Карнаухова Ирина. Наши собственные

   А солнце поднималось над "Счастливой Долиной" так же, как и вчера и как неделю назад, так же запели птицы, не в лад закричал Одноглазый. Зеленой стеной стоял густой лес, не пропуская в здравницу ни шумов войны, ни недобрых вестей, ни чужих людей. И постепенно ребята оттаяли, успокоились; да что они и знали о войне? Пинька и Юра громко спорили, вспоминая кинофильмы и прочитанные книжки. Малышки на крыльце играли в "дочки-матери" - бессмертную игру девочек, прошедшую все эпохи - от первобытных времен до социализма. Анна Матвеевна пошла, наконец, в кладовую, чтобы сготовить что-нибудь к обеду.
   Словом, день покатился, как обычный день, с мелкими заботами и радостями, с примирениями после ссор, с беготней и болтовней... Но все-таки где-то в самой глубине души у каждого таился страх. И посреди игры вдруг Муся начинала испуганно вглядываться в лес, или Юра замолкал среди спора. Но через минуту сад снова наполнялся возбужденными детскими голосами.
   Вечерняя заря будто расколола день пополам. Как только длинные тени вползли в сад, с ними вместе вползли и страх, одиночество и тоска по дому. На темнеющем небе ярче вспыхнуло далекое зарево и окружило здравницу огненным кольцом. Пламя отрезало здравницу от своего доброго и родного мира. Ребята сгрудились на крыльце и молча смотрели на красные клубы дыма. Да, это не торф горит на болотах...
   Никто не звал ребят в дом; они пошли сами, сами опустили одеяла на окнах, закрыли ставни в спальне и зажгли свечу. Они сели в кружок, тесно прижавшись друг к другу, и молчали, нетерпеливо поджидая Василия Игнатьевича. Свежие бревна в новом доме потрескивали, ссыхаясь, и этот, когда-то такой уютный, треск пугал ребят; они вздрагивали и испуганно косились на темные углы.
   Наверху ходила Таня, и скрип половиц над головой, и мысль о пустых верхних комнатах, потерявших свою хозяйку и не дождавшихся веселых жильцов, были так невыносимы, что Юра пошел позвать Таню вниз. Она и сама уже стояла у двери своей комнаты, держа в руках одеяло и подушку.
   - Да, я иду. Мне страшно оставаться одной,- шепнула она Юре.- Возьми еще вон ту книжку.
   Вдвоем они оглядели комнату, закрыли окна. Стекло тонко звякнуло в раме, и серебряный легкий звук пронесся по комнате, пролетел в дверь, замирая, исчез вдали. Но инструменты и мензурки во врачебном кабинете успели ответить ему чуть слышным звоном. И это было так жутко, что Таня и Юра быстро заперли дверь на ключ и на цыпочках спустились вниз.
   Но и там Тане не стало веселее. Слабый свет свечи сгущал тени в углах. Анна Матвеевна привалилась на диван, закрылась платком,- то ли дремала, то ли плакала. Лиля читала, не обращая внимания на ребят, а они были такие испуганные, настороженные, одинокие, что сердце у Тани дрогнуло.
   - Ну что,- сказала она бодро,- что вы нахохлились, как воробьи? Давайте что-нибудь делать. Ну, хотите кроссворд решать?
   Ей никто не ответил, но Пинька уселся поудобнее, а Муся ухватила Таню за руку и доверчиво прижалась к ней.
   Таня положила на стол "Огонек".
   - Ну, что такое певчая птица из девяти букв?
   - Сыч,- сказала Катя и вдруг всхлипнула.
   За ней заплакала Муся. Задрожали губы у Юры.
   - Надо что-то делать,- заворчал Леша.- Нельзя сидеть так в темноте и вот с этими плаксами...
   - Но что делать? - Таня так хотела бы совета и помощи.- Ведь надо ждать Василия Игнатьевича? Надо?
   - Не знаю. Идти куда-нибудь, что ли...
   - Не глупите,- резко сказала Лиля, отрываясь от книги.- Надо ждать. А певчая птица из девяти букв - это малиновка.
   6. Все это легло на твои плечи
   Прошло три дня...
   Василий Игнатьевич вернулся постаревший и подавленный: ближайшие села сгорели от бомбежек, где-то севернее идут упорные бои, а здесь немецкие войска прорвали границу и протекли по шоссе на восток, и только в Синькове остался какой-то отряд.
   Не обо всем, что впервые видели его старые глаза, поведал он ребятам. Он рассказал только старшим, что разыскал, наконец, председателя сельсовета. Тот, узнав, что в здравнице уже есть дети, взволновался и сказал, что немедленно примет меры. Но пока пусть здравница притихнет, не дает о себе знать, пусть никто не появляется в селах. "Детей не оставим в беде",- сказал он. Василий Игнатьевич скрыл только, что через несколько часов председатель ничего уже не мог сказать и ничем не мог уже больше помочь ни детям, ни себе... Несмотря на предупреждение старого друга, Василий Игнатьевич все-таки хотел идти в Синьково искать немецкое "начальство" и требовать, чтобы оно переправило ребят за линию фронта. С трудом удерживали его от этого Анна Матвеевна и Таня, хотя сами не видели выхода из положения.
   Лиля по-прежнему была убеждена, что за ними непременно приедут, и не принимала участия в спорах.
   Костик вернулся в здравницу. Правление колхоза, где он жил, сгорело, друзья разбрелись. За скупым его рассказом таилось многое, но ребята не посмели расспрашивать. Таня молча застелила ему постель, поставила на тумбочку кружку, положила полотенце. Костик поднял на Таню благодарный взгляд, но к вечеру снова незаметно исчез из дома. Постель продолжала сиять несмятым крахмальным бельем. С тех пор и повелось: Костик то появлялся, то исчезал куда-то и возвращался вновь.
   От Геры не было вестей. Никто не приходил и из села.
   Ребята нервничали.
   И Таня решила.
   Она собрала всех ребят. Маленькое было это "общее собрание" - двое стариков и восемь ребят. И все смотрели на Таню с тревогой и надеждой.
   - Так вот, ребята,- сказала Таня, стараясь придать твердость и спокойствие своему голосу,- мы пока никуда отсюда не уйдем. Кто-нибудь, наверное, придет к нам и даст нам знать, что делать дальше.
   Таня искала взглядом поддержки у Лили. Та утвердительно кивнула.
   - Только не надо паники,- продолжала Таня.- Муся, обещай, что ты не будешь плакать.
   Муся, всхлипывая, подняла в салюте грязную руку.
   - Честное пионерское,- не буду!
   - Никто не имеет права выходить за ограду здравницы. Это, ребята, очень серьезно. Мы должны всегда быть вместе. Я знаю, что Юматик и Пинька сегодня ночью собирались бежать на фронт. Василий Игнатьевич перехватил их у ограды.
   - Но послушай, Танечка,- возразил Юматик,- это же наш пионерский долг - помогать армии, ведь мы даже все члены Осоавиахима.
   На мгновение Таня растерялась - может быть, Юра прав? Трудно решать такие проблемы в семнадцать лет, да еще когда все в жизни не так, как привык, и в книжках об этом не писали, и никто к этому не подготовил... Как ответить? Но Лиля не стала дожидаться конца размышлений Тани.
   - Это не долг, а ребячество,- сказала она.- Вы даже не знаете, где наши части, как к ним пробраться, да и нужны ли ей такие помощники, как вы.
   - Ваш долг сейчас,- поддержала ее оправившаяся Таня,- подчиняться решению коллектива и не причинять лишних хлопот старшим.
   Пинька был явно смущен: в кармане у него лежала краюха хлеба, которую он приготовил на сегодняшний ночной побег, и стоит пошевельнуться ему, все увидят, как она острыми углами выпирает из кармана...
   - Ты как думаешь, Юрка? - шепнул Пинька Юматику...
   - Может быть, Лиля и права,- задумчиво протянул Юра.
   "Может быть... может быть... вечно этот Юрка раздумывает да раскидывает мозгами, а ты сиди тут, как дурак, с краюхой хлеба в кармане... Эх, пропустил, о чем там говорила Таня".
   - Значит, вы согласны с распределением работ,- продолжала тем временем Таня,- все понимают, что Анне Матвеевне одной не справиться?
   - У-гу-гу-у,- прогудели ребята.
   - Значит, мальчики будут носить воду и поливать огород, а девочки убирать в доме и на кухне. Это все ненадолго...
   - Я, однако, в саду еще работать буду,- сказал Хорри.- Молодой сад уход любит.
   - Конечно,- подтвердил Василий Игнатьевич.
   А Леша был недоволен. Он всегда недоволен, когда говорят о работе. Засунув руки в карманы и покачиваясь с носка на пятку, он заворчал:
   - А почему девчонки не будут воду таскать?
   Даже Пинька не выдержал:
   - Ну и дурень! Что же, Муська, по-твоему, может ведро из колодца вытащить?
   - А мне какое дело,- упорствовал Леша,- рад равноправие!
   - Да ты пойми, Леша: у женщин бицепсы в десять раз слабее, чем у мужчин. Это анатомия, с этим надо считаться,- убеждал Юматик.
   - А чихать мне на твою анатомию! - Леша повернулся к Юре спиной.
   - То есть, как это на науку чихать? - возмутился Юра.- Ты балда стоеросовая!..
   - Ну, ну,- Лешка сжал кулаки.
   - Перестаньте спорить, ребята,- строго сказала Таня.- Слушайте о более важном: мы должны соблюдать полную тишину. Не привлекать внимания врагов. Не кричать, не петь...
   - Ну, это все понятно...
   - Ворота держать на запоре и не выбегать в лес.
   - Хорошо, хорошо,- нетерпеливо перебил Леша,- сами знаем, не маленькие... А вот завтрак почему опять запаздывает? Если порядок,- так порядок.
   - Ну, если все понятно, давайте завтракать, Анна Матвеевна,распорядилась Таня,- а пока вы приготавливаете, мы остановим движок и запрем ворота. Пойдемте, Василий Игнатьевич, пойдем, Хорри.
   И вот остановлен движок, покрыты маслом части машины, и стоит над ним, опустив измазанные руки, Василий Игнатьевич, склонив голову. "Замолчало сердце здравницы. А как мирно, как ровно стучало! Как, бывало, прислушивался я: "Стучишь, не даешь перебоев. Молодец, машинка! Стучи, стучи!"
   Замок повис на главных воротах. Огромный чугунный, он охраняет вход от врагов. А для друзей узенькая калитка прямо в лес. Так и будем жить: для друзей лазейка, калиточка, оторванная доска, заросшая тропка... Для врагов... ну, об этом лучше не думать.
   В дом вернулись замкнутые, суровые...
   - Где же завтрак, Анна Матвеевна?
   Анна Матвеевна молча вынула из буфета груду тарелок, вилок, ножей, положила все это на стол и села.
   И вид этой беспорядочной груды на белой крахмальной скатерти, на которой всегда так красиво, в строгом и четком порядке, располагались приборы и цветы, вдруг особенно ударил по сердцам детей. Он говорил о несчастьях, разрухе, о разваливающейся жизни, о растерянности и несобранности взрослых, о страхе и неверии... Никто не двинулся с места; молча глядели на неуютный стол.
   - Надо же накрыть,- сказала Лиля удивленно.
   - А все равно,- досадливо махнула рукой Анна Матвеевна,- не до этого сейчас.
   Но Лиле не все равно.
   Она аккуратно разгладила скатерть, расставила приборы, поставила солонки, подставочки, графин и бокал для воды. Тогда ребята подошли к столу и уселись на свои места.
   - А руки? - спрашивает Таня.
   И все покорно идут в умывалку.
   Положим, не все. Леша делает вид, что это его не касается, и, держа руки в карманах, вызывающе смотрит на Таню.
   "Он не послушает меня. Он не послушается, и что я должна тогда сделать?" - напряженно думает Таня.
   Она отходит к буфету и начинает перебирать салфетки.
   Таня! Обернись! Потребуй! Надо быть крепкой, надо быть сильной, Таня. Не для себя... Для них... Эта первая уступка, первое отступление, оно поведет за собой другие. Обернись, Таня, не прячься за ненужную работу!
   Таня оборачивается.
   Она смотрит Леше прямо в глаза, в эти ленивые нагловатые глазки. Руки ее крепко сжимают салфетку, а сердце гулко стучит и стучит. В ней нарастает ярость. И, вкладывая всю свою силу в короткую фразу, она делает шаг к Леше и говорит почти шепотом:
   - Иди сейчас же!
   И Леша вдруг обмякает, опускает глаза и, намеренно медленно поднимаясь, все-таки идет к умывальнику. Да, да, идет и даже моет руки щеткой.
   Победа за тобой, Таня, но сколько еще таких стычек впереди!
   Дети едят вяло. Катя начинает понемногу всхлипывать.
   - Не могу есть,- говорит она,- каша какая-то колючая. Мама мне такую не давала.
   Муся тотчас же разражается плачем:
   - К маме хочу! Я хочу к маме...
   - Зачем плачешь? - обнял ее за плечи Хорри.- Не надо.
   - Муся, перестань! - говорит Таня, а голос у нее предательски дрожит.Выпей воды. Юматик, налей ей воды.
   - Графин пустой,- говорит недоуменно Юра.
   - Кто сегодня ответственный за воду? Посмотри в расписании.
   - Пинька,- Юра укоризненно смотрит на друга.- Ну, конечно, Пинька.
   Таня еще пытается быть строгой:
   - После завтрака принесешь четыре ведра.
   - Мне сегодня некогда,- Пинька безразлично смотрит в окно.- Я завтра буду дежурить!
   - Некогда? Какие у тебя дела?
   - Личные.
   - Они, Танечка, с Юрой за старой банькой в кустарнике что-то делают, а нас к себе не пускают,- всхлипывая, жалуется Муся.
   - А тебя это не касается. Чего разболталась? - рассердился Пинька.Юра, скажи ей. Это ведь для всех нужно.
   Но Юра молчит.
   - А воды не принес? Вот какой! - продолжает Муся.
   И Пинька вдруг полез на маленькую Мусю с кулаками:
   - Я тебе задам, сплетница! Ябеда! Как стукну!
   Анна Матвеевна еле успела стать между ними.
   - Перестаньте ссориться, ребята,- сказала она устало.- Я сама принесу или вот Василия Игнатьевича попрошу.
   Таня еще раз попыталась навести дисциплину.
   - Нет, Анна Матвеевна, я не разрешаю,- дежурный должен принести.
   Леша, хмыкнув, ногой отбросил стул и заговорил насмешливо:
   - Поехали в здравницу - попали на каторжные работы, а за путевку ведь деньги плачены!
   - Как тебе не стыдно!
   - Чего стыдно? Сущая правда, и вообще ты слишком разошлась - тоже мне начальство!
   Леша вышел из комнаты. Возмущенный Юра побежал за ним вслед.
   Неловкая тишина Наполнила комнату. Все смотрят в сторону или на скатерть.
   Слезы заблестели на глазах у Тани.
   - Ну вот... С самого начала нехорошо у нас получается. Наверно, я что-нибудь не так сделала. Лиля! - Но Лиля молчала, и Таня, закрыв лицо руками, выбежала из комнаты.
   - Идем, Муся, кухню убирать,- наша очередь,- сказала Катя, и обе девочки ушли на кухню.
   Лиля аккуратно сложила свой прибор и унесла из столовой. Хорри уже давно возится в огороде. А старики остались сидеть у неубранного стола.
   - Что это за дети такие, Василий Игнатьевич! Подумать только - война, кровь кругом льется, нам к своим не пробраться, а они из-за ведра воды ссорятся.
   - Сами мы виноваты, Анна Матвеевна. Уж очень мы их избаловали, все им, все им. И лучший кусок, и дворцы, и стадионы, и школы, и театры...
   - И растут к работе совсем не приучены... Все им подай, все за них сделай.
   Только успела сказать Анна Матвеевна, как из кухни прибежала Катя:
   - Анна Матвеевна, я кухонную посуду не мыла и мыть не буду. Нечем. Воды нет.
   И Муся за ней:
   - А я кухню не убирала: там всюду грязные кастрюли наставлены - не повернуться. Пойдем, Катя, в фантики играть!
   И встала старушка Анна Матвеевна:
   - Ну, Василий Игнатьевич, возьмемся уж мы с вами, старые пролетарии.
   Поднялся Василий Игнатьевич:
   - Пожалуйста, Анна Матвеевна!
   И вот уже звякает цепь у колодца и звенит посуда в лоханке.
   А наверху, у себя в комнате, Таня думает и думает:
   "Ничего я, видно, не сумела. Все неправильно начала... Не могу я. Мама, бывало, меня дразнила: "Мягкая, как воск",- а тут нужна дисциплина, строгость. А они не хотят меня слушаться. Не понимают. Трудно, ох, как трудно мне, мамочка!"
   Да, Таня, трудно. И общая растерянность и страх, и плач Муси, и эгоизм Леши, слабость стариков, отчужденность Лили, отсутствие Геры - все это легло на твои плечи. Не позволяй им сгибаться. Нельзя. Ты старшая здесь, и ты комсомолка. Тебе придется ответить Родине, Когда она спросит, все ли ты сделала, что было в твоих силах, и даже немного больше. Так она спрашивает со своих лучших детей.
   Вечером, в положенный час, ребята собрались к ужину.
   - Вы, ребята, ужинать пришли? - спросила Таня.
   - Да, конечно.
   - Да... да.
   - А что на ужин?
   - Ужина,- сказала Таня спокойно,- не будет.
   - Почему?
   - Как это не будет?
   - Потому что дежурные не принесли воды и не налили керосину в керосинку, не почистили картошку.
   Все поворачиваются и смотрят на Пиньку и Лешу. И так смотрят, что те невольно опускают головы.
   7. Я буду жить!
   Гера вернулся. Он остановился на пороге, и восклицания, приветы, вопросы замерли у всех на губах. Он осунулся и почернел. У него сгорбились плечи, рот, сухой и опаленный, был плотно и жестко сжат.
   Держа за дуло ружье, он тащил его по полу, и ложе подскакивало и стучало по половицам.
   Гера прошел сквозь полную людьми комнату, как сквозь пустыню,- для него никого не было вокруг. Он вошел в свою каморку и закрыл дверь.
   Взволнованные ребята молчали; они проводили его глазами, и никто не сказал ни слова. Только Василий Игнатьевич ниже опустил голову.
   Анна Матвеевна вдруг решительно встала, обдернула на себе халат и, вся подтянувшись, пошла в комнату Геры. Тягостное молчание придавило ребят. Никто не шелохнулся, не посмотрел на другого, не зашептался.
   Сколько времени прошло,- не знаю.
   Анна Матвеевна вошла в комнату, закрыла лицо руками. Все повернулись к ней, но никто не задал вопроса.
   - Ребятушки,- сказала Анна Матвеевна шепотом,- у Геры все убиты: и мать, и братишка...
   Таня перехватила полный ужаса взгляд Муси, судорогу на лице у Юры и, подавив рыдание, сказала:
   - Ребята, уйдем отсюда...
   Хорошо, что она увела младших. Даже издали доносился сюда плач Муси и взволнованные голоса мальчиков.
   Юра направился было в комнату Геры, но Лиля остановила его:
   - Не ходи, Юра, не надо его сейчас расспрашивать, утешать. Анна Матвеевна, у вас найдется чего-нибудь поесть? Ведь он совершенно истощен.
   - Возьми на кухне кашу.
   Анна Матвеевна ушла к себе в комнату - поплакать. Василий Игнатьевич к себе. В доме, придавленном новым несчастьем, тихо, в комнате пусто. Тогда вышел Гера и стал ходить по столовой от дверей к окну, от дверей к окну...
   Лиля не хотела тревожить его; она шла в столовую за ложкой. Увидев Геру, она бесшумно остановилась на пороге и повернулась, чтобы уйти, но Гера обрушил на нее свою боль, свой гнев, свою ненависть, все, что бушевало в нем.
   - Что ты тут ходишь? - закричал он зло.- Что тебе от меня надо? Ненавижу я тебя! Ненавижу. Отстань от меня, отстань! Никого мне не надо! Провались все к чертовой матери!
   Лиля ошеломленно молчала; руки у нее задрожали, но она все понимала. Всё. И вдруг спокойно и деловито она поставила на стол прибор и положила в тарелку горячую, вкусно пахнущую кашу.
   Гера осекся и стал удивленно следить за тем, что делает девочка.
   - Что это? - спросил он.
   - Тебе надо поесть.
   Гера вспыхнул снова:
   - Не надо мне вашей еды! Не надо! Не надо! Не приставай ко мне! Не трогай!
   Лиля смотрела в сторону.
   - Что ты молчишь? Что ты стоишь и молчишь?
   - Я знаю, что тебе очень тяжело,- уронила Лиля тихо.
   - Не твое дело, уходи! Не надо мне вашей жалости! Убирайся!
   - Хорошо,- Лиля покорно ушла и закрыла за собой дверь.
   Гера стоял у стола и смотрел на рисунок клеенки.
   Потом машинально сел на стул и взял ложку. И стал есть жадно, давясь и обжигаясь. Он был голоден, очень голоден... и вдруг отодвинул тарелку, сгорбился, встал и пошел мерить и мерить шагами большую комнату...
   Гулко раздавались его шаги в затихшем доме.
   Анна Матвеевна тихонько вошла и положила сухую руку на его плечо.
   - Герушка,- прошептала она.
   И Гера вдруг по-детски приник к ней и заплакал, всхлипывая и стараясь удержать слезы. Он стыдился этих мужских колючих слез.
   - Не могу я... Как вспомню Петьку... лежит ничком... и глаза землей набиты... а маменька его за ногу держит... а сама... проклятые! За все заплатят! За все!
   Гладила его по голове Анна Матвеевна, но не могла успокоить:
   - Ну, Герушка, ну, сыночек... Герушка!
   - Ладно уж, посчитаюсь... Поглядим... Ладно уж...
   С воем и свистом над домиком пролетели на восток фашистские самолеты. Гера, стоя у окна, проводил их взглядом. Слезы высохли на его окаменевшем лице.
   - Бомбят! Стреляют! Вешают! А я все равно буду жить! Я буду жить, пока за все не рассчитаюсь.
   8. Сжатая жизнь
   Легко сказать - не петь, не кричать, не аукаться, не смеяться звонко, не бегать купаться. А вот как это сделать, когда тебе семь лет и все то страшное, о чем говорят взрослые и чего еще не видели твои глаза, кажется просто жуткой сказкой из детской книжки? Ведь солнышко светит по-прежнему ярко, распускаются цветы на клумбах, щебечут скворцы, и красная шапочка дятла мелькает среди ветвей. Ну, как тут не запеть! Как не перекликаться с Катей! Как не выбежать за ограду, за особенно пестрым цветком!
   А вечером, когда серые тени наполняют дом и слабо замерцает свеча и все сделаются такими скучными,- как не заплакать, не запроситься к маме, хотя и обещала Тане быть умницей?
   Трудно было маленькой Мусе.
   Да и другим с каждым днем становилось труднее. Василий Игнатьевич еще и еще раз пробирался в соседние села, долго просиживал в ельнике у проселка и возвращался все с тем же: "Надо ждать". Кого? Сколько времени? Старик только разводил руками, но строго следил, чтобы никто из ребят не выходил за ограду.
   А как хотелось знать, что делается в мире, в стране, дома!.. На столе всегда лежала развернутая карта, и ребята склонялись над ней, но молчали кружочки городов и ниточки рек. Слишком тихо было вокруг...
   Таня тосковала о маме. Старалась держаться спокойно, ровно, а где-то в груди как будто лежал кусочек льда и никогда не таял, всегда напоминал о себе. Но Тане некогда было даже поплакать. Жизнь требовала столько внимания, отбирала столько сил!
   Вот встала рано, а дежурные спят-храпят. И вода к завтраку не наношена, и комнаты не подметены. Буди их, Таня. Прошла по двору - у колодца ведро валяется, а водоноса слыхом не слыхать: значит, Леша дежурит.
   А то Юра исчезнет с глаз долой, и Пиньки нет,- наверное, занялись новыми опытами; ищи, Таня, по сараям, по закоулкам: как бы не было пожара или взрыва.
   И так весь день! Отдохнуть, подумать некогда, а думать надо.
   Ребята стали тосковать всесильнее, все чаще говорили о семье, о доме, о родителях. То и дело слышалось: "А у нас дома", "А моя мама", "В нашей комнате". Слово "дом" зазвучало совсем по-новому (весомо, значительно). Все, что оттуда, "из дому", было особенно дорого.
   Однажды Муся и Катя играли на веранде. Катя вывалила из коробочки все свое заветное богатство: лоскутки, кусочки кружева, картинки, цветные черепки...
   Непостижимым образом накапливают ребята эти сокровища. Вот, кажется, приехал человек в здравницу честь по чести, чистенький, и уши вымыты, и в руках один чемоданчик. А в чемоданчике трусы да платьица, все отглаженное, ничего лишнего. Ляжет в тумбочку все аккуратненько. А через неделю чего только там не появляется! Анна Матвеевна руками всплеснет: и откуда взяли, где раздобыли, кто дал?!
   И сокровища-то разные, не смешаешь, не спутаешь. Взглянешь и видишь, которая кучка мальчишечья, которая девчоночья.
   Так вот, стали Муся и Катя рыться в Катиных богатствах, и взяла Муся из пестрой кучи фарфоровый черепок. Сам черепок яркий, красненький, а с изнанки грязный, черный какой-то.
   - Фу, какой закоптелый! - Муся только было замахнулась, чтобы бросить черепок в траву, как налетела на нее Катя. Всегда спокойная, рассудительная, девочка была сама не своя. Раскраснелась, вся дрожит, толкнула Мусю так, что та на пол шлепнулась, вырвала черепок из ее рук и закричала:
   - Отдай! Да как ты смеешь!! Мой! Мой это!..
   Муся растерялась, разинула рот и даже заплакать забыла, только удивленно уставилась на Катю. А та захлебывается, плачет и все твердит:
   - Это от чайничка!.. от нашего... из дому... Понимаешь, из дому...
   Дом! Это не только четыре стены и крыша над головой. Это место, где ты родился и где руки матери касались тебя нежно, так нежно, как будто ты крохотная птичка, а не крепкий бутуз, оглушающий всю квартиру своим требовательным криком.
   Дом! Это пол, по которому ты пошел первый раз, дрожа от неуверенности и поражаясь чуду перехода от четвероногого к человеку; это стол, об угол которого однажды ударился лбом и понял, потирая ушибленное место, что ты уже не ходишь "пешком под стол", и не заплакал.
   Дом - это мама, делающая тебе компрессы и помогающая решать задачки, и это отец, которым ты гордишься.
   Из дому ты впервые пошел в школу, и из него ушел твой старший брат на фронт, чтобы защищать свой дом.
   Сколько мы видели разрушенных, разбомбленных домов, заросших пыреем и крапивой, вздымающих к небу закопченные печные трубы!
   И сколько возродили их из пепла и сделали богаче и красивей трудолюбивые, верные руки, стосковавшиеся по работе!
   Хотя ребята и скучали, и боялись, и плакали иногда, но еще по-домашнему, по-прежнему текла жизнь. Война прошла пока стороной, как, бывает, грозная лавина, сметая скалы на своем пути, вдруг свернет в сторону от небольшого камня, и он спокойно лежит в ямке на гудящей и дрожащей земле, в то время как горы рушатся недалеко от него.
   Но в дом вошла новая забота: забота об еде. Продукты для здравницы еще не успели завезти, а те, что были, таяли с пугающей быстротой.
   Каждое утро Анна Матвеевна, Василий Игнатьевич и Таня собирались в кладовке и мерили, перемеряли, пересчитывали запасы и тревожились все больше и больше: что будет?
   Где искать помощи? Вот уже исчез в кастрюле последний кусочек сливочного масла, и даже банка из-под него вымыта и сполоснута. Все легче и легче делается мешок с мукой. Кончилось кофе... И сколько ни пересчитывай запасы, их не становится больше.