Кашин Владимир. По ту сторону добра (Справедливость - мое ремесло - 5)

   - Ваш офицер Струць!.. - Джейн опять заплакала.
   Коваль рассердился:
   - Говорите толком!
   И вдруг, чего-то испугавшись, неспокойно взглянул на девушку. "Черт возьми, что мог такое выкинуть лейтенант, от чего обе женщины вне себя?" Набравшись терпения, подошел к столику, на котором стояли бутылки с минеральной водой, наполнил стакан и поднес его Джейн. Девушка отмахнулась, но миссис Томсон протянула руку, и Коваль отдал стакан ей. Выпив воды, Кэтрин наконец сказала:
   - Ваш лейтенант оскорбил Джейн. Очень тяжело. Будем жаловаться послу. - Глаза миссис Томсон полыхали гневом.
   Коваль не привык пугаться. В каких только переплетах он не был и на фронте, и в этой послевоенной, так называемой "мирной" жизни милиции, где всегда есть "местные бои". Однако никогда не испытывал чувства, при котором холодеет кровь в жилах. Сейчас это чувство было для него неожиданным и оскорбительным; он растерялся, что случалось с ним очень редко, и прошла чуть ли не целая минута, пока взял себя в руки и смог говорить своим обычным, ровным голосом:
   - Что же такое сделал лейтенант Струць? Чем обидел Джейн? Насколько мне известно, он с большой симпатией и уважением относится к вашей дочери. Радовался, что, разговаривая с ней, имеет возможность усовершенствоваться в английском языке.
   Произнося этот долгий в данной ситуации монолог, Дмитрий Иванович вспомнил, как предупреждал Струця, чтобы тот не очень увлекался девушкой, ибо понимал, что "филологическое задание" для лейтенанта было счастливым подарком судьбы в не всегда приятной сыщицкой службе. Подполковник почувствовал, как у него нарастает гнев. "Не выйдет из Струця оперативник! И вообще, наверное, придется распрощаться с ним!"
   - И как же обидел лейтенант вашу Джейн? - повторил Коваль.
   - Как обидел?! - закричала Кэтрин. - Он заманил ее в лес и набросился как дикий козел, сделал ей больно, разорвал юбку... Я не знаю, что еще там было... Джейн только что привела в гостиницу какая-то железнодорожница... Ребенок не в себе. Хотела покончить с жизнью. У нас в Англии за такое безжалостно судят, безжалостно карают!..
   Миссис Томсон вскочила с кресла, будто собиралась куда-то бежать, глаза ее пылали ненавистью. Представив себе после слов обезумевшей матери весь ужас того, что, очевидно, случилось, Коваль чуть не задохнулся от гнева на Струця, который запятнал честь мундира. Если подтвердятся слова Кэтрин, Струця ждет не только увольнение из органов, а и суровый приговор суда, который на много лет изолирует его от нормального человеческого общества.
   Коваль старался ничем не выдать своего волнения. Спокойно попросил Джейн рассказать о происшествии в лесу.
   Девушка взяла лекарство матери, поднялась с кресла и, бросив: "Умоляю вас, не терзайте меня. Я такая несчастная, такая измученная", - пошла в спальню и, упав там ничком на постель, уткнулась в подушку.
   Коваль понимал душевное состояние Джейн и не настаивал на беседе с ней. Успокоив миссис Томсон, которой дочь перед его появлением успела рассказать о происшествии, начал расспрашивать ее.
   - Да, да, - вздохнула Кэтрин, - он пригласил мою Джейн на прогулку в лес. Обещал показать ей окрестности Киева. В лесу завел дочь в какие-то дебри и набросился на нее, порвал на ней одежду. Мой бедненький ягненочек до смерти испугался и начал кричать. Тогда он ударил ее, обозвал скверными словами и сказал, что убьет, если не послушается, или сделает так, что ее посадят в тюрьму.
   - В тюрьму Джейн? За что? - не выдержал Коваль.
   - Не знаю, за что, но он так угрожал... Бедная девочка совсем потеряла рассудок и побежала куда глаза глядят. Оказалась у железной дороги. С насыпи увидела приближающийся поезд, хотела броситься под него, но какая-то железнодорожница удержала ее. Потом эта сердечная женщина привезла Джейн сюда...
   Дмитрий Иванович слушал миссис Томсон опустив голову. История была не просто удивительной, а и невероятной.
   - Он разорвал на ней юбку... Господи, я и сейчас вся дрожу. Если бы не эта женщина, этот ангел-хранитель, Джейн могла погибнуть!.. А что теперь будет с ее свадьбой? Что скажет Генри, когда узнает об этой истории? - покачала головой миссис Томсон. - Она и мне не хочет все рассказывать... Я понимаю, даже меня стыдится, словно сама в этом виновата. Бедное дитя!.. Но мы с вами люди взрослые и можем обо всем говорить откровенно. Утром я поведу ее к врачу, и если окажется... - Что именно "окажется", миссис Томсон не договорила, но и так было ясно, что она имеет в виду. - У вас тут есть частные врачи?
   - Частных врачей у нас нет, - сердито буркнул подполковник. - И вести ее к каким-то врачам нет необходимости. И не завтра, а сегодня ее осмотрит судебно-медицинский эксперт. А пока что я хотел бы увидеть эту юбку.
   - Джейн! - крикнула миссис Томсон в спальню. - Принеси сюда юбку... Мы уже собирались звонить в милицию, - она повернулась снова к Ковалю, но вы сами пришли.
   - Да, да, - механически проговорил подполковник. - За такие преступления у нас строго наказывают... А если преступление совершил работник милиции, который должен быть рыцарем чести и справедливости, то наказывают самым суровым образом.
   Джейн наконец вышла из спальни, держа в руках помятую, запачканную землей и позеленевшую от травы юбку.
   Коваль развернул ее. Она и в самом деле была разорвана сбоку. Но его удивило, что разрыв шел по шву. Впрочем, нитки на шве всегда легче рвутся, нежели крепкая фактура ткани.
   - Пишите, Джейн, заявление о том, что случилось, и собирайтесь, поедем на экспертизу, - сказал Коваль. - Вашу юбку исследуют специалисты, а вы пройдете медицинский осмотр. Куда он вас ударил?
   - Куда? - растерянно переспросила девушка. - Не помню. Я только помню, что ударил. Несколько раз. - Джейн уже не плакала, но веки у нее были красные и набрякшие.
   - В заявлении детально опишите происшествие. Ваш обидчик будет наказан. После следствия его ждет суд.
   - Я его убила бы и без суда! - негодующе стиснула кулачки Джейн, и ее красивое нежное лицо скривила гримаса ненависти.
   - Убивать его не будут, но, если случилось непоправимое, - Коваль пронзительно взглянул на девушку - она до сих пор не сказала, какая, собственно, беда случилась, - он может получить до восьми лет тюрьмы... А то и больше.
   - Восемь лет, - сердито сказала Джейн. - Очень хорошо! - И вдруг ужаснулась. - Но ведь и меня здесь будут держать, пока его осудят! Боже мой, еще одно следствие! Это не закончилось, другое начнется... Генри сойдет с ума, ожидая меня!.. Мама! Генри писал, если не вернусь вовремя, обручение не состоится. Я не хочу никаких задержек! - крикнула она Ковалю. - Никаких новых следствий! Я не напишу никаких заявлений! Не хочу никаких экспертиз! Я хочу домой! - И Джейн затопала ногами.
   Коваля внезапно будто что-то подтолкнуло, какая-то еще невыразительная мысль возникла у него - словно перед глазами появилось привидение. Шаткое, туманное привидение. И сразу растаяло, оставив в душе подполковника непонятную раздвоенность.
   - Можете сами и не писать заявления, - сказал он Джейн. - На основании ваших слов я напишу его, а вы только подпишете. В таких случаях, как ваш, и этого достаточно. Если правда то, что вы сказали, Струця немедленно арестуют.
   - Но, боже мой, восемь лет! - вдруг жалостливо проговорила Кэтрин, поддерживая дочь. - Это же вся молодость. Мы не знали, что у вас так сурово карают.
   - Сколько ему лет дадут - дело не наше, - заметил Коваль, поднимаясь со стула, - а суда. Конечно, за такое наказывают сурово. Статья сто семнадцатая предусматривает и пятнадцать, и даже смертную казнь. Правда, если было только посягательство на честь девушки, закон и это учтет. В конце концов, все сейчас установит экспертиза, и вам не нужно будет беспокоить посла. Я сам допрошу и Струця, и свидетеля - женщину, которая привела Джейн в гостиницу.
   - Дмитрий Иванович, - вдруг умоляющим голосом обратилась к подполковнику Джейн, которая, слушая его тираду, менялась в лице - оно уже покрылось красными пятнами. - Я вот что предложу: я ничего не говорила, мы с мамой не будем поднимать шум. Бог с ним, с вашим лейтенантом, - от этого мир не пострадает. А вы за это помогите мне завтра же вылететь к жениху. Пусть ваша милиция немедленно оформит мне разрешение на выезд.
   Призрак сомнения, который на мгновение предстал перед Ковалем, начал приобретать более четкие очертания. Неужели это ему только показалось, что девушка истерически хохотала перед его появлением в номере?
   - Кстати, - обратился он к Джейн, - должен предупредить вас, мисс Томсон, что ложный донос по нашим законам тоже карается...
   * * *
   Итак, официального заявления Джейн не написала, от устного тоже отказалась, и все равно Коваль покидал гостиницу с тупой душевной болью, словно ему плюнули в лицо.
   Первой естественной реакцией на все услышанное от Джейн и ее матери были гнев и потребность действовать.
   Подполковник пересек подземным переходом площадь Ленинского комсомола и направился вверх через Владимирскую горку узенькой и крутой улочкой Героев революции, которая выводила на Советскую площадь, к старинному дому, где помещалось Управление внутренних дел.
   "Как мог лейтенант Струць дойти до такой подлости?!"
   "Откуда он взялся в милиции, этот вертопрах?! Как попал в Высшую школу Министерства внутренних дел?!"
   Коваль не отвез Джейн на экспертизу не только потому, что пожалел девушку. Хотя в ее состоянии это было бы жестоко. Главное, она отказалась от заявления. Экспертизу, наконец, не поздно провести и завтра. С утра допросит и железнодорожницу, и самого Струця.
   Мысли метались словно грозовые тучи, гонимые ветром. "Если экспертиза подтвердит насилие, сто семнадцатая ему обеспечена". Коваль, может, впервые в жизни почувствовал, насколько точно определяет закон суровое наказание за надругательство над женщиной.
   "Мало того, что совершил тяжелейшее преступление, он еще обесчестил мундир сотрудника советской милиции! Да, продажные писаки, когда пронюхают об этой истории, поднимут крик на весь мир!"
   На скупо освещаемой улице Коваль несколько раз споткнулся. Он не замечал домов, мимо которых шагал, встречных прохожих. Вдруг почувствовал, что задохнулся от быстрой ходьбы, и остановился, чтобы перевести дыхание.
   Это не был возрастной недуг, которого он боялся, как и все люди, находящиеся на службе, где необходимо отличное здоровье. Такое же горькое чувство своего бессилия он уже познал однажды в молодости.
   Из глубин памяти выплыла картина, казалось навеки забытая.
   ...Это случилось сразу после войны в приморском городе, где он начинал милицейскую службу. Ночью случайно напал на след банды, которая занималась в городе грабежами и насилием. Он прошел суровую школу войны, но в милиции был новичком и еще толком не знал, что в отличие от фронтового боя, где с врагом чаще всего встречаешься грудь в грудь, тут нужно быть в сотни раз осторожнее. Тут враг мог оказаться не только впереди, но и на флангах, и в тылу, и среди случайных знакомых, и среди давно известных людей; здесь приходилось пользоваться тем же набором неожиданностей, ловушек, тем же арсеналом хитростей, уловок, которые без ограничения применяет преступник.
   ...Той глухой ночью, уставший после нелегкого суточного дежурства, он шел узкими переулками на окраине города, направляясь к центру, где находилось общежитие милиции. И вдруг услышал крик: "Помогите!"
   Бросился к дому, из которого раздался крик.
   Из-за двери доносилось женское рыдание. Постучал. Дверь сразу приоткрылась, словно его ждали. Вынув на всякий случай пистолет, переступил порог. И тут же на него обрушилось что-то тяжелое. Через несколько минут отчаянной борьбы его, обезоруженного, со связанными руками, втолкнули в большую, освещенную керосиновыми лампами комнату, где гуляли с портовыми девицами подвыпившие преступники.
   Он понял, что очутился в логове давно разыскиваемых бандитов, что живым уйти отсюда ему не удастся и что, обезоруженный, не сможет даже дорого отдать свою жизнь. Его пистолет держал пьяный атаман банды по прозвищу Сифон. Ковалю ничего не оставалось, как умереть с честью.
   Никто не плакал, никого не обижали; наоборот, все хохотали - и бандиты, и их девицы. Оказывается, его поймали на очень простую приманку. От этой мысли ему стало так больно. Горечь обиды и бессилия - как легко, по-глупому попался! - заглушила в нем естественное чувство страха.
   Сифон, мордатый мужик из бывших полицаев с красным рубцом на подбородке, - по этой примете, указанной в ориентировке уголовного розыска, Коваль и узнал его, - перестал хохотать, и все тоже притихли.
   "Что же это такое получается, - писклявым голосом, скоморошничая, проговорил он, - разный мусор к нам в гости начал жаловать. Ну, если заглянул, то садись за стол... И фуражечку синенькую за столом сбрасывай, как подобает у православных... Раздражает она что-то меня..."
   Коваль стоял как вкопанный, ни один мускул на лице не дрогнул.
   "Подведите его ко мне, - прогундосил Сифон, разваливаясь в каком-то старом, обитом кожей кресле, - он плохо слышит".
   Двое бандитов, хихикая, подскочили к Ковалю и подтолкнули ближе к столу.
   "Слушай, Сифон, - спокойно произнес Коваль, - тебе уже недолго осталось жить и людей мордовать, и не думай, что спасешься... За мою голову свою шкуру отдашь".
   "Я попросил тебя снять фуражку, - кривляясь, просительным тоном заканючил атаман. - Сделай одолжение... Ах да, у тебя руки связаны. Развяжите!"
   Один из бандитов чиркнул по веревке острой финкой.
   "А теперь прочистите ему уши, братцы", - с теми же просительными, жалостливыми интонациями в голосе обратился Сифон к своим приспешникам.
   Сильный удар в голову чуть не сбил Коваля с ног. Упала фуражка. Он наклонился, поднял ее, рукавом кителя стряхнул пыль с загрязненного верха и снова надел. Он должен выстоять, выстоять любой ценой! Шесть вооруженных бандитов, на чьей совести не одно убийство, - что он мог с ними сделать?!
   Сифон встал, вышел из-за стола и приблизился к Ковалю. Он был намного ниже ростом молодого лейтенанта.
   "Ах ты, сявка! - прошипел бандит и, став на цыпочки, плюнул в лицо Коваля. - Получай мою заразную блямбу!" - крикнул Сифон и отскочил на безопасное расстояние.
   Коваль вытер рукавом лицо. Выстоять, выстоять, выстоять!.. Не сорваться!.. Голова кружилась. Сердце сжимала такая тупая боль, какой раньше никогда не знал.
   Сифон вернулся к столу, взял пистолет, вытащил обойму с патронами и бросил его к ногам Коваля.
   "Бери и убирайся прочь! И не попадайся больше на глаза!"
   Коваль повернулся и медленно двинулся к двери, каждую секунду ожидая удара ножом в спину.
   Он не побежал. Лишь боль, горькая, ни с чем не сравнимая боль, охватила уже, казалось, не только сердце, а и руки, ноги, голову...
   "И не вздумай меня искать со своими мусорами. Вторично так легко не отделаешься!" - бросил вдогонку Сифон.
   Коваль не понимал, почему вдруг бандит отпустил его. Испугался еще одного "мокрого" дела? Нет, у него столько убийств, что одним больше, одним меньше уже не имело никакого значения. Испугался, что милиция, узнав об убийстве сотрудника, начнет его разыскивать еще старательней? Нет, он и так находился уже на краю гибели - был окружен, словно волк в загоне. Чем-то понравился ему молодой инспектор милиции? Тоже нет. В чем же дело? Ведь знает, что он, Коваль, сразу бросится в райотдел за помощью. А может, они хотят привлечь все внимание милиции к этому дому, чтобы беспрепятственно совершить грабеж тем временем в другом месте?..
   Той же ночью Коваль убедился, что его размышления имели основания: банда Сифона пыталась ограбить сберкассу в другом конце города...
   ...Вскоре подполковник поднялся на гору, миновал студенческое общежитие. Прохладный ветерок с Днепра подул в его разгоряченное лицо. Наконец около старого четырехэтажного дома, расположенного на площади - в нем помещалось Управление внутренних дел, суд и другие административные учреждения города - у Коваля все четче стали определяться вопросы, на которые он пока еще не находил ответа.
   Почему Джейн так упрямо не хотела писать заявление? Почему отказалась ехать на экспертизу? Конечно, следы насилия можно установить и завтра. Они не исчезнут за одну ночь.
   Но почему?
   Пожалела в последнюю минуту этого красавчика? Жалеть негодяя, преступника?! Если бы его пожалел он, Коваль, это еще можно понять. Но Джейн... Ее жалость кажется странной.
   Дмитрий Иванович пошел медленнее. Задумался о психологии девушки из чужого мира, которая привыкла к легкой жизни, привыкла удовлетворять все свои прихоти.
   Подполковник перенесся мысленно в далекий Лондон - он представлял его только по книгам и кинофильмам - и словно увидел там Джейн, которая прогуливается вместе со своим женихом Генри в зеленом благоустроенном парке, каких так много в английской столице. Генри представился ему худощавым англичанином в добротном костюме, с лакированной тростью в руке. Лицо продолговатое, немного бледное, серые глаза уверенно осматривают встречных, нос с горбинкой и ямочка на подбородке подчеркивают твердость характера. Джейн рядом с ним похожа на розовую куколку. Такой, подумал Коваль, действительно не будет долго ждать невесту. Потом Дмитрий Иванович прошелся вместе с ними в магазин к ювелиру, где Генри купил Джейн украшения, - он видел на шее у девушки колье - подарок жениха.
   Подполковник привык изучать всех людей, так или иначе связанных с расследуемым им событием. Не только самих людей, а и среду, в которой они живут, их связи... Однако в случае с Томсонами он был лишен такой возможности, и это усложняло расследование. Правда, к главному событию, которым он занимался, сын туманного Альбиона Генри никакого отношения не имел... Вот только эта беда с Джейн! Кажется, преступление Струця отодвинет на второй план отравление Залищука...
   "Нет, такая, как Джейн, не сможет во имя какой-то абстрактной жалости простить преступнику, растоптавшему ее честь... В таком случае почему же она отказалась писать... Мы толком и не знаем, в чем преступление лейтенанта. Изнасилование? Или только попытка? Нападение с преступной целью?.. Ни одно, ни другое еще не установлено. Даже потерпевшая не говорит прямо об этом... Допустим, что ей неудобно было о таком рассказывать мне, естественная девичья стыдливость. Но ведь и заявления не захотела написать..."
   С такими противоречивыми мыслями Дмитрий Иванович подошел к подъезду Управления внутренних дел. Заметив его, часовой у входа козырнул. Подполковник механически поднес руку к голове и, вспомнив, что не в форме, опустил. Остановился. Несколько секунд постоял так, лицом к лицу с часовым, и вдруг вместо того, чтобы подняться по ступенькам и войти в здание, направился через дорогу в небольшой скверик, который находился между Управлением и жилыми домами. Сел там на массивную каменную скамью и задумался.
   "Действительно, очень странно... Наверное, я погорячился, - упрекнул себя Коваль. - Меня так ошеломила эта история с лейтенантом. Погорячился и забыл об элементарных вещах. Все же не откладывая нужно было установить: "А был ли Иван Иванович?" - Подполковнику припомнилась пьеса Назыма Хикмета под таким названием. - Установить наличие преступления и допросить лейтенанта... В этот раз я сделаю иначе. Сначала поговорю со Струцем, а потом займусь экспертизами. Во-первых, он еще, естественно, не обвиняемый и, во-вторых, никто пока не лишил его звания лейтенанта милиции. Но не сейчас же, уже позднее время... Потерплю до утра, когда Струць появится в райотделе. Лейтенант никуда не исчезнет, и применять к нему такую предупредительную меру, как задержание, нет нужды..."
   Коваль поднялся со скамьи и направился к остановке троллейбуса. Вокруг гасли фонари. Будто возвращая ночи ее естественные контуры и краски, вырисовался в небе полный месяц и залил землю бледным светом.
   Заснуть этой ночью Коваль долго не мог.
   Чтобы не мешать Ружене, взял подушку и отправился в свой кабинет, где по старой холостяцкой привычке улегся на диван...
   7
   Перед Ковалем сидела женщина в коротком вылинявшем платье, едва прикрывавшем колени. Сначала сухо, а потом, разговорившись, уже более живо отвечала на вопросы.
   Мысль о том, что девушка хочет броситься под поезд, появилась у нее, стрелочницы, когда увидела, как та, взлохмаченная, расхристанная, нервно ходила вдоль насыпи.
   - Вы можете указать время? - спросил Коваль, записывая ее слова.
   - А как же! - обрадовалась стрелочница подвернувшемуся случаю помочь милиции. - Пять минут десятого, двадцать один ноль пять, ну в крайнем случае ноль шесть.
   - Вы так точно заметили время?
   - А как же! В двадцать один тринадцать проходит электричка. И девушка, вероятно, собиралась броситься под нее.
   - Она знала расписание электричек на вашем участке?
   - Конечно нет. Это я сама так соображаю. Миновав незнакомку, я сделала еще несколько шагов и оглянулась. Оглянулась и она. Это мне не понравилось. И с этого момента я не спускала с нее глаз. Двинулась следом на некотором расстоянии, потом спряталась за деревом. Девушка села на насыпь и, плача, стала поправлять на себе одежду.
   - Еще было видно?
   - А как же! Смеркалось. Но рассмотреть можно было... Поняв, что я за ней слежу, девушка накричала на меня. Я догадалась, что она иностранка, так как путала наши слова с какими-то непонятными. Не обращая внимания на ругань, я подошла и стала ее утешать. В ответ девушка вдруг расхохоталась как ненормальная. А когда донесся шум электрички, вскрикнула и бросилась вниз по насыпи. - Женщина вздохнула и на секунду умолкла. - По шуму вагонов я поняла, что электричка вот-вот появится из-за поворота. Тогда и я сбежала на полотно, чтобы сигналами остановить ее, потому что та дуреха уже была на рельсах. Машинист меня заметил, тормознул, аж рельсы заскрипели. Несчастье случилось бы, если бы я не оттолкнула ее в сторону. Машинист все время давал гудки, но мы уже были не на полотне, и электричка миновала нас. Пока электричка приближалась, девушка вырывалась из моих рук. - Женщина потерла левое плечо. - До сих пор болит, так она меня ударила! А потом, когда электричка прошла и я ее отпустила, побежала по направлению к городу... Какой-то сукин сын довел девку до беды и удрал...
   - Как вы узнали об этом?
   - Она же через несколько минут возвратилась к моей будке: или снова надумала под поезд, или, может, заблудилась, потому что стемнело. Я ее на путях и встретила.
   - Одну?
   - А как же! Одну. Привела на пост, дала воды, отряхнула с нее пыль и землю.
   - Как вы узнали, что "какой-то сукин сын довел девку до беды и удрал"? - Коваль специально повторил дословно выражение стрелочницы.
   - А она сама рассказала.
   - Вы ее расспрашивали?
   - Нет. Она сначала ничего не говорила. Но когда я хотела позвонить в милицию, чтобы за ней приехали, стала умолять отпустить ее к матери в гостиницу. Сказала, что она из Англии и что у нее будут крупные неприятности, если в эту историю вмешается милиция. Она тогда долго не сможет вернуться домой, где ее ждет жених. И еще сказала, что у нее больная мать, которой врачи запретили волноваться. Я была очень сердита. И не только потому, что, бросившись под поезд возле моего поста, она и мне причинила бы большие неприятности. Меня возмутило и другое: молодая красивая девушка и не дорожит жизнью! Но она так просила пожалеть ее, пожалеть мать, так просила! И в конце концов я уступила.
   Раздался гудок дистанционного телефона. Женщина поднялась с табурета, взяла трубку, взглянула на часы.
   - Пост номер восемь слушает... Пятьсот семнадцатый проходит... повторила она слова диспетчера. - Сейчас поезд, - объяснила Ковалю, беря в руки сигнальные флажки.
   Подполковник тоже поднялся. Из-за поворота показалась красная грудь электровоза. Рельсы тянулись внизу, между холмами, словно в каньоне, и Коваль подумал: если бы не стрелочница, Джейн, скатившись на рельсы, непременно погибла бы.
   Женщина, свернув желтый флажок, возвратилась в помещение. Подполковник вошел следом за ней. Она устало опустилась на скамью, сняла оранжевую куртку. И, видимо, все еще находясь под впечатлением воспоминаний, сама, не ожидая вопросов Коваля, продолжила рассказ:
   - Когда она сказала, что ее то ли изнасиловали, то ли хотели изнасиловать, я накричала на нее: "Скажешь правду и дашь слово, что больше не будешь делать глупостей, отпущу домой". Знаете, мне вообще-то не очень хотелось впутываться в эту историю. Пойдут всякие вызовы, расспросы, не один день потеряешь, а у меня семья, дети, муж больной, своей беды по горло... Да вот не удалось... Девушка снова начала плакать, клясться, что не бросится под поезд, хотя ее оскорбили. Она, мол, и не собиралась бросаться, просто убегала от какого-то нахала... и решила попугать его.
   - Вы его видели, этого "нахала"?
   - Нет, может, он где-то в кустах прятался, но я не видела.
   Эти слова успокоили Коваля.
   - Набросила ей на плечи свой ватник, так трясло глупую, словно в лихорадке. Тем временем совсем стемнело. А тут пришла моя напарница Надя, и я попросила ее остаться за меня, потому что боялась отпустить девушку одну.
   - Так что же все-таки с ней произошло? - словно сам себя спросил Коваль.
   - Что произошло? - повторила его слова стрелочница. - Знаете, товарищ подполковник, она мне говорила как-то туманно, но я все поняла, как бы сказать, сердцем. Оскорбил ее тот баламут. А как же! Сначала пригласил погулять. Она понимает по-украински, хотя выросла в Англии. А он будто бы английский учит и хотел с ней по-ихнему поговорить... А потом... Какие там разговоры! Набросился на нее!..
   Женщина умолкла и опустила глаза.
   - Значит, набросился?
   - А как же!