Страница:
— Не обижайтесь, Ян Янович. Я к тому сказал, что, ежели прописаны в этом доме, могу заодно проверить и вашу квартиру. И мне удобно, и вам…
— Это на что же ты намекаешь, дипломат дерьмовый? Да, сдаю свою приватизированную площадь, — рассерженным гусаком шипел Карток. — Нынче не запрещается, полная свобода. И все же интересно, кто трекнул? Гнилой сосед-старикашка? Так я ему мозги повышибаю и выброшу на помойку!
Не считая угрозы расправиться с доносчиком, заданный вопрос свидетельствует, что принятая утреняя доза спиртного не помутила, а, наоборот, активизировала мыслительные способности мужика. Пришлось выкручиваться. Дескать, дворничиха на улице подсказала, сосед с верхнего этажа подтвердил.
— Это какой же сосед? Ученый хмырь или кавказский торгаш? Так они сами сдают квартиры. Вот и я решил… Работаю сторожем на автостоянке, зарплата
— бабе на прокладки не хватает. А сейчас, иди плохо, сидишь, попиваешь водочку, а денежки с пятого этажа — кап-кап. Да какие деньжища — по полторы сотни баксов в месяц!
— Сдаете приличным людям? — понимающе улыбнувшись, по приятельски, поинтересовался Дружинин. — Один мой друг тоже занялся этим бизнесом, поселил в свою двухкомнатную берлогу молодую пару. После пришлось ремонт делать — все загадили, заплевали.
— У меня такое не пройдет — кишки через рот выдерну. Мы с Полиной следим.
Обида у Картока, кажется, прошла — наметился серьезный мужской разговор.
— Чего же вы — в коридорчике? Проходьте в горницу или — на кухоньку, выпейте, закусите, — заволновалась хохлушка. — Блинчики закрутила — в момент подам.
— Я — на работе, — притворно заколебался Дружинин, но хлебосольный хозяин слегка подтолкнул его в спину. — Вдруг звякнут начальству…
— Не звякнут, — уверенно возразил Карток, наполняя рюмки. — Я тому звонарю зубы через задницу повыдергаю. Сейчас приложимся малость, обнюхаемся и пойдем проверять мой однокомнатный закуток. Вдруг что-нибудь замкнет-перемкнет, враз лишишься дохода!
Пришлось выпить. Благо, выставленная хозяйкой закуска вызвала у «электрика» усиленное слюновыделение. После больничных харчей желудок настоятельно требовал пополнения.
Опорожненные рюмки мигом оказались полными.
— А ваши жильцы не воспротивятся? — осторожно отодвигая свою, поинтересовался Петька. — Насколько мне известно, по договору вы не имеете права заходить к ним без разрешения…
— Не у кого спрашивать дозволения, — включилась в мужскую беседу хозяйка. — Не живут они.
— Как это сняли и не живут?
И тут выяснилась удивительная вещь. Договор о найме помещения заключал один пожилой хмырь, по описанию компаньона — тот самый Ванваныч, который заявился в «гости» к главе сыскной фирмы с помощью отмычки. Подмахнул договор, выплатил аванс, пообещал вносить плату каждый первый понедельник месяца и ушел.
Сколько не подглядывали Карток и его супруга, сколько не названивали по телефону — никого. Вот уже два месяца прошло. Дважды появлялся, нет, не сухопарый заказчик, его посланец с деньгами.
— Типичный бандюга, — пугливо прошептала Полина. — Морда побитая, скосовороченая, будто телега по ней проехала…
Харя!
Можно было не ходить на пятый этаж, зря не терять дорогое время, и без этого все ясно-понятно. Вернее, ничего не ясно, тем более, ничего не понятно. Но не стоит настораживать «сладкую парочку».
Для вида оглядев запущенную квартиру, Дружинин поспешил в офис. Для пополнения числа загадок, связанных с заказом Ванваныча…
Телефонный звонок вернул Романова из прихожей. Ни с кем говорить не хотелось, но он все же снял трубку. Вдруг объявился сбежавший из больницы Петька?
Звонил Сидякин. Конечно, не бравый старшина — его внук.
— Доброе утро, Роман Борисович, — голос пропитан подхалимской патокой.
— Надеюсь, не разбудил?
— Давно на ногах, — неприветливо буркнул Романов. — Волка ноги кормят.
Многозначительное молчание. Кандидат в депутаты ищет повод задать главный вопрос, ради которого он поднял с постели детектива. Роман заранее знает его, поэтому ищет форму безболезненного отказа.
— Вы еще не решили?
— Никак не встречусь с компаньоном… А, что, есть новенькое?
— Старенькое. Очередное подметное письмецо с требованем отказаться от участия в предвыборной борьбе. Иначе будет плохо и мне, и жене… На вас — вся надежда… Прошу…
— Постараюсь завтра решить.
Придется, действительно, решать, подумал детектив. Вообще-то, решать нечего, все уже давно решено: в охранников они с Петькой ни за какие деньги не превратятся. Вот только как это сказать настырному бизнемиену, в какие слова и улыбки завернуть этот самый отказ? Несмотря на жестокую свою профессию, Романов переживал, если приходилось причинять кому-то боль.
На лестничной площадке томилась Дашка. Причесаная, накрашенная, в обтягивающем девичью фигурку костюме с укороченной до самого предела юбчонкой, она была неотразима. Из приоткрытой двери ее квартиры доносился визгливый женский голос, мужские матерки, бой посуды. Соседи с утра выясняют пьяные отношения.
— Квасят? — соболезнующе спросил Романов. — Давно?
— С вечера не просыхают… Роман Борисович, можно погуляю с вами? Раньше «дядя Рома», теперь официально, по имени-отчеству? Интересно, что задумала взбаламошная девчонка, какая идея зародилась в ее кудрявой головке? Просто прогуляться с интересным мужиком, показать своим друзьям и подругам, что она тоже чего-то стоит? Или завести на улице доверительный разговор, высказать какую-то просьбу?
— Я иду не гулять — работать. К тому же, погода далеко не прогулочная, вот-вот дождь пойдет. Иди ко мне, почитай, посмотри телевизор.
— Хочу гулять! — с кокетливым упрямством объявила Дашка. — Настоящие мужики должны выполнять женские капризы!
— Предположим, я не настоящий, но и ты ведь еще не женщина — малолеток!
В конце концов, Дашка добилась своего. Ругая себя за мягкотелость,
Роман согласился на совместную прогулку. Ничего страшного не произойдет, девчонка будет трещать сорокой, а он, под прикрытием «светской беседы» проверит пасут его или слежка почудилась соседке.
На улице девушка взяла детектива под руку, прижалась к его плечу, то и дело заглядывала в лицо. Одновремено горделиво косилась по сторонам, высматривая подружек.
— Роман Борисович, сколько вам лет? — неожиданно спросила она.
— За сорок зашкалило, — рассеяно ответил Романов, фиксируя настороженными взглядами прохожих. — А почему тебя интересует мой возраст?
— Вам сорок, мне почти восемнадцать, — она уверенно прибавила себе целых три года. — Разница всего ничего… Роман Борисович, возьмите меня в жены, а?
Романов решил — ослышался. Не могла сопливая девчонка предложить такое! Он осторожно высвободил руку, остановился. На лице девочки сияет уверенная улыбка. Из таинственных перешептываний подружек и наглых откровений мальчишек она знает, что мужчины предпочитают жениться на молоденьких, едва перешагнувших шестнадцатилетний рубеж. Солидные двадцатилетние телки мало их интересуют. Поэтому сыщик ни за что не откажется от предлагаемого сожительства.
— Что ты сказала?
— Не притворяйтесь — все слышали! Убираться, готовить, стирать умею, а постельным делам вы научите… Честно, буду хорошей женой, не пожалеете, — безостановочно трещала Дашка. — Нарожаю вам полную квартиру пацанят — не нарадуетесь…
В коротком монологе обрисованы все достоинства будущей супруги. Начиная от чистоты и порядка в квартире, кончая невероятно сладким сексом. И все же Романов не испытыал ни малейшего мужского желания.
— Все, Дашка, кончай выпендриваться! — строго прикрикнул он. — Только и нехватает мне превратиться в растлителя малолетних. Я тебе не в мужья в отцы гожусь! А ты говоришь такое, сквернавка!
— Тогда удочерите, — потупив лукавые глазенки, выдала девчонка запасной вариант. — Официально.
— При живых родителях?
— Какие они родители? Сутками хлещут пойло, не просыхают, алкаши, иногда трахаются прямо при мне. Не стесняются… Все, дядя Рома, сегодня же соберу свое барахлишко и переселюсь к вам. Хотите — женой, хотите — любовницей, хотите — дочкой. На все согласна! До вечера!
Дашка засмеялась и убежала. Скорей всего, к подружке — пошептаться, похвастаться.
Минут десять Романов успокаивался. Одновременно, проверялся на слежку. Подумать только, что придумала бедовая девка? Женой, любовницей, дочерью? Бред собачий!
Если сказать честно, сорокалетний вдовец не отказался бы удочерить соседку. Роман прищурился и представил себе совместное с Дашкой проживание в своей холостяцкой квартире, завтраки, обеды, ужины, вечера у телевизора, обсуждение прочитанных книг. А когда «дочь» выйдет замуж и у нее появятся свои дети, у него — внучата, жизнь превратится в самое настоящее блаженство.
Мысленно выругав себя дерьмовым фантазером, детектив еще раз оглядел улицу, убедился в отсутствии топтунов и поехал в офис.
Петьки там не оказалось.
В приемной томилась в одиночестве секеретарша. Перед ней на бумажной салфетке разложены очищенные дольки двух яблок, заменяющие Маньке обычную пищу. Ибо тостуха активно боролась с излишней полнотой, мечтала догнать и перегнать изящных кинозвезд с их осиными талиями и такой же изящной грудью. Правда, пока-что особых успехов диетическое лечение не приносило. Может быть, потому, что, ограничив себя в обед, толстуха с лихвой компенсировала недостаток пищи в полдник и ужин. С помощью пирожков, которые безумно любила.
— Дружинин звонил?
— Звонила его жена. Некультурная женщина, — спокойно ответила Манька, отправляя в накрашенный рот две яблочных дольки. — Велела передать мужу — пусть срочно объявится дома…
— Я спрашиваю не о жене — о Дружинине! — раздраженно перебил глава фирмы. Ну, что за коллектив подобран: и младший детектив и секретарша — оба болтуны. — Звонил он или нет?
Содержимое салфетки уменьшилось еще не две дольки. Подумав, толстуха бережно завернула оставшуюся порцию и положила ее в ящик стола. Поглядела в зеркальце и принялась за любимую процедуру — макиияж.
— Я кого спрашиваю? — повысил голос окончательно взбешенный сыщик. — Дождешься — уволю. Без выходного пособия и прочих льгот.
— Нет, не звонил, — флегматично отреагировала на угрозу увольнения непрошибаемая девица.
Одарив ее бешенным взглядом, Романов выскочил из офиса и поехал домой. Успокоившись, подумал, что зря он так взбеленился, при всей своей флегматичности и любви к макияжу, Манька — идеальная секретарша. Заказчики липнут к ней, как мухи к варенью, неперспективных она отваживает с таким умением и выдержкой — уходят без обиды. В делопроизводстве фирмы, ранее запущенном до предела, с"умела навести порядок.
Ну, нет, с Петькой и Маней он ни за что не расстанется…
Вечером уселся за кухонный стол и распечатал очередную стопку писем из дедова архива. Дашка не появлялась, наверно, передумала переселяться. Впрочем, сейчас Романов думал не о соседской девчонке — чистал и перечитывал пожелтевшие листы, заполненные мелким убористым почерком старшины Сидякова…
Глава 8
— Это на что же ты намекаешь, дипломат дерьмовый? Да, сдаю свою приватизированную площадь, — рассерженным гусаком шипел Карток. — Нынче не запрещается, полная свобода. И все же интересно, кто трекнул? Гнилой сосед-старикашка? Так я ему мозги повышибаю и выброшу на помойку!
Не считая угрозы расправиться с доносчиком, заданный вопрос свидетельствует, что принятая утреняя доза спиртного не помутила, а, наоборот, активизировала мыслительные способности мужика. Пришлось выкручиваться. Дескать, дворничиха на улице подсказала, сосед с верхнего этажа подтвердил.
— Это какой же сосед? Ученый хмырь или кавказский торгаш? Так они сами сдают квартиры. Вот и я решил… Работаю сторожем на автостоянке, зарплата
— бабе на прокладки не хватает. А сейчас, иди плохо, сидишь, попиваешь водочку, а денежки с пятого этажа — кап-кап. Да какие деньжища — по полторы сотни баксов в месяц!
— Сдаете приличным людям? — понимающе улыбнувшись, по приятельски, поинтересовался Дружинин. — Один мой друг тоже занялся этим бизнесом, поселил в свою двухкомнатную берлогу молодую пару. После пришлось ремонт делать — все загадили, заплевали.
— У меня такое не пройдет — кишки через рот выдерну. Мы с Полиной следим.
Обида у Картока, кажется, прошла — наметился серьезный мужской разговор.
— Чего же вы — в коридорчике? Проходьте в горницу или — на кухоньку, выпейте, закусите, — заволновалась хохлушка. — Блинчики закрутила — в момент подам.
— Я — на работе, — притворно заколебался Дружинин, но хлебосольный хозяин слегка подтолкнул его в спину. — Вдруг звякнут начальству…
— Не звякнут, — уверенно возразил Карток, наполняя рюмки. — Я тому звонарю зубы через задницу повыдергаю. Сейчас приложимся малость, обнюхаемся и пойдем проверять мой однокомнатный закуток. Вдруг что-нибудь замкнет-перемкнет, враз лишишься дохода!
Пришлось выпить. Благо, выставленная хозяйкой закуска вызвала у «электрика» усиленное слюновыделение. После больничных харчей желудок настоятельно требовал пополнения.
Опорожненные рюмки мигом оказались полными.
— А ваши жильцы не воспротивятся? — осторожно отодвигая свою, поинтересовался Петька. — Насколько мне известно, по договору вы не имеете права заходить к ним без разрешения…
— Не у кого спрашивать дозволения, — включилась в мужскую беседу хозяйка. — Не живут они.
— Как это сняли и не живут?
И тут выяснилась удивительная вещь. Договор о найме помещения заключал один пожилой хмырь, по описанию компаньона — тот самый Ванваныч, который заявился в «гости» к главе сыскной фирмы с помощью отмычки. Подмахнул договор, выплатил аванс, пообещал вносить плату каждый первый понедельник месяца и ушел.
Сколько не подглядывали Карток и его супруга, сколько не названивали по телефону — никого. Вот уже два месяца прошло. Дважды появлялся, нет, не сухопарый заказчик, его посланец с деньгами.
— Типичный бандюга, — пугливо прошептала Полина. — Морда побитая, скосовороченая, будто телега по ней проехала…
Харя!
Можно было не ходить на пятый этаж, зря не терять дорогое время, и без этого все ясно-понятно. Вернее, ничего не ясно, тем более, ничего не понятно. Но не стоит настораживать «сладкую парочку».
Для вида оглядев запущенную квартиру, Дружинин поспешил в офис. Для пополнения числа загадок, связанных с заказом Ванваныча…
Телефонный звонок вернул Романова из прихожей. Ни с кем говорить не хотелось, но он все же снял трубку. Вдруг объявился сбежавший из больницы Петька?
Звонил Сидякин. Конечно, не бравый старшина — его внук.
— Доброе утро, Роман Борисович, — голос пропитан подхалимской патокой.
— Надеюсь, не разбудил?
— Давно на ногах, — неприветливо буркнул Романов. — Волка ноги кормят.
Многозначительное молчание. Кандидат в депутаты ищет повод задать главный вопрос, ради которого он поднял с постели детектива. Роман заранее знает его, поэтому ищет форму безболезненного отказа.
— Вы еще не решили?
— Никак не встречусь с компаньоном… А, что, есть новенькое?
— Старенькое. Очередное подметное письмецо с требованем отказаться от участия в предвыборной борьбе. Иначе будет плохо и мне, и жене… На вас — вся надежда… Прошу…
— Постараюсь завтра решить.
Придется, действительно, решать, подумал детектив. Вообще-то, решать нечего, все уже давно решено: в охранников они с Петькой ни за какие деньги не превратятся. Вот только как это сказать настырному бизнемиену, в какие слова и улыбки завернуть этот самый отказ? Несмотря на жестокую свою профессию, Романов переживал, если приходилось причинять кому-то боль.
На лестничной площадке томилась Дашка. Причесаная, накрашенная, в обтягивающем девичью фигурку костюме с укороченной до самого предела юбчонкой, она была неотразима. Из приоткрытой двери ее квартиры доносился визгливый женский голос, мужские матерки, бой посуды. Соседи с утра выясняют пьяные отношения.
— Квасят? — соболезнующе спросил Романов. — Давно?
— С вечера не просыхают… Роман Борисович, можно погуляю с вами? Раньше «дядя Рома», теперь официально, по имени-отчеству? Интересно, что задумала взбаламошная девчонка, какая идея зародилась в ее кудрявой головке? Просто прогуляться с интересным мужиком, показать своим друзьям и подругам, что она тоже чего-то стоит? Или завести на улице доверительный разговор, высказать какую-то просьбу?
— Я иду не гулять — работать. К тому же, погода далеко не прогулочная, вот-вот дождь пойдет. Иди ко мне, почитай, посмотри телевизор.
— Хочу гулять! — с кокетливым упрямством объявила Дашка. — Настоящие мужики должны выполнять женские капризы!
— Предположим, я не настоящий, но и ты ведь еще не женщина — малолеток!
В конце концов, Дашка добилась своего. Ругая себя за мягкотелость,
Роман согласился на совместную прогулку. Ничего страшного не произойдет, девчонка будет трещать сорокой, а он, под прикрытием «светской беседы» проверит пасут его или слежка почудилась соседке.
На улице девушка взяла детектива под руку, прижалась к его плечу, то и дело заглядывала в лицо. Одновремено горделиво косилась по сторонам, высматривая подружек.
— Роман Борисович, сколько вам лет? — неожиданно спросила она.
— За сорок зашкалило, — рассеяно ответил Романов, фиксируя настороженными взглядами прохожих. — А почему тебя интересует мой возраст?
— Вам сорок, мне почти восемнадцать, — она уверенно прибавила себе целых три года. — Разница всего ничего… Роман Борисович, возьмите меня в жены, а?
Романов решил — ослышался. Не могла сопливая девчонка предложить такое! Он осторожно высвободил руку, остановился. На лице девочки сияет уверенная улыбка. Из таинственных перешептываний подружек и наглых откровений мальчишек она знает, что мужчины предпочитают жениться на молоденьких, едва перешагнувших шестнадцатилетний рубеж. Солидные двадцатилетние телки мало их интересуют. Поэтому сыщик ни за что не откажется от предлагаемого сожительства.
— Что ты сказала?
— Не притворяйтесь — все слышали! Убираться, готовить, стирать умею, а постельным делам вы научите… Честно, буду хорошей женой, не пожалеете, — безостановочно трещала Дашка. — Нарожаю вам полную квартиру пацанят — не нарадуетесь…
В коротком монологе обрисованы все достоинства будущей супруги. Начиная от чистоты и порядка в квартире, кончая невероятно сладким сексом. И все же Романов не испытыал ни малейшего мужского желания.
— Все, Дашка, кончай выпендриваться! — строго прикрикнул он. — Только и нехватает мне превратиться в растлителя малолетних. Я тебе не в мужья в отцы гожусь! А ты говоришь такое, сквернавка!
— Тогда удочерите, — потупив лукавые глазенки, выдала девчонка запасной вариант. — Официально.
— При живых родителях?
— Какие они родители? Сутками хлещут пойло, не просыхают, алкаши, иногда трахаются прямо при мне. Не стесняются… Все, дядя Рома, сегодня же соберу свое барахлишко и переселюсь к вам. Хотите — женой, хотите — любовницей, хотите — дочкой. На все согласна! До вечера!
Дашка засмеялась и убежала. Скорей всего, к подружке — пошептаться, похвастаться.
Минут десять Романов успокаивался. Одновременно, проверялся на слежку. Подумать только, что придумала бедовая девка? Женой, любовницей, дочерью? Бред собачий!
Если сказать честно, сорокалетний вдовец не отказался бы удочерить соседку. Роман прищурился и представил себе совместное с Дашкой проживание в своей холостяцкой квартире, завтраки, обеды, ужины, вечера у телевизора, обсуждение прочитанных книг. А когда «дочь» выйдет замуж и у нее появятся свои дети, у него — внучата, жизнь превратится в самое настоящее блаженство.
Мысленно выругав себя дерьмовым фантазером, детектив еще раз оглядел улицу, убедился в отсутствии топтунов и поехал в офис.
Петьки там не оказалось.
В приемной томилась в одиночестве секеретарша. Перед ней на бумажной салфетке разложены очищенные дольки двух яблок, заменяющие Маньке обычную пищу. Ибо тостуха активно боролась с излишней полнотой, мечтала догнать и перегнать изящных кинозвезд с их осиными талиями и такой же изящной грудью. Правда, пока-что особых успехов диетическое лечение не приносило. Может быть, потому, что, ограничив себя в обед, толстуха с лихвой компенсировала недостаток пищи в полдник и ужин. С помощью пирожков, которые безумно любила.
— Дружинин звонил?
— Звонила его жена. Некультурная женщина, — спокойно ответила Манька, отправляя в накрашенный рот две яблочных дольки. — Велела передать мужу — пусть срочно объявится дома…
— Я спрашиваю не о жене — о Дружинине! — раздраженно перебил глава фирмы. Ну, что за коллектив подобран: и младший детектив и секретарша — оба болтуны. — Звонил он или нет?
Содержимое салфетки уменьшилось еще не две дольки. Подумав, толстуха бережно завернула оставшуюся порцию и положила ее в ящик стола. Поглядела в зеркальце и принялась за любимую процедуру — макиияж.
— Я кого спрашиваю? — повысил голос окончательно взбешенный сыщик. — Дождешься — уволю. Без выходного пособия и прочих льгот.
— Нет, не звонил, — флегматично отреагировала на угрозу увольнения непрошибаемая девица.
Одарив ее бешенным взглядом, Романов выскочил из офиса и поехал домой. Успокоившись, подумал, что зря он так взбеленился, при всей своей флегматичности и любви к макияжу, Манька — идеальная секретарша. Заказчики липнут к ней, как мухи к варенью, неперспективных она отваживает с таким умением и выдержкой — уходят без обиды. В делопроизводстве фирмы, ранее запущенном до предела, с"умела навести порядок.
Ну, нет, с Петькой и Маней он ни за что не расстанется…
Вечером уселся за кухонный стол и распечатал очередную стопку писем из дедова архива. Дашка не появлялась, наверно, передумала переселяться. Впрочем, сейчас Романов думал не о соседской девчонке — чистал и перечитывал пожелтевшие листы, заполненные мелким убористым почерком старшины Сидякова…
Глава 8
«… Живу по-прежнему. Катастрофически старею, дают о себе знать вроде бы зажившие раны, портится характер. Как говорила жена, царство ей небесное, я и в молодости был далеко не сладость. Часто по ночам снится родная деревня, друзья, подруги. Просыпаюсь в поту. Правильно ли я прожил свою жизнь, не оставляю ли после себя какие-нибудь грязные следы? Вроде бы — все гладко и чисто…»
Бывший старшина, ныне — пенсионер Прохор Сидякин.
Приволжская деревня Степанковка разместилась по обоим берегам речки Ушица. Что касается названия деревни, то местные жители уверены — начало ей дал атаман Степка Разин. Дескать, останавливался здесь во время очередного похода, полюбилась ему говорливая речушка, лесок с множеством ягод и грибов. Вот и поселил он на берегу Ушицы своих раненных казаков.
Отсюда и название поселения.
А странное название речушки расшифровывается намного легче. Казалось бы, ничего особенного, в засушливые годы — незатейливый ручеек, в половодье — чуть уже матушки Волги. Но рыбы в ней — невообразимое количество. Местные рыболовы все лето жарят, вялят и солят окуней и лещей, никто без полного ведра с рыбалки не возвращается.
Отсюда — Ушица.
На левом берегу избы покрепче, огороды пообильней, населения побольше. Начальная школа, магазин, сельсовет. На правом — нищенские хибарки, запушенные садики. Здесь живут, в основном бедняки. Бревенчатый мостик, соединяющий два части деревни — граница между враждующими группировками молодежи.
Незатейливая деревушка — родина трех неразлучных друзей. Любовь к ней пронесли они через всю свою жизнь.
Весной 1915 года в учительской семье появился первенец — голубоглазый крепыш. Отец — директор начальной школы, одновременно, учитель математики.
Мать преподавала русский язык. Как тогда называлось — словесность.
Молодожены приехали из Питера и обосновались в скромной деревеньке. Их не прельщали театры и балы северной столицы, свое предназначения учителя видели в крестьянских детях, образованию которых они посвятили себя.
Рожала учительница дома под надзором бабки-повитухи. От поездки в уездный городишко категорически отказалась. Во первых, дома и стены помогают — старая истина, во вторых, ей не хочется отрывать от работы мужа, которому и без того приходится совмещать преподавание математики и литературы.
Наконец, долгожданное событие свершилось, тишину школьного домика нарушил недовольный писк младенца. Единственные люди, поздравившие учителей — толстая бабка-повитуха с хитрыми глазами и школьная уборщица. Первая подшлепнула младенца, обмыла его, завернула в кусок холстины и передала отцу. Вторая, как водится, прослезилась.
— Погляди, батюшка, какого богатыря произвели на свет Божий. Крепкий, головастый, не иначе, как пойдет в учителя… Растите сынка, делайте из него настоящего мужика.
Уборщица положила рядом с роженницей скромный букетик, покивала сухой головой, что-то невнятно прошептала. Будто помолилась.
Так родился Семен Видов, будущий «вечный комбат»…
Годом позже, глубокой осенью, благодать посетила лачугу батрака Сидякина. Вообще-то рождение в бедняцкой семье еще одного рта благодатью можно поименовать только злую шутку. Прошка — пятый ребенок в семье.
— Когда кончишь таскать пискунов? — угрюмо обратился «счастливый» отец к такой же «счастливой» матери. — В избе не продохнуть, жратвы осталось на месяц, не больше, а ты…
— Реже бы старался, — не открывая обведенных синевой глаз отреагировала женщина. — Каждую ночь забираешься. Вот и детишки нарождаются… Не горюй, Назар, не греши — как-нибудь прокормим…
— Прокормим, — безнадежно согласился Назар. — Как не прокормить, коли народился?… Токо ты, мать, не больно отлеживайся, корова не доена, птица не кормлена, детишки соплями умываются.
— Не ругайся, отец, завтра с утра поднимусь, все исделаю.
Будущий старшина пищал во всю мочь, тискал ручонками материнскую грудь.
Зимой семнадцатого года, аккурат под Рождество, появился ребенок и у одинокой молодухи, продавщицы сельской лавки. На второй день после родов Мария принесла в лавку орущий сверток и встала за прилавок. А что остается делать, если недовольный хозяин за нерадение может вышибить ее нп улицу вместе с дочерью?
Бабы-покупательницы хитро переглядывались, потихоньку чесали языки. Дескать, не иначе Машке брюхо надуло каким-нибудь ветром. Ведь безмужняя молодка, откуда ей рожать?
Толстый владелец лавки, вдовец, хитро ухмылялся в густую бороду. Уж он-то отлично знал, кто произвел на свет девчонку. Год тому назад забрался в каморку, в которой спала продавщица, и навалился на сонную девку. Та сопротивлялась недолго, под грубыми мужскими ласками расслабилась и раздвинула крепко сжатые коленки. На третюю ночь Терещенко снова появился в каморке. Потом постельные утехи стали повторяться систематически. Будто продавщица превратилась в законную супругу, выполняющую извечную женскую обязанность.
Через девять месяцев она разродилась…
— Кого в отцы писать, беспутная? — хмуро осведомился батюшка, выполнив обряд крещения. — Не на Святого же Петра грешить?
— Конечное дело не на святого, — согласилась молодуха. — А вот кто меня обрюхател сама не ведаю… Кто знает? — поглядела на иконостас молодая мамаша. Будто в ее беременности, действительно, повинен кто-нибудь из чудотворцев. — Деревенские мужики все время облизываются, вдруг от этого облизывания и грех произошел, — подумала и вдруг выпалила. — Пиши мово хозяина, Ивана. Вдруг от него понесла.
Дьячок прыснул в кулак, батюшка осуждающе покачал лохматой головой.
— Не в меру ты, прости Господи, бойкая. Но так и быть, запишем твою дочь Ивановной. Авось, Терещенко не особо осерчает.
— Вообче не осерчает, — заверила продавщица, кривя искусанные до крови губы. — Церковь одарит чем-нибудь.
Младенца нарекли Клавдией.
Хозяин выждал неделю — надо же дать работнице оклематься от родов! — потом снова попытался восстановить прежние отношения. Не получилось — дверь каморки заперта на прочный засов.
— Ты что ж это, паскуда, позволяешь? — гулко прорычал раздосадованный любовник. — Отвори!
— Не отворю, Иван Михалыч, — твердо ответила женщина. — Обвечаемся тады хоть ложкой хлебай, а без венца больше не получится!
Обложив самовольницу крепким матом, хозяин поплелся в свою спаленку. Целую неделю с нетерпением ожидал капитуляции продавщицы. По ночам не спал, извертелся на мокрых от пота простынях. В конце концов, не выдержал, сдался.
После венчания и пьяной свадьбы Мария перебралась в спальню законного мужа.
Будущий военфельдшер стрелкового батальона, она же незаконная, походно-полевая жена командира, получила фамилию Терещенко…
Дружная ребячья компания об"единяла такие разные характеры и привычки, что впору поудивляться. Семка Видов — прирожденный вожак, сильная натура, не терпит возражений либо отказов. Прошка Сидякин — хитрый, изворотливый и на редкость завистливый. Между ними — миролюбивая, покладистая Клавка, которая смягчала суровость Видова и скрывала зависить Сидякина.
Прохор завидовал буквально всем, кто его окружал. Отцу, который, несмотря на непоказную доброту, был полновластным хозяинов в доме. Старшему брату, обычно сидящему за столом по правую руку от главы семьи. Младшей сестренке за лишние куски, подбрасываемые ей матерью. Даже дворовому псу Полкану, когда тому бросали кость с кусками мяса, и то завидовал.
А уж о друзьях и говорить нечего. Им сын скотника завидовал самой черной завистью. До колотья в боках, до высохшей слюны.
Если Видов выуживал из Ушицы на рыбешку больше, чем удавалось Сидякину, у Прошки темнело в глазах и сжимались кулаки. На прямое противостояние с учительским сыном он не решался, тот, не задумываясь, мог врезать между глаз, поэтому приходилось маскировать ненависть сладкой улыбкой.
Когда Клавка приносила друзьям горстку украденных в лавке леденцов — у Сидякина от зависти темнело в глазах. Подумать только, у него дома пьют чай вприглядку с сахаром, а у лавочника — полные мешки и банки разных сладостей!
Постепенно Прошка научился скрывать одолевающие его чувства. Ласково улыбался, понимающе щурился. Дескать, радуюсь за вас, друзьяки, дай вам Бог завсегда быть богатыми и веселыми. Оставаясь же в одиночестве ссучил кулаки, исходил злыми слезами.
Но по своему был привязан к друзьям. Негодовал, завидовал и… любил.
Вот и сейчас он не особенно торопился на встречу с ними. Пусть позлятся, поймут, что униженный образованием Семки и достатками дочки владельца сельской лавки сын скотника тоже чего-нибудь стоит. Покачивая лежащими на плече удочками, Прошка вышел за околицу деревни и направился к условленному месту — зарослям приречного кустарника.
— Долгонько собирался, пустомеля, — недовольно пробурчал Видов, когда опоздавший третий член ребячьего содружества уселся рядом с ним на сваленное ветром подгнившее дерево. — С маманей обнимался-целовался или подходящих штанов не мог найти?
Вопрос припахивал издевкой, но Сидяков не стал оправдываться или возмущаться — ответил обычной своей улыбкой. Дескать, какая разница воспитывала сына мать или он задержался, копая в огороде червей? Главное — пришел.
— Пошли, а то рыба уплывет, — немедленно смягчила возникшую напряженность миротворица-Клавка. — Она хитрущая, видит, что рыбаки вот-вот пожалуют и — под коряги да в тину… Где ловить станем: в черном омуте или в заводи?
— В заводи, — твердо поставил точку на обсуждении Видов. — В прошлый раз я там огромадного сазана достал.
— Ничто, в омуте побольше водятся, — не выдержал Прошка. — И омут поближе, пока добредешь до твоей заводи — ноги изобьешь.
Не отвечая, Семка поднялся и пошел берегом к излюбленному месту лова. Клавдия дождалась пока его примеру не последовал обозленный очередной своей неудачей Сидяков и двинулась за ним.
— Не злись, Прошка, на злых воду возят, да еще погоняют, — успокоительно щебетала девчушка. — Семка до ужасти обидчив. Подумаешь, где ловить — в омуте либо в заводи, главное — поймать. А ты у нас удачлив, к тебе сазаны сами в сумку лезут… Семка, а, Семка!
— Чего тебе? — не поворачиваясь спросил Видов. — Устала, небось?
— Ничего я не устала, просто котомка тяжелая. У мамани выпросила малость риса, да картохи накопала в огороде. Уху сварим — пальчики оближете… Давай пристроимся здесь, под деревом, а? И дровишки близонько, и травка мягонькая.
Семка снисходительно согласился. Клавка — единственный человек, которого он слушался. Злился, ерщился, но поступал так, как ему подсказывала остроносенькая девка.
Прошка, по привычке, промолчал. Выскажешь свое мнение — учителев сынок либо на смех подымет, либо наградит каким-нибудь обидным прозвищем. Лучше помолчать.
Клавдия разослала на траве чистую тряпицу, разложила на ней принесенную еду — репчатый лук, сальце, заранее почищенную морковь. Принялась готовить костерок. Мальчишки насадила на крючки жирных червей, поплевали на них и закинули поближе к прибрежным зарослям.
Первым вытащил извивающегося гольяна Прошка. Невелика добыча, но важен почин. Семка одобрительно кивнул — молодчага парень, давай тащи еще. И тут же «достал» большого сазана. Деловито поплевал на него и бросил в заполненное водой ведерко. Это тебе не верткий, крохотный гольян — настоящая добыча! Ну, почему ему вечно везет, с досадой подумал Сидякин, стискивая пальцы в кулаки.
Клавка поставила на огонь посудину для ухи, принялась чистить не гольяна — сазана. Будто насмехалась над неудачливым рыболовом. Одновременно полушепотом сообщала самые свежие деревенские новости. Тихо — чтобы, не дай Бог, не спугнуть хитрую рыбу.
Через час весело затрещал огонь, закипело-забулькало ароматное варево, и рыбаки, глотая голодные слюни, уселись около костра. Дочь продавщицы принесла невиданное в деревне лакомство — целый круг вкуснейшей свиной колбасы, сын учителей — банку варенья, а скотников сын — всего-навсего большую луковицу и горбушку черного, зачерствелого хлеба. Сравнил Прошка скромный свой дар с богатыми припасами друзей и снова взыграла в нем, ставшая уже привычной, зависть.
— Закончу школу, — задумчиво мечтал вслух Семка, — пойду учиться в военное училище. Это тебе не кобыле хвост крутить, — запустил он в Прохора тонкую отравленную стрелу. — Стану красным командиром. Гимнастерка с петлицами, галифе, сапоги — шик!
— А я подамся в доктора, — подхватила Клавка. — Маманя говорит: самая, что ни на есть, нужная профессия. Вот подранят красного командира, кто станет перевязывать?
Прошка по прежнему отмалчивался, мечтать было не о чем. Оценки у него не Бог весть какие — Семкиным родителям, наверно, не по нраву пришелся сынок бывшего батрака, вот и сыпят на него двойки да тройки. А с ними не только в военную, в земледельческую школу не примут. Так и придется неучем ходить за плугом.
Стараясь не показать грызущую душу зависть, он поднялся и пошел в лесок, якобы, за очередной порцией щепок. На самом деле — скрыть текущие из глаз злые слезы.
Мечты постепенно сбывались. После окончания начальной школы Семка, не без помощи родителей, поступил в среднюю, которая находилась в соседней деревне. Лавочник туда же определил свою дочь. Сидякин остался в одиночестве — под самыми благовидными предлогами средняя школа отказалась от троечника-двоечника. Это вызвало у него очередной приступ завистливой злости.
С месяц поработав с отцом, Прохор решился на крайнюю меру — обратился в райком комсомола. Его доводы — невышибаемые и вполне современные: сына батрака, ставшего теперь передовиком производства, черные силы не допускают до среднего образования. Настоящая контрреволюция, открытый саботаж основ социализма! Дескать, не всем быть учеными, кому-то нужно и навоз из-под скотины убирать, и коров пасти, так пусть этим и занимается глупец, у которого в свидетельстве об окончании начальной школы — одни трояки.
В райкоме, естественно, тоже возмутились. Второй секретарь связался по телефону с директором школы, первый побежал в райком партии. Разгорелся скандал, в результате которого восторжествовала социальная справедливость и несчастная жертва произвола был торжественно принят в пятый класс нового, недавно отстроенного здания.
Бывший старшина, ныне — пенсионер Прохор Сидякин.
Приволжская деревня Степанковка разместилась по обоим берегам речки Ушица. Что касается названия деревни, то местные жители уверены — начало ей дал атаман Степка Разин. Дескать, останавливался здесь во время очередного похода, полюбилась ему говорливая речушка, лесок с множеством ягод и грибов. Вот и поселил он на берегу Ушицы своих раненных казаков.
Отсюда и название поселения.
А странное название речушки расшифровывается намного легче. Казалось бы, ничего особенного, в засушливые годы — незатейливый ручеек, в половодье — чуть уже матушки Волги. Но рыбы в ней — невообразимое количество. Местные рыболовы все лето жарят, вялят и солят окуней и лещей, никто без полного ведра с рыбалки не возвращается.
Отсюда — Ушица.
На левом берегу избы покрепче, огороды пообильней, населения побольше. Начальная школа, магазин, сельсовет. На правом — нищенские хибарки, запушенные садики. Здесь живут, в основном бедняки. Бревенчатый мостик, соединяющий два части деревни — граница между враждующими группировками молодежи.
Незатейливая деревушка — родина трех неразлучных друзей. Любовь к ней пронесли они через всю свою жизнь.
Весной 1915 года в учительской семье появился первенец — голубоглазый крепыш. Отец — директор начальной школы, одновременно, учитель математики.
Мать преподавала русский язык. Как тогда называлось — словесность.
Молодожены приехали из Питера и обосновались в скромной деревеньке. Их не прельщали театры и балы северной столицы, свое предназначения учителя видели в крестьянских детях, образованию которых они посвятили себя.
Рожала учительница дома под надзором бабки-повитухи. От поездки в уездный городишко категорически отказалась. Во первых, дома и стены помогают — старая истина, во вторых, ей не хочется отрывать от работы мужа, которому и без того приходится совмещать преподавание математики и литературы.
Наконец, долгожданное событие свершилось, тишину школьного домика нарушил недовольный писк младенца. Единственные люди, поздравившие учителей — толстая бабка-повитуха с хитрыми глазами и школьная уборщица. Первая подшлепнула младенца, обмыла его, завернула в кусок холстины и передала отцу. Вторая, как водится, прослезилась.
— Погляди, батюшка, какого богатыря произвели на свет Божий. Крепкий, головастый, не иначе, как пойдет в учителя… Растите сынка, делайте из него настоящего мужика.
Уборщица положила рядом с роженницей скромный букетик, покивала сухой головой, что-то невнятно прошептала. Будто помолилась.
Так родился Семен Видов, будущий «вечный комбат»…
Годом позже, глубокой осенью, благодать посетила лачугу батрака Сидякина. Вообще-то рождение в бедняцкой семье еще одного рта благодатью можно поименовать только злую шутку. Прошка — пятый ребенок в семье.
— Когда кончишь таскать пискунов? — угрюмо обратился «счастливый» отец к такой же «счастливой» матери. — В избе не продохнуть, жратвы осталось на месяц, не больше, а ты…
— Реже бы старался, — не открывая обведенных синевой глаз отреагировала женщина. — Каждую ночь забираешься. Вот и детишки нарождаются… Не горюй, Назар, не греши — как-нибудь прокормим…
— Прокормим, — безнадежно согласился Назар. — Как не прокормить, коли народился?… Токо ты, мать, не больно отлеживайся, корова не доена, птица не кормлена, детишки соплями умываются.
— Не ругайся, отец, завтра с утра поднимусь, все исделаю.
Будущий старшина пищал во всю мочь, тискал ручонками материнскую грудь.
Зимой семнадцатого года, аккурат под Рождество, появился ребенок и у одинокой молодухи, продавщицы сельской лавки. На второй день после родов Мария принесла в лавку орущий сверток и встала за прилавок. А что остается делать, если недовольный хозяин за нерадение может вышибить ее нп улицу вместе с дочерью?
Бабы-покупательницы хитро переглядывались, потихоньку чесали языки. Дескать, не иначе Машке брюхо надуло каким-нибудь ветром. Ведь безмужняя молодка, откуда ей рожать?
Толстый владелец лавки, вдовец, хитро ухмылялся в густую бороду. Уж он-то отлично знал, кто произвел на свет девчонку. Год тому назад забрался в каморку, в которой спала продавщица, и навалился на сонную девку. Та сопротивлялась недолго, под грубыми мужскими ласками расслабилась и раздвинула крепко сжатые коленки. На третюю ночь Терещенко снова появился в каморке. Потом постельные утехи стали повторяться систематически. Будто продавщица превратилась в законную супругу, выполняющую извечную женскую обязанность.
Через девять месяцев она разродилась…
— Кого в отцы писать, беспутная? — хмуро осведомился батюшка, выполнив обряд крещения. — Не на Святого же Петра грешить?
— Конечное дело не на святого, — согласилась молодуха. — А вот кто меня обрюхател сама не ведаю… Кто знает? — поглядела на иконостас молодая мамаша. Будто в ее беременности, действительно, повинен кто-нибудь из чудотворцев. — Деревенские мужики все время облизываются, вдруг от этого облизывания и грех произошел, — подумала и вдруг выпалила. — Пиши мово хозяина, Ивана. Вдруг от него понесла.
Дьячок прыснул в кулак, батюшка осуждающе покачал лохматой головой.
— Не в меру ты, прости Господи, бойкая. Но так и быть, запишем твою дочь Ивановной. Авось, Терещенко не особо осерчает.
— Вообче не осерчает, — заверила продавщица, кривя искусанные до крови губы. — Церковь одарит чем-нибудь.
Младенца нарекли Клавдией.
Хозяин выждал неделю — надо же дать работнице оклематься от родов! — потом снова попытался восстановить прежние отношения. Не получилось — дверь каморки заперта на прочный засов.
— Ты что ж это, паскуда, позволяешь? — гулко прорычал раздосадованный любовник. — Отвори!
— Не отворю, Иван Михалыч, — твердо ответила женщина. — Обвечаемся тады хоть ложкой хлебай, а без венца больше не получится!
Обложив самовольницу крепким матом, хозяин поплелся в свою спаленку. Целую неделю с нетерпением ожидал капитуляции продавщицы. По ночам не спал, извертелся на мокрых от пота простынях. В конце концов, не выдержал, сдался.
После венчания и пьяной свадьбы Мария перебралась в спальню законного мужа.
Будущий военфельдшер стрелкового батальона, она же незаконная, походно-полевая жена командира, получила фамилию Терещенко…
Дружная ребячья компания об"единяла такие разные характеры и привычки, что впору поудивляться. Семка Видов — прирожденный вожак, сильная натура, не терпит возражений либо отказов. Прошка Сидякин — хитрый, изворотливый и на редкость завистливый. Между ними — миролюбивая, покладистая Клавка, которая смягчала суровость Видова и скрывала зависить Сидякина.
Прохор завидовал буквально всем, кто его окружал. Отцу, который, несмотря на непоказную доброту, был полновластным хозяинов в доме. Старшему брату, обычно сидящему за столом по правую руку от главы семьи. Младшей сестренке за лишние куски, подбрасываемые ей матерью. Даже дворовому псу Полкану, когда тому бросали кость с кусками мяса, и то завидовал.
А уж о друзьях и говорить нечего. Им сын скотника завидовал самой черной завистью. До колотья в боках, до высохшей слюны.
Если Видов выуживал из Ушицы на рыбешку больше, чем удавалось Сидякину, у Прошки темнело в глазах и сжимались кулаки. На прямое противостояние с учительским сыном он не решался, тот, не задумываясь, мог врезать между глаз, поэтому приходилось маскировать ненависть сладкой улыбкой.
Когда Клавка приносила друзьям горстку украденных в лавке леденцов — у Сидякина от зависти темнело в глазах. Подумать только, у него дома пьют чай вприглядку с сахаром, а у лавочника — полные мешки и банки разных сладостей!
Постепенно Прошка научился скрывать одолевающие его чувства. Ласково улыбался, понимающе щурился. Дескать, радуюсь за вас, друзьяки, дай вам Бог завсегда быть богатыми и веселыми. Оставаясь же в одиночестве ссучил кулаки, исходил злыми слезами.
Но по своему был привязан к друзьям. Негодовал, завидовал и… любил.
Вот и сейчас он не особенно торопился на встречу с ними. Пусть позлятся, поймут, что униженный образованием Семки и достатками дочки владельца сельской лавки сын скотника тоже чего-нибудь стоит. Покачивая лежащими на плече удочками, Прошка вышел за околицу деревни и направился к условленному месту — зарослям приречного кустарника.
— Долгонько собирался, пустомеля, — недовольно пробурчал Видов, когда опоздавший третий член ребячьего содружества уселся рядом с ним на сваленное ветром подгнившее дерево. — С маманей обнимался-целовался или подходящих штанов не мог найти?
Вопрос припахивал издевкой, но Сидяков не стал оправдываться или возмущаться — ответил обычной своей улыбкой. Дескать, какая разница воспитывала сына мать или он задержался, копая в огороде червей? Главное — пришел.
— Пошли, а то рыба уплывет, — немедленно смягчила возникшую напряженность миротворица-Клавка. — Она хитрущая, видит, что рыбаки вот-вот пожалуют и — под коряги да в тину… Где ловить станем: в черном омуте или в заводи?
— В заводи, — твердо поставил точку на обсуждении Видов. — В прошлый раз я там огромадного сазана достал.
— Ничто, в омуте побольше водятся, — не выдержал Прошка. — И омут поближе, пока добредешь до твоей заводи — ноги изобьешь.
Не отвечая, Семка поднялся и пошел берегом к излюбленному месту лова. Клавдия дождалась пока его примеру не последовал обозленный очередной своей неудачей Сидяков и двинулась за ним.
— Не злись, Прошка, на злых воду возят, да еще погоняют, — успокоительно щебетала девчушка. — Семка до ужасти обидчив. Подумаешь, где ловить — в омуте либо в заводи, главное — поймать. А ты у нас удачлив, к тебе сазаны сами в сумку лезут… Семка, а, Семка!
— Чего тебе? — не поворачиваясь спросил Видов. — Устала, небось?
— Ничего я не устала, просто котомка тяжелая. У мамани выпросила малость риса, да картохи накопала в огороде. Уху сварим — пальчики оближете… Давай пристроимся здесь, под деревом, а? И дровишки близонько, и травка мягонькая.
Семка снисходительно согласился. Клавка — единственный человек, которого он слушался. Злился, ерщился, но поступал так, как ему подсказывала остроносенькая девка.
Прошка, по привычке, промолчал. Выскажешь свое мнение — учителев сынок либо на смех подымет, либо наградит каким-нибудь обидным прозвищем. Лучше помолчать.
Клавдия разослала на траве чистую тряпицу, разложила на ней принесенную еду — репчатый лук, сальце, заранее почищенную морковь. Принялась готовить костерок. Мальчишки насадила на крючки жирных червей, поплевали на них и закинули поближе к прибрежным зарослям.
Первым вытащил извивающегося гольяна Прошка. Невелика добыча, но важен почин. Семка одобрительно кивнул — молодчага парень, давай тащи еще. И тут же «достал» большого сазана. Деловито поплевал на него и бросил в заполненное водой ведерко. Это тебе не верткий, крохотный гольян — настоящая добыча! Ну, почему ему вечно везет, с досадой подумал Сидякин, стискивая пальцы в кулаки.
Клавка поставила на огонь посудину для ухи, принялась чистить не гольяна — сазана. Будто насмехалась над неудачливым рыболовом. Одновременно полушепотом сообщала самые свежие деревенские новости. Тихо — чтобы, не дай Бог, не спугнуть хитрую рыбу.
Через час весело затрещал огонь, закипело-забулькало ароматное варево, и рыбаки, глотая голодные слюни, уселись около костра. Дочь продавщицы принесла невиданное в деревне лакомство — целый круг вкуснейшей свиной колбасы, сын учителей — банку варенья, а скотников сын — всего-навсего большую луковицу и горбушку черного, зачерствелого хлеба. Сравнил Прошка скромный свой дар с богатыми припасами друзей и снова взыграла в нем, ставшая уже привычной, зависть.
— Закончу школу, — задумчиво мечтал вслух Семка, — пойду учиться в военное училище. Это тебе не кобыле хвост крутить, — запустил он в Прохора тонкую отравленную стрелу. — Стану красным командиром. Гимнастерка с петлицами, галифе, сапоги — шик!
— А я подамся в доктора, — подхватила Клавка. — Маманя говорит: самая, что ни на есть, нужная профессия. Вот подранят красного командира, кто станет перевязывать?
Прошка по прежнему отмалчивался, мечтать было не о чем. Оценки у него не Бог весть какие — Семкиным родителям, наверно, не по нраву пришелся сынок бывшего батрака, вот и сыпят на него двойки да тройки. А с ними не только в военную, в земледельческую школу не примут. Так и придется неучем ходить за плугом.
Стараясь не показать грызущую душу зависть, он поднялся и пошел в лесок, якобы, за очередной порцией щепок. На самом деле — скрыть текущие из глаз злые слезы.
Мечты постепенно сбывались. После окончания начальной школы Семка, не без помощи родителей, поступил в среднюю, которая находилась в соседней деревне. Лавочник туда же определил свою дочь. Сидякин остался в одиночестве — под самыми благовидными предлогами средняя школа отказалась от троечника-двоечника. Это вызвало у него очередной приступ завистливой злости.
С месяц поработав с отцом, Прохор решился на крайнюю меру — обратился в райком комсомола. Его доводы — невышибаемые и вполне современные: сына батрака, ставшего теперь передовиком производства, черные силы не допускают до среднего образования. Настоящая контрреволюция, открытый саботаж основ социализма! Дескать, не всем быть учеными, кому-то нужно и навоз из-под скотины убирать, и коров пасти, так пусть этим и занимается глупец, у которого в свидетельстве об окончании начальной школы — одни трояки.
В райкоме, естественно, тоже возмутились. Второй секретарь связался по телефону с директором школы, первый побежал в райком партии. Разгорелся скандал, в результате которого восторжествовала социальная справедливость и несчастная жертва произвола был торжественно принят в пятый класс нового, недавно отстроенного здания.