Ибрагимов Мирза. Слияние вод

   Заметив это, Ширзад понял, что медлить нельзя. Дорог каждый день, каждый час. Собрав коммунистов и комсомольцев, он напомнил им, что они отвечают не только за свою работу, но и за весь урожай, Договорились, что ежедневно в бригадах будут выходить листки - "молнии", введут премии за перевыполнение нормы, выходные будут давать только домохозяйкам, а мужчины, парни и девушки, станут работать непрерывно, ночевать в полевых станах.
   Как будто дело пошло на лад, но Ширзад оставался недоволен. Что это за порядки: Рустам уехал - и дисциплина упала. Значит, все держалось на криках и нагоняях, на страхе перед председателем? Это не годится. В большом многоотраслевом колхозе каждый из колхозников должен знать свои обязанности, трудиться не за страх, а за совесть.
   Как-то раз на рассвете, проходя мимо вросшего в землю домика тетушки Телли, Ширзад решил проведать ее. Тетушка возилась во дворе у очага. Увидев парторга, она приветливо сказала:
   - Да падут твои недуги на меня, проходи, сейчас сварю младенцам кашу и вместе пойдем.
   Согнувшись в три погибели, Ширзад вошел в избушку. В комнате было полутемно, в маленькие окошки еле проникал свет, земляной пол застлан паласом, тюфяки и стены прикрыты джеджимом, - тетушка хотела хоть тряпками скрыть убожество своего жилища. В люльке спали близнецы, на полу, поджав ноги, сидели в ожидании завтрака заросший бородою де самых глаз мрачный Керем и его сынишка, а Гарагез расставляла на паласе посуду.
   Ширзад поздоровался, пожелал всяческих благ, а сам подумал с бессильной яростью: "Вот нравы! Вот обычаи! Хозяйка в больнице, а Телли и Керем стыдятся сдать близнецов в ясли. Как же, кумушки осудят: "Родная бабушка и отец сплавили детей в чужие руки, сами не могут приглядеть".
   Тетушка Телли вошла в комнату с дымившейся парком кастрюлей, укоризненно сказала Ширзаду:
   - Что ж не садишься? Ничего не поделаешь, сынок, таково наше достояние: стула в доме нету. Эх, был бы грузовик, за два дня навезли бы камня, глядишь, к осени и вырос новый дом...
   - Не беспокойтесь, тетушка, - сказал Ширзад и опустился на палас, рядом с Керемом.
   У ворот остановилась грузовая машина, из кабины вылез Салман - без Рустама он решил пользоваться грузовиком для разъездов. Услышав еще на ферме, как энергично взялся Ширзад за укрепление трудовой дисциплины, заместитель мигом примчался в деревню, чтоб не выпустить такое дело из своих рук.
   Не ожидая, что в гостях у Телли сидит партийный секретарь, Салман еще за дверью грубо закричал:
   - Эй, тетушка, на работу пора! Нечего рассиживаться! Хлопок гибнет. И сынка-лежебоку тоже гони в поле...
   У Керема глаза налились кровью, но он сдержал себя, только глубоко вздохнул.
   Рванув дверь, Салман ввалился в дом. При виде Ширзада он осекся, смущенно засмеялся и объяснил:
   - Вот чем приходится заниматься, друг, - на работу выгонять.
   - А ты не ошибся адресом? - спросил Ширзад. - Кажется, именно тетушка Телли и спасает от гибели наследство твоего собутыльника Гусейна.
   Тетушка приложила руку к щеке и пронзительным голосом запричитала:
   - Ай-ай-ай, как наш Салман о хлопке беспокоится! Смотреть приятно. Ты бы сперва свою толстомясую сестричку в поле отправил. Чего привязал ее в хлеву, как нетель?
   - Прошу не касаться моей родни! - вспыхнул Салман и, не попрощавшись, вышел.
   Ширзад догнал его у ворот.
   - Немедленно выдели грузовик тетушке, - резко предложил он Салману.
   Салман растерялся, он помнил распоряжение Рустама-киши: ни в коем случае "демагогу в юбке" машины не давать.
   - Рад бы, всей душою, друг, но войди в мое положение. Машины в разгоне, да и тетушку нельзя отрывать от работы. Ты первый меня не похвалишь за такое самовольство.
   - Еще как похвалю! - успокоил Ширзад. - Машины у тебя есть в резерве, а камни привезут комсомольцы, субботник устроим. - И, отвернувшись от Салмана, крикнул в открытое окно: - Тетушка, начинаем строить тебе дом! Вари чихиртму! Эдак человек на двадцать, на всю комсомольскую организацию...
   Тетушка Телли рассыпалась в благодарностях.
   В это время подбежал сторож правления, сказал, что Ширзада срочно требуют к телефону, - из райкома партии позвонили.
   Сердце юноши забилось, когда он услышал далекий, чуть измененный расстоянием, но по-обычному приветливый голос Аслана:
   - Как дела, товарищ секретарь? Без председателя дисциплина не пошатнулась? Гляди в оба, теперь с тебя спрос!... Молодцы, что истребили паутинного клещика, знаю, знаю... Теперь за участками соседей следите.
   Оседлав стул, Ширзад бодро крикнул:
   - Вчера вечером опять строго-настрого предупредил всех бригадиров. Не волнуйтесь, каждый день объезжаю плантации.
   - Вот и прекрасно. А у нас в воскресенье однодневный семинар секретарей колхозных парторганизаций. Лектор приедет из Баку. Тебя обязательно ждем, так часам к десяти утра.
   - Спасибо за приглашение, за память. Приеду, конечно!
   Повесив трубку, Ширзад вышел из правления, чувствуя прилив энергии, решительности. Через полчаса на резвом иноходце он уже объезжал дальние плантации, примыкавшие к участкам "Красного знамени". Всюду прилежно, без суетни работали женщины и девушки в пестрых платьях; на фоне вытянувшегося, пышно расцветшего хлопчатника они напоминали горные маки на ярко-зеленом лугу.
   6
   Рустам вернулся из Баку бодрый, веселый, рассказал, что был в оперном театре, слушал "Кер-оглы", привез подарки: две пары лакированных туфелек, две цветные кофточки, две шелковые косынки.
   - Дели с невесткой пополам, - сказал он дочке, - и Першан, подпрыгивая, помчалась в свою комнату примерять.
   Жене Рустам вручил платок, но Сакина так расстроилась, вспомнив о невестке, что, поблагодарив, сунула подарок в сундук, даже не развернула, не полюбовалась.
   Вернувшись в столовую, Першан подошла к отцу, положила голову ему на плечо.
   - А еще что привез из столицы?
   - Самый лучший мой подарок колхозу - новый преподаватель русского и немецкого, - с торжеством сказал Рустам. - Пошел прямо к министру просвещения. Без хвастовства скажу, принял мгновенно, без очереди, как только доложили... Но поглядел с подозрением: "Кого, старик, устраиваешь в университет, - сына или дочь?" А я ему: мои дети в меня удались - с аттестатами зрелости остались в колхозе. Тут крыть нечем: обрадовался министр, велел принести мне стакан чая. Когда узнал, что нужен преподаватель, вместе со мной все списки просмотрел. Читали-читали и выбрали карабахского парня. Орел! За пять лет учебы в институте - ни одной тройки. Круглый отличник. Кандидат партии. Сын мужика - значит, в колхозном деле разбирается, - расхваливал Рустам нового учителя. - Когда управились с этим вопросом, министр спросил: "А еще какие просьбы?" Конечно, мне захотелось насолить этому демагогу Гошатхану...
   Сакина всплеснула руками и с ужасом воскликнула:
   - Киши, что ты говоришь? Вот стыд какой! К лицу ли тебе...
   - Да ведь я ничего не сделал, - оправдывался Рустам. - Я прикусил язык и сказал себе: не будем портить впечатления. Вернусь домой - как-нибудь сам управлюсь с этим зловредным демагогом.
   - Папа, - нетерпеливо сказала Першан, - у тебя все демагоги и все враги...
   - Ну-ну, и ты тоже...
   В это время появился Салман, учтиво поздравил хозяина с благополучным возвращением, поцеловался с ним. Пока он рассказывал о ходе уборочных работ, Сакина еще крепилась, но едва Салман завел речь о незаконном и возмутительном распоряжении партийного секретаря насчет грузовика для тетушки Телли, хозяйка беззастенчиво оборвала:
   - Вот тут и остановись. Человек с дороги, устал, в себя еще не пришел... Завтра явится в правление, там обо всем и доложишь.
   - А верно, Салман, иди-ка домой, - махнул рукою Рустам. - Дай остыть запотевшему лицу, а потом уж кропи холодной водой.
   Салман повел плечами, скроил недовольную гримасу и отправился со двора.
   После обильного ужина и долгого чаепития Рустам завалился спать, и через минуту от могучего храпа сотрясались перегородки во всем доме.
   Сакина убрала со стола и вышла во двор. Было темно, лишь свет от лампы, горевшей в комнате Першан, падал на землю круглым радужным пятном. Вдруг она вздрогнула, увидев под тутовником человека в белой рубахе и парусиновых брюках. Не сразу мать узнала в темноте Гараша.
   - Кого ждешь? - сухо спросила Сакина,
   - Да я на минутку, у меня еще дело в бригаде, - отведя глаза в сторону, сказал Гараш,
   - А у меня есть дело к тебе, садись! - с непривычной Гарашу строгостью сказала Сакина и, повернувшись к веранде, крикнула: - Девушка, неси-ка сюда лампу!
   Керосиновую лампу Першан поставила на шаткий столик и хотела скромно удалиться, как полагается воспитанной девице, но мать остановила ее:
   - И ты садись, не ребенок, разделяй печали нашего дома, может, и матери поможешь веским словом.
   Першан была в белой, длинной, до пят, ночной рубашке, с шалью на плечах. Вскинув голову, она дерзко сказала:
   - С таким бессовестным и сидеть рядом не хочу.
   Гараш отшатнулся, на его скулах заиграли желваки, но он не стал препираться с сестрой и робко попросил:
   - Как-нибудь в другой раз, мама, позволь сейчас уйти.
   - Сиди! - повысила голос Сакина. - Когда же мы поговорим? Когда наш дом рухнет?
   Неожиданно из темноты послышался озабоченный голос Салмана:
   - Гараша не видели? Ух, как хорошо, что застал! Скорей пойдем в правление, приехал товарищ Калантар, серьезный разговор с механизаторами. Он и Рустамакиши хотел поднять с постели, да я отговорил: неудобно, почтенный человек, только что с дороги...
   Гараш всегда, даже в присутствии желанной Назназ, испытывал отвращение к Салману, но сейчас тот ему показался ангелом-спасителем, спустившимся с небес.
   Сакина не решилась задерживать сына, и Гараш поспешил к воротам.
   На темной улице Салман обнял его и шепнул, что братец Калантар, утомленный дневными разъездами по колхозам, дожидается их в садике у Салмана, а Назназ хлопочет у очага...
   Гараш знал, что друзья Салмана, как на подбор, люди нечистоплотные, корыстолюбивые, но сейчас не хотелось задумываться, почему Салман называл председателя исполкома "Калантар-лелешем", то есть подчеркивал этим степень крайней с ним близости. От матери и сестры Гараш скрылся, объяснения не состоялось, значит, можно до утра ни о чем не думать, не мучиться...
   Под шатром ветвистого тутовника Ярмамед полотенцем отгонял мошкару, роившуюся вокруг висевшей на суку лампы.
   - Добро пожаловать, проходи, проходи, - приветствовал он Гараша, смахнул полотенцем пыль со стула, подвинул вошедшему. - Сейчас и Калантар-лелеш подойдет, умывается... Клянусь богом, будь у меня сто жизней, не пожалел бы отдать за него! - Ярмамед дунул на жужжавшего у самого носа Гараша жука: - У-у-у, проклятый, привязался тут...
   - За кого это ты ста жизней не пожалеешь? - смеясь, спросил Калантар, выступая из темноты. Засученные по локоть рукава открывали мясистые белые руки, а расстегнутый ворот - безволосую пухлую грудь. Лицо его с черными выпуклыми глазами и сросшимися на переносице мохнатыми бровями было красиво, но Калантара уродовали коротенькие ножки и отвисший живот. Он поддерживал под локоток красавицу Назназ, нарядившуюся в пестрый халат.
   Ярмамед бережно снял с плеча Калантара мокрое полотенце.
   - Если б ты сказал: девяносто девять жизней не пожалеешь, я бы поверил, - продолжал Калантар. - Чужих, конечно! А вот насчет сотой, собственной, сомневаюсь, - и гулко расхохотался, довольный своим остроумием. Он ни разу не намекнул Ярмамеду на разговор у Аслана: считал, что полезно поддерживать на всякий случай хорошие отношения с таким услужливым, готовым на любую подлость негодяем.
   Развязные остроты Калантара не понравились Гарашу, а когда тот спросил его: "Как поживаешь, потомок Рустама-киши?" - парень и вовсе насупился, промолчал.
   Но Калантар и не ждал от него ответа: бросать небрежным тоном вопросы, перескакивать в разговоре с предмета на предмет, гулко хохотать над собственными шутками он считал свойством высокопоставленных лиц, недоступным простым людям.
   - Я слышал, что Рустамовы мастерски играют в нарды, - сказал Калантар. - Проверим, проверим...
   Ярмамед со всех ног бросился в дом за нардами, а председатель, даже не поинтересовавшись, хочет ли играть с ним Гараш, занялся Назназ, усадил ее рядом с собою, обнял ее талию.
   - Ты не озябнешь, душа моя, вечер-то прохладный? "Неужели этот коротышка ей нравится?" - подумал Гараш, с мучительным недоумением глядя на Назназ, которая положила голову на плечо гостя.
   Когда принесли нарды, Калантар скомандовал:
   - Начинай, тракторист!
   - Да я не умею, - ответил Гараш.
   - Врет, врет! - взвизгнула Назназ. - А сколько раз у меня выигрывал "марсом"?
   Калантар не стал настаивать, отмахнулся от Гараша, как от липнувшей к лицу мошки.
   - Тогда вылезай из-за стола, была бы честь предложена. Ярмамед, на коня!..
   - Осмелюсь ли помериться с вами, лелеш? - взмолился Ярмамед, но тотчас же подсел, взяв кости.
   Назназ смеялась, подзадоривала обоих игроков, а Калантар играл с молниеносной быстротой и восхищался каждым своим ходом. Гараш видел, что председатель исполкома играл глупо, необдуманно, однако Ярмамед, славившийся на всю округу мастерством, в два счета получил "марс".
   Калантар догадался, что ему подыграли, но не подал виду. Он привык всегда оставаться победителем, всю жизнь снимал сливки с молока. На пост председателя его выдвинули также случайно: кто-то порекомендовал, а кто-то поленился даже побеседовать с ним, приглядеться... При обсуждении серьезных хозяйственных вопросов он не высказывал своего мнения, а ограничивался неопределенными восклицаниями: "Ага! Разумеется! Какие могут быть сомнения?" На всех заседаниях он голосовал "за", а если оставался в меньшинстве, тотчас кричал во весь голос, что его ввели в заблуждение. Калантара даже был аттестат об окончании педагогического института, но грамотно писать ни по-азербайджански, ни по-русски он не умел и не подписывал ни одной бумаги, раньше чем ее не визировал его заместитель.
   Насладившись смущением поверженного в прах Ярмамеда и льстивыми похвалами Назназ, Калантар захотел сразиться с Салманом, который куда-то исчез. Гараш уже не раз замечал за ним эту привычку: когда появляются гости, взваливать все хлопоты на сестру, а самому хорониться в темном углу.
   Наконец нашли Салмана, он стал играть и, конечно, через несколько минут признал себя побежденным, с досадой швырнул кости, даже выругался.
   - Теперь сыграем с тобой, красотка?
   Назназ не чинилась, потянулась к "зарам", но тут Гараш не вытерпел, вышел из темноты.
   - Ага, тракторист набрался мужества! - засмеялся Калантар. - Внимание, внимание, бросаем... У меня пять.
   - Скажи-ка, товарищ, какое у тебя дело к механизаторам, и я пойду! произнес дрожащим от злости голосом Гараш.
   - Подумать только, он даже шуток не понимает! - воскликнула Назназ.
   - Что с тобою, парень, успокойся! - Салман вскочил, словно его пружиной подбросило, попытался обнять Гараша.
   Зато Калантар обиделся.
   - Чего он петушится? Не хочешь - не играй, уходи на свою завалинку. Не очень-то кичись. Одним постановлением могу сбросить твоего папашу с председательского места. Преемники найдутся.
   В бешенстве, не сознавая, что он делает, Гараш схватил "зары" и швырнул их в самодовольное лицо Калан-тара.
   - Дикарь! - взвизгнула Назназ, а Калантар от неожиданности пошатнулся, ухватил ее за локоть и потянул на себя. Падая в его объятия, хозяйка продолжала пронзительно кричать: - Хам! Деревенщина!
   Но Гараш уже ничего не слышал. Человек, одежда которого объята пламенем, убегает сам от себя... И Гараш в эту минуту убегал в темную, глухую степь, чтобы спастись от самого себя, от угрызений совести, от стыда.
   ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
   1
   Заросший густой травой арык зеленой каймой обрамлял хлопковые поля. Вода журчала, напоминая людям, что арык жив. Ширзад, остановившись на берегу, с наслаждением прислушивался к говорку ручья.
   Кусты хлопчатника поднялись уже на две пяди, обросли листвой. Вдалеке работал трактор, позади него шли женщины в пестрых платках и подрубали кетменями уцелевшие сорняки. У арыка девушка в соломенной шляпе с зеленой лентой смешивала минеральные удобрения с навозом и бросала эту смесь в воду, текущую на поля.
   Это была Першан.
   - Не знать бы тебе усталости, - пожелал Ширзад, подходя к ней.
   Першан даже не оглянулась: то ли постеснялась, что голые руки до локтей замазаны навозом, то ли увлеклась работой.
   - Что ты сказал?
   - Сказал: "Будь счастлива".
   - Умнее ничего не смог придумать?... - пробормотала девушка.
   Перепрыгнув через арык, парень поднял лежавшую на земле лопату и начал швырять навоз в воду. Тут упрямая Першан не выдержала, глаза ее сверкнули: вырвав у Ширзада лопату, она с силой бросила ее.
   - Товарищ бригадир, занимайся-ка своим делом. Мне что-то не хочется делить с тобой трудодни.
   - Я только хочу тебя научить, как мельчить навоз.
   - Давным-давно научилась. Не беспокойся. А если делать нечего, бери кетмень да помогай женщинам, у них, наверно, поясница разламывается от усталости, - сердито отрезала девушка.
   Ширзад прищурился и увидел там, где кривыми рядками торчали реденькие чахлые кустики хлопчатника, Гызетар, яростно взмахивующую кетменем.
   - Пожалела подругу? У нее муж механизатор, пусть и старается избавить жену от кетменя.
   - А твое дело сторона? - Першан презрительно рассмеялась. - Чего торчишь, как тополь? Есть свободное время - так спой песенку или почитай стихи, - все веселее на душе станет.
   Она непрерывно подмешивала навоз в воду, текущую из арыка на низко лежавшее поле, но эта однообразная работа нисколько не успокаивала ее. Ширзад расположился в сторонке, на берегу арыка, и, любуясь девушкой, думал, что в груди Першан бьется доброе материнское сердце, а характер отцовский - упрямый, твердый, непреклонный. Если такая полюбит, так на всю жизнь. Навсегда останется верной - и в разлуке и в бедах...
   - Что это ты по веселью истосковалась? Плохо живется, что ли? спросил он мягким дружеским тоном.
   Першан фыркнула, спустилась к арыку, вымыла руки и сказала тоскливым голосом:
   - Гараш нас опозорил, вот горе. Мать ночи напролет глаз не смыкает. Не поверишь, она Майю полюбила сильнее, чем меня. - И неожиданно резко закончила: - Вот и доверяйся этим мужчинам!
   - Не все же одинаковые...
   - Мой Гараш лучше всех, честнее, благороднее, - крикнула Першан. - А если и он так обошелся с женой, чего же с других-то спрашивать?
   Ширзад понял, что защищать сейчас честь мужского пола и невыгодно и бесполезно. Он мог бы сказать, что любит Першан, что дышать на нее боится, что она всегда для него останется самой красивой, самой желанной, но промолчал, поднялся, поглядел на степь. Трактор уже остановился; женщины, положив, словно винтовки, кетмени на плечи, потянулись гуськом к полевому стану.
   - Убирайся с глаз моих куда хочешь, а мне пора завтракать, - сказала Першан, поправила выбившиеся из-под косынки кудри, стряхнула пыль с платья и пошла, но за арыком неожиданно остановилась и, не глядя на Ширзада, позвала: - Пойдем. Хватит голодным по солнцепеку мотаться, накормим, чем бог послал...
   В полевом стане было шумно: женщины расстелили на прохладной, обдуваемой ветерком веранде принесенные из дому скатерти, разложили горками чуреки, яйца, масло, сыр. Першан и бригадира встретили веселыми шутками, смехом.
   Тетушка Телли, похожая в своих сборчатых юбках на гигантский кочан капусты, облупливая с яйца скорлупу, вдруг воскликнула:
   - Соль-то забыли! Дай-ка, голубушка, - попросила она Гызетар.
   - Аи, тетушка, что с твоей памятью сделалось? Выдвинули звеньевой, а ты опростоволосилась, - засмеялась Першан.
   - А я завернула память в платок, чтобы подарить одному человеку, забывшему о семейном долге, - с милой улыбкой ответила Телли.
   Все сразу притихли: Гараш завтракал в соседней комнате, а двери были распахнуты настежь...
   Першан отдернула протянутую к чуреку руку. Как она ни была зла на брата, а при народе сочла нужным заступиться:
   - Аи, тетушка, каким сладким был твой язычок, когда ты распевала баяты. А теперь с твоих уст срываются горькие, как перец, слова.
   - А сладкий язык я тебе дарю, доченька, пользуйся... Ты же всех оправдываешь, горькой правды в лицо никому не говоришь...
   В разговор вмешалась полная женщина, с мускулистыми, как у циркового борца, руками.
   - Видела вчера на поливе вашу невестку. Пожелтела, бедняжка, как осенний лист. Не больна ли?
   - Словно луну в рамазан, ее и не видно, - подхватила соседка. - Или совсем переселилась в "Красное знамя"?
   - Там председатель добрее! - ехидно вставила какая-то девушка, прячась, за спины соседок.
   На щеках Першан вспыхивали и исчезали багровые пятна. Сжалившись над подругой, Гызетар строго сказала:
   - Распустили языки-то! Стыда нету. А если, у Майи такая работа? Будто не слышали, что у Кара Керемоглу земля засолонилась? Несколько гектаров. Ведь это такая беда!... Лучше бы рассказали заместителю председателя о своих нуждах. - И она кивнула на подъехавшего на гнедом жеребце Салмана.
   Тот спешился, отдал поводья сторожу и молодцеватой походкой вошел на веранду, пожелал собравшимся приятного аппетита.
   - Спасибо! - ответила за всех Гызетар. - Милости просим к нашему столу, да вот беда, горяченького ничего нет. Мы-то все лето так, а тебе с непривычки кусок в горло не полезет...
   "Вот проклятая баба! Похуже тетушки Телли", - поморщился Салман, но нашелся, указал на Ширзада, который сидел рядом с Першан, брал масло и чуреки с ее скатерти: на веранде было тесно, они сидели, почти прижавшись друг к другу. Салмана так и передернуло, но он не выдал себя, улыбнулся и повторил:
   - Вы с парторга спрашивайте. Это его первейший долг - заботиться о людях. А мне бы со стройкой Дома культуры да с электричеством управиться.
   Гараш, услышав голос Салмана, вышел из комнаты и направился к своему трактору.
   - Да, на полевых станах пора бы готовить горячие обеды, - согласился Ширзад. - Конечно, я в этом виноват, не отрицаю. Взвалили мы на плечи наших женщин и девушек такую ношу, что диву даешься, как они держатся до сих пор...
   Першан с удивлением почувствовала, что ей трудно дышать от ненависти к Салману. Все было в нем ей отвратительно: и учтивая улыбочка, и вкрадчивый, льющийся, как струя вина из кувшина, голос, и полевая офицерская сумка, переброшенная через плечо, и безграничная самоуверенность. Нарочно, чтобы позлить его, она вложила в руки оторопевшего Ширзада облупленное, уже посоленное яйцо, кусок намазанного маслом чурека.
   - Питайся, питайся, без матери-то совсем отощал, - сказала Першан с той грубостью, с какой деревенские девушки при посторонних говорят с любимыми. - На Салмана надеяться - ноги протянешь... Чего только в нашем колхозе нету: и мясо, и зелень, и овощи, и масло... Тарелка супа обошлась бы, самое дорогое, копеек в шестьдесят, а то и в полтинник. Деньги бы можно вычитать в конце месяца из аванса на трудодни. Вот как все просто.
   Со всех сторон послышались одобрительные возгласы:
   - Правильно!
   - Ценное предложение!
   - Обещай, Салман, что сделаешь!
   Тот с невозмутимым видом поклонился.
   - По твоим речам, ханум, тебя можно принять за члена ревизионной комиссии. Зимою, во время выборов, я выдвину твою кандидатуру в депутаты райсовета... А горячие обеды будут, непременно будут, - неожиданно заключил он. - Через два дня, завтра не успеем.
   По проселочной дороге шла легковая машина, плавно колыхаясь на ухабах, расшвыривая в кусты клубы пыли. Салман, узнав "победу" Рустама, решил срочно отправиться на участок тетушки Телли.
   Там он стал прохаживаться в междурядьях, отдавать распоряжения, словом, был полностью поглощен работой.
   Женщины рыхлили кетменями почву вокруг низкорослых, хилых кустов хлопчатника, вырывали сорняки. Работали споро, слаженно, но молча: посевы были так плохи, что у всех сердце изболелось.
   - Медленно, медленно дела идут, - еще издали с не довольным видом сказал Рустам. - Пошевеливаться надо. Кустики слабые, не подкормлены.
   В голосе Рустама слышалось что-то непривычное, чувствовалась усталость, но упрек его был несправедлив, и тетушка Телли не стерпела.
   - Из кожи лезем, стараемся, а теперь мы же виноваты? Спасибо, дядюшка... Не твоего ли любимчика Немого Гусейна участок? Не я ли тебя останавливала, убеждала, что твой подхалим губит семена? А сейчас ты ухватился за мой воротник.
   Председатель снял папаху, вытер платком разгоряченное лицо.
   - Ну и скандалистка же ты! - упрекнул он.
   Подошедший Ширзад ударил носком сапога по земле, покрытой залубеневшей коркой, сказал, что действительно звену тетушки Телли участок достался тяжелый, но если поливать водой с навозной жижей, то кусты выживут, окрепнут.
   - Поняла? - пренебрежительно спросил Рустам.
   - Я-то поняла, а вот понял ли ты, что уже руки отваливаются от кетменя? - завопила тетушка Телли. - Где машины, которыми набит двор МТС, где?
   Председатель подергал ус, с трудом удержавшись, чтобы не выругаться, и молча направился к машине.
   2
   Вечерело, небо было уже не светло-синим, а темно-зеленым, словно отражало созревающие поля и сады. На западе глубокими бороздами пролегли багровые полосы заката.
   По извилистой тропинке в высокой пшенице шагал Ширзад. Весь день он провел на бахчах, огородах, кукурузных делянках. Радостно было ему видеть, как тучнеют, наливаются соками плоды и злаки, но почему-то чувства удовлетворения не было. На каждом участке он находил следы небрежной работы. Видно, надеялись люди, что муганская земля и муганское солнце выручат. Они и правда выручают до поры до времени, однако в колхозе есть излишек рабочей силы, машинный парк МТС полностью не загружен, бригадиры часто не соблюдают агротехнические правила. Радоваться-то, в сущности, нечему.