Страница:
Лежа навзничь, обнаженная, на зеленой траве, она ощущала себя как нечто среднее между именинным пирогом от которого пока откушено слишком мало, и повелительницей вселенной, сию минуту приказавшей миру горст синим пламенем. Должно быть, сказывалось ее длительное существование в образе ведьмы — вне поведенческих норм и запретов. Во всяком случае, никакой неловкости, никакого стыда…
— Лесная Дева, — сказал Кеннет.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила Аранта, перекатываясь на бок и приподнимаясь на локте.
— Так, словно во мне сидит нечто несоизмеримо большее, — ответил он. — И либо оно разорвет меня, либо…
Аранта едва удержалась, чтобы не напомнить: пять минут назад ей привелось испытать то же самое… примерно. Удержала себя лишь тем, что его бы это, по-видимому, смутило:
— …либо ты взлетишь.
— Вроде того. Но ты скажи мне, — продолжил Кеннет, смеясь от счастья, — как я осмелился? Ведь ты шутя поразила бы меня молнией?
— Молнии теперь по твоей части, — сказала она полусерьезно. — Я теперь никто. В Грандиозе больше волшебства. И слава богу. Как это ей, оказывается, надоело!
Вот так. Сколь истово берегла, столь беспечно и отказалась. И то ей казалось, что выше цены она за себя получить не могла. Подумать только — ее любили.
— Это… — Кеннет вырос далеко отсюда, в степях, на принципиально иной мифологии, — что? То, о чем ты говорила? Прикосновение крови мага? И что мне с этим делать? Сносить горы и поворачивать реки вспять?
— Теоретически ты всемогущ. В пределах своего представления о всемогуществе.
— А…ты?
— А я теперь всецело завишу от твоего расположения. Красной Ведьме конец.
— Господи… неудобно как-то получилось, — шепотом воскликнул Кеннет, впрочем, улыбаясь. — Зачем? Я хотел только тебя.
— Бери и пользуйся, пока ты хочешь жить.
Эта отточенная формулировка Условия была и еще долго оставалась предметом ее особенной гордости. Наверное, потому, что некоторое время она боролась с искушением сказать: «Пока ты любишь меня». Но по отношению к Кеннету это было бы нечестно. Она совершенно искренне желала вручить ему все чудеса земли и неба. И даже теперь, на волне восторга любви, в общем, первой как для нее, так и для другого, она не хотела становиться кандалами на его руках.
Была ведь принципиальная разница в том, как Кеннет получил ее кровь. Все известные ей маги — двое, — во-первых, взяли Могущество через смерть. В момент, отягощенный горечью и злом. Отец передал Рэндаллу магию с единственной целью — отомстить тем, кого устраивала его кончина. Тем, кто посмеет с облегчением вздохнуть, когда тело его канет в прорубь. Ее обремененная заклятием крови мать, измученная болезненными родами, оставшись одна в компании перепуганной деревенской бабы, закляла ее на девственность. «Не верь! — вопила ее ритуальная формула. — Твоя любовь стоит дорого!» Кеннет же получил Могущество, будучи взрослым. Тем меньше опасений, что оно его сломает. Скорее уж он взрастит свою магию, чем та сформирует его по своему образу и подобию. Теоретически достаточно было бы крови из пальца, но… ей так хотелось любить его.
— Это значит, — резюмировал он, наморщив лоб под льняной челкой, — если я опять начну ныть и кукситься, штука не сработает?
— Точно. — Аранта потянулась, заставив его на мгновение замолчать и, кажется, потерять мысль. — Но ты учти, помимо прочего, штука обладает подстегивающим характером. Так что черта с два ты теперь у меня скиснешь.
— О, это хорошо. А то я, сказать по правде, сам себе бывал противен. Но все-таки, — голова его удобно устроилась у нее на животе, — как-то некрасиво с тобой… Хочешь, я стану твоим карманным чудовищем?
— Ты, — она помедлила, прежде чем спросить, — поможешь мне отнять детей у Уриена Брогау?
— Почему ты спрашиваешь? Разве ты во мне не уверена?
— Он был твоим другом. И его скорее всего придется убить. Мне бы на твоем месте было… нелегко.
— Когда он возился со мной, я знал, что он делает это ради чего-то другого, — сказал Кеннет. — Но я, правда, думал, что — ради тебя. Некоторые уроки его, — он машинально напряг руки и плечи, как будто держал тяжелый меч, — бесценны. Но если речь будет идти о твоей жизни… или моей… или ребятишек, что мне останется? Убить Уриена Брогау, ха! Если у меня получится. — Он свел брови. — Я же теперь все могу, да?
— Прими совет профессионала, — сказала Аранта. — Береги кровь. Рэндалл за каплю своей убивал, я — свидетель.
— А ты?
— Я в жизни не потеряла ни капли крови. Только через месячные, да еще когда менялись зубы. Ну, за этим можно уследить.
— Такого же быть не может! — Кеннет немедленно пустился в волнующее исследование. — Господи, правда, ни шрамика, ни оспинки. Повернись-ка!
— Меня даже комары не кусают, — самодовольно сообщила Аранта. — Ой!
Хлоп! Ну что ж, сейчас кровососущие твари отучат ее зазнаваться. И едва ли теперь будет благоразумным брать в руки ядовитых змей.
— С ума сойти, — констатировал Кеннет. — Может, заколдовать тебя и оставить здесь, совершенную, как мраморная статуя? На века. И приходить к тебе…
— И каждый раз обнаруживать, что меня затянуло травой и подлеском, выщербило водой и ветрами, растрескало жарой и морозом. И птицы…
— Не подумал, — согласился Кеннет. — Нужен дворец. И потом, как же с тобой, мраморной, мы станем заниматься любовью?
— О, вот это существенно.
Некоторое время она еще упивалась его восхищенным исследованием ее груди: такой небольшой на вид и в то же время такой увесистой, так значительно ложащейся в ладонь. Было так странно и совершенно волшебно поверхностью кожи ловить излучение тепла его ладони, скользящей в полудюйме от тела. Особенно теперь, спустя всего несколько минут после того, как меж ними, кажется, и лезвия ножа было не просунуть.
Тем временем солнце выползло на небосвод, как будто его звали, поверхность воды забликовала, теплый парной дух земли потянулся ввысь, где руки невидимых мастеров лепили из него облака. Аранта села и потянулась, забросив руки за голову.
— Пошли в воду, — предложила она.
Гладь запруженного буреломом ручья разбилась под ними, словно была затянута корочкой льда, брызги взвились к небесам и обрушились оттуда цветным бриллиантовым дождем. Они резвились по пояс в воде, шумные, как дети или непуганые звери. И, разумеется, от холодной воды вновь вспыхнул пожар в крови, и они снова принялись друг за друга, прямо в воде, уже без слов. На этот раз — дольше, сосредоточеннее, нежнее, отыскивая друг в друге тропу к обоюдному наслаждению. И, сказать по правде, был уже день, когда они, сконфуженные собственным счастьем, держась за руки, вернулись к костру, где их встретил смертельно оскорбленный Анелькин взгляд:
— Ты сделала это нарочно!
4. ВОТ ОНО, НАСТОЯЩЕЕ!
— Лесная Дева, — сказал Кеннет.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила Аранта, перекатываясь на бок и приподнимаясь на локте.
— Так, словно во мне сидит нечто несоизмеримо большее, — ответил он. — И либо оно разорвет меня, либо…
Аранта едва удержалась, чтобы не напомнить: пять минут назад ей привелось испытать то же самое… примерно. Удержала себя лишь тем, что его бы это, по-видимому, смутило:
— …либо ты взлетишь.
— Вроде того. Но ты скажи мне, — продолжил Кеннет, смеясь от счастья, — как я осмелился? Ведь ты шутя поразила бы меня молнией?
— Молнии теперь по твоей части, — сказала она полусерьезно. — Я теперь никто. В Грандиозе больше волшебства. И слава богу. Как это ей, оказывается, надоело!
Вот так. Сколь истово берегла, столь беспечно и отказалась. И то ей казалось, что выше цены она за себя получить не могла. Подумать только — ее любили.
— Это… — Кеннет вырос далеко отсюда, в степях, на принципиально иной мифологии, — что? То, о чем ты говорила? Прикосновение крови мага? И что мне с этим делать? Сносить горы и поворачивать реки вспять?
— Теоретически ты всемогущ. В пределах своего представления о всемогуществе.
— А…ты?
— А я теперь всецело завишу от твоего расположения. Красной Ведьме конец.
— Господи… неудобно как-то получилось, — шепотом воскликнул Кеннет, впрочем, улыбаясь. — Зачем? Я хотел только тебя.
— Бери и пользуйся, пока ты хочешь жить.
Эта отточенная формулировка Условия была и еще долго оставалась предметом ее особенной гордости. Наверное, потому, что некоторое время она боролась с искушением сказать: «Пока ты любишь меня». Но по отношению к Кеннету это было бы нечестно. Она совершенно искренне желала вручить ему все чудеса земли и неба. И даже теперь, на волне восторга любви, в общем, первой как для нее, так и для другого, она не хотела становиться кандалами на его руках.
Была ведь принципиальная разница в том, как Кеннет получил ее кровь. Все известные ей маги — двое, — во-первых, взяли Могущество через смерть. В момент, отягощенный горечью и злом. Отец передал Рэндаллу магию с единственной целью — отомстить тем, кого устраивала его кончина. Тем, кто посмеет с облегчением вздохнуть, когда тело его канет в прорубь. Ее обремененная заклятием крови мать, измученная болезненными родами, оставшись одна в компании перепуганной деревенской бабы, закляла ее на девственность. «Не верь! — вопила ее ритуальная формула. — Твоя любовь стоит дорого!» Кеннет же получил Могущество, будучи взрослым. Тем меньше опасений, что оно его сломает. Скорее уж он взрастит свою магию, чем та сформирует его по своему образу и подобию. Теоретически достаточно было бы крови из пальца, но… ей так хотелось любить его.
— Это значит, — резюмировал он, наморщив лоб под льняной челкой, — если я опять начну ныть и кукситься, штука не сработает?
— Точно. — Аранта потянулась, заставив его на мгновение замолчать и, кажется, потерять мысль. — Но ты учти, помимо прочего, штука обладает подстегивающим характером. Так что черта с два ты теперь у меня скиснешь.
— О, это хорошо. А то я, сказать по правде, сам себе бывал противен. Но все-таки, — голова его удобно устроилась у нее на животе, — как-то некрасиво с тобой… Хочешь, я стану твоим карманным чудовищем?
— Ты, — она помедлила, прежде чем спросить, — поможешь мне отнять детей у Уриена Брогау?
— Почему ты спрашиваешь? Разве ты во мне не уверена?
— Он был твоим другом. И его скорее всего придется убить. Мне бы на твоем месте было… нелегко.
— Когда он возился со мной, я знал, что он делает это ради чего-то другого, — сказал Кеннет. — Но я, правда, думал, что — ради тебя. Некоторые уроки его, — он машинально напряг руки и плечи, как будто держал тяжелый меч, — бесценны. Но если речь будет идти о твоей жизни… или моей… или ребятишек, что мне останется? Убить Уриена Брогау, ха! Если у меня получится. — Он свел брови. — Я же теперь все могу, да?
— Прими совет профессионала, — сказала Аранта. — Береги кровь. Рэндалл за каплю своей убивал, я — свидетель.
— А ты?
— Я в жизни не потеряла ни капли крови. Только через месячные, да еще когда менялись зубы. Ну, за этим можно уследить.
— Такого же быть не может! — Кеннет немедленно пустился в волнующее исследование. — Господи, правда, ни шрамика, ни оспинки. Повернись-ка!
— Меня даже комары не кусают, — самодовольно сообщила Аранта. — Ой!
Хлоп! Ну что ж, сейчас кровососущие твари отучат ее зазнаваться. И едва ли теперь будет благоразумным брать в руки ядовитых змей.
— С ума сойти, — констатировал Кеннет. — Может, заколдовать тебя и оставить здесь, совершенную, как мраморная статуя? На века. И приходить к тебе…
— И каждый раз обнаруживать, что меня затянуло травой и подлеском, выщербило водой и ветрами, растрескало жарой и морозом. И птицы…
— Не подумал, — согласился Кеннет. — Нужен дворец. И потом, как же с тобой, мраморной, мы станем заниматься любовью?
— О, вот это существенно.
Некоторое время она еще упивалась его восхищенным исследованием ее груди: такой небольшой на вид и в то же время такой увесистой, так значительно ложащейся в ладонь. Было так странно и совершенно волшебно поверхностью кожи ловить излучение тепла его ладони, скользящей в полудюйме от тела. Особенно теперь, спустя всего несколько минут после того, как меж ними, кажется, и лезвия ножа было не просунуть.
Тем временем солнце выползло на небосвод, как будто его звали, поверхность воды забликовала, теплый парной дух земли потянулся ввысь, где руки невидимых мастеров лепили из него облака. Аранта села и потянулась, забросив руки за голову.
— Пошли в воду, — предложила она.
Гладь запруженного буреломом ручья разбилась под ними, словно была затянута корочкой льда, брызги взвились к небесам и обрушились оттуда цветным бриллиантовым дождем. Они резвились по пояс в воде, шумные, как дети или непуганые звери. И, разумеется, от холодной воды вновь вспыхнул пожар в крови, и они снова принялись друг за друга, прямо в воде, уже без слов. На этот раз — дольше, сосредоточеннее, нежнее, отыскивая друг в друге тропу к обоюдному наслаждению. И, сказать по правде, был уже день, когда они, сконфуженные собственным счастьем, держась за руки, вернулись к костру, где их встретил смертельно оскорбленный Анелькин взгляд:
— Ты сделала это нарочно!
4. ВОТ ОНО, НАСТОЯЩЕЕ!
Очередное пробуждение настигло Аранту оттого, что что-то изменилось. Гремел утренний хор цикад, составляя неотъемлемую часть лесной тишины, перекликались наверху птицы. Грандиоза спала младенческим сном поодаль, демонстративно повернувшись спиной. Они с Кеннетом «на людях» старались вести себя прилично, но разве можно было удержаться и не покраснеть, лишний раз, словно невзначай — а иной раз ведь и вправду невзначай! — коснувшись рук? Минут уединения, когда они второпях пытались отдать друг другу накопленную годами и рвущуюся наружу нежность, и тому, и другой было безбожно мало, и оба чувствовали свою вину. То у нее, то у него временами вырывалось: мол, погоди, вот настанет время, чтобы крыша над головой, запертая дверь, кровать и целая ночь… Подумать, сколько времени они могли, наслаждаться друг другом в самых изысканных и дорогих интерьерах, какие она могла позволить себе сообразно своему положению. Впрочем, едва ли Рэндалл позволил бы, а уж он-то так или иначе узнал бы первым. «В ваши-то годы!» — презрительно кривилась Анелька. Было совершенно невозможно объяснить ей, что Аранта, оказывается, всю жизнь любила Кеннета, особенно теперь, когда она так долго и во всеуслышание заявляла, что всю жизнь любила Рэндалла Баккара. С точки зрения теоретически подкованной Грандиозы, Аранта подчинила себе единственную имевшуюся в досягаемости особь мужского пола с единственной целью: укрепить свой авторитет старшей самки. Не привыкни Красная Ведьма сызмальства ходить среди трусливого презрения, этот остракизм мог бы подпортить ей кровь. Спасение было одно — не обращать внимания. Мнение Грандиозы ничего не решало.
Ах вот оно что! Не было под головой руки Кеннета. Той самой «хоть на это годной» руки. Руки лучника, перевитой мощной тугой лентой мускула и обтянутой загорелой кожей, такой ровной и шелковой на вид, что ладонь тянулась сама — погладить. Аранта несколько раз перевернулась с боку на бок. Недовольство ее росло. В самом деле, сколько нужно времени, чтобы завернуть за ближайший куст?
Уж не случилось ли чего? Вчера Кеннет был рассеян, даже, она сказала бы, чуточку раздражен. Пришлось сменить роль на несвойственную и выступить заботливой и мягкой подругой, чтобы он признался наконец, что у него ноет отнятая рука. Противно, нудно и уже долго. Мучительно, как ноют больные зубы. В самом деле, шрамы швов покраснели и выглядели набухшими.
Что ж, списали на перемену погоды: фронтовые раны чуят ее за два-три дня. Однако Аранта встревожилась — не ранний ли это ревматизм, вызванный их ночевками на сырой земле. Не ровен чае прицепится какая костоглода!
Теперь, когда их искал уже не Рэндалл, а так, только отряды Брогау, шарившие в поисках недобитков Баккара, можно было вздохнуть более или менее свободно. Новая опасность казалась меньше. Значит, можно покончить с романтикой ночевок у костра и питанием «со стола господа бога», то есть тем, что пробежало или пролетело мимо или выросло под ногами. К услугам располагавших небольшими деньгами вдоль дороги едва ли не на каждой версте стояли трактиры. И хотя Аранта доподлинно знала, что трактирщики состоят в уголовном приказе на жалованье, у них всегда был шанс прикинуться не теми. Тем более так далеко на северо-запад от Констанцы.
Аранта поднялась на ноги, чуть покряхтывая от напряжения в мышцах живота. Слишком невеликая плата за удовольствие видеть, как Кеннет стремится быть с нею ласковым. Так неумело и так грубовато трогательно, что ей хотелось спрятать его целиком в своем сердце. Надо его искать. Как медик, имевший обширный опыт на полевом материале, она знала, что мужчин не следует оставлять наедине с болью. Непредсказуемость их действий была поистине беспредельна. Она помнила случай, когда измученный воспалением уха солдат проткнул себе перепонку острием кинжала. В лучшем случае он бы оглох, но рука идиота дрогнула, и он вонзил лезвие себе прямехонько в мозг. А ведь воспаление уха — вещь не такая сложная!
Кеннет сидел на берегу, у самой воды, на песчаной полосе пляжа, обнаженной засушливым летом. На коряге, которую приволокло весеннее половодье. Пальцами правой руки, помогая себе зубами, он что-то делал с обрубком левой, и Аранта подобралась близко как раз настолько, чтобы услышать, как он помянул чью-то мать.
— Давай, — сказала она, — помогу. Что у тебя там?
В самом деле, не все ему ее ловить!
Это выражение бешенства в его глазах было, наверное, ее самым любимым. Оно говорило о способности прыгать выше головы и о готовности делать это снова и снова. Несомненное свойство мага. Только сейчас бешенство выглядело беспомощным.
— Ты говорила — беречь кровь, — отозвался он, нехотя демонстрируя ей свою неумелую перевязку. — У меня рана вскрылась. Что за черт? Так… не вовремя. Или я должен управиться сам? Тебе сейчас нельзя прикасаться к моей крови?
Да чтоб она знала!
Аранта вздохнула, садясь рядом. Избавившись от заклятия, она испытала несказанное облегчение. Мучительно не хотелось ввязываться в это снова. В самом деле, своим действием возвести на престол короля и своим бездействием низложить его вполне достаточно для мага любого калибра. Со своей стороны, она бы не возражала, когда бы миссия ее жизненного пути свелась только к поиску кандидата и передаче Могущества ему, как если бы ей оно было доверено только на сохранение. Кеннет был лучше всех прочих. Он не охотился за ее кровью специально, и ему, как она полагала, было больше всех надо.
— Давай будем считать, будто я уже переболела, — сказала она, пытаясь хотя бы в голосе сохранить бодрость. — Иначе какой смысл во всех этих Условиях? Заведи себе учеников и ходи по кругу. Ты — их, они — тебя заклинают. Ну неужели я тебя брошу? Показывай.
Никогда прежде она не слышала, чтобы вскрылась рана, зажившая несколько лет назад. Бывало, человек не переносил ампутации, но это случалось сразу, если не выдерживало сердце, либо через несколько дней, если врач отнесся к делу небрежно и недостаточно тщательно прижег обрубок. То, что осталось от левой руки лучника Кеннета аф Крейга, растоптанной обезумевшей лошадью, выглядело чудовищно, но в одном Аранта была убеждена: военный хирург Грасс сделал все, как полагается. Она верила в него больше, чем в Каменщика. Во всяком случае, он являл ей больше чудес.
Кеннет чуть отстранился, словно демонстрируя ей нарочно, что он не желает иметь ничего общего со своей искалеченной рукой. Аранта развязала шнурок у него на горле и спустила рубашку с плеча. Замечательная ключица, изящной формы, чуть выступающая, обтянутая загорелой кожей с крошечной коричневой родинкой во впадинке. Аранте так нравилось целовать ее — благо, ключица Кеннета приходилась в самый раз против ее губ. Но сейчас, мельком глянув в его покрасневшие от напряжения глаза, она не стала этого делать: очевидно, Кеннет не мог думать ни о чем, кроме боли, да о том еще, каким досадным образом все осложнилось.
Идеальной формы мускулистое плечо — все-таки степной загар помалу начинал сходить, и они с Кеннетом были как день и ночь, хоть он и не упускал случая пожариться на солнце без рубашки, — выше локтя заканчивалось исковерканным шрамами обрубком, комком мертвой плоти, скрученной от прикосновения раскаленного металла. Так производили прижигание, потому что рана не была чистой. То есть до сих пор Аранта полагала, что эта плоть — мертва. То, что она видела сейчас, не укладывалось ни в какие ее представления о физиологии и не было подкреплено никаким жизненным опытом. Шрамы от старых швов набухли и покраснели, местами растрескались, и видно было, как там, внутри, шевелится что-то красное. Обрубок сочился в основном пока сукровицей, но и она приобретала подозрительно розовый цвет. Судя по тому, как заострились скулы Кеннета, он, должно быть, готов от боли на стенку лезть.
— Надо заново зашивать, — сказала Аранта, стараясь скрыть свое беспокойство. — Но у меня нет ни иглы, ни ниток. Все, что я могу, — это наложить жгут, если кровотечение усилится, а похоже, к тому идет.
Поднатужившись, она оторвала рукав от рубашки Кеннета и принялась сооружать ему правильную повязку, а он вздрагивал и морщился, если она нечаянно причиняла боль. Вот еще проблема: его рубашки, между прочим, надолго не хватит, Грандиоза в шелке, им не перевязывают, а если она оторвет кусок от своего платья, то вскорости придется ходить голой.
— Ну, — тихо произнес он, — пока ты этого хочешь…
— Что? — Она подняла недоуменный взгляд от обрабатываемой раны. — О чем это ты?
— Да так, — замялся Кеннет, — на всякий случай. Вдруг это окажется важно, я же пока не знаю всех этих дел. Ты же трогаешь мою кровь,
Аранта чуть не разрыдалась от умиления, нежности… и от того, как ее достала вся эта кровавая мистическая атрибутика.
— Первое, что нам сейчас нужно, — решила она, — это крыша над головой.
И вздохнула. Предстояло объяснить Грандиозе, что они уже не идут в Хендрикье.
Кабатчики не приучены удивляться. Им это невыгодно. Удивление есть кратковременный паралич мозгов, отнимающий время и мешающий улавливать выгоду, суть коей в том, чтобы успешно проскальзывать между двумя жерновами: законом, желающим, дабы все было благочинно, и налоги с продаж уплачены, и оппонентами к закону, которые, возможно, предполагают использовать дом у дороги как базу, крышу, а то и как склад, и могущими перетереть тебя в муку, ежели с твоей стороны заподозрят неладное. Жизнь кабатчика нелегка, и только деньги скрашивают ее. А потому кабатчику некогда удивляться: ему ведь надо просыпаться на каждый стук, бежать к воротам, разжигать огонь, стелить постели и подавать на стол, все время ожидая либо оскорблений, а не то и побоев от заезжей солдатни или свиты путешествующего вельможи, либо ущерба утвари и дому от своих же, подгулявших в твоем зальчике соседей.
Поэтому прежде, чем отворить ночью двери, папаша Биддл всякий раз крепко размышлял, насколько ему было нужно связываться с этим ремеслом. Что, впрочем, ничего уже не меняло, раз он решился жениться на женщине, унаследовавшей дом у дороги.
— Иду! — крикнул он, натягивая штаны. — Фефа, поднимайся. Зажги огонь. Иду!
Поразмыслив секунду, надел еще и рубаху. Он уважаемый человек, негоже трясти перед гостями голым волосатым пузом, кто бы они сами ни были.
Моросил дождь, папаша Биддл сунул ноги в бурки и прошлепал по лужам к воротам. Снял брус, навалился всем телом, сдвигая в сторону тяжелую створку ровно настолько, чтобы бросить оценивающий взгляд на компанию, сгрудившуюся с той стороны.
С первого взгляда стало ясно, что эти безобразничать не станут. С какой стати бузить двум бабам, одна из которых, замурзанная, совсем почти ребенок, а другая — бессловесная служанка на вид, хоть и хороша собой. Да, хороша… пожалуй. Обе мокрые, обе несчастные, а «служанка» к тому же еще и озабочена. За ними в темноте… три лошади. Три?! Не попрошайки. Биддл уперся спиной в ворота, а руками — в проклятую створку, торопясь развести их пошире и поскорее. Он был кабатчиком еще слишком недолго и твердо усвоил одно: чем более доволен посетитель, тем больше он заплатит, а чем быстрее посетитель попадет с дождя под крышу, тем больше он будет доволен.
Однако первым на его двор ступил молодой человек, чем-то неуловимо напомнивший Биддлу о войне. До того он, видимо, стоял, прислонившись к забору, и поэтому не попал в поле зрения кабатчика. Даже в теплом факельном свете заметно было, что он бледен и губы у него синие.
— Милорд, — заикнулся Биддл, заступая ему путь, но невольно пятясь назад с каждым его нетвердым шагом. Вот за что он не любил офицеров! Его, может, и убить хочешь, а все равно уважаешь. — Ваша болезнь не заразна?
— Это рубленая рана, — сказал тот. — Приютишь? Заплатим.
Девчоночка проскользнула на двор следом, а служанка заводила коней. Фефа, выйдя из дому, помогла ей их привязать под навесом, и та подошла к говорившим. Взгляд ее скользнул по неопрятной дощатой надстройке, которую Биддл недавно соорудил над бревенчатой глыбой основного строения. Приметлива. Стерва.
— Нужно две комнаты, вымолвила она.
— Для моей сестры, — добавил мужчина, с видимым облегчением опираясь на подставленное ею плечо. — И для нас с женой.
Убийственный взгляд, брошенный девушкой на них обоих, отметили и Биддл, и его Фефа. Ясное дело, чернавочка-то поймала судьбу за хвост. Понятно, что девочка не одобряет братниной связи: грех и для чистой семьи позор.
— Доктор нужен, — неуверенно сообщил им Биддл. — Я, может, сбегаю, пока жена вас тут устроит? Офицер и женщина в платке переглянулись.
— Я справлюсь, — сказала она. Молодой человек кивнул.
— Дело ваше, — пожал плечами Биддл. — Идите посидите у огня, пока Фефа вам постелит наверху. Эля выпьете?
Топая и отряхивая с одежды дождевые капли, гости ввалились в дом, в большую, приспособленную под зал комнату под низко нависшими балками. Девушка, закутавшись с плечами, руками, чуть ли не с носом в бесформенную дерюжку, сразу забилась в угол подальше от входа. Выражение ее личика сменилось с измученного на недовольное. Светловолосый парень, оглядевшись, снял свою руку с шеи поддерживающей его подруги. То, что он стоит, держась зубами за воздух, было видно за версту. Однако видно было и то, что он приказывает своему телу, а не наоборот.
— Это военный шрам? — сказал гость, в свою очередь оглядев могучие волосатые руки Биддла в закатанных к локтю рукавах. — Где глаз потерял, кабатчик?
— Военный, — сознался он. — Биддл меня зовут. Вольная йоменская дружина. Лучник.
— А-а. Брат. Камбрийская конная дивизия.
И только тут Биддл разглядел, что второй руки под темным плащом у офицера нет.
Расторопная Фефа сбежала с лестницы из горбыля, которую Биддл соорудил, пока не дойдут руки смастерить что-нибудь поровнее, и сообщила, что комната для господина готова, и ежели что надо… Чернявая служанка вновь оказалась рядом, подставляя себя господину вместо опоры. Биддл, размышляя, задумчиво проводил ее взглядом, на время превратившись не более чем в канделябр. Он бы за такой ухаживать не стал: было в ней что-то отстраняющее, как… в знатной. Холодность, хотя и без надменности. Поведение, которое поставит на место само, не требуя слов. Вроде того, что она не для всех, и сама это знает. Ну что ж, повезло ей.
— Впрямь, что ли, жена? — спросил он почти про себя.
И даже вздрогнул, когда услышал:
— Вот еще! В грехе живут. Неужто, думаете, он лучшего не достоин? Околдовала она его, но жениться… Она — никто! Только через мой труп.
— Думаешь, мужчина спрашивается в таких делах?
Пигалица поджала губы и посмотрела на него сверху вниз. Стриженая, отметил Биддл. Модница, стало быть. Он слыхал, как вычистили в столице гнездо ведьм, и знал, что для таких девчоночек настали тяжелые времена. Понятно, что брат ее защищал и пострадал на этом. Виновата, дуреха. Эвон как… рубленая рана! Но, в общем, его это никак не затрагивало.
— Это ничего, — сказал он примирительно. — Вон она как о нем печется. Другая бы, может, не стала. Другая, может, об себе бы больше думала.
Он осекся, потому что «служанка» в этот момент спустилась с лестницы. Одна. Видимо, устроила.
— Поесть нам соберете? — спросила она. Под ее взглядом девочка встала и направилась по лестнице вверх, всем своим видом выражая страдания золушки от произвола новой женщины господина.
— Платить как будете? — поинтересовался Биддл. — И кто будет платить? В том смысле, что с них взять, коли офицер умрет.
Она поняла.
— Если он выживет, — сказала она тихо и огляделась, — дам золотую раду. Нужны суровые нитки, полотно, горяч вода. И еще… маковая соломка есть у вас?
Улегшись снова спать, Биддл не обнаружил у себя сна ни в одном глазу. Фефа долго делала вид, но потом беспокойно заворочалась.
— Донести надо, — сказала она. — Странные они. Доктора не хотят, хотя деньги вроде есть. Может, скрываются? Беды б не накликать.
Биддл беззвучно пожевал губами. Он был солдат, а перед ним был офицер. Тоже лучник. Брат. И это было то, что отчасти заменяет даже бога.
— Нехорошо, — отозвался он наконец. — Если придут и спросят, ответим правду. А самим в приказ бежать… Приказу больше надо.
— Нехорошо-нехорошо, — передразнила его жена. — Ты думай, чтоб нам было хорошо.
— А я и думаю. Баба золотую раду грозилась дать, если он выкарабкается. А ежели приказ их заберет, думаешь, нам больше отстегнут? Именем короля, и всех дел… Да и нет там никаких особенных дел. Поверь на слово, малая во всем виновата. Поди, привязались к девчонке, что стриженная, да одета не так, а он на то и брат, чтобы отбивать. Вот, доотбивался.
— Думаешь, ведьма? Принесла нелегкая…
— Какая она ведьма, если сноху отвадить не может. Пустое. Спи.
Фефа полежала еще, потом завозилась снова.
— Раду, говоришь? Ежели даст раду, значит, у нее и две есть, а?
— Может, и есть. Всяко даст. Ежели он помрет, так она ни при чем останется. Хозяйкой у нее золовка станет, а уж та отыграет ей братнины ласки. Видала, как девки «любят» друг дружку? Нет, эта, чернявая, свое место в замке зубами выгрызет. Жизнь за своего положит.
Фефа многозначительно вздохнула. Две бабы и калека. Три гладких лошади в стойле. И две рады как минимум. Грех подумать, почему не пошла она за парня, который встал бы сейчас, взял бы топор и… никто б никогда и не узнал, что гости ночные у них были.
Наконец они остались в комнате одни. Свалив полубесчувственного Кеннета на дощатую кровать-полуторку, снабженную соломенным тюфяком, Аранта перевела дух.
Все это время Грандиоза следовала за ними, завернувшись в молчание, словно в плащ с чужого плеча, и только время от времени выдавала в их адрес убийственные реплики. «Невинное дитя» и не подозревало, насколько близка была Аранта к тому, чтобы ее придушить. Девушка, видимо, все еще пребывала в мире, где люди прилагали усилия, чтобы досадить кому-то, обидеть, причинить расстройство. Ей казалось, что так поступают и с ней. Соответственно и к неожиданной проблеме Кеннета Анелька отнеслась как к «этим вашим выкрутасам» и «уж вы решите однажды, что вы собираетесь делать». До чего же странные чувства уживаются вместе с любовью.
Непрекращающаяся боль отчетливо выделила на его лице кости, особенно челюстные, а обведенные темными кругами глаза взблескивали, как свечки, и как будто выцвели, побелели от боли. К тому же он не брился два дня: не было сил. «Что не помешало ему, — с внезапной ясностью осознала Аранта, — взять Биддла в оборот в лучшем стиле Рэндалла Баккара». Не будучи уже ведьмой сама, она не смогла бы определить в точности, применено ли здесь нечто большее, чем подкупающая искренность. Впрочем, ее дело теперь — сторона.
Ах вот оно что! Не было под головой руки Кеннета. Той самой «хоть на это годной» руки. Руки лучника, перевитой мощной тугой лентой мускула и обтянутой загорелой кожей, такой ровной и шелковой на вид, что ладонь тянулась сама — погладить. Аранта несколько раз перевернулась с боку на бок. Недовольство ее росло. В самом деле, сколько нужно времени, чтобы завернуть за ближайший куст?
Уж не случилось ли чего? Вчера Кеннет был рассеян, даже, она сказала бы, чуточку раздражен. Пришлось сменить роль на несвойственную и выступить заботливой и мягкой подругой, чтобы он признался наконец, что у него ноет отнятая рука. Противно, нудно и уже долго. Мучительно, как ноют больные зубы. В самом деле, шрамы швов покраснели и выглядели набухшими.
Что ж, списали на перемену погоды: фронтовые раны чуят ее за два-три дня. Однако Аранта встревожилась — не ранний ли это ревматизм, вызванный их ночевками на сырой земле. Не ровен чае прицепится какая костоглода!
Теперь, когда их искал уже не Рэндалл, а так, только отряды Брогау, шарившие в поисках недобитков Баккара, можно было вздохнуть более или менее свободно. Новая опасность казалась меньше. Значит, можно покончить с романтикой ночевок у костра и питанием «со стола господа бога», то есть тем, что пробежало или пролетело мимо или выросло под ногами. К услугам располагавших небольшими деньгами вдоль дороги едва ли не на каждой версте стояли трактиры. И хотя Аранта доподлинно знала, что трактирщики состоят в уголовном приказе на жалованье, у них всегда был шанс прикинуться не теми. Тем более так далеко на северо-запад от Констанцы.
Аранта поднялась на ноги, чуть покряхтывая от напряжения в мышцах живота. Слишком невеликая плата за удовольствие видеть, как Кеннет стремится быть с нею ласковым. Так неумело и так грубовато трогательно, что ей хотелось спрятать его целиком в своем сердце. Надо его искать. Как медик, имевший обширный опыт на полевом материале, она знала, что мужчин не следует оставлять наедине с болью. Непредсказуемость их действий была поистине беспредельна. Она помнила случай, когда измученный воспалением уха солдат проткнул себе перепонку острием кинжала. В лучшем случае он бы оглох, но рука идиота дрогнула, и он вонзил лезвие себе прямехонько в мозг. А ведь воспаление уха — вещь не такая сложная!
Кеннет сидел на берегу, у самой воды, на песчаной полосе пляжа, обнаженной засушливым летом. На коряге, которую приволокло весеннее половодье. Пальцами правой руки, помогая себе зубами, он что-то делал с обрубком левой, и Аранта подобралась близко как раз настолько, чтобы услышать, как он помянул чью-то мать.
— Давай, — сказала она, — помогу. Что у тебя там?
В самом деле, не все ему ее ловить!
Это выражение бешенства в его глазах было, наверное, ее самым любимым. Оно говорило о способности прыгать выше головы и о готовности делать это снова и снова. Несомненное свойство мага. Только сейчас бешенство выглядело беспомощным.
— Ты говорила — беречь кровь, — отозвался он, нехотя демонстрируя ей свою неумелую перевязку. — У меня рана вскрылась. Что за черт? Так… не вовремя. Или я должен управиться сам? Тебе сейчас нельзя прикасаться к моей крови?
Да чтоб она знала!
Аранта вздохнула, садясь рядом. Избавившись от заклятия, она испытала несказанное облегчение. Мучительно не хотелось ввязываться в это снова. В самом деле, своим действием возвести на престол короля и своим бездействием низложить его вполне достаточно для мага любого калибра. Со своей стороны, она бы не возражала, когда бы миссия ее жизненного пути свелась только к поиску кандидата и передаче Могущества ему, как если бы ей оно было доверено только на сохранение. Кеннет был лучше всех прочих. Он не охотился за ее кровью специально, и ему, как она полагала, было больше всех надо.
— Давай будем считать, будто я уже переболела, — сказала она, пытаясь хотя бы в голосе сохранить бодрость. — Иначе какой смысл во всех этих Условиях? Заведи себе учеников и ходи по кругу. Ты — их, они — тебя заклинают. Ну неужели я тебя брошу? Показывай.
Никогда прежде она не слышала, чтобы вскрылась рана, зажившая несколько лет назад. Бывало, человек не переносил ампутации, но это случалось сразу, если не выдерживало сердце, либо через несколько дней, если врач отнесся к делу небрежно и недостаточно тщательно прижег обрубок. То, что осталось от левой руки лучника Кеннета аф Крейга, растоптанной обезумевшей лошадью, выглядело чудовищно, но в одном Аранта была убеждена: военный хирург Грасс сделал все, как полагается. Она верила в него больше, чем в Каменщика. Во всяком случае, он являл ей больше чудес.
Кеннет чуть отстранился, словно демонстрируя ей нарочно, что он не желает иметь ничего общего со своей искалеченной рукой. Аранта развязала шнурок у него на горле и спустила рубашку с плеча. Замечательная ключица, изящной формы, чуть выступающая, обтянутая загорелой кожей с крошечной коричневой родинкой во впадинке. Аранте так нравилось целовать ее — благо, ключица Кеннета приходилась в самый раз против ее губ. Но сейчас, мельком глянув в его покрасневшие от напряжения глаза, она не стала этого делать: очевидно, Кеннет не мог думать ни о чем, кроме боли, да о том еще, каким досадным образом все осложнилось.
Идеальной формы мускулистое плечо — все-таки степной загар помалу начинал сходить, и они с Кеннетом были как день и ночь, хоть он и не упускал случая пожариться на солнце без рубашки, — выше локтя заканчивалось исковерканным шрамами обрубком, комком мертвой плоти, скрученной от прикосновения раскаленного металла. Так производили прижигание, потому что рана не была чистой. То есть до сих пор Аранта полагала, что эта плоть — мертва. То, что она видела сейчас, не укладывалось ни в какие ее представления о физиологии и не было подкреплено никаким жизненным опытом. Шрамы от старых швов набухли и покраснели, местами растрескались, и видно было, как там, внутри, шевелится что-то красное. Обрубок сочился в основном пока сукровицей, но и она приобретала подозрительно розовый цвет. Судя по тому, как заострились скулы Кеннета, он, должно быть, готов от боли на стенку лезть.
— Надо заново зашивать, — сказала Аранта, стараясь скрыть свое беспокойство. — Но у меня нет ни иглы, ни ниток. Все, что я могу, — это наложить жгут, если кровотечение усилится, а похоже, к тому идет.
Поднатужившись, она оторвала рукав от рубашки Кеннета и принялась сооружать ему правильную повязку, а он вздрагивал и морщился, если она нечаянно причиняла боль. Вот еще проблема: его рубашки, между прочим, надолго не хватит, Грандиоза в шелке, им не перевязывают, а если она оторвет кусок от своего платья, то вскорости придется ходить голой.
— Ну, — тихо произнес он, — пока ты этого хочешь…
— Что? — Она подняла недоуменный взгляд от обрабатываемой раны. — О чем это ты?
— Да так, — замялся Кеннет, — на всякий случай. Вдруг это окажется важно, я же пока не знаю всех этих дел. Ты же трогаешь мою кровь,
Аранта чуть не разрыдалась от умиления, нежности… и от того, как ее достала вся эта кровавая мистическая атрибутика.
— Первое, что нам сейчас нужно, — решила она, — это крыша над головой.
И вздохнула. Предстояло объяснить Грандиозе, что они уже не идут в Хендрикье.
Кабатчики не приучены удивляться. Им это невыгодно. Удивление есть кратковременный паралич мозгов, отнимающий время и мешающий улавливать выгоду, суть коей в том, чтобы успешно проскальзывать между двумя жерновами: законом, желающим, дабы все было благочинно, и налоги с продаж уплачены, и оппонентами к закону, которые, возможно, предполагают использовать дом у дороги как базу, крышу, а то и как склад, и могущими перетереть тебя в муку, ежели с твоей стороны заподозрят неладное. Жизнь кабатчика нелегка, и только деньги скрашивают ее. А потому кабатчику некогда удивляться: ему ведь надо просыпаться на каждый стук, бежать к воротам, разжигать огонь, стелить постели и подавать на стол, все время ожидая либо оскорблений, а не то и побоев от заезжей солдатни или свиты путешествующего вельможи, либо ущерба утвари и дому от своих же, подгулявших в твоем зальчике соседей.
Поэтому прежде, чем отворить ночью двери, папаша Биддл всякий раз крепко размышлял, насколько ему было нужно связываться с этим ремеслом. Что, впрочем, ничего уже не меняло, раз он решился жениться на женщине, унаследовавшей дом у дороги.
— Иду! — крикнул он, натягивая штаны. — Фефа, поднимайся. Зажги огонь. Иду!
Поразмыслив секунду, надел еще и рубаху. Он уважаемый человек, негоже трясти перед гостями голым волосатым пузом, кто бы они сами ни были.
Моросил дождь, папаша Биддл сунул ноги в бурки и прошлепал по лужам к воротам. Снял брус, навалился всем телом, сдвигая в сторону тяжелую створку ровно настолько, чтобы бросить оценивающий взгляд на компанию, сгрудившуюся с той стороны.
С первого взгляда стало ясно, что эти безобразничать не станут. С какой стати бузить двум бабам, одна из которых, замурзанная, совсем почти ребенок, а другая — бессловесная служанка на вид, хоть и хороша собой. Да, хороша… пожалуй. Обе мокрые, обе несчастные, а «служанка» к тому же еще и озабочена. За ними в темноте… три лошади. Три?! Не попрошайки. Биддл уперся спиной в ворота, а руками — в проклятую створку, торопясь развести их пошире и поскорее. Он был кабатчиком еще слишком недолго и твердо усвоил одно: чем более доволен посетитель, тем больше он заплатит, а чем быстрее посетитель попадет с дождя под крышу, тем больше он будет доволен.
Однако первым на его двор ступил молодой человек, чем-то неуловимо напомнивший Биддлу о войне. До того он, видимо, стоял, прислонившись к забору, и поэтому не попал в поле зрения кабатчика. Даже в теплом факельном свете заметно было, что он бледен и губы у него синие.
— Милорд, — заикнулся Биддл, заступая ему путь, но невольно пятясь назад с каждым его нетвердым шагом. Вот за что он не любил офицеров! Его, может, и убить хочешь, а все равно уважаешь. — Ваша болезнь не заразна?
— Это рубленая рана, — сказал тот. — Приютишь? Заплатим.
Девчоночка проскользнула на двор следом, а служанка заводила коней. Фефа, выйдя из дому, помогла ей их привязать под навесом, и та подошла к говорившим. Взгляд ее скользнул по неопрятной дощатой надстройке, которую Биддл недавно соорудил над бревенчатой глыбой основного строения. Приметлива. Стерва.
— Нужно две комнаты, вымолвила она.
— Для моей сестры, — добавил мужчина, с видимым облегчением опираясь на подставленное ею плечо. — И для нас с женой.
Убийственный взгляд, брошенный девушкой на них обоих, отметили и Биддл, и его Фефа. Ясное дело, чернавочка-то поймала судьбу за хвост. Понятно, что девочка не одобряет братниной связи: грех и для чистой семьи позор.
— Доктор нужен, — неуверенно сообщил им Биддл. — Я, может, сбегаю, пока жена вас тут устроит? Офицер и женщина в платке переглянулись.
— Я справлюсь, — сказала она. Молодой человек кивнул.
— Дело ваше, — пожал плечами Биддл. — Идите посидите у огня, пока Фефа вам постелит наверху. Эля выпьете?
Топая и отряхивая с одежды дождевые капли, гости ввалились в дом, в большую, приспособленную под зал комнату под низко нависшими балками. Девушка, закутавшись с плечами, руками, чуть ли не с носом в бесформенную дерюжку, сразу забилась в угол подальше от входа. Выражение ее личика сменилось с измученного на недовольное. Светловолосый парень, оглядевшись, снял свою руку с шеи поддерживающей его подруги. То, что он стоит, держась зубами за воздух, было видно за версту. Однако видно было и то, что он приказывает своему телу, а не наоборот.
— Это военный шрам? — сказал гость, в свою очередь оглядев могучие волосатые руки Биддла в закатанных к локтю рукавах. — Где глаз потерял, кабатчик?
— Военный, — сознался он. — Биддл меня зовут. Вольная йоменская дружина. Лучник.
— А-а. Брат. Камбрийская конная дивизия.
И только тут Биддл разглядел, что второй руки под темным плащом у офицера нет.
Расторопная Фефа сбежала с лестницы из горбыля, которую Биддл соорудил, пока не дойдут руки смастерить что-нибудь поровнее, и сообщила, что комната для господина готова, и ежели что надо… Чернявая служанка вновь оказалась рядом, подставляя себя господину вместо опоры. Биддл, размышляя, задумчиво проводил ее взглядом, на время превратившись не более чем в канделябр. Он бы за такой ухаживать не стал: было в ней что-то отстраняющее, как… в знатной. Холодность, хотя и без надменности. Поведение, которое поставит на место само, не требуя слов. Вроде того, что она не для всех, и сама это знает. Ну что ж, повезло ей.
— Впрямь, что ли, жена? — спросил он почти про себя.
И даже вздрогнул, когда услышал:
— Вот еще! В грехе живут. Неужто, думаете, он лучшего не достоин? Околдовала она его, но жениться… Она — никто! Только через мой труп.
— Думаешь, мужчина спрашивается в таких делах?
Пигалица поджала губы и посмотрела на него сверху вниз. Стриженая, отметил Биддл. Модница, стало быть. Он слыхал, как вычистили в столице гнездо ведьм, и знал, что для таких девчоночек настали тяжелые времена. Понятно, что брат ее защищал и пострадал на этом. Виновата, дуреха. Эвон как… рубленая рана! Но, в общем, его это никак не затрагивало.
— Это ничего, — сказал он примирительно. — Вон она как о нем печется. Другая бы, может, не стала. Другая, может, об себе бы больше думала.
Он осекся, потому что «служанка» в этот момент спустилась с лестницы. Одна. Видимо, устроила.
— Поесть нам соберете? — спросила она. Под ее взглядом девочка встала и направилась по лестнице вверх, всем своим видом выражая страдания золушки от произвола новой женщины господина.
— Платить как будете? — поинтересовался Биддл. — И кто будет платить? В том смысле, что с них взять, коли офицер умрет.
Она поняла.
— Если он выживет, — сказала она тихо и огляделась, — дам золотую раду. Нужны суровые нитки, полотно, горяч вода. И еще… маковая соломка есть у вас?
Улегшись снова спать, Биддл не обнаружил у себя сна ни в одном глазу. Фефа долго делала вид, но потом беспокойно заворочалась.
— Донести надо, — сказала она. — Странные они. Доктора не хотят, хотя деньги вроде есть. Может, скрываются? Беды б не накликать.
Биддл беззвучно пожевал губами. Он был солдат, а перед ним был офицер. Тоже лучник. Брат. И это было то, что отчасти заменяет даже бога.
— Нехорошо, — отозвался он наконец. — Если придут и спросят, ответим правду. А самим в приказ бежать… Приказу больше надо.
— Нехорошо-нехорошо, — передразнила его жена. — Ты думай, чтоб нам было хорошо.
— А я и думаю. Баба золотую раду грозилась дать, если он выкарабкается. А ежели приказ их заберет, думаешь, нам больше отстегнут? Именем короля, и всех дел… Да и нет там никаких особенных дел. Поверь на слово, малая во всем виновата. Поди, привязались к девчонке, что стриженная, да одета не так, а он на то и брат, чтобы отбивать. Вот, доотбивался.
— Думаешь, ведьма? Принесла нелегкая…
— Какая она ведьма, если сноху отвадить не может. Пустое. Спи.
Фефа полежала еще, потом завозилась снова.
— Раду, говоришь? Ежели даст раду, значит, у нее и две есть, а?
— Может, и есть. Всяко даст. Ежели он помрет, так она ни при чем останется. Хозяйкой у нее золовка станет, а уж та отыграет ей братнины ласки. Видала, как девки «любят» друг дружку? Нет, эта, чернявая, свое место в замке зубами выгрызет. Жизнь за своего положит.
Фефа многозначительно вздохнула. Две бабы и калека. Три гладких лошади в стойле. И две рады как минимум. Грех подумать, почему не пошла она за парня, который встал бы сейчас, взял бы топор и… никто б никогда и не узнал, что гости ночные у них были.
Наконец они остались в комнате одни. Свалив полубесчувственного Кеннета на дощатую кровать-полуторку, снабженную соломенным тюфяком, Аранта перевела дух.
Все это время Грандиоза следовала за ними, завернувшись в молчание, словно в плащ с чужого плеча, и только время от времени выдавала в их адрес убийственные реплики. «Невинное дитя» и не подозревало, насколько близка была Аранта к тому, чтобы ее придушить. Девушка, видимо, все еще пребывала в мире, где люди прилагали усилия, чтобы досадить кому-то, обидеть, причинить расстройство. Ей казалось, что так поступают и с ней. Соответственно и к неожиданной проблеме Кеннета Анелька отнеслась как к «этим вашим выкрутасам» и «уж вы решите однажды, что вы собираетесь делать». До чего же странные чувства уживаются вместе с любовью.
Непрекращающаяся боль отчетливо выделила на его лице кости, особенно челюстные, а обведенные темными кругами глаза взблескивали, как свечки, и как будто выцвели, побелели от боли. К тому же он не брился два дня: не было сил. «Что не помешало ему, — с внезапной ясностью осознала Аранта, — взять Биддла в оборот в лучшем стиле Рэндалла Баккара». Не будучи уже ведьмой сама, она не смогла бы определить в точности, применено ли здесь нечто большее, чем подкупающая искренность. Впрочем, ее дело теперь — сторона.