В это мгновение Майка нервно вздрагивает. В комнате раздается приглушенный треск, тихий, но странно неестественный, словно отголосок чего-то потустороннего. Подхожу к телефону и поднимаю трубку.
— Это вы? — слышу голос Пумс. — Какой-то тип звонил к вам. Просил передать, что будет звонить еще. Что сказать ему, когда он, позвонит?
— Скажи ему, чтобы он сделал из себя чучело и покрасил его в зеленый цвет, — говорю я. — Запрещаю тебе звонить в мои личные апартаменты в тот миг, когда меня посещает одна из звезд экрана. Поняла?
— Прошу прощения, — говорит Пумс и вешает трубку.
— Сигнал моего телефона в последнее время барахлит, но, мне кажется, звук приятный, — говорю я Майке.
— Брр, отваливаем отсюда поскорей, — отвечает она и берет в руки шляпку.
Достаю ключ из кармана плаща, и мы выходим Уже на лестнице Майка припоминает, что ей необходимо срочно позвонить на студию и узнать, нужно ли ей возвращаться после обеда на съемки, так как из-за отсутствия Франка возникли какие-то сложности, застопорившие работу.
Поскольку мы уже на втором этаже, я завожу Майку в канцелярию. В приемной сидит какая-то женщина. При виде меня она поднимается. Это кельнерша из бара.
— Погодите минутку, — говорю я.
Иду с Майкой в кабинет. Пумс торопливо захлопывает какой-то томик, разложенный на машинке, которым она, очевидно, зачитывалась, поднимается, укладывает книгу на кресло и садится на нее.
— Представься, Пумс, — командую я.
— О, мы уже знакомы, — восклицает Майка. Я сначала искала тебя в канцелярии и только потом отправилась наверх, где меня встретила уборщица. Я даже ждала тебя здесь, и мы успели поболтать с твоей секретаршей.
— Значит, тебе известно, Пумс, кого ты видишь перед собой? — спрашиваю я.
Пумс в восхищении кивает головой и вглядывается в Майку с пылкой набожностью.
— Пумс безумно милая особа, можно тебя поздравить с таким приобретением, — говорит Майка… Пумс радостно краснеет.
— Во всяком случае она высокообразована. И наверняка видела все твои фильмы, правда, Пумс?
Пумс снова с восторгом кивает головой, но не может произнести ни слова, онемев от волнения. Встреча с Майкой Поляк собственной персоной — это слишком великое переживание для нее.
— Звони на студию, а я пока займусь клиенткой, — говорю я Майке.
За плечами Майки жестами спрашиваю у Пумс, все ли в порядке. Пумс так же безмолвно показывает мне, что ничего сногсшибательного не произошло. Выхожу в приемную.
— Слушаю вас, — обращаюсь я к кельнерше и сажусь рядом с нею на козетку.
— У меня к вам просьба, — говорит она. — Только не знаю, сколько это будет стоить…
— Что именно? — спрашиваю я.
— Составление жалобы в суд.
— А на кого вы собираетесь жаловаться и за что?
— На этого прохвоста кельнера из нашего бара. Прихватил все мои сбережения и смылся. Но я ему этого не прощу.
— А кто вам велел отдавать ему?
Девушка не отвечает.
— Закружил вам голову, да?
— Божился, что женится на мне, только ему, мол, нужно внести задаток за квартиру. Вот я и взяла все с книжечки и отдала ему. После этого он с месяц морочил мне голову, а потом вообще дал драпака.
— Как его фамилия? Где он живет?
— Говорил, что его фамилия Пилц и живет он в Новом районе с коллегой. Я была там, никто ни о каком Пилце и слыхом не слыхал.
— Когда он улизнул?
— Вчера перед закрытием бара. Сбежал прямо с работы и никому ни словечка. Толстяк в бешенстве, обещает пересчитать ему ребра, но, я думаю, Пилц больше не появится в баре, он скрылся навсегда с моими денежками в кармане.
— Вы знаете каких-нибудь его приятелей?
— Да к нему всякие заходили, о чем-то шептались по углам, но я их не знаю, темные типы, мне таких знакомых не нужно.
— Где Пилц работал раньше? — спрашиваю я.
— Этого я не знаю, — говорит девушка. — Даже подозреваю, что он не был никаким кельнером. Не очень-то у него это получалось.
— А зачем тогда толстяк принял такого на работу?
— Чтобы платить поменьше. Хозяин страшный скупердяй. Знаете, что я думаю? Пилц, наверное, сидел до этого в тюрьме. Очень уж он не хотел рассказывать, чем занимался перед тем, как пришел к нам. Вообще, выглядел он как уголовник.
— А вы хотели выйти за него замуж?
Девушка смотрит на меня с выражением лица, говорящим, что одно другому не помеха.
— Поищем его, — заявляю я. — Сначала проверим, не попал ли он снова в тюрьму. Как его имя?
— Антони. Но я слышала, как приятели называли его «Нусьо».
— Позвоню, выясню, — говорю я. — Как только узнаю что-нибудь, дам знать. Вы сейчас возвращаетесь в бар?
— Да, толстяк отпустил меня только на полчаса. И то с огромным трудом. Не может справиться сам. Жена в кухне, он за буфетом, и еще весь зал нужно обслужить — это не шутка.
— А когда был кельнер, чем вы занимались?
— Я была на кухне. Мыла посуду и выдавала порции через окошко…Я должна вам заплатить задаток? — говорит она смущенно.
— Заплатите, когда ваш Нусьо вам вернет, — говорю я (хотя понимаю, что надежда на это слабая). — А пока у вас есть возможность отплатить за услугу другим способом. Припомните что-нибудь о той даме в черном, которая вчера вечером звонила от вас.
— А я думала, что та дама ужинала, — говорит кельнерша.
— Может быть, и ужинала, но во всяком случае звонила она от вас, это точно. Мне очень важна любая информация о ней.
— Может быть, что-нибудь припомню, постараюсь, — говорит кельнерша. — Если бы я хоть знала, как эта дама выглядела…
В это мгновение двери кабинета распахиваются, Майка стоит у порога и в яростном нетерпении жестикулирует мне.
— Ну, вы подумайте, я зайду в бар попозже, — провожаю я кельнершу.
Вхожу в кабинет.
— Майка, будь ангелом и потерпи еще один звонок. Пумс, соедини меня с номером, записанным красным карандашом на стене у столика, пусть знает, что у меня есть секретарша.
Пумс срывается с кресла так азартно, что задевает этажерку, с которой с треском слетает гипсовая фигурка. Амур и Психея — прощальный подарок Нины. Фигурка вдребезги. Пумс издает стон отчаяния и бросается собирать осколки. При этом смахивает со стола свою сумочку, из которой вываливаются все ее убогие принадлежности и смешиваются с кусочками гипса. Собираю с пола и укладываю обратно в сумочку ее содержимое. Майка добавляет щербатый гребешок, вытащенный ею из-под кресла. Пумс собирает в узелок бренные останки мифической пары и убирает его в ящик своего столика.
— Мне так неудобно, — говорит она с огорчением. — Я куплю вам такую же из первого жалованья.
— Не вздумай, — протестую я. — Ты не могла придумать ничего лучшего, как кокнуть это гипсовое свинство. Соединяй меня с номером, который я дал тебе.
— Господин адвокат Рифф будет говорить с вами, — произносит Пумс в трубку и вручает ее мне.
— Роберт? — спрашиваю я.
— В чем дело?
— Мне нужно получить информацию.
— Весь следственный отдел к вашим услугам, приказывайте, — произносит Роберт благоговейным тоном.
— Я хотел бы узнать кое-что о некоем Антони Пилце, по прозвищу «Нусьо». Есть у вас такой на учете?
— Загляну в картотеку. Пилц это его настоящая фамилия?
— Не имею представления. Под такой фамилией он числился до вчерашнего вечера в качестве кельнера в баре «Под Балконами».
— Пропал?
— Не пришел на работу, и в баре не знают, что с ним произошло.
— Его приметы?
— Возраст около тридцати, глаза не знаю какие, шатен, рост средний, щуплый…
— Адрес?
— Скорее всего фальшивый.
— Проверю. Позвоню тебе. У тебя новая секретарша? Судя по голосу сексапил довольно средний. Сходится?
— Ты украшение своей профессии, я всегда говорил это, — прощаюсь я и кладу трубку.
4
— Это вы? — слышу голос Пумс. — Какой-то тип звонил к вам. Просил передать, что будет звонить еще. Что сказать ему, когда он, позвонит?
— Скажи ему, чтобы он сделал из себя чучело и покрасил его в зеленый цвет, — говорю я. — Запрещаю тебе звонить в мои личные апартаменты в тот миг, когда меня посещает одна из звезд экрана. Поняла?
— Прошу прощения, — говорит Пумс и вешает трубку.
— Сигнал моего телефона в последнее время барахлит, но, мне кажется, звук приятный, — говорю я Майке.
— Брр, отваливаем отсюда поскорей, — отвечает она и берет в руки шляпку.
Достаю ключ из кармана плаща, и мы выходим Уже на лестнице Майка припоминает, что ей необходимо срочно позвонить на студию и узнать, нужно ли ей возвращаться после обеда на съемки, так как из-за отсутствия Франка возникли какие-то сложности, застопорившие работу.
Поскольку мы уже на втором этаже, я завожу Майку в канцелярию. В приемной сидит какая-то женщина. При виде меня она поднимается. Это кельнерша из бара.
— Погодите минутку, — говорю я.
Иду с Майкой в кабинет. Пумс торопливо захлопывает какой-то томик, разложенный на машинке, которым она, очевидно, зачитывалась, поднимается, укладывает книгу на кресло и садится на нее.
— Представься, Пумс, — командую я.
— О, мы уже знакомы, — восклицает Майка. Я сначала искала тебя в канцелярии и только потом отправилась наверх, где меня встретила уборщица. Я даже ждала тебя здесь, и мы успели поболтать с твоей секретаршей.
— Значит, тебе известно, Пумс, кого ты видишь перед собой? — спрашиваю я.
Пумс в восхищении кивает головой и вглядывается в Майку с пылкой набожностью.
— Пумс безумно милая особа, можно тебя поздравить с таким приобретением, — говорит Майка… Пумс радостно краснеет.
— Во всяком случае она высокообразована. И наверняка видела все твои фильмы, правда, Пумс?
Пумс снова с восторгом кивает головой, но не может произнести ни слова, онемев от волнения. Встреча с Майкой Поляк собственной персоной — это слишком великое переживание для нее.
— Звони на студию, а я пока займусь клиенткой, — говорю я Майке.
За плечами Майки жестами спрашиваю у Пумс, все ли в порядке. Пумс так же безмолвно показывает мне, что ничего сногсшибательного не произошло. Выхожу в приемную.
— Слушаю вас, — обращаюсь я к кельнерше и сажусь рядом с нею на козетку.
— У меня к вам просьба, — говорит она. — Только не знаю, сколько это будет стоить…
— Что именно? — спрашиваю я.
— Составление жалобы в суд.
— А на кого вы собираетесь жаловаться и за что?
— На этого прохвоста кельнера из нашего бара. Прихватил все мои сбережения и смылся. Но я ему этого не прощу.
— А кто вам велел отдавать ему?
Девушка не отвечает.
— Закружил вам голову, да?
— Божился, что женится на мне, только ему, мол, нужно внести задаток за квартиру. Вот я и взяла все с книжечки и отдала ему. После этого он с месяц морочил мне голову, а потом вообще дал драпака.
— Как его фамилия? Где он живет?
— Говорил, что его фамилия Пилц и живет он в Новом районе с коллегой. Я была там, никто ни о каком Пилце и слыхом не слыхал.
— Когда он улизнул?
— Вчера перед закрытием бара. Сбежал прямо с работы и никому ни словечка. Толстяк в бешенстве, обещает пересчитать ему ребра, но, я думаю, Пилц больше не появится в баре, он скрылся навсегда с моими денежками в кармане.
— Вы знаете каких-нибудь его приятелей?
— Да к нему всякие заходили, о чем-то шептались по углам, но я их не знаю, темные типы, мне таких знакомых не нужно.
— Где Пилц работал раньше? — спрашиваю я.
— Этого я не знаю, — говорит девушка. — Даже подозреваю, что он не был никаким кельнером. Не очень-то у него это получалось.
— А зачем тогда толстяк принял такого на работу?
— Чтобы платить поменьше. Хозяин страшный скупердяй. Знаете, что я думаю? Пилц, наверное, сидел до этого в тюрьме. Очень уж он не хотел рассказывать, чем занимался перед тем, как пришел к нам. Вообще, выглядел он как уголовник.
— А вы хотели выйти за него замуж?
Девушка смотрит на меня с выражением лица, говорящим, что одно другому не помеха.
— Поищем его, — заявляю я. — Сначала проверим, не попал ли он снова в тюрьму. Как его имя?
— Антони. Но я слышала, как приятели называли его «Нусьо».
— Позвоню, выясню, — говорю я. — Как только узнаю что-нибудь, дам знать. Вы сейчас возвращаетесь в бар?
— Да, толстяк отпустил меня только на полчаса. И то с огромным трудом. Не может справиться сам. Жена в кухне, он за буфетом, и еще весь зал нужно обслужить — это не шутка.
— А когда был кельнер, чем вы занимались?
— Я была на кухне. Мыла посуду и выдавала порции через окошко…Я должна вам заплатить задаток? — говорит она смущенно.
— Заплатите, когда ваш Нусьо вам вернет, — говорю я (хотя понимаю, что надежда на это слабая). — А пока у вас есть возможность отплатить за услугу другим способом. Припомните что-нибудь о той даме в черном, которая вчера вечером звонила от вас.
— А я думала, что та дама ужинала, — говорит кельнерша.
— Может быть, и ужинала, но во всяком случае звонила она от вас, это точно. Мне очень важна любая информация о ней.
— Может быть, что-нибудь припомню, постараюсь, — говорит кельнерша. — Если бы я хоть знала, как эта дама выглядела…
В это мгновение двери кабинета распахиваются, Майка стоит у порога и в яростном нетерпении жестикулирует мне.
— Ну, вы подумайте, я зайду в бар попозже, — провожаю я кельнершу.
Вхожу в кабинет.
— Майка, будь ангелом и потерпи еще один звонок. Пумс, соедини меня с номером, записанным красным карандашом на стене у столика, пусть знает, что у меня есть секретарша.
Пумс срывается с кресла так азартно, что задевает этажерку, с которой с треском слетает гипсовая фигурка. Амур и Психея — прощальный подарок Нины. Фигурка вдребезги. Пумс издает стон отчаяния и бросается собирать осколки. При этом смахивает со стола свою сумочку, из которой вываливаются все ее убогие принадлежности и смешиваются с кусочками гипса. Собираю с пола и укладываю обратно в сумочку ее содержимое. Майка добавляет щербатый гребешок, вытащенный ею из-под кресла. Пумс собирает в узелок бренные останки мифической пары и убирает его в ящик своего столика.
— Мне так неудобно, — говорит она с огорчением. — Я куплю вам такую же из первого жалованья.
— Не вздумай, — протестую я. — Ты не могла придумать ничего лучшего, как кокнуть это гипсовое свинство. Соединяй меня с номером, который я дал тебе.
— Господин адвокат Рифф будет говорить с вами, — произносит Пумс в трубку и вручает ее мне.
— Роберт? — спрашиваю я.
— В чем дело?
— Мне нужно получить информацию.
— Весь следственный отдел к вашим услугам, приказывайте, — произносит Роберт благоговейным тоном.
— Я хотел бы узнать кое-что о некоем Антони Пилце, по прозвищу «Нусьо». Есть у вас такой на учете?
— Загляну в картотеку. Пилц это его настоящая фамилия?
— Не имею представления. Под такой фамилией он числился до вчерашнего вечера в качестве кельнера в баре «Под Балконами».
— Пропал?
— Не пришел на работу, и в баре не знают, что с ним произошло.
— Его приметы?
— Возраст около тридцати, глаза не знаю какие, шатен, рост средний, щуплый…
— Адрес?
— Скорее всего фальшивый.
— Проверю. Позвоню тебе. У тебя новая секретарша? Судя по голосу сексапил довольно средний. Сходится?
— Ты украшение своей профессии, я всегда говорил это, — прощаюсь я и кладу трубку.
4
Выходим, ловим такси и добираемся до «Селекта». Это на другом краю города, но Майка платит и за такси. «Селект» это совсем не то, что бар «Под Балконами». «Селект» это прежде всего самая дорогая в городе гостиница. Здание, выходящее четырьмя фасадами на четыре улицы. Главный вход с Аллеи Моцарта. Великолепный холл ведет в ресторан и к бару. Но в эти заведения есть еще один вход с боковой улицы. Именно на ней и останавливается такси. Через скромные, не украшенные какой-либо вывеской двери входим в длинный коридор, заканчивающийся портьерой. За портьерой — гардероб, зал ресторана, коктейль-бар и кафе. Рандеву элегантного мира. Моднейшее место нынешнего сезона.
Усаживаемся в укромном уголке. Майка заказывает сок сельдерея и овощное желе («только несладкое», предупреждает она), я — двойной кальвадос. Кельнер исчезает. Остаемся наедине.
— Майка, мне нужно поговорить с тобой, — начинаю я.
— Валяй, — разрешает Майка. — И так вижу по твоей мине, что ты собираешься основательно побеседовать.
— Только пересядь сначала, потому что если ты будешь сидеть против зеркала, ты не сумеешь сосредоточиться, — заявляю я. Майка пересаживается. Располагаемся теперь плечо к плечу.
— С каких пор ты стала клептоманкой? — спрашиваю я.
— Клептоманкой? — удивляется Майка.
— Может быть, это какой-то рекламный трюк? Черт его знает, вероятно, это так нужно, чтобы Майя Поляк отличалась чем-то сенсационным, каким-нибудь «неврозом, вследствие постоянного раздвоения личности в творческой работе артистки», проявляющимся в данном случае в форме клептомании. Отсюда серийные интервью психиатров о клептомании, слезные признания Майи Поляк о позорной тайне, которую она тщательно скрывала до того самого мгновения, когда выяснилось, что это почетная тайна, далее — пикантные подробности о кражах в домах друзей и гардеробах студии, фотографии украденных предметов, упрятанных Майкой в печке, интервью со случайными свидетелями ее болезненных «подвигов», к каковым свидетелям и я отныне буду иметь честь принадлежать, одним словом — журналистский шлягер на службе твоей популярности.
— К кому ты имеешь честь принадлежать? — спрашивает Майка.
— К свидетелям твоих клептоманских склонностей. Я видел, как ты украла у Пумс губную помаду.
— Я украла помаду?
— Ты подняла с пола помаду, которая выпала из ее сумочки, и украдкой переправила ее в кармашек твоего платья, где она и находится в данный момент. Давай помаду и забудем об этом. Скажу, что нашел ее под столом.
— Не отдам, — отвечает Майка, совершенно не выбитая из колеи моей проповедью. — Это моя помада!
— Она выпала из сумочки Пумс, я видел, как ты подняла ее вместе с расческой.
— Выпала из сумочки, потому что она была в сумочке. Пумс украла ее у меня и положила туда, понятно?
Майка вынула из кармашка золотой цилиндрик и вращает его в пальцах.
— Ты представляешь себе, сколько стоит такая помада? — спрашивает она. — Или считаешь, что твоя секретарша так богата?
— А может быть, бедняжка недоедала месяц, чтобы купить ее, или получила от кого-нибудь в подарок.
— Не упрямься, Монти, Украла и все тут. Между нами говоря, женщины довольно часто уводят друг у друга такие мелочи и не считают это чем-то особенным. Но поскольку я привыкла к этой помаде, то просто воспользовалась возможностью вернуть ее, вот и все. И нечего тебе делать из мухи слона.
— Когда она украла, в какой момент?
— Во время моего первого посещения кабинета, еще до того как я поднялась к тебе в квартиру. Моя сумочка не запирается, из нее не так сложно что-нибудь вынуть. Должно быть, я отвернулась на секунду, и Пумс тут же нырнула в сумочку. Пропажу я обнаружила только у тебя наверху, когда пошла в ванную приводить себя в порядок. Я подумала, что оставила ее дома. И только, когда увидела, как она выпала из сумочки Пумс, поняла в чем дело и взяла ее.
— Выдумываешь, — говорю я. — Из ванной ты вышла с накрашенными губами. Значит, помада была с тобою все время. — Да, я вышла накрашенная, но другой помадой. Тебе не мешало бы знать, что женщина должна иметь две помады. Одну на утро, другую на вечер. Я накрасилась утренней и одновременно обнаружила отсутствие вечерней помады. То есть именно этой, — произносит Майка и предъявляет мне цилиндрик, вынутый из кармашка платья, в то время как другой рукой ищет в сумочке и подносит мне второй, похожий цилиндрик.
— Извините, кальвадоса сейчас нет, могу предложить прекрасную старку, — обращается ко мне кельнер и одаряет Майку соком сельдерея.
— Нет кальвадоса? А ведь вчера был? — удивляюсь я. Кельнер разводит руками.
— Эта дама может быть свидетелем того, что вчера у вас были куплены две бутылки кальвадоса, — говорю я, указывая на Майку.
— Как на духу, привезли вчера ко мне две бутылки кальвадоса, — подтверждает Майка.
— Впрочем, все равно, пусть будет старка, — говорю я. Кельнер удаляется.
— А чем отличается утренняя помада от вечерней? — спрашиваю я у Майки.
— Утренняя светлее, вот такая, — Майка открывает один из цилиндриков и предъявляет мне помаду, — а вечерняя — темнее, сравни. — Открывает второй цилиндрик. Неопытным взглядом не могу заметить хоть какую-нибудь разницу в оттенках. В это мгновение кельнер приносит старку и желе. Прикладываюсь к рюмке.
— Устрою ей головомойку, — заявляю я.
— Секретарше? Не стоит, лучше не говори ей ничего, это действительно мелочь, — говорит Майка. — Знаешь, что мне приходит в голову? Может быть, она вовсе и не думала, что ворует помаду, а просто взяла ее на память. Она так была потрясена встречей с героиней «Черной лестницы» и присвоила эту помаду просто, как талисман. У девушек бывают такие идеи.
— Давай вернемся к кальвадосу. Это меня мучит, — говорю я. — Ты точно помнишь, что мы вчера приехали к тебе именно с кальвадосом?
— Да, вроде бы кальвадос. А почему это тебя мучит? — отвечает вопросом Майка.
— К сожалению, у меня от этой ночи остались самые смутные воспоминания, а по некоторым причинам мне необходимо припомнить все, минуту за минутой. Давай пройдемся по фактам. Ладно?
— Вчера я была на встрече со шведскими актерами, — говорит Майка. — Вернулась домой в одиннадцать и улеглась. В двенадцать меня вытащили из постели два отвратительных пропойцы, истекающие дождем и мечтающие о том, чтобы весело провести время в изысканном обществе. Это были ты и Франк.
— Помедленней, — говорю я. — Будь так великодушна и припомни, что это ты сама пригласила нас.
— Действительно, я совершила такую глупость, — признает Майка. — Никак не могла уснуть и начала учить роль в постели. Наткнулась на ужасное место в диалоге с канарейками. Абсолютно непроизносимое. Никакой актер не смог бы одолеть подобный текст. Ну я и позвонила Франку, чтобы он переписал диалог. Франк сопротивлялся, но потом уступил. Как раз в эту минуту ты вырвал у него трубку и сообщил мне, что тебе нечего пить. Я упомянула о персиковой наливке, ты раскритиковал ее и собрался купить что-нибудь другое по дороге. Прорепетировала целую сцену, прежде чем вы постучали. Набросила халат и приняла вас. Вместе мы осилили кальвадос, потом пришел сосед с кошмарной женой в папильотках…
— Не такая уж кошмарная. Она была в вишневом халате, если мне не изменяет память…
— В вишневом была я.
— Ты была в зеленом, — протестую в ответ.
— Все у тебя перепуталось, — смеется Майка. — Я была в вишневом, а она в голубом.
— Но я помню что-то блестящее и зеленое. Что бы это могло быть?
— Это был мятный ликер. Когда мы уже прикончили наливку, в шкафу за бельем нашлась бутылка с остатками мятного ликера. К этому времени ты упился уже до такой степени, что на рассвете торжественно просил моей руки.
— Я действительно был не в себе. И что ты ответила?
— Я ответила очень благородно: «Дорогой друг, — сказала я. — Мы знакомы уже столько лет, твое доброе отношение ко мне не раз поддерживало меня в трудные минуты, не позволим же, чтобы это прекрасное чувство растворилось в буднях заурядного супружества…»
— «Восьмое дерево», сцена на террасе, а? — комментирую я.
— У тебя прекрасная память. А сцена ничего? Согласен?
— Потрясающе идиотская. Франк порою невыносим.
— Сценарий как сценарий, а я была там просто великолепна, — говорит Майка.
Ты была в порядке, невзирая на то, что фильм довольно серый, я и не скрывал от Франка своего мнения.
— Лично я верю во Франка. Что ни фильм, то успех.
— Успех и уровень — вещи разные. Если честно, он написал только один хороший сценарий и снял тоже только один хороший фильм, ты знаешь это.
— «Черную лестницу», конечно. Но я не считаю, что следующие его фильмы были слабее. Мне даже больше по душе мои роли в них, они были чем-то ближе мне. То, что мы снимаем сейчас, вообще будет сенсацией. -
— Ну ладно, а что было дальше?
— Ты молил, чтобы я не отталкивала тебя, твердил, что я последняя твоя надежда на спасение, что ты находишься на краю пропасти и выручить тебя может только крепкое женское плечо, то есть мое. В противном случае, говорил ты, тебя уничтожит фиолетовый призрак.
— Не будем углубляться в подробности, — останавливаю я Майку. — Что было дальше?
— А больше ничего. Франк увел тебя, соседи попрощались, я поставила будильник на шесть и отправилась в постель. В семь утра была уже в студии. В половине девятого позвонила тебе, так как мне хотелось убедиться, что ты благополучно добрался домой. Звонила потом еще трижды, пока наконец застала тебя.
— Плати и пойдем, — говорю я.
Майка расплачивается, и мы выходим. В гардеробе Майка останавливается у зеркала, а я направляюсь в сторону бара. Бармен при виде меня сияет и привычно хватается за бутылку.
— Уже было за столиком, — останавливаю я жестом его порыв. — Что у вас там с кальвадосом?
— Это вы, господин адвокат, заказывали кальвадос на столик? — удивляется бармен. — Не знал, что вы изменили своим привязанностям. К сожалению, мы не держим этого пойла. Шеф считает, что кальвадос не гармонирует с нашим заведением.
— Вчера ночью мой приятель купил у вас две бутылки кальвадоса, — настаиваю я.
— Наверняка, не у меня, — возражает бармен.
На стоянке такси расстаемся с Майкой, она едет в студию, я прошу отвезти меня домой. В последнюю минуту Майка дает мне взаймы немного денег. Настоящая подруга.
В канцелярии застаю Пумс над тем же томиком, который при виде меня она с прежней ловкостью прячет под себя на кресло. Скучает бедняжка. Напрасно только она скрывает от меня свое чтиво. Нина совершенно открыто читала целыми днями детективы или разглядывала журналы.
— Роберт звонил? — спрашиваю ее.
— Какой Роберт? — отвечает она вопросом. Показываю на телефонный номер, записанный на стене.
— Звонил, — говорит Пумс. — Он хотел что-то сообщить вам. Сейчас соединю.
Торжественно приближается к аппарату и соединяет нас. Судя по всему, она страшно обрадована возможностью продемонстрировать хоть какую-нибудь деятельность.
— Этот твой Нусьо Пилц щеголял двумя серебряными фиксами на передних зубах? — спрашивает Роберт. — Если да, он мог бы оказаться Нусем Щербатым, которого мы срочно разыскиваем.
— Не знаю, были ли у него два серебряных зуба, но могу уточнить это, — говорю я. — А что это за Нусьо Щербатый?
— Медвежатник, второсортный взломщик, уже сидел, — отвечает Роберт, — Впрочем, он никогда не работал на собственный страх и риск. Последнее время обделывал делишки с Длинным Вацеком. Вся банда уже сидит, недостает нам только Нуся, не знаем даже, где он прячется. Вполне может быть, что наш Нусьо и твой Нусьо — одна и та же особа.
— Благодарю за информацию, при случае отплачу тем же, — завершаю я беседу и кладу трубку.
Бросаю взгляд на сейф, стоящий в углу комнаты. Потом направляюсь к балконной двери, отодвигаю портьеру, наклоняюсь, втыкаю палец в губы покойника, отдыхающего у косяка. Губы окоченели, но поддаются настолько, что в щели появляется серебряный блеск. Пумс наблюдает за всем этим с вытаращенными глазами. Задвигаю портьеру, усаживаюсь за письменный стол.
— Это Щербатый Нусьо. — говорю я. — Мне не удалось узнать его сразу.
— А вы знали его до этого? — спрашивает Пумс.
— Знал в роли кельнера в баре «Под Балконами». Но знаешь, кельнера не так просто вспомнить за пределами ресторана или бара. Я всегда видел его в белой куртке и, как ты понимаешь, живого. В обычной одежде и мертвого я не узнал его и только позднее вычислил, что это он.
— Интересно, откуда он взялся здесь? — говорит Пумс.
— Действительно, интересно, — поддерживаю я. — Во всяком случае вошел сюда он собственными ногами, и только здесь был убит за портьерой, где и лежит до сих пор.
— Откуда вы знаете?
— В портьере есть отверстие на высоте примерно метр двадцать от пола. Нусьо прятался за портьерой, через портьеру получил пулю в левый бок, прямо в сердце, упал, опираясь о дверной косяк, и остался в полулежачей позиции.
— А кто стрелял в него?
— Именно это хотелось бы узнать и мне. Дама в черном должна иметь с этим что-то общее.
— Может быть, это она застрелила его?
— Может, но в таком случае, кто застрелил ее?
— Убила его, а потом покончила жизнь самоубийством, — предлагает свой вариант Пумс.
— И после самоубийства отнесла револьвер обратно в ящик стола? Пумс, ты несешь околесицу.
— Револьвер мог отнести кто-нибудь другой.
— Действительно, но кто? И почему все это должно было произойти в моей квартире? Можешь ответить на это?
— Нет, вряд ли, — говорит Пумс.
— Но, может быть, ты сумеешь ответить мне на другой вопрос: зачем ты украла помаду?
Пумс краснеет и отворачивается.
— А как вы узнали? — спрашивает она.
— Это не важно. Зачем ты украла ее?
— Я сама не могла бы купить такую дорогую помаду, — пытается оправдаться Пумс. — А Нина сказала мне, что я должна быть элегантной, если хочу остаться работать у вас.
— Нина дура, а ты поступила отвратительно, и мне стыдно за тебя.
— Я больше не буду, — плачет Пумс. (Слезы Паскаль Петит в «Обманщиках».)
— Хватит лить крокодиловы слезы и распрощайся с помадой, она вернулась туда, откуда ты стащила ее. И прими телефон. Слышишь, звонит.
— Не туда попали, — говорит Пумс в трубку. — Это бюро адвоката Эдварда Риффа, никакого Монти тут нет. Выхватываю трубку у нее из рук, говорю: «Алло».
— Почему отвечают, что тебя нет, когда ты есть? — журчит в телефонной трубке голос почтенного Густава Кокача, псевдоним: Стэн В. Мелтон.
— Что тебе? — спрашиваю я.
— Всю ночь думал над тем, о чем мы вчера беседовали в машине, и не убежден до сих пор, — заявляет Густав.
— А какой ты видишь иной выход? — осведомляюсь я.
— Цианистый калий, — отвечает Густав.
— Цианистый калий — это не практично, — возражаю я. — Во-первых, его сложно раздобыть, это потребовало бы дополнительных осложнений. Во-вторых, как подать это так, чтобы создать видимость того, что тетка сама воспользовалась им с целью покончить счеты с жизнью? Я бы не советовал тебе останавливаться на этом варианте.
— А мне кажется, это все же лучше, чем газ, — пытается сопротивляться Густав.
— Но мой способ надежней, никто не подкопается, — убеждаю я его. — Сначала ты приглашаешь тетку на ужин и добавляешь снотворного в ее бульон, потом прокрадываешься в ее квартиру и открываешь газ на кухне, прилегающей к ее спальне. Потом отправляешься домой и почиваешь на лаврах, так как остальное уладят за тебя другие. Включая и официальное подтверждение самоубийства на почве несчастной одинокой старости. Все олл райт, чего тут капризничать?
— Капризничаю потому, что такой вариант не предусматривает алиби для меня: Я должен иметь алиби, иначе меня посадят. От алиби, которое ты предлагал мне вчера, я далеко не в восторге.
— Могу предложить тебе более привлекательное: ты сговариваешься с приятелем и проводишь с ним в пьянке всю ночь, не расставаясь ни на секунду.
— Если ни на секунду, то как я заберусь к тетке и открою газ?
— Ты таскаешь его по разным ресторанам, и между прочим заезжаете в какой-нибудь, расположенный поблизости от теткиного жилища. Идешь в туалет, через заднюю дверь выскальзываешь на улицу, в пару секунд делаешь все, что нужно, у тетки и через туалет же возвращаешься в зал ресторана. Предельно просто.
— Но неприемлемо. Я не могу показаться ни в одном ресторане поблизости от теткиной квартиры. Это исключается. Придумай что-нибудь другое.
— Как только мне придет что-нибудь в голову, я позвоню, — обещаю я и кладу трубку. Замечаю, что мои аргументы в беседе с Густавом произвели на Пумс огромное впечатление.
— Как видишь, я могу считаться самым гениальным адвокатом в мире, — объясняю я ей. — Другие только после свершившегося стараются вытащить своих клиентов из болота, в которое они вляпались, я же, наоборот, сначала продумываю за них преступление, с тем, чтобы потом никто не смог обвинить их в нем.
— Вы шутите, — неуверенно возражает мне Пумс.
— Густав самый настоящий преступник, он свершил целый ряд чудовищных повестушек, не говоря уже о сотнях идиотизмов, которые выпускает в свет под маркой «Синей библиотеки».
— Чем занимается этот господин? — спрашивает Пумс.
— Он является директором Издательства детективной литературы. Выпускает также журнал «Детектив» и серию криминальных повестей, знакомую тебе «Синюю библиотеку». Многие из этих повестей он породил сам, причем я лично принимал в этих родах самое деятельное участие. Я юридический советник Издательства.
Усаживаемся в укромном уголке. Майка заказывает сок сельдерея и овощное желе («только несладкое», предупреждает она), я — двойной кальвадос. Кельнер исчезает. Остаемся наедине.
— Майка, мне нужно поговорить с тобой, — начинаю я.
— Валяй, — разрешает Майка. — И так вижу по твоей мине, что ты собираешься основательно побеседовать.
— Только пересядь сначала, потому что если ты будешь сидеть против зеркала, ты не сумеешь сосредоточиться, — заявляю я. Майка пересаживается. Располагаемся теперь плечо к плечу.
— С каких пор ты стала клептоманкой? — спрашиваю я.
— Клептоманкой? — удивляется Майка.
— Может быть, это какой-то рекламный трюк? Черт его знает, вероятно, это так нужно, чтобы Майя Поляк отличалась чем-то сенсационным, каким-нибудь «неврозом, вследствие постоянного раздвоения личности в творческой работе артистки», проявляющимся в данном случае в форме клептомании. Отсюда серийные интервью психиатров о клептомании, слезные признания Майи Поляк о позорной тайне, которую она тщательно скрывала до того самого мгновения, когда выяснилось, что это почетная тайна, далее — пикантные подробности о кражах в домах друзей и гардеробах студии, фотографии украденных предметов, упрятанных Майкой в печке, интервью со случайными свидетелями ее болезненных «подвигов», к каковым свидетелям и я отныне буду иметь честь принадлежать, одним словом — журналистский шлягер на службе твоей популярности.
— К кому ты имеешь честь принадлежать? — спрашивает Майка.
— К свидетелям твоих клептоманских склонностей. Я видел, как ты украла у Пумс губную помаду.
— Я украла помаду?
— Ты подняла с пола помаду, которая выпала из ее сумочки, и украдкой переправила ее в кармашек твоего платья, где она и находится в данный момент. Давай помаду и забудем об этом. Скажу, что нашел ее под столом.
— Не отдам, — отвечает Майка, совершенно не выбитая из колеи моей проповедью. — Это моя помада!
— Она выпала из сумочки Пумс, я видел, как ты подняла ее вместе с расческой.
— Выпала из сумочки, потому что она была в сумочке. Пумс украла ее у меня и положила туда, понятно?
Майка вынула из кармашка золотой цилиндрик и вращает его в пальцах.
— Ты представляешь себе, сколько стоит такая помада? — спрашивает она. — Или считаешь, что твоя секретарша так богата?
— А может быть, бедняжка недоедала месяц, чтобы купить ее, или получила от кого-нибудь в подарок.
— Не упрямься, Монти, Украла и все тут. Между нами говоря, женщины довольно часто уводят друг у друга такие мелочи и не считают это чем-то особенным. Но поскольку я привыкла к этой помаде, то просто воспользовалась возможностью вернуть ее, вот и все. И нечего тебе делать из мухи слона.
— Когда она украла, в какой момент?
— Во время моего первого посещения кабинета, еще до того как я поднялась к тебе в квартиру. Моя сумочка не запирается, из нее не так сложно что-нибудь вынуть. Должно быть, я отвернулась на секунду, и Пумс тут же нырнула в сумочку. Пропажу я обнаружила только у тебя наверху, когда пошла в ванную приводить себя в порядок. Я подумала, что оставила ее дома. И только, когда увидела, как она выпала из сумочки Пумс, поняла в чем дело и взяла ее.
— Выдумываешь, — говорю я. — Из ванной ты вышла с накрашенными губами. Значит, помада была с тобою все время. — Да, я вышла накрашенная, но другой помадой. Тебе не мешало бы знать, что женщина должна иметь две помады. Одну на утро, другую на вечер. Я накрасилась утренней и одновременно обнаружила отсутствие вечерней помады. То есть именно этой, — произносит Майка и предъявляет мне цилиндрик, вынутый из кармашка платья, в то время как другой рукой ищет в сумочке и подносит мне второй, похожий цилиндрик.
— Извините, кальвадоса сейчас нет, могу предложить прекрасную старку, — обращается ко мне кельнер и одаряет Майку соком сельдерея.
— Нет кальвадоса? А ведь вчера был? — удивляюсь я. Кельнер разводит руками.
— Эта дама может быть свидетелем того, что вчера у вас были куплены две бутылки кальвадоса, — говорю я, указывая на Майку.
— Как на духу, привезли вчера ко мне две бутылки кальвадоса, — подтверждает Майка.
— Впрочем, все равно, пусть будет старка, — говорю я. Кельнер удаляется.
— А чем отличается утренняя помада от вечерней? — спрашиваю я у Майки.
— Утренняя светлее, вот такая, — Майка открывает один из цилиндриков и предъявляет мне помаду, — а вечерняя — темнее, сравни. — Открывает второй цилиндрик. Неопытным взглядом не могу заметить хоть какую-нибудь разницу в оттенках. В это мгновение кельнер приносит старку и желе. Прикладываюсь к рюмке.
— Устрою ей головомойку, — заявляю я.
— Секретарше? Не стоит, лучше не говори ей ничего, это действительно мелочь, — говорит Майка. — Знаешь, что мне приходит в голову? Может быть, она вовсе и не думала, что ворует помаду, а просто взяла ее на память. Она так была потрясена встречей с героиней «Черной лестницы» и присвоила эту помаду просто, как талисман. У девушек бывают такие идеи.
— Давай вернемся к кальвадосу. Это меня мучит, — говорю я. — Ты точно помнишь, что мы вчера приехали к тебе именно с кальвадосом?
— Да, вроде бы кальвадос. А почему это тебя мучит? — отвечает вопросом Майка.
— К сожалению, у меня от этой ночи остались самые смутные воспоминания, а по некоторым причинам мне необходимо припомнить все, минуту за минутой. Давай пройдемся по фактам. Ладно?
— Вчера я была на встрече со шведскими актерами, — говорит Майка. — Вернулась домой в одиннадцать и улеглась. В двенадцать меня вытащили из постели два отвратительных пропойцы, истекающие дождем и мечтающие о том, чтобы весело провести время в изысканном обществе. Это были ты и Франк.
— Помедленней, — говорю я. — Будь так великодушна и припомни, что это ты сама пригласила нас.
— Действительно, я совершила такую глупость, — признает Майка. — Никак не могла уснуть и начала учить роль в постели. Наткнулась на ужасное место в диалоге с канарейками. Абсолютно непроизносимое. Никакой актер не смог бы одолеть подобный текст. Ну я и позвонила Франку, чтобы он переписал диалог. Франк сопротивлялся, но потом уступил. Как раз в эту минуту ты вырвал у него трубку и сообщил мне, что тебе нечего пить. Я упомянула о персиковой наливке, ты раскритиковал ее и собрался купить что-нибудь другое по дороге. Прорепетировала целую сцену, прежде чем вы постучали. Набросила халат и приняла вас. Вместе мы осилили кальвадос, потом пришел сосед с кошмарной женой в папильотках…
— Не такая уж кошмарная. Она была в вишневом халате, если мне не изменяет память…
— В вишневом была я.
— Ты была в зеленом, — протестую в ответ.
— Все у тебя перепуталось, — смеется Майка. — Я была в вишневом, а она в голубом.
— Но я помню что-то блестящее и зеленое. Что бы это могло быть?
— Это был мятный ликер. Когда мы уже прикончили наливку, в шкафу за бельем нашлась бутылка с остатками мятного ликера. К этому времени ты упился уже до такой степени, что на рассвете торжественно просил моей руки.
— Я действительно был не в себе. И что ты ответила?
— Я ответила очень благородно: «Дорогой друг, — сказала я. — Мы знакомы уже столько лет, твое доброе отношение ко мне не раз поддерживало меня в трудные минуты, не позволим же, чтобы это прекрасное чувство растворилось в буднях заурядного супружества…»
— «Восьмое дерево», сцена на террасе, а? — комментирую я.
— У тебя прекрасная память. А сцена ничего? Согласен?
— Потрясающе идиотская. Франк порою невыносим.
— Сценарий как сценарий, а я была там просто великолепна, — говорит Майка.
Ты была в порядке, невзирая на то, что фильм довольно серый, я и не скрывал от Франка своего мнения.
— Лично я верю во Франка. Что ни фильм, то успех.
— Успех и уровень — вещи разные. Если честно, он написал только один хороший сценарий и снял тоже только один хороший фильм, ты знаешь это.
— «Черную лестницу», конечно. Но я не считаю, что следующие его фильмы были слабее. Мне даже больше по душе мои роли в них, они были чем-то ближе мне. То, что мы снимаем сейчас, вообще будет сенсацией. -
— Ну ладно, а что было дальше?
— Ты молил, чтобы я не отталкивала тебя, твердил, что я последняя твоя надежда на спасение, что ты находишься на краю пропасти и выручить тебя может только крепкое женское плечо, то есть мое. В противном случае, говорил ты, тебя уничтожит фиолетовый призрак.
— Не будем углубляться в подробности, — останавливаю я Майку. — Что было дальше?
— А больше ничего. Франк увел тебя, соседи попрощались, я поставила будильник на шесть и отправилась в постель. В семь утра была уже в студии. В половине девятого позвонила тебе, так как мне хотелось убедиться, что ты благополучно добрался домой. Звонила потом еще трижды, пока наконец застала тебя.
— Плати и пойдем, — говорю я.
Майка расплачивается, и мы выходим. В гардеробе Майка останавливается у зеркала, а я направляюсь в сторону бара. Бармен при виде меня сияет и привычно хватается за бутылку.
— Уже было за столиком, — останавливаю я жестом его порыв. — Что у вас там с кальвадосом?
— Это вы, господин адвокат, заказывали кальвадос на столик? — удивляется бармен. — Не знал, что вы изменили своим привязанностям. К сожалению, мы не держим этого пойла. Шеф считает, что кальвадос не гармонирует с нашим заведением.
— Вчера ночью мой приятель купил у вас две бутылки кальвадоса, — настаиваю я.
— Наверняка, не у меня, — возражает бармен.
На стоянке такси расстаемся с Майкой, она едет в студию, я прошу отвезти меня домой. В последнюю минуту Майка дает мне взаймы немного денег. Настоящая подруга.
В канцелярии застаю Пумс над тем же томиком, который при виде меня она с прежней ловкостью прячет под себя на кресло. Скучает бедняжка. Напрасно только она скрывает от меня свое чтиво. Нина совершенно открыто читала целыми днями детективы или разглядывала журналы.
— Роберт звонил? — спрашиваю ее.
— Какой Роберт? — отвечает она вопросом. Показываю на телефонный номер, записанный на стене.
— Звонил, — говорит Пумс. — Он хотел что-то сообщить вам. Сейчас соединю.
Торжественно приближается к аппарату и соединяет нас. Судя по всему, она страшно обрадована возможностью продемонстрировать хоть какую-нибудь деятельность.
— Этот твой Нусьо Пилц щеголял двумя серебряными фиксами на передних зубах? — спрашивает Роберт. — Если да, он мог бы оказаться Нусем Щербатым, которого мы срочно разыскиваем.
— Не знаю, были ли у него два серебряных зуба, но могу уточнить это, — говорю я. — А что это за Нусьо Щербатый?
— Медвежатник, второсортный взломщик, уже сидел, — отвечает Роберт, — Впрочем, он никогда не работал на собственный страх и риск. Последнее время обделывал делишки с Длинным Вацеком. Вся банда уже сидит, недостает нам только Нуся, не знаем даже, где он прячется. Вполне может быть, что наш Нусьо и твой Нусьо — одна и та же особа.
— Благодарю за информацию, при случае отплачу тем же, — завершаю я беседу и кладу трубку.
Бросаю взгляд на сейф, стоящий в углу комнаты. Потом направляюсь к балконной двери, отодвигаю портьеру, наклоняюсь, втыкаю палец в губы покойника, отдыхающего у косяка. Губы окоченели, но поддаются настолько, что в щели появляется серебряный блеск. Пумс наблюдает за всем этим с вытаращенными глазами. Задвигаю портьеру, усаживаюсь за письменный стол.
— Это Щербатый Нусьо. — говорю я. — Мне не удалось узнать его сразу.
— А вы знали его до этого? — спрашивает Пумс.
— Знал в роли кельнера в баре «Под Балконами». Но знаешь, кельнера не так просто вспомнить за пределами ресторана или бара. Я всегда видел его в белой куртке и, как ты понимаешь, живого. В обычной одежде и мертвого я не узнал его и только позднее вычислил, что это он.
— Интересно, откуда он взялся здесь? — говорит Пумс.
— Действительно, интересно, — поддерживаю я. — Во всяком случае вошел сюда он собственными ногами, и только здесь был убит за портьерой, где и лежит до сих пор.
— Откуда вы знаете?
— В портьере есть отверстие на высоте примерно метр двадцать от пола. Нусьо прятался за портьерой, через портьеру получил пулю в левый бок, прямо в сердце, упал, опираясь о дверной косяк, и остался в полулежачей позиции.
— А кто стрелял в него?
— Именно это хотелось бы узнать и мне. Дама в черном должна иметь с этим что-то общее.
— Может быть, это она застрелила его?
— Может, но в таком случае, кто застрелил ее?
— Убила его, а потом покончила жизнь самоубийством, — предлагает свой вариант Пумс.
— И после самоубийства отнесла револьвер обратно в ящик стола? Пумс, ты несешь околесицу.
— Револьвер мог отнести кто-нибудь другой.
— Действительно, но кто? И почему все это должно было произойти в моей квартире? Можешь ответить на это?
— Нет, вряд ли, — говорит Пумс.
— Но, может быть, ты сумеешь ответить мне на другой вопрос: зачем ты украла помаду?
Пумс краснеет и отворачивается.
— А как вы узнали? — спрашивает она.
— Это не важно. Зачем ты украла ее?
— Я сама не могла бы купить такую дорогую помаду, — пытается оправдаться Пумс. — А Нина сказала мне, что я должна быть элегантной, если хочу остаться работать у вас.
— Нина дура, а ты поступила отвратительно, и мне стыдно за тебя.
— Я больше не буду, — плачет Пумс. (Слезы Паскаль Петит в «Обманщиках».)
— Хватит лить крокодиловы слезы и распрощайся с помадой, она вернулась туда, откуда ты стащила ее. И прими телефон. Слышишь, звонит.
— Не туда попали, — говорит Пумс в трубку. — Это бюро адвоката Эдварда Риффа, никакого Монти тут нет. Выхватываю трубку у нее из рук, говорю: «Алло».
— Почему отвечают, что тебя нет, когда ты есть? — журчит в телефонной трубке голос почтенного Густава Кокача, псевдоним: Стэн В. Мелтон.
— Что тебе? — спрашиваю я.
— Всю ночь думал над тем, о чем мы вчера беседовали в машине, и не убежден до сих пор, — заявляет Густав.
— А какой ты видишь иной выход? — осведомляюсь я.
— Цианистый калий, — отвечает Густав.
— Цианистый калий — это не практично, — возражаю я. — Во-первых, его сложно раздобыть, это потребовало бы дополнительных осложнений. Во-вторых, как подать это так, чтобы создать видимость того, что тетка сама воспользовалась им с целью покончить счеты с жизнью? Я бы не советовал тебе останавливаться на этом варианте.
— А мне кажется, это все же лучше, чем газ, — пытается сопротивляться Густав.
— Но мой способ надежней, никто не подкопается, — убеждаю я его. — Сначала ты приглашаешь тетку на ужин и добавляешь снотворного в ее бульон, потом прокрадываешься в ее квартиру и открываешь газ на кухне, прилегающей к ее спальне. Потом отправляешься домой и почиваешь на лаврах, так как остальное уладят за тебя другие. Включая и официальное подтверждение самоубийства на почве несчастной одинокой старости. Все олл райт, чего тут капризничать?
— Капризничаю потому, что такой вариант не предусматривает алиби для меня: Я должен иметь алиби, иначе меня посадят. От алиби, которое ты предлагал мне вчера, я далеко не в восторге.
— Могу предложить тебе более привлекательное: ты сговариваешься с приятелем и проводишь с ним в пьянке всю ночь, не расставаясь ни на секунду.
— Если ни на секунду, то как я заберусь к тетке и открою газ?
— Ты таскаешь его по разным ресторанам, и между прочим заезжаете в какой-нибудь, расположенный поблизости от теткиного жилища. Идешь в туалет, через заднюю дверь выскальзываешь на улицу, в пару секунд делаешь все, что нужно, у тетки и через туалет же возвращаешься в зал ресторана. Предельно просто.
— Но неприемлемо. Я не могу показаться ни в одном ресторане поблизости от теткиной квартиры. Это исключается. Придумай что-нибудь другое.
— Как только мне придет что-нибудь в голову, я позвоню, — обещаю я и кладу трубку. Замечаю, что мои аргументы в беседе с Густавом произвели на Пумс огромное впечатление.
— Как видишь, я могу считаться самым гениальным адвокатом в мире, — объясняю я ей. — Другие только после свершившегося стараются вытащить своих клиентов из болота, в которое они вляпались, я же, наоборот, сначала продумываю за них преступление, с тем, чтобы потом никто не смог обвинить их в нем.
— Вы шутите, — неуверенно возражает мне Пумс.
— Густав самый настоящий преступник, он свершил целый ряд чудовищных повестушек, не говоря уже о сотнях идиотизмов, которые выпускает в свет под маркой «Синей библиотеки».
— Чем занимается этот господин? — спрашивает Пумс.
— Он является директором Издательства детективной литературы. Выпускает также журнал «Детектив» и серию криминальных повестей, знакомую тебе «Синюю библиотеку». Многие из этих повестей он породил сам, причем я лично принимал в этих родах самое деятельное участие. Я юридический советник Издательства.