на локтях, которые он мог заметить с такого расстояния, его насторожили.
   Строй остановился, по-солдафонски выполнил неслышную команду "напра-во", парни помахали зрителям противоположной стороны зала, потом выполнили команду "кру-гом", и поприветствовали их ряды. Качки возбужденно засвистели. Перед строем выкатился конферансье и заорал:
   - В соответствии с произведенной жеребьевкой пары разбились так...
   Он вырвал из кармана брюк мятую бумажку и стал называть фамилии бойцов. Каждый из них, словно всеми ими руководил один кукловод, делали шаг из строя, выкидывал будто вздернутые нитками руки вверх и тут же становился обратно. И только восьмой, фамилию которого Майгатов прозевал, разглядывая, как и большинство зрителей, не бойцов, а почти голых дам, руки вверх поднимать не стал, а вновь сымитировал бокс.
   - Итак, схватка номер один! - проорал конферансье, но, услышав какой-то окрик из зала, встрепенулся, испуганно повернулся к мрачному рефери и заорал настолько громко, что мог и лопнуть: - А судит сегодняшние поединки...
   - Ставки будешь делать? - влез со своим шепотом Мишка.
   Зал заорал так сильно, точно он пришел посмотреть на одного судью, а не на бои.
   - Чего? - не понял Майгатов.
   - Ставки - говорю. На фаворита боя обычно один к одной и одной десятой. Поставил на него сто баксов, а если он победил - получишь сто десять.
   - А если проиграет?
   - Тогда - тю-тю, - вздохнул Мишка. - Ушли денежки... Да, так на фаворита я сказал. А на слабого - один к полутора. В финале ставки могут быть другими. Как бугры решат, что здесь всем крутят. Ну что: ставим?
   Майгатов отрицательно покачал головой. Эти ставки как на гоночных лошадей ему не нравились. Да и сам зал, становящийся все более душным, не нравился. Он то и дело бросал тревожные взгляды на Лену, и больше всего боялся, что она посчитает всю эту вакханалию хоть как-то приложимой к его жизни. Она же смотрела вяло, рассеянно, явно находясь не здесь, а дома, где осталась мама в пустой квартире, где лежат на ковре в зале осколки ее любимой вазы, где поселился страх и поселился именно из-за нее.