Ибрагимов Мирза. Слияние вод

   Узнав, что Майя переселилась к Зейнаб, Назназ окончательно укрепилась в своих надеждах. Даже когда кумушки доложили ей, что Сакина не отреклась от невестки, Назназ только рассмеялась: "Не тужи, свекровь, в долгу не останусь... Унижайся перед этой тощей горожанкой, а из моих объятий Гараш не вырвется".
   Много радости было в доме, когда Салман объявил, что Рустам разрешил послать сватов. Вынув из тайника пачку денег, он послал сестрицу в город за подарками. У Назназ волчьим блеском загорелись глаза: теперь она накинет на Сакину двойную цепь, один конец будет в руках брата, другой сама возьмет. Только свекровь зашевелится, а они собачьим ошейником старушку и удушат. Вот как!...
   На деньги Салмана она купила кольцо, ожерелье и серьги, да кое-что и себе прикарманила.
   - Председательская дочка с ума сойдет, увидев такие подарки. Когда пошлем сватов?
   Перебирая дрожащими пальцами драгоценности, Салман сказал:
   - Не спеши! Рустам старый конь, а заносчивый. Того и гляди, из седла выбросит. Пусть тоска его проймет, пусть увидит, что невелика для нас честь с ним породниться, сам пусть день назначит...
   Но когда разоблачили Ярмамеда, Салман совсем растерялся. Он велел сестре упаковать все вещи, готовиться к отъезду. Назназ ничего не поняла к чему такая спешка? А брат проклинал всех предков Ярмамеда по седьмое колено, метался по дому, в бессильной ярости ломая руки.
   - Ты разве не видел, что он болван? - резко спросила Назназ.
   - А я никого не виню, - признался Салман. - Но ведь помнишь пословицу: "Хочешь иметь осла - терпи, когда он лягается"... Что ж я могу сделать? Теперь, когда разобрались в каракулях Ярмамеда, Рустам ходит туча тучей и меня же впутывает: "Ты навязал мне, доносчика". А райком глаз с колхоза не спускает. Оказывается, когда Аслан ночевал на центральном полевом стане, туда примчались Ширзад и Наджаф. Воображаю, как обо мне трепались... Кровь в жилах холодеет!
   - Дай бог здоровья братцу Калантару!... - набожно вздохнула Назназ.
   - А если его снимут?!
   - Как можно!... Да ты смотри: сколько секретарей райкома сменялось, а он как скала. Непоколебим.
   - Э, с Асланом ему не справиться, - оборвал сестру Салман. - Если бы Калантар был силен, не прислали б нового бухгалтера из города. Меня бы на худой конец вернули. А кто настоял? Конечно, райком. И бухгалтер какой-то подозрительный, день и ночь в старых архивах роется...
   - А разве... - Назназ осеклась. Она никогда не задумывалась, откуда взялись у брата деньги. - Да я себя керосином оболью и сожгу! - вдруг взвизгнула она.
   Но Салман привык к таким выходкам сестрицы, - бровью не повел.
   Размышляя о всех этих печальных событиях, Назназ пришла к мудрому выводу, что надо немедленно обручить брата с Першан, а самой покрепче ухватить Гараша. За спиною знатного председателя колхоза, старого коммуниста Рустама, да еще до поры до времени опираясь на Калантара, они благополучно избегнут опасностей...
   - Сейчас же пойду с визитом к Рустамовым, - предложила она.
   Салман схватился за голову и зашипел:
   - Угомонись! До Рустама доползли слухи, он мне уже пригрозил: "Прибери к рукам сестричку!"
   - А ты бы заступился, сказал: низкая, грязная клевета! Только в таком диком месте, как наша деревня, и возможны эти мерзкие сплетни. Калантар-лелешу нажалуйся, он меня в обиду не даст.
   - За-мол-чи! - прикрикнул Салман. - Или доведи дело до развода, или убирайся отсюда в свою больницу.
   В дикой тоске он повалился на тахту,
   Назназ поняла, что надо спешить. Весь следующий день она бродила по колхозу, надеясь встретить где-нибудь Гараша. Наконец, отчаявшись, зажарила цыплят, приготовила хлеб, зелень, аккуратно уложила все в санитарную сумку с красным крестом, подумав, засунула туда же непочатую бутылку коньяку.
   Стемнело, когда нарядная, напудренная до голубизны, распространяя запах сладких духов, Назназ вышла на перекресток, остановила встречный грузовик.
   - Да падут твои недуги на меня! Подбрось к Гарашу: говорят, кто-то из трактористов угодил рукою в машину...
   Шофер заметил огромный красный крест на сумке, поверил и доставил медицинскую сестру прямо на участок.
   Гараш работал на комбайне, - он поклялся выполнить сегодня две нормы. С досадой увидел он стоявшую на меже Назназ, поморщился, но все же передал штурвал помощнику, спрыгнул с мостика. Огромный степной корабль пополз дальше.
   - Случилось что-нибудь? Зачем пришла? - грубо спросил он.
   Высокая грудь Назназ колыхнулась; она томно улыбнулась, закатила глаза.
   - Уходи сейчас же! - приказал Гараш.
   - Конечно, ночевать здесь не собираюсь, - обиженно надула губы Назназ. - Минут пять можешь посидеть?
   Гараш беспокойно посмотрел вслед ушедшему комбайну, почти неразличимому в темноте. Помощник - надежный парень, старательный, да и пусть привыкает к самостоятельности. И, вздыхая, он пошел к меже, а Назназ уже хлопотала там, под склонившейся над арыком ивой, раскладывала на газете еду, поставила бутылку.
   - Не бойся, никто не заметит, темно! - шутливо прикрикнула она и поднесла Гарашу пиалу, наполненную до краев коньяком.
   Услышав запах жареного цыпленка, Гараш почувствовал, как проголодался. От хмельного отказался наотрез: всю ночь работать, голова закружится... Назназ не спорила, не упрашивала, рвала руками птицу, подавая Гарашу самые жирные кусочки, и жаловалась:
   - На улицу и показаться стыдно. Кончай ты с этим делом, умоляю, я так истосковалась по спокойной жизни,
   - С каким делом?
   Вместо ответа Назназ поцеловала его. Гараш почувствовал, как по телу прошел озноб, но все-таки оттолкнул ее.
   - Жить без тебя я не могу. Опозорил, лишил доброго имени. Куда я теперь денусь - такая? Разводись поскорее, зарегистрируемся, слепим очаг, шептала Назназ, обнимая Гараша.
   Отцовский неукротимый характер проснулся в нем. Вырвавшись из жарких объятий, парень крикнул:
   - Убирайся! - И пошел прочь.
   Взбешенная Назназ догнала, уцепилась за рукав, повторяла как одержимая:
   - И тебя и себя убью, помни...
   - Да отвяжись!
   - Ах так! - И Назназ замахнулась, чтобы влепить ему пощечину, но Гараш успел отпрянуть, схватил ее за руки и так крепко сжал, что она рухнула на колени.
   - Ой, спасите, убивают! - завопила Назназ, катаясь в пыли, царапая себе ногтями щеки, но Гараш уже опрометью мчался к комбайну.
   Заслышав истошные крики, с проселочной дороги прибежали девушки, возвращавшиеся домой с участка... Всю ночь по селу гуляла свежая сплетня...
   10
   Рустам наслаждался любимым своим лакомством - сочным сахарным арбузом; даже в декабре, когда муганцы забыли его вкус, на столе Рустама изредка появлялся сохраненный особым способом, свежий, будто с бахчи, арбуз.
   От огромного арбуза осталась, лишь половина, и Рустам благоразумно решил воздержаться, отдохнуть.
   - Дочка! - крикнул он, перегнувшись через перила веранды. - Позови-ка друзей, отведайте арбуза...
   Першан с Гызетар и Наджафом работали во дворе, достраивали баню. Последнее время у хозяина было столько неприятностей и хлопот, что он забыл о своем обещании воздвигнуть первую баню в деревне и теперь, когда дочь пригласила на помощь друзей, не знал, как вести себя: то ли радоваться, то ли ворчать...
   - Сейчас, папа, подожди!
   Рустам привычно потянулся к трубке, но из столовой выглянула Сакина, остановила его:
   - Ведь только что курил! У тебя в груди хрипит и свистит, как в паровозе. Врача не слушаешься!
   Рустам покорился.
   - Ладно, хоть без табака трубку в зубах подержу, все на душе легче.
   Першан принесла из столовой, тридцатилинейную лампу, протерла стекло, спичкой выровняла края обгоревшего фитиля.
   - Папа, когда же электричество проведут? - спросила она. - Надоело возиться с керосином.
   - Спроси у Салмана, на которого вы все коситесь, - с ядовитой усмешкой ответил Рустам. - Если загорится в деревне электрический свет, - это будет заслуга Салмана, и только Салмана!
   Гызетар, которая вошла следом за Першан, не согласилась:
   - Электричество принадлежит государству, деньги - колхозу, а столбы ставим мы, комсомольцы. Так что не стоит расхваливать Салмана.
   Рустама раздулись пышные усы.
   - Никто и не расхваливает. Как бы то ни было, парень старается. Теперь вы его к Ярмамеду кандалами приковываете. И напрасно! Да, он доверился этому проходимцу, но ведь и я доверился: значит, виноваты оба.
   - С Ярмамедом история не кончена, дядюшка, - сказал Наджаф, усаживаясь за стол и выбирая самый большой ломоть арбуза, - Вот завтра на партбюро об этом потолкуем.
   Хозяин мрачно разглядывал его добродушное лицо, придумывая ответ, но вдруг дробно застучали в калитку и послышался зычный голос Калантара:
   - Эй, киши, примешь непрошеного гостя?
   Першан схватилась за голову:
   - Не могу видеть этого кичливого коротышку. Пошли в сад!
   Рустаму показалось, будто его кипятком ошпарили, когда увидел Калантара, И Сакина расстроилась: она никогда не ждала добра от Калантар-лелеша. Какая корысть привела его сюда?
   Однако хозяева промолчали. Нельзя сказать гостю: "Уходи!" Скрепя сердце, через силу, но встречай приветливо...
   Вслед за щеголеватым, торжественным Калантаром на веранде появились двое мужчин и две женщины. Одна из них, высокая и толстая, несла поднос, покрытый атласным покрывалом с бахромой.
   Хозяин и хозяйка переглянулись: сваты...
   Поднос был торжественно поставлен на середину стола, гости расселись вокруг, помолчали. Наконец рослая толстуха сказала:
   - Аи, дядюшка! Девичье деревцо - ореховое деревцо: каждый прохожий поглядывает с завистью, а орехи достаются хозяину. Вам дочка дорога сокровище, но ведь предки наши говорили, что девушка в отчем доме гостья. Рано или поздно, а уведет ее муж к своему очагу. Родительский долг известен: только не ошибиться, выдать дочь за хорошего, достойного человека...
   - Именно хорошего! - перебил сваху длинноносый, толстогубый мужчина. Самое важное - внутренняя суть человека... Да разве я, к примеру, мог бы прельстить красотой свою жену? Но она узнала и полюбила мой нрав и не раскаивается...
   Сваха тотчас подхватила:
   - Лицо мужа - не тарелка с медом, от него сладости в семейной жизни не прибавится. В мужчине главное - ум. Ну и, конечно, умение заработать на кусок хлеба.
   В саду все было слышно, и Наджаф, толкнув локтем Першан, ехидно засмеялся:
   - Сваты? Ну, поздравляю!
   - Да кто же он? Почему утаила? - зашептала Гызетар.
   На веранде продолжался деликатный, полный традиционных недомолвок и намеков разговор, но Калантару это скоро прискучило: хозяева не потчуют сладким чаем, ждут, когда будет названо имя жениха... И он решительно протянул руку Рустаму:
   - Дядюшка, с твоего разрешения мы сейчас разопьем сладенького за Першан и сироту Салмана. Чем не пара? Залюбуешься!...
   Сакина вскрикнула, приподнялась и бессильно рухнула на стул, Рустам побагровел.
   - Поздравляю, поздравляю! - говорил в саду Наджаф. - Тайком все обделали? А как же наш поэт?
   Гызетар негодовала:
   - Ждала, ждала, томилась, а угодила за черепаху!... Очень красиво. Лань влюбилась в черепаху! Да он и сам здесь, вот у ворот вышагивает! Значит, вы уже договорились? Ну, если так, ноги моей у вас не будет.
   Со странной улыбкой, перепугавшей подругу, Першан подтвердила:
   - Да, мы уговорились! - И пошла на веранду.
   Калантар настаивал, что надо дело поскорее кончать, но Рустам с необычной для него нерешительностью отнекивался, ссылался на жену, а Сакина только руками развела:
   - А я кто такая? Лучше всего девушку спросить.
   В это время и вошла Першан, поклонилась гостям, не дожидаясь приглашения, сорвала покрывало с подноса, бегло оглядела, но к сладостям не притронулась, а заинтересовалась кольцом и жемчужным ожерельем.
   - Ах, прелесть какая! И дорогие, наверно? Я согласна!
   Сваты радостно зашумели, Калантар с облегчением перевел дух, потребовал, как велит обычай, от растерянных хозяев сладкого чая, да поскорее.
   - Подождите, подождите! - вдруг кокетливо вскрикнула Першан, - Ведь самого нужного человека не хватает! - И завопила во все горло: - Салман, Салман, иди сюда!
   Рустам глазам своим не верил. От счастья, что ли, рехнулась? А дочка уже тащила на веранду недоверчиво улыбающегося парня, ласково приговаривая:
   - Ах, как ты красив, мой суженый!... - И, схватив выдолбленную ножом корку арбуза, с размаху нахлобучила ее на голову Салману. - Вот тебе мой свадебный подарок! Венец, как у шаха! Будешь знать, как без согласия девушки засылать сватов!
   По лицу, по шее Салмана струился арбузный сок, капли попали и за ворот белоснежной рубашки, он завертелся, словно от нестерпимого зуда, и это было так смешно, что Гызетар и Першан залились звонким смехом, а глядя на них, засмеялись и сваты и хозяева, даже Калантар, не теряя солидности, коротко хохотнул.
   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
   1
   По краям участка, шириною примерно в два километра, змеистыми расщелинами протянулись арыки, впадавшие где-то там, внизу, в коллекторный канал. Здесь и начиналась промывка засолонившегося клина... Майя проверила арыки, велела поливальщикам кое-где углубить русло. Разорванные клочковатые облака, похожие на кусочки бронзы, неподвижно стояли в небе; беспощадно палящие солнечные лучи жгли землю.
   Из большого арыка пустили мутную, илистую воду. Потрескавшаяся земля жадно глотала ее, чернела, набухала, а воды все прибывало, и вскоре почва насытилась, берега нижнего арыка заслезились, с них покатились зелено-синие капли.
   "Вон он - яд земли, отрава муганской почвы, выжигавшая плодородие, обрекавшая степь на гибель!" - одумала Майя.
   Растворившиеся в воде минеральные соли уплывали по арыку.
   В соломенной широкополой шляпе, защищавшей лицо от зноя, Майя шагала вдоль арыка. Было приятно, что она одна, Рустам не приехал: он бы вмешивался, командовал... Колхозники говорили, что его и Ширзада неожиданно вызвали в райком партии, а Салман отправился на ферму.
   Спустя минуту Майя подумала, что Рустам, пожалуй, не стал бы командовать, последнее время при встречах он держался мягко, чуть-чуть даже виновато.
   Увидев, что промывка проходит нормально, Майя вышла на берег Куры, где толпились высокие стога, кидавшие на скошенные луга густые тени: хотелось отдохнуть, полежать в прохладе. Была самая знойная пора летнего дня, когда даже змеи шипели и забивались под камни, лишь в тени, продуваемой речным ветерком, можно было перевести дыхание, опомниться. В последнее время Майя быстро уставала, ныли ноги и часто-часто колотилось сердце.
   К вечеру она совсем выбилась из сил и обрадовалась, что знакомый шофер довез ее из "Новой жизни" в "Красное знамя".
   Майя не забывала и про земли "Новой жизни", часто появлялась в колхозе, следила за поливом, за очисткой и ремонтом арыков. В каждом звене у нее были приятельницы - вовремя показывали, где хирели растения, где появлялись солончаки, где арык обрушился...
   Женщины и девушки жалели ее, мужчины относились с уважением., парни охотно заговаривали с Майей, но вольностей не допускали. И не раз она думала, что нет более верных и скромных поклонников красоты, чем труженики. Но ведь и Гараш вырос в трудовой семье. Что же с ним случилось? Может, и не любил Майю?
   Со всем Майя могла примириться, свыкнуться, но трудно было отказаться от воспоминаний о счастливой поре любви. Нет, она любила и была любимой. Какой-то тайный голос убеждал Майю простить мужа ради будущего, ради любви. Любовь не погибла, она жива. Соперницу Майи изгнали с позором из деревни. Муж ни разу не сказал, что не любит Майю. Почему же он сейчас отсиживается в полевом стане: то ли боится, то ли от стыда не знает, куда деваться? Может, не стоило покидать дом Рустамовых? Ведь никто не говорил: уходи! Наоборот, и Сакина и Першан уговаривали вернуться. Но жить в холодном, без любви, без ласки, будто всеми сквозняками продуваемом доме Майя не смогла бы.
   - Сестрица, да ты опять сама с собою разговариваешь! К чему бы? воскликнул вбежавший в комнату Рагим, держа в руке учебник географии.
   Окна были открыты, и доившая корову в хлеву Зейнаб услышала, прикрикнула на сына:
   - Не приставай к Майе! Лучше нарвал бы яблок!
   Сказано - сделано: через минуту перед Майей была поставлена тарелка с яблоками, похожими на пестро раскрашенные фарфоровые чашки. Рагим ждал одобрения, и Майя отважно попробовала, стараясь не морщиться от кислого сока, и сказала:
   - До чего сочное!
   Мальчик засиял, даже подпрыгнул,
   - Это я сам прививал, когда в четвертом классе учился. Правда, необыкновенное?!
   - Да, поразительно сочное. А кем ты хочешь быть?
   - Правду сказать?
   - Конечно. Говорить надо только правду.
   - А не засмеешься?
   - Ну что ты! - Рагим нравился Майе: смышленый, ловкий, ласковый с матерью. "Мне бы такого сына!" мечтала она бессонными ночами.
   - Я буду, как ты, инженером водного хозяйства! - прошептал мальчик, Мама часто жаловалась на солончаки: то посевы погибли, то в саду яблони засохли от соли. А ты солончаков не боишься! Ты их победила! А я не только колхозную землю, всю Мугань очищу от соли! Не веришь?
   - О-о, благородная и трудная цель! - серьезно сказала Майя. - Желаю тебе, Рагим, успеха!
   - Хозяйка дома? - раздался у ворот голос Кара Керемоглу.
   Рагим помчался навстречу гостю. Старика провели на веранду, усадили в кресло, запыхавшаяся Зейнаб, вытирая фартуком руки, уже бросилась к очагу, но Кара Керемоглу остановил, попросил не беспокоиться: он ненадолго...
   И, потянув из рук Рагима учебник, спросил:
   - На хлопке поработаешь?
   - Я бы с радостью! - жалобно ответил Рагим. - Да учитель сердится: "У колхоза план, и у школы план. Повадились отрывать школьников от уроков, начинать учебный год с опозданием..."
   Кара Керемоглу добродушно рассмеялся.
   - И он прав, сынок!... Шарахаемся, как от чумы, от хлопкоуборочных машин и хотим выехать на школьниках. Ну, с этого года баста! Учитесь, набирайтесь ума! А покажи-ка мне Мугань!
   Рагим развернул карту, показал Мугань, потом ткнул грязным ногтем в узкую зеленую полоску:
   - А эта часть Мугани, за рекою, - в Южном Азербайджане!
   - Араз? - с тоскою спросил Кара Керемоглу, - Араз!... Не могу спокойно смотреть: сердце трепещет!
   Майя не поняла:
   - У вас родственники за рубежом?
   - Частица моего сердца!
   - У дядюшки Кара там могилы матери и сестры, - сказал неосторожный Рагим.
   Мать дернула его за рукав, покачала головою:
   - Поменьше говори, больно много знаешь!
   Кара Керемоглу уже приободрился.
   - А велика ли наша Мугань?
   - Мы еще этого не проходили., - Рагим смутился.
   Майя поспешила на выручку:
   - Вся Мугань, раскинувшаяся в предгорьях Талыша, занимает семьсот тысяч гектаров, из них - шестьсот на нашей стороне, а сто - в Южном Азербайджане.
   Глаза Кара Керемоглу восхищенно округлились: он эти цифры знал с детства, но себя не выдал.
   - У-у-у, какой безбрежный край! Глазом не охватишь, на коне проскакать - у иноходца копыта отвалятся!... А вы знаете, почему земля Мугани белая, как седые волосы? Легенда есть, отчего она покрылась солью, а сложил легенду народ...
   Рагим так в подпрыгнул.
   - Дядюшка Кара, расскажи, расскажи! Мама, сестрица Майя, слушайте!
   Кара Керемоглу насильно усадил суетившуюся с белоснежной скатертью Зейнаб, жестом пригласил и Майю садиться, вздохнул.
   - Хорошо у меня сегодня на душе... Ну, так и быть, расскажу легенду, сложенную тысячу, а может, и сто тысяч лет назад. - И полузакрыв глаза, мечтательно улыбаясь, он начал так: - В далекие времена здесь жило племя агванов; были это отважные, добрые, честные люди. У предводителя племени выросла дочь, звали ее Мугам, никто во всем мире не смел соперничать с нею ни умом, ни красотою. У племени агванов всего-то было сто тысяч девушек, но ни одной равной Мугам. У племени агванов было сто тысяч юношей, доблестных воинов, один краше другого, один храбрее другого... Девичьи очи боялись глянуть на любого из ста тысяч юношей, - с ума сводила их мужественная, гордая красота. Но игиты из племени агванов ни на кого не обращали внимания - все они любили одну Мугам. Сто тысяч юношей готовы были бросить сердце свое к ее ногам. А Мугам день ото дня, год от года расцветала, как нежный, благоуханный цветок, но спокойным оставалось ее сердце, никому из ста тысяч юношей она не могла отдать предпочтения. Тогда старейшины племени поклялись не выдавать замуж красавицу, ибо сто тысяч юношей убили бы жениха и всю жениховскую родню и возникла бы кровавая вражда, междоусобица, великое племя исчезло бы с лица земли. Но судьба рассудила иначе!... Сын предводителя соседнего племени Мулас, охотясь, увидел у родника ясноликую Мугам и полюбил навеки - так, как земля любит воду, гром - небесные просторы, огонь - нефть. И свершилось чудо: откликнулось сердце красавицы на зов влюбленного Муласа, тайно от отца, от матери, от старейшин, - от ста тысяч юношей она убежала с возлюбленным. Они ускакали на резвых конях туда, где не было дорог и караванных троп, где не было и следа человеческих ног... Там, прижимая к груди возлюбленную, Мулас восторженно говорил: "Солнце в небе угаснет, но любовь к тебе, прекрасноликая Мугам, не исчезнет из моего сердца!"
   Так проходили дни, годы; возлюбленные не ведали ни голода, ни жажды: ведь они наслаждались душистым шербетом любви... Показалось, не будет конца райскому блаженству. Но вслед за летом приходит осень, и вслед за полднем спешит закат, и мелеют, пересыхают реки счастья. Как-то раз заметил потрясенный Мулас, что запеклись, потрескались от жажды губы любимой и она не может произнести ни слова. "Подожди, я вернусь, сейчас же вернусь!" сказал Мулас и, оставив любимую, отправился искать живительный родник.
   Прошли дни, месяцы, годы, - Мулас не вернулся, дракон времени широко разинул пасть и поглотил его... Плакала, убивалась, стонала от неразделенного горя красавица Мугам; побелели, поседели ее пышные волосы и рассыпались по степи, изморозью покрыли землю. А слезы безутешной Мугам струились по степи, и пропитывали землю горькой солью, и сливались в реки, и убегали к морю в поисках желанного Муласа... Но Мулас не вернулся. Караваны, бредущие из дальних полдневных стран, заходили сюда, но в страхе сарван - погонщик верблюдов - поворачивал обратно, увидев устилавшие пустыню седые женские волосы. И стаи птиц, возвращавшихся на север из жарких краев, залетали сюда, но, увидев потрескавшуюся от жажды, как губы красавицы, землю, в тоске улетали прочь. Наконец пришел сюда старый ашуг и, увидев сердце несчастной, сгоревшее, прахом рассыпавшееся по степи от любви и жажды, не испугался, не повернул восвояси, а пожалел бедняжку и сложил в ее честь вдохновенную песню.
   Сто тысяч девушек, сто тысяч юношей спели эту песню, а когда они состарились и ушли из этого мира, то пришли другие сто тысяч девушек и сто тысяч юношей и подхватили недопетую песню-легенду. И так будет всегда, во веки веков, - не умолкнет, не стихнет эта вечная песня... А называется песня - Мугань.
   Кара Керемоглу опустил голову и долго молчал. Взволнованные Зейнаб, Майя и мальчик тоже не осмеливались нарушить спокойствия знойного вечера. В степи, далеко за деревней, скользили, сгущались синие тени.
   - Спасибо, дядюшка, - негромко промолвила Майя. - Теперь я еще сильнее полюбила здешние края!... Знаете, дядюшка, наш Рагим поставил перед собою высокую цель: навсегда избавить Мугань от солончаков.
   - Благородное стремление! - восхитился старик. - Благословляю тебя, сынок, на столь нужное народу дело. Не отступи, не оробей, будь всегда мужественным. - Он поднялся. - Ну, я пошел к дому, а вы, доченьки, отдыхайте, отдыхайте! - И ласково провёл по шелковистым волосам сияющего, места себе не находящего от радости мальчугана.
   2
   Обойдя крайние стога, Майя едва не вскрикнула от изумления: привязав гнедого, Салман валялся на охапках душистого сена, расстегнув рубаху, скинув сапоги, раскинув широко руки и ноги.
   Майя хотела вернуться, убежать, но не успела.
   - А! Ханум! Здравствуйте, здравствуйте! - ласково сказал Салман, будто ничего между ними не произошло, будто Майя не выгоняла его, не оскорбила, Садитесь, отдохните! А я с фермы. Вдруг почувствовал, что мозги буквально расплавились от жары, вот и решил полежать, да заодно и подкрепиться. А здесь, как в яйлагах, - благодать! Садитесь закусить чем бог послал. - И он развязал белый сверток, вынул жареное мясо в кастрюле, хлеб, зелень.
   Поблагодарив за внимание, Майя отказалась.
   - Слышали, как меня опозорили? - продолжал парень, доставая из седельной сумки бутылку, - Разрешите? Всего одну пиалу для аппетита.
   - Не разрешаю! - сказала Майя строгим тоном.
   - Что поделаешь, выпью без разрешения! - жалобно сказал Салман и опрокинул в рот полную пиалу коньяку. - С горя!... - объяснил он. Страшное, безысходное горе! Клянусь, Назназ наивна, как ребенок, она перед тобою ни в чем не виновна, ее оклеветали! И эта бездушная кокетка Першан, сама строила глазки, намекала, завлекала. У-у-у! - Он снова наклонил бутылку, забулькала пенистая хмельная влага.
   - Мне пора! - сухо сказала Майя и повернулась, чтобы уйти, но Салман с отчаянием крикнул:
   - Прости, ханум, прости! Тысячу извинений! Как говорится: "И осел знает вкус меда!" И раньше заверял тебя, и сейчас повторяю: ради твоего счастья готов умереть! Майя, меня душит горе!...