— Концовка была идиотской, что совершенно гармонировало со всей повестью, — говорю я. — Я сказал потом Густаву, что абсолютно все надо переделать, включая и концовку.
— Я много раз предлагал это же авторам в годы моей пресловутой работы в Издательстве, — говорит Франк. — А знаешь, когда я особо напирал на это? Тогда, когда я вообще не читал вещь, поскольку мне не особенно хотелось читать ее, поэтому я не мог дискутировать на тему того, о чем там шла речь, а предпочитал выдумать совершенно новую историю и убедить автора, что она будет намного лучше. Спрашиваю последний раз: какая была концовка у повести Густава?
— Допустим, что я действительно не знаю этой концовки, ну и что из этого следует? — спрашиваю я.
— Очень многое. Прежде всего, алиби, которое составит тебе Густав, теряет всякую ценность. Ты не слышал концовки повести, потому что тебя в это время не было в комнате.
— Вздор! Густав подтвердит, что я не выходил, да и зачем мне было выходить?
— Чтобы напиться, — говорит Франк, — повести Густава невозможно слушать на трезвую голову, это ясно. Густав так разворковался, что забыл обо всем на свете. Тебе все это страшно наскучило, и в определенный момент ты потихоньку встал и выскользнул в канцелярию, где держал бутылку. Когда ты был в канцелярии, позвонила черная, потому что она звонила все-таки в канцелярию. Ты поговорил с нею по телефону и попросил ее прийти через пятнадцать минут, пообещав, что подойдешь туда сам. После этого ты вернулся наверх в квартиру, где Густав закончил чтение, так и не заметив твоего отсутствия. Потом вы позвонили мне. Покидая квартиру, ты отстал от Густава и заскочил в канцелярию, чтобы разделаться с черной, которая уже была там. Твоего отсутствия Густав не заметил и на этот раз, он был упоен собственным творчеством, как токующий глухарь. Вот мой сценарий, Монти. Пока!
Вместе с Майкой Франк исчезает за дверью, остаемся я, Пумс и Ванда.
16
17
— Я много раз предлагал это же авторам в годы моей пресловутой работы в Издательстве, — говорит Франк. — А знаешь, когда я особо напирал на это? Тогда, когда я вообще не читал вещь, поскольку мне не особенно хотелось читать ее, поэтому я не мог дискутировать на тему того, о чем там шла речь, а предпочитал выдумать совершенно новую историю и убедить автора, что она будет намного лучше. Спрашиваю последний раз: какая была концовка у повести Густава?
— Допустим, что я действительно не знаю этой концовки, ну и что из этого следует? — спрашиваю я.
— Очень многое. Прежде всего, алиби, которое составит тебе Густав, теряет всякую ценность. Ты не слышал концовки повести, потому что тебя в это время не было в комнате.
— Вздор! Густав подтвердит, что я не выходил, да и зачем мне было выходить?
— Чтобы напиться, — говорит Франк, — повести Густава невозможно слушать на трезвую голову, это ясно. Густав так разворковался, что забыл обо всем на свете. Тебе все это страшно наскучило, и в определенный момент ты потихоньку встал и выскользнул в канцелярию, где держал бутылку. Когда ты был в канцелярии, позвонила черная, потому что она звонила все-таки в канцелярию. Ты поговорил с нею по телефону и попросил ее прийти через пятнадцать минут, пообещав, что подойдешь туда сам. После этого ты вернулся наверх в квартиру, где Густав закончил чтение, так и не заметив твоего отсутствия. Потом вы позвонили мне. Покидая квартиру, ты отстал от Густава и заскочил в канцелярию, чтобы разделаться с черной, которая уже была там. Твоего отсутствия Густав не заметил и на этот раз, он был упоен собственным творчеством, как токующий глухарь. Вот мой сценарий, Монти. Пока!
Вместе с Майкой Франк исчезает за дверью, остаемся я, Пумс и Ванда.
16
— Я никогда в это не поверю! — заявляет Пумс решительно. Хватает стоящую на столе четвертинку и выпивает остатки водки.
Очевидно, выступление Франка произвело определенный эффект.
— Монти, какая была концовка? — тихо спрашивает Ванда.
— Не знаю, — признаюсь я, — я уснул.
— Уснул?
— Я пил несколько предыдущих ночей подряд и страшно устал, а повесть была безнадежна. Я уснул именно тогда, когда Густав приближался к концовке. Разбудила меня сигарета. Я держал в руке сигарету, которая догорела до конца и обожгла мне палец — вот, посмотри!
Показываю Ванде средний палец правой руки и с огорчением замечаю, что след от ожога прошел, палец чистый, как слеза. Ванда кивает головой и воздерживается от комментариев. Не верит мне, это ясно. Пумс внимательно наблюдает эту сцену и, очевидно, тоже борется с подозрением. Интересно, поверит ли она, что я убийца. Мне бы хотелось, чтобы не поверила. Не очень мне это поможет, но все-таки. Пока хоть кто-нибудь будет убежден в моей непричастности к убийству, мне хватит сил отпираться от этих двух трупов до последнего дыхания. Франк был прав — это лучший способ обороны.
Пумс морщит лобик в чрезмерном умственном напряжении и неожиданно светлеет.
— Но ведь это невозможно! Вы никак не могли убить! Ведь госпожа Поляк разговаривала с черной через полчаса после того, как вы вышли из дома. В это время вы были уже у господина Шмидта. Господин Шмидт пошутил, правда?
— Согласно концепции Франка, Майка солгала, — говорю я, — солгала, чтобы спасти меня. Когда она пришла сюда, черная уже была мертва. Майка отнесла труп черной наверх в квартиру и инсценировала самоубийство. Она заметила Гильдегарду на лестнице и решила использовать ее в роли свидетеля. Потом положила на край шкафа что-то тяжелое, привязала к этому шнурок и вышла из квартиры, зажав конец шнурка в руке. Когда убедилась, что Гильдегарда видит ее, она потянула за шнурок, раздался грохот, так как этот предмет свалился со шкафа. Майка вернулась в квартиру, отвязала шнурок, положила тяжелый предмет на свое место и снова вышла. Ведь Гильдегарда сказала, что этот отзвук был слишком тихим для выстрела. Ну и действительно, потому что это совсем не было выстрелом. Так думает Франк.
— А зачем госпожа Поляк стала бы спасать вас? Впрочем, в любом случае, она даст показания, что застала черную еще живой.
— Показания она даст, но ей не поверят. Видишь ли, Пумс, этой ночью я совершил одну глупость: спьяну я объяснился Майке. Это слышал Франк, и слышали соседи, которые были там с нами, Я сделал это в бесчувственном состоянии и черт знает зачем. Но суд решит, что нас, действительно, что-то связывало. А свидетельство невесты не будет иметь для суда никакой цены.
— Ну тогда поверят кельнерше. С ней-то вы, надеюсь, не обручались? — спрашивает Пумс.
— Нет. Ну а чем это поможет?
— Кельнерша признает, что черная вышла из бара только после девяти, а вы в это время были уже у господина Шмидта.
— Кельнерша не сможет точно назвать время. Черная звонила около половины девятого, это мы знаем. Потом она ела что-то в баре, но недоела, а поднялась наверх. Все вместе — от разговора по телефону до того момента, когда она покинула бар, — могло длиться не больше пятнадцати минут. Возможно, черная уже была в канцелярии, когда я выходил из дома. Это мало правдоподобно, но все-таки возможно.
— А, все равно! Самое главное, что это не вы ее убили. Готова дать голову на отсечение, — говорит Пумс.
— Но это не будет доказательством, — говорю я. — И все же я благодарен тебе за хорошее отношение. Ты славная девчонка, и я прощаю тебе то, что ты грохнула шедевр Торвальдсена, — говорю я, указывая на опустевшую этажерку.
— Кановы, — поправляет Ванда, — меня смущает одна вещь: если черная ожидала тебя в канцелярии и в течение какого-то времени была здесь одна, каким образом она не заметила рукопись на этом кресле и не забрала ее, ведь она бы ее легко узнала.
— Да она просто не обратила внимания, — говорю я. — Она смотрела на рукопись, не замечая ее, как все мы не замечали несколько лет. Она была уверена, что рукопись находится в сейфе, и черной даже в голову не приходило высматривать ее где-то здесь, на кресле.
— А черная действительно не совершала самоубийства? — спрашивает Ванда. — Может быть, Майка все-таки права? В конечном счете можно как-то выстрелить себе в спину, правда?
— А какого черта она стала бы стрелять себе в спину?
— Что ты будешь делать со всем этим, Монти?
— Позвоню сейчас Роберту, пускай он ломает, голову. Пумс, выйди на балкон и посмотри — этот полицейский еще прогуливается внизу.
Пумс выходит на балкон и через минуту возвращается.
— Его не видно, но, может быть, он под навесом? Зато я видела кельнершу, минуту назад она вошла в бар.
— Ее отпустили, это хорошо. Теперь я хотел бы сделать еще одну попытку. Ванда, поможешь мне?
— Что мне делать? — спрашивает Ванда.
— Вот тебе ключ от моей квартиры. Поднимайся наверх, войди туда и подожди меня. Я на минутку спущусь вниз. Ты, Пумс, остаешься здесь и ожидаешь Роберта, все понятно?
Я беру револьвер, выхожу на улицу, замечаю, что полицейский стоит в дверях бара и прислушивается к рассказу кельнерши об ее переживаниях в отделении полиции. Обхожу угол дома, открываю дверцу от наружной лестницы, поднимаюсь на третий этаж, по галерее пробираюсь к окну моей кухни.
— Ванда! — кричу я. И Ванда мгновенно показывается в дверях между комнатой и прихожей. Проходит через прихожую, входит в кухню, приближается к окну.
— Ты проверил, можно ли попасть в квартиру таким образом? Наверное, это невозможно, — говорит она, хватаясь за вделанную в стену решетку.
— Невозможно, — подтверждаю я, — но об этом я знал уже и раньше, а сейчас я тебе продемонстрирую кое-что другое. Иди в комнату и сядь на боковую спинку дивана.
Ванда удаляется, входит в комнату, садится боком на диван.
— Так хорошо? — спрашивает она, поворачиваясь в мою сторону.
— Замечательно! Теперь слушай: когда я скажу «паф», соскользни с дивана на пол.
Громко говорю: «Паф»! Ванда соскальзывает со спинки и садится на ковре около дивана. Я просовываю руку через решетку и изо всех сил "бросаю револьвер, который перелетает прихожую, кухню и падает на ковер рядом с Вандой.
— Вот как погибла черная, — говорю я, — если бы пуля не попала ей в спину, без сомнения, это можно было бы принять за самоубийство.
— Ловко, — говорит Ванда, берет в руки револьвер, рассматривает его, встает, входит в кухню, садится на стол неподалеку от окна.
— Остается только вопрос: кто именно оказался таким сообразительным? — говорит она. — Я предполагаю, что ты уже догадался?
— Подозреваемых осталось не так уж много, правда? — говорю я. — Я не убивал. Кельнерша тоже. Она не выходила из бара ни на минуту. Франк тоже не убивал и Майка не убивала. Остается только одна персона.
— Умираю от любопытства, — говорит Ванда.
Я вынимаю из кармана фотографию, найденную в сумочке черной и пальцем подзываю Ванду. Ванда передвигается по столу в направлении окна, она теперь совсем рядом со мною, только решетка разделяет нас.
— Узнаешь эту особу? — спрашиваю я, показывая ей фотографию. Ванда берет ее в руку, разглядывает фотографию и возвращает ее мне.
— Эта фотография имеет какое-нибудь отношение к делу? — спрашивает она.
— Да, имеет: на ней изображена моя покойница во время отпуска в Монфлер. Но важно не это. Гораздо важнее, кто ее фотографировал.
— А кто ее фотографировал? — спрашивает Ванда.
— Иди в комнату, открой верхний ящик секретера и принеси оттуда лупу.
Ванда удаляется, через минуту возвращается с лупой, подает ее мне. Я смотрю через увеличительное стекло на фотографию, после чего подаю обе вещи Ванде.
— Посмотри-ка, что лежит на соседнем шезлонге, — говорю я. Ванда кладет на стол револьвер, который до этого держала в руке и углубляется в изучение фотографии.
— Вязание, — говорит она через минуту.
— Ты права. Вязание. Видны спицы, правда? А что это за вещь?
— Да, пожалуй… свитер, — говорит Ванда.
— Именно. Сначала я думал, это детский свитерок, потому что он короткий. Но через лупу отчетливо видно, что это нормальный мужской свитер, только незаконченный, связанный до половины. Но узор в норвежском стиле уже готов, он отлично виден.
— Ну и что из этого? — спрашивает Ванда, возвращая мне фотографию и лупу.
— Эту фотографию делала ты. Ты сидела на соседнем шезлонге и вязала для меня свитер, болтая с Кларой Виксель. В определенный момент ты встала и щелкнула ее. Потом ты сдала пленку для проявления в местное ателье, получила снимки и один из них отдала Кларе. Я нашел его в ее сумочке.
— Я была в Бандо, а не в Монфлер, — говорит Ванда. — Любой может вязать свитер с норвежским узором, ты так не считаешь?
— Может быть, ты и была в Бандо, но перебралась в Монфлер. Почему, этого я не знаю. Во всяком случае, в Монфлер ты познакомилась с Кларой. Возможно, даже пригласила ее в кино на «Черную лестницу».
— Сжалься, я смотрела «Черную лестницу» примерно десять раз. Еще раз я этого не смогла бы вынести. К слову, «Лестница» вовсе там не шла, там шли только третьесортные вестерны.
— Но ты была знакома с Кларой, да?
— Я даже не знала, что ее зовут Клара. Единственный раз я беседовала с нею тогда, на лежаках, в парке пансионата. Сделала ей фотографию и, уезжая, вручила ей один снимок. Случайное курортное знакомство. Как я могла предвидеть, что эта особа через неделю будет убита в твоей квартире? До этой минуты я и не предполагала, что речь идет именно о ней.
— Нет, ты предполагала. Помнишь, как в твоем присутствии я спросил утром у кельнерши в баре, не заметила ли она вчера вечером пожилую худую женщину, одетую в темное, а ты добавила: «В черном костюме». Откуда ты знала, что она была в костюме? Можешь мне это объяснить?
— В это время года все женщины ходят в костюмах, несложно догадаться.
— Ну ладно, хватит! Расскажи мне все об этом знакомстве. Зачем ты поехала в Монфлер?
— Это не имеет никакого отношения к делу. Ну, скажем, мне наскучило в Бандо. Я села в поезд и поехала в Монфлер. Жила в пансионате «Мимоза». В один прекрасный день я уселась на шезлонге в парке и вязала свитер. На соседнем шезлонге расположилась эта твоя Клара, только я не знала, что это Клара, и вообще ничего о ней не знала. Мы беседовали с ней, может быть, полчаса. Потом я читала книжку, потом мы еще немного разговаривали, потом я сфотографировала ее и ушла на прогулку. Потом еще только раз видела ее, когда отдавала фотографию. Вот и все.
— Что она рассказывала о себе?
— Она говорила, что гостит у директрисы пансионата, ее кузины, благодаря чему она, то есть Клара, могла провести там месяц, не потратив ни гроша. Мне кажется, она была очень бедной. Потом разговаривали еще о том-сем. Наконец я щелкнула ее и ушла. Ты удовлетворен?
— Я буду удовлетворен, если тебе удастся доказать, что ты ее не убивала. Послушай. Ты познакомилась в Монфлер с Кларой. Возможно, что ты не ходила с ней на «Черную лестницу». Возможно, что «Черная лестница» и не шла в Монфлер, но могло случиться так, что фильм шел в каком-нибудь окраинном кинотеатре, в который Клара попала случайно. Достаточно того, что она рассказала тебе, что это она автор сценария, а не человек, указанный на афише. Разумеется ты ни словом не выдала, что являешься женой этого человека. Ты выслушала всю историю о новеллах, отосланных в Издательство детективной литературы, и о депозите, хранящемся в моем сейфе. Клара не скрывала от тебя, что имеет намерение прямо из Монфлер приехать сюда и заявить о своих правах. Ты одобрила эту ее идею и даже предложила ей небольшую помощь. Ты сказала, что знаешь адвоката Риффа, но уже сына, не отца, и дала Кларе его домашний номер телефона. Разумеется, не мой настоящий номер. Ты вовсе не была заинтересована в том, чтобы я узнал, что именно лежит в моем сейфе.
— А чей же номер я дала ей? — спрашивает Ванда.
— Номер телефона твоего любовника, потому что во все это замешан кроме тебя какой-то мужчина. Разумеется, любовник. Ты поехала в Монфлер, чтобы встретиться с ним. Вы были там вместе, может быть, для конспирации в разных пансионатах. Клара записала номер телефона, и вы расстались. Ты рассказала обо всем своему любовнику, вы сели в поезд, приехали сюда и в его квартире ждали звонка. Наконец, вчера вечером Клара позвонила. Твой воздыхатель представился ей в качестве меня и велел ей пойти в канцелярию, обещая, что вскоре там появится. Но это не он пошел на свидание. Он остался у себя дома, а ты поехала на такси к своему дому, взяла там автомобиль Франка и приехала сюда. Я допускаю, что когда ты остановилась на этой улице, на неразрешенной стороне, как заметил привратник, ты увидела Майку, входящую в подъезд. Это несколько изменило твои планы. Вместо того, чтобы войти через главный вход, ты поднялась по пожарной лестнице, дверцу которой Нусьо взломал еще перед этим. Через окно ты заглянула в канцелярию, как раз когда черная и Майка искали по углам привидение. В какой-то момент Клара подошла к окну, ты быстро отстранилась, а когда снова заглянула в окно, Клары и Майки уже не было, зато на подоконнике лежал револьвер, который Клара в рассеянности там оставила. И тогда ты услышала голоса с верхнего этажа. Окно моей кухни было открыто и разговор был отчетливо слышен. Ты сориентировалась, что черная и Майка находятся в моей квартире, взяла револьвер, поднялась по пожарным ступенькам, встала у окна моей кухни и услышала, как черная пообещала Майке рассказать всю свою трагедию. Ты не могла допустить этого. В момент, когда Майка вышла на лестницу, ты выстрелила в Клару и через решетку забросила револьвер в комнату. Потом спустилась вниз, отогнала автомобиль к дому Франка, вернулась к любовнику, а сегодня утром встала, чтобы быть на вокзале вместе с поездом, на котором ты якобы должна была приехать. Я полагаю, что ты не проронила Франку ни слова обо всем этом деле. В середине дня ты позвонила любовнику и велела ему прийти сюда и похитить у меня компрометирующий документ. Я думаю" что вы уже успели уничтожить его.
— Ты — гений, — говорит Ванда с убеждением. — Не знаю, каким чудом ты смог обо всем этом догадаться, почти не имея для этого оснований, потому что в твоей истории пару деталей соответствуют истине. Поздравляю!
— Только пару деталей? Ты огорчаешь меня! Я думал, что наконец уже знаю все.
— До этого еще далеко, — уверяет меня Ванда. — Зачем, по-твоему, я стала бы до такой степени заботиться об интересах Франка, если люблю другого мужчину? Можешь ты мне ответить на это?
— Ты любишь другого мужчину, но уважаешь денежки Франка. Твой воздыхатель гол как сокол. Судебный процесс о плагиате означал бы для Франка финансовый крах. Тебе это совершенно не улыбалось.
— Зачем я стала бы посылать моего, как ты говоришь, любовника, чтобы он вынудил тебя отдать ему депозит, если ты перед этим уверял меня, что не знаешь комбинацию замка? Поскольку ты не знал комбинацию, не было никаких шансов, что ты сможешь разгадать ее под угрозой револьвера. Точно?
— Я говорил тебе, что не знаю комбинацию, но Нина, может быть, ее знает. Когда я звонил от тебя, то не застал ее дома, но ты могла предполагать, что полчаса спустя я уже дозвонился до нее, и Нина назвала мне комбинацию. Кстати, ты попалась, в основном потому, что напустила на меня этого типа в маске. Когда я увидел его в канцелярии с моим револьвером в руке, я сразу понял, что ты замешана в этом.
— Давай, давай! — крутит головой Ванда.
— Я только тебе рассказал, куда я сейчас прячу револьвер. Кроме нас двоих никто не знал этого тайника. Посторонний мог бы сто лет искать револьвер и никогда бы его не нашел. А этот, с лицом в маске, нашел его сразу. Нашел потому, что ты сказала ему, что револьвер лежит в «Фаусте».
— Мой ты Эркюль Пуаро! — восклицает Ванда.
— Прошло время шуток, — говорю я грустно, — ты крепко держишься на ногах, но тебе уже ничего не поможет.
— Но мне ничего и не грозит, — уверяет Ванда, — ты не сумеешь доказать ни одной из вещей, которые ты перечислил. О том, что она была в костюме, я догадалась случайно. Никакого любовника на тебя не натравливала. Я совершила только одну ошибку, но она не повлечет за собой никаких осложнений: позволила тебе догадаться, что вчера была в твоей канцелярии.
— Согласно моей концепции, ты была даже не внутри канцелярии, а только под окном, — говорю я, — через окно ты разглядывала кабинет и заметила на этажерке гипсовую фигурку, которой перед твоим отъездом не было, потому что Нина подарила мне ее только месяц назад. Сегодня утром Пумс, к счастью, разбила эту мерзость и спрятала осколки в ящик. Но ты знала, что это была фигурка работы Кановы. Знала, потому что вчера восхищалась ею во всем ее великолепии. Не может быть другого объяснения.
— Несмотря на это вся твоя история высосана из пальца, — говорит Ванда, соскальзывает со стола, становится посреди кухни, обращенная ко мне лицом, с нацеленным в мою сторону револьвером. Совершенно не напоминает в эту минуту болезненную сентиментальную девчонку, какой она обычно выглядит. Глаза у нее сейчас, как два ножа.
— Не двигайся! — командует она. — Если выдержишь без движения две минуты — умрешь, узнав всю правду. Если пошевелишься хоть чуть-чуть — погибнешь раньше.
Очевидно, выступление Франка произвело определенный эффект.
— Монти, какая была концовка? — тихо спрашивает Ванда.
— Не знаю, — признаюсь я, — я уснул.
— Уснул?
— Я пил несколько предыдущих ночей подряд и страшно устал, а повесть была безнадежна. Я уснул именно тогда, когда Густав приближался к концовке. Разбудила меня сигарета. Я держал в руке сигарету, которая догорела до конца и обожгла мне палец — вот, посмотри!
Показываю Ванде средний палец правой руки и с огорчением замечаю, что след от ожога прошел, палец чистый, как слеза. Ванда кивает головой и воздерживается от комментариев. Не верит мне, это ясно. Пумс внимательно наблюдает эту сцену и, очевидно, тоже борется с подозрением. Интересно, поверит ли она, что я убийца. Мне бы хотелось, чтобы не поверила. Не очень мне это поможет, но все-таки. Пока хоть кто-нибудь будет убежден в моей непричастности к убийству, мне хватит сил отпираться от этих двух трупов до последнего дыхания. Франк был прав — это лучший способ обороны.
Пумс морщит лобик в чрезмерном умственном напряжении и неожиданно светлеет.
— Но ведь это невозможно! Вы никак не могли убить! Ведь госпожа Поляк разговаривала с черной через полчаса после того, как вы вышли из дома. В это время вы были уже у господина Шмидта. Господин Шмидт пошутил, правда?
— Согласно концепции Франка, Майка солгала, — говорю я, — солгала, чтобы спасти меня. Когда она пришла сюда, черная уже была мертва. Майка отнесла труп черной наверх в квартиру и инсценировала самоубийство. Она заметила Гильдегарду на лестнице и решила использовать ее в роли свидетеля. Потом положила на край шкафа что-то тяжелое, привязала к этому шнурок и вышла из квартиры, зажав конец шнурка в руке. Когда убедилась, что Гильдегарда видит ее, она потянула за шнурок, раздался грохот, так как этот предмет свалился со шкафа. Майка вернулась в квартиру, отвязала шнурок, положила тяжелый предмет на свое место и снова вышла. Ведь Гильдегарда сказала, что этот отзвук был слишком тихим для выстрела. Ну и действительно, потому что это совсем не было выстрелом. Так думает Франк.
— А зачем госпожа Поляк стала бы спасать вас? Впрочем, в любом случае, она даст показания, что застала черную еще живой.
— Показания она даст, но ей не поверят. Видишь ли, Пумс, этой ночью я совершил одну глупость: спьяну я объяснился Майке. Это слышал Франк, и слышали соседи, которые были там с нами, Я сделал это в бесчувственном состоянии и черт знает зачем. Но суд решит, что нас, действительно, что-то связывало. А свидетельство невесты не будет иметь для суда никакой цены.
— Ну тогда поверят кельнерше. С ней-то вы, надеюсь, не обручались? — спрашивает Пумс.
— Нет. Ну а чем это поможет?
— Кельнерша признает, что черная вышла из бара только после девяти, а вы в это время были уже у господина Шмидта.
— Кельнерша не сможет точно назвать время. Черная звонила около половины девятого, это мы знаем. Потом она ела что-то в баре, но недоела, а поднялась наверх. Все вместе — от разговора по телефону до того момента, когда она покинула бар, — могло длиться не больше пятнадцати минут. Возможно, черная уже была в канцелярии, когда я выходил из дома. Это мало правдоподобно, но все-таки возможно.
— А, все равно! Самое главное, что это не вы ее убили. Готова дать голову на отсечение, — говорит Пумс.
— Но это не будет доказательством, — говорю я. — И все же я благодарен тебе за хорошее отношение. Ты славная девчонка, и я прощаю тебе то, что ты грохнула шедевр Торвальдсена, — говорю я, указывая на опустевшую этажерку.
— Кановы, — поправляет Ванда, — меня смущает одна вещь: если черная ожидала тебя в канцелярии и в течение какого-то времени была здесь одна, каким образом она не заметила рукопись на этом кресле и не забрала ее, ведь она бы ее легко узнала.
— Да она просто не обратила внимания, — говорю я. — Она смотрела на рукопись, не замечая ее, как все мы не замечали несколько лет. Она была уверена, что рукопись находится в сейфе, и черной даже в голову не приходило высматривать ее где-то здесь, на кресле.
— А черная действительно не совершала самоубийства? — спрашивает Ванда. — Может быть, Майка все-таки права? В конечном счете можно как-то выстрелить себе в спину, правда?
— А какого черта она стала бы стрелять себе в спину?
— Что ты будешь делать со всем этим, Монти?
— Позвоню сейчас Роберту, пускай он ломает, голову. Пумс, выйди на балкон и посмотри — этот полицейский еще прогуливается внизу.
Пумс выходит на балкон и через минуту возвращается.
— Его не видно, но, может быть, он под навесом? Зато я видела кельнершу, минуту назад она вошла в бар.
— Ее отпустили, это хорошо. Теперь я хотел бы сделать еще одну попытку. Ванда, поможешь мне?
— Что мне делать? — спрашивает Ванда.
— Вот тебе ключ от моей квартиры. Поднимайся наверх, войди туда и подожди меня. Я на минутку спущусь вниз. Ты, Пумс, остаешься здесь и ожидаешь Роберта, все понятно?
Я беру револьвер, выхожу на улицу, замечаю, что полицейский стоит в дверях бара и прислушивается к рассказу кельнерши об ее переживаниях в отделении полиции. Обхожу угол дома, открываю дверцу от наружной лестницы, поднимаюсь на третий этаж, по галерее пробираюсь к окну моей кухни.
— Ванда! — кричу я. И Ванда мгновенно показывается в дверях между комнатой и прихожей. Проходит через прихожую, входит в кухню, приближается к окну.
— Ты проверил, можно ли попасть в квартиру таким образом? Наверное, это невозможно, — говорит она, хватаясь за вделанную в стену решетку.
— Невозможно, — подтверждаю я, — но об этом я знал уже и раньше, а сейчас я тебе продемонстрирую кое-что другое. Иди в комнату и сядь на боковую спинку дивана.
Ванда удаляется, входит в комнату, садится боком на диван.
— Так хорошо? — спрашивает она, поворачиваясь в мою сторону.
— Замечательно! Теперь слушай: когда я скажу «паф», соскользни с дивана на пол.
Громко говорю: «Паф»! Ванда соскальзывает со спинки и садится на ковре около дивана. Я просовываю руку через решетку и изо всех сил "бросаю револьвер, который перелетает прихожую, кухню и падает на ковер рядом с Вандой.
— Вот как погибла черная, — говорю я, — если бы пуля не попала ей в спину, без сомнения, это можно было бы принять за самоубийство.
— Ловко, — говорит Ванда, берет в руки револьвер, рассматривает его, встает, входит в кухню, садится на стол неподалеку от окна.
— Остается только вопрос: кто именно оказался таким сообразительным? — говорит она. — Я предполагаю, что ты уже догадался?
— Подозреваемых осталось не так уж много, правда? — говорю я. — Я не убивал. Кельнерша тоже. Она не выходила из бара ни на минуту. Франк тоже не убивал и Майка не убивала. Остается только одна персона.
— Умираю от любопытства, — говорит Ванда.
Я вынимаю из кармана фотографию, найденную в сумочке черной и пальцем подзываю Ванду. Ванда передвигается по столу в направлении окна, она теперь совсем рядом со мною, только решетка разделяет нас.
— Узнаешь эту особу? — спрашиваю я, показывая ей фотографию. Ванда берет ее в руку, разглядывает фотографию и возвращает ее мне.
— Эта фотография имеет какое-нибудь отношение к делу? — спрашивает она.
— Да, имеет: на ней изображена моя покойница во время отпуска в Монфлер. Но важно не это. Гораздо важнее, кто ее фотографировал.
— А кто ее фотографировал? — спрашивает Ванда.
— Иди в комнату, открой верхний ящик секретера и принеси оттуда лупу.
Ванда удаляется, через минуту возвращается с лупой, подает ее мне. Я смотрю через увеличительное стекло на фотографию, после чего подаю обе вещи Ванде.
— Посмотри-ка, что лежит на соседнем шезлонге, — говорю я. Ванда кладет на стол револьвер, который до этого держала в руке и углубляется в изучение фотографии.
— Вязание, — говорит она через минуту.
— Ты права. Вязание. Видны спицы, правда? А что это за вещь?
— Да, пожалуй… свитер, — говорит Ванда.
— Именно. Сначала я думал, это детский свитерок, потому что он короткий. Но через лупу отчетливо видно, что это нормальный мужской свитер, только незаконченный, связанный до половины. Но узор в норвежском стиле уже готов, он отлично виден.
— Ну и что из этого? — спрашивает Ванда, возвращая мне фотографию и лупу.
— Эту фотографию делала ты. Ты сидела на соседнем шезлонге и вязала для меня свитер, болтая с Кларой Виксель. В определенный момент ты встала и щелкнула ее. Потом ты сдала пленку для проявления в местное ателье, получила снимки и один из них отдала Кларе. Я нашел его в ее сумочке.
— Я была в Бандо, а не в Монфлер, — говорит Ванда. — Любой может вязать свитер с норвежским узором, ты так не считаешь?
— Может быть, ты и была в Бандо, но перебралась в Монфлер. Почему, этого я не знаю. Во всяком случае, в Монфлер ты познакомилась с Кларой. Возможно, даже пригласила ее в кино на «Черную лестницу».
— Сжалься, я смотрела «Черную лестницу» примерно десять раз. Еще раз я этого не смогла бы вынести. К слову, «Лестница» вовсе там не шла, там шли только третьесортные вестерны.
— Но ты была знакома с Кларой, да?
— Я даже не знала, что ее зовут Клара. Единственный раз я беседовала с нею тогда, на лежаках, в парке пансионата. Сделала ей фотографию и, уезжая, вручила ей один снимок. Случайное курортное знакомство. Как я могла предвидеть, что эта особа через неделю будет убита в твоей квартире? До этой минуты я и не предполагала, что речь идет именно о ней.
— Нет, ты предполагала. Помнишь, как в твоем присутствии я спросил утром у кельнерши в баре, не заметила ли она вчера вечером пожилую худую женщину, одетую в темное, а ты добавила: «В черном костюме». Откуда ты знала, что она была в костюме? Можешь мне это объяснить?
— В это время года все женщины ходят в костюмах, несложно догадаться.
— Ну ладно, хватит! Расскажи мне все об этом знакомстве. Зачем ты поехала в Монфлер?
— Это не имеет никакого отношения к делу. Ну, скажем, мне наскучило в Бандо. Я села в поезд и поехала в Монфлер. Жила в пансионате «Мимоза». В один прекрасный день я уселась на шезлонге в парке и вязала свитер. На соседнем шезлонге расположилась эта твоя Клара, только я не знала, что это Клара, и вообще ничего о ней не знала. Мы беседовали с ней, может быть, полчаса. Потом я читала книжку, потом мы еще немного разговаривали, потом я сфотографировала ее и ушла на прогулку. Потом еще только раз видела ее, когда отдавала фотографию. Вот и все.
— Что она рассказывала о себе?
— Она говорила, что гостит у директрисы пансионата, ее кузины, благодаря чему она, то есть Клара, могла провести там месяц, не потратив ни гроша. Мне кажется, она была очень бедной. Потом разговаривали еще о том-сем. Наконец я щелкнула ее и ушла. Ты удовлетворен?
— Я буду удовлетворен, если тебе удастся доказать, что ты ее не убивала. Послушай. Ты познакомилась в Монфлер с Кларой. Возможно, что ты не ходила с ней на «Черную лестницу». Возможно, что «Черная лестница» и не шла в Монфлер, но могло случиться так, что фильм шел в каком-нибудь окраинном кинотеатре, в который Клара попала случайно. Достаточно того, что она рассказала тебе, что это она автор сценария, а не человек, указанный на афише. Разумеется ты ни словом не выдала, что являешься женой этого человека. Ты выслушала всю историю о новеллах, отосланных в Издательство детективной литературы, и о депозите, хранящемся в моем сейфе. Клара не скрывала от тебя, что имеет намерение прямо из Монфлер приехать сюда и заявить о своих правах. Ты одобрила эту ее идею и даже предложила ей небольшую помощь. Ты сказала, что знаешь адвоката Риффа, но уже сына, не отца, и дала Кларе его домашний номер телефона. Разумеется, не мой настоящий номер. Ты вовсе не была заинтересована в том, чтобы я узнал, что именно лежит в моем сейфе.
— А чей же номер я дала ей? — спрашивает Ванда.
— Номер телефона твоего любовника, потому что во все это замешан кроме тебя какой-то мужчина. Разумеется, любовник. Ты поехала в Монфлер, чтобы встретиться с ним. Вы были там вместе, может быть, для конспирации в разных пансионатах. Клара записала номер телефона, и вы расстались. Ты рассказала обо всем своему любовнику, вы сели в поезд, приехали сюда и в его квартире ждали звонка. Наконец, вчера вечером Клара позвонила. Твой воздыхатель представился ей в качестве меня и велел ей пойти в канцелярию, обещая, что вскоре там появится. Но это не он пошел на свидание. Он остался у себя дома, а ты поехала на такси к своему дому, взяла там автомобиль Франка и приехала сюда. Я допускаю, что когда ты остановилась на этой улице, на неразрешенной стороне, как заметил привратник, ты увидела Майку, входящую в подъезд. Это несколько изменило твои планы. Вместо того, чтобы войти через главный вход, ты поднялась по пожарной лестнице, дверцу которой Нусьо взломал еще перед этим. Через окно ты заглянула в канцелярию, как раз когда черная и Майка искали по углам привидение. В какой-то момент Клара подошла к окну, ты быстро отстранилась, а когда снова заглянула в окно, Клары и Майки уже не было, зато на подоконнике лежал револьвер, который Клара в рассеянности там оставила. И тогда ты услышала голоса с верхнего этажа. Окно моей кухни было открыто и разговор был отчетливо слышен. Ты сориентировалась, что черная и Майка находятся в моей квартире, взяла револьвер, поднялась по пожарным ступенькам, встала у окна моей кухни и услышала, как черная пообещала Майке рассказать всю свою трагедию. Ты не могла допустить этого. В момент, когда Майка вышла на лестницу, ты выстрелила в Клару и через решетку забросила револьвер в комнату. Потом спустилась вниз, отогнала автомобиль к дому Франка, вернулась к любовнику, а сегодня утром встала, чтобы быть на вокзале вместе с поездом, на котором ты якобы должна была приехать. Я полагаю, что ты не проронила Франку ни слова обо всем этом деле. В середине дня ты позвонила любовнику и велела ему прийти сюда и похитить у меня компрометирующий документ. Я думаю" что вы уже успели уничтожить его.
— Ты — гений, — говорит Ванда с убеждением. — Не знаю, каким чудом ты смог обо всем этом догадаться, почти не имея для этого оснований, потому что в твоей истории пару деталей соответствуют истине. Поздравляю!
— Только пару деталей? Ты огорчаешь меня! Я думал, что наконец уже знаю все.
— До этого еще далеко, — уверяет меня Ванда. — Зачем, по-твоему, я стала бы до такой степени заботиться об интересах Франка, если люблю другого мужчину? Можешь ты мне ответить на это?
— Ты любишь другого мужчину, но уважаешь денежки Франка. Твой воздыхатель гол как сокол. Судебный процесс о плагиате означал бы для Франка финансовый крах. Тебе это совершенно не улыбалось.
— Зачем я стала бы посылать моего, как ты говоришь, любовника, чтобы он вынудил тебя отдать ему депозит, если ты перед этим уверял меня, что не знаешь комбинацию замка? Поскольку ты не знал комбинацию, не было никаких шансов, что ты сможешь разгадать ее под угрозой револьвера. Точно?
— Я говорил тебе, что не знаю комбинацию, но Нина, может быть, ее знает. Когда я звонил от тебя, то не застал ее дома, но ты могла предполагать, что полчаса спустя я уже дозвонился до нее, и Нина назвала мне комбинацию. Кстати, ты попалась, в основном потому, что напустила на меня этого типа в маске. Когда я увидел его в канцелярии с моим револьвером в руке, я сразу понял, что ты замешана в этом.
— Давай, давай! — крутит головой Ванда.
— Я только тебе рассказал, куда я сейчас прячу револьвер. Кроме нас двоих никто не знал этого тайника. Посторонний мог бы сто лет искать револьвер и никогда бы его не нашел. А этот, с лицом в маске, нашел его сразу. Нашел потому, что ты сказала ему, что револьвер лежит в «Фаусте».
— Мой ты Эркюль Пуаро! — восклицает Ванда.
— Прошло время шуток, — говорю я грустно, — ты крепко держишься на ногах, но тебе уже ничего не поможет.
— Но мне ничего и не грозит, — уверяет Ванда, — ты не сумеешь доказать ни одной из вещей, которые ты перечислил. О том, что она была в костюме, я догадалась случайно. Никакого любовника на тебя не натравливала. Я совершила только одну ошибку, но она не повлечет за собой никаких осложнений: позволила тебе догадаться, что вчера была в твоей канцелярии.
— Согласно моей концепции, ты была даже не внутри канцелярии, а только под окном, — говорю я, — через окно ты разглядывала кабинет и заметила на этажерке гипсовую фигурку, которой перед твоим отъездом не было, потому что Нина подарила мне ее только месяц назад. Сегодня утром Пумс, к счастью, разбила эту мерзость и спрятала осколки в ящик. Но ты знала, что это была фигурка работы Кановы. Знала, потому что вчера восхищалась ею во всем ее великолепии. Не может быть другого объяснения.
— Несмотря на это вся твоя история высосана из пальца, — говорит Ванда, соскальзывает со стола, становится посреди кухни, обращенная ко мне лицом, с нацеленным в мою сторону револьвером. Совершенно не напоминает в эту минуту болезненную сентиментальную девчонку, какой она обычно выглядит. Глаза у нее сейчас, как два ножа.
— Не двигайся! — командует она. — Если выдержишь без движения две минуты — умрешь, узнав всю правду. Если пошевелишься хоть чуть-чуть — погибнешь раньше.
17
Это самая идиотская ситуация из всех, что случались со мной до сих пор в жизни, и, наверное, более идиотской уже никогда не случится. Похоже даже на то, что вообще со мной больше ничего не случится.
— Слушай, Ванда, — начинаю я, но она прерывает.
— Заткнись! — говорит она. — Ты уже достаточно молол вздор. Мы уладим это быстро. Я всегда очень хорошо относилась к тебе, но ты стал опасным, ты слишком догадлив.
Я мог бы попробовать броситься в сторону и исчезнуть из ее поля зрения, но успею ли? Ванда стоит так близко, что если бы я протянул руку через решетку, я почти достал бы револьвер. Разумеется, лучше не пробовать. Я всегда слышал, что в подобные минуты перед глазами души пролетает вся прошедшая жизнь, но на этот раз — ничего похожего. Голова у меня пуста, как бутылка под утро. Может быть, и существует какой-нибудь способ спасения, но он не приходит мне на ум.
— Все происшедшее не имело никакого отношения ни к Франку, ни к какому-нибудь сценарию, — говорит Ванда. — Может быть, у черной и были какие-нибудь претензии, но я ничего об этом не знала и совершенно не имела намерения ее убивать, зачем? Она погибла по чистой случайности. Стой! — кричит Ванда, потому что я невольно пошевелился.
Замираю в неподвижности, Ванда продолжает дальше:
— Как это ты не пришел к такой простой мысли, а данные у тебя были, ты ведь нашел помаду Майки в квартире Франка. И какие выводы ты сделал из этого?
Молчу. Ванда, впрочем, и не ожидает от меня ответа.
— Естественно, я давно знала об этом, но не имела доказательств. Я вернулась из отпуска на три дня раньше, чем предупреждала. И все эти три дня следила за ними. Я видела, как Майка выходила сегодня от Франка, поехала за нею, поднялась за нею на второй этаж, но в дверях твоего кабинета Майка встретила черную, поэтому я не могла к ней приблизиться. Я спустилась вниз, поднялась по пожарной лестнице к окну твоей канцелярии и увидела, как обе они крутятся по комнате. Я узнала свою знакомую из Монфлер, но не имела представления о том, что она здесь делает. Через минуту они вышли из комнаты, а на окне, как ты догадался, остался револьвер. Я взяла револьвер, перебралась на этаж выше и встала там, где сейчас стоишь ты. Увидела через окно Майку, сидящую на подлокотнике дивана. Голова ее склонилась, но это была Майка, в своем верблюжьем плаще. Относительно этого у меня не было никаких сомнений. Я выстрелила, спустилась вниз, уехала в гостиницу, утром встретилась с Франком на вокзале… и узнала, что он провел ночь у Майки — живой и невредимой, потому что вместо нее я застрелила черную. Весело, как? Теперь молись, потому что это уже конец.
Замечаю через ее плечо какое-то движение в прихожей. За спиной Ванды показывается испуганное лицо Пумс. Ванда оборачивается, опускает револьвер и вежливо объясняет:
— Мы тут репетировали, жаль, что вас не было при этом. Монти, действительно, дьявольски проницателен, вы имеете шефа-гения.
— О да! — подтверждает Пумс с восторгом. — Звонил какой-то господин, — обращается она ко мне, — просил, чтобы вы с ним срочно связались. Я записала номер.
— Уже иду, — говорю я.
— Твоя историйка была бы прелестна, — обращаюсь я к Ванде, — если бы не то, что Майка была вчера в шелковом плаще, а не в верблюжьем. В шелковом, зеленоватом. Я видел его у нее в ванной, скомканным в комок и втиснутым под ванну.
— Не повезло, — говорит Ванда, смотрит на часы, вручает мне револьвер и натягивает перчатки.
— Я договорилась с портным. Прощаюсь с вами, дети мои. До завтра!
— Иди в кабинет, Пумс, — говорю я. — Сейчас и я туда приду.
Я спускаюсь вниз, обхожу угол дома, у подъезда встречаюсь с Вандой, которая высматривает такси.
— Я классно играла, правда? — говорит она. — Кино потеряло во мне выдающуюся звезду, не хуже, чем Майка. Признайся честно: ты перетрусил?
— Ты и вправду подозреваешь, что у Франка роман с Майкой? Это не имеет никакого смысла, — говорю я.
— Это мне и в голову не приходило, — пожимает плечами Ванда. — А если бы даже и так, мир от этого не перевернется.
— Зачем ты ездила в Монфлер?
— Чтобы покрасить волосы. Там работает известный специалист, виртуоз хны. Тебе стоило бы знать, что я седею.
— О чем вы разговаривали с черной на шезлонгах?
— Я тебе уже говорила: о ее кузине, которая управляет пансионатом, о том, что будет на обед, ничего особенного. Бедняжка Клара не была интересной собеседницей, в основном, жаловалась на жизнь. Мне это быстро надоело, и я дала ей почитать книжку, чтобы избавиться от нее. К счастью, книжка захватила ее. Черная даже спрашивала: нет ли у меня еще повестей Стэна. В. Мелтона. Она была очень разочарована, когда я ей рассказала, что великолепный Стэн. В. Мелтон является на самом деле почтенным толстяком среднего возраста, и настоящая его фамилия — Кокач. Потом мы разговаривали с ней о толчее на железных дорогах. Черная при этой оказии похвалилась мне, что раз в жизни, восемь лет тому назад, попала в железнодорожную катастрофу. Ее фамилию даже напечатали по ошибке в списке убитых. Черная, кажется, считала это специальным издевательством редакции по отношению к ней.
Потом я сделала эту знаменитую фотографию, еще раз встретилась с нею, когда отдавала ей снимок, и больше ничего о ней не знаю.
— Когда это было? Когда ты ее видела последний раз в Монфлер?
— Позавчера. Она выезжала в этот день, а я осталась еще на сутки.
— Ты в действительности приехала только сегодня утром? Откуда ты тогда знала о статуэтке?
— Я покупала ее вместе с Ниной на рынке еще перед отъездом в Бандо. Мы решили с ней, что статуэтка отлично подходит к твоему кабинету, у адвокатов всегда видишь что-нибудь такое страшное.
— У дантистов, — поправляю я. — У адвокатов обычно стоят настольные гарнитуры из бронзы.
— Ну, в следующий раз буду знать. До свидания, Монти. Зайди к нам на ужин, если тебя еще не арестуют до этого времени. Сделаю блинчики, — говорит Ванда, усаживаясь в такси.
Иду наверх и застаю Пумс в приемной перед зеркалом. Обеими руками она оттягивает вниз вырез своего свитера, имитируя декольте и критическим взглядом исследуя в зеркале эффект этой операции.
— Слушай, Ванда, — начинаю я, но она прерывает.
— Заткнись! — говорит она. — Ты уже достаточно молол вздор. Мы уладим это быстро. Я всегда очень хорошо относилась к тебе, но ты стал опасным, ты слишком догадлив.
Я мог бы попробовать броситься в сторону и исчезнуть из ее поля зрения, но успею ли? Ванда стоит так близко, что если бы я протянул руку через решетку, я почти достал бы револьвер. Разумеется, лучше не пробовать. Я всегда слышал, что в подобные минуты перед глазами души пролетает вся прошедшая жизнь, но на этот раз — ничего похожего. Голова у меня пуста, как бутылка под утро. Может быть, и существует какой-нибудь способ спасения, но он не приходит мне на ум.
— Все происшедшее не имело никакого отношения ни к Франку, ни к какому-нибудь сценарию, — говорит Ванда. — Может быть, у черной и были какие-нибудь претензии, но я ничего об этом не знала и совершенно не имела намерения ее убивать, зачем? Она погибла по чистой случайности. Стой! — кричит Ванда, потому что я невольно пошевелился.
Замираю в неподвижности, Ванда продолжает дальше:
— Как это ты не пришел к такой простой мысли, а данные у тебя были, ты ведь нашел помаду Майки в квартире Франка. И какие выводы ты сделал из этого?
Молчу. Ванда, впрочем, и не ожидает от меня ответа.
— Естественно, я давно знала об этом, но не имела доказательств. Я вернулась из отпуска на три дня раньше, чем предупреждала. И все эти три дня следила за ними. Я видела, как Майка выходила сегодня от Франка, поехала за нею, поднялась за нею на второй этаж, но в дверях твоего кабинета Майка встретила черную, поэтому я не могла к ней приблизиться. Я спустилась вниз, поднялась по пожарной лестнице к окну твоей канцелярии и увидела, как обе они крутятся по комнате. Я узнала свою знакомую из Монфлер, но не имела представления о том, что она здесь делает. Через минуту они вышли из комнаты, а на окне, как ты догадался, остался револьвер. Я взяла револьвер, перебралась на этаж выше и встала там, где сейчас стоишь ты. Увидела через окно Майку, сидящую на подлокотнике дивана. Голова ее склонилась, но это была Майка, в своем верблюжьем плаще. Относительно этого у меня не было никаких сомнений. Я выстрелила, спустилась вниз, уехала в гостиницу, утром встретилась с Франком на вокзале… и узнала, что он провел ночь у Майки — живой и невредимой, потому что вместо нее я застрелила черную. Весело, как? Теперь молись, потому что это уже конец.
Замечаю через ее плечо какое-то движение в прихожей. За спиной Ванды показывается испуганное лицо Пумс. Ванда оборачивается, опускает револьвер и вежливо объясняет:
— Мы тут репетировали, жаль, что вас не было при этом. Монти, действительно, дьявольски проницателен, вы имеете шефа-гения.
— О да! — подтверждает Пумс с восторгом. — Звонил какой-то господин, — обращается она ко мне, — просил, чтобы вы с ним срочно связались. Я записала номер.
— Уже иду, — говорю я.
— Твоя историйка была бы прелестна, — обращаюсь я к Ванде, — если бы не то, что Майка была вчера в шелковом плаще, а не в верблюжьем. В шелковом, зеленоватом. Я видел его у нее в ванной, скомканным в комок и втиснутым под ванну.
— Не повезло, — говорит Ванда, смотрит на часы, вручает мне револьвер и натягивает перчатки.
— Я договорилась с портным. Прощаюсь с вами, дети мои. До завтра!
— Иди в кабинет, Пумс, — говорю я. — Сейчас и я туда приду.
Я спускаюсь вниз, обхожу угол дома, у подъезда встречаюсь с Вандой, которая высматривает такси.
— Я классно играла, правда? — говорит она. — Кино потеряло во мне выдающуюся звезду, не хуже, чем Майка. Признайся честно: ты перетрусил?
— Ты и вправду подозреваешь, что у Франка роман с Майкой? Это не имеет никакого смысла, — говорю я.
— Это мне и в голову не приходило, — пожимает плечами Ванда. — А если бы даже и так, мир от этого не перевернется.
— Зачем ты ездила в Монфлер?
— Чтобы покрасить волосы. Там работает известный специалист, виртуоз хны. Тебе стоило бы знать, что я седею.
— О чем вы разговаривали с черной на шезлонгах?
— Я тебе уже говорила: о ее кузине, которая управляет пансионатом, о том, что будет на обед, ничего особенного. Бедняжка Клара не была интересной собеседницей, в основном, жаловалась на жизнь. Мне это быстро надоело, и я дала ей почитать книжку, чтобы избавиться от нее. К счастью, книжка захватила ее. Черная даже спрашивала: нет ли у меня еще повестей Стэна. В. Мелтона. Она была очень разочарована, когда я ей рассказала, что великолепный Стэн. В. Мелтон является на самом деле почтенным толстяком среднего возраста, и настоящая его фамилия — Кокач. Потом мы разговаривали с ней о толчее на железных дорогах. Черная при этой оказии похвалилась мне, что раз в жизни, восемь лет тому назад, попала в железнодорожную катастрофу. Ее фамилию даже напечатали по ошибке в списке убитых. Черная, кажется, считала это специальным издевательством редакции по отношению к ней.
Потом я сделала эту знаменитую фотографию, еще раз встретилась с нею, когда отдавала ей снимок, и больше ничего о ней не знаю.
— Когда это было? Когда ты ее видела последний раз в Монфлер?
— Позавчера. Она выезжала в этот день, а я осталась еще на сутки.
— Ты в действительности приехала только сегодня утром? Откуда ты тогда знала о статуэтке?
— Я покупала ее вместе с Ниной на рынке еще перед отъездом в Бандо. Мы решили с ней, что статуэтка отлично подходит к твоему кабинету, у адвокатов всегда видишь что-нибудь такое страшное.
— У дантистов, — поправляю я. — У адвокатов обычно стоят настольные гарнитуры из бронзы.
— Ну, в следующий раз буду знать. До свидания, Монти. Зайди к нам на ужин, если тебя еще не арестуют до этого времени. Сделаю блинчики, — говорит Ванда, усаживаясь в такси.
Иду наверх и застаю Пумс в приемной перед зеркалом. Обеими руками она оттягивает вниз вырез своего свитера, имитируя декольте и критическим взглядом исследуя в зеркале эффект этой операции.