Страница:
Если лицо можно изогнуть знаком вопроса, то Аранте это удалось.
— У него два брата, — выговорила она, надеясь непонятно на что.
— Но незауряден только один.
Кеннет кивнул, прочитав имя по ее шевельнувшимся губам.
— Мне очень жаль, — добавил он.
— А вот мне — ни чуточки! — свирепо вмешалась в разговор Грандиоза. — Не знаю, кого вы там между собой имеете в виду, но я искренне благодарна тому, кто избавил мир от этого памятника самому себе. У вашего Рэндалла Баккара в голове гнездились летучие мыши!
В другое время Аранта непременно оценила бы этот пассаж, но сейчас она только поджала губы.
— Тело короля видели?
— О да. В отношении тела соблюдены все формальности. Дабы никто не мог усомниться в смерти государя, тело выставлено на всеобщее обозрение в церкви Грэхема. В городе полно солдат. На ведьм еще охотятся, обвиняя в их разгуле попустительство предыдущего царствования, но, похоже, интерес к ним иссякает. — Он мельком глянул в сторону Грандиозы. — Еще бы, грядут такие перемены! Ожидается, что все, что было хорошо при предыдущем государе, при нынешнем окажется плохим. А потому горожане кинулись по домам, доказывать, какие они добропорядочные ремесленники и как они необходимы любой власти.
Он помолчал.
— Скажи мне честно: когда я уходил, ты уже знала?
Сглотнув слюну, Аранта медленно кивнула. Да. Наверное, она знала. Рэндалл мертв, как мертво у нее внутри. И она виновна. Виновна, как никто. Если бы она не ушла, Уриен Брогау никогда бы и близко…
— Подробности, — спросила она, — известны?
— Город полон разнообразных слухов. Тело короля обнаружили прикованным в подземелье, с вскрытой веной. Кровь его вытекла в землю.
Аранта громко втянула воздух сквозь зубы. Значит, это даже не был поединок, как она смела надеяться в глубине души. Значит, это было подлое, расчетливое предательство. Самое грязное поповское предательство! Инквизиторское! С их молчаливого благословения. Когда-то она думала, что из них двоих, заклятых, она — более уязвимая жертва.
— Одного не понимаю, — пробормотала она. — Да, интересы церкви, безопасность семьи, преданность брату… Но как он мог?! Как конкретно именно он мог сделать конкретно именно это?! Ему же нельзя лгать, спать с бабой, иметь собственность, защищать жизнь…
— Ну так никто и не обвиняет молодца в мелких грешках, — хмыкнул Кеннет. — Цареубийство ему по плечу, не меньше.
— А целый двор стоял и смотрел, как этот ваш героический священнослужитель волок государя в подземелье — не ближний, должно быть, свет, и мышкой проскользнуть у него едва ли получилось! — чтобы приковать там и хладнокровно, беспомощному, перерезать вены? Ну и порядочки у вас там, в старом дворце!
— Уриен Брогау как лицо духовное подсуден только церковному трибуналу, — сказала Аранта. — Срок разбирательства назначен?
— Уже было. Заседал ареопаг.
Она непроизвольно вздрогнула. Уриен Брогау стоял на месте ответчика. На месте, памятном ей по выступлению Веноны Сарианы, откуда так мощно разносится звук. Дорого бы она дала, чтобы посмотреть и послушать…
— …но ареопагу было мало работы. Глядя в глаза высокому собранию, мэтр Уриен признал, что сделал это.
— И что же?
— Сама понимаешь, ворон ворону глаз не выклюет. Тем более если вороны — из одного гнезда. Клемент Брогау воспользовался Королевским Словом. Брат-де его действовал сообразно обстоятельствам на благо государства и церкви, а потому свободен от кары светского суда, и Его свежепомазанное Величество желал бы, чтобы власть церковная прислушалась к его словам. Ведь церковь не проливает крови.
— Ну да. Она нас просто-напросто заживо жжет. И что же, прислушался ареопаг к королевской воле?
— А как же! Они всегда поперву друг перед другом заигрывают. Однако слушай! Он может, если ему угодно, соблюдать обеты, данные им в твердой памяти и совершенно добровольно. Строгость и воздержание ему зачтутся: не здесь, так там. Но он теряет право служить мессу, исповедовать, поскольку нечист перед Создателем, и быть исповедуемым самому, дабы жил со своими грехами, и нес их тяжесть, не перекладывая ее на чужие плечи. Также не смеет он входить в храм Господень и ступать на освященную землю, покуда церковь не удостоверится в полноте его раскаяния и не дарует ему прощения. Ежели же таковое прощение последует после его смерти, до той поры надлежит ему покоиться вне пределов церковной ограды. Сняли с него перстень с галькой. Повезло приятелю Уриену, что он тощий; заплыл бы пальчик жиром, так отрубили бы с пальчиком. И то было сказано, что церковь милостива. «Он не камень, — сказано ему, — он — трещина в камне».
— Интердикт! — выдохнула Аранта. — Каково?! Король простил, а церковь — не прощает. Одним братниным словом держится. Одному — коврижки, а другому — шишки. Поневоле начинаешь уважать Клемента Брогау. Ну что ж, пускай побудет господин инквизитор и в нашей шкуре.
— К вопросу о наших шкурах, — продолжил Кеннет с набитым ртом. — Разумеется, настали черные дни для верных дому Баккара. Однако пока суд да дело, цареубийства и кары на цареубийц, наши с тобой имена и приметы никто по площадям не выкликает. Канули, как в воду — ой, прости! — и ладно.
— А я не поняла, — вновь раздался из-за его спины вредный голосок Грандиозы, — за которого из них вы больше переживаете?
Медленно-медленно, словно преодолевая сопротивление среды, Аранта повернула голову. Фраза выползла, словно змея изо рта:
— Я любила Рэндалла Баккара.
В этот миг перед ее внутренним взором действительно вставали зеленые поля и белые дороги, и Рэндалл: прекрасный, молодой, двадцативосьмилетний. Не тот, из королевской ложи, белое лицо вполоборота, неподвижная рука на подлокотнике кресла.
— Мы знали их обоих, — укоризненно сказал Кеннет. — И вот что… Анеля, принеси-ка Аранте воды.
Анелька, уже разобравшаяся насчет урожденного дворянства, дернула острым плечиком и напомнила, что она тут не горничная.
— Пожалуйста, — прорычал Кеннет. Волшебное слово оказало волшебное действие. Грандиоза поднялась и удалилась, немузыкально заведя: «Топором выруба-а-ала полынь…»
— Будь он проклят, — сказала Аранта, все еще пребывая мыслями там, в прежних годах, где трава по пояс, по грудь в росе. — Пусть будет проклят на одиночество, презрение, смерть и забвение после смерти. Небеса не слышат меня, потому что я ведьма, но пусть услышит земля, по которой я хожу, частица которой я есть и в которую лягу, когда выйдет мой срок. Король простил, церковь наказала, а я — найду и убью. Вы оба свободны. Я возвращаюсь в Констанцу.
«Топором вырубала полы-ы-ынь…» — мстительно выводила с берега Грандиоза.
— Да нет его в Констанце, — нехотя выговорил Кеннет. — Клемент дал ему эскорт, чертовски похожий на конвой, и наш злодей в единые сутки покинул столицу. Дабы не смущать подданных присутствием цареубийцы у подножия трона. И никуда ты одна не пойдешь. Во всяком случае теперь, пока у тебя в глазах один пепел. Я предпочитаю следовать за тобой, когда ты рассуждаешь, а не бесишься. Месть — слово пустое. Оно выдохнется прежде, чем ты пройдешь половину пути.
— А с королевскими детьми что? — спросила Аранта, переждав немного. — Живы они?
— Королевские дети, похоже, один из пунктиков нового правления. Они ведь не говорят: «Рэндалл Баккара». Они говорят: «Человек, называвший себя Рэндаллом Баккара». Таким образом, они оставляют сомнительным статус детей.
У Аранты было ощущение, что она развалится на куски, если перестанет поддерживать себя за локти.
— Они убьют Райса, — глухо сказала она. — Не сразу, но это ясно, как день. Он сын царствовавшего короля. И Ренату заодно. Иначе она может выйти замуж и тоже претендовать на сбою часть пирога. Или на весь пирог.
Она вспомнила черную головенку на тонкой шее, ребенка, заснувшего посреди театрального хлама. Мальчика, которого ей даже не позволили подержать на руках. Раиса Баккара, по возрасту годящегося в ее собственные сыновья. По времени ее знакомства с его отцом — тоже. Проклятие, он должен был быть ее сыном! У нее нет слов, чтобы втолковать это Кеннету, а Грандиоза слишком молода, ей не понять.
Впрочем, будь Райс ее сыном, будь она не более чем матерью наследника, ей бы его не спасти. Ей пришлось бы , только сидеть рядом и смотреть, как люди, свершившие переворот, входят к ее сыну, чтобы убить его. И она ничего не смогла бы сделать.
— …но с Ренатой, конечно, проще. Ее могут насильно постричь в монастырь. Детей разделили?
— Нет.
— Я — служанка Баккара, — горько сказала Аранта. — Вот тебе и повод вернуться. Мне следовало пожертвовать собой, когда надо было спасать его, а не теперь, когда я могу только мстить. Сбежала, как крыса с корабля. Но даже теперь, когда он мертв… — Она зажмурилась. Она знала, что сейчас произойдет. Неотвратимо. Сейчас она наложит на себя заклятие подобно тому, как когда-то Рэндалл Баккара заколдовал самого себя на любовь к ней. — Моя верность переходит по наследству. Теперь я принадлежу Райсу. Клянусь тебе, Кеннет, во мне живет магия. Я способна воспитать Райса, дать ему Могущество и вернуть ему трон.
— Для одного мальчика это уже сделали. Ты его этим осчастливишь?
— Я хотя бы спасу ему жизнь. Брогау не смогут твердо сидеть на престоле, зная, что наследники Баккара живы, даже если их прилюдно объявили ублюдками. У подданных не должно быть альтернативы. Иначе всегда найдется кто-то, способный вытащить их из рукава и разыграть как сильную карту. Клемент уберет их не сразу, но так, чтобы не дать вырасти смуте. Итак, где дети?
— Ты спрашиваешь меня так, словно я знаю, — хмыкнул Кеннет.
— Ты выяснил так много. Я имею основания полагать, что и такая мелочь попалась в твои сети, — резонно заметила Аранта. — Они в Башне?
— В Башне? — Кеннет невесело ухмыльнулся. — Ты, вероятно, не в курсе, что тот памятный налет и разгром тоже возглавлял Уриен?
Подошедшая Грандиоза, не сдержавшись, фыркнула:
— Может, он и казну разграбил по дороге? Впечатление такое, будто на него специально повесят все дерьмо и замочат в финале. Что он такое, этот ваш Уриен Брогау? — Анелька нагнулась, чтобы сунуть в рот еще кусок жаренного на прутике хлеба. — Он что, ест маленьких детей?
Аранта дернула уголком рта.
— Я никогда не видела, чтобы он ел, — сказала она, сдерживая раздражение. Если так пойдет и дальше, она скоро начнет заикаться. Она уже жалела о собственной благотворительности. Анелька вырастала в помеху. Кеннету, к примеру, хотя бы ничего не требовалось объяснять. — Равно как и чтобы он спал. Он слишком хорошо воспитан, чтобы выставлять такие вещи напоказ. Тебе будет достаточно знать, что это самый умный подлец королевства. И что он выглядит, как твоя эротическая фантазия.
— Ну, в общем, — поддержал ее Кеннет, — если ты выбираешь себе врага, лучше, если он тебя не умнее.
— 0-о-у! — только и промычала Анелька, проталкивая в горло непрожеванный кусок. — А давайте ему сдадимся!
— Дети отправлены в Хендрикье, — сказал наконец Кеннет, — «дабы удалить их от трона во избежание давления, склоки и смут, вызванных их происхождением, и взрастить их в соответствии с высоким родством матери, урожденной принцессы Амнези». О Баккара, как ты понимаешь, ни слова.
— И кого они облекли столь высоким доверием?
— Меня Грандиоза засмеет, — протянул Кеннет почти, жалобно. — Это смешнее, чем то, что написано у нее на…
— Вот черт, — беспомощно сказала Аранта. — Куда ни кинь… Как они это провернули?
— Патриарх согласился, что мэтр Уриен — бывший преподобный Уриен, так его теперь надлежит называть — обладает достаточным интеллектуальным багажом, чтобы доверить ему образование наследников самого высокого ранга. Даже учитывая все прискорбные обстоятельства недавнего прошлого, было бы непростительным расточительством пустить прахом эту сумму опыта и знаний…
— Однако своих детей король Брогау брату не вручил. Хотя мог бы, если бы желал явить публичный знак доверия. Немудрено. Он наверняка не хочет, чтобы цареубийца обладал средством давления на власть. И это значит, что Клемент обладает средством давления на самого Уриена. Королевское Слово! Если бы не Королевское Слово, не миновать бы Уриену еще одного расследования, приватного. Церкви наверняка интересно, не коснулся ли он проклятой крови, выпуская ее в землю. И к моменту, когда бы они закончили это свое расследование, вне зависимости от его результата, от уважаемого мэтра Уриена летели бы только клочки по закоулочкам. Кстати… никто не убедит меня в том, что он ее не коснулся. Ведь он знал, с чем имеет дело. Понятно, почему брат прикрыл его Королевским Словом. Он нужен ему для грязной работы. Где одно цареубийство, там и два. Смотри-ка, в правящих кругах стало модным иметь карманное чудовище, которое одно во всем виновато. Это я положила начало славной традиции. Лишенный права исповедовать и исповедоваться… Стало быть, никто никогда не узнает правды. Что ж, план их как на ладони. Уриену, как бы так выразиться, не привыкать, да и терять ему, по существу, нечего. И верность брату он доказал: Едва ли это будет его инициатива, и, пожалуй, он сделает это без удовольствия. Тем не менее сделает. А Клемент опять выйдет без единого пятнышка. Теперь ты понимаешь, почему это — мое дело? Руки Уриена в крови мага, и я единственная, кого можно ему противопоставить. При самом невыгодном раскладе я как минимум равна ему по силе крови.
— Ладно, ладно! Найдем и убьем, и даже разговаривать с ним не станем, — неискренне, как ей показалось, согласился Кеннет. — Но давай завтра, а? Я устал, сказать по правде, а в Хендрикье путь неблизкий. Я, когда все это выяснил, решил, что теперь нам туда дорога, и лучше нам эту дорогу делать верхом. Кто-нибудь возражает?
3. РУКА И СЕРДЦЕ ПРИЛАГАЮТСЯ
— У него два брата, — выговорила она, надеясь непонятно на что.
— Но незауряден только один.
Кеннет кивнул, прочитав имя по ее шевельнувшимся губам.
— Мне очень жаль, — добавил он.
— А вот мне — ни чуточки! — свирепо вмешалась в разговор Грандиоза. — Не знаю, кого вы там между собой имеете в виду, но я искренне благодарна тому, кто избавил мир от этого памятника самому себе. У вашего Рэндалла Баккара в голове гнездились летучие мыши!
В другое время Аранта непременно оценила бы этот пассаж, но сейчас она только поджала губы.
— Тело короля видели?
— О да. В отношении тела соблюдены все формальности. Дабы никто не мог усомниться в смерти государя, тело выставлено на всеобщее обозрение в церкви Грэхема. В городе полно солдат. На ведьм еще охотятся, обвиняя в их разгуле попустительство предыдущего царствования, но, похоже, интерес к ним иссякает. — Он мельком глянул в сторону Грандиозы. — Еще бы, грядут такие перемены! Ожидается, что все, что было хорошо при предыдущем государе, при нынешнем окажется плохим. А потому горожане кинулись по домам, доказывать, какие они добропорядочные ремесленники и как они необходимы любой власти.
Он помолчал.
— Скажи мне честно: когда я уходил, ты уже знала?
Сглотнув слюну, Аранта медленно кивнула. Да. Наверное, она знала. Рэндалл мертв, как мертво у нее внутри. И она виновна. Виновна, как никто. Если бы она не ушла, Уриен Брогау никогда бы и близко…
— Подробности, — спросила она, — известны?
— Город полон разнообразных слухов. Тело короля обнаружили прикованным в подземелье, с вскрытой веной. Кровь его вытекла в землю.
Аранта громко втянула воздух сквозь зубы. Значит, это даже не был поединок, как она смела надеяться в глубине души. Значит, это было подлое, расчетливое предательство. Самое грязное поповское предательство! Инквизиторское! С их молчаливого благословения. Когда-то она думала, что из них двоих, заклятых, она — более уязвимая жертва.
— Одного не понимаю, — пробормотала она. — Да, интересы церкви, безопасность семьи, преданность брату… Но как он мог?! Как конкретно именно он мог сделать конкретно именно это?! Ему же нельзя лгать, спать с бабой, иметь собственность, защищать жизнь…
— Ну так никто и не обвиняет молодца в мелких грешках, — хмыкнул Кеннет. — Цареубийство ему по плечу, не меньше.
— А целый двор стоял и смотрел, как этот ваш героический священнослужитель волок государя в подземелье — не ближний, должно быть, свет, и мышкой проскользнуть у него едва ли получилось! — чтобы приковать там и хладнокровно, беспомощному, перерезать вены? Ну и порядочки у вас там, в старом дворце!
— Уриен Брогау как лицо духовное подсуден только церковному трибуналу, — сказала Аранта. — Срок разбирательства назначен?
— Уже было. Заседал ареопаг.
Она непроизвольно вздрогнула. Уриен Брогау стоял на месте ответчика. На месте, памятном ей по выступлению Веноны Сарианы, откуда так мощно разносится звук. Дорого бы она дала, чтобы посмотреть и послушать…
— …но ареопагу было мало работы. Глядя в глаза высокому собранию, мэтр Уриен признал, что сделал это.
— И что же?
— Сама понимаешь, ворон ворону глаз не выклюет. Тем более если вороны — из одного гнезда. Клемент Брогау воспользовался Королевским Словом. Брат-де его действовал сообразно обстоятельствам на благо государства и церкви, а потому свободен от кары светского суда, и Его свежепомазанное Величество желал бы, чтобы власть церковная прислушалась к его словам. Ведь церковь не проливает крови.
— Ну да. Она нас просто-напросто заживо жжет. И что же, прислушался ареопаг к королевской воле?
— А как же! Они всегда поперву друг перед другом заигрывают. Однако слушай! Он может, если ему угодно, соблюдать обеты, данные им в твердой памяти и совершенно добровольно. Строгость и воздержание ему зачтутся: не здесь, так там. Но он теряет право служить мессу, исповедовать, поскольку нечист перед Создателем, и быть исповедуемым самому, дабы жил со своими грехами, и нес их тяжесть, не перекладывая ее на чужие плечи. Также не смеет он входить в храм Господень и ступать на освященную землю, покуда церковь не удостоверится в полноте его раскаяния и не дарует ему прощения. Ежели же таковое прощение последует после его смерти, до той поры надлежит ему покоиться вне пределов церковной ограды. Сняли с него перстень с галькой. Повезло приятелю Уриену, что он тощий; заплыл бы пальчик жиром, так отрубили бы с пальчиком. И то было сказано, что церковь милостива. «Он не камень, — сказано ему, — он — трещина в камне».
— Интердикт! — выдохнула Аранта. — Каково?! Король простил, а церковь — не прощает. Одним братниным словом держится. Одному — коврижки, а другому — шишки. Поневоле начинаешь уважать Клемента Брогау. Ну что ж, пускай побудет господин инквизитор и в нашей шкуре.
— К вопросу о наших шкурах, — продолжил Кеннет с набитым ртом. — Разумеется, настали черные дни для верных дому Баккара. Однако пока суд да дело, цареубийства и кары на цареубийц, наши с тобой имена и приметы никто по площадям не выкликает. Канули, как в воду — ой, прости! — и ладно.
— А я не поняла, — вновь раздался из-за его спины вредный голосок Грандиозы, — за которого из них вы больше переживаете?
Медленно-медленно, словно преодолевая сопротивление среды, Аранта повернула голову. Фраза выползла, словно змея изо рта:
— Я любила Рэндалла Баккара.
В этот миг перед ее внутренним взором действительно вставали зеленые поля и белые дороги, и Рэндалл: прекрасный, молодой, двадцативосьмилетний. Не тот, из королевской ложи, белое лицо вполоборота, неподвижная рука на подлокотнике кресла.
— Мы знали их обоих, — укоризненно сказал Кеннет. — И вот что… Анеля, принеси-ка Аранте воды.
Анелька, уже разобравшаяся насчет урожденного дворянства, дернула острым плечиком и напомнила, что она тут не горничная.
— Пожалуйста, — прорычал Кеннет. Волшебное слово оказало волшебное действие. Грандиоза поднялась и удалилась, немузыкально заведя: «Топором выруба-а-ала полынь…»
— Будь он проклят, — сказала Аранта, все еще пребывая мыслями там, в прежних годах, где трава по пояс, по грудь в росе. — Пусть будет проклят на одиночество, презрение, смерть и забвение после смерти. Небеса не слышат меня, потому что я ведьма, но пусть услышит земля, по которой я хожу, частица которой я есть и в которую лягу, когда выйдет мой срок. Король простил, церковь наказала, а я — найду и убью. Вы оба свободны. Я возвращаюсь в Констанцу.
«Топором вырубала полы-ы-ынь…» — мстительно выводила с берега Грандиоза.
— Да нет его в Констанце, — нехотя выговорил Кеннет. — Клемент дал ему эскорт, чертовски похожий на конвой, и наш злодей в единые сутки покинул столицу. Дабы не смущать подданных присутствием цареубийцы у подножия трона. И никуда ты одна не пойдешь. Во всяком случае теперь, пока у тебя в глазах один пепел. Я предпочитаю следовать за тобой, когда ты рассуждаешь, а не бесишься. Месть — слово пустое. Оно выдохнется прежде, чем ты пройдешь половину пути.
— А с королевскими детьми что? — спросила Аранта, переждав немного. — Живы они?
— Королевские дети, похоже, один из пунктиков нового правления. Они ведь не говорят: «Рэндалл Баккара». Они говорят: «Человек, называвший себя Рэндаллом Баккара». Таким образом, они оставляют сомнительным статус детей.
У Аранты было ощущение, что она развалится на куски, если перестанет поддерживать себя за локти.
— Они убьют Райса, — глухо сказала она. — Не сразу, но это ясно, как день. Он сын царствовавшего короля. И Ренату заодно. Иначе она может выйти замуж и тоже претендовать на сбою часть пирога. Или на весь пирог.
Она вспомнила черную головенку на тонкой шее, ребенка, заснувшего посреди театрального хлама. Мальчика, которого ей даже не позволили подержать на руках. Раиса Баккара, по возрасту годящегося в ее собственные сыновья. По времени ее знакомства с его отцом — тоже. Проклятие, он должен был быть ее сыном! У нее нет слов, чтобы втолковать это Кеннету, а Грандиоза слишком молода, ей не понять.
Впрочем, будь Райс ее сыном, будь она не более чем матерью наследника, ей бы его не спасти. Ей пришлось бы , только сидеть рядом и смотреть, как люди, свершившие переворот, входят к ее сыну, чтобы убить его. И она ничего не смогла бы сделать.
— …но с Ренатой, конечно, проще. Ее могут насильно постричь в монастырь. Детей разделили?
— Нет.
— Я — служанка Баккара, — горько сказала Аранта. — Вот тебе и повод вернуться. Мне следовало пожертвовать собой, когда надо было спасать его, а не теперь, когда я могу только мстить. Сбежала, как крыса с корабля. Но даже теперь, когда он мертв… — Она зажмурилась. Она знала, что сейчас произойдет. Неотвратимо. Сейчас она наложит на себя заклятие подобно тому, как когда-то Рэндалл Баккара заколдовал самого себя на любовь к ней. — Моя верность переходит по наследству. Теперь я принадлежу Райсу. Клянусь тебе, Кеннет, во мне живет магия. Я способна воспитать Райса, дать ему Могущество и вернуть ему трон.
— Для одного мальчика это уже сделали. Ты его этим осчастливишь?
— Я хотя бы спасу ему жизнь. Брогау не смогут твердо сидеть на престоле, зная, что наследники Баккара живы, даже если их прилюдно объявили ублюдками. У подданных не должно быть альтернативы. Иначе всегда найдется кто-то, способный вытащить их из рукава и разыграть как сильную карту. Клемент уберет их не сразу, но так, чтобы не дать вырасти смуте. Итак, где дети?
— Ты спрашиваешь меня так, словно я знаю, — хмыкнул Кеннет.
— Ты выяснил так много. Я имею основания полагать, что и такая мелочь попалась в твои сети, — резонно заметила Аранта. — Они в Башне?
— В Башне? — Кеннет невесело ухмыльнулся. — Ты, вероятно, не в курсе, что тот памятный налет и разгром тоже возглавлял Уриен?
Подошедшая Грандиоза, не сдержавшись, фыркнула:
— Может, он и казну разграбил по дороге? Впечатление такое, будто на него специально повесят все дерьмо и замочат в финале. Что он такое, этот ваш Уриен Брогау? — Анелька нагнулась, чтобы сунуть в рот еще кусок жаренного на прутике хлеба. — Он что, ест маленьких детей?
Аранта дернула уголком рта.
— Я никогда не видела, чтобы он ел, — сказала она, сдерживая раздражение. Если так пойдет и дальше, она скоро начнет заикаться. Она уже жалела о собственной благотворительности. Анелька вырастала в помеху. Кеннету, к примеру, хотя бы ничего не требовалось объяснять. — Равно как и чтобы он спал. Он слишком хорошо воспитан, чтобы выставлять такие вещи напоказ. Тебе будет достаточно знать, что это самый умный подлец королевства. И что он выглядит, как твоя эротическая фантазия.
— Ну, в общем, — поддержал ее Кеннет, — если ты выбираешь себе врага, лучше, если он тебя не умнее.
— 0-о-у! — только и промычала Анелька, проталкивая в горло непрожеванный кусок. — А давайте ему сдадимся!
— Дети отправлены в Хендрикье, — сказал наконец Кеннет, — «дабы удалить их от трона во избежание давления, склоки и смут, вызванных их происхождением, и взрастить их в соответствии с высоким родством матери, урожденной принцессы Амнези». О Баккара, как ты понимаешь, ни слова.
— И кого они облекли столь высоким доверием?
— Меня Грандиоза засмеет, — протянул Кеннет почти, жалобно. — Это смешнее, чем то, что написано у нее на…
— Вот черт, — беспомощно сказала Аранта. — Куда ни кинь… Как они это провернули?
— Патриарх согласился, что мэтр Уриен — бывший преподобный Уриен, так его теперь надлежит называть — обладает достаточным интеллектуальным багажом, чтобы доверить ему образование наследников самого высокого ранга. Даже учитывая все прискорбные обстоятельства недавнего прошлого, было бы непростительным расточительством пустить прахом эту сумму опыта и знаний…
— Однако своих детей король Брогау брату не вручил. Хотя мог бы, если бы желал явить публичный знак доверия. Немудрено. Он наверняка не хочет, чтобы цареубийца обладал средством давления на власть. И это значит, что Клемент обладает средством давления на самого Уриена. Королевское Слово! Если бы не Королевское Слово, не миновать бы Уриену еще одного расследования, приватного. Церкви наверняка интересно, не коснулся ли он проклятой крови, выпуская ее в землю. И к моменту, когда бы они закончили это свое расследование, вне зависимости от его результата, от уважаемого мэтра Уриена летели бы только клочки по закоулочкам. Кстати… никто не убедит меня в том, что он ее не коснулся. Ведь он знал, с чем имеет дело. Понятно, почему брат прикрыл его Королевским Словом. Он нужен ему для грязной работы. Где одно цареубийство, там и два. Смотри-ка, в правящих кругах стало модным иметь карманное чудовище, которое одно во всем виновато. Это я положила начало славной традиции. Лишенный права исповедовать и исповедоваться… Стало быть, никто никогда не узнает правды. Что ж, план их как на ладони. Уриену, как бы так выразиться, не привыкать, да и терять ему, по существу, нечего. И верность брату он доказал: Едва ли это будет его инициатива, и, пожалуй, он сделает это без удовольствия. Тем не менее сделает. А Клемент опять выйдет без единого пятнышка. Теперь ты понимаешь, почему это — мое дело? Руки Уриена в крови мага, и я единственная, кого можно ему противопоставить. При самом невыгодном раскладе я как минимум равна ему по силе крови.
— Ладно, ладно! Найдем и убьем, и даже разговаривать с ним не станем, — неискренне, как ей показалось, согласился Кеннет. — Но давай завтра, а? Я устал, сказать по правде, а в Хендрикье путь неблизкий. Я, когда все это выяснил, решил, что теперь нам туда дорога, и лучше нам эту дорогу делать верхом. Кто-нибудь возражает?
3. РУКА И СЕРДЦЕ ПРИЛАГАЮТСЯ
На этот раз Аранту разбудил шепоток ручья. Не то чтобы он молчал всю ночь, а теперь его словно разморозило: просто ее подсознание достигло той степени внутренней готовности, когда созрело действие. Вот она и услыхала шелестящие переливы воды, и они показались ей горном, зовущим в путь. Оставалось несколько минут до рассвета, и в этот момент Аранта твердо решила уйти одна.
Понятно, почему ей хотелось отвязаться от Анельки: в предстоящем ей предприятии Аранте потребовались бы все ее моральные ресурсы. Вся магия, живущая в ней. Она не могла тратить себя на обессиливающее бесплодное раздражение. В последнее время ей стало казаться, что в Аннелизу ван дер Хевен уходят все ее душевные силы.
Оставить Кеннета она решилась по другой причине. Дело было не в его страсти обсуждать приказы: в споре с ним, как правило, рождалась истина, и потом, довольно часто они спорили не о том, надо ли вообще что-либо делать, а о том, каким образом это сделать лучше. Во-вторых, он прекрасно чувствовал момент, когда стоит заткнуться и исполнять. Кеннет — лучшее из того, что следует иметь в драке у себя за спиной. Нет. Ее тревожила его расположенность жертвовать собой, а именно его ей меньше всего хотелось принести в жертву. Даже ради детей Рэндалла, которые пока представляли собой некую абстракцию, цель жизни и идеал служения, а не нечто живое и теплое настолько же, насколько живым и теплым был Кеннет. Избавившись от Кеннета, Аранта избавилась бы от необходимости делать выбор. К тому же, оставив на его попечение Анельку, она не испытывала бы и угрызений совести.
Аранта поднялась и осторожно огляделась. Лошади тяжело переступали во сне где-то за стеной сплошного тумана. Анелька спала возле умершего костра, с головой завернувшись в плащ: ее нещадно кусал кровососущий гнус. Кеннет тоже вроде бы не шевелился: лежал на боку, подперев голову плечом и выбросив вперед правую руку. На саму Аранту ни комарика не село: трудилась магия, властная над миром скотским и миром вещным. Бесшумно распустив тесемки, Аранта вытянула из мешка краюху и, вспомнив вчерашние наставления Кеннета, отсыпала из кисета горсть соли. Магия — магией, а лошадь — лошадью. Они друг дружку в первый раз видят. Даже тому, на ком ты ездишь, следует время от времени доставлять удовольствие.
Она не видела ничего плохого в том, чтобы позаимствовать лошадь. В конце концов, та была куплена на ее деньги.
Прикормив и распутав скотину, она сообразила, что дала маху. Лошади паслись расседланными: она сама их вчера расседлала, потому что Кеннету одному это было несподручно, а Грандиоза, как всегда, восседала знатной барыней. Возвращаться к костру за упряжью показалось ей плохой идеей: одно дело уйти налегке, чуть шелестя по мокрой траве босыми ногами, и совсем другое — волоча, на себе полпуда ремней, бляшек, пряжек, войлочный потник и глыбищу самого седла. Не может быть ничего унизительнее, если ее застанут. Скрепя сердце решилась обойтись так, тем более что лошадь, тычась мохнатыми ноздрями в горсть, полную соли, проявляла все признаки дружелюбия. Взявшись за гриву, Аранта озиралась в поисках, куда бы залезть, чтобы сесть верхом… или хотя бы боком.
— Следует понимать, что я утратил твое доверие?
Кеннет возник, должно быть, из тумана, и крепко держал лошадь за гриву с другой стороны. Невыспавшийся, хмурый, с нелепым вихром, топорщившимся надо лбом. Злой. Ну, это можно понять. Она бы тоже разозлилась.
— Не надо этого затравленного взгляда. Вот седло и сбруя. — Он бросил ношу к ее ногам. — Седлай, я помогу. Потфею под хвост… Давай просто поговорим.
Ему легко. Его голова — повыше лошадиной спины.
— Кеннет, — сказала она, держась за гриву со своей стороны, — это только мое дело. Это мое глубоко личное чувство. Это касается только Рэндалла и меня. Вам с Анелькой тут делать нечего.
— Хорошо, — усилием воли Кеннет сделал голос ровным, — значит, поговорим о Рэндалле и о тебе. Я прожил несколько лет, не вылезая из твоих сеней. За эти несколько сотен ночей не было ни одной, чтобы король прошел мимо меня, и ты заперла бы дверь перед моим носом. Что бы там ни было между вами в войну, с победой это кончилось. Обманывать можешь кого угодно, включая себя. Но я знаю правду. Так — не любят.
Аранта внутренне вздрогнула, пораженная тем, что он почти слово в слово повторил слова другого человека. Врага. Ложь, которую они с Рэндаллом вместе — сами! — сделали правдой. Есть ли под этим небом что-то, зависящее не от нас?
— Все сложнее, — сказала она, глядя мимо Кеннета. — Каким-то образом Рэндалл, плох он или хорош, жил во мне. С его физической смертью то, что во мне, умерло тоже. Я не буду говорить тебе про любовь. Но во мне есть магия, и она питается… всякой дрянью. Обидой, ненавистью, злобой. Я никогда не умела выезжать на высоких чувствах, как Рэндалл, который играл ими шутя. Я знаю, что я способна спасти детей. Я только не знаю — какой ценой. Учитывая достоинства того, кто мне противостоит, скорее всего — ценой жизни. Кеннет, я не хочу, чтобы это была твоя жизнь.
— Однажды я это уже слышал, — буркнул Кеннет, указав на обрубок. — Ты так ценишь мою жизнь, что забываешь о моем мнении.
— Как ты меня услышал?
Кеннет хмуро усмехнулся.
— Никто не похвалится, будто увел коня у меня из-под носа. Когда лошадь распутывают, она ступает по-другому. Изменяется ритм. А я ж на земле сплю. Отдается в самое ухо… Я тяну, застегивай пряжку. Нет, на следующую дырку. Господи, да на что же ты рассчитываешь без меня?
— А Анелька? — Ничтоже сумняшеся, Аранта двинула в бой тяжелую артиллерию. Чтобы отвязаться от него, годится и Грандиозиной тайной пожертвовать. — Ее я в любом случае с собой не возьму. Мне не нужны жертвы среди детей. На кого, кроме тебя, я смогу ее оставить? И, между прочим, если ты будешь к ней немного снисходительнее, она может составить счастье всей твоей жизни. Она, как мне кажется, не против.
Уши Кеннета вспыхнули, словно она сказала ему в лицо бог весть какую непристойность. И она могла поклясться, что его трясет. На минуту она даже забыла о себе и своей сверхзадаче.
— Аранта, я повторюсь. Прежде чем объяснять мне, кого мне хотеть, ты могла бы поинтересоваться моим мнением. С чего ты взяла, будто я положу глаз на вертлявую писюху, у которой равно что в голове, что на языке медный грош и горсть блестящих пуговиц? Я люблю тебя.
Ненависть, обида, злоба сделали рты изумленным «о!» и уселись рядком на травку, оставив ее с Кеннетом один на один.
— Извини. Вырвалось. Больше не повторится. Я знаю, — угол рта у него дернулся, безуспешно изображая улыбку, — ты сбегаешь немедленно, стоит тебе это услышать. Тебе нечего меня бояться. Считай, я ничего не говорил.
Держась, чтобы не потерять равновесие, сперва за поводья, потом за кованые кольца удил, Аранта осторожно, один крохотный шажок за другим, перешла на его сторону лошади. Кеннет как будто даже слегка попятился. Словно это ему было что терять.
— Кеннет, — спросила она, — ты с ума сошел? Давно?
— С ума я сошел намного раньше, чем ты могла заподозрить. Представь себе ораву молодых оболтусов, на которую приходится весьма ограниченное количество женщин. И единственная из них, кого можно любить, а не просто… ну, понимаешь… женщина короля. О тебе много говорили в солдатских палатках… да и выше, я думаю… и наверняка не всегда так, как бы тебе это нравилось.
— О! Выше делали ставки, как долго я продержусь, — мрачно заметила Аранта. — И кому достанусь после.
— Я хотел бы сказать, что твой взгляд пронзил мне сердце… но, в общем, я был такой же жеребец, как три сотни других, наскоро поставленных старейшинами под знамена Камбри.
— И… и девушка у тебя была? В смысле — до войны?
— Я должен был жениться, — сказал Кеннет. — Но тут подоспела весть о войне. И поскольку я старший сын, то мне выпала большая честь, а моему брату — меньшая. Моя невеста.
— Ты скучаешь по ней?
Кеннет опустил глаза. Румянец все так и не сходил с его смуглых скул.
— Даже не помню, как она выглядела. Кто-то из родственниц. Когда стало ясно, кто уходит, а кто остается, контакты между нами прекратились. Я ведь мог не вернуться… я и не вернулся. Аранта, убери руки. Больше, чем жалость, я ненавижу только, когда меня жалеешь ты. Ты, конечно же, и не вспоминала обо мне, когда забывала затворить дверь, ведущую в твою спальню. Тысячу раз я гадал: читаешь ты еще или уже заснула, не погасив свечей. И что будет, если я войду?
— И… не вошел?
— Да ведь ты пришибла бы меня своей магией… или позвала бы на помощь. То-то было бы… стыда. Так, стоял в дверях… пару раз.
Аранта молча помотала головой. Все ее одинокие ночи вспомнились ей так отчетливо, словно все они были сегодняшними. Дерево за спиной росло весьма кстати, чтобы к нему привалиться. Все эти проклятые ночи, одна за одной убеждавшие ее в том, что сама по себе она не может быть желанна. И если бы Кеннет вошел… о, с каким чудовищным наслаждением она оставила бы Рэндалла в дураках с его интригами и планами, с его заклятиями и проклятиями, с его развесистыми рогами!
— Господи… Кеннет! — беспомощно пробормотала она. Да, она была беспомощна перед ним. Перед юным лучником, веселым, как дельфин, и беспечным, как щенок, и перед всем тем, чем он стал с тех пор. Ведь если бы тогда, сразу после битвы при Констанце, речь шла только о жалости, она нашла бы на его сегодняшнее место сотни кандидатов. Столько, сколько прошло по госпиталям через ее руки. Она встречалась глазами с тысячами глаз. Кеннет, увидев которого впервые, она сказала себе, что влюбилась бы, если бы не Рэндалл. Если бы рядом не стоял Рэндалл, определивший ей ее место и условия существования. Условия, включавшие в себя одинокую спальню. Внезапно она взглянула на Рэндалла так, словно он был от нее по другую сторону зеркала. Пусть там и остается. Бессильный, способный наблюдать… и клясть. По сравнению с ним Кеннет был до умопомрачения живой.
— Кеннет!
Как откровенно ненавидел его Рэндалл, справедливо считая Кеннета щитом, за которым Аранта укрывалась и который в случае необходимости могла выставить вместо себя. Против него. Как противника, наделив его соответственно могуществом и поделившись опытом. Ведь Рэндалл всегда был прозорливее ее.
Все произошло… быстро. Когда-то посреди череды своих разочарований Аранта утешала себя тем, что, возможно, то, о чем слагают сказки для взрослого уха, окажется не столь уж хорошо.
Но это оказалось лучше. И дело даже не в том моменте исступленного наслаждения, ради которого затевают игру искушенные в деле. Она этот момент, можно сказать, пропустила и даже не встревожилась, справедливо полагая, что все придет со временем и с мастерством. Ох, если бы только у нее достало времени, чтобы развить мастерство.
Нет, ощущение полного и абсолютного счастья подарили ей встречный трепет юного тела, нетерпение, едва ли не превосходящее ее собственное, горячая гладкая кожа плеч, с которых она сама сорвала рубашку, и то, как они, зажмурившись от нестерпимого блаженства, целовали друг друга до одури… до головокружения, до потери… ой, равновесия!.. контроля… и, кажется, инициативы…
Разумеется, она боялась, как всякая, кто слишком много думает о первом разе, и боль показалась ей сильной, почти невыносимой, но, слава Заступнице — моментальной. Недоуменное выражение на лице Кеннета, сообразившего, в чем дело, но, как это водится у мужчин — поздновато, и то держалось дольше. И после, смущенный собственным напором и, главное, быстротой, с которой все случилось, он посмотрел на нее виновато.
— Аранта, клянусь богом… я не знал…
Понятно, почему ей хотелось отвязаться от Анельки: в предстоящем ей предприятии Аранте потребовались бы все ее моральные ресурсы. Вся магия, живущая в ней. Она не могла тратить себя на обессиливающее бесплодное раздражение. В последнее время ей стало казаться, что в Аннелизу ван дер Хевен уходят все ее душевные силы.
Оставить Кеннета она решилась по другой причине. Дело было не в его страсти обсуждать приказы: в споре с ним, как правило, рождалась истина, и потом, довольно часто они спорили не о том, надо ли вообще что-либо делать, а о том, каким образом это сделать лучше. Во-вторых, он прекрасно чувствовал момент, когда стоит заткнуться и исполнять. Кеннет — лучшее из того, что следует иметь в драке у себя за спиной. Нет. Ее тревожила его расположенность жертвовать собой, а именно его ей меньше всего хотелось принести в жертву. Даже ради детей Рэндалла, которые пока представляли собой некую абстракцию, цель жизни и идеал служения, а не нечто живое и теплое настолько же, насколько живым и теплым был Кеннет. Избавившись от Кеннета, Аранта избавилась бы от необходимости делать выбор. К тому же, оставив на его попечение Анельку, она не испытывала бы и угрызений совести.
Аранта поднялась и осторожно огляделась. Лошади тяжело переступали во сне где-то за стеной сплошного тумана. Анелька спала возле умершего костра, с головой завернувшись в плащ: ее нещадно кусал кровососущий гнус. Кеннет тоже вроде бы не шевелился: лежал на боку, подперев голову плечом и выбросив вперед правую руку. На саму Аранту ни комарика не село: трудилась магия, властная над миром скотским и миром вещным. Бесшумно распустив тесемки, Аранта вытянула из мешка краюху и, вспомнив вчерашние наставления Кеннета, отсыпала из кисета горсть соли. Магия — магией, а лошадь — лошадью. Они друг дружку в первый раз видят. Даже тому, на ком ты ездишь, следует время от времени доставлять удовольствие.
Она не видела ничего плохого в том, чтобы позаимствовать лошадь. В конце концов, та была куплена на ее деньги.
Прикормив и распутав скотину, она сообразила, что дала маху. Лошади паслись расседланными: она сама их вчера расседлала, потому что Кеннету одному это было несподручно, а Грандиоза, как всегда, восседала знатной барыней. Возвращаться к костру за упряжью показалось ей плохой идеей: одно дело уйти налегке, чуть шелестя по мокрой траве босыми ногами, и совсем другое — волоча, на себе полпуда ремней, бляшек, пряжек, войлочный потник и глыбищу самого седла. Не может быть ничего унизительнее, если ее застанут. Скрепя сердце решилась обойтись так, тем более что лошадь, тычась мохнатыми ноздрями в горсть, полную соли, проявляла все признаки дружелюбия. Взявшись за гриву, Аранта озиралась в поисках, куда бы залезть, чтобы сесть верхом… или хотя бы боком.
— Следует понимать, что я утратил твое доверие?
Кеннет возник, должно быть, из тумана, и крепко держал лошадь за гриву с другой стороны. Невыспавшийся, хмурый, с нелепым вихром, топорщившимся надо лбом. Злой. Ну, это можно понять. Она бы тоже разозлилась.
— Не надо этого затравленного взгляда. Вот седло и сбруя. — Он бросил ношу к ее ногам. — Седлай, я помогу. Потфею под хвост… Давай просто поговорим.
Ему легко. Его голова — повыше лошадиной спины.
— Кеннет, — сказала она, держась за гриву со своей стороны, — это только мое дело. Это мое глубоко личное чувство. Это касается только Рэндалла и меня. Вам с Анелькой тут делать нечего.
— Хорошо, — усилием воли Кеннет сделал голос ровным, — значит, поговорим о Рэндалле и о тебе. Я прожил несколько лет, не вылезая из твоих сеней. За эти несколько сотен ночей не было ни одной, чтобы король прошел мимо меня, и ты заперла бы дверь перед моим носом. Что бы там ни было между вами в войну, с победой это кончилось. Обманывать можешь кого угодно, включая себя. Но я знаю правду. Так — не любят.
Аранта внутренне вздрогнула, пораженная тем, что он почти слово в слово повторил слова другого человека. Врага. Ложь, которую они с Рэндаллом вместе — сами! — сделали правдой. Есть ли под этим небом что-то, зависящее не от нас?
— Все сложнее, — сказала она, глядя мимо Кеннета. — Каким-то образом Рэндалл, плох он или хорош, жил во мне. С его физической смертью то, что во мне, умерло тоже. Я не буду говорить тебе про любовь. Но во мне есть магия, и она питается… всякой дрянью. Обидой, ненавистью, злобой. Я никогда не умела выезжать на высоких чувствах, как Рэндалл, который играл ими шутя. Я знаю, что я способна спасти детей. Я только не знаю — какой ценой. Учитывая достоинства того, кто мне противостоит, скорее всего — ценой жизни. Кеннет, я не хочу, чтобы это была твоя жизнь.
— Однажды я это уже слышал, — буркнул Кеннет, указав на обрубок. — Ты так ценишь мою жизнь, что забываешь о моем мнении.
— Как ты меня услышал?
Кеннет хмуро усмехнулся.
— Никто не похвалится, будто увел коня у меня из-под носа. Когда лошадь распутывают, она ступает по-другому. Изменяется ритм. А я ж на земле сплю. Отдается в самое ухо… Я тяну, застегивай пряжку. Нет, на следующую дырку. Господи, да на что же ты рассчитываешь без меня?
— А Анелька? — Ничтоже сумняшеся, Аранта двинула в бой тяжелую артиллерию. Чтобы отвязаться от него, годится и Грандиозиной тайной пожертвовать. — Ее я в любом случае с собой не возьму. Мне не нужны жертвы среди детей. На кого, кроме тебя, я смогу ее оставить? И, между прочим, если ты будешь к ней немного снисходительнее, она может составить счастье всей твоей жизни. Она, как мне кажется, не против.
Уши Кеннета вспыхнули, словно она сказала ему в лицо бог весть какую непристойность. И она могла поклясться, что его трясет. На минуту она даже забыла о себе и своей сверхзадаче.
— Аранта, я повторюсь. Прежде чем объяснять мне, кого мне хотеть, ты могла бы поинтересоваться моим мнением. С чего ты взяла, будто я положу глаз на вертлявую писюху, у которой равно что в голове, что на языке медный грош и горсть блестящих пуговиц? Я люблю тебя.
Ненависть, обида, злоба сделали рты изумленным «о!» и уселись рядком на травку, оставив ее с Кеннетом один на один.
— Извини. Вырвалось. Больше не повторится. Я знаю, — угол рта у него дернулся, безуспешно изображая улыбку, — ты сбегаешь немедленно, стоит тебе это услышать. Тебе нечего меня бояться. Считай, я ничего не говорил.
Держась, чтобы не потерять равновесие, сперва за поводья, потом за кованые кольца удил, Аранта осторожно, один крохотный шажок за другим, перешла на его сторону лошади. Кеннет как будто даже слегка попятился. Словно это ему было что терять.
— Кеннет, — спросила она, — ты с ума сошел? Давно?
— С ума я сошел намного раньше, чем ты могла заподозрить. Представь себе ораву молодых оболтусов, на которую приходится весьма ограниченное количество женщин. И единственная из них, кого можно любить, а не просто… ну, понимаешь… женщина короля. О тебе много говорили в солдатских палатках… да и выше, я думаю… и наверняка не всегда так, как бы тебе это нравилось.
— О! Выше делали ставки, как долго я продержусь, — мрачно заметила Аранта. — И кому достанусь после.
— Я хотел бы сказать, что твой взгляд пронзил мне сердце… но, в общем, я был такой же жеребец, как три сотни других, наскоро поставленных старейшинами под знамена Камбри.
— И… и девушка у тебя была? В смысле — до войны?
— Я должен был жениться, — сказал Кеннет. — Но тут подоспела весть о войне. И поскольку я старший сын, то мне выпала большая честь, а моему брату — меньшая. Моя невеста.
— Ты скучаешь по ней?
Кеннет опустил глаза. Румянец все так и не сходил с его смуглых скул.
— Даже не помню, как она выглядела. Кто-то из родственниц. Когда стало ясно, кто уходит, а кто остается, контакты между нами прекратились. Я ведь мог не вернуться… я и не вернулся. Аранта, убери руки. Больше, чем жалость, я ненавижу только, когда меня жалеешь ты. Ты, конечно же, и не вспоминала обо мне, когда забывала затворить дверь, ведущую в твою спальню. Тысячу раз я гадал: читаешь ты еще или уже заснула, не погасив свечей. И что будет, если я войду?
— И… не вошел?
— Да ведь ты пришибла бы меня своей магией… или позвала бы на помощь. То-то было бы… стыда. Так, стоял в дверях… пару раз.
Аранта молча помотала головой. Все ее одинокие ночи вспомнились ей так отчетливо, словно все они были сегодняшними. Дерево за спиной росло весьма кстати, чтобы к нему привалиться. Все эти проклятые ночи, одна за одной убеждавшие ее в том, что сама по себе она не может быть желанна. И если бы Кеннет вошел… о, с каким чудовищным наслаждением она оставила бы Рэндалла в дураках с его интригами и планами, с его заклятиями и проклятиями, с его развесистыми рогами!
— Господи… Кеннет! — беспомощно пробормотала она. Да, она была беспомощна перед ним. Перед юным лучником, веселым, как дельфин, и беспечным, как щенок, и перед всем тем, чем он стал с тех пор. Ведь если бы тогда, сразу после битвы при Констанце, речь шла только о жалости, она нашла бы на его сегодняшнее место сотни кандидатов. Столько, сколько прошло по госпиталям через ее руки. Она встречалась глазами с тысячами глаз. Кеннет, увидев которого впервые, она сказала себе, что влюбилась бы, если бы не Рэндалл. Если бы рядом не стоял Рэндалл, определивший ей ее место и условия существования. Условия, включавшие в себя одинокую спальню. Внезапно она взглянула на Рэндалла так, словно он был от нее по другую сторону зеркала. Пусть там и остается. Бессильный, способный наблюдать… и клясть. По сравнению с ним Кеннет был до умопомрачения живой.
— Кеннет!
Как откровенно ненавидел его Рэндалл, справедливо считая Кеннета щитом, за которым Аранта укрывалась и который в случае необходимости могла выставить вместо себя. Против него. Как противника, наделив его соответственно могуществом и поделившись опытом. Ведь Рэндалл всегда был прозорливее ее.
Все произошло… быстро. Когда-то посреди череды своих разочарований Аранта утешала себя тем, что, возможно, то, о чем слагают сказки для взрослого уха, окажется не столь уж хорошо.
Но это оказалось лучше. И дело даже не в том моменте исступленного наслаждения, ради которого затевают игру искушенные в деле. Она этот момент, можно сказать, пропустила и даже не встревожилась, справедливо полагая, что все придет со временем и с мастерством. Ох, если бы только у нее достало времени, чтобы развить мастерство.
Нет, ощущение полного и абсолютного счастья подарили ей встречный трепет юного тела, нетерпение, едва ли не превосходящее ее собственное, горячая гладкая кожа плеч, с которых она сама сорвала рубашку, и то, как они, зажмурившись от нестерпимого блаженства, целовали друг друга до одури… до головокружения, до потери… ой, равновесия!.. контроля… и, кажется, инициативы…
Разумеется, она боялась, как всякая, кто слишком много думает о первом разе, и боль показалась ей сильной, почти невыносимой, но, слава Заступнице — моментальной. Недоуменное выражение на лице Кеннета, сообразившего, в чем дело, но, как это водится у мужчин — поздновато, и то держалось дольше. И после, смущенный собственным напором и, главное, быстротой, с которой все случилось, он посмотрел на нее виновато.
— Аранта, клянусь богом… я не знал…