Страница:
— Вы весьма легкомысленны.
— Это мой вечный недостаток. Но я хочу сказать совершенно серьезно, что очень рад встретить вас здесь. Наконец-то вы решились доверить своего драгоценного Эдвина нянюшкам. Ручаюсь, что вы даже сейчас размышляете, все ли с ним в порядке. Сознайтесь!
— Я действительно думаю о нем.
— Старушка Салли Нуленс присматривала за его отцом и за его тетушкой. Она подобна ангелу-хранителю с пылающим мечом. Пару раз я получал от нее тумаки во время моих попыток сделать из Эдвина мужчину. Она боялась, что несколько жесткое отношение убьет ее любимчика. Любопытно, не повторяется ли история?
— Что вы имеете в виду?
— Мы не должны вырастить Эдвина феминизированным юным джентльменом, боящимся выйти во двор, чтобы не простудиться.
— Я знаю, как я хочу его воспитать.
— В определенных аспектах — да. Вы окружите его преданной любовью. Но уже сейчас он твердо знает, что если он станет чересчур рисковать, то его мама ударится в панику. «А что скажет твоя дорогая мамочка»? — спросит Салли Нуленс. — Это опасно, вот что она скажет «. И маленький Эдвин подумает:» Лучше быть поосторожнее. Я слишком хрупок и могу пострадать, если начну что-то делать «. Так нельзя воспитывать мальчиков, кузина Арабелла.
— Вы преувеличиваете. Он научится ездить верхом, фехтовать, делать все, что должен уметь мальчик.
— Ему не хватает отца. В таком возрасте ребенку необходимы оба родителя: нежная любовь матери и твердая рука отца.
— Очень мило с вашей стороны проявлять такую заботу.
— Заботу? Ну конечно, я озабочен. Речь идет о будущем лорде Эверсли. На молодого Эдвина будет возложена большая ответственность, так же, как и на вас.
— У его дедушки впереди еще долгие годы жизни.
— Мы все на это надеемся, но, когда наследует внук, он обычно делает это до совершеннолетия. Вот почему Эдвина нужно особенно тщательно готовить к его роли. Обещаю вам помочь. В конце концов, это моя обязанность. В определенном смысле я являюсь его наставником. Я знаком с делами Эверсли не хуже, чем мой дядя. Вы забыли о том, что после смерти Эдвина-старшего и до рождения малыша я являлся наследником всего того, что теперь должно перейти к вашему сыну.
Боюсь, от его внимания не ускользнуло, что я вздрогнула при этих словах.
— О да, — продолжал он. — Дважды мои ожидания не оправдались. Когда-то давным-давно, до того, как родился ваш муж (ведь я старше его на несколько лет), я считал, что после смерти моего дяди все перейдет ко мне. Затем появился Эдвин, и я отступил на шаг назад. Эдвин умер — и я сделал шаг вперед. Затем появился маленький Эдвин, и я оказался там, где нахожусь сейчас.
— Вы… обижены?
— Умные люди не обижаются на судьбу, дорогая кузина. Чему быть, того не миновать. Это мудрая поговорка, да и возможно ли по-иному? Бранить то, что случилось, — значит напрасно тратить время. Я говорю вам это лишь для того, чтобы вы поняли, почему меня так интересуют вопросы наследования и почему я так хочу, чтобы ваш сын был достоин своей роли, когда настанет его пора.
— Я полагаю, его дедушка прекрасно сознает все это. Он возьмет воспитание Эдвина в свои руки, как только тот достигнет соответствующего возраста.
— А я выполню свою задачу. Надеюсь, вы не выскочите поспешно замуж.
— Я не собираюсь замуж — ни поспешно, ни как-то иначе.
— Иногда такие намерения появляются за один вечер. Насколько мне известно, вы познакомились и поженились с Эдвином в очень короткое время, так что вы, видимо, из тех дам, которые умеют быстро принимать решения. Мне это нравится. Я сам люблю так поступать. Я знаю, чего я хочу, и знаю, как этого достичь… как, вероятно, и вы. Но мне хочется, чтобы вы знали, что всегда можете рассчитывать на мою помощь.
— Буду помнить об этом.
— Хотелось бы мне иметь возможность оказать вам самую большую помощь.
Я ничего не поняла и промолчала. Карлтон тихо рассмеялся, в его смехе опять сквозила насмешка.
— Мне, конечно, известно, какое решение было бы идеальным для будущности юного Эдвина. Увы, к тому слишком много препятствий.
— Я в самом деле не понимаю, о чем вы говорите.
— Короче: как хорошо было бы, если бы вы решили выйти замуж за меня, а я имел бы возможность к этому.
Я в ужасе отстранилась от него.
— О, я всего лишь размышлял о том, как удобнее было бы уладить дело. Ничего больше, уверяю вас. Всего лишь предположения.» Если бы «, » если бы»и еще раз «если бы»…
— Непреодолимый барьер из «если бы», — сухо ответила я. — Я вижу отца. Он смотрит на нас. Проводите меня к нему.
— С удовольствием. Ах да, еще одно. Вам обязательно надо сходить в театр, раз уж вы выбрались в город. Я все устрою к завтрашнему дню. С нами пойдут Карлотта и мой дядя. Я приглашаю ваших родителей и надеюсь, что вы захотите присоединиться к ним.
— Спасибо, — сказала я.
Этот человек привел меня в замешательство. Мне не понравилось, как он пожимал мою руку во время танца. Если бы не насмешка в его глазах и не легкая манера ведения разговора, к которой я постепенно привыкала, я была бы, пожалуй, более встревожена. Невозможно поверить! Неужели он действительно считает, что в иных обстоятельствах мы могли бы пожениться? Конечно, это могло бы произойти только ради Эдвина. Карлтон видит в себе единственного человека, способного должным образом воспитать моего сына, и это лишь потому, что Эдвин, появившись, отнял то, чем Карлтон надеялся обладать. Но в любом случае он женат. И слава Богу! Что за удивительный человек! Что за странный разговор! Правда, он происходил в меняющемся обществе, которое становилось все более и более смелым. Люди вели себя так, будто долгие годы сидели в тюрьме, а теперь, попав на волю, решили вознаградить себя за вынужденное воздержание.
И еще кое-что беспокоило меня в Карлтоне Эверсли. Я не сознавалась себе в этом, но где-то в глубине души допускала, что он оказывает на меня сильное влияние. Я не забыла слова матери, произнесенные ею когда-то: «Такие женщины, как мы, должны жить в замужестве. Мы не способны быть одинокими». Я знала, что она думает о своей сестре Анжелет, которая питала отвращение к телесному общению и вследствие этого разрушила свой собственный брак. В этом отношении я не до конца понимала себя. Меня вполне удовлетворяло то, как это складывалось у нас с Эдвином. Я разделяла его страсть и одновременно не могла испытывать влечения к кому-либо другому. Я тосковала по Эдвину, все еще любила Эдвина и верила, что буду любить его до конца своих дней. Я хотела Эдвина, но не могла представить на его месте никого другого.
Возможно, я просто не до конца повзрослела. Возможно, я была, как выразился Карлтон, «деревенской мышкой». Конечно, за те дни, что я провела в обществе, столь сильно отличавшемся от общества Эверсли, мои горизонты расширились. Я начала задумываться, не слишком ли упрощены мои взгляды на жизнь. Черное для меня было черным, а белое — белым, и никаких оттенков я не видела.
Эти мысли опять обратили меня к личности Карл-тона. Я считала его повесой. Он хорошо вписывался в это безнравственное общество. У него была жена, и я знала, что они, по их собственному выражению, «ходили своими дорожками». Видимо, такая жизнь устраивала обоих. Они придавали огромное значение тому, что называли «своей свободой». Но были ли они счастливы? В этом я не была уверена. Существовало так много вещей, в которых я не была уверена, и особенно — во всем, что касалось Карлтона.
Меня беспокоило, что, едва Карлтон входил в помещение, я сразу чувствовала его присутствие. Он был выше большинства мужчин и, по-видимому, с полным безразличием относился к производимому им эффекту, что, по-моему, можно было бы назвать позой. Создавалось впечатление, что ему совершенно безразлично, как к нему относятся окружающие. У Эдвина не было этой черты. Эдвин всегда стремился вызвать у всех ощущение легкости и радости. Карлтон старался казаться безразличным. Он был очень самоуверен. Более того, груб, — решила я. И еще одно. В нем всегда ощущалось мужское начало, в какие бы костюмы он ни одевался. Никакое количество бархата и кружев не могло заставить Карлтона казаться женоподобным.
Мне было непонятно, почему он проводил так много времени при дворе, в то время как душой — я уверена — стремился в Эверсли. Впрочем, потеряв права на наследство, он был вынужден делать самостоятельную карьеру и, возможно, именно этим и занимался при дворе. Но в то же время его волновали дела в Эверсли. Он желал воспитать молодого Эдвина так, чтобы тот был способен достойно выполнить свой долг.
Самые различные мысли кружили у меня в голове. Я была не способна уловить их и разобраться в них. Да мне и не хотелось этого. Некоторые из них были просто абсурдными… Слишком смехотворными для того, чтобы рассматривать их всерьез.
Но мне хотелось бы прекратить думать о Карлтоне Эверсли.
У моих родителей на этот день имелись иные планы, и они не могли присоединиться к нам, так что в карете лорда Эверсли, ехавшей к театру, находились мой свекор, Карлотта, Карлтон и я. Поездка по улицам Лондона к Кингз-хаусу на Друри-лейн уже сама по себе являлась приключением. Улицы были заполнены толпами людей. Кареты, подобные нашей, направлялись к театру, в них сидели изысканно одетые кавалеры и дамы с подкрашенными глазами и мушками на щеках. Какой контраст они составляли с оборванными нищими и с теми, кто жил своим умом! Я видела этих ловкачей, быстро пробирающихся среди толпы, и была уверена в том, что кое-кто из прохожих сегодня обеднеет на содержимое своих кошельков. Улицы были плохо освещены, кое-как замощены булыжником и покрыты грязью, так что мне не хотелось бы оказаться на месте пешеходов, на которых время от времени летели потоки грязи из-под колес проезжающих экипажей. Я никогда в жизни не видела такого контраста богатства и нищеты, как сегодня на улицах Лондона.
— Не вздумайте как-нибудь отправиться на пешую прогулку! — предупредил меня Карлтон. — Вы постоянно будете подвергаться опасности.
— Я уверена, — сказала я, — что сумею сама о себе позаботиться.
— Моя дорогая, — вмешался лорд Эверсли, — эти нищие весьма преуспели в своем ремесле. Им известны сотни подлых способов. Улицы наводнены организованными бандами преступников.
— Я слышала, что от ночных стражников мало пользы, — добавила Карлотта.
— Вы правы. Они стали чем-то вроде посмешища, — ответил Карлтон. — Бедняги, они каждую ночь рискуют своей жизнью.
— Что за опасное место этот Лондон! — воскликнула я. — И почему люди так рвутся в него?
— Здесь кипит жизнь, кузина, — сказал Карлтон, внимательно посмотрев на меня. Мне было непонятно выражение его глаз. Насмешка, презрение, жалость?
Я не была уверена. — Я предпочитаю встретиться скорее с опасностью, чем с застоем. Да и вы наверняка тоже.
— Разве тихая достойная жизнь называется застоем?
— Ого, вы видите, мой лорд, ваша невестка любит вступать в споры. Но я не жалуюсь. Я сам их люблю. Как-нибудь на днях, дорогая кузина, мы рассмотрим этот вопрос поподробнее, но сейчас, если я не ошибаюсь, мы сворачиваем на Друри-лейн, и вы будете иметь счастье увидеть Королевский театр. Как я полагаю, это любимый театр Его Величества, и принадлежащий герцогу театр в Линкольн-инне не пользуется тем же успехом, потому что мода, естественно, за королем.
Как только мы вышли из кареты, нас обступили нищие. Я хотела дать им милостыню, но Карлтон взял меня под руку и увел прочь.
— Никогда не вынимайте кошелек на улице, — сказал он, — даже если вы идете с покровителем.
Мне не понравилось то, как он произнес слово «покровитель», но я не решилась протестовать, поскольку лорд Эверсли и Карлотта могли бы услышать и задуматься, отчего я все время цепляюсь к словам Карлтона и пытаюсь спорить с ним.
Я никогда не забуду свои первые впечатления от интерьера театра. В нем царила какая-то магия, и, по-моему, я была не единственной, кто ощущал это. Мы занимали ложу поблизости от сцены, что давало возможность осмотреть весь зрительный зал. Зрители собирались с шумом. В зале был партер, где находились явно не самые удобные зрительские места, поскольку над ними не было крыши, и я представляла, что здесь происходит во время дождя. Зрители, сидевшие там, должны были либо разбежаться, либо промокнуть до нитки. Места на средней галерее стоили дороже, чем на верхней, которая в данный момент быстро заполнялась.
В ложе напротив сидела весьма изысканная дама в маске, а рядом с ней — излишне крикливо одетый джентльмен. Когда мы вошли в ложу, джентльмен отвесил поклон, а Карлтон и лорд Эверсли ответили ему. Этот джентльмен — если он заслуживал такого имени — уставился вначале на меня, затем на Карлотту и вновь на меня.
— Как неприятен этот высокомерный мужчина! — пробормотала Карлотта.
— Дорогая кузина, это лорд Уэлдон, — объяснил Карлтон. — Он думает, что оказывает вам честь, глазея на вас.
— Это скорее похоже на оскорбление, — возразила Карлотта.
— Его даме это тоже не нравится.
— А кто она? — спросила я.
— О, не спрашивайте! Он меняет любовниц каждый вечер.
— Возможно, в один прекрасный день он найдет свою Шехерезаду, — предположила я.
— Чтобы удержать его, ей придется выдумать что-нибудь более любопытное, чем сказки, уверяю вас.
— Во всяком случае, она не хочет, чтобы мы видели ее лицо, и потому надела маску.
— Мода, кузина.
— Так, может быть, нам тоже следовало надеть маски?
— Вам нет нужды прятаться за ними. Вы находитесь в респектабельном обществе. Тем не менее Уэлдон обратил на вас внимание. Меня не удивит, если завтра он набросится на меня с расспросами.
— Надеюсь, вы сможете ответить ему должным образом и дадите понять, что считаете его назойливость оскорбительной для вашей семьи.
— Дорогая кузина, если вы пожелаете, я вызову его на дуэль.
— Дуэли следует запретить, — сказал лорд Эверсли. — В любом случае они незаконны.
— Согласен, дядя, но, хотя мы сами, возможно, виновны в оскорблении некоторых дам, нам не следует стеснять себя, если оскорбление направлено против наших дам.
Карлтон цинично улыбнулся, и я, отвернувшись от него, посмотрела вниз, где начали прохаживаться девушки с корзинами апельсинов, предлагая зрителям купить свой товар и обмениваясь шуточками с мужчинами. Мужчины отпускали остроты, а некоторые из них пытались ущипнуть или поцеловать девушек. Апельсины катились на пол, кое-кто пытался подхватить их, слышались визг и смех.
Зал был наполнен шумом и запахом не слишком чистых тел; но даже это меня возбуждало. Я с нетерпением ожидала начала спектакля.
Должны были ставить «Виндзорских кумушек». Карлтон сообщил нам, что это комедия. Никто не желал смотреть трагедии. Люди хотели смеха, а не слез. Слезы кончились вместе с «круглоголовыми». Люди хотели видеть на сцене шалости, а не трупы. А больше всего они хотели видеть на сцене женщин. Долгое время женские роли исполнялись мужчинами, и хотя некоторые из них, например Эдвард Кинейстон, все еще исполняли женские роли и выглядели на сцене так, что многие женщины, говорят, влюблялись в них и поджидали после окончания спектаклей, чтобы усадить их в свои кареты, все-таки главной изюминкой театра, причиной его растущей популярности становились именно актрисы.
Карлтон рассказал нам о том, как король решил посмотреть «Гамлета», где Кинейстон играл королеву, и, поскольку спектакль никак не мог начаться, Карл потребовал объяснений. Управляющий, трясясь от страха, вошел в королевскую ложу и сказал: «Простите, Ваше Величество, королева еще не побрилась».
Его Величество был полностью удовлетворен этим и, более того, пришел в особо благостное настроение, передавшееся всему театру и обеспечившее успех спектаклю.
— Его Величество, конечно, уже проявил свою особую благосклонность к дамам, — сказал Карлтон, — и его верноподданные обязаны следовать примеру монарха.
Лорд Эверсли покачал головой.
— Мне не хотелось бы проявлять нелояльность, — сказал он, — но, по-моему, его верноподданные были бы более счастливы, если бы он проявлял больше склонности к своей королеве и меньше — к этим гарпиям, которые окружают его.
— Позиции Кастлмейн сильны как никогда, — заметил Карлтон. — Но это не исключает возможности того, что королевский взгляд может упасть и на кого-то другого… что вы и увидите, когда начнется спектакль.
Судя по усмешке на его устах, готовился какой-то сюрприз. Интересно, какой же? Вскоре мне предстояло об этом узнать, поскольку вдоль края сцены зажглись свечи, и это значило, что спектакль начинается.
Появились Шеллоу и Слендер, но некоторое время ничего нельзя было расслышать из-за шума в зале. Слендер сделал несколько шагов вперед, и кто-то прокричал:
— Поберегись, приятель! Сейчас у тебя загорятся штаны!
Шеллоу поднял руку:
— Дамы и господа, все и каждый, прошу тишины, мы начинаем спектакль.
Манера, с которой он произносил эти слова, вернула меня в тот давний вечер в Конгриве, когда прибыли странствующие актеры. Шеллоу напоминал их драматическими нотками в голосе и жестами.
В зале стало потише, и кто-то прокричал:
— Тогда давай, приятель!
— С вашего позволения, — сказал Шеллоу, отвесив глубокий поклон.
Спектакль начался.
Впервые оказавшись в театре, я почувствовала сильнейшее волнение. Мне всегда нравилось сценическое искусство, а теперь мне предстояло увидеть профессионалов. Я знала содержание пьесы и приготовилась наслаждаться ею.
В первой сцене второго акта на сцену вышла миссис Пейдж.
В руке она держала лист бумаги, и, когда я пригляделась к ней, у меня оборвалось сердце. Ошибиться было невозможно. Харриет!
Повернув голову, я увидела, что за мной наблюдает Карлтон. Он насмешливо улыбался. Он все знал и специально привел нас сюда.
Я вновь обратила свое внимание на сцену. Харриет немножко изменилась. Возможно, стала менее стройной. А может быть, слегка постарела. Но она была красива, как и раньше.
Я почувствовала, что Карлотта напряглась. Она тоже узнала ее.
И новь я посмотрела на сцену. Мне хотелось смотреть на Харриет, не отрываясь. Я всегда чувствовала в ней какой-то магнетизм, и зрители тоже ощущали его, так как шушуканье и покашливания прекратились и в зале воцарилась мертвая тишина.
Я была глубоко потрясена и не могла следить за развитием сюжета. Все мои мысли были заняты Харриет. Что произошло с ней? Как она попала сюда? Бросил ли ее Джеймс Джилли, или она сама покинула его? Была ли она счастлива? Занималась ли тем, чем хотела? Мне нужно было поговорить с ней сегодня же.
Напряжение Карлотты, сидевшей рядом со мной, росло.
— С тобой все в порядке? — спросила я.
— Ты видишь? — шепнула она. Я кивнула.
— Он, должно быть, бросил ее. Она дошла до этого…
— Прошу тишины, дамы! Зрители, как ни странно, увлечены происходящим на сцене, — шепнул Карл-тон Я продолжала размышлять о Харриет. Я была чрезвычайно взволнована, потому что вновь увидела ее.
— Мне нужно видеть ее, — сказала я. — Я не могу уйти, не встретившись с ней. Карлотта воскликнула:
— Нет, Арабелла! Это невозможно. Мы не хотим ее больше знать.
— Я не могу не повидаться с ней, я должна видеть ее.
— Я проведу вас в ее гримерную. Несомненно, она будет там, — сказал Карлтон.
— Благодарю вас, — ответила я.
— Всегда к вашим услугам, — шепнул он. Я заметила, что он хорошо знаком с расположением помещений в театре. Персонал тоже знал его. Мы подошли к какому-то мужчине и объяснили, что мы — друзья миссис Пейдж и хотели бы с нею поговорить.
Некоторая сумма денег сменила владельца, и оказалось, что наш визит вполне возможен. Впервые я была благодарна Карлтону. Нас провели в небольшую комнату, в которой вскоре появилась Харриет.
— Харриет! — воскликнула я и, не раздумывая, бросилась к ней, протягивая руки. Она крепко обняла меня.
— Я видела тебя в ложе, — сказала она, — и знала, что ты зайдешь.
Карлтон поклонился.
— Ваша игра была великолепна, — признал он.
— Благодарю вас, добрый сэр, — кивнула она в ответ.
— Я оставлю вас, чтобы дать вам возможность поговорить, и вернусь минут через десять, кузина.
Когда за ним захлопнулась дверь, Харриет состроила гримасу.
— Он мне никогда не нравился, — сказала она.
— Харриет, что ты здесь делаешь?
— Мне казалось, что это очевидно.
— Ты…
— Я — одна из актрис Томаса Киллигрю, и, поверь мне, это немалое достижение.
— Но сэр Джеймс…
— Сэр Джеймс! Он послужил только ступенькой. Мне нужно было уехать. Подвернулся он… и предоставил мне средства.
— Значит, ты его не любила?
— Любила! Ах, моя милая, романтичная Арабелла, всегда думающая о любви! Что толку любить девушке, у которой нет крыши над головой и которая склонна получать от жизни некоторые радости?
— Ведь ты так красива! Ты могла бы выйти замуж за Чарльза Конди.
— Рядом с тобой в ложе я видела Карлотту с кислой физиономией. Уж наверняка она пришла сюда не для того, чтобы полюбоваться на меня.
— Ты обошлась с ней весьма дурно, Харриет.
— Дурно! Я просто хорошо отнеслась к молодому человеку, которому явно не нравилась Карлотта. Но мы понапрасну тратим время. Расскажи мне, как ты живешь. Как тебе понравилась нынешняя Англия? Как мальчики?
— Все в порядке.
— А маленький Ли?
— Он очень миловиден и умеет постоять за себя.
— Значит, он пошел в меня. Как ты относишься к нему? По-матерински?
— Харриет, почему ты его бросила?
— Но разве я могла взять его с собой? Конечно, мне было больно, но что было делать? Если бы я поехала с тобой, то вряд ли могла бы рассчитывать на добрый прием. Уж, во всяком случае, не со стороны Карлотты. Твоя мать, по всей видимости, тоже не собиралась навязываться мне с приглашениями. Бедняжку Харриет все бросили. Поэтому я решила: сюда меня привезет Джеймс Джилли, и я буду с ним до тех пор, пока он мне не надоест. Я всегда мечтала о сцене — и вот я здесь.
— Ты хорошо живешь, Харриет? Она расхохоталась.
— Милая Арабелла, ты всегда меня смешила. Для меня жизнь достаточно хороша. Сплошные взлеты и падения… Никакой скуки. Я создана для этой жизни. А ты? Продолжаешь оплакивать Эдвина?
— Его мне никто не заменит.
— А что с Карлтоном?
— Ты о чем?
— У него репутация неотразимого мужчины. Я слышала, он весьма разборчив. Сама Кастлмейн посматривает на него. Но для этого он слишком хитер. Он не хочет, чтобы Черный Парень занес его в свою нехорошую книжечку.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Кастлмейн — это любовница короля, а Черным Парнем называют Его Величество. Карлтон — большой оригинал. Вначале он наводняет весь город слухами, а потом ускользает в Эверсли и некоторое время там отсиживается. Я слышала, он был просто взбешен, услышав о юном наследнике. О твоем милом малыше, Арабелла. О, знаешь, о Карлтоне Эверсли ходит масса сплетен, и я не пропускаю их мимо ушей… Все-таки когда-то мы были знакомы.
— Харриет, мне хотелось бы верить, что ты счастлива.
— Мне хотелось бы сказать то же самое тебе.
— Я настолько счастлива, насколько могу быть счастлива без Эдвина. Скажи мне правду, Харриет.
— Я настолько счастлива, насколько могу быть счастливой без собственной усадьбы и приличного состояния, позволяющего жить в роскоши до конца дней.
— Ах, Харриет, — воскликнула я, — как чудесно, что мы вновь встретились с тобой!
— Возможно, мы опять встретимся. Я собираюсь стать звездой лондонских театров. Сейчас за тобой придет Карлтон. Я рада, что ты пришла, Арабелла. Между нами всегда существовали какие-то узы, правда?
Она несколько загадочно улыбнулась. Я не понимала, действительно ли она рада встрече со мной. Я чувствовала смущение и нерешительность. Мне хотелось убедить ее бросить сцену и уехать со мной в Эверсли.
Однако я знала, что не смогу этого сделать. С одной стороны, она сама откажется, а с другой — на это никогда не согласится моя новая семья.
Я попрощалась с ней, и она, поцеловав меня, сказала:
— Мы снова встретимся. Наши жизни, как говорится в пьесах, будут переплетаться, пока мы живы.
Это было самым волнующим событием за время моего пребывания в Лондоне.
ЧУМА
— Это мой вечный недостаток. Но я хочу сказать совершенно серьезно, что очень рад встретить вас здесь. Наконец-то вы решились доверить своего драгоценного Эдвина нянюшкам. Ручаюсь, что вы даже сейчас размышляете, все ли с ним в порядке. Сознайтесь!
— Я действительно думаю о нем.
— Старушка Салли Нуленс присматривала за его отцом и за его тетушкой. Она подобна ангелу-хранителю с пылающим мечом. Пару раз я получал от нее тумаки во время моих попыток сделать из Эдвина мужчину. Она боялась, что несколько жесткое отношение убьет ее любимчика. Любопытно, не повторяется ли история?
— Что вы имеете в виду?
— Мы не должны вырастить Эдвина феминизированным юным джентльменом, боящимся выйти во двор, чтобы не простудиться.
— Я знаю, как я хочу его воспитать.
— В определенных аспектах — да. Вы окружите его преданной любовью. Но уже сейчас он твердо знает, что если он станет чересчур рисковать, то его мама ударится в панику. «А что скажет твоя дорогая мамочка»? — спросит Салли Нуленс. — Это опасно, вот что она скажет «. И маленький Эдвин подумает:» Лучше быть поосторожнее. Я слишком хрупок и могу пострадать, если начну что-то делать «. Так нельзя воспитывать мальчиков, кузина Арабелла.
— Вы преувеличиваете. Он научится ездить верхом, фехтовать, делать все, что должен уметь мальчик.
— Ему не хватает отца. В таком возрасте ребенку необходимы оба родителя: нежная любовь матери и твердая рука отца.
— Очень мило с вашей стороны проявлять такую заботу.
— Заботу? Ну конечно, я озабочен. Речь идет о будущем лорде Эверсли. На молодого Эдвина будет возложена большая ответственность, так же, как и на вас.
— У его дедушки впереди еще долгие годы жизни.
— Мы все на это надеемся, но, когда наследует внук, он обычно делает это до совершеннолетия. Вот почему Эдвина нужно особенно тщательно готовить к его роли. Обещаю вам помочь. В конце концов, это моя обязанность. В определенном смысле я являюсь его наставником. Я знаком с делами Эверсли не хуже, чем мой дядя. Вы забыли о том, что после смерти Эдвина-старшего и до рождения малыша я являлся наследником всего того, что теперь должно перейти к вашему сыну.
Боюсь, от его внимания не ускользнуло, что я вздрогнула при этих словах.
— О да, — продолжал он. — Дважды мои ожидания не оправдались. Когда-то давным-давно, до того, как родился ваш муж (ведь я старше его на несколько лет), я считал, что после смерти моего дяди все перейдет ко мне. Затем появился Эдвин, и я отступил на шаг назад. Эдвин умер — и я сделал шаг вперед. Затем появился маленький Эдвин, и я оказался там, где нахожусь сейчас.
— Вы… обижены?
— Умные люди не обижаются на судьбу, дорогая кузина. Чему быть, того не миновать. Это мудрая поговорка, да и возможно ли по-иному? Бранить то, что случилось, — значит напрасно тратить время. Я говорю вам это лишь для того, чтобы вы поняли, почему меня так интересуют вопросы наследования и почему я так хочу, чтобы ваш сын был достоин своей роли, когда настанет его пора.
— Я полагаю, его дедушка прекрасно сознает все это. Он возьмет воспитание Эдвина в свои руки, как только тот достигнет соответствующего возраста.
— А я выполню свою задачу. Надеюсь, вы не выскочите поспешно замуж.
— Я не собираюсь замуж — ни поспешно, ни как-то иначе.
— Иногда такие намерения появляются за один вечер. Насколько мне известно, вы познакомились и поженились с Эдвином в очень короткое время, так что вы, видимо, из тех дам, которые умеют быстро принимать решения. Мне это нравится. Я сам люблю так поступать. Я знаю, чего я хочу, и знаю, как этого достичь… как, вероятно, и вы. Но мне хочется, чтобы вы знали, что всегда можете рассчитывать на мою помощь.
— Буду помнить об этом.
— Хотелось бы мне иметь возможность оказать вам самую большую помощь.
Я ничего не поняла и промолчала. Карлтон тихо рассмеялся, в его смехе опять сквозила насмешка.
— Мне, конечно, известно, какое решение было бы идеальным для будущности юного Эдвина. Увы, к тому слишком много препятствий.
— Я в самом деле не понимаю, о чем вы говорите.
— Короче: как хорошо было бы, если бы вы решили выйти замуж за меня, а я имел бы возможность к этому.
Я в ужасе отстранилась от него.
— О, я всего лишь размышлял о том, как удобнее было бы уладить дело. Ничего больше, уверяю вас. Всего лишь предположения.» Если бы «, » если бы»и еще раз «если бы»…
— Непреодолимый барьер из «если бы», — сухо ответила я. — Я вижу отца. Он смотрит на нас. Проводите меня к нему.
— С удовольствием. Ах да, еще одно. Вам обязательно надо сходить в театр, раз уж вы выбрались в город. Я все устрою к завтрашнему дню. С нами пойдут Карлотта и мой дядя. Я приглашаю ваших родителей и надеюсь, что вы захотите присоединиться к ним.
— Спасибо, — сказала я.
Этот человек привел меня в замешательство. Мне не понравилось, как он пожимал мою руку во время танца. Если бы не насмешка в его глазах и не легкая манера ведения разговора, к которой я постепенно привыкала, я была бы, пожалуй, более встревожена. Невозможно поверить! Неужели он действительно считает, что в иных обстоятельствах мы могли бы пожениться? Конечно, это могло бы произойти только ради Эдвина. Карлтон видит в себе единственного человека, способного должным образом воспитать моего сына, и это лишь потому, что Эдвин, появившись, отнял то, чем Карлтон надеялся обладать. Но в любом случае он женат. И слава Богу! Что за удивительный человек! Что за странный разговор! Правда, он происходил в меняющемся обществе, которое становилось все более и более смелым. Люди вели себя так, будто долгие годы сидели в тюрьме, а теперь, попав на волю, решили вознаградить себя за вынужденное воздержание.
И еще кое-что беспокоило меня в Карлтоне Эверсли. Я не сознавалась себе в этом, но где-то в глубине души допускала, что он оказывает на меня сильное влияние. Я не забыла слова матери, произнесенные ею когда-то: «Такие женщины, как мы, должны жить в замужестве. Мы не способны быть одинокими». Я знала, что она думает о своей сестре Анжелет, которая питала отвращение к телесному общению и вследствие этого разрушила свой собственный брак. В этом отношении я не до конца понимала себя. Меня вполне удовлетворяло то, как это складывалось у нас с Эдвином. Я разделяла его страсть и одновременно не могла испытывать влечения к кому-либо другому. Я тосковала по Эдвину, все еще любила Эдвина и верила, что буду любить его до конца своих дней. Я хотела Эдвина, но не могла представить на его месте никого другого.
Возможно, я просто не до конца повзрослела. Возможно, я была, как выразился Карлтон, «деревенской мышкой». Конечно, за те дни, что я провела в обществе, столь сильно отличавшемся от общества Эверсли, мои горизонты расширились. Я начала задумываться, не слишком ли упрощены мои взгляды на жизнь. Черное для меня было черным, а белое — белым, и никаких оттенков я не видела.
Эти мысли опять обратили меня к личности Карл-тона. Я считала его повесой. Он хорошо вписывался в это безнравственное общество. У него была жена, и я знала, что они, по их собственному выражению, «ходили своими дорожками». Видимо, такая жизнь устраивала обоих. Они придавали огромное значение тому, что называли «своей свободой». Но были ли они счастливы? В этом я не была уверена. Существовало так много вещей, в которых я не была уверена, и особенно — во всем, что касалось Карлтона.
Меня беспокоило, что, едва Карлтон входил в помещение, я сразу чувствовала его присутствие. Он был выше большинства мужчин и, по-видимому, с полным безразличием относился к производимому им эффекту, что, по-моему, можно было бы назвать позой. Создавалось впечатление, что ему совершенно безразлично, как к нему относятся окружающие. У Эдвина не было этой черты. Эдвин всегда стремился вызвать у всех ощущение легкости и радости. Карлтон старался казаться безразличным. Он был очень самоуверен. Более того, груб, — решила я. И еще одно. В нем всегда ощущалось мужское начало, в какие бы костюмы он ни одевался. Никакое количество бархата и кружев не могло заставить Карлтона казаться женоподобным.
Мне было непонятно, почему он проводил так много времени при дворе, в то время как душой — я уверена — стремился в Эверсли. Впрочем, потеряв права на наследство, он был вынужден делать самостоятельную карьеру и, возможно, именно этим и занимался при дворе. Но в то же время его волновали дела в Эверсли. Он желал воспитать молодого Эдвина так, чтобы тот был способен достойно выполнить свой долг.
Самые различные мысли кружили у меня в голове. Я была не способна уловить их и разобраться в них. Да мне и не хотелось этого. Некоторые из них были просто абсурдными… Слишком смехотворными для того, чтобы рассматривать их всерьез.
Но мне хотелось бы прекратить думать о Карлтоне Эверсли.
У моих родителей на этот день имелись иные планы, и они не могли присоединиться к нам, так что в карете лорда Эверсли, ехавшей к театру, находились мой свекор, Карлотта, Карлтон и я. Поездка по улицам Лондона к Кингз-хаусу на Друри-лейн уже сама по себе являлась приключением. Улицы были заполнены толпами людей. Кареты, подобные нашей, направлялись к театру, в них сидели изысканно одетые кавалеры и дамы с подкрашенными глазами и мушками на щеках. Какой контраст они составляли с оборванными нищими и с теми, кто жил своим умом! Я видела этих ловкачей, быстро пробирающихся среди толпы, и была уверена в том, что кое-кто из прохожих сегодня обеднеет на содержимое своих кошельков. Улицы были плохо освещены, кое-как замощены булыжником и покрыты грязью, так что мне не хотелось бы оказаться на месте пешеходов, на которых время от времени летели потоки грязи из-под колес проезжающих экипажей. Я никогда в жизни не видела такого контраста богатства и нищеты, как сегодня на улицах Лондона.
— Не вздумайте как-нибудь отправиться на пешую прогулку! — предупредил меня Карлтон. — Вы постоянно будете подвергаться опасности.
— Я уверена, — сказала я, — что сумею сама о себе позаботиться.
— Моя дорогая, — вмешался лорд Эверсли, — эти нищие весьма преуспели в своем ремесле. Им известны сотни подлых способов. Улицы наводнены организованными бандами преступников.
— Я слышала, что от ночных стражников мало пользы, — добавила Карлотта.
— Вы правы. Они стали чем-то вроде посмешища, — ответил Карлтон. — Бедняги, они каждую ночь рискуют своей жизнью.
— Что за опасное место этот Лондон! — воскликнула я. — И почему люди так рвутся в него?
— Здесь кипит жизнь, кузина, — сказал Карлтон, внимательно посмотрев на меня. Мне было непонятно выражение его глаз. Насмешка, презрение, жалость?
Я не была уверена. — Я предпочитаю встретиться скорее с опасностью, чем с застоем. Да и вы наверняка тоже.
— Разве тихая достойная жизнь называется застоем?
— Ого, вы видите, мой лорд, ваша невестка любит вступать в споры. Но я не жалуюсь. Я сам их люблю. Как-нибудь на днях, дорогая кузина, мы рассмотрим этот вопрос поподробнее, но сейчас, если я не ошибаюсь, мы сворачиваем на Друри-лейн, и вы будете иметь счастье увидеть Королевский театр. Как я полагаю, это любимый театр Его Величества, и принадлежащий герцогу театр в Линкольн-инне не пользуется тем же успехом, потому что мода, естественно, за королем.
Как только мы вышли из кареты, нас обступили нищие. Я хотела дать им милостыню, но Карлтон взял меня под руку и увел прочь.
— Никогда не вынимайте кошелек на улице, — сказал он, — даже если вы идете с покровителем.
Мне не понравилось то, как он произнес слово «покровитель», но я не решилась протестовать, поскольку лорд Эверсли и Карлотта могли бы услышать и задуматься, отчего я все время цепляюсь к словам Карлтона и пытаюсь спорить с ним.
Я никогда не забуду свои первые впечатления от интерьера театра. В нем царила какая-то магия, и, по-моему, я была не единственной, кто ощущал это. Мы занимали ложу поблизости от сцены, что давало возможность осмотреть весь зрительный зал. Зрители собирались с шумом. В зале был партер, где находились явно не самые удобные зрительские места, поскольку над ними не было крыши, и я представляла, что здесь происходит во время дождя. Зрители, сидевшие там, должны были либо разбежаться, либо промокнуть до нитки. Места на средней галерее стоили дороже, чем на верхней, которая в данный момент быстро заполнялась.
В ложе напротив сидела весьма изысканная дама в маске, а рядом с ней — излишне крикливо одетый джентльмен. Когда мы вошли в ложу, джентльмен отвесил поклон, а Карлтон и лорд Эверсли ответили ему. Этот джентльмен — если он заслуживал такого имени — уставился вначале на меня, затем на Карлотту и вновь на меня.
— Как неприятен этот высокомерный мужчина! — пробормотала Карлотта.
— Дорогая кузина, это лорд Уэлдон, — объяснил Карлтон. — Он думает, что оказывает вам честь, глазея на вас.
— Это скорее похоже на оскорбление, — возразила Карлотта.
— Его даме это тоже не нравится.
— А кто она? — спросила я.
— О, не спрашивайте! Он меняет любовниц каждый вечер.
— Возможно, в один прекрасный день он найдет свою Шехерезаду, — предположила я.
— Чтобы удержать его, ей придется выдумать что-нибудь более любопытное, чем сказки, уверяю вас.
— Во всяком случае, она не хочет, чтобы мы видели ее лицо, и потому надела маску.
— Мода, кузина.
— Так, может быть, нам тоже следовало надеть маски?
— Вам нет нужды прятаться за ними. Вы находитесь в респектабельном обществе. Тем не менее Уэлдон обратил на вас внимание. Меня не удивит, если завтра он набросится на меня с расспросами.
— Надеюсь, вы сможете ответить ему должным образом и дадите понять, что считаете его назойливость оскорбительной для вашей семьи.
— Дорогая кузина, если вы пожелаете, я вызову его на дуэль.
— Дуэли следует запретить, — сказал лорд Эверсли. — В любом случае они незаконны.
— Согласен, дядя, но, хотя мы сами, возможно, виновны в оскорблении некоторых дам, нам не следует стеснять себя, если оскорбление направлено против наших дам.
Карлтон цинично улыбнулся, и я, отвернувшись от него, посмотрела вниз, где начали прохаживаться девушки с корзинами апельсинов, предлагая зрителям купить свой товар и обмениваясь шуточками с мужчинами. Мужчины отпускали остроты, а некоторые из них пытались ущипнуть или поцеловать девушек. Апельсины катились на пол, кое-кто пытался подхватить их, слышались визг и смех.
Зал был наполнен шумом и запахом не слишком чистых тел; но даже это меня возбуждало. Я с нетерпением ожидала начала спектакля.
Должны были ставить «Виндзорских кумушек». Карлтон сообщил нам, что это комедия. Никто не желал смотреть трагедии. Люди хотели смеха, а не слез. Слезы кончились вместе с «круглоголовыми». Люди хотели видеть на сцене шалости, а не трупы. А больше всего они хотели видеть на сцене женщин. Долгое время женские роли исполнялись мужчинами, и хотя некоторые из них, например Эдвард Кинейстон, все еще исполняли женские роли и выглядели на сцене так, что многие женщины, говорят, влюблялись в них и поджидали после окончания спектаклей, чтобы усадить их в свои кареты, все-таки главной изюминкой театра, причиной его растущей популярности становились именно актрисы.
Карлтон рассказал нам о том, как король решил посмотреть «Гамлета», где Кинейстон играл королеву, и, поскольку спектакль никак не мог начаться, Карл потребовал объяснений. Управляющий, трясясь от страха, вошел в королевскую ложу и сказал: «Простите, Ваше Величество, королева еще не побрилась».
Его Величество был полностью удовлетворен этим и, более того, пришел в особо благостное настроение, передавшееся всему театру и обеспечившее успех спектаклю.
— Его Величество, конечно, уже проявил свою особую благосклонность к дамам, — сказал Карлтон, — и его верноподданные обязаны следовать примеру монарха.
Лорд Эверсли покачал головой.
— Мне не хотелось бы проявлять нелояльность, — сказал он, — но, по-моему, его верноподданные были бы более счастливы, если бы он проявлял больше склонности к своей королеве и меньше — к этим гарпиям, которые окружают его.
— Позиции Кастлмейн сильны как никогда, — заметил Карлтон. — Но это не исключает возможности того, что королевский взгляд может упасть и на кого-то другого… что вы и увидите, когда начнется спектакль.
Судя по усмешке на его устах, готовился какой-то сюрприз. Интересно, какой же? Вскоре мне предстояло об этом узнать, поскольку вдоль края сцены зажглись свечи, и это значило, что спектакль начинается.
Появились Шеллоу и Слендер, но некоторое время ничего нельзя было расслышать из-за шума в зале. Слендер сделал несколько шагов вперед, и кто-то прокричал:
— Поберегись, приятель! Сейчас у тебя загорятся штаны!
Шеллоу поднял руку:
— Дамы и господа, все и каждый, прошу тишины, мы начинаем спектакль.
Манера, с которой он произносил эти слова, вернула меня в тот давний вечер в Конгриве, когда прибыли странствующие актеры. Шеллоу напоминал их драматическими нотками в голосе и жестами.
В зале стало потише, и кто-то прокричал:
— Тогда давай, приятель!
— С вашего позволения, — сказал Шеллоу, отвесив глубокий поклон.
Спектакль начался.
Впервые оказавшись в театре, я почувствовала сильнейшее волнение. Мне всегда нравилось сценическое искусство, а теперь мне предстояло увидеть профессионалов. Я знала содержание пьесы и приготовилась наслаждаться ею.
В первой сцене второго акта на сцену вышла миссис Пейдж.
В руке она держала лист бумаги, и, когда я пригляделась к ней, у меня оборвалось сердце. Ошибиться было невозможно. Харриет!
Повернув голову, я увидела, что за мной наблюдает Карлтон. Он насмешливо улыбался. Он все знал и специально привел нас сюда.
Я вновь обратила свое внимание на сцену. Харриет немножко изменилась. Возможно, стала менее стройной. А может быть, слегка постарела. Но она была красива, как и раньше.
Я почувствовала, что Карлотта напряглась. Она тоже узнала ее.
И новь я посмотрела на сцену. Мне хотелось смотреть на Харриет, не отрываясь. Я всегда чувствовала в ней какой-то магнетизм, и зрители тоже ощущали его, так как шушуканье и покашливания прекратились и в зале воцарилась мертвая тишина.
Я была глубоко потрясена и не могла следить за развитием сюжета. Все мои мысли были заняты Харриет. Что произошло с ней? Как она попала сюда? Бросил ли ее Джеймс Джилли, или она сама покинула его? Была ли она счастлива? Занималась ли тем, чем хотела? Мне нужно было поговорить с ней сегодня же.
Напряжение Карлотты, сидевшей рядом со мной, росло.
— С тобой все в порядке? — спросила я.
— Ты видишь? — шепнула она. Я кивнула.
— Он, должно быть, бросил ее. Она дошла до этого…
— Прошу тишины, дамы! Зрители, как ни странно, увлечены происходящим на сцене, — шепнул Карл-тон Я продолжала размышлять о Харриет. Я была чрезвычайно взволнована, потому что вновь увидела ее.
— Мне нужно видеть ее, — сказала я. — Я не могу уйти, не встретившись с ней. Карлотта воскликнула:
— Нет, Арабелла! Это невозможно. Мы не хотим ее больше знать.
— Я не могу не повидаться с ней, я должна видеть ее.
— Я проведу вас в ее гримерную. Несомненно, она будет там, — сказал Карлтон.
— Благодарю вас, — ответила я.
— Всегда к вашим услугам, — шепнул он. Я заметила, что он хорошо знаком с расположением помещений в театре. Персонал тоже знал его. Мы подошли к какому-то мужчине и объяснили, что мы — друзья миссис Пейдж и хотели бы с нею поговорить.
Некоторая сумма денег сменила владельца, и оказалось, что наш визит вполне возможен. Впервые я была благодарна Карлтону. Нас провели в небольшую комнату, в которой вскоре появилась Харриет.
— Харриет! — воскликнула я и, не раздумывая, бросилась к ней, протягивая руки. Она крепко обняла меня.
— Я видела тебя в ложе, — сказала она, — и знала, что ты зайдешь.
Карлтон поклонился.
— Ваша игра была великолепна, — признал он.
— Благодарю вас, добрый сэр, — кивнула она в ответ.
— Я оставлю вас, чтобы дать вам возможность поговорить, и вернусь минут через десять, кузина.
Когда за ним захлопнулась дверь, Харриет состроила гримасу.
— Он мне никогда не нравился, — сказала она.
— Харриет, что ты здесь делаешь?
— Мне казалось, что это очевидно.
— Ты…
— Я — одна из актрис Томаса Киллигрю, и, поверь мне, это немалое достижение.
— Но сэр Джеймс…
— Сэр Джеймс! Он послужил только ступенькой. Мне нужно было уехать. Подвернулся он… и предоставил мне средства.
— Значит, ты его не любила?
— Любила! Ах, моя милая, романтичная Арабелла, всегда думающая о любви! Что толку любить девушке, у которой нет крыши над головой и которая склонна получать от жизни некоторые радости?
— Ведь ты так красива! Ты могла бы выйти замуж за Чарльза Конди.
— Рядом с тобой в ложе я видела Карлотту с кислой физиономией. Уж наверняка она пришла сюда не для того, чтобы полюбоваться на меня.
— Ты обошлась с ней весьма дурно, Харриет.
— Дурно! Я просто хорошо отнеслась к молодому человеку, которому явно не нравилась Карлотта. Но мы понапрасну тратим время. Расскажи мне, как ты живешь. Как тебе понравилась нынешняя Англия? Как мальчики?
— Все в порядке.
— А маленький Ли?
— Он очень миловиден и умеет постоять за себя.
— Значит, он пошел в меня. Как ты относишься к нему? По-матерински?
— Харриет, почему ты его бросила?
— Но разве я могла взять его с собой? Конечно, мне было больно, но что было делать? Если бы я поехала с тобой, то вряд ли могла бы рассчитывать на добрый прием. Уж, во всяком случае, не со стороны Карлотты. Твоя мать, по всей видимости, тоже не собиралась навязываться мне с приглашениями. Бедняжку Харриет все бросили. Поэтому я решила: сюда меня привезет Джеймс Джилли, и я буду с ним до тех пор, пока он мне не надоест. Я всегда мечтала о сцене — и вот я здесь.
— Ты хорошо живешь, Харриет? Она расхохоталась.
— Милая Арабелла, ты всегда меня смешила. Для меня жизнь достаточно хороша. Сплошные взлеты и падения… Никакой скуки. Я создана для этой жизни. А ты? Продолжаешь оплакивать Эдвина?
— Его мне никто не заменит.
— А что с Карлтоном?
— Ты о чем?
— У него репутация неотразимого мужчины. Я слышала, он весьма разборчив. Сама Кастлмейн посматривает на него. Но для этого он слишком хитер. Он не хочет, чтобы Черный Парень занес его в свою нехорошую книжечку.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Кастлмейн — это любовница короля, а Черным Парнем называют Его Величество. Карлтон — большой оригинал. Вначале он наводняет весь город слухами, а потом ускользает в Эверсли и некоторое время там отсиживается. Я слышала, он был просто взбешен, услышав о юном наследнике. О твоем милом малыше, Арабелла. О, знаешь, о Карлтоне Эверсли ходит масса сплетен, и я не пропускаю их мимо ушей… Все-таки когда-то мы были знакомы.
— Харриет, мне хотелось бы верить, что ты счастлива.
— Мне хотелось бы сказать то же самое тебе.
— Я настолько счастлива, насколько могу быть счастлива без Эдвина. Скажи мне правду, Харриет.
— Я настолько счастлива, насколько могу быть счастливой без собственной усадьбы и приличного состояния, позволяющего жить в роскоши до конца дней.
— Ах, Харриет, — воскликнула я, — как чудесно, что мы вновь встретились с тобой!
— Возможно, мы опять встретимся. Я собираюсь стать звездой лондонских театров. Сейчас за тобой придет Карлтон. Я рада, что ты пришла, Арабелла. Между нами всегда существовали какие-то узы, правда?
Она несколько загадочно улыбнулась. Я не понимала, действительно ли она рада встрече со мной. Я чувствовала смущение и нерешительность. Мне хотелось убедить ее бросить сцену и уехать со мной в Эверсли.
Однако я знала, что не смогу этого сделать. С одной стороны, она сама откажется, а с другой — на это никогда не согласится моя новая семья.
Я попрощалась с ней, и она, поцеловав меня, сказала:
— Мы снова встретимся. Наши жизни, как говорится в пьесах, будут переплетаться, пока мы живы.
Это было самым волнующим событием за время моего пребывания в Лондоне.
ЧУМА
После Лондона Эверсли показался скучным, но я была рада, что вернулась к Эдвину, и убедилась в том, что он не пострадал за время моего отсутствия. Мы с Карлоттой сразу же пошли в детскую, где нас шумно встретили мальчики, а после того, как они увидели привезенные подарки, прием с их стороны стал еще более теплым. Мы постарались разделить дары поровну, так что оба получили по игрушечному ружью, стреляющему глиняными шариками, по трубе, изготовленной из коровьего рога, и по воздушному змею — синий для Эдвина и красный для Ли. Всем этим да еще мятными шариками в коробочках, на которых был изображен Уайтхолл, дети были просто очарованы. Ли, конечно же, схватился за ружье и начал палить из него во все и во всех, в то время как Эдвину особенно полюбилась труба. Змеи, по-моему, были одобрены обоими, и оба желали тут же идти запускать их.
Карлотта спросила:
— А чему вы больше рады: нам или нашим подаркам?
Оба мальчика были озадачены вопросом. Ли уставился на свое ружье, а Эдвин вертел в руках трубу. Затем жестом, глубоко тронувшим меня и сразу же напомнившем об его отце, Эдвин отложил в сторону трубу, бросился ко мне и обнял меня.
Карлотта спросила:
— А чему вы больше рады: нам или нашим подаркам?
Оба мальчика были озадачены вопросом. Ли уставился на свое ружье, а Эдвин вертел в руках трубу. Затем жестом, глубоко тронувшим меня и сразу же напомнившем об его отце, Эдвин отложил в сторону трубу, бросился ко мне и обнял меня.